Нырнул в прошлое ли, иль будущие, не знаю, но от увиденного, чуть не остался там навсегда. Страшно было смотреть на кости человеческие и черепа оскаленные. Они были маленькие и большие, белые, и чёрные, от недогоревших лоскутов кожи. На горящих развалинах, у останков, сквозь рёбра пробивались сине-зелёные языки пламени, как вечные огни, тому, что ушло и никогда не вернётся.
Там жизнь умирала, а что и осталось от неё, то только летучие мыши, да крысы.
«Смотрю в окно и вижу то, что ненавижу. Ненавижу смерть, с её красками, и неуёмными проблесками света.
Я памятник самому себе, в подтёках дерьма летучих мышей кружащих стаями надо мною.
Я для них идол на которого молятся и исполняют нужду.
Хорошо, что коровы не летаю, также как и слоны. Когда-то летали существа и побольше слонов и коров, но и я тогда был большим памятником.
Всё вокруг развивалось, горело и гасло, образуя туманность, для жизни человеческой, отчего человек не верил тому, что видел.
Нет человека, нет и огня и дыма, только памятники, скелеты валяющиеся по этажам, да подвалам, пограничные столбы того, что не должно повторится.
А оно и не повториться, не отчего брать сил для возрождения. Прах на прах, не вознесёт к небу руки человеческие, а если и появится человек, то он будет подобен крылатому демону, и по размерам, больше коровы и слона.
Всё кругом то мельчает то растёт, но всё нет и нет, того, кого можно называть образом и подобием человека, только возведённое им, склепами и нашими останками, говорят, что он был.
Я уже пыль, с ветром несусь по земле, наперегонки с такими, как и я. Мы уже вместе. Мы человечество, вышедшее из могил, и придёт время, мы возродимся, объятые, толи огнём священным, толи водой святой, от руки матушки Земли».