Окончание
Уже в машине, одной рукой держа руль, другой нащупываю в кармане бумажный квадратик, аккуратно сложенный на манер школьной записки. В этот момент звонит мобильный. Номер мне не знаком. По голосу сразу понимаю – давешняя странная заказчица.
«Меня зовут Лина», говорит она тихо. «Я позвоню Вам завтра вечером».
Ну да, в объявлении я всегда даю номер мобильного телефона. Лина. Лучшего имени для незнакомки не придумаешь.
Дома сразу же разворачиваю листок с текстом «роли». Боже мой! Нет, так не пойдёт! Кроме имени – Анна – отсюда взять нечего. Надо подключать мозг, все свои силы, чтобы вжиться в ситуацию, в предлагаемые обстоятельства. Только тогда придут нужные слова. Ведь это последние признания в любви, которые она услышит в этой жизни.
Но мне сейчас ничего не придумать. Пока – темнота, немота, глухота. Завтра будет целый день. Предполагал, не засну. Но отключился, стоило только донести голову до подушки.
Утром вчерне готов монолог. Как будто возник из сна. Проговариваю перед зеркалом, засекая время. Полчаса. Мой «звёздный час» будет длиться полчаса. Отмахиваюсь от мысли - стоимость моей услуги мы с Линой не обсуждали. Я бы сделал это бесплатно.
Нет времени задумываться о чем-то другом. Звонят и зовут. Я все отклоняю. Я в образе.
Заезжаю в театр для грима. Хоть бы не было Олечки, которая трещит без умолку. Обычно мы гримируемся сами. Но иногда требуется особое искусство, как, например, в случае нашей примы – Зориной Зины, которая в первом акте играет молодую девушку, а во втором – старуху. Или вот как сейчас мне. Ведь меня должны видеть не со сцены, а с близкого расстояния. Хороший знак: в гримерной только студентка на практике, которая помогает Олечке накладывать особо сложный грим актерам. Молча и ловко она лепит мне седую бородку, наносит какие-то тени под глаза и, ни о чём не спрашивая, брызгает чем-то на волосы, чтобы придать им «седой» вид. В зеркале вижу благообразного господина под шестьдесят, но с молодыми глазами. Отрабатываю ударные фразы.
Лина сказала – вечером. В образе моложавого пенсионера я бреду в «Монте-Кристо», своё любимое кафе. Специально замедляю движения и слегка сутулюсь. Сегодня за стойкой Илзе, которая всегда, завидев меня, начинает готовить кофе-эспрессо и наливать коньяк. Сейчас не узнаёт меня, а ведь я здесь завсегдатай. Делая заказ, придаю голосу благородную надтреснутость. Не опознан. Тем лучше.
За что я люблю «Монте-Кристо»: тут полно закутков с полумраком. И за чашкой кофе можно сидеть часами. Сколько же проходит времени? Не знаю. Перед глазами вся моя жизнь. Моя? Теперь уже моя.
Звонок. Голос Лины. Жизнь набирает скорость. В груди всё клокочет и рвется наружу. На сцену….
Она ждёт меня у чёрного входа в больничные отделения. Узнаёт, несмотря на грим. Целую вечность мы в полном молчании шагаем по длинному переходу, где только гулким эхом отдаются наши шаги.
В палате даже уютно. Цветы, и пахнет всё так же – увядшей травой, дождём, осенью.
Хочу просить Лину оставить нас вдвоём с Анной. Но она опережает меня.
«Я буду ждать в коридоре».
Сухая и прохладная ладонь у меня в руке. Я не гляжу на лицо. Смотрю только на руку, в то место, где небольшой синяк, след от укола.
Моё признание. Слова, которые я не скажу никогда никому другому. Слова, что умрут вместе с ней и со мной.
Всё сказано. Возможно, прошли полчаса. Я – старик. Я глупый, несчастный старик, нашедший силы сказать о любви только сейчас, когда меня никто не слышит. Дайте же занавес!
Выхожу из палаты. Мокрый, словно мне поставили компресс на всё тело. Невесомый доселе пиджак давит на плечи, и так тяжёл, как зимнее пальто в детстве в первый тёплый день в начале весны.
Молча беру из рук Лины конверт, наверно, с деньгами.
И опять, как в день нашей первой встречи, мы отворачиваемся и удаляемся друг от друга, обменявшись на прощание только взглядами.
Я жду еще несколько дней. Да что там! Каждый день в течение месяца! Чего? Глупо. Мне чудится голос Лины: «Мама вышла из комы. Ваши слова…Ваш голос…».
Никто не звонит. И я не звоню. По тому номеру, который остался в мобильном. А потом дни мелькают, как фильм в ускоренном режиме – «..поздравим же невесту и жениха,… наш юбиляр, в свой день прими признанья …»
Со сцены я не вижу лиц зрителей, сидящих в зале. Только на общем поклоне разглядываю тех, кто с цветами подходит к артистам. Как правило, смотрят только на Лунца, и любят только Лунца, и букеты несут только Лунцу. Забавно: все взоры направлены только на него, как будто других здесь нет.
И вот сегодня опять вижу головы, руки, обращенные в сторону от меня. Но что это? Какой-то букет отклоняется от общей траектории. Мне? Лина! Все такое же бескровное лицо, как будто маячит в воздухе без тела, но с одной рукой, в которой – белые розы. Эффект бестелесности - от чёрного платья, бархат которого совсем не отражает свет. Я встаю на колено, чтобы взять у неё цветы.
«Лина», шепчу я, «что мама?»
Но ответа нет. И Лины уже нет. Поклонницы Лунца сомкнули ряды.
Если бы не розы, можно подумать, что мне всё приснилось.
Конец.
Занавес.