Третий день льет дождь. Прямо перед бараком разлилась огромная зеленая лужа, Некрасов, стараясь перескочить через нее, оступился и зачерпнул полный ботинок воды. Теперь мокрые ноги мёрзли, холодные капли дождя по кепке стекали за шиворот, вытесняя из-под телогрейки остатки тепла. Зона уже третий час стояла на плацу под дождем.
Три часа назад на разводе не досчитались заключённого из третьего отряда. Такое периодически случается, но этот зека с красной полосой на бирке, склонный к побегу. Опера десять раз осмотрели и обнюхали запретку, но на ней, никаких следов, значит, побега скорее всего не было, ведь не мог же заключённый улететь по воздуху.
Дежурный по зоне майор Шмаков орет в мегафон на всю зону: "****ь! Шабурин, выходи. *****!Найду, *****, изувечу!"
Слова "****ь" «*****», «*****» у Алексеича вылетают со скоростью пулеметной очереди, получается "блдь, блдь, блдь". Заключенные тихо матерятся в строю. Все отряды уже несколько раз проверили по формулярам, но в десятом, всё время остаются лишние люди, или лишние формуляры. Сходя с ума от ужаса происходящего, отрядник крутит головой с обвисшими от дождя полями фуражки, и уже ничего не соображая сипит - "построились, построились".
Лейтенант Джураев, полгода назад закончил железнодорожный техникум и, завороженный блеском погон, пришел работать в зону. Весь он какой-то заторможенный, меланхоличный, движения нескоординированные, и вызывает всеобщую злость и раздражение. Гаврила ворчит: "Офицер, мать его так. Последнего офицера в 17-м застрелили, а этого урода даже считать не научили. Совдепия." В последнее слово он вкладывает столько презрения, что Некрасову становится стыдно за свою непутевую страну, за дурака отрядника, за то, что он сам стоит мокрый и посиневший, вместо того, чтобы также презрительно цедить через губу: "Совдепия, сов-де-е-е-е-пия!!"
Наконец, у Джураева сошлось поголовье людей и количество формуляров. Под смех братвы, мат совершенно озверевшего Алексеевича он идет докладывать, что десятый отрад – в наличии ВЕСЬ.
Джураев движется боком, в руке у него полиэтиленовый пакет с сапогами жены, которые он приносил в зону для ремонта отрядному сапожнику. Посиневший от холода Гаврила все ворчит: "Забью волка". И непонятно, к кому относятся его слова - к Джураеву, потерявшемуся Шабурину, или, может, ко всем людям в этой несчастной, грязной, матершинной Совдепии, Сов-де-е-е-е-пии!
После трехкратной проверки, всех наконец-то загоняют в столовую, от тысячи мокрых телогреек поднимается пар, перемешавшийся с сигаретным дымом, пар превращается в ядовитый смог. Кажется, ни один нормальный человек дышать этим не сможет, но зеки всё же живут, где-то уже хохочут и, ныряя к раскаленным варочным плитам, тайком варят чифирь.
В воздухе живет тревога, и даже воробьи, наглые столовские воробьи, весь год имеющие дармовые крошки и в сорокаградусный мороз не выходящие на развод, примолкли, не дерутся и не щебечут. В зоне побег, сейчас введут ОМОН и ползоны сейчас пойдет в изолятор и под дубинки. Даже воробьи понимают это. Гаврила, блаженно улыбаясь после чифиря, достает пачку "Мальборо" и призывно машет Некрасову рукой, «Иди покурим и пойдем собираться».
Алексеич кричит: "Склонные к побегу, собраться у ДПНК". Склонные - это Некрасов и еще около двадцати таких же бедолаг, как он. Но только он, Витя Некрасов- бежал по настоящему, с захватом контролеров, наручниками, карцером, сапогами по морде и добавочной статьей. Все остальные - просто неудачники, кто-то сказал соседу по бараку: "Эх, как на воле сейчас хорошо, вот бы свалить отсюда…» Уже вечером его дернули к куму, откуда он пришел через четыре месяца БУРа с красной полосой на бирке - склонный к побегу. Другой, подрался в карантине с членом актива, теперь то же склонный.
Зэки бредут прямо по лужам, апатия, осточертело все. Некрасову, не хочется ничего, ни водки, ни на волю, ни к бабам. Добраться бы только до барака, укрыться с головой одеялом, чтобы не видеть Джураева, не слышать Алексеича, не чувствовать мокрых ног и своего презрения к себе.
Навстречу попадается взвод солдат с собаками, только, что прочесывали промзону и жилку, но безрезультатно, Шабурина не нашли.
Алексеич выстроил побегушников в шеренгу и расхаживает пред ними в пудовых яловых сапогах. Речь его эмоциональна и длится полчаса, хотя если выбросить элементы великого и могучего, которые Алексеич употребляет для полной доходчивости, он вполне мог бы уложиться и в пять минут: "Козлы, дебилы, тра-та-та-та, куда вы лезете, тра-та-та-та, постреляют же ведь, как ворон, тра-та-та-та. Не вздумайте лезть в колодец, мать вашу так, там газ, болото. Мне-то что, выговором больше, выговором меньше, а вам деревянный бушлат или новый срок, так и сдохнете в зоне, тра-та-та-та. Идите спать, придурки, и не дай бог, кто будет болтаться по отряду после отбоя.
Зеки стараясь не хлопать дверьми, вываливаются из комнаты дежурного. Алексеич, сгорбившись над пультом дежурного, похож на старого, усталого воробья. В дверном проеме одиноко мелькет его майорская звезда. Ночью Некрасову снится огромное зловонное болото, которое постепенно засасывает и засасывает его. Спасает лишь толчок дневального: "Вставай на отметку". Опять начинается новый день.
На утренней отметке Некрасов узнает, что Шабурина в вентиляционном люке нашли невыспавшиеся и озверевшие бригадиры. Сейчас он сидит в изоляторе, только что туда понесли наручники и две новенькие дубинки.
ДПНК- дежурный помощник начальника колонии.
КУМ- оперативный работник колонии.
БУР- барак усиленного режима.