Врач из Вифинии.
Глава 4
Никомедийский рынок гудел, словно тысячи бубнов в руках у фригийских танцовщиц. Верблюды и мулы, навьюченные мешками и корзинами всех видов и размеров, возвышались над суетой торговых рядов, а ослы увеличивали эту суету, то и дело упрямо преграждая путь мужчинам и женщинам, свободным и рабам, грекам и варварам, христианам и язычникам, и издавая при этом торжествующий рев.
В шумной, пестрой, многоголосной и многоязычной толпе были и вифинцы из приморских деревень, и греки, по особому покрою хитонов которых было невозможно не угадать в них жителей соседнего острова Кос, и большеглазые сирийцы в цветной одежде, и молчаливые египтяне, и болтливые критяне, и жутковатые аравийцы, похожие на больших невеселых обезьян. Порой в толпе мелькал и римский профиль.
Темнокожие нубийцы, верхом на пегих толстоногих лошадках, с бичами у седел, следили за порядком на столичном базаре. На их лицах было спокойствие, делающее честь любому индийскому гимнософисту. Как видно, они от утробы матери имели то блаженное и покойное состояние, к которому стремились мудрецы их белокожих соседей, эпикурейцы и стоики – им не нужно было уже достигать ни атараксии, ни апатии.
Не поколебался их покой и тогда, когда в овощных рядах раздались истошные крики:
- А я говорю: не было, не было, не было!
Народ, привлеченный неистовым криком, заторопился к лавке зеленщика. Высокий, сухопарый грек намертво, подобно парфянскому псу, вцепился в покупателя своей капусты. Тот лишь беззвучно раскрывал рот и был похож на вытащенную удочкой рыбу. Судя по профилю и одежде, эта незадачливая рыба была из реки Тибр.
- Не было! Не было! – верещал продавец капусты. – Понял меня? Не было!
- Да отстань ты!- неожиданно забасил римлянин с сильным акцентом, и в нем сразу пропало сходство с рыбой, зато появилось что-то, роднящее его с капустными кочанами, попадавшими на землю с прилавка.- Что ты привязался? – он добавил в свою коверканную греческую речь несколько крепких латинских словечек. – Я говорить – сколько цена капуста твой?
- Капуста?! Мне ли продавать капусту нечестивому савеллианину?!- завопил пуще прежнего продавец. – Убирайся отсюда!
При этом он не выпускал рубаху покупателя из своих худых и жилистых рук.
Нубийцы, наслаждаясь атараксией, смотрели в сторону горизонта, где за Иерусалимской пустыней и желтыми песками дельты Нила лежала их знойная родина.
- Что здесь происходит? – любопытствовали новые зеваки у стоящих в первых рядах. – Нам не видно! Вы посмотрели, уступите место!
- Он дал ему за капусту четверть динария, и хотел сдачи. А тот говорит – не было четверти динария! Вообще ничего не было!
- Не было! – донеслось от корзин с капустой. – Было, когда не было! Было, было, было, было!
- О, это ужасно, - вздохнула пожилая римлянка в темной столе, обращаясь к своим рабыням, несущим корзины с покупками. – Как хорошо, что завтра мы уезжаем из этого варварского места! О чем они спорят, Фото?
- Он говорит, госпожа Туллия, что было, когда не было, - с готовностью начала объяснять хозяйке молоденькая рабыня.
- Безумие! Как это называется у греческих врачей – френит! Безумцам разрешают здесь торговать на рынках! Все греки помешаны на этих спорах! Только говорить могут, а работать у них некому! Бездельники!
- Не было! – тем временем кричал владелец капусты, которого добровольцы из толпы уже смогли оттянуть от покупателя.
- Не было, прежде чем произошел! Было время, когда Сына не было! А ты сливаешь! Сливаешь! Как Савеллий нечестивый! Не смей сливать! Пустите меня! Я ему покажу, как сливать Божество!
- Эй, почтенный!- обратился к нубийскому философу высокий черноволосый молодой человек. – Ты что, не видишь, что у тебя под носом делается? Смертоубийство!
- Не извольте беспокоиться, - пробасил нубиец сверху на прекрасном греческом языке. – Здесь такие споры – дело привычное. О богах христианских спорят. Об отце и сыне. Поспорят – и разойдутся. Никакого смертоубийства. Сами-то как изволите думать – было или не было?
- Знай свое дело, - отрезал молодой человек, и хотел идти, но его уже обступили.
- Пусть каппадокиец скажет нам, было или не было! - сурово загнусавили слева.
- Пусть скажет! – язвительно протянули справа.
- Они хитрые, каппадокийцы!
- Змея, говорят, одного каппадокийца укусила – и померла. Отравилась!
- Так было или не было?
- Да, скажи нам! Скажи! – подбежал к растущей заново толпе какой-то вертлявый человек с длинными, по-женски уложенными волосами.
Его товарищ в пестром плаще мима запрыгнул на прилавок и запел:
Не всегда был Бог Отцом,
Было время – был один Он,
Не был Он еще Отцом,
Позже стал Отцом.
Не всегда с ним был и Сын,
Сын был создан из не сущих,
Все, что есть, что Бог создал,
Из не сущих создано.
Даже Слово Божие
Из ничто Им создано!
Было, когда не было,
Было – Слова не было,
Прежде, чем Он начал быть,
вовсе Сына не было.
Сын был Богом сотворен,
Из не сущих создался,
Он начало возымел
Бога изволением.
- Александр! – раздался голос из толпы. – Наконец-то я тебя нашел! Эти треклятые верблюды…
Каллист, подобно непутевому ученику Сократа – Алкивиаду, спасающемуся от погони, отчаянно прокладывал себя проход в толпе. В руке у него, в отличие от Алкивиада, не было копья, но выглядел он более чем внушительно. Плечами врезавшись в плотно обступивших Кесария людей, раздвинув мясника и женоподобного мима, он схватил товарища, как орел - Ганимеда, и утащил его от рыночных богословов.
Через несколько минут они оказались в тихом месте рынка, где никто уже не спорил о времени рождения, а на черном бархате прилавков лежали золотые и серебряные украшения.
- Давненько я не был на базаре, - вытер пот со лба Каллист.
- Надо было нам взять носилки, по шесть рабов на каждые. И еще с глашатаем – чтобы оповещал благочестивых жителей Никомидии о том, что Каллист и Кесарий, врачи направляются на беседы для катехуменов в храм святого мученика Анфима!
- Что это там они кричали, эти безумцы?
Кесарий откинул волосы со лба, и ничего не сказал.
- Это христиане?
- Ты спросил, чтобы мне еще стыднее стало? – резко ответил каппадокиец.
- Нет, что ты, - смутился его друг. – Я просто очень путаюсь во всех этих учениях… Это кто были? Никейцы?
- Нет, что ты…Ариане, - смягчившись, ответил Кесарий. –Судя по всему, аномеи. Они учат, что Сын не подобен Отцу, совсем другой. Между ними пропасть… Хотя кто их на рынке разберет, может, они и омии…
- А что сливал этот капустник-латин?
- Не знаю, что он там слил, но продавец обвинял его в том, что он не делает различия между Отцом и Сыном, следовательно, сливает Троицу в одно. Как Савеллий Ливиец сто лет тому назад, - обреченно продолжал Кесарий.
- Да…Как это ты в этом разбираешься…А мим кто?
- Омий. Наверное. Они говорят, что Сын – подобен Отцу, но не полностью, как творение может быть похоже на создателя. Вообще-то омии уклоняются от определений. Шут с ним, с мимом. Скорее всего, он просто мим и не более того.
- А еще кто есть?
- Омиусиане. Говорят, что Сын – подобен по сущности Отцу. Омиусиос.
- А никейцы? Это вы с Григорием?
- Ну, не только мы с Григорием…- улыбнулся Кесарий. – Мы молодые еще…Есть старшее поколение. Самый старший – Афанасий, епископ Александрийский. Осий Кордубский – он уже умер… Аполлинарий… Был еще Александр Александрийский – в его доме воспитывался молодой Афанасий. Меня мать Александром в его честь назвала.
- Вот как! А я подумал про Македонского. А что говорят никейцы?
- Что Сын – единый по сущности с Отцом. Омоусиос.
- То есть, как Савеллий?
- Нет, - замотал головой Кесарий, разбрасывая густые пряди своих темных волос. – Совсем нет! Усия – что, забыл – у Аристотеля – это сущность. Сущность – да, у них одна. А сами они – разные. Савеллий, наоборот, говорил, что Отец и Сын – одно и тоже.
- Что ты сердишься? Тебе понятно, а мне нет.
- Да уж, мне кажется, тебе с христианами зато все понятно…
- Мне непонятно знаешь что? Мне непонятно, что вы этим друг другу доказываете, и откуда знаете, что является правильным. Вам вестники приходят, или вы философствуете? Ну, станешь ты верить, что Сын – лишь подобен, и что? Или что было время, когда его не было? Что в твоей жизни изменится? Ведь Сын – это Иисус? Так?
- Так.
- Человек?
- Не только.
- Потом Богом стал?
- Богом Он всегда был. Человеком – стал…А, вот мы пришли – сейчас послушаешь Пистифора, он хорошо объясняет. Не на рынке же христианство изучать!
Над тихой городской улочкой возвышалась каменная церковь мученика Анфима. На ее кровле был позолоченный крест, а над распахнутыми дверьми – тоже позолоченные изображения креста.
- Григорий так возмущается этими уличными спорами! Знаешь, он же такой ранимый, и потом – он ко всему прочему, поэт. Он приезжал меня навестить – якобы уговаривать вернуться. Папаша только под таким видом его отпускает. Простудился, как всегда, по дороге. Пошли мы в Констанопольские бани. Входим в кальдариум, а банщик ему: «Сын – тварь, как и прочие твари! Ктисма!» Аномей попался. У нас в Константинополе полно омиев обычно... Мой Григорий взвился на дыбы. Пришлось пиявки ставить. Думал, кровь пускать придется. Терпеть не может, когда простолюдины с умным видом при нем чушь городят. Пришлось вести его в императорский зверинец, чтобы отвлечь. Смотрели на дрессированных слонов и медведицу. Он радовался, как ребенок, потом слово написал, о высоте человеческого разума и достоинстве человека перед прочими творениями. Могу дать почитать – я переписал себе. Там такое есть:
«Страшная медведица ходит на открытом воздухе,
Сидит на судейском троне, словно некий умный судья,
Держит в лапах, как можно подумать, весы правосудия,
И зверь кажется имеющим ум.
А ведь это человек научил его тому, чему не научила природа!»
- Он прирожденный ритор, твой брат.
- Его же в Афинах насильно удержали, хотели, чтобы он преподавал там.
- А почему он не остался?
- Он любит уединение, размышление, молитву…Он никогда не хотел быть ритором. Василий уговорил. А сам сбежал.
- Как?
- Уехал тайком на корабле. Уговорил Григория остаться, и уехал. Такое впечатление, что он от брата моего с его факелом дружбы попросту устал…Что это мы все стоим у входа? Все вошли уже, а мы все про медведицу, да про Василия. Ты же сам хотел узнать, в чем заключается наше учение о сотерии.
- Послушай, - заколебался Каллист. – А ты уверен, что мне можно в ваш храм? Туда же, бывает, не пускают нехристиан?
- Ну да, но только на Евхаристию. А сейчас не Евхаристия. Евхаристия по утрам в воскресенья и дни памяти мучеников. На Евхаристии и мне нельзя присутствовать.
- Как так?! Ты же христианин!
- Я же не крестился еще. Катехумен. Оглашенный. И долго им буду еще. Здесь как раз для таких беседы проводятся. Основы вероучения, подготовка ко крещению. Называется – «оглашение». Как раз, что нам с тобой нужно.
- А я кто?
- Ты…интересующийся. Внешний, это называется. Заходи же, пожалуйста...
Они нырнули в полумрак базилики. Там уже было полно народа – кто-то сидел на скам ьях, кто-то – на полу, на подоконниках. Несколько матрон и юных девушек чинно сидели поодаль. Одна из девушек оживленно что-то объясняла своей подруге, показывая на изображения молодого пастуха с овцой на плечах и дельфина в морской пучине. Из-под ее темного покрывала выбивалась огненно-рыжая прядь.
- Окиронея, дочь кентавра, - пробормотал Каллист. Ему показалось, что где-то уже ее видел.
- Впишите ваши имена, - передал список кто-то из переднего ряда.
Ах да – она тоже была на берегу Сангариса во время купания Митродора.
Он вписал свое имя и передал пергамент Кесарию. Они сидели на полу, от масляного светильника над их головами бежали по бесконечному кругу тени. Было холодно.
- А когда все начнут молиться, мне что делать?
- Мы же говорили об этом – раз ты не можешь сказать, что искренне веришь во Христа, то зачем тебе притворяться, что ты молишься? Будешь спокойно сидеть, и все.
- А если меня кто-то узнает, Кесарий?
- А если меня кто-то узнает?
- Извини, Александр… Кто эта рыжая девушка там, слева? Не знаешь?
- Ты за этим разве сюда пришел, а? – повернулся к нему заросший бородой сосед. – Держи глаза долу и обуздывай плоть.
- Я не с тобой разговаривал, кажется, - ответил Каллист.
Бородач смерил его взглядом и, отвернувшись, забормотал что-то.
- Не знаю, - шепотом ответил Кесарий. – Разве это я в Никомедии живу?
- Тише! – зашипел ему в ухо кто-то сзади. – Отец Пистифор идет!
Продолжение : http://www.proza.ru/2008/12/17/671