Просто пехотинец

Никитин
       В Германии под новый год числа с 22-го (не знаю как сейчас) все магазины, неважно продовольственные или иные, имели свойство закрываться и открываться только после 31-го декабря.

       Посерёдке этого периода, числа 29-го они опять открывались на один-полдня и ежели ты не успевал купить недельный и праздничный запас, легко мог провести новогоднюю голодовку, глядя из окошка, как другие веселятся. Вот и я, приехав с полигона 24-го декабря, пройдя по магазинам, поцеловав все двери, находился в приподнятом настроении. Ибо до 29-го нужно было как-то дожить...

       Дни сменялись, но праздник с улиц дышал голодной грустью. Кроме гречки с колбасой в офицерской столовой, есть было нечего. Наконец наступило 29-е, с утра я находился в предвкушении закупок, грядущего праздника, однако рутина службы легко проглотила первую и часть второй половины дня, так что в магазины я вышел, когда чуть только появился первый намёк на сумерки.

       Город гулял, всюду были группы народа, который пили грог, угощались горячими калачами с глазурью и маком, кое-где раздавалась музыка. Я добежал до большого магазина, взлетел по ступенькам, толкнул дверь, - она гостеприимно раскрылась, я вдохнул одуряющие запахи и принялся опустошать полки. С голодухи в магазин лучше не ходить, это знает каждый, так что, выходя из магазина, мои руки были как у орангутанга, ниже колен, отягощенные множеством пакетов с деликатесами...

       А вот на выходе, слева от ступенек, по которым я спускался, стояли «нацыки». Так мы называли неонацистов, которые стали поднимать головы на волне объединения двух Германий. «Ожидающих» было четверо, бритых ребятишек, лет по 20. Классическая униформа – кожаные куртки, пятнистые штаны, ботинки с высокими берцами и заранее свирепое выражение на… м… лицах, интеллектом не обезображенных. Детский сад, ей богу. Как правило, нацыки отваживались нападать на наших только скопом, когда перевес был три к одному, минимум. Ребятишки там трусливые собираются. Так что нынешний расклад четыре к одному был для них однозначно приемлемым.

       Они стояли, вдоль небольшого ограждения газона, по направлению ко мне – один за другим. Самый ближний подвигаясь поближе, входя в самонакал, изрёк, мол, руссен, фершвинден на хауз…

       Вот интересно, мы тараканов называем «прусак», немцы же их величают «руссэн». А у меня же настроение после магазина, практически, полной сатисфакции. Я ему говорю: «Вот, знаешь, и почему я на тебя совсем не обижаюсь, а? Не-е, наверное, не знаешь про дураков-то…» Его малёк заклинило, понимает, что уел, но как? Тогда он харкает мне на ботинки. Смачно. Я на пределе, пакеты поползли из рук, однако понимаю, что ежели в красной армии попадёшь в комендатуру за драку, то будь ты трижды прав, - в 24 часа вылетишь из группы войск. Кроме того, банально жалко бросать такой классный хавчик на мокрую мостовую.

       Нацык, чувствуя поддержку позади в виде фразы «русиш швайн», резко и сильно замахивается, и бьет слева. Это он хотел ударить офицера, которого прежде предупредил о намерениях… Да ещё и омского пехотинца… Я его пропустил над собой и, добавив инерции, толкнул на ступеньки, он загремел тут же, с проклятиями, попытался встать, но был мгновенно остановлен моим ботинком, который он неосторожно испачкал перед этим. Товарищ ушёл в аут, я же на кой-то момент оказался спиной к следующим. Удар по плечу и кусок палки, отломившийся при ударе, улетает в стену (надо сказать знатный у меня после синяк был). Я успел подумать: «Хорошо по голове не попал» и не оглядываясь пнул назад… А вот дальше всё произошло, как в нарисованном боевике, - попросит кто повторить – не получится.

       Так вот мой пинок угодил второму в колено, и нога у него сложилась в обратную сторону. Тот взвыл и рухнул, а передо мной оказался третий, полностью деморализованный, потому как два удара и два «трупа», причём всё очень шумно… Он так и держал обломок палки в руке. Я, совершенно разозлённый всем происходящим, не стал его жалеть. Просто пнул сразу в правое ребро и после в голову, как и первого. Ну, не люблю я руками драться. Больно…

       А вот четвёртый оказался более всех подготовлен. Физически. Я с ним дольше всех работал, - дыхание уже сбил. Собственно, в исходе схватки, не сомневался, но… правда, после, когда анализировал, мне показалось, что он не очень-то хотел драться. Так вот когда мы встали друг против друга, разгорячённые, злые, - на нас как ушат холодной воды плеснула команда: «Хальт! Кайне бибигун, их верде шиссен!»

       Вот эти-то слова я выучил в первый же день моего приезда в Германию. Мы замерли, потому что слова были недвусмысленно подтверждены щёлканьем пистолетных затворов.

       В Германии полиции не видно, однако, она имеет свойство появляться почти мгновенно. Тем более состояние «информированности» поставлено на широкую ногу. Людям, абсолютно любым, приплачивают деньги, если они сообщили о правонарушении.

       Так вот, два полицая, моментом заставили нас встать к стенке лицом, упёрев холодные стволы нам в затылки, причём, я заметил, что моего «оппонента» при этом довольно жёстко плюснули лицом в шершавую стену. Через момент щёлкнули наручники, сковав мои руки за спиной. Должен сказать, что я, как «краевед», под стволом стоял не шевелясь, зная слишком лёгкий спуск взведённого ПМа. И все толчки воспринимал весьма болезненно ибо сильно не привык, что со взведённым оружием так обращаются.

       Когда ствол на тебя направлен, то неважно, есть у тебя в руках такой же «аргумент» или нет, беседа протекает без единого движения. Стороны при этом говорят очень взвешенно, шевелятся только губы. Никто не моргает.

       В голове лейтмотивом свербит очень опасная мысль: «А вдруг на его первый выстрел я не успею ответить». И после по венам течет не кровь с адреналином, а адреналин с кровью. Это, кстати, вызывает привыкание. Когда смотришь голливудский фильм с подобным сюжетом, становится весело, когда герои, размахивая стволами, начинают хамить, упражняться в красноречии…

       Нас развернули спиной к стене, я уже с горечью подумал, что сейчас вызовут комендатуру, оформят и новый год я встречу в поезде по дороге в союз. Досадовал на себя, на «гансов», даже удовлетворение от трёх чистых побед было напрочь смазано.

    И тут я увидел в стороне мужчину и женщину средних лет, неплохо одетых, похоже, семейную пару. Мужчина подозвал одного из полицаев, показал ему какую-то ксиву и стал говорить, судя по интонации в мою защиту. Эта пара оказалась свидетелем драки.

    Полицай подвинулся ко мне, стал расстёгивать наручники, я же начал быстро соображать, что делать после того, как от наручников избавлюсь, и к своему стыду мелькнула мысль: оглушить его и пока второй занят «погрузкой» тел, сбежать. Потом отмёл её, мол, он же меня освобождает, несправедливо как-то... Подожду малёк, там видно будет.

    К нам подошёл этот господин в штатском, что раскрыл ситуацию полицаям, спросил меня, на каком языке говорю, перешёл на английский, и задал вопрос, мол, откуда я? Я тут же среагировал: «Из танкового полка» Танковый полк к тому времени уж три месяца, как был выведен из города, да и вообще из Германии.

    Полицай покосился на свою машину, где были упакованы трое стонущих «лежачих», на своего товарища, который вызывал скорую и вторую патрульную машину, на четвёртого нацика, что стоял на коленях, упёршись лбом в крыло машины и произнёс: «Ты не из танкового полка.»

    У меня всё опустилось: «Он знает, что танкистов уже нет! Сейчас точно комендатуру вызовет…» Но тут опять вмешался гражданский: «Он из спецназа, он только у своих откроется, разве не понятно?» И уже обращаясь ко мне, спросил: «Претензии к этим четверым есть?»

    Я прямо расцвёл от этих слов, повеяло полной свободой: «Конечно нет. Все пакеты целы!» Тут они оба как заржут: «Ну давай, тогда, иди, коли нет претензий» 

       Знали бы они… а может и знали, что спецназовец наш в такой ситуации даже бы пакеты не поставил…

       Я собрал свои деликатесы и пошёл, сдерживаясь, медленно … дойдя до угла, ка-ак наддал, - вдруг передумают, и до полка не остановился.

       Примчался в роту, - ротный, Боря Никифоров, выпускник моего же училища увидел меня непривычно взмыленного, сразу взглядом, мол, в канцелярию. Я ему всё как было рассказал и по мере рассказа, его круглое лицо наливалось прямо-таки детским удовольствием, под конец рассказа, он произнёс, умильно глядя на меня: «Вова, я тебя люблю.» И после паузы добавил: «Ты, ежели увидишь, что приехали други эти на опознание, или полицейскую машину на нашей стоянке, ховайся. Я тебя отмажу.» Эти слова прямо как бальзам пролились. Но случай тем и закончился.

       Штази и полиция даже в отмирающей восточной Германии работали безукоризненно. Иногда на грани фола. А вернее полностью за его гранью. Но это другая история.