[Судья (отсутствует)
Автор (безмолвствует)
12 присяжных заседателей
(они же Свидетели)]
– Поздно, все устали. Хочется ужинать, уже позвали.
– Перестаньте зевать, протрите глаза и очки. До заката время есть, рискнем понять, решить и разобраться.
– Если не успеем – не будет и самой проблемы.
– Толкните его влево, пусть стоит приличнее. И не валится на стол. Сейчас не до дружеских сентиментов, важна точность.
– Надоел он уже, и заодно все его опасные идеи.
– Хоть бы новое средство сообразил и предложил благородной компании.
– Легкое, надежное и быстродействующее. Можно одноразовое.
– Молчит.
– Фантазии нет, лимит исчерпан, круг пройден, кончился прогресс. С ним теперь просто скучно.
– Посветите свечкой. Выше. И ближе, пусть погреется, потерпит. Следите, чтобы не мерцало. Не такой уж он разный-многоплановый, как нам вкручивал. Не вздрагивайте, с ним почти все ясно. Отчетливое человеческое лицо, даже живое, моргает.
– Только бледное, контраста мало.
– Ты еще синий прожектор закажи.
– Да, так лучше.
– Сначала попробуем о положительном?
– Забылось, дело прошлое. Придется из пальца высасывать, неохота напрягаться.
– Ладно, я начну. Все ж ранее прок с него был. Он старался без выходных, книги листал, журналы почитывал, иногда садился и думал.
– Последнее редко. Нашелся академик-профессор.
– Хотел чего-то хорошего, часто говорил истину.
– Сам не знал об этом наверняка, блефовал. То вдохновенно, то обреченно. Шальная удача ему в плюс не запишется.
– А что, ее много было?
– Кто знает. Он ни с кем не делился. Это, кстати, типичная ошибка.
– Может, он ошибался, где было положено, а остальное для антуража.
– Не всегда решался даже, чтобы сказать простую правду.
– Путался и заговаривался. Такое у него с детства. Не приучили к настойчивости и аккуратности.
– Приучали, но слишком напряженно, перестарались. Остался с малозаметными, но существенными проблемами.
– Здесь не клиника, и не санаторий. Пока.
– Он все хотел намеками, намеками. Как будто нет прямых путей.
– Он всяко пытался. До мягкого упора, тормозил перед барьером. Боялся агрессии – больше, чем тупиков. Сам опускал глаза, голову под топор.
– Вот ничего у него и не вышло.
– Пару раз смолчал от тоски и страха, думал – обойдется. А мы и заметили.
– У него на собраниях голова болела, какая тут доблесть.
– Сидел бы весь день в темной комнате, отдыхал на диване, так у него терпения и внимания не хватило.
– Надо еще разобраться, кто его дергал.
– Пытался спорить как ребенок, когда его никто не спрашивал. Отвлекал и мучил нормальных людей своими вопросами и откровенными замечаниями в святых местах.
– Суетился порядочно, спешил, стремился, руками размахивал, народ распугивал.
– И напрасно все это было: дом пока не обвалился, стоит, разве что дымом заволокло.
– До сих пор штукатурка осыпается, некому стену подправить.
– Сам потом страдал, дыры затыкал, лежал весь вечер в лихорадке, ноги вверх.
– Лучше бы сразу шел на отведенное место, отрабатывал свой долг по частям.
– Или напоследок погулял – все меньше вреда для здоровья.
– Легко распоясывался, пытался кричать на старших, ладно что горло не позволяло. На деловых встречах еще как-то сдерживался, собирался. А возвращался уж вовсе не в себе, сплошной мрак.
– Лицемерил за сомнительный успех. Как водится, без толку.
– Это у него такая любовь к людям.
– Может, зря он экономил на предписанных таблетках? Глядишь, обошлось бы без лишнего шума. И стражников можно не привлекать.
– Так он невменяем! Тогда незачем хлопоты, и протоколов меньше.
– Это понятно, но до заката мы для себя стараемся.
– Раньше надо было выслушать, пока он что-то объяснял.
– Объяснялся туманно, но с претензиями. Давил на общественное мнение. Самовыражался без стеснения.
– Да ладно, если честно: кому его деяния помешали? Или помогли? Удивляли – это да. Если, конечно, выходили наружу.
– Просто поражали. До глубин души и сердца. При условии, что таковые имели место быть.
– И тогда ненадолго. Жизнь-то продолжалась.
– Хоть бы о себе под занавес позаботился, глядишь и другим последнее наставление.
– Не актуально. Пока не распогодится, не устаканится, кто ж его замещать полезет? Большими ведрами не расхлебать, хоть святых архангелов с мечами вызывай.
– Угодив в беду, старался убежать в одиночку.
– Но не смог, не успел. Куда ему. Дыхание и силы надо тренировать, исправные документы и рекомендации иметь.
– Даже этого не сумел. Зачем давал надежды и платил авансы?
– Еще хорошо, что не брал.
– Тут один черт с кочергой и длинным хвостом.
– Болтал много, но это белые облака с дырами. А там пустота.
– Спотыкался, хоть не был опьянен, только дрожал весь, чуть не заикался.
– А потом делал вид, что смеется. От него не дождешься, чтобы по-людски.
– Или рвал рубаху на груди.
– По первому впечатлению не дикий, но глаза и одежда его выдают.
– Пусть переоденется, даже интересно, давно такого не наблюдалось.
– А если мы его не узнаем?
– Или насмерть испугаемся…
– Да он не страшный, это он так. Уже в прошлом году было довольно смешно.
– Говорят, что крупные пари выигрывал. Грозу вызывал, большие корабли в море останавливал.
– Он покупал и собирал монеты и марки ненужных стран, их засыпало песком и пеплом…
– Интересовался наукой, культурой и современным искусством.
– Еще политикой и спортом, тайно желал победы нашим врагам.
– Но ничего для этого не сделал, голое злорадство, по закону не считается.
– Посчитаем. Жалел три копейки на трамвай, а о нас не очень. Подати платил нерегулярно.
– Где же он все успел растратить? Отчаянной игры за ним не замечали, даже на больших престольных праздниках.
– Его уже наказывали, затем дурного практически не творил. По крайней мере, почти не хотел.
– Или затруднялся. Или вообще не мог.
– Так тогда было не до смерти, можно и повторить, для начала еще разок.
– До крови. Пока внешний слой кожи.
– Зрачки реагируют.
– Мифы развеялись в порошок. Где красивые слова и нелепые подвиги?
– Античный герой со шпагой в пиджаке.
– Да и принципов у него давно нет.
– Есть, но скрывает. Начал выражаться осторожнее. Ходит на цыпочках.
– Он так ничего и не понял, только утвердился в своих заблуждениях.
– Наглотался что ли пыли из ветхих книг?
– Надо ему почистить чердак. Хорошая память только обуза.
– Хватал все, что попадало под руки, думал – пригодится, а теперь…
– Вечно лез вперед, теперь попадет с таким багажом в зад.
– Очередь длинная. Постоит, подумает.
– Впрочем, без него тоже не выйти.
– Однако смотрите, прогибается.
– Не безнадежен.
– А если сильнее?
– Всё, бесполезно.
– И еще сам на что-то надеялся, ждал послаблений и лучших времен, прожигал часы и жизнь. Вот и стоит-шатается бычок. Грустит.
– Поделом. Никогда всерьез не учился и не работал, одна видимость биографии.
– Что с него взять. Хоть немного добра наберется?
– Нечего и делить. Все его изделия – в мусор и подальше за город.
– Туда же сырую взрывчатку и недоделанное золото. Быстрее, пока не просохло.
– А бумаги? Это же очевидное доказательство!
– Писать он все-таки не умеет, только на безрыбье.
– Да там не только стиля нет, но и почерка нормального. Карандаш тупой, пергамент полинял. На обертки.
– А мысли не его. Ничего не докажешь.
– Когда мы наконец услышим его голос?
– Ничего интересного, не Шаляпин. И не Цицерон.
– И техникой не владеет. Старую потерял, новую не освоил. Народных фонограмм и цветных портретов в рамках точно не останется.
– На костер.
– На волю.
– Насовсем.