Старик говорил медленно, надолго затихая. Временами он переходил на киргизский язык. Кулешов понимал, что старик умирает. В ужасе глядел на втянутые ноздри, остекленевшие глаза, отвислую челюсть. Тихий сумбурный рассказ старика был настолько удивительным, что вряд ли мог быть принят за правду, если бы над всем этим не витали тень близкой смерти и зловещая темная фигура на склоне.
… «Это была моя дочь, моя единственная дочь. Жена после того, как родила мне мою девочку, долго болела. Болела для того, чтобы умереть. И девочка стала для меня всем в моем горе. Все было хорошо. Она была красивая девушка и ко мне уже приходили сваты.
В тот год я стал замечать необычное в горах. Горные козлы стали пугливее. Нередко лошадь на горной тропе неожиданно всхрапывала, прядая ушами. Иногда в такие моменты едва удерживал ее от того, чтобы не понесла. Сначала я подумал, что это медведи подошли ближе к кишлаку и, взяв ружье и собаку, прошел по всем соседним глухим ущельям. Но ничего не нашел. Раза два по вечерам собака вдруг ощетинивалась, начиная злобно лаять, но, к моему удивлению, от меня не отходила, а наоборот, жалась ко мне, видимо признавая во мне единственного защитника. А мои попытки пойти вперед в эти моменты натыкались на жалобное поскуливание и взвизгивание собаки. Она как бы предупреждала, что этого делать нельзя.
Ночи проходили без сна. Стало ясно, что в горах появился какой-то зверь, которого собака, смело вступавшая в схватки и с волками, и с медведями, трезво и с уважением относившаяся к снежному барсу (ирбису), явно боялась. Что это за зверь такой?
Да … То было смутное время. В кишлак заглядывали вооруженные люди. Я всегда знал об этом заранее и отправлял дочь в недалекое ущелье. Место глухое, для постороннего недоступное. Там поставил ей маленькую хижину, в которой всегда был небольшой запас продуктов.
Тогда тоже, помню, я заметил большой отряд вооруженных людей в самом начале тропы, ведущей в кишлак. Велел дочке взять курт и нон и идти в потайное место. Дело было для неё привычное, и через пять минут, прибрав в комнате, она была уже у выхода. Прощаясь, улыбнулась, сказала что-то ласковое. Я не помню уже что. Я всю жизнь пытался вспомнить это. Если бы знал, что вижу свою дорогую, свою ненаглядную девочку в последний раз, я бы никуда ее не пустил. Я бы пошел вместе с ней. Но, увы, судьба распорядилась иначе.
Старик, погрузившись в горестное воспоминание, замолчал. Он тяжело дышал и как-то жалобно, совсем по-детски, постанывал. Кулешов подбросил в догоравший очаг кизяка, поправил старое лоскутное одеяло. Старик пришел в себя и медленно, казалось, проглатывая комок в горле, продолжал:
- Там были следы. Огромные, совсем нечеловеческие следы. Я впервые увидел их. Я видел их потом много раз, и каждый раз испытывал священный трепет и ужас от одного их вида. Это не медведь и не человек. А рядом были следы моей девочки. Она даже не успела убежать от него. Он схватил её и унес. Только остался тот самый узелок с куртом и хлебом. Он всегда со мной. Он и сейчас на моей груди. Вот смотри.
Умирающий попытался поднять руку, но уже не смог.
«Вижу, вижу, не волнуйтесь ота», успокоил Кулешов.
-Тогда мы долго искали его в горах, - продолжал старик. – Но собаки никак не хотели идти по его следу.
А через три месяца после исчезновения дочери мы возвращались с охоты. Надо было пройти ущелье. Далеко внизу нас ждали лошади. И вдруг – неожиданная встреча. Мы столкнулись нос к носу. Гомотанг огромный, весь в бурой шерсти и она, легкая и хрупкая, рядом. Он среагировал первым. Тут же схватил ее и бросился бежать. Мы преследовали его почти полдня. Мы загнали его в узкое ущелье. Он нес мою Гульсанам, как пушинку, в одной руке. Мы не могли приблизиться к нему. Я боялся за Гульсанам. Как только мы нагоняли, он отчаянно рвался вперед, прыгал со скалы на скалу, совершенно не обращая внимания на девочку. А она кричала … Бедная моя девочка. А потом перестала кричать. Я видел – она ударилась головой о камень. Тогда он бросил мою бездыханную девочку. С диким криком он перепрыгнул многометровую расщелину и исчез. Он не надругался над девочкой. И, видимо, я сам виноват в том, что она оказалась мертва. Он до конца боролся и за свою и за её жизнь. И только поняв, что ей это уже не нужно, бросил.
Старик опять затих. Казалось это конец, но он нашел в себе силы продолжить. Он что-то явно выпустил из своего рассказа. Но Кулешов ловил каждое слово, каждое из них теперь было главное.
«Вот так я и оказался в этом племени. Они, конечно, видели мою накладную шерсть (это была наивная уловка), но почему-то делали вид, что не замечают. В первый же день я узнал похитителя и ждал лишь случая для того, чтобы расправиться с ним. К счастью этого не произошло. Теперь же он ждет моей смерти, чтобы унести мое тело туда, где вечно лежат их тела. Таков их обычай. А я – человек, - вдруг дико закричал он, - человек! Я не хочу туда-а-а!» Он на секунду покраснел. Затем вновь мертвенно побледнел, глубоко и часто задышал … Это был конец …
Кулешов еще долго сидел у коченеющего тела. Вышел на воздух. Занимался рассвет. Тряхнув головой и потерев виски, он умылся мягким прохладным снегом. Снял с велосипеда тяжелый баул и налегке покатил вниз, к людям. Сзади еще долго раздавался заунывный вой собаки, навеки потерявшей хозяина.