Падал мелкий снежок, в воздухе сгущалась предновогодняя мгла, Ромка шел, насвистывая и держа в одной руке сигарету, в другой бутылку с пивом. Тому, кто ни-когда не был в интернате и не жил замкнутой, оторванной от всего мира жизнью, не понять радости мальчишки, очутившегося на улице без присмотра воспитателя. Ромка не узнавал города, а ведь он в нем родился, словно все, что он сейчас видел и жадно впитывал в себя, было для него впервые. Вот парк, где мама гуляла с ним, где он катался на качелях, сидел на карусельной лошадке, вцепившись в ее волнистую гриву, и с замиранием сердца шел по высокой бетонной дорожке, держась за теп-лую материнскую ладонь. Как все изменилось! Ромка сел на скамейку, стряхивая ле-тящий пушистый снег. Если бы сейчас его видела мама! Она бы, наверное, сказала - как ты повзрослел, сынок, совсем взрослый.
Часы на городской площади пробили пять. Ромка отхлебнул пива. Надо бы пойти поесть. Новый год встречать голодным нельзя. Тем более, когда в кармане есть деньги. Ромка затянулся в последний раз, потушил сигарету, просунув ее в горлыш-ко бутылки, отшвырнул бутылку в сугроб и пошел к выходу, к центральным воро-там. И почти уже вышел из парка, как увидел девушку. Она сидела на скамейке в стареньком пальто, без головного убора, сжавшись от холода и одиночества. Снег падал ей на голову, забрасывал белыми хлопьями слипшиеся волосы, а она сидела, словно ничего не замечала и не чувствовала.
Интересно, что она здесь делает, подумал Ромка. Все нормальные люди сейчас сидят дома, наряжают елку и собирают праздничный стол. А она, что, ненормаль-ная? И так как себя к числу нормальных Ромка тоже не относил, то отважился на знакомство. Чего одному гулять?
- Здравствуйте! Не подскажете, который час? – ничего лучше Ромка приду-мать не смог.
- Тебе чего надо? – на Ромку недоверчиво взглянули черные как бусинки глаза. – Шел мимо, ну и иди.
- Зачем же так. Я по-хорошему.
- А я по-плохому. Иди, пока цел. Уматывай. Я неясно сказала? Повторить?
Девушка, похоже, не испытывала особой тяги к разговору. В отличие от Ром-ки, который и так и горел желанием познакомиться.
- С Новым годом вас! – выдохнул наивно и радостно Ромка, подталкивая собе-седницу к общению. - Я – Ромка, из музыкального интерната, меня отпустили в го-род погулять. Давайте погуляем вместе.
- Так ты детдомовский, понятно. Скучно стало, веселья захотелось. Иди на проспект, там доступных девчонок пруд пруди.
И девушка презрительно-устало отвернулась от Ромки. В другой раз Ромка ни за что бы не спустил оскорбления, воспитанники интерната не любили слова дет-дом, оно их задевало, обижало до глубины души, но сейчас у него было прекрасное настроение и его никто не мог испортить.
- Не детдомовский, а интернатский. Это не одно и то же.
- Ну, допустим.
- А у меня деньги есть. Можно махнуть в ресторан, в кино сходить.
- У тебя есть деньги? – девушка оживилась.
- Ну, да. А что здесь такого? У меня, что, не может быть денег?
Ромка хотел добавить, что он взрослый, самостоятельный человек и скоро сам сможет зарабатывать себе на жизнь, но, чувствуя, что его принимают за маленького, смолчал.
- Почему же? Вполне может быть. А сколько у тебя?
- На нас с тобой хватит.
- Ладно, пойдем.
Девушка встала, отряхнула пальто и сделала попытку улыбнуться. Улыбка вышла милой и простодушной. Ромка смутился. Он не ожидал, что знакомство со-стоится так быстро.
Они вышли из парка, пошли по широкой улице. Поскрипывая шинами, про-ехал и повернул у перекрестка автобус, вспыхнули и зажглись фонари, откуда-то сбоку, из подворотни вынырнула с веселым шумом компания молодых людей и пропала. Все смолкло. Город обезлюдел, затих, как это часто бывает перед больши-ми праздниками. Ромка шел за девушкой и восторженно-глупо глядел по сторонам. Его охватывало необыкновенное чувство волнения, скрыть которое он не мог.
- Так, значит, ты интернатский? – спросила девушка.
- Ну да.
- И что вы в этом интернате делаете?
- Музыку разучиваем. У нас музыкальный интернат.
- Музыка – это хорошо. Когда-то я тоже любила музыку, в детстве.
Девушка замолчала, потом вскинула голову, отчего с волос полетели россы-пью белые снежинки, и вызывающе посмотрела на Ромку.
- А я Рита, Ритой меня зовут. Я нигде не учусь. Работаю на фабрике, живу с мамой, друзей нет, книг не читаю. Такие вот дела. Скучно и неинтересно.
- У меня тоже нет отца, - неуверенно, примиряюще согласился Ромка. – И ни-чего, живу. Мы с тобой похожи.
- Так куда мы пойдем?
- А пойдем в кино. Здесь есть поблизости кинотеатр?
- Есть, “Космос”. Старый, но перестроенный, обновленный. С кафе и шикар-ным пивбаром. Ни разу там не была. Дорогущий! Отсюда недалеко, на Звездном.
- А что такое звездный?
- Ты что, с луны свалился? Это же проспект, центр города, - Рита недоверчиво посмотрела на Ромку. Так и есть, детдомовский.
- А, понятно. Дальше городского парка я не был.
- Чего тебе понятно? У тебя денег-то хватит, кавалер?
- Тебе показать? – обиженно буркнул Ромка.
- Не надо. И откуда ты такой взялся? Сидела себе, сидела и вдруг - на тебе! По-дарочек с небес свалился, - хмыкнула Рита. – Толкай дверь, пришли.
Это был удивительный Новый год, когда Ромка мог делать все, что угодно и как угодно, не смущаясь и не боясь, что его поймают, сделают замечание, и что страшнее всего и это не раз бывало, потому что воспитанникам запрещалось посе-щать увеселительные заведения, в наказание отправят за недостойное поведение об-ратно. Но на этот раз Ромке не было страшно потому, что с ним была Рита, первая девушка, которая сидела с ним рядом, запросто, как старый и закадычный друг, и это прибавляло уверенности. Настоящее взрослое свидание. Время закружилось, полетело быстрее ветра, и Ромка с головой окунулся в бурные и радостные ощуще-ния, совершенно забыв про обещание, которое накануне дал днем Владиславу Пет-ровичу – вернуться в интернат до восьми часов вечера.
- Сейчас мы с тобой будем праздновать, - Ромка светился от счастья. - Вот ме-ню, выбирай, что хочешь. Лично я заказываю бокал шампанского, фрукты, бефстро-ганов с жареной картошкой, салат из капусты и лимонад.
Он протянул Рите сложенный вдвое листок картонного меню.
- Ненормальный, - засмеялась Рита. – Ты хоть знаешь, сколько все это стоит?
- Не боись, сейчас сосчитаем. Так. Если все сложить и умножить на два, полу-чится…Понятненько. Теперь пороемся в карманах.
Ромка залез в карман, вынул смятые сторублевки, пересчитал.
- Хватает, еще на дорогу останется. Так берем или нет? Может, тебе еще чего заказать? Не стесняйся, проси.
- А можно мне пирожное с ванильным кремом? – смутилась Рита.
- Можно, - воскликнул Ромка и вскочил, размахивая меню. - Сюда, сюда, при-мите заказ, мы торопимся. Старый год уходит. Мы торопимся.
- Да садись же, ненормальный, идут. Ну, садись же, - Рита попыталась усадить Ромку, успокоить, но он уже был неуправляем. Ромку понесло, как корабль при де-сятибалльном шторме.
- Я слушаю вас, молодые люди, - к столику, где сидели Рита с Ромкой, подо-шла женщина в переднике. Выражение ее лица было хмурым и совсем не разделяло эмоций Ромки. Кому хочется работать вечером под Новый год? Всех тянет домой, к теплу, поскорее сесть за праздничный стол в окружении близких и родных людей. Официантка не была исключением.
– Заказывайте. Через два часа кафе закрывается. Сменщица не пришла. Де-лать мне нечего, как две смены стоять. Давайте по-быстрому. Меня дома ждут.
Стоит ли описывать необыкновенный, сказочный пир, устроенный Ромкой по случаю приближения Нового года за столиком в пустующем театральном кафе? Молодые люди веселились от души и были невероятно счастливы. Не станем им мешать. Когда еще представится такая возможность?
В девятом часу вечера, как и сказала официантка, кафе закрылось, и Ромка с Ритой выскочили на улицу. Все деньги были потрачены, и в кармане у Ромки было пусто, осталось только на проезд.
- Эх, чего бы еще купить, да денежек тю-тю – кончились, - сказал Ромка.
- И так сколько на меня потратил, - вздохнула Рита. - Слушай, а ты не жале-ешь, что вот так спустил все свои сбережения? Ты ведь меня совсем не знаешь.
- Не жалею.
- Совсем-совсем?
- Совсем. Да было бы что жалеть! С этих денег не разбогатеешь. Тебе спасибо. Чтобы я сейчас делал один? Ума не приложу. Напился, наверно, бы с тоски.
- А мать? Ты говорил, у тебя в городе есть мать?
- Матери сейчас не до меня. У нее новый муж, - Ромка остановился посреди улицы, запрокинул голову, разглядывая зимнее небо, которое в этот вечер было осо-бенно таинственным и близким. Низко висящие звезды казались большими и будто живыми, мерцающими, и так было вокруг тихо, будто время остановилось и замер-ло, вслушиваясь в самого себя. Время прощалось со старым годом и с волнением ожидало новый. Каким он будет, приближающийся год?
- Слушай, а давай загадаем желание? Вдруг сбудется? – загорелся Ромка. Шампанское кружило голову. – Вот здорово!
- Нельзя так говорить о матери, - отозвалась Рита. – Я ведь почему сидела в парке? Тоже с матерью поругалась. А сейчас думаю – зря. Нам с тобой хорошо, по-сидели, поболтали, налопались от пуза, тебе, конечно, за это спасибо, а она одна. В пустой квартире. Думает, наверно, что не вернусь. А я вернусь. Вот возьму и вернусь! Слушай, а пойдем ко мне? С матерью познакомлю. Она у меня хорошая.
- Так ты будешь загадывать желание или нет?
- Ты меня не слушаешь.
- Почему? Слушаю. Просто не хочу вмешиваться. Я в себе не могу разобраться, а в других и подавно. Все, забыли о плохом, думаем только о хорошем. Я тебя коди-рую.
И Ромка выгнул ладонь ковшиком, приблизил ее к Рите и, сделав страшную гримасу, стал приговаривать, будто он стал колдуном:
- Я тебя кодирую на хорошие мысли, кодирую на хорошие мысли. Я тебя ко-дирую…
- Ну, пожалуйста, Ромка, - Рита отвела Ромкину ладонь, - пойдем со мной. Иначе я опять поругаюсь. А мне так не хочется ссориться, тем более под Новый год. Ну, пожалуйста!
- А который сейчас час?
- Не знаю, - ответила Рита. - Когда выходили, кажется, было восемь. Да, точно, официантка говорила, что кафе закрывается в восемь. Значит, сейчас полдевятого или девять. А тебе зачем?
Ромке показалось, что земля качнулась и стала медленно уходить из-под ног. Так и есть - забыл! Он забыл, что должен вернуться в интернат к восьми вечера. Обещал вернуться и забыл! Что он натворил!? Подвел любимого преподавателя! Ес-ли гусыня узнает, ему конец.
- Все, я пропал! Гусыня меня сожрет.
- Ты куда, Ромка? Какая гусыня, о чем ты говоришь?
Но Ромка уже не мог стоять на месте, он побежал, испуганно и беспомощно оглядываясь.
– Мне нужно идти, Рита. Я опаздываю, меня ждут. Спасибо за вечер. Я найду тебя. Рита, я найду тебя! – крикнул Ромка в последний раз и пропал среди снежных сугробов, в густой декабрьской мгле.
- Ромка, постой! Куда ты? - Риту вдруг взяла обида, злость за внезапный обрыв вечера, за свою некрасивую жизнь, за надежды, хрупким колокольчиком, прозве-невшим в ее сердце. - Ну и беги, черт с тобой! Лучше бы не приходил. И откуда ты такой взялся?! Давай загадаем желание! Сколько ни загадывай, все равно ничего не сбудется. Уж я-то знаю. Меня не проведешь, - она заплакала. - Дура, какая же я дура!
Всю дорогу, пока Ромка бежал, ехал на автобусе, неожиданно и удачно вывер-нувшим из-за поворота, Ромку не оставляло чувство, что он подвел Владислава Пет-ровича и что из-за него теперь накажут любимого преподавателя. Это чувство огнем жгло душу. Когда он подъехал к интернату, было совсем темно, окна пустыми глаз-ницами смотрели одиноко и безразлично, и Ромка сжался от недоброго предчувст-вия. Но предчувствие обмануло, Ромка проскользнул мимо охранника, наплел ему, что выходил гулять, подышать морозным воздухом последний раз в году. Сошло с рук. Дядя Миша, добрый человек, не стал придираться к воспитаннику. Может, и догадался он, где был Курицын, но спрашивать не стал, любопытства не проявил. Ромка пробежал в спальную комнату, разделся и лег спать, укрывшись с головой. Воспитанникам положено было в Новый год лежать в постели и ждать наступления утра, когда за завтраком в торжественной обстановке им вручат подарки.
Первый день января выдался тихим, солнечным и тянулся бесконечно долго. Подарок был съеден, книга дочитана, а других развлечений в интернате не было. Комната, где стоял телевизор, была закрыта, ее открывали только вечером на два ча-са, библиотека не работала, и Ромка лег после обеда на убранную постель. В спаль-ной комнате было пусто и скучно, по потолку в задумчивости двигалась ожившая муха, наблюдать за ней было любопытно, но муха передвигалась медленно и неин-тересно, глаза слипались в утомлении, и понемногу Ромкой овладели такие же скуч-ные и невеселые мысли. И почему в жизни все происходит так, как происходит? Хо-чется одного, а случается другое. Всю жизнь хотел жить рядом с отцом, а где он? Ни ответа, ни привета. Жаль. Не думал, что придется жить сиротой в интернате, когда в том же городе мать, дом, а пришлось. Да, жизнь – штука странная и необъяснимая. Много в ней непонятного. С Риткой и то не сумел попрощаться по-человечески. Си-дит сейчас, наверное, дома, обижается. Вот конкурс отыграю и обязательно ее найду.
Мысли наползали, разрастаясь и набухая большим снежным комом и, увязая в них, Ромка забылся спасительным сном.
- Ты чего лежишь? Вставай, пошли, прошвырнемся по городу. Хорош валять-ся тюленем. Ромка, вставай, тебе говорят?
Ромка потянулся, открыл глаза и увидел Лешку. Звонарев стоял возле крова-ти. Яркое зимнее солнце било в раскрытое окно, освещая спальную комнату, воспи-танников, валяющихся на неприбранных постелях, потрескавшийся пыльный пол, стены в масляных разводах.
- Проснулся, лежебока? Знаешь, который час? Двенадцать. А ты спишь.
- А что еще в каникулы делать? Не на скрипке же пилить.
- Знаешь, что мне родичи подарили? – Лешка заговорщически наклонился к уху Ромки и зашептал. - Плейер. Настоящий американский плейер. Проигрыватель по-нашему. Просекаешь?
- Да ну? Покажи?
- Не веришь? На, смотри.
И Звонарев протянул Ромке коробочку с проводами, прикрывая ее собой от постороннего любопытства.
- Вот сюда вставляешь кассету, до щелчка, потом провода, они с наушниками, укрепляешь здесь, возле ушей и нажимаешь. Видишь синюю кнопку? И все.
- Здорово, - подтвердил Ромка.
- Что хочешь, можешь слушать, - возбужденно тараторил Лешка. - К примеру, задали тебе Паганини, ты нашел кассету с его музыкой, включил и слушай на здоро-вье. Урок готов.
- Ну, уж так и готов. Ноты все равно придется учить.
- Ноты нотами, а прослушать пьесу никогда не мешает.
- Твоя правда. Ну что, пошли что ли? Кто говорил, прошвырнемся?
Ромка сел на кровати и стал натягивать свитер.
- Как на улице, холодно?
- Да не очень. Нормально, в общем. Куда бы мне плейер спрятать, чтобы не стащили?
- Да с собой возьми, так надежнее.
- Действительно, по дороге послушаем. Есть у меня одна кассета классная, с записями Поля Мориа. Слыхал о таком? Оркестр такой, музыка – закачаешься!
Везет же Лешке. И все у него получается. А как же не получится, съездил до-мой, с родичами пожил, пообщался, впечатлений и радостей целый багаж привез. После этого год можно жить воспоминаниями и никуда не ездить. А что остается у него? Ничего не остается, кроме музыки, единственной отрады и спасения.
И Ромка с головой окунулся в музыку, забываясь и скрывая, топя в ней свои переживания, тоску и надежды. Каникулы пролетели быстро, они всегда пролетают так, что и не заметишь, были они или не были, а потом снова музыка, скрипка, до боли стертые подушечки на пальцах, ломота в суставах, оглохшие уши, мелькающие ноты в глазах. Одним словом, работа, тяжелый, каждодневный, совсем не детский труд. Дни сливаются с днями, не разобрать, где понедельник, где суббота, и только музыка безраздельно парит над всем. Музыка - вот подлинная царица этих стен, ей положено все, тебе ничего. Ты - раб, узник, заключенный. И интернат не школа, а острог, музыкальная тюрьма. И чтобы выжить, спастись, нужно работать, много ра-ботать, жить и дышать одним воздухом с музыкой, это единственно оставшийся вы-ход.
- Ну что, Владислав Петрович, как подвигаются наши дела? Как Курицын, не подведет?
В пустой класс, как бы мимоходом, вошла Августина Изольдовна.
- Не подведет, - ответил Потехин, отрываясь от классной тетради. – Курицын работящий паренек. Ему бы внимания побольше, ласки, тогда он горы свернет.
- Ну, это не ко мне. Для этого у него мать есть, - нахмурилась Августина Изольдовна.
- Да я не в укор вам, Августина Изольдовна. Таланту поддержка нужна.
- Вот и поддерживайте, Владислав Петрович. Я, собственно, зашла спросить - как думаете, Курицын выиграет первое место?
- Этого я не знаю, - улыбнулся вынужденно Потехин.
- Как не знаете! Вы педагог или кто? - Августина Изольдовна сверкнула воз-мущенно глазами.
- Потому и педагог, Августина Изольдовна, что не знаю. Конкурс – это лоте-рея. Как повезет. Но, конечно, мы будем стараться, - пробовал оправдаться Потехин, но завуч перебила его.
- Это не ответ. Вы педагог и несете ответственность за выступление Курицына на городском конкурсе. Если опытный педагог, преподаватель с тридцатилетним стажем так относится к предстоящему испытанию, то что можно говорить о не-смышленом воспитаннике.
Лучше промолчать, чем спорить с Августиной. Наговорится и сама замолчит. А спорить только гусей дразнить. Или гусынь. Меткое все же прозвище дали воспи-танники завучу. Гусыня и есть. И по имени и по характеру. И Потехин не сумел сдержать улыбки.
- Значит, так, уважаемый Владислав Петрович, если Курицын не выиграет конкурса, пеняйте на себя! За неудачное выступление спрошу лично с вас.
И опять, как в прошлый раз, Августина Изольдовна развернулась на каблуках как боевой офицер и вышла из класса.
И, как скажите, работать в таких условиях? Совершенно невозможно. Музыка тонкий, хрупкий предмет, нужно ли требовать от нее скорых результатов, побед, ус-пешных выступлений? И притом, все зависит от членов комиссии, их взглядов, вку-сов, минутного настроения, в конце концов. Да сыграй ты как Бог, как Страдивари или Ойстрах, поймут ли они тебя?
Потехин знал всех членов комиссии, принимавшей музыкальные конкурсы в городе. Не первый год, а третье десятилетие возил к ним воспитанников. Эти люди, добропорядочные отцы и матери семейств, по молодости лет мечтавшие стать му-зыкантами, но в силу разных причин не ставшие ими, не всегда отгадывали ярких ребят, предлагавших свое, пусть еще не оформившееся, но самобытное прочтение затертых музыкальных пьес. Настолько это было редким явлением, что традицион-но, по привычке смотрели на технику исполнения, постановку рук, соответствие ав-торскому темпу. Подъем музыкального образования в стране – вот задача, которую они с честью выполняли. Конечно же, в таких условиях, сложно было предсказать, кто победит - самородок или ученик, без запинки, технически безукоризненно, вы-учивший предложенное педагогом сочинение. Самородок еще надо разглядеть, а способный ученик всегда на виду.
Но, может, Курицыну повезет, и ему удастся растопить сердца членов комис-сии, как он растопил сердце старейшего педагога города?
Владислав Петрович очень на это надеялся.
- Иоганнес Брамс, венгерский танец номер два. Исполняет ученик девятого класса, воспитанник городского музыкального интерната для одаренных детей Ку-рицын Рома. Аккомпанирует старший преподаватель интерната Соболева Елена Владимировна.
- С Богом! – перекрестил воспитанника Потехин. – Главное, ты не волнуйся. Это всего лишь конкурс. Впереди у тебя их будет уйма. А жизнь одна. Ну, иди, сы-нок, - и он погладил Ромку теплой, дрожащей по-стариковски рукой. Ромка с благо-дарностью поглядел на преподавателя. Вот бы если отец, хотя бы капельку, был по-хож на Владислава Петровича. Как бы это было здорово!
Зал встретил Ромку криками и шутливыми аплодисментами. Ромка увидел в зале Лешку Звонарева. Ерзает на стуле, гримасы разные показывает. Не понимает, что конкурс – это серьезное мероприятие? Две недели, как проклятый, готовился, а ему, видите ли, смешно. Шут гороховый. Но от этого, как ни странно Ромке стало вдруг легко и свободно, будто помещение расширилось и воздуха прибавилось. И Ромка успокоился. Да черт с ним, этим конкурсом, как сыграет, так и сыграет. И не-чего волноваться из-за пустяков. Никто его не расстреляет, из интерната не попрет. А остальное неважно. Ромка положил скрипку на плечо, приставил к струнам смы-чок, закрыл глаза и музыка полилась…
Очнулся Ромка от невероятного шума, сотрясавшего актовый зал. Аккомпа-ниатор с улыбкой встала, указывая рукой на Ромку, зал разноголосо кричал, под-держивая своего товарища, и громко топал, то ли от восторга, то ли оттого, что но-мер закончился и можно, наконец, расслабиться и пошуметь, и на сцену поднялся Владислав Петрович. Подошел к Ромке, обнял и поцеловал.
- Молодец! Молодец, Курицын. Думаю, что ты победил.
Ромка стоял на сцене, как в тумане и не понимал, кому все эти аплодисменты, отчего в зале поднялся шум и что вообще он делает здесь, на этой сцене, словно все это происходило не с ним, а с кем-то другим. Пелена застилала глаза, пальцы, обле-пившие намертво скрипку, дрожали, Ромка сорвался с места и побежал за кулисы.
Чутье не подвело старого педагога. Курицын победил в городском конкурсе. Никому не известный паренек своей игрой покорил сердца неприступной комис-сии, заставив поверить в то, что живая музыка существует не только на пластинках и в филармонических столичных залах, но и здесь, на самой обычной сцене актового зала городского училища искусств, на рядовом музыкальном конкурсе, когда многие думают о галочках, о массовом участии, о грантах и прочих материальных успехах. А музыка не терпит суеты. И поселяется там, где она посчитает нужным, а не там, куда ее приглашают под оглушительный трубный звук и гром литавр.
О Курицыне заговорили как о перспективном музыканте города, открытии года, отмечая самобытность и яркую музыкальность молодого воспитанника. И для Ромки началась другая жизнь. Правда, ненадолго.
(продолжение следует...)