Моему другу, замечательному Джони Маверику, который не дает мне раскисать :)))
Has no one told you she’s not breathing?
Hello, I’m your mind giving you someone to talk to.
Evanescence, “Hello”.
А когда Вера заходит в комнату и говорит, что нам пора вставать, она все равно какая-то уставшая, хотя и улыбается. Ей, наверное, грустно, потому что октябрь и солнце не светит. Октябрь – это когда пахнет мокрыми листьями, землей и дождем. Я люблю мокрые листья, по ним можно бегать, их можно подбрасывать и тогда они сыплются на голову, яркие такие, веселые. А еще в них можно нырять, как в воду, как тогда, когда мы ездили на море. А Вера говорит, что если ты будешь в них нырять, то весь перепачкаешься, и тогда всю одежду придется запихивать в стиральную машину. И тогда куртка будет там плавать и плескаться. Я люблю смотреть, как они там плескаются. Вещи. Круг за кругом. Вот кофточка плывет, та, которая с розовыми цветочками. Верина. В ней Вера готовит ужин, и пахнет она сладенько. А вон штаны плывут. Это мои. Вера говорит, надо новые покупать, потому что эти совсем протерлись. Говорит, если Юлька увидит, будет смеяться.
Юлька хорошая, хоть и грустная. Юлька всегда грустная. Когда они с Верой сидят на кухне, она говорит, что ее мужики все время бросают. Интересно, куда они ее бросают? Наверное, если Юльку бросить посильнее, она разобьется. Как та кружка, которую я бросил в окно. Вера потом ругалась сильно, говорила, что это была ее любимая. Мамина. А потом плакала. А я подумал, что не надо плакать, потому что, когда мама приедет, она купит Вере новую кружку. Много новых. А мне ботинки. Коричневые. Как те, которые оставляют красивые следы на снегу. И я не плакал. А Вера плакала. Тогда и я заплакал, а она меня обняла и сказала, чтобы я не плакал, потому что кружку ей совсем не жалко. А я ведь знал, что жалко, и пошел во двор ее подобрать. А она разбилась совсем, на маленькие треугольнички. Беленькие с голубыми полосочками. Я их закопал. Я видел, как ребята закапывали птицу, которая упала с дерева. Они тогда сказали, чтобы я к ним не подходил и назвали меня как-то странно. А Вера услышала, как они меня назвали, и стала на них ругаться. Только они ее не слушали. Но больше меня так не называли. Наверное, потому что я к ним больше не подходил.
Юлька хорошая, потому что приносит шоколадки. А Вера говорит, чтобы больше не приносила, а Юлька все равно приносит. Тогда Вера их прячет, и думает, что я не знаю, куда. А я знаю. На кухне, на самую верхнюю полку, там, где пахнет, как когда мы с мамой на рынок ходили. Там было много-много всяких коробочек, а в них насыпано что-то черненькое и коричневое. Мама говорит, это нужно, когда суп варишь. И там, на полке так же пахнет, а дальше – шоколадки. Я беру по одной, чтобы Вера не видела. А она все равно видит. Говорит, что вчера там синенькая была, а сегодня нет. Говорит, что много шоколадок есть вредно. Но они же вкусные. И красивые.
А утром, когда Вера говорит, что вот пора собираться и шапочку надевать, приезжает Саша. Я не знаю, хороший Саша или плохой. Когда везет в школу на переднем сидении, разрешает крутить всякие там ручки и нажимать кнопки, то, наверное, хороший. А когда Вера на кухне плачет и говорит Юльке, что Сашке опять бывшая стерва звонила, то, наверное, плохой. И ботинки у него всегда грязные. А бывшая стерва, наверное, очень страшная. Наверное, рыжая и худая. И, наверное, в очках. А может, и нет. А у Саши красивая машина. Красная. Я люблю красные. А Вера говорит Юльке, что он хочет купить новую. Хоть бы тоже красную!
А когда уже пора домой, Вера приходит без Саши. Говорит, он на работе. А когда идем в метро, Вера показывает на большой дом и говорит, что вон там Сашина работа. Она говорит, что Саша начальник. А ботинки у него все равно грязные.
А в метро людей очень много и все они сволочи. Так Вера говорит, когда нас толкают. Я не знаю, какое метро мне больше нравится, которое ступеньки вниз едут или которое поезд. Наверное, ступеньки. Потому что там, где поезд, сволочи очень больно толкаются, а когда выходишь, ботинки грязные. Как у Саши.
А дома Вера готовит что-то вкусное в кофточке с розовыми цветочками. И пахнет, как когда мама говорит, что вот у тебя день рождения. Только мама еще торт печет, с желтыми розочками. Я торт съедаю, а розочки на потом. Чтобы все уже съели, а у меня еще остались, и я их потом долго-долго ем. Потому что они самые вкусные. А Вера торт не печет. Потому что еще не тот день, когда вот у тебя день рождения.
А утром Вера веселая, хотя на кухне опять курит. А говорит, что это плохо и вредно, а сама курит. Ведь шоколадки тоже вредно, а я их ем. Наверное, все, что вредно очень вкусно и приятно.
А потом Вера говорит, что холодно и надо надеть шапку. А сама не надевает. Наверное, ей не холодно. На улице опять октябрь, потому что пахнет листьями, и я их подбрасываю, а Саша выходит из красной машины и говорит, что он на работу опаздывает, и говорит, ты всю машину испачкаешь. А ведь ботинки у него и так уже грязные. А у меня нет. А когда Вера идет меня провожать, Саша говорит, не копайся там, время идет. Время не идет, время летит. Наверное, как ветер. Мне ветер не видно, зато деревьям видно. Они качаются и листочки дрожат. Им холодно. Наверное, потому что октябрь.
А в школе я рисую, а Светлана спрашивает что это. Говорит, какой-то огурец у тебя получился. Это не огурец. Огурец – это когда мама говорит, что вот я и с дачи приехала, а потом моет руки и на кухне готовит. Огурец, он пахнет, как травка, когда лето и утро на даче. Когда ложишься на травку, а она мокрая еще, а мама говорит, встань, а то весь промокнешь. Это не огурец, это Вера, когда она спиной стоит у окна, плачет и говорит, ну что за жизнь такая. Светлана качает головой и отходит. Она всегда сначала качает головой, а потом отходит. Светлана хорошая, она говорит, что вот уже обед, и мы будем есть вкусный супчик. Только супчик всегда невкусный. Как когда Вера говорит, что есть нечего, и будем есть суп без мяса. Невкусно тоже.
А когда домой пора, приходит Юлька, что-то говорит Светлане, а она смотрит на меня и опять головой качает. Наверное, рассказала Юльке про огурец. У Юльки глаза красные, как когда Вера говорит, ничего не случилось, иди поиграй или порисуй.
На улице уже почти темно и Сашина красная машина. А Веры нет. Наверное, дома уже. Наверное, сегодня тот день, когда вот у тебя день рождения. Наверное, мама приехала, и они готовят торт с розочками. С желтыми.
Саша говорит, садись назад. А Юлька садится вперед. Юлька говорит, посиди с ним в машине, пока я там. Мы едем, а я смотрю на фонарики. Они такие же желтые, как листья, когда октябрь. Только еще ярче. И пахнут, наверное, так же.
А когда уже приехали, Саша говорит, я пойду. А Юлька говорит, я. И плачет. А Саша вздыхает, говорит, иди, и качает головой. Прямо как Светлана. Юлька уходит, а Саша все время молчит. Даже не говорит, ну, как дела, тезка. Я не знаю, что такое тезка, но если бы что-то обидное, Вера его бы отругала. Он всегда так говорит, а сегодня нет. Просто молчит и курит в окошко. А я смотрю, куда улетает дым. И хочу спать. Сейчас дома Вера скажет, что пора грязнульке купаться. А потом поцелует и скажет, спи, горюшко мое.
Юлька приходит и говорит, Саш, выйди, я при нем не буду. Саша выходит, и они долго разговаривают. И обнимаются. И Юлька плачет. Жалко Юльку. Она часто плачет. Наверное, потому что мужики бросают. А потом они садятся в машину, и Юлька говорит, что мы будем ночевать у нее. И опять плачет.
У Юльки мне нравится, хоть и игрушек нет. Зато в ванной есть много всяких баночек и флакончиков, и пахнут они вкусно. И волосы у Юльки так же пахнут. Юлька наливает молока и говорит, что пора спать. А сама носом шмыгает все время. И по голове гладит. Приятно. Как мама. И как Вера.
А когда уже утро, Юлька говорит, что мы кое-куда поедем. И мы едем домой, только там никого нет. Юлька лазит по ящикам, достает какие-то бумажки и карточки, кладет в сумочку, и говорит, ничего не трогай. Она обычно много со мной разговаривает, а сегодня мало. А плачет много.
А потом мы едем на метро, и сволочи опять толкаются. А Юлька держит меня за руку и молчит все время.
А потом мы заходим в какой-то дом, и Юлька говорит, что это новая школа, и она лучше, чем старая. А пахнет здесь так же, невкусным супом. И все ходят медленно, и двери стеклянные, и рисунки на стенах. Некрасивые и большие очень. Злые какие-то звери. Не то, что в старой школе. И Юлька говорит, подожди здесь и уходит в стеклянную дверь. А оттуда выходит с какой-то толстенькой и старенькой, и она улыбается, а Юлька нет. Юлька говорит, я еще приду, гладит по голове и уходит. А толстенькая берет за руку и ведет по коридору. И пахнет этим супом. Наверное, сейчас порисуем и обедать пойдем.
В комнате вместо столов кроватки. Одна у окна, одна у стены, одна у двери. И рядом тумбочки. Старенькие, и двери в них не закрываются. Толстенькая говорит, твоя кровать у окна, и скоро привезут вещи. Мне та кроватка не нравится. Мне здесь вообще не нравится. Старая школа лучше, там нет кроваток, зато есть Светлана. И я думаю, что, наверное, скоро будем рисовать, но мы не рисуем. Я просто сижу на кроватке и не знаю, что делать. Хочется на улицу, подбрасывать листья и нюхать, как они пахнут землей. Пахнут так, как пахнет октябрь. Но там ведь холодно, и, наверное, надо надевать шапочку, а ее у меня нет, и я не знаю, где она. А потом приходит толстенькая и говорит, что после обеда пойдем гулять.
Мы гуляем, но листья подбрасывать больше не хочется. На качели тоже не хочется. Все время смотрю за забор на красные машины. Вдруг, Саша? Он все-таки хороший, когда ему бывшая стерва не звонит.
А когда темно уже, я хожу по коридору. Коридор длинный, а стены шершавые. И на одной стене часики. Белые с черными стрелками.
А у окна сидит та толстенькая и еще одна, худенькая. У них лампочка горит. Только мне лампочку не видно, а свет видно. И лица их видно. Они вроде бы хорошие, но чужие. И они смотрят на меня. То одна, то другая, то обе сразу.
А худенькая говорит: еще один несчастный?
А толстенькая: да, мать умерла с полгода назад, а вчера сестра под машину попала, до больницы не довезли…
А худенькая: ну, надо же… Беда…
А толстенькая: Миленький такой, хорошенький. И глазки ясные. Забрала бы себе, да уж куда мне на старости лет?
А худенькая: всех не заберешь.
А толстенькая: на внучка моего похож. Тот в Саратове живет. Ровесник даже, скорее всего.
А худенькая: сколько ж ему лет? Ты документы видела?
А толстенькая: видела. Через неделю шестнадцать будет. Только вряд ли он это понимает.
А худенькая смотрит и говорит, что встал, иди к себе, или гуляй просто. А толстенькая просто головой качает. Как Светлана.
А я на часики смотрю. Там стрелки замерли, не движутся совсем. Слиплись, наверное, и никак не дают минуткам бежать вперед. Как на тех часиках, что мне Вера подарила и сказала, они настоящие, только сломанные. Значит, и время здесь не идет? Как же тогда Вера узнает, что уже пора домой? А как же мама узнает, что вот у тебя день рождения и приедет готовить торт с желтыми розочками?
Наверное, дома часики идут, и Вера знает, что уже пора домой. А может, Саше опять звонила бывшая стерва, и Вера плачет на кухне? Потому что когда Вера позже всех забрала меня из старой школы, а я думал, что она про меня забыла, и плакал, она сказала, ты что, глупенький, я же тебя люблю.
А когда уже совсем-совсем темно, и толстенькая с худенькой выключили лампочку, я сижу в кроватке и смотрю в окно. Там далеко фонарики. Такие же желтые, как и листья в октябре, только ярче. И пахнут, наверное, лучше.