Па-де-де

Виктор Коростышевский
     Второй акт балета приближался к кульминации. Сейчас закончится торг между Сеид-пашой и арабским шейхом, которого окружают телохранители. В этот момент будет сброшен бурнус и алчные турецкие торговцы в ужасе отшатнутся в сторону, увидев вместо шейха отважного корсара, а прекрасная Медора торжествующе взлетит над черной толпой и прильнет к бесстрашному Конраду. Она спасена и никогда не станет наложницей в гареме ничтожного Сеид-паши!
     Ольга Владимировна взглянула из-за кулис на сцену, задержав взор на Михаиле – Конраде, который сражался с турками за свою Медору. Легкая тень ревности коснулась её мимолетным, почти призрачным облачком, и тут же исчезла, уступив место восхищению не столько бессмертным творением Байрона и Адана, сколько своим превосходством над жаждущими любви наложницами балета.
     О, она умеет бороться за свою любовь, ей не надо выжидательно, с девичьей тревожной надеждой заглядывать в глаза своего избранника. Она жрица любви, повелительница и рабыня своей страсти, но это рабство не было отражением подневольной обреченности, которой не дано испытать высокие чувства. Её сладостное рабство было неотличимо от безграничной власти, и этот сплав покорности со всемогуществом придавал её любви тот жар, о котором и мечтать не могли эти порхающие девочки.
     Степан Несмачный старался всегда держать Ольгу Владимировну Гриншпун в поле зрения, когда она обходила закулисье, или находилась в просторном фойе театра. Он любил начальство; выполнение их поручений считал своим высоким долгом, признаком особого доверия и расположения к себе. Этим надо уметь дорожить, и тогда приходит ощущение, что ты являешься не просто сотрудником охраны учреждения, но членом той незримой, однако реально существующей семьи, в которую допускались далеко не все. Ольга Владимировна привыкла, что чаще других под рукой оказывался именно Несмачный, и просила его кого-то разыскать, кого-то встретить, кому-то передать распоряжение. Просьбы заместителя директора Степан выполнял быстро и пунктуально, и вскоре уже Ольга Владимировна сама искала взглядом толкового охранника, чтобы о чем-то его попросить.
     – Вот тебе деньги, сходи в Галерею и купи приличный букет для нашего премьера. Выбери такой, чтобы не выглядел пасынком в куче веников, которыми его сегодня забросают. Ну, сам знаешь, не первый раз…
     – Ольга Владимировна, не сомневайтесь, всё сделаю, как сказали.
     До Галереи идти не спеша десять минут. На узком тротуаре слева и справа сновали прохожие, но Степану до них нет дела. Чем больше вокруг людей, тем сильнее ощущается одиночество, тем лучше думается о жизни. О чьей жизни? Разве у него есть жизнь? Он живет только в театре, когда прохаживается по этажам в отливающих глянцем ботинках, в черном, похожем на униформу костюме с большой ламинированной биркой на лацкане. Там все они, – и охрана, и дежурные тетки в дверях полны собственной значимости перед респектабельной публикой – они находятся при исполнении, их указания обязательны для всех и каждого. Но за пределами театра о такой работе даже вспоминать не хочется, хотя дуракам кажется, что это красивая культурная работа. Они, можно сказать, театралы поневоле. Если бы не склоки, не интриги, не ширли-мырли за кулисами, не любовные скандалы, то от скуки свихнуться можно. Но даже не это главное. Разве у него есть перспективы в жизни и на работе?
     – Мне, пожалуйста, вон тот букет, где орхидеи перед нарциссами выпендриваются. Да, конечно, ирисы и камиллы тоже бесподобны. Миша будет рыдать над ними. Спасибо!
     Смысл тирады продавщица не поняла, но с завистью посмотрела вслед покупателю. Ей никто никогда не подарит такие цветы. Она не первый год продает букеты, которые где-то составляют опытные флористы-дизайнеры, привозят сюда на реализацию. Первое время она не верила, что по такой бешеной цене кто-то купит чересчур шикарный букет цветов. Но их брали хорошо, и она была этому рада потому, что работала сдельно. Да, если бы ей хоть раз подарили такой букет, она бы, наверное, умерла от счастья. Но видно по всему, что ей суждена долгая жизнь.
     Степан шел с запелёнатым букетом обратно и предавался от скуки пустым мечтаниям. Хоть бы раз подарить такой букет своей девушке. Как же, разбежишься, если эти цветочки стоят треть его зарплаты. А что если взять сейчас и подарить этот умопомрачительный букет первой встречной красавице? Вот взять и подарить! Чтобы хоть раз в жизни увидеть в глазах женщины восторг и обожание.
     Вспомнив глаза всесильной Ольги Владимировны, возбуждение Степана быстро пошло на убыль. Она ему выдаст восторг и обожание. Вот она и будет для него первой и последней встречной! С такой фамилией как у него только о красивой жизни и мечтать! Хорошо, что у него нет девушки. Эти, скороспелки, не в счет. Получается – всё, что у него есть, – не в счет. А у этой волчары всё в счет, даже то, что ей не принадлежит. Мишу она крепко держит, хотя у Миши мать моложе Гриншпунихи. Волчара она и есть. Любовников у неё, как у Екатерины Великой. У той, правда, не только молодые толкались в будуаре. Князь Потемкин фельдмаршалом был, а у нашей в гнезде только молодые орлята, – усмехнулся Степан.
     Ольгу Владимировну охранник нашел в кабинете. На букет она даже не взглянула, небрежным жестом руки дала понять, мол, оставь на столе, и – свободен. Через пятнадцать минут конец спектакля, будут долгие овации, поклоны. Букет она передаст дежурной тетке сама, вроде как от дирекции театра, которая, мол, ценит и отмечает таланты. Миша Пинчук, безусловно, одаренный танцор и вручить ему такой букет не зазорно. Конечно, все поймут, кто это сподобился на такую роскошь, а уж Миша и подавно догадается. Для него это будет даже не намек, а повеление: сегодня мы ужинаем вместе. Не вздумай, премьер, прикинуться святой простотой и исчезнуть из театра в неизвестном направлении. Женщины не умеют ждать, помни об этом, мой дорогой избранник!
     Карьера Михаила Пинчука началась с рождественских гастролей в Лондон. «Щелкунчик» и «Ромео и Джульетта» шли с привычным успехом: аншлаг, хорошая пресса, удачный шопинг – всё располагало к благодушию. Главный администратор гастролей Ольга Гриншпун принимала приглашения, поздравления, комплименты. Празднику души не хватало только праздника тела. Будучи натурой утонченной, почти романтической, она легко представляла себя Джульеттой и была готова любить также пылко и безрассудно, не доводя дело до шекспировского суицида. Дело за малым: нужен Ромео, который подарил бы ей свежесть чувств, незабываемые минуты юной любви, горячие слова признания или благоговейного молчания. Всё должно быть прекрасно. Она сумеет сделать такого Ромео, какого не представлял себе даже Шекспир. Она великий драматург в жизни, в той самой, которая и есть театр, а люди в ней актеры. Но она не актеришка, она режиссер, постановщик, она Автор, богиня, и горе тому, кто откажется играть в её пьесе. Такому человеку не будет места в храме искусства.
     На одном из ближайших фуршетов она положила глаз на Мишу Пинчука, который танцевал Меркуцио, друга Ромео. Высокий, плечистый юноша с красивой улыбкой и хорошими манерами будет Ромео не только в её жизни, но и на сцене… если хорошо исполнит первую роль. После фуршета Ольга Владимировна пригласила Михаила к себе в номер: «надо обсудить кое-какие творческие планы».
     Обсуждение началось с двух бокалов шампанского, которые начальница, наполнив до половины, предложила выпить на брудершафт. Поцелуй в конце ритуала затянулся так, что у Миши перехватило горло. Второй бокал был налит уже по инициативе обалдевшего гостя, но предложить тост он не посмел, и вообще находился в состоянии томительно-сладкого нокдауна. Ольга усмехнулась:
     – Миша, тебе нравится роль Ромео? – Двусмысленность вопроса была очаровательной, многообещающей. Он включился в остроумную игру, смутно догадываясь о финале. А чего ему собственно опасаться? Он же в номере не какой-нибудь Маты Хари, где записывается каждое слово и жест, он в гостях у родной, заботливой мамочки, которая денно и нощно печется о своих артистах, как наседка о цыплятах. Какую-то фальшь Михаил почувствовал в последней мысли, с образом наседки, и тем более, мамочки что-то не вязалось, но слово «мамочка» мы же употребляем в разных смыслах.
     – Мне Джульетта нравится  –  в тон вопросу неоднозначно ответил бывший друг Ромео, готовый его предать. Ответ дал понять Ольге Владимировне, что её игра принята, и она с интересом посмотрела на своего подданного. 
     – Послушай, Ромео, а ты мог бы сейчас произнести монолог-признание в любви Джульетте? Ты вообще Шекспира читал? – У Миши обиженно мелькнула мысль: «Я чего тут, на просмотр в драмтеатр пришел что ли. Если я всех Байронов и Шекспиров читать буду, то на балетные репетиции времени точно не останется. Да ей не шекспировский текст нужен, эх, фужерчик бы коньячка для храбрости…» Какой-то кураж от самого живота, а может и ниже, поднимался по позвоночнику к его голове, заполняя раскаленной лавой два полушария черепной коробки. Он вдруг почувствовал шалое вдохновение, его явно испытывали, и он не имел права ударить мордой в грязь. И откуда что взялось! Михаил упал на колени, простер к Ольге свои длинные сильные руки, и, не видя ничего, кроме её красивого смеющегося рта и белой полоски зубов, выдал на одном дыхании:
     –  Джульетта, Оленька моя, я испытываю к вам… к тебе большое и прекрасное чувство, называемое любовью. Сегодня ты, простите, вы… ты открыла мне кладовые своей души. Ты та, ради которой я готов начать жить заново, дышать с тобой одним воздухом, пить из одного источника. Отныне и до гробовой доски я сберегу в сердце твой образ, взгляд твоих бездонных глаз, я буду помнить каждое слово, которое вылетит из ваших… твоих божественных губ. Как бесценное богатство я буду беречь память о каждой минуте, проведенной вместе… Ты целиком заполнила моё сердце и мою душу. Я подарю тебе луну и звезды, рассвет и солнце, чтобы радость никогда не погасла в твоих глазах. Каждое моё прикосновение к тебе будет напоминать нежное дуновение ветерка, теплый поцелуй солнца, мягкие объятия морской волны. Ты чудо, ты озаряешь мою жизнь, я боюсь проснуться, и я хочу проснуться, чтобы воскликнуть наяву: Джульетта, я люблю тебя! Я хочу тебя!
     Последнюю фразу он выпалил, чтобы довести ситуацию до гротеска, до того артистического блестящего хамства, после которого всё легко превращается в шутку, в пародию, в смех. Ольга хохотала, «этот паяц неплохо бы смотрелся и на драматической сцене»:  –  Браво! Браво! Миша, я пью за тебя!..
     …Преграды рухнули, занавес упал, кураж набирал силу. Такой страстной ночи Ольга не помнила. Они хохотали и сплетались, как два спрута. Это были мгновения такой чувственности, на которую способны любовники, одновременно сошедшие с ума. Такой распахнутости и фантазии оба и представить не могли. Карьера Мише Пинчуку была обеспечена.
     Повторить безумство той первой ночи было невозможно. Спустя какое-то время каждое новое тайное свидание оставляло в душе солиста балета чувство неловкости и возрастающего отчуждения. Карнавал не может длиться вечно, праздник хорош своей краткостью, затянувшийся фейерверк раздражает настолько, что хочется закрыться с головой от всего мира. Женщина в два раза старше своего любовника пыталась каждый раз расцветить любовные отношения изощренной фантазией, которая превосходила рекомендации Камасутры, но законы природы сильнее физических ухищрений. Ольга Владимировна распахивала перед Михаилом сценические горизонты, осыпала вознаграждениями, но в её же власти было задвинуть его сначала на вторые роли, а потом и дальше… Михаил это понимал. Их тайный роман был торгом увядающей женщины с набравшим силу молодым красавцем, торг на восточном невольничьем рынке, где пресытившийся паша покупал себе очередную красавицу-наложницу.
     В артистической среде влюбленность – состояние естественное, хотя и быстроменяющееся, как курс валюты. Если вам кто-то скажет, что её, влюбленности, в труппе может и не быть – не верьте таким знатокам. Это всё равно, что утверждать, что сегодня на улице нет погоды. Законы сценического жанра таковы, что без влюбленности спектакль, роль, мизансцена умирают, едва родившись. А вот рождение любви из влюбленности, действительно, событие не частое. Если влюбленность – явление, можно сказать, общественное, то любовь – глубоко личное, интимное, не терпящее чужого пустословия и пересудов.
     Окрыленность Миши Пинчука в последние месяцы была видна невооруженным глазом. Ведущие партии, благосклонность дирекции способны открыть не только второе, но и третье, четвертое дыхание. Он даже внешне изменился, стал импозантнее, раскованнее. Его уверенность, однако, не переходила в самоуверенность, не отталкивала, а привлекала подчеркнутым дружелюбием.
     Тайный механизм любви пытаются постичь все поколения самоуверенных и легкомысленных поэтов, трудолюбивых писателей, глубокомысленных философов и только настоящие мудрецы знают, что у этой тайны нет разгадки. Мимолетный взгляд, подаренная тебе одному улыбка, точно сказанное слово, изящный поворот головы, поразивший тебя тембр голоса – да мало ли причин, чтобы высечь в сердце искру, из которой возгорится пламя мучительной любви, дороже которой нет ничего на свете, без которой жизнь теряет всякий смысл. Таким ангелом любви стала для Михаила изящная Лиза Соколова.
     Рассуждать об изяществе девушки балетного театра – это моветон, это хуже, чем ничего о ней не сказать. Совершенство Лизы было не только внешним, она была удивительно гармонична во всём. Михаил безотчетно пытался поймать взгляд её темно-серых задумчивых глаз, о чем-то спросить, составить ей компанию в буфете, наконец, проводить из театра. Он чувствовал, что тоже не безразличен предмету своего обожания, но аристократическая сдержанность Лизы заставляла и его демонстрировать манеры истинного джентльмена. Именно из-за неё Михаил пару раз ускользал от приглашений Ольги Владимировны, изобразив простоту, которая по справедливому убеждению заместителя директора, хуже воровства.
     Встречи с Лизой за пределами театра становились всё чаще, они перестали скрывать свои отношения от родных и, гуляя вдвоем по бульварам Садового кольца, обсуждали, как познакомить родителей.
     – Давай, организуем в конце месяца семейную встречу, там мы и объявим о помолвке. Как это делается, ты знаешь? – Лиза счастливо смеялась и прижималась к Михаилу. – Кто должен объявить о нашей помолвке? Мы или родители? Миша, а ты меня, правда, любишь? На всю жизнь? А можно я крикну «горько!»
     Миша смеялся и, не стесняясь прохожих, целовал Лизочку в губы. Оба задыхались от счастья, и когда Миша шепнул: «поехали ко мне, родители на даче живут», она не раздумывая, замахала руками, останавливая частника.
     – Поехали!..
     В театре заговорили о скорой свадьбе. Гриншпун, вполне официально вызвав Михаила Пинчука к себе в кабинет, прозрачно дала понять своему фавориту, что пока он пользуется её расположением, ему нечего беспокоиться за свою карьеру, но измены, черной неблагодарности она не простит. Кто высоко взлетел, тому глубоко падать. Кому много дано, с того и спрос большой. Миша с тоской отметил, что даже во фразу «много дано», «спрос большой» эта сексуально озабоченная баба вкладывает тот пошлый смысл, от которого его давно воротит. Ему хотелось к Лизе, любовь к которой водопадом смывала с него липкий нагар опостылевших отношений в уединённых апартаментах. «Скоро без виагры мне у этой благодетельницы делать будет нечего», – с раздражением думал несчастный любовник.
     С Лизой отношения крепли, пылкие чувства брали своё, оба мечтали о скорой свадьбе, о счастье, обо всем, что кажется жениху и невесте самым дорогим, прекрасным, желанным. «С Ольгой Владимировной надо решительно завязывать, хватит меня вместо вибратора использовать» – раздражаясь на самого себя, озлоблялся без пяти минут заслуженный артист республики. Короче, было и – баста!
     …«Корсар» закончился под бурные овации. Сегодня особенно всё удавалось. У всей труппы было редкое единое вдохновение, дирижер, разбросав в творческом беспорядке волнистые пряди волос, улыбался и постукивал палочкой по пюпитру. Михаил бросил счастливый взгляд на Лизу, та мгновенно ответила благодарной улыбкой. «Господи, спроси меня, что такое счастье, и я скажу, что вот такие мгновения и есть счастье!» – наивно проносилось в головах романтиков балета. Сегодня у них праздничный ужин при свечах – ровно месяц назад состоялась помолвка. Ах, как восхитительно будет выглядеть Лизочка в свадебном платье! Сегодня они окончательно решат: венчаться в церкви или обойтись маршем Мендельсона в ЗАГСе.
     Понесли цветы, пошли поклоны, зал и сцена слились в своей преданности высокому искусству: аплодировали зрители, аплодировали артисты, овации достигли апогея. На сцену чуть боком, инородным телом с шикарным букетом в руках, выкатилась дежурная по залу тетка и прямиком протопала к Конраду. Любимец публики смущенно принял царственный букет, поклонился в зал, чем породил новое скерцо зрительского восторга. Крики «браво», звучавшие не только с бельэтажа, но и из партера, подсказывали артистам, что публика ещё не истратила своей благодарной энергии и терпеливо несла крест народной любви.
     Наконец гром аплодисментов начал медленно угасать, усталые артисты всё дальше пятились от рампы к заднику, занавес опустился. Слава богу, спектакль закончился! Выжатые, как лошади после пахоты, артисты потянулись в свои уборные, чтобы наспех привести себя в человеческий вид и добраться до исхода дня до желанной постели. Вот оно, настоящее-то счастье!
     Михаил взглянул на букет, который держал в руках, и хорошее настроение, как ветром сдуло. Он тотчас догадался, кто это расщедрился на такой цветочный шедевр. Такие цветы зрители не дарят. Язык жестов и цветов балетные понимают лучше, чем речевую информацию. Слова могут быть двусмысленными, не искренними, льстивыми, а цветы нет.
     Понял он и смысл подарка, а точнее, приказ Ольги Владимировны. Черт возьми, как ей самой не надоела эта однообразная и пошлая игра. В последние месяцы она не слишком часто выходила на охоту, но всегда некстати. И сегодня у него совершенно другие планы. Сидит сейчас волчара в кабинете и ждет, когда театр угомонится, и уверена, ох как уверена, что он придет, и они поедут в ночной клуб на ужин, а потом… 
     Черта с два! Хватит, пусть сидит в своём кабинете хоть до утра, у него сегодня будет другой ужин, с женщиной, которую он любит, которая его ждет. Ему стала невыносима его затянувшаяся рабская благодарность, фальшь, которая устраивает только её, эта комедия, которая вот-вот станет для него трагедией. Он честно отрабатывает в театре, на сцене своё положение солиста. Неужели все аплодисменты и восторг публики ничего не значат, и всё зависит только от расположения властолюбивой жены высокого чиновника от культуры? В конце концов, он имеет право на личную свободу? Почему это обаятельное животное грубо вторгается в его жизнь?
     Михаил оглянулся, увидел урну в углу лестничного марша и воткнул туда вожделенный для многих букет. Для многих, но не для него. Он устал. Он хочет тишины и покоя рядом с человеком, который ему мил и дорог, с которым не надо притворяться, их переплетенные пальцы заменяют все слова, которые можно сказать друг другу. Где-то простучали ещё одни каблучки, и всё стихло. С бутафорской шпагой в руке Михаил медленно прошел в гримуборную, переоделся, вытер салфетками лицо, и вышел к лестнице. Ступеньки вниз вели к выходу на улицу, к свободе, где его ждали. Ступеньки вверх – в кабинет, где его тоже ждали.
     Вниз – на улицу. Там свобода. Свобода от чего? От ролей, театра, звания заслуженного?
     Вниз – вверх. Вверх – вниз.
     Голова у Михаила шла кругом. Интересно, как и где люди заказывают киллеров?
     Может подняться и сказать ей напоследок всё прямо в лицо? Сбежать из театра молча некрасиво, не по-мужски, вроде как струсил. Как я завтра буду выглядеть перед ней?
     Вверх – вниз. Вниз – вверх. 
     Вниз, конечно, идти легче, чем вверх. Нет, надо бороться за себя. Бороться, значит, идти всегда наверх, только наверх. Как там любимый бард пел? «Но я всё-таки был наверху, – и меня не спихнуть с высоты!».