Проклятие Любви часть 2 После этого
ВИТАЛИЙ ОВЧИННИКОВ
ПРОКЛЯТИЕ ЛЮБВИ
МАЛЕНЬКАЯ ЭРОТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ПОДМОКОВЬЕ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
POST HOE
( ПОСЛЕ ЭТОГО )
«Мне отмщенье и Аз воздам»
Второзак. XXX II
Вправду говорят, что у влюбленных свой, особенный взгляд на окружающий мир и, естественно, друг на друга.. Любовь, как бы заново открывает им глаза , и они начина-ют видеть то. что скрыто от взгляда обычных людей. Поэтому тысячу раз был прав Анд-рей Миронович, когда подумал о Любаше в день их нечаянной встречи в Балашихе, что она за эти годы совсем не изменилась. Она действительно не изменилась. Для него. И он для нее тоже не изменился. Поэтому, когда он услышал в трубке телефона этот характерно-своебразный, знакомый до жути, низкий, слегка гортанный женский голос, он даже задохнулся от нахлынувших на него чувств. Это был ее голос. Голос когда-то его Любаши. Он бы узнал этот голос из тысячи, из бесчисленного множества женских голосов, по-тому что память о нем впиталась в его душу, в его разум и стала неотъемлемой частью всей его мужской человеческой сущности и даже самой генной его системы.
А голос звучал в трубке:
-- Ало...Ало...Я вас слушаю... Говорите же...
Андрей Миронович молчал. Он никак не мог справиться с волнением и произнести хоть слово. В телефонной трубке тоже замолчали. Наступила пауза. Потом тот же женский голос взволнованно-осторожно спросил:
-- Это ты...Андрюша?
-- Я...Любаша...я, - с облегчением выдохнул Андрей Миронович, - кто же еще так по идиотски может себя вести...Только я...
-- А я знала, что ты мне позвонишь, - голос Любаши потеплел, в нем появились радостные нотки, - спасибо тебе, Андрюша...Я рада, что ты меня не забыл...
-- Что же тогда убежала от меня в Балашихе? - мягко, но все же с некоторым упреком в голосе, произнес Андрей Миронович
-- Испугалась я, Андрюша...Испугалась.. Себя испугалась...Не тебя, - в голосе Любаши зазвучала печаль, - Я поняла тогда, что ничего за эти годы не забылось, - она вздохнула и тихо, словно только для себя, добавила, четко пропечатав по слогам - Ни-че-го…
-- Я люблю тебя, Любаша, - слова эти Андрей Миронович не произносил. Они вырвались у него сами. Помимо его воли. Вырвались из самой его души. Из самого его сердца , - Прости меня ради бога за то, что я тогда натворил...
-- И я тебя люблю, Андрюша, - вздохнула в трубке Любаша, - А насчет твоего - "прости"? Знаешь, я давно уже все тебе простила...Потому что никто здесь ни в чем не виноват. Жизнь так распорядилась. Не судьба нам тогда было быть вместе...Не судьба.
-- А я тебя искал тогда Любаша, - вырвалось неожиданно у Андрея Мироновича.
-- Я знаю, - тихо сказала Любаша.
-- Откууда-а?! - удивился Андрей Миронович.
-- Мне мама сказала.Я тогда в больнице лежала. В МОНИК-ах. Почти три месяца, - Любаша замолчала, судорожно перевела дыхание и с усилием, медленно закончила, - Страшное тогда было время. Очень страшное... для меня. Даже вспоминать не хочется.
Такая боль, такая мука прозвучали в голосе Любаши, что у Андрея Мироновича сразу все захолодело где-то внутри самого сердца и ему стало не по себе. И у него опять само собой вырвались уже произнесенные им слова покаяния:
-- Ты уж прости меня, Любаша. Я так перед тобой виноват. Всю жизнь этот камень на душе ношу. Не сбросить никак...
Любаша неожиданно рассмеялась:
-- А пытался... сбросить? Только честно...
Андрей вздохнул:
-- Конечно же пытался, Любаша. Что уж скрывать? Больная совесть – груз наитягчайший. Порою так прижмет – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Испортил я жизнь...и тебе, и себе. Вот так-то, Любаша…
-- А как...пытался, Андрюша? - голос Любаши неожиданно дрогнул, но потом ра-зом выправился, - Если не секрет, конечно.
-- Да какой же секрет, Любаша, - вздохнул Андрей Миронович, - Никакого здесь секрета нет. У мужчин есть только одно средство от всех его бед - водка, водка и еще раз водка. Правда, потом неожиданно вдруг выясняется, что эта самая водка - помогаетто не слишком. Наоборот – еще хуже становится. Значит, надо еще больше пить И конца здесь не видно...Если не сможешь остановиться...
-- Неужто - пил, Андрюша? - голос Любаши вдруг зазвучал чисто по женски, взволнованно и встревожено.
-- Пил, Любаша, пил, - признался Андрей Миронович, да еще как...пил. Но потом все-таки хватило ума остановиться... Бросил... Не совсем, конечно. Не полностью... Выпи-ваю иногда: под настроение, за компанию...Но немного...Стопку-другую...Не больше.
-- Женщина помогла? - спросила Любаша, - Да?
-- Да нет, Любаша, не - женщина, - признался Андрей Миронович, - Дело в том, что между мной и любой женщиной, которая хоть чуть-чуть пыталась сблизиться со мной, всегда стояла - ты. Я на всех в мире женщин смотрел только через тебя. И ничего здесь поделать было невозможно. Как я ни пытался, как они не пытались - все в пустую...Все в никуда... А в итоге – не жизнь у меня получилась, а так... не разбери пойми чего...Од-но пустое "бултыхание".
-- Ну-у, Андрюша, это ты зря, - спокойно и даже как-то назидательно проговорила Любаша, - Какой бы она ни была, эта жизнь, она - твоя. А не чья либо еще. И ты ее все таки прожил. И вроде бы - не плохо, насколько я понимаю. Так, Андрюша, а?
-- Может так, Любаша, но может и - не так, - непроизвольно хмыкнул Андрей Ми-ронович и даже отрицательно покачал головой, сидя за столом в своем кабинете.
-- А что же тогда...не так... Андрюшенька? - участливо протянула Любаша, - ведь, насколько я знаю, жена у тебя молодая, красивая...И она тебя очень любит. И дети ее тебя тоже - любят. Ведь они сейчас уже практически - твои. Ты же усыновил их...
-- Любаша, милая, откуда такие сведения?! - ахнул, не удержавшись Андрей Миронович.
Она рассмеялась. Рассмеялась легко, весело и звонко. И немножко даже снисходи-тельно. Так смеется мать над неуклюжими проделками сына:
-- Ты думаешь - один такой умный? Я тоже провела кое-какую работу по своим каналам. И тоже кое чего о тебе теперь знаю. Не забывай - я женщина. А женщины порой бывают очень и очень изобретательны в своем любопытстве... Если ими движет интерес.
И тут же без всякого перерыва, тем же голосом и с той же интонацией, быстро и на-пористо спросила:
-- Ты ее любишь?
-- Кого? - не понял Андрей Миронович.
-- Жену свою, Андрюшенька, - снова рассмеялась Любаша, - я тебе про нее говорю.
Про твою Ольгу. Ведь ты с ней почти 20-ть лет прожил...Не так ли?
-- Ну и ну-у, - растерянно пробормотал Андрей Миронович, - Ты даешь Любаша! Интересно, а что же ты тогда про меня не знаешь?
-- Чего я не знаю про тебя, Андрюша? - переспросила Любаша неожиданно серьез-ным голосом, - Наверное, только одно – как ты в действительности относишься к своей жене. Сердцем. Не умом, не сознанием, а именно - сердцем. Понятно?
-- Хорошо я к ней отношусь, - ответил Андрей Миронович, - Очень хорошо. Она – прекрасная женщина. И очень мужественная. Это она меня спасла. А не я - ее, как приня-то считать. И я ей очень и очень благодарен за все то, что она сделала для меня в этой, не слишком удачной моей жизни. Она – опора моя во всех моих делах и во всех моих начина-ниях. Без нее я бы пропал. Это - точно. Без обмана.
Любаша рассмеялась. Чувствовалось, что настроение у нее великолепное, что она очень довольна и звонком Андрея Мироновича, и этой складывающейся атмосферой их телефонного разговора.
-- Ты чего, Любаша? - спросил, удивленный ее поведением, Андрей Миронович.
-- Да я вот попробовала себя представить в виде этакой монументальной опоры для какого-нибудь мужчины. И стало вдруг смешно. Хотя, может быть, здесь все таки больше печального, чем смешного Но не получается что то из меня этой вот опоры. Не выходит. Я просто-напросто - женщина. Самая обыкновенная женщина. Без особый претензий к жизни. Но которая хочет любить и сама хочет быть любимой. Хочет хоть иногда сама себя почувствовать слабой. Хочет сама опереться на чье-либо родное плечо. Хочет иногда и поплакаться, чисто по женски, просто так.
Она замолчала на мгновенье. Потом вздохнула и тихо закончила:
-- Хотя я и забыла уже, когда в последний раз всерьез плакала. Видно, слишком уж много в молодости пришлось этим делом позаниматься. Наплакалась, видать, на всю оставшуюся свою жизнь.
Андрей Миронович растерянно замолчал. Прошлое постоянно вмешивалось в их разговор, не давая возможности расслабиться, почувствовать себя раскованно, радостно,
комфортно, уверенно и спокойно. Прошлое мешало им, путало их мысли и не позволяло насладиться в полной мере этой неожиданно и непонятно откуда взявшейся их встречей, этим долгожданным подарком судьбы.
***
Они уже не могли обходиться друг без друга, без этих телефонных своих разго-воров, без этих своих телефонных встреч. Они стали говорить друг с другом почти каждый день. Всегда в одно и то же время. В обеденный перерыв Любаши Андрей Миро-нович звонил ей и они целый час разговаривали. Целый час. Как это много - час! И как это мало - час. И они даже не разговаривали. Они общались друг с другом. Беседовали. Бесе-довали о своей жизни. О ее прошлом и ее настоящем. О своих радостях и горестях, о сво-их заботах и проблемах, о своих удачах и неудачах, о своих желаниях и увлечениях. Го-ворили обо всем, чем радовала и огорчала их жизнь. Говорили откровенно, ничего не скрывая и не утаивая друг от друга. Говорили жадно, увлеченно, торопливо, словно спе-шили высказаться, словно времени у них было только на чуть-чуть, совсем уж в обрез, а слов, невысказанных, кричащих, накопилось за эти долгие годы тяжелого молчания так невероятно много, что каждое сказанное ими сейчас слово ложилось живительным бальзамом на их измученные, истосковавшиеся друг по другу сердца и души.
Они как бы заново познавали и открывали для себя друг друга. И даже не "как бы", а на самом деле. Потому что между ними стояла мощнейшая стена разлуки, толщи-ною в почти сорок раздельно прожитых лет. И не обойти ее, не разрушить, не перепрыг-нуть. Только медленно и осторожно разбирать, разбирать с обеих сторон, по каждому от-дельному камушку, по каждому отдельному кирпичику.
И лишь только теперь Андрей Миронович узнал, куда делась тогда Любаша пос-ле того страшного вечера, когда он произнес свои чудовищные слова. Узнал и ужаснулся. А Любаша уехала тогда домой, к матери. К самому близкому несмотря ни на что для нее человеку. Приехала домой и свалилась в нервной горячке. Сначала лежала в городской больнице, потом ее перевели в областную московскую, в МОНИКИ, в неврологическое отделение. Там она пролежала почти три месяца.
Вышла из больницы не похожая на себя. Как тень. Чуть только ли не просвечива--лась. Вдобавок ко всему, она оказалась беременной, но ребенка в больнице сохранить не удалось. Произошел выкидыш. Мальчик. От Андрея. И жизнь стала для нее чернее черно-го. Жить не было ни малейшего желания, да и сил тоже. .И она угасала прямо на глазах.
Спасла ее мать. Она рассчиталась с работы и бросилась на выручку дочери. Не от-ходила от нее ни на шаг ни днем, ни ночью. Ни на минуту не оставляла ее наедине с со-бой, со своими собственными мыслями. И отстояла. Вытащила чуть ли не с того света. Выходила, вынянчила, не позволила сломаться. Вновь поставила на ноги, сделала человеком, вернула ей уверенность к самой себе, как к человеку, как к женщине, уверенность в собственные силы, в возможности начать жизнь заново, сначала, с нуля.
А потом она устроила Любашу на работу в технический отдел Павловско-Посадс-кого текстильного комбината, буквально заставила забрать документы из МГРИ и подать их в филиал Всесоюзного текстильного института на вечернее отделение технологигического факультета, чей УКП был в тогда в Павловском-Посаде.
Так Любаша из геолога стала текстильщицей. Инженером-текстильщиком. И, вро-де бы, не так уж плохим. Потому что к распаду Союза и последующему за ним развалу отечественной текстильной промышленности, она стала Главным технологом комбината.
Вот только с личной жизнью у Любаши не все складывалось благополучно. Хотя внешне, на первый и непредвзятый взгляд, не было вроде особых причин для какого-либо беспо-койства. Ее первая школьная любовь, точнее, ее школьный жених, с которым у нее не со-стоялась свадьба, попытался вернуться к ней и буквально вымолил у нее на коленях про-щение И она его простила. Даже не простила. Здесь этот термин не совсем подходит. Просто, ей было уже абсолютно все равно. Она давным-давно о нем позабыла. Он выпал из ее памяти и из ее жизни. Она не испытывала к нему абсолютно ничего, кроме самого элементарнейшего равнодушия. Но поддалась на его настойчивые уговоры и вышла за не-го замуж. Но конечно же уже без свадьбы, без шума, без треска. Да и без радости.
Жили они вроде ничего. Без скандалов. Тихо. Любаша родила от него дочь. Внеш-не все складывалось у них вроде бы нормально. Но червоточина где-то в душе осталась, не проходила, саднила и болела. Все сильней и сильней. И Любаша не смогла подавить в себе растущей неприязни к мужу. Не смогла. Как ни старалась. И через три года после рождения дочери она ушла от мужа. Ушла к матери, к родителям. Не стала даже претендо-вать на квартиру мужа. Побрезговала.
А муж после ее ухода запил. И покатился вниз. Но к Любаше не приходил. Пре-тензий не предъявлял. С дочерью не знался. И скоро совсем исчез из поля зрения Любаши и из ее жизни. Теперь уж навсегда.
В памятные 90-е годы Любаша занялась бизнесом. Вынужденно занялась. Жить ведь надо было. Дочь поднимать. Родителей -пенсионеров кормить. Они стали уже совсем старые. А пенсия у обеих – кот наплакал, смех да слезы. И Любаша стала "челночницей".. Летала в Турцию за дубленками, за кожаными пиджаками, куртками, пальто и меховыми шубами. Натерпелась всякого. Но затем втянулась, привыкла, потянула и даже открыла с подругой на паях свой небольшой магазинчик. Потихонечку зажила. На судьбу не жалова-лась. Не ожесточилась. Человечность и женственность не потеряла.
И здесь судьба свела ее с одним предпринимателем.. Мужик был хваткий, жест-кий, имел несколько "бутиков" в Москве и Павловском Посаде. Холостой. Жена его по-гибла в автомобильной катастрофе несколько лет назад. В Любашу он влюбился по уши с первого же взгляда. Долго ухаживал, обхаживал, заваливал подарками, обеспечил "кры-шей" ее магазинчик. Помогал и защищал основательно. Без него Любаше было бы тогда выжить очень даже непросто. По волчьи действовать она не умела. В душе она была са-мой обыкновенной женщиной. Быть сильной и жестокой не могла. И в мужской опоре ко-нечно же нуждалась основательно. Поэтому, в конце концов, она все-таки позволила себя уговорить выйти за него замуж.
Жили они в Москве. Здесь, в районе бывшей олимпийской деревни у них была шикарная двухъярусная квартира с прислугой, поваром и уборщицей.. В квартире, поми-мо всего прочего, было три ванных комнаты, три туалета и даже отдельная комната для собаки. Любаша работала в отделе рекламы на фирме мужа. Часто бывала за границей. Знала и Париж, и Лондон, и Рим, и Мадрид. Но летать не любила. Предпочитала работать дома, в родной Москве.
Дочь вышла замуж и жила своей, совершенно отдельной и обособленной от нее жизнью. Только иногда позволяла себе позванивать по пустякам. И то лишь по мобильни-ку, чтобы долго не говорить.
Прошлое забылось, ушло в никуда и не волновало уже совсем. Жизнь утряслась, успокоилась, устоялась, текла неторопливо и неспешно. Без всяких там сбоев, потрясений и водоворотов. Ни что не предвещало впереди никаких перемен, никаких изменений. До того памятного дня в Балашихе, когда она увидела вдруг в супермаркете прямо около себя
сильно возмужавшего и постаревшего, но совершенно не изменившегося для нее Андрея. Увидела и растерялась, замельтешила, засуетилась, как молоденькая девчонка, потому что сразу поняла, что нет для нее никого на свете, да и не было никогда, человека более доро-гого и более необходимого для нее, чем вот этот пожилой, сильно уставший от жизни, хо-тя и бодрый еще мужчина. Поняла - и испугалась. Потому что вся ее прошлая жизнь вдруг сразу обратилась в элементарнейшую пустоту, в ничто, в бессмысленность
***
Время шло. И эти постоянные телефонные разговоры Андрея Мироновича и Лю-баши стали неотъемлемой частью их жизни, причем, наверное, самой важной частью жизни. Потому что в назначенный час оба всегда оказывались на месте и стоило только Андрею Мироновичу набрать номер ее телефона, как он сразу же начинал слышать этот знакомый родной голос, который он сразу бы узнал из тысячи, из миллиона женских голо-сов. Пусть даже они зазвучали бы все сразу вместе. Во всяком случае, Андрей Миронович ждал этих разговоров, думал о них и даже порой импровизировал, проигрывая мысленно различные варианты их тематики.
Однако здесь трудно было что-либо заранее предугадать или предопределить. По-тому что они ведь не разговаривали в обычном и традиционном понятии этого слова. Они - общались друг с другом. Общались словесно, через телефон. И порой, со стороны, было совершенно невозможно определить, о чем же они говорят. Это была импровизация чис-тейшей воды. Причем, импровизация двух людей, духовно и душевно близких друг другу и понимающих друг друга с полуслова, с намека. Им хотелось общаться друг с другом, они испытывали удовольствие от этого общения и их тянуло друг к другу. И, естественно, что им обоим хотелось большего. Им хотелось встречи. Они хотели этой встречи и боя-лись ее. Чем больше хотелось, тем сильнее боялись. Особенно Любаша.
Чего она боялась - трудно сказать. Она боялась чисто по "женски", интуитивно, сама не слишком понимая, чего она внутренне опасается. Скорее всего, боялась непредви-денных неожиданностей в давно сложившемся укладе ее жизни. Тихой и спокойной. А на бурные чувства и эмоции она уже была не способна. Давным-давно уже перегорела.. Но, может, дело было в другом. В том, что она боялась увидеть разочарование в глазах Анд-рея Мироновича при их встрече. Ведь она, как женщина, сильно изменилась за эти долгие годы разлуки. А он, ее Андрей, только лишь возмужал и, если разобраться, стал еще лучше. Во всяком случае - для нее. Женщины всегда стареют раньше мужчин. Точнее, не стареют, а теряют свою внешнюю красоту, свою внешнюю женскую привлекательность. А она еще до сих пор помнит восхищение в глазах тогдашнего Андрея при взгляде на нее. Такое забыть невозможно! И ей очень и очень не хотелось бы... Чего, Любаша?! Чего?! Она подходила к зеркалу, внимательно смотрела на свое лицо, на свою фигуру и слезы на-ворачивались на ее глазах. Ей становилось страшно.
Хотя на нее из зеркала смотрела красивая, зрелая женщина, слегка полноватая, ко-нечно, но ладная, крепкая, с высокой, не отвислой грудью, крупными бедрами, с хорошей фигурой, причем, фигурой именно женской, а не какой-либо там бесполой девицы с мо-дельных подиумов, где не т ничего своего женского ни спереди, ни сзади, ни с боков. И лицо у этой женщины тоже свое, естественное, без каких-либо следов хирургически-кос-метических вмешательств, правда, сильно уставшее, но еще красивое лицо взрослой жен-щины, женщины-матери, женщины-труженницы, достаточно и трудно уже пожившей, но не потерявшей еще своей женской силы, женского обаяния и женской привлекательности.
Но она уже не верила, боялась поверить и не хотела верить своим глазам. Потому что не верила уже в себя, как в женщину, способную воспламенить мужское сердце, пусть даже и полыхавшее когда-то от одного лишь ее присутствия. Ведь это всего-навсего было. А не все, что было, можно возродить заново. В одну и ту же воду дважды не входят. А во-ды утекло с тех пор - страшно как много. А не верила Любаша в себя потому, что боялась еще раз потерять своего Андрея, теперь уже Андрея Мироновича, так неожиданно и вдруг вынырнувшего из небытия. Нам всегда трудно дается именно то, что нам дорого. А то, что дороже и роднее Андрея у нее нет никого на свете, она убеждалась много и много раз. И тогда, в молодости, и сейчас, в зрелые уже годы.
Но тянуть со встречей бесконечно было нельзя. Да и самой ей тоже невероятно как хотелось этой встречи. И она - решилась. Дала согласие.
Встретились они в обеденный перерыв в ресторане "Метрополь". Этот ресторан нравился Андрею Мироновичу своим интерьером и своей кухней, в основном, традицион-но-классической. Он заказал столик на двоих в отдельном кабинете. И легкий обед с не-большой выпивкой. Себе он взял бутылку "Камю", а Любаше - бутылку полусладкого "Кьянти". И еще букет роз. Бордовых. Почему именно бордовых? А кто его знает. Просто нравились Андрею Мироновичу розы красных оттенков, особенно темных, не слишком ярких и броских, а как бы приглушенных, затаившихся до поры и спрятавших в глубине цветка свой огненный жар. Эти розы почему-то напоминали Андрею Мироновичу Люба-шу. Та же красота, та же мощь, но не столько внешняя, наружная, а глубинная, внутрен-няя, как бы затаенная. А потому - не для всех, а только для избранного. Ею избранного.
Встретил он ее у входа. Любаша приехала на такси. Она была в той же норковой шубе, что и тогда в Балашихе и в той же шапке-кепи. Она вышла из машины, оглянулась, увидела Андрея Мироновича, помахала ему рукой, как бы приветствуя, и направилась к нему.
Андрей Миронович стоял недвижно, глядя на нее. До чего же она была красивая! Он почувствовал, как у него внезапно пересохло горло и сильно-сильно забилось сердце. Как в молодости. А, может, действительно молодость вернулась к нему?! Вот сейчас! В эту самую минуту.! И ему теперь всего-навсего двадцать! И он снова студент МГРИ. И он снова ждет свою Любашу... Ведь она за эти годы совсем не изменилась. Какой была – такой и осталась. Время не властно над ней. Не женщина - а загляденье! Вон - один мужчи-на оглянулся на нее. Вон - другой. А этот даже остановился и рот чуть ли не раскрыл...
Любаша подошла к нему. Глянула в его глаза и тихо сказала:
-- Здравствуй, Андрюша!
Он почувствовал аромат ее духов, а сквозь него - ее запах, родной до жути, до невозможности, до головокружения; запах женщины, которую он когда-то любил и которую, как оказывается, любит до сих пор и будет любить до конца своих дней. Он побледнел до синевы в губах и тихо, почти шепотом произнес:
-- Здравствуй...Любаша...
Любаша чисто по "женски", интуитивно поняла, что происходит сейчас в душе Андрея Мироновича, поняла и обрадовалась. Она не смогла себя сдержать, взяла его за руки и, нагнувшись, прижала его ладони к своим, разом запылавшим щекам.
Андрей Миронович наклонился к ней и нежно, мягко поцеловал в губы, шепча и повторяя чуть слышно, как заклинание, одно лишь только слово:
-- Любаша...Любаша...Любаша...
А Любаша смотрела на него снизу блестящими от слез глазами и не было в этот момент на земле женщины, счастливее ее. Они снова встретились. Они снова были вместе. Пусть не надолго. Пусть на миг. Но...вместе. Через столько, столько нескончаемо- безнадежных лет.
Они сидели в ресторане не долго. И то - больше смотрели друг на друга, чем ели или разговаривали. И совсем не обязательно было Андрею Мироновичу заказывать для них отдельный кабинет. Они и так были одни. Они не замечали никого вокруг. Они видели и ощущали только друг друга. Весь земной и вселенский мир в этот миг словно разом свернулся и уменьшился до размеров их отдельного столика в этом отдельном кабинете, этого претенциозного московского ресторана под странным названием "Метрополь". Они даже не танцевали, хотя рядом, в зале играла музыка. Но какая это была музыка - они не слышали. Им было не до нее. Музыка звучала в их истомившихся за годы проклятого одиночества сердцах. Им даже слова не были сейчас нужны. Никакие. Их заменяли взгляды. И молчание не тяготило их. Они его даже не замечали. Ведь счастье - это когда вы рядом и не надо тратить усилия на произношение каких-то обязательных и пустых слов. Им бы-ло хорошо и так.
И Любаша решила продлить это хорошо. Она сказала:
-- Андрюша, поехали ко мне. Я сейчас одна. Нам никто не помешает.
Она произнесла эти слова спокойно и естественно, как нечто само собой разумею-щеееся. И Андрей Миронович не удивился словам Любаши. Он уже давно, еще со студен-ческих лет, привык ничему с ней не удивляться. Хотя в душе, конечно же ждал таких или подобных слов. Ждал. Но только не сегодня. Но она опять его удивила. И он с видимым спокойствием, хотя глаза его радостно вспыхнули, сказал:
-- Хорошо...
Он достал "мобильник" и набрал номер своей секретарши:
-- Машенька, меня до конца не будет. Есть что-нибудь срочное? Тогда до завтра.
Остаток дня они провели в постели. В Любашиной постели. Они занимались сек-сом. Хотя, если разобраться, это не был секс в обычном и традиционном понимании этого слова; но это не было и элементарнейшим "траханием", простым или там виртуозным, ис-пользуемым мужчиной и женщиной для удовлетворения половых потребностей своего ор-ганизма; не было это и никакой "камасутрой" с ее бесчисленным множеством способов, приемов и позиций, изобретенных человечеством для возбуждения партнеров и усилива-ния их сексуальных желаний; но это не было и актами простой физической близости между мужчиной и женщиной, пусть даже и очень необходимых друг другу.
Нет. Они занимались не сексом, как таковым. Они наслаждались друг другом. Они – любили друг друга. Любили нежно, трепетно и чутко. А когда мужчина и женщи-на любят друг друга, то им не надо какой-либо изощренности в их любовных действиях или любовных ласках. Изощренность здесь становится совершенно не нужной. Потому что, когда любят, то самые обычные прикосновения друг к другу - это уже счастье; а объятия, ласки – это уже само блаженство и тогда самый обычный, самый заурядный, самый примитивный секс становиться вершиной духовного и затем уже - физического наслаждения. Потому что в основе его лежит желание сделать хорошо не только и не столько себе, а именно – твоему партнеру и все твои сексуальные действия начинают быть направлены на удовлетворение желаний не своих собственных, а только - его или ее желаний.
Ведь любовь мужчины и женщины не предопределяет в своей основе обязательное присутствие безумной, "нерассуждающей" или безоглядной любовной страсти. Нет, не страсть, не мощный импульс физического полового влечения, переходящего в нестерпимое желание физической близости, а высочайшая, трепетная и всепоглощающая неж-ность в сочетании с удивительным чувством благоговейного, чуть ли не святого, божественного преклонения перед этим творением природы или созданием творца, посланного тебе на радость и счастье жизни. Да святиться имя твое! - молитва всех любящих в мире.
И потому любить – это значит дарить радость другому, тому, кого ты любишь. И уже от этого ощущения получать удовольствие самому. Любить - это отдавать, а не брать. Любить - это делиться, а не забирать все себе. Любить - это жить для любимого, а не для самого себя, поэтому любовь и эгоизм - это вещи и понятия совершенно не совместимые друг с другом и полностью противоречащие друг другу.
И они любили друг друга, наслаждались друг другом. Долго, жадно, неутомимо и настойчиво. Как могли, как умели, как хотели. А потом долго лежали молча, крепко обнявшись и прижавшись друг к другу, уставшие, но счастливые. Они словно боялись развести свои переплетенные руки, потому что тогда они вновь становились разделенными и вновь могли бы расстаться или потеряться, но теперь уж навсегда, без всякой надежды на новую встречу.
* * *
К вечеру Андрей Миронович уехал к себе домой. Любаша проводила его и пошла в ванную комнату. Она включила воду в ванную и сняла халат. Халат был китайский, шелковый, желто зеленого цвета, расписанный непонятными узорами и сказочно краси-вый. Халат привез муж из Гонконга еще год назад, но она его ни разу не надевала.. Не бы-ло повода. А вот теперь повод появился. Она надела его для Андрея, теперь правда уже Андрея Мироновича. Для других. Но не для нее. Для нее он по-прежнему оставался Анд-реем, Андрюшей, Андрюшенькой.
Любаша повесила халат и встала перед большим, во весь рост, настенным зерка-лом. Она не разглядывала себя в зеркале. Сейчас ей это не было нужно. Она не нуждалась в подтверждении того, что эта немолодая женщина, которая весело смотрела на нее из зер-кала, может быть еще счастлива в жизни. Потому что она действительно была сейчас сча-стлива, и те несколько часов, только что проведенных ею в постели с мужчиной, которого она считала потерянным для себя навсегда, показали ей со всей очевидностью, что она любима и что она сама тоже любит, и что нет теперь на всем свете ничего для нее дороже этих вот нескольких часов счастья. Судьба все-таки сжалилась над ней и подарила ей на закате жизни кусочек того, неземного ощущения жизни, о котором мечтает в душе каждая женщина. А после таких часов - и умирать-то будет уже нетак обидно и страшно. Хоть что-то светлое да осталось за спиной.
Она подняла руки вверх и сладко, до хруста в суставах, потянулась. Каждая клеточ-ка ее тела жила, играла и пульсировала только в самых радостных ритмах. Ей было очень и очень хорошо. И ей не хотелось терять этого восхитительного ощущения полноты жизни. Но вот если она сейчас залезет в ванную - вдруг это "хорошо" возьмет да и смоется вместе со следами пота и запахом ее Андрея и исчезнет теперь уж навсегда, а?
Любаша засмеялась своему отражению в зеркале и погрозила ему пальцем:
-- Ну и глупая ты у меня, Любашка! Какая только дребедень не лезет в твою закру-жившуюся голову...Ой, Любашка - тебе же не 17-ть лет, а во много раз больше. Не дури...
Остынь...Спустись на землю...
Она махнула рукой и зашла в ванную.
Потом Любаша привела себя в порядок и выпила чашку чая. Есть не стала. Не хо-телось. И легла в постель. Заснула мгновенно. Как провалилась. Она лежала недвижно на спине, раскинув руки, и мягкая, теплая улыбка солнечным зайчиком блуждала по ее про-светленному и как бы даже одухотворенному лицу.
А Любаше снилась весна. И поле, большое-пребольшое, аж до самого горизонта. Все в цветах и в зеленой, мягкой, как пух, траве. И она, молодая, красивая, идет по полю босиком со своим Андреем. Тоже молодым и красивым. Цветы путаются у них под нога-ми. Они падают на траву, кувыркаются, барахтаются, дурачатся, смеются. Им весело. Они счастливы Им улыбается небо, солнце щекочет их своими лучами, ветерок ласкает их разгоряченные, молодые тела. А потом Андрей куда-то исчез, спрятался, затерялся в траве и цветах. Любаша перевернулась на спину, и закрыла лицо руками. Спряталась от Андрея. Пусть теперь поищет И здесь кто-то тронул ее за плечо. Кто же здесь может быть, кроме Андрея?. Она открыла глаза, но вместо Андрея увидела чье-то мерзкое, злое лицо и голос, как удар кнута, свистящий, хлесткий со страшными, чудовищными словами:
--А-а-а-а, вот она-а, подстилка негритянская!
Слова эти Любаша даже не услышала. Слова прошли как-то мимо ее ушей и ми-мо сознания. Она не поняла сути происшедшего, но инстинктивно уловила опасность. Она попыталась напрячься, сосредоточиться, но не успела. Слова сразу проникли в ее сердце Не звуками, не буквами, а своим бесчеловечным смыслом.. Сердце вздрогнуло от ужаса, испуганно затрепетало и лихорадочно рванулось куда-то в судорожной попытке уйти или увернуться от тяжелого, разящего удара брошенных в лицо Любаши слов. Но сил у сердца не хватило. Пронзительно острая, все сокрушающая боль рванулась в левой стороне груди Любаши. Боль стремительно нарастала и в считанные мгновения стала такой огромной и такой нестерпимой, что сознание покинуло Любашу и она провалилась в непроницаемую черноту.
Утром повариха Любаши, пожилая тучная женщина в неизменном синем платье и цветастом фартуке, зашла в ее спальню. Зашла, как обычно, спросить про завтрак. Люба-ша лежала на спине. Лицо ее было спокойным и умиротворенным. Слабая улыбка застыла на припухших от вчерашних поцелуев губах, придавая лицу загадочно лукавое выраже-ние. Только вот брови ее почему-то были сдвинуты в недоуменной гримасе. Да и то чуть-чуть, слегка. Как будто она во сне увидела что-то неожиданно-ужасное, но удивиться или испугаться еще не успела. Только начала удивляться. Но тут ей помешали. И лицо у нее так и осталось наполовину радостным, наполовину встревоженным. Кто ей помешал? Что ей помешало? Неизвестно .Но она лежала, как живая. И ни что не говорило о случившейся ночью трагедии.
Повариха позвала ее раз, другой, потом подошла и тронула за руку. Рука была холодная. Не живая. Повариха закричала, заголосила. Сбежались все, кто в это время были в квартире. Прислуга, уборщица, охрана. Вызывали неотложку, милицию. Врачи констатировали смерть от инфаркта. Смерть пришла к Любаше ночью, во сне, когда она спала.
Спала, глотнув несколько часов счастья и поверив в возможность этого счастья для себя. Страшно обидно умирать в такую минуту. Оттого и улыбка на лице, и брови в недоуменной гримасе...За что? За что? За что жизнь иногда бывает так несправедлива к нам..?
Андрей Миронович ехал на работу с нехорошим, гадким ощущением собствен-ной виновности не только перед своей женой Ольгой, но и чуть ли не перед всем человечеством сразу. Никогда он в жизни ни перед кем не подличал, никогда всерьез не обманы-вал своих родных и близких. Никогда никого не предавал. И перед женой всегда был чист, не изменял ей никогда, хотя возможностей для подобных делишек была у него всегда пре-достаточно. Женщины к нему липли А теперь? Теперь - совершенно другое дело И как же теперь быть? Как жить? Как смотреть жене в глаза? Она-то в чем виновата?
Андрей Миронович понимал, что жена догадывается о появившейся у него жен-щине. Жена его любит, а любящая женщина не может не заметить тех малейших нюансов поведения любимого ею мужчины, которые свидетельствуют об измене, измене явной или мнимой, случившейся уже или только назревающей. Вот откуда у нее эти встревоженные и уже покрасневшие глаза, и этот ее постоянно ускользающий взгляд, и это появившееся недавно странное стремление побыстрее отдернуться от него при случайных или даже не случайных прикосновениях, отодвинуться и постоянно быть на расстоянии.
Андрей Миронович не был так уж по мужски слеп, не был он и слишком уж по мужски глуп и эгоистичен. Он прекрасно все видел и понимал, но ничего с собой поде-лать не мог. Любаша заслонила для него все и всех. А после вчерашнего - тем более. Тем более. По-этому на душе у него было "погано-препогано" и даже мерзопакостно. Есть такой термин, определяющий такое состояние души, когда хуже быть уже невозможно, не-куда больше хуже. Хуже уже не бывает. Вот это и есть мерзопакостное состояние.. .
Отошел он только на работе. Он сразу впрягся в дела, работал много и напряжен-но, без особых перерывов и перекуров. Старательно пытался уйти от нависших над ним лично домашних проблем в проблемы фирмы, закрыться от настигнувшей его жизненной волны вот этой кучей папок с деловыми бумагами, что лежали у него на столе. И на какое-то время ему это удалось. Он действительно забылся. Элементарная производственная текучка затянула его в свое русло, заставила не думать ни о чем другом, кроме интересов работы, интересов бизнеса, интересов фирмы. Он даже на обед опоздал, задержавшись на совещании у Генерального директора. А его обед – это время звонка к Любаше. И ему очень хотелось услышать ее голос после вчерашней встречи, такой знаменательной для них встречи.
Когда он вернулся в свой кабинет, прошло уже почти половина времени обеда. Он захлопнул за собой дверь и быстро набрал ее телефонный номер. Однако вместо Любаши ему ответил другой, совершенно незнакомый ему женский голос. Андрей Миронович по-думал, что он в спешке неправильно набрал ее номер и глянул на дисплей телефона. Нет, номер был тот самый. Значит, не дождалась его звонка и куда-нибудь ушла. Жаль. Очень жаль. Срывается их разговор. Он вздохнул и спросил:
-- Простите, а где Любовь Васильевна?
В ответ Андрей Миронович услышал такое, отчего ноги у него сразу же подкоси-лись и он даже вынужден был опереться спиной о стол. Взволнованный женский голос со всхлипами произнес:
-- Нет больше нашей Любови Васильевны. Не-ет. Умерла она...
-- Как умерла?! Когда?! - ошеломленно выкрикнул Андрей Миронович, - Вы что- то путаете!.
-- Сегодня ночью, - продолжил тот же женский голос, - Инфаркт у не был...
Женщина еще что-то говорила. Но Андрей Миронович ее уже не слышал .Страш-ная весть обухом ударила по голове, тупой, давящей болью отозвалась в сердце. Ошело-мленный Андрей Миронович бессильно опустился в кресло. Невыносимо заломило в висках, стало трудно дышать. Воздуха не хватало совсем. Он с силой рванул ворот рубаш-ки, срывая пуговицы и попытался сделать вдох. Но в этот момент большая острая игла вонзилась ему в сердце. Боль была неожиданной и просто чудовищной. Он замер в испуге, боясь пошевелиться, боясь сделать еще вдох. Но игла оставалась в сердце. А боль медленной волной растекалась по всему телу. Он сделал еще одну, но уже судорожную попытку вдоха, скорее инстинктивную, рефлекторную, чем сознательную. Игла резко пошла в глубь сердца, боль стала совершенно невыносимой. И Андрей Миронович последними усилиями гаснувшего сознания заставил себя вытянуть вперед руку и нажать кнопку вызова секретаря. Сердце отозвалось на эту его попытку самозащиты резким взрывом боли, которая разом поглотила все вокруг. Андрей Миронович упал головой на крышку стола и замер в недвижности.
Машенька, секретарь Андрея Мироновича, услышав непрерывный звонок вызова, удивленно дернула плечами. Такого еще при ней не было. Она нажала кнопку звука на те-лефоне и сказала:
-- Андрей Миронович, я вас слушаю...
Телефон молчал. Машенька торопливо вскочила и бросилась к двери. Она увидела Андрея Мироновича, лежащего с вытянутой рукой на столе, закричала и кинулась из ка-бинета в коридор. Сбежался народ. Андрея Мироновича положили на диван и вызвали не-отложку. Врачи приехали быстро. Но было уже поздно. Он был мертв.
Так свершилось проклятие этой любви. Долгие годы носилось оно по белу свету, ища подходящего момента, и ударила именно тогда, когда о нем совершенно забыли, когда, счастье, казалось, наконец-то нашло их обоих. И они умерли в один день. Так бывало и так бывает часто с влюбленными. С настоящими влюбленными. Когда уходит один из них - другой не хочет или не может без него жить. Такова она - жизнь. И ничего здесь поде-лать невозможно. Жизнь редко бывает справедлива к тем, к кому приходит настоящая любовь. Ибо слишком уж часто мы к ней просто не готовы. Не готовы морально, духовно, психологически. Телом, физически готовы, а душой - нет. Мы ищем в любви удовольствие, а любовь - это, прежде всего, ответственность. И слишком уж поздно начинает это понимать. Если вообще – начинаем понимать. Поэтому, прежде, чем произнести это волшебное слово: "Люблю!", сто раз подумайте. Лучше уж просто занимайтесь сексом для собственного удовольствия, но не трогайте этого святого слова. Слишком уж опасного джина выпускаете тогда из бутылки. А джины не всегда слушаются своих хозяев. Ведь, когда сеешь ветер, пожинать очень часто приходиться бурю. И бури всегда приходят не-ожиданно. Именно тогда, когда их не ждут.
Проклятие Любви -
Чудовищная мука...
Проклятие Любви -
И мы с тобой в разлуке.
Проклятие Любви -
Из жил за каплей капля.
Проклятие Любви -
Мы в обручах заклятья.
Проклятие Любви -
Часов бессонных вестник.
Проклятие Любви -
Оборванная песня.
КОНЕЦ