Дневник Р
День первый, как отвязали…
Ну вот, только этого мне и не хватало… Засунули меня в психушку… Не помню, как я сюда попал… ничего не помню… наверное, сонного. Опоили чем-нибудь на банкете… Это последнее, что я помню…
Открытие нового салона «СЭР» (Сергей Эдуардович Розанов – это я) потом банкет… и у меня теперь их восемь - салонов. Я торгую автомобилями… только иномарками… запчасти, сервис. Четыре в Москве, один в Рязани, один в Ярославле, один в Новгороде… и вот, наконец, я влез в Питер. Трудно было растолкать местных тяжеловесов локтями, но влез… Связи наверху помогли… они там все почти – питерские.
А ведь всё начиналось в далёком сегодня 1992 году. Когда меня пригласили поработать продавцом автозапчастей на только что открывшийся Кунцевский авторынок. Я тогда сидел без работы, перебиваясь случайными заработками, то извозом, то установкой сигнализаций, то ремонтом автомобилей знакомых. Жена сидела дома, с только родившейся дочкой и добытчиком был один я. Учитывая, что остальные три продавца в машинах не смыслили ни черта, зато близко знали хозяина – прижился я сразу. Авторитет специалиста и соответствующая зарплата не замедлили улучшить мой статус в изломанном и неоформившемся ещё после смены формации государстве.
Болит голова…Не могу понять – где я нахожусь… Что за город? Из окна видно только бесконечные склады и базы - до горизонта. Это мне ни о чём не говорит. Соседи по палате… их пять… ничего не добьёшься… Двое на вязке – только кричат и рычат… прибинтованы к койкам как мумии, только головами – туда-сюда, туда-сюда… и вонь от них… не часто судно меняют. Двое не разговаривают вообще… То ли глухонемые, то ли языки пооткусывали… Один из них, хотя бы иногда посматривает на мои губы, когда я его спрашиваю… внимательно так смотрит… может по губам читает? Захотелось поглядеться в зеркало… так нет его тут. Пятый… его тоже бесполезно спрашивать… Алла Борисовна… песни поёт, без остановки… и кажется без пауз… только воздуха хватанёт в конце песни… и новую… и новую… и только из репертуара Пугачёвой – хорошо, что он необъятен… И хорошо поёт… тоненько и негромко, да ещё женским голосом… и до чего похоже! А реагирует он только на аплодисменты – кланяется… со скромной такой улыбочкой. Начинаешь его спрашивать о чём либо: - «Всё, простите, не могу… У меня гастроли…» И больше ничего не добьёшься…Похоже раньше где-то при богеме крутился… До чего шумно здесь…
Медсестра (хотя комплекция у неё, как у медбрата, да ещё какого! Этой массе мышц – любой брат позавидует) – та молчит… мол, всё узнаете от врача, в своё время… Колет не больно… только уколы болезненны… Пусть колет… лишь бы голова прошла и спать так не хотелось… хотя может, как раз от уколов и тянет спать. Попытки хоть что-нибудь узнать – натыкаются на стену… И болит голова…
День второй, как отвязали…
Всё ещё болит… Почему меня все бросили? Где Васька – мой зам?
(он действительно Василий по паспорту, хотя кореец до мозга костей… чистокровный). Василий Цой… Цоев у них, как у нас Ивановых… Васька незаменим – юрист к тому же… Красный диплом, отличный управленец, коммуникабелен, как Гермес. Все договора, все планы по развитию… всё он.
Так!!! А Зойка? (Зоя – такое редкое среди молодых имя) Где она… лучший в мире референт… Зоя – лапочка-девочка… Сам выбирал… не по внешности, не по голосу… - по диплому, по рекомендации… лучшую из выпуска. Так она ещё и красавицей оказалась… А что поделать? Я как увидел её – сразу понял, что никаких отношений, кроме работы, между нами быть не должно… Один раз в койке… и пропадёт семья… больше я туда не вернулся бы. И Зойка мне платит той же монетой – благодарна и преданна как собака… за нормальное отношение. А жену я люблю… Столько всего было вместе… Она мне двоих родила… сама чуть ли не роднее детей стала, за все эти годы. Хотя Зойка, может и лучше подошла бы мне, чем жена… она меня душой чувствует, нервами, всем телом, кончиками пальцев, волосами и ещё каким-то шестым чувством, я порой и рот не успею открыть, а она уже: - «Я всё сделаю, Сергей Эдуардович! То-то - тому-то, это - вот этим» и скользит работа, как по маслу… Лучшего секретаря и не сыскать – столько забот с меня сняла.
С этой парочкой я мог бы и на работу не ходить… залиться куда-нибудь всем семейством и париться в прибрежной полосе… Но люблю, когда всё на моих глазах… с нуля ведь начинал. Когда уволилась парочка продавцов из кунцевского магазинчика – работа пошла на износ, как бонус я выторговал у шефа возможность подторговывать от себя несколькими наименованиями запчастей, которые у шефа никогда по ассортименту не проходили, а спрос имели отменный. С этого начался мой бизнес. Позже, когда шеф приехал на рынок с известием, что он больше не может содержать эту точку т.к. она убыточна – я предложил ему выкупить её у него. До сих пор ему признателен за это. Он и магазин мне продал, не ломив цену, и с местной братвой договорился, что вроде как этот магазин - ещё под ним(у него был прямой выход на их пахана). Благодаря этому финту я не платил никаких налогов ни прямых, ни косвенных в течение года, что и дало мне возможность раскрутиться по-полной…
Опять болит голова… Зойка… как она-то могла меня бросить здесь? Она и Васька – два человека, которым я доверяю, как себе… Может, что-то случилось по дороге в Пулково? Может авария? Вот и лежу я теперь в местной психушке - где-нибудь в пригороде Питера. А с ними тогда что?
Одни вопросы, а думается плохо, мысли срываются, как мелкие карасики с большого крючка. Хоть бы таблетками кормили – можно было бы сжульничать и не глотать. Так нет ведь – колют. И бунтовать по этому поводу не хочется – лучше самому с тарелки есть, пусть даже и резиновую кашу и пересоленное пюре с костлявой рыбой или бумажными котлетами, и самому в туалет ходить.
День третий, как отвязали.
За окном – солнце и уже греет по настоящему. Весна что ли ранняя? Или столько времени прошло? Господи! Как долго я здесь? Похоже, что конец марта… Ветви деревьев далеко и не видно мне на них почек. Стёкла в окнах явно бронированные, чтоб не разбили. А открывали мы салон в канун Дня Советской армии или как сейчас говорят – День Защитника отечества.
Штор на окнах нет и я лежу, прижмурившись, подставив лицо солнышку… В такую погоду в выходные – я любил, усевшись на балконе попить пивка… теперь и вспомнить-то трудно на вкус, какое оно было – это пиво, покупая которое, мы смотрели, чтоб не было осадка, если он был, то пиво начинало кислить. Как сейчас вижу и почти ощущаю пальцами, выдавленное на жестяной пробке название пива, с датой изготовления… Солнце проникая сквозь закрытые веки, заливает мозг ярко-огненной краснотой. Красиво, но больно… А теперь я вспоминаю последнюю поездку на Майорку. Жена и тёща не согласились ехать… им Париж подавай - на Майорке они уже были. Ну Зойка и подпихнула мне свою подружку, спасибо ей за это. Закатное солнце, как апельсин в полосе прибоя. Ничего подружка, душевная… вот только запала на меня, захотела большего… Но опять же Зойка, молодец девочка… спасла. Умничка моя… Вне работы мы напоминаем брата с сестрой… старшего брата и сестру… и пожалуй, любим друг друга, как родственники…
Господи!!! Да что же это такое? Где все? Где Зойка? Где жена? Где Васька? Где дети? Где все? Даже Шефтель (мой адвокат) сейчас тоже сгодился бы… Даже если была авария, катастрофа с самолётом, даже если близких мне по работе людей не стало… жена-то где? Тёща – где? Они-то со мной в Питер не летали… Я, кажется, плачу… выскользнув из уголка глаза, по щеке щекотно пробегает слезинка… довели своей неизвестностью.
Пошел требовать телефонного звонка – даже в ментовке и то дают позвонить… Тут не дали… И не факт, что я вспомнил бы телефон. Эти записные книжки в мобильниках расхолаживают. Перестаёшь запоминать цифры. Хотя… Домашний-то я помню! Дайте позвонить!!!!
Укол. Голова проходит и боль отлетает куда-то за окно, наверное вместе с головой, и вместе с мыслями … Хочется спать… И я закрываю глаза… и я опять сплю, потому что ничего другого здесь делать нельзя…
День четвёртый, как отвязали.
Голова всё ещё болит… сегодня ко мне, на край койки присел молчун… и разговорился. Рассказал, как привезли меня, как я бился в стёкла окна, как птица, как кричал, как повязали, как кололи. Оказывается, я здесь почти месяц. И буйным был, и молчуном, а как успокоился – отвязали.
Сам он майор. Был до последнего в одной горячей точке. Как-то предложили ему хорошие деньги, чтоб увёл он на операцию в горы своих людей из села, якобы для того, чтоб боевики могли проехать беспрепятственно через это село и уйти дальше, за кордон. Он согласился – деньги были кстати. Боевики и не собирались проезжать мимо, они вошли в село и устроили там кровавую баню. Ко всему прочему в село, с другой стороны въехал рейсовый автобус, в котором была жена майора с сыном. Погибли и жена и сын… страшно… жутко. Сам майор узнал об этом позже. Сегодня – как раз годовщина. Если б у майора не пережало психикой голос – он бы дал на себя показаний столько, что хватило бы на пару пожизненных…
Он всё говорил и говорил, и никак не мог выговориться. Я то ощущал стылость «щеки» приклада СВДшки. То бежал со склона горы, хватая широко распахнутым ртом, бедный кислородом воздух, рвущий лёгкие. То костенел, узнав родимое пятно на запястье сына. Он всё говорил, а я уже почувствовал, что опять заваливаюсь куда-то и качусь, как камень по склону.
Когда я очухался – был уже вечер. Майор лежал на своей койке, молчал, уставившись в одну точку на потолке. Там было желтое пятно, видимо от протечки, а цветом оно напоминало… замытый кровяной потёк. Теперь уже я подсел к нему, попытался заговорить. Ожидал чего угодно, слёз, истерики, мата… Получил прямой короткий удар в челюсть. Хороший удар – нокаут на минуту, не меньше. Результат не замедлил сказаться. Вязка майору с уколом на десерт и укол мне – в назидание…
Теперь я знаю точно, от чего у меня болит голова – во всяком случае, сегодня. Засыпаю, а боль свербит, ноет, пульсирует, где-то в самом центре мозга, как червяк грызёт ядрышко ореха… когда же она пройдёт… Мамочка моя… больно…
День пятый, как отвязали. (и не знаю, какой там по счёту в психушке).
Узнал, что сегодня с утра – суббота, день посещений. Когда открывается дверь тамбура в палату. Видно оживление в коридоре. Проходят нормально одетые мужчины и женщины (не в пижамах), с сумками. Доносится запах домашней пищи. Не замечал раньше, что специи имеют такой сильный запах. Я чувствую их через две закрытые двери. Даже через три: две двери тамбура-шлюза – они открываются по очереди (пока открыта одна – вторая закрыта), если открыта третья дверь в коридорчик к шлюзу, имеющий ответвление вправо в санузел. Но если закрыта дверь в коридорчик, а в ней есть стекло, вернее плексиглас, то двери шлюза могут быть открыты одновременно – часто так бывает, когда привозят еду.
Вот и сейчас, было видно людей… а нам привезли, какой-то жутковатого вида и цвета луковый суп, он называется - рисовым, и пресловутое пересоленное пюре с микросрезом печени. Кусок печени так мал, что создаётся впечатление, что он срезан для проведения лабораторных работ студентами медвуза. В окне видно, как по дорожкам деловито проходят посетители, нагруженные сумками со снедью, возможно, там, среди тёплых ещё домашних котлет и перчёных куриных ножек лежат и книги, и журналы, и газеты – духовная пища… Не раздумывая, выложил бы сейчас сотню зелени за свежего «Московского комсомольца». Жду кого-нибудь из своих… жену или тёщу. Жду так, что чешется желудок. Смешно, конечно смешно, но я так соскучился по нормальной пище.
Бесшумно скользят силуэты, груженные сумками, вглубь территории больницы, к другим корпусам. Налегке проходят обратно, лица уже не сосредоточенные – у одних, на лицах читается облегчение, у других озабоченность, грусть. Каждому – своё… Солнце опускается за дальние, безликие корпуса складов. Никто не зашел в нашу палату, кроме санитарки, сменившей судна у привязанных, и поварихи забравшей посуду после обеда и снабдившей нас позже ужином. Чуть не забыл «комариху», принёсшей нам по порции разноцветных таблеток и разнокалиберных уколов. Засыпаю со стоном – где же все «мои»?
День шестой. Воскресение.
Мне убавили лечение на один укол. Кажется, что-то изменилось.
Опять стою, опершись на подоконник у единственного окна в мир. В небольшой щели между больничными корпусами видно дорогу. Охочусь за автобусом, вернее пытаюсь выглядеть, какой маршрут, чтобы хоть что-то понять, локализовать себя в пространстве. Майора не успел тогда спросить, где нахожусь, а теперь он на вязке и похоже опять возомнил себя партизаном в застенках Гестапо. Углядел номер на задней стенке кузова грузовика – московский. Подождал ещё. Ещё один московский. Уже легче, я почти дома. Поймал автобус… №221. Ни о чём не говорит, я на автобусе последний раз - ездил лет пятнадцать назад. Когда машина на ремонте была. У меня тогда был «Москвич - 2141». Честно, потом и кровью отработанный за три года на АЗЛК. Благодаря ему, я и машины-то узнал, так же близко, как цыган – лошадь. То одно отваливалось, то другое. Благодаря знанию устройства автомобиля и на авторынок попал работать. После того ремонта – дозрел продать его. Продав и добавив деньжат, купил свою первую иномарку Фольксваген – Пассат.
Потом Мерс, подбитый слегка, отремонтировав – продал (это был старт). Потом ещё одну битую, ещё и ещё. Затем стал заказывать машины у знакомых, что пригоняли из Германии авто с пробегом. Так и стал торговать автомобилями. Когда у меня было уже два магазина автозапчастей – открыл первый свой салон, в Нагатино, недалеко от дома. Там же на базе бывшего гарантийного автосервиса «Жигулей» - открыл свой, по иномаркам.
Со временем, машины с пробегом исчезли из ассортимента. А магазины запчастей продолжали приносить стабильный доход, поддерживая в трудные для автопродаж дни. В какой-то момент, на горизонте замаячила угроза потерять салон и сервис в Нагатино в пользу бывшего директора оной госструктуры в советские времена.
Тогда я впервые прибег к помощи Шефтеля. Отличный адвокат, светлая голова, из ряда порядочных, надёжных людей, с очень высокой моральной планкой. Никогда у меня не возникало и тени сомнения в нём. Отбил он небольшой кусок моего бизнеса, не сказать, чтобы легко, но заслуженно и навечно. В тот период пришлось поближе сойтись с криминалом – все через это проходили, и не надо тут жеманничать. Если мне, кто скажет, что в период с 92 по 98 год, он не разу не заплатил братве – подумаю, что он либо КГБшник, либо враль. И опять же, спасибо Семену Ароновичу – он всегда строго дозировал эти отношения, отслеживал все контакты и не позволил делу перекочевать под их полный надзор – этим закончили в те года многие предприниматели. Теперь он и юрист, и совладелец одновременно.
Сказать, что мы связаны только деловыми отношениями, значит покривить душой, мы друзья. И однажды побывали с ним под пулями, а это кое-чего, да стоит. И мне сейчас удивительно, как он смог меня бросить в беде. Подкуп исключён по определению. Во-первых, дружба. Во-вторых, денег ему перепадает, ровно столько, сколько он просит. В-третьих, был момент, когда рухнул рубль… я сидел в такой ж… яме, что платить ему, просто было нечем. Он тогда не потребовал за свою работу, зная моё положение – ни копейки, мало того, оплатил сам издержки. Уже позже я компенсировал ему это, подарив приличную лайбу.
Вот так в воспоминаниях и размышлениях прошел весь день. Только сильно мешал своими криками, на одной ноте, привязанный… и как ему хватает голоса? Я давно бы охрип и умолк. Голова всё ещё болит. Под вечер в порции таблеточного десерта недосчитался пары цветных таблеток… к чему-то готовят.
День седьмой. Понедельник.
Я всё правильно рассчитал – пришла врач, со «слоном» (слон – санитар, такого не стыдно выставить на татами сумо). После нескольких оценивающих моё состояние вопросов, пригласила на беседу в свой кабинет. Приглашение… насмешка… слон выдвинул меня из палаты своей необъятной тушей. Я мог бы даже попробовать упираться – как муравей перед локомотивом. Кабинет… если бы не полки с медицинскими картами, и подносик с чайником и чашками на подоконнике – это больше напоминало бы комнату для допросов. Расспросы не заставили себя ждать.
Сначала стандартные вопросы: я - отвечаю…
- Сергей Эдуардович Розанов, москвич, незаконченное высшее. Женат, двое детей. Дочь Елена 19 лет, учится в Сорбонне. Сын Андрей 16 лет, учится в школе. Жена – Розанова Марина Николаевна, на четыре года моложе меня. Отношения в семье нормальные, скоро серебряная свадьба. Свой бизнес – торговля автомобилями. Живу в коттедже в Серебряных ключах. Летом в загородном доме в Ромашково.
Врач кивает головой, записывает. Слон, скучая, поглядывает в окно. Картина за окном почти аналогична той, что из моего окна за исключением больничных корпусов. Вместо больничной территории - конечная остановка автобуса и пара проходных на какие-то базы или заводы (вывески на таком расстоянии не читабельны). Оживляется, когда начинаю рассказывать о дочери, о бизнесе. Сравнивает со своими записями.
Какие последние воспоминания?
- Открытие нового салона. Подробнее… Описываю полёт Шереметьево-Пулково. Поездку по Пулковскому шоссе, здание салона на углу проспекта Гагарина и Фрунзе. Банкет. Дальше первых, стандартных тостов – воспоминаний нет.
Спрашивает, кто был со мной, где в тот момент была жена. Вопросы посерьёзнее. Кто родители, кем работаю, с кем живу, есть ли дети. По какому адресу жил до переезда в коттедж? Где мой офис, помню ли я телефоны? Выслушав и записав, сказала, что совпадает только адрес того дома, где я жил раньше.
Вот тут выдержка мне отказала. Не взирая на напрягшегося «слона». Я потребовал объяснений – почему я нахожусь здесь и где это «здесь» находится? Почему меня колют? Почему не пускают родных и близких? Почему они решили, что я псих и закрыли с настоящими психами в одной палате?
Её ответ меня остудил и вверг в ступор. «Слон» расслабился опять. Оказывается – меня сбила машина, серьёзная черепно-мозговая травма, кома в течение недели, потом стойкая амнезия и неадекватное поведение в отношении родных, дошедшая до агрессивности в отношении жены и попытки самоубийства.
Вот тебе бабушка и Юрьев день! Нахожусь я в Москве, в …надцатой психиатрической больнице и всё, что я только что рассказывал о себе – является мифом… Это всё не моё… не мои воспоминания… не моя жизнь… Это по её мнению, я придумал себе, чтобы заполнить лакуны в памяти. Мол, суть человеческой личности такова, что не терпит пустоты. Когда нет воспоминаний – они придумываются в том виде, который больше всего устраивает больного и подаются сознанием и памятью, как реальные воспоминания…
Может они что-то перепутали и принимают меня за другого? Может, во время аварии были повреждены документы? Она молча достала из моего дела паспорт и подала мне. Я кручу в руках корочку со следами крови на ней, не решаясь открыть… Санитар напрягся. Всё-таки точно я его обозвал… не тянет он ни на бегемота, ни на носорога, ну никак не тянет. Подвижный кончик большого мясистого носа иногда шевелится, как и такие же большие и мясистые уши. Не лицо, а морда этакой гигантской лысой выхухоли. Нет… всё же слон – выхухоли такими не бывают. Начинает болеть голова…
Любопытство побеждает. С паспорта – глядит моя фотография. Только вот одет я в свитер годный скорее для охоты или рыбалки, нежели для фото на документ. Меня на паспорт сфотографировал наш фотограф, которого мы приглашаем время от времени, прямо в офисе. Я в тот день был одет в новый костюм от Brioni за четыре штуки зелени.
И выдан этот паспорт в моём старом отделении, где я жил до переезда. Но на подделку не похоже.
Теперь я склоняюсь к мысли, что это происки конкурентов… Видимо Армен, в обход договорённостей решил опять начать войну и потеснить меня с рынка. Какой там потеснить? Поймав меня в эту мышеловку – он просто уничтожит мой бизнес. Полгода, проведенные в психушке, превратят моё дело в пшик, пустят на ветер. Ему останется только скупить салоны или даже фирму целиком. Жена - такого не потянет, сын мал, дочь ещё не выучилась. Если я хочу отсюда выбраться – надо играть по их правилам. А если я не знаю ни правил, ни игры? Надо хотя бы приглядываться к другим игрокам, в надежде, что они знают, во что ввязались.
Кем я являюсь по официальной версии?
Ага… до свадьбы – биография совпадает, только официально я женился чуть позже. Девичья фамилия жены, мне ни о чём не говорит. У меня сын 16 лет, тут совпадение, но зовут его иначе. Живу я всё в той же малогабаритной двушке, в бывшем рабочем районе, где селили работников Зила, завода Динамо, Шинного завода. Работаю водителем.
Прошу время… мне надо переосмыслить услышанное.
Я могу увидеть «свою» жену? Да, могу, но только в среду, вечером. Врач позвонит ей домой. Цепляясь за призрак надежды, поглядев на настенные часы, прошу её позвонить по телефону и спросить, будет ли Розанов завтра на работе? Она понимающе кивает, спрашивает телефон офиса. Набирает медленно, чтобы я видел каждую цифру. Через спикерфон я слышу, как незнакомый мне голос интересуется: - «А кто это? У нас таких нет…»
Я плачу… слёзы текут… а мне не стыдно. Последний раз я так плакал, когда умерла мать. Я сделал всё, что мог, выписал доктора из Германии, но было поздно. И я плакал, от этого бессилия, от невозможности изменить что-либо… От осознания своей микроскопичности перед Временем и Природой…
«Слон» молча, нежно, почти по матерински проводил меня до палаты и усадил на койку, что я вспомнил, как позабыл проститься с врачом, уже много позже.
Чтобы не отвязывать - увезли вместе с кроватям буйных. Кровати потом вернули пустыми и незастеленными. Жду «новеньких». Совершенно не хочется думать и разграничивать, что реально, а что нереально в моих воспоминаниях. Я ещё не отмёл вариант с «разработкой» меня недругами. Можно ещё предположить, что жена, которой надоело, что я всё время прерываю её намечающиеся романы, решила устранить меня таким образом из своей жизни, унаследовав фирму. Я давно знал, что любви в ней уже давно нет, но она блондинка, и однажды мне пришлось даже отправить в бессрочную ссылку в Новгород одного из топ-менеджеров, лишь бы удалить его из её поля зрения. Нет худа без добра. Её имя осталось непорочным, а Новгород вышел в лидеры среди филиалов.
То, что принесли на ужин, заставляет с завистью вспомнить самый плохой из всех плохих ресторанов в мире. Засыпаю рано, прислушиваясь к себе. Впервые не болит голова.
День восьмой.
С утра тщательно ощупывая голову, наткнулся пальцами на вмятину над ухом и небольшое уплотнение кожи под волосами. Впадина на кости размером с пятак пугает. Почему я раньше не замечал её, ведь столько раз, в приступах боли, хватался руками за голову. Такое впечатление, что она появилась после разговора с доктором. Но головная боль теперь имеет внятное объяснение.
Обдумываю звонок в офис. Он выбил меня из колеи. Кроме Зойки, никто к телефону подойти не мог, тем более в понедельник, да ещё после обеда. Даже если жена захватила власть и уволила Зойку – фамилию хозяина знают в фирме все, даже собаки на охране. А Армен, так быстро справиться с тандемом Зойка-Васька не смог бы – кишка тонка (у него только гонор и деньги, а деловой хватки и тонкого расчёта - нет). Без меня они продержались бы год, ну никак не менее полгода.
«Пугачёва» замолк, лишь изредка под нос себе промурлыкает песню-другую. Видимо сильно переживает о резко поредевшей аудитории. Майор опять на вязке. Пытался сегодня разбить головой умывальник. Привезли забинтованного, видимо наложили швы. От него сегодня уже ничего не слышно, а с утра скрипел зубами…
Смотрю в окно. Верба уже зажелтела. Значит, Вербное воскресение я пропустил, не заглянув к предкам на кладбище. Всегда на Вербное ходил своих навестить, ещё мать приучила. Ну, да они меня простят… коль так карта легла, что и носа на улицу сунуть не могу. А на кладбище у меня целый участок почти… Вся родня - до седьмого колена. Мой род издавна в Москве обретался. Кто купцом был, кто ремесленником, кто из мещан. Но Розановых на этом кладбище много. А первые, легли там, на два аршина вглубь, ещё в эпидемию чумы, при Елизавете. А один из Розановых, вроде как, даже личным врачом Ленина был. Жена-то хоть сходила, а то может, тёща отсоветовала?
В бесплодных попытках вспомнить, хоть какие-то подробности, произошедшего после банкета провел весь день. Майор спал, второй молчун раскачивался, сидя по-турецки на кровати. «Пугачёва» изредка взвывал не своим голосом. Обычный день в обычной российской психушке.
День девятый.
Майор всё-таки встретился со своей женой и сыном, несмотря на то, что его закололи почти до состояния растения. Я думаю, что был последним, с кем он говорил и с кем он поделился своей трагедией. Ночью он выломал вентиляционную решетку в санузле, разодрал простыню на полосы, перекинул её через трубу в коробе вентиляции... и удавился.
"Пугачёва" сегодня не поёт вовсе. Стоит как и я у окна, и молча смотрит на едва заметную, только начинающую пробиваться зелень на скелетах деревьев. Солнце парит, почти как летом. Ещё пару дней такой погоды и я увижу на зеленеющем газоне под окном желтые звёздочки цветков мать-и-мачехи. Перед тем, как привезли рыбный суп - видел косяк птиц над горизонтом. Может журавли, а может гуси. По редким взмахам крыльев было понятно только то, что птицы крупные. Суп похоже варили из крабовых палочек или из той воды, в которой их замачивали накануне...
Завтра у меня гости. Пробую представить себе - какая она... Новая жена... Толстая или худая? Добрая или сварливая? Женщина, которую совсем не знаю я и которая досконально знала меня, пока я не потерял память. Но это - если верить версии доктора. Но если я хочу отсюда выйти - мне придётся её признать. И если врач подкуплена, то это признание будет недолгим.
А если нет? Тогда придётся прожить с этой женщиной весь остаток. И сын тогда мой.
А в моей жизни есть ещё и дочь... Или не в моей? Ох, голова моя, голова... Завтра будет день и будет пища. А верная ли - эта жена? Может она гулящая? Кто тогда удержит меня рядом? Поживём - увидим... Сам-то я не пропаду. Даже если весь мой капитал составит лишь одежда - у меня есть кое-какие навыки и я не боюсь труда. Могу работать водителем... Ой... а могу ли? Не отберут ли права после психушки? А есть у меня права-то? МЕНЯ сбила машина... не я, а МЕНЯ! Значит я - пешеход. И судя по старой квартире, где они до сих пор обитают - нет в семье больших денег, или вообще никаких нет... А вдруг я алкаш? И всё пропил? Вроде нет. Здесь ни разу не подмывало принять на душу. Хотя я выпивал в ресторанах и дома у меня всегда полны бары.
А мой талант организатора? Он поможет мне подняться. А есть ли у меня он, этот талант? Ведь самое развитие бизнеса началось с приходом в фирму Васьки и Зойки.
День десятый.
Завтракать не стал. Нет настроения и после вчерашних изматывающих раздумий здорово болит голова. Да и должна принести что-нибудь поесть «жена» (это обязательно, как чек в сбербанке). Как я ни готовился к этому посещению, а все произошло неожиданно. В сопровождении врача и санитара Она вошла в палату. Женщина не молодая уже, но довольно стройная и для своих сорока выглядевшая моложе. Возраст выдавали «гусиные лапки» в уголках глаз, устоявшаяся «складка страдания» над переносицей и отчасти шея. Темно-каштановые волосы в пучке на затылке (люблю, когда женщина убирает волосы наверх - сразу становится видна шея, и это добавляет женщине шарм «беззащитности»). Вылетело из головы имя, произнесенное врачом. Тогда не было нужды запоминать – «жена» на тот момент была существом обезличенным. Теперь же передо мной стояла женщина, которая по закону имеет на меня определенные права. О! точно! Штамп в паспорте! Вспомнил… Елена… Как ее там по-батюшке?
- Здравствуй, Сережа…
(а у самой затаился страх в глазах)
- Здравствуй, Лена…
(холодно…а что я могу с собой поделать? Это же не спектакль, какой, это жизнь).
- Я вот тебе домашнего покушать принесла.
(знаем, догадывались.)
- И еще, как мы с врачом договаривались, фотоальбом наш домашний.
(а вот это уже стоит всех твоих пирожков и цыплят-табака или что там еще в сумке).
Интересно всем. Даже «певичка» наша затих и занял место в партере у окна. Санитар скучает в проеме двери. Врач присела на пустую койку напротив, а она осторожно садится рядом, выкладывая между нами как обозначение нейтральной полосы старенький фотоальбом и продукты в пакетиках. Я замираю от того, что мне знакома обложка этого альбома…Это наш, это еще материн альбом. В нем мои фотки с грудничкового периода. В 90-х годах он порвался, и жена его выкинула, отклеив старые фотки и переложив их в новый, большой, правда, не такой толстый.
Трепетно беру этот фолиант. Кожа руки вспоминает плюш обложки, а вот здесь в центре была приклеена медаль с изображением Спасской башни, я сам ее отодрал, когда был маленький. Когда-то он был синим. Теперь бледно-голубой плюш окаймляют выцветшие до желто-зеленоватого вытершиеся углы. Вот фотографии дедов. Их никто ещё не отклеивал - в уголках фоток тонкими коричневыми валиками проступает костный клей. Один погиб на фронте, второй пришел живым, но израненным (умер – я ещё в школе учился). Вот бабки… другая родня. Вот мои родители, молодые… пока поодиночке или с друзьями или подругами, а вот их свадьба. Вот они вместе и перед ними коляска, в которой сладко спит Серёженька Розанов, трех месяцев отроду.
Предательски набегает слеза. Да… потрепали мне нервишки… Эта фотография потерялась во время переезда в коттедж. Детсад… Школа… Я сдаю норматив ГТО, бегу стометровку.
А это что такое? Техникум? Первый курс? Я в этом году учился в девятом… Вот я у какого-то монстроподобного станка. А вот армия… (Я не служил, во ВТУЗе была военная кафедра, а от сборов откосил). Я в форме сержанта. Пехота. Пески, БМП, панамы на головах. Таджикистан? Афган? Не знаю… Ничего не знаю…
Моя свадьба. А она была довольно миленькой, эта Лена… Пытаюсь высмотреть следы фотомонтажа… не нахожу. Нет этих следов или я их не вижу. Неужели врач права?
Дальше не моя жизнь, начиная с окончания школы до недавних снимков, сделанных возле какой-то халабуды. «Жена» робко вставляет: - «Ты сам, своими руками построил эту дачу…» Я – сам построил? Не имея образования?
Врач не отрывает от меня взгляда. Наверное, докторскую собралась писать, а я «материал». Как ни жаль закрывать альбом, а организм, учуяв запах домашней, «здоровой и вкусной пищи» - требует её. Повод распрощаться самый банальный и правдивый мне надо всё обдумать и переварить. Лена прощается, даже не дотронувшись до меня. Такая значит у нас любофф…
Альбом меня расстроил. Если это всё ходы большой игры, то затеять эту игру мог только тот, кто знал, что был такой альбом и знал его содержимое – а это жена Маринка. Иначе как объяснить наличие фотографий. Вдогонку я кидаю этой Лене:
- Ты у отца с матерью на Даниловском была на Вербное?
- Конечно, была. У мамы цветник треснул. Только они у меня на Кузьминском… Ты вспомни…
- Я прекрасно помню, где лежат твои… Я о своих спрашиваю!
Круглые глаза. Рука - всплеском ко рту, как бы пытаясь сдержать рвущийся крик.
- Ирина Владимировна! Вы же сказали, что он приходит в себя! Врач обернулась, санитар вдвинулся обратно.
- Побойся бога! Что ж ты живых-то хоронишь? Неделю назад с твоей мамой у Ирины Владимировны были, беседовали… А отец уже на даче – угол терраски поднимает, просела она за зиму… Сильно же тебя приложило… Её глаза наполняются слёзами.
- Я лично беседовала с Вашей мамой. (Это врач производит контрольный выстрел). Она довольно крепкая ещё женщина, могу, как врач засвидетельствовать.
Мне плохо… в этой жизни – мои ещё живы… я опять могу увидеть и старушку мать и отца, который и дня без забот провести не может. Он даже отдыхать не умеет, всегда что-нибудь мастерит, хоть щепочку, но стругает своим любимым перочинным ножом.
Какой-то спёртый здесь воздух. Плывет всё вокруг. И медсестра, и окно, и шприц. И память моя, как пазл… Соберешь одну треть, а это и вовсе не рыцарь на белом коне, как на коробке, а старый жирный, хромой сатир. И хохочет этот сатир так, что боль в голове… а пазл надо опять перемешать и начать заново. Вот только перестанет хохотать… и соберу…
День одиннадцатый.
По всему выходит, что нечего тут думать… только голову сломаю… Для начала надо просто отсюда выйти. А на воле… там и поглядим, что к чему… Пока я знаю только одно… что у меня вроде бы как две жизни… одну я знаю досконально. Другая, только сейчас начинает мне открываться. Какая из них настоящая – будет видно.
Беседовал с Ириной Владимировной. Советует пока не вдаваться в подробности. Уверяет, что руки, тело подскажут, что истинно, а там и память начнёт просыпаться.
Как точно я угадал цыплёнка-табака… ну не совсем цыплёнка, но окорочка в пакете были. Кажется вкуснее я не ел с детства… и мясо, вернее ромштекс. В палец толщиной, во вкусном кляре, в меру прожаренный. Пришлось поделиться с «Пугачевой»… на окорочка – он не реагировал, а лишь учуял мясо – тут же подсел поближе и прыгающими с мяса на меня глазками, заставил поделиться. Терпеть не могу, когда мне заглядывают в рот и при этом напевают «Всё могут короли».
Врач предложила отпуск. Если всё будет хорошо , то в пятницу она позволит Лене меня забрать домой на выходные. Ничего не теряю… Хоть родные места увижу. Дом в котором вырос. Школу по соседству. Спортивную площадку перед подъездом. Которую заливали зимой и по льду этой коробки я учился кататься на коньках. Позже – играл в хоккей. Держусь в русле максимальной политкорректности и толерантности. Даже познакомился со «слоном». Оказывается его Виктором зовут и работает он тут с тех пор, как с армии пришел. И не всегда и не со всеми он может справиться. Когда больной буянит, удержать его довольно трудно… боли не чувствует, сила огромная. Так что армейские навыки ему нужны почти ежедневно.
День двенадцатый.
Отсыпался перед нырком в новую реальность. Прибыл новенький. Моторный… Руки у него снуют, как будто сами по себе. Как две змеи. Глядя на него вспомнил кадры из давнего советского киножурнала, что показывали перед прогоном фильма. Речь там шла о женщине из Узбекистана, что ткала ковры - её руки летали точно так же с почти не заметной для взгляда скоростью. А ещё глаза… он всё время пытался повернуть взгляд за свой затылок или же заглянуть вовнутрь своего черепа. Невнятное бормотание, в котором я так и не смог уловить знакомых слов сменялось недолгим молчанием. Он безропотно позволил уколоть себя, стоя приспустив пижамные штаны. К обеду затих и свернувшись в клубочек, уснул причмокивая сном праведника. Пока он спал, «соловушка» наш, даже голос сбавил почти до шепота… Прикольно звучит, как в «Иронии судьбы» в бане шепотом поют – «Под крылом самолёта…». И опять отсыпался.
День тринадцатый. Пугающий.
Теперь я знаю, что ощущают малыши, когда их должен забрать из детского сада не мама, не папа, а дядя, пусть даже и родной. И радость от возможности покинуть заведение, сменяющуюся испугом неизвестности, и долгое, тягостное течение времени. И за мной пришли…
Приятно надеть нормальную одежду, сняв больничный комплект. Конечно это не костюм от Brioni, но всё же: джинсы, как на меня, футболка, лёгкий свитерок, куртка-ветровка, полуботинки… но самое главное – носки! Я, как городской житель, чувствую некую дискомфортность, незащищённость, вставляя босые ступни в грубые, жесткие, больничные тапки.
Вся одежда мне впору. Обувь привычна, а вот руки промахиваются мимо карманов куртки. Отсутствие автоматизма в движении говорит мне о том, что я раньше не носил эту куртку. Пусть память отказала, но тело должно помнить привычные движения. Вопросительный взгляд на Лену.
- Новая… твоя вся в крови была. Выбросила.
Ещё одна деталь… Я не ношу ремни. Никогда не носил. Раньше - был узок в поясе, и потому, просто предпочитал подобрать джинсы или брюки по размеру. А в джинсах вдето что-то безвкусно-дешевое.
Лена оценивающе осматривает меня. Улыбается, когда я отворачиваюсь чтобы натянуть и застегнуть джинсы. Обернувшись, вижу румянец на щеках. Знакомая реакция – стеснение оттого, что кто-то стесняется тебя. Я называю это синдромом мужика в женской бане.
В палату зашла Ирина Владимировна. Если бы не наши статусы – она врач, я больной, и не стены больницы, а скажем, Мальдивы или на худой конец - кипрский пляж, я бы не преминул приударить за ней. Милое лицо с большими, широко распахнутыми глазами, которые прячутся за очками в тонкой оправе, вьющиеся каштановые волосы до плеч, очень женственная фигура.
Её стать напоминает мне обводы Мерседеса серии S в 126 кузове, это представительская модель. Дизайн немного устаревший, но любовь в исполнении и отточенность линий талантливого дизайнера – актуальны до сих пор и смотрятся приятно для глаз. Совершенство надолго. Лена перехватывает мой взгляд на врача и губы её брезгливо поджимаются, а в жестах появляется излишняя суетливость. И чтобы закрепить свои права, перед другой женщиной, она подходит поближе и начинает поправлять одной ей видимые погрешности в моём облачении. Под песню «До свиданья лето, до свидания…» я прощаюсь с … чуть было не сказал – сокамерниками, хотя, по сути, так оно и есть, пожимаю хилую сухую ладошку «соловушки», прохожу весь… весь шлюз и выхожу в коридор больницы.
Я и раньше подозревал, что здесь кипит жизнь, но не думал, что так буквально. По коридору гуляют пациенты из палат со свободным входом-выходом, как в обычном терапевтическом отделении. Кто-то, в палате без дверей, превращенной в некое подобие кинозала, смотрит телевизор. Если бы не разброс по возрасту – можно было бы подумать, что я нахожусь на спортбазе – все поголовно одеты в спортивные костюмы разных расцветок, только на ногах не кроссовки, а домашние тапочки.
Как обострились чувства в заточении: за этой закрытой дверью – кухня или пищеблок, за этой процедурная, тут ванная или душевая (слабый запах мыла и сырости), здесь раздевалка персонала или ординаторская… все же ординаторская – примешивается запах кофе. Ещё один шлюз с санитаркой на посту и я почти на воле. Четыре пролёта по лестнице вниз. Турникет. Охрана, знакомый ЧОП (частное охранное предприятие), я в своё время отказался от услуг этого ЧОПа и как видно правильно сделал. «В своё время»… а было ли оно?
Боже мой! Вот, вот чего мне так не хватало все эти дни… Небо! Небо над головой! Я вздымаю руки к нему, а Лена, идущая за моей спиной останавливается как вкопанная в испуге, и глаза расширены… я это чувствую... затылком. Оборачиваюсь… так и есть, напугана. Здорово я её запугал… А чувствительность моя какова, а? Я бы был теперь на равных с Зойкой… Ах, Зойка… мираж мой сладкий…
На вопрос о программе и сколько у нас есть времени – недоумённый взгляд.
- Ты даже говорить по-другому стал.
- Что поделать, не на курорте был.
- Домой… мыться, кушать. Антона почти два месяца не видел... А он уже от рук отбиваться начал, пока отца дома нет. Мама, может, подъедет, назавтра обещалась…
Мама… какая она теперь? В этой жизни ей досталось лишних 10 лет. И отцу тоже. А там они у меня - один за другим ушли. Сначала отец, а за ним, как свечка, угасла и мама. И надо помнить, что в этой реальности – моя жена уже сирота… и тещи у меня нет. Хоть малость, а приятно.
- Как она? А батя как?
- Нормально… только, как ты в больницу попал, пока в коме лежал – давление у неё шалить стало, а от него и сердечко. Отец только-только без палки ходить начал.
- Без палки?
- Он же ногу в конце лета сломал. Не помнишь… Ты его сам в травмпункт возил. Эх…
- Не помню…
А вот и выход из метро «Коломенская». Давненько я здесь пешком не ходил. Как изменилось всё с тех пор. Магазинчики, рынок, торговый центр вырос, и ещё что-то строят за забором. Когда мэр строитель, что другим остаётся делать? Тоже строить. А до старого дома осталось по прямой - километра два. Сели в троллейбус. Я помню этот маршрут, ездил на нём на стадион «Торпедо». В проходе задержался. Первый раз вижу турникет в наземном транспорте. Лена даже подтолкнула, чтоб не задерживал других пассажиров. Сидим рядом, молча. Есть какая-то неловкость. Я её совсем не знаю, а она лишь откликается, сама инициативу не проявляет.
- Как это… произошло со мной?
- Вы с Иваном возвращались из Новгорода. Как он рассказывал, встали на обочине, он за рулём, ты пошел протереть номера и задние фонари. А тут на беду, эту БМВ занесло, он боком и вылетел на обочину. Тебя зацепила вскользь… и на столб отбросила, а сама в стойку рекламного щита здоровенного… два трупа - те, что спереди сидели. Их машину напополам разорвало, а тот, что сзади – ни царапины. Ванька сначала тебя и не видел – их побежал вытаскивать. Тот, что жив остался, на тебя и наткнулся, пока Ванька скорую и ГАИ вызывал. Скорая, только тебя и увезла, у тебя вся голова в крови была. А тем двоим - уже поздно, им другая машина нужна была…
- Ванька… он кто?
- Напарник твой, сменщик…
Пожимаю плечами.
- Не помню… не помню я… сменщик. Значит, я работаю дальнобойщиком?
- Ну да! Неужели, так ничего и не вспоминается? Ванька Лисунов, из соседнего дома. Вы всегда во дворе вместе, что машины ремонтировать, что пьянку на капоте устроить. Вы и «МАN» этот на двоих купили. Два года назад. А до этого вы на «Камазе» работали…
- На своём?
- На его…
На её нижних веках набухают валики слёз, и по-детски начинает оттопыриваться нижняя губа. Кажется, любовь у неё ещё не прошла совсем. Что-то, да осталось.
- Так дорогая. Ты теперь мой учитель и мой историк. Будешь учить меня жить… заново. Ни черта ведь не помню.
- Врач говорила, что так и будет первое время. Потом адаптируешься. И тогда вернётся память. Сначала понемножку, а потом всё быстрее. И ещё я думаю надо им предъявить иск, за твою инвалидность.
- Какую инвалидность?
- Ты же теперь не сможешь работать… у тебя права отберут.
- За что отберут? За дурку? Где они сейчас?
- Дома, Ванька все документы привез.
- Если не будешь на каждом углу рассказывать, где я сейчас обретаюсь – никто не отберёт. А справку и купить недолго. Да и сами права.
Чувство узнавания на подходе к дому, в котором вырос. Узнавания в целом и несовпадения в подробностях. В детстве, меня часто преследовал сон. Снилось, что я откуда-то возвращаюсь домой, после долгого отсутствия. Подхожу к своему дому и понимаю, что это не мой дом. Двор - мой, дорожка через двор – моя. Окна соседские и сам сосед в наличии, а те окна, что должны быть моими и за ними мои мама и папа – уже не мои… совсем не мои… и живут там чужие люди. А мне теперь и деться то некуда, потому как, где я теперь найду такой же двор и такой же дом, чтобы в точности были моими, вплоть до соседей? И сейчас этот давний, забытый детский кошмар, встаёт передо мной во плоти. И кто там говорил, что сны это развоплощённая реальность? Вот она – реальность! Та самая… из детского сна… Только я стал лет на тридцать старше.
«Найдите десять различий»… Нахожу… Общагу перед домом снесли или перестроили. Вместо сталинской коридорной пятиэтажки стоит вполне современный дом повыше. На том месте, где была хоккейная коробка – стоит то ли офисное, то ли производственное здание. Деревьев стало меньше, а тополя, что выросли из кольев, что когда-то мы с отцом вбивали в землю, как ограждение для палисадника – стали монстрами в два охвата. Исчез периметр из ирги вокруг площадки со столбами для сушки белья. Ягодами этой ирги лакомился и я, и дочь, и сын. Теперь это два ряда автомобильных «пеналов». Все лоджии закрылись стёклами. Вот мои окна. Пришли. Я вхожу в прошлое. Тёмный подъезд. Шесть ступеней к площадке лифта и по одиннадцать на каждом пролёте до третьего этажа. Квартира № 20. Мой дом... И не мой… Но мне предстоит в нём жить.
Металлическая дверь в квартиру – совсем не та, что заказал я в 1995 г., а антресоль и шкаф в прихожей те самые, что отец своими руками сварганил году в 75 –ом. Из маленькой комнаты на звук открывающейся двери вышел парнишка похожий на мать (и видимо на меня), чуть выше меня ростом. Доверчиво прижимается щекой к моей щетине, потом спохватывается (он же уже взрослый), отстраняется.
- Па… ту ты задал жару! Мы тут все на ушах из-за тебя стоим.
И практически без перехода –
- Смотри! Пока тебя не было, какую я перестановочку сделал!
Отходит в сторонку, чтоб мне было виднее. Я разуваюсь, вешаю куртку на ряд крючков на стене в прихожей и прохожу в детскую.
- Хорошо! Уютно!
А у самого в голове – какое убожество, как тесно, какая ж нищета… Неужели и я так жил? Да, когда пошел работать на рынок, именно так у меня и было, кроме компьютера в углу, даже двух. Поняв, что именно я разглядываю – Антон опережает вопрос
- Па…, ну у меня блок полетел, так я пока тебя нет – твой подключил… Ничего?
- Нормально, сын. Мне пока не к спеху, а надо будет я и к тебе зайду…
Стоит мне появиться в проходе между комнатами, как с кухни доносится:
- Марш в ванну! Пока я тут разогрею – чтоб уже помылся! Я там, в ванной - всё тебе приготовила.
Заглядываю в большую комнату, она ещё по совместительству и гостиная и столовая и супружеская спальня – так же тесно. Антон показывает мне какие-то фотки с мобильного телефона. Не успеваю разглядеть, как в проёме двери появляется Лена в кухонном фартуке. Антон мгновенно стихает – брови матери сведены над переносицей. Были бы не брови, а тучи – сверкнула бы меж ними молния…
- Дай отцу помыться нормально!
Сын ретируется в свою комнату, а я послушно иду в ванную.
Я почти забыл, что на свете существуют зеркала. Как впервые разглядываю свои коротко стриженые под машинку волосы. На висках седины стало намного больше. Почти одна «соль», «перцу» места не хватило… Раздеваюсь и медленно погружаюсь в это полутораметровое убожество-ванну, наполненную горячей водой. Прижмурившись от удовольствия, припоминаю, свою приговорку на эти стандартные полтора метра – «зато утонуть трудно».
Стук в дверь. Лихорадочно задёргиваю штору, отпираю шпингалет…
- Тебе помочь?
- ?. Спасибо, я сам.
- Что задёрнулся-то? Одичал там в больнице?
А сама, пытаясь заглянуть за шторку, от души улыбается.
- Не переусердствуй, смотри, а то привыкнешь…
И, смеясь, выскальзывает из ванной.
Значит «у нас» так принято. Мыться вместе или хотя бы помочь потереть спинку. Что-то в этом есть…
После сытного и вкусного, но простого обеда, прошу сына дать мне семейный альбом и рассказать – где, как, кто и что. Он с радостью подхватывает эту игру, но большое количество подробностей и незнакомых лиц, быстро перегружает мою память.
- Тебя к телефону… Ванька.
Из рук жены беру трубку телефона. Незнакомый бас справляется – как я себя чувствую, когда меня выпишут, когда пойдём в рейс… заказов навалом. Неуклюже отшучиваюсь. Тогда он предлагает пойти завтра в парк на шашлыки. Опять отшучиваюсь, но тут трубку перехватывает Лена и радостно сообщает, в парк пойдём, конечно, пойдём. Антон тоже оживляется (в этом доме – шашлык в парке как сходить в дорогой ресторан?). Она продолжает разговор, но вдруг улыбка сходит с её лица.
- Не знаю… стоит ли? Антон! Покажи отцу фотографии, что дядя Ваня тогда сделал… может, напомнит отцу что-нибудь?
Антон тут же достаёт свой телефон и опять показывает мне те снимки, что я не успел разглядеть перед ванной.
… Задние двери медицинской газели. Месиво железа, пластика и обивки. БМВ обнявшая толстый столб. Отдельно передок, отдельно зад машины. Машину разорвало пополам. Заднее сидение на грязном снегу. Васька, перепуганный, с широко открытыми глазами (похож на рисунки анимэ). Вот опять мятое железо, кровь на снегу… СТОП!
- Назад! Это кто?
- А, это который выжил из них, китаец.
- Не китаец, а кореец!
- Ну, кореец. Дядя Ваня сказал, что ему повезло – в рубашке родился…
Перелистывает назад.
- На этой скорой тебя увезли.
Не может быть! Я только начал верить!
- Ты можешь показать это крупнее, на экране монитора?
- Конечно, Па… Легко!
Несколько минут спустя сомнений не остаётся – я очень хорошо знаю это лицо, я узнал бы его в толпе таких же, как он. Это Василий Цой…
Что творится вокруг меня? Если это спектакль, то почему «они» допускают такие проколы? И потом, ладно когда свои роли играют взрослые – за очень большие деньги любой или почти любой затмит Смоктуновского со Станиславским с его Немировичем-Данченко. Но мальчик 16 лет? Он же по-настоящему меня отцом считает… Так не сыграешь… Нельзя в таком возрасте настолько правдоподобно сыграть… Может этот «китаец-кореец» - последнее, что я увидел и запомнил, а потом уже ему и имя придумал? Надо будет позже его имя уточнить или встретиться, если это вообще возможно…
- Лена! Есть что-нибудь от головы?
- Да! Сейчас! Ирина Владимировна, как предвидела, мне с собой дала, на случай, если разволнуешься…
Надо же… какие все заботливые. Если б Маринка была хоть наполовину такой душевной… Где же Зойка, она одна понимает меня с полуслова, с полувзгляда. Зойка, детка… Стоп. Опять расклеиваюсь… Опять ищу спасения в миражах.
- Лена, пойдём, погуляем по району?
- Пойдём, посуду только помою.
- Давай, я помогу...
- Па… ты не успел! Я уже мою. Идите.
Гуляли до вечера и, хотя я знаю этот район с детства - знакомиться было с чем. Воспоминания имели десятилетний пробел.
День четырнадцатый. (напряженный)
Проснулся рано, в пять утра – больница приучила. Поднялся тихо, стараясь не разбудить. Лена спала, свернувшись калачиком. Устала. Я утомил её ночью. Сама виновата. Да и не жалею ни капли, что поддался её настойчивости. Исполнение супружеских обязанностей было волнительным и интересным. Я убедился, что моё тело – она знает, пожалуй, лучше, чем я сам. Быстро и тихо оделся, вышел, без щелчка прикрыв дверь за собой. Ещё вчера вечером среди «своих» документов я обнаружил платиновую кредитную карту Citibank. Фамилия, указанная на ней мне незнакома, но чует моё сердце, что код к ней, я кажется, знаю. Я приготовил её для Зойки, на случай, если вдруг у нас, что-то случится, и так и носил с собой. Об этой карте – не знал никто. А денег на ней, ой как много, да ещё можно до ста тысяч зелени кредит взять. На всякий пожарный я прихватил и живых денег, что осели в моём кармане после вчерашнего посещения магазина. Немного, но на автобус хватит. Хочу доехать до головного офиса и посмотреть что там творится. Даже с учётом, что сегодня суббота – Васька и Зойка хоть на пару часов, но обязательно с утра должны там появиться. Первый троллейбус, за пятнадцать минут подвозит меня поближе к офису. Ещё с километр пешком и вот оно это здание. Полированный камень по цоколю, тонированное стекло и облицовка полированным алюминием между этажами и окнами. Здание, знакомое всем в округе, кто живет здесь со времен дефолта. Внешне пустое, оно нашпиговано охраной. Работает ночная смена компьютерщиков. Через час в него подтянутся уборщицы, к половине девятого – персонал торгового зала, он и сейчас ярко освещён. Завораживающе переливаются бликами на полированных боках, флагманы линеек немецких фирм, вращающиеся на подиумах. К десяти подтянется руководство. И первой приедет на своей красной спортивной Хонде Зойка. Она одна не желала пересесть ни на Мерседес, ни на БМВ Отказавшись, таким образом, от корпоративного бонуса в виде бесплатных Т.О. и прочих маленьких радостей, прилагавшихся к покупке авто внутри фирмы. Выбираю себе местечко, откуда оставаясь незамеченным смогу разглядеть входящих в здание. Практически рядом со служебным входом стоят контейнеры. Между ними узкий проход. Там и будет мой наблюдательный пункт.
Время восемь, зашел в магазин – хотелось пить, да и желудок намекает, что недурно было бы перекусить. Привык к режиму. Денег в обрез. Но тут есть банкомат, и есть шанс проверить кредитку. Если эта карта не та, о которой я думаю… я ничего не теряю, кроме куска пластика. А если – та? Это значит, что я погиб в той аварии и пути в ту жизнь мне больше нет. Наконец-то я отважился сформулировать, то, что меня гнетет. После полудня - съезжу на кладбище, проведаю… и свою могилку тоже.
Код подошел. Я снимаю со счета тысячу долларов и чувствую себя вором. С одной стороны – я понимаю, что это мои деньги, а с другой,… а мои ли? Конечно мои.… Это я их заработал. Это я ограничивал себя во многом, когда казалось, что денег стало много и подмывало тратить.… Это на до мной втихаря посмеивались мои продавцы, когда обсуждали скрягу-хозяина. Нет, я не их держал в черном теле – себя.
Снять сумму в зелени - не умно… теперь надо ещё зайти в обменник у метро. Значит, я всё-таки умер. Мои воспоминания органично (слово-то какое) вписались в МОИ воспоминания. Путаюсь. Чьи – мои? Стоп… так можно и побольше времени в дурке провести. Какая жизнь у меня теперь настоящая? Та, где я был хозяином этого здания? Или жизнь дальнобойщика?
Зойкину «Хонду» я даже не увидел… я почувствовал её. Даже не машину, скорее саму Зойку. Я в этот момент наблюдал за любовью воробьёв и сравнивал с похожими человеческими отношениями. Всё как у людей: познакомились, самец очаровал самочку, оприходовал её… и был таков. А она, не откладывая в долгий ящик, прихватив на память о «любимом», перышко, что вылетело из него в момент бурной страсти – полетела выстилать им гнездо… Когда я повернул голову, Зойка уже выходила из машины. Выйдя, потянулась, нагнулась в открытую дверь, на пару секунд показав длинные стройные ноги. Как же она хороша! Я не могу выйти из укрытия… как сковало меня… Ну что я ей скажу? «Здравствуйте, Зоя, вы не узнаёте своего начальника?» Грациозно лавируя меж столбиков огораживающих стоянку, она зацепилась портфелем за один из них. На асфальт упали пачки бумаг. Автоматизм действий включился раньше, чем я успел обдумать, что я делаю. Хорошо, что асфальт уже везде сухой. Она не успела нагнуться за документами, а я уже выдвинулся из укрытия. Налетел порыв ветра и погнал бумаги прямо ко мне. Я ловил эти листки, стараясь не глядеть на неё. Да и не надо мне было. Я чувствовал её. Я знал, где она находится, даже не глядя, с точностью до сантиметра. В какой-то миг, я, кажется, даже услышал, как она меня окликнула по имени и замер над листком. В этот момент она накрыла тот же листок и мою ладонь своей. Мы замерли. Я поднял голову, взглянул на неё.
- Вы что-то спросили?
- О, простите… Я хотела поблагодарить за помощь.
- Пожалуйста. Это было не трудно.
- Мы с Вами нигде не встречались?
- Навряд ли.
- Ещё раз спасибо. Вы знаете, у меня такое чувство, что я Вас раньше встречала. И крутится на языке имя… Вас не Сергеем зовут?
- Не знаю, как вам удалось... но Вы угадали.
- А меня вы не припоминаете?
- Нет, девушка. Извините… не припоминаю.
- Ещё раз спасибо.
Стоим, друг напротив друга. Она всё заглядывает в глаза, а я и сказать-то ничего не могу. Хотя… Была, не была.
- А хотите – я теперь погадаю?
- ?
- Вас зовут… Зоя…
Такую улыбку я у неё видел только один раз за всё время, сколько её знаю. Это было после одного нашего корпоративчика. Я тогда был не в настроении. Уелся по первое число. Жена с детьми была на курорте. Проснулся я у Зойки дома. Ни у кого даже не возникло никаких подозрений, когда секретарша с помощью охраны уложила бесчувственное тело шефа в свою машину и увезла с пьянки. Одной ей известно, как она дотащила меня из машины до своей квартирки. Спал на диванчике, один - вдвоем там не поместишься. Но такая же счастливая улыбка у неё была на утро, когда она отпаивала меня сваренным кофе. Я тогда ещё тупо что-то пошутил насчет беспомощности пьяного начальственного тела, но эту улыбку нельзя было согнать с её губ… Ничем.
- А работаете вы, наверное, секретарём и числитесь на хорошем счету у начальства.
- Всё это несложно, кроме имени…
- Случайность… просто подумал, что у такой девушки и имя должно быть неординарным. Вы спешили…
- Да… Всего доброго. Удачи Вам!
Развернулась и пошла в офис.
- Поживем – увидимся.
А вот это я зря сказал, это моя любимая поговорка. Она аж застыла, сделав шаг. Что-то сейчас будет. Поворачивается медленно.
- Сергей???
- Ну, что? Паспорт показать?
Грублю и понимаю, что видит она меня как облупленного, Видит как всегда насквозь, Зойка, милая девочка. Я ж теперь – никто… и звать меня просто Сергей, а дальше ни как.
Тупо улыбаюсь… кого я надумал провести, Зойку? Портфель опять валится у неё из рук. Подходит близко, в упор. Рассматривает меня всего. Очень внимательно.
- Не стоит...
А глаза её зелёные пронзают насквозь, как бронебойные пули, просматривают, кажется изнутри свод моего черепа. И узнавание в этих глазах... Узнавание очень близкого человека, которого не видел слишком давно.
Возвращается за портфелем, открывает его и достаёт кошелёк. Сколько раз я его видел, но не знал, что она носит с собой фотографию, сделанную именно на той корпоративной пьянке – она и я, вместе сидим за столом ресторанчика на МКАДе. У меня тоже есть это фото, вернее было, в другой жизни. Там ещё рядом Васька сидит, но тут он отрезан.
- Простите, Вам это фото ни о чём не говорит?
- Не помню.
- Неудивительно… Просто захотелось напомнить, что один раз, Вы всё же были у меня дома... Неверю, это невозможно!Но.. ну... Сергей, ну скажи же! Ну, осмелься, произнеси, наконец!
- Да, Зоя… Да…
- У тебя есть, что мне напомнить, чтобы я была уверена, что это ты?
Рассказываю то, что знаю о ней, где живет, кто родители, где родилась… Рассказываю о совещаниях, о том, что только мы знаем - я, Васька, да она… Вижу, не то…
Как смеялись над этой фотографией с корпоративки, там Васька вышел смешным и долго возмущался. Напомнил тот случай, когда у неё проснулся… Опять не то…
- Скажи, что ты помнишь?
- То, что мы никогда об этом не говорили.
- Как табу, да?
- Да… Слишком велика разница в возрасте. Но самое главное, я хотел бы, что бы ты была счастлива – в своей семье. А не на периферии моей жизни.
- Да… это ты… со своей правильностью Серебряного века.
Быстро, как бы испугавшись, по щеке проскользнула слезинка, и не видно следа от неё - на шерстяной юбке.
- Прости… Я привыкну… Не сразу. Я ведь тебя потеряла. Я не верила… не хотела верить. Я даже не пошла на кладбище… чтобы не поверить. Сколько раз в толпе, на обочине мой взгляд ловил твой силуэт, твою походку, твой жест… Я несколько раз догоняла мужчин чем-то похожих на тебя, заставляла обернуться, вглядывалась в черты. Но ни в одном из них не увидела и частички тебя. Я провожала их взглядом и не могла понять, что в каждом из них напомнило мне тебя. Я до вчерашнего дня продолжала чувствовать тебя на расстоянии.
- Я теперь тоже тебя ощущаю. Не знаю, как, но я чувствую, что ты хочешь услышать о том дне, когда я улетал в Питер, да?
- Да…
- Тебя не было в тот день в офисе. Но мне тогда показалось, что я видел тебя в Шереметьево.
- И что?
- А сейчас я ЗНАЮ, что ты там была. Ты приходила проститься?
- …………
- Ты знала?
- Нет… Это нельзя назвать знанием… может предчувствтвием.
Зойка… Наконец, всё встало на свои места. Как хочется прижаться губами к этой трогательно тонкой, голубой, пульсирующей жилке на твоей шее. Теперь… когда меня не сдерживают никакие моральные обязательства. А они… Вполне проживут без меня, дети уже подросли, обеспечены на всю жизнь… Сама память моя о той жизни, притупилась, как присыпанная сверху двумя кубометрами земли с Даниловского… А что я имею на данный момент? Этой семье без кормильца - придётся не сладко… Ничего… У меня теперь есть, чем поделиться с ними.
- Расскажи мне о себе… Кто ты теперь?
Мы сидим в её «Хонде», в её изящных пальцах слегка подрагивает тонкая сигарета. Я рассказываю то, что успел узнать о себе, о Розанове. Рассказываю о психушке, как сам едва не свихнулся. Она слушает молча… даже не слушает – впитывает.
- Я не верила, что тебя больше нет, и как хорошо, что я так и не свыклась с этим. Ты спросил меня как-то – почему я никак не выйду замуж…
- Я помню… ты отшутилась.
- Теперь понял?
- Зойка… Пять лет…
- Шесть… с первого взгляда.
Она зажимает мою руку своими ладошками. Хочется обнять. Сдерживаюсь, чувствую – рано ещё… ей надо свыкнуться. Хорошо, когда вот так, без слов, даже с закрытыми глазами, можно чувствовать мысли, эмоции и настроение.
- Зоенька… Как ты сейчас работаешь? С кем?
- Ни с кем. Сдаю дела. Я почти не работала эти два месяца. Ты так отладил этот механизм, что он заметит, как остался без руководства - через год, не раньше. Я сразу приняла решение, что работать здесь больше не буду. Через неделю тут появилась Марина Николаевна в сопровождении Валентина Дмитриевича.
- Валька-встанька? Из Люберецких? Уже обхаживает её?
- Не без этого.
- Свято место пусто не бывает… Быстро же она… Ну да бог с ней, всегда отличалась неразборчивостью в людях, больше внимания внешности уделяла.
- Васька тоже собирается…
- Есть куда?
- Есть. Мы туда вдвоём идем. Потом расскажу. У нас ведь теперь время есть?
- Есть. Уверен, что есть. Всё, что мне осталось – всё наше!
- Тебе ещё долго – лежать? И что там пытаются вылечить?
- Не знаю. Хотя с другой стороны – неплохо было бы разделить воспоминания… провести какую-то чёткую грань между ними. Мои воспоминания наложились на воспоминания Розанова и его юность воспринимается мной, как моя. Прошлое настолько плотно переплелось, что я не замечаю, не вижу точек перехода из одного в другое.
- Бедный…
- Ну, не на столько… Кое-что мне всё же удалось унаследовать.
- Как?
- Везение, судьба... Не знаю. Анонимный счет в MetaBank, вот карточка...
- Как ты смог её сохранить?
- Может, вылетела вместе с документами во время аварии - документы милиция собрала, а карту мой напарник обнаружил и с собой прихватил, и в документы сунул? Я её в барсетке с документами обнаружил. Я узнаю позже…
- И много там?
- На нашу пенсию – хватит.
- Не пойду в офис! Я и приехала-то сегодня – больше по привычке. Поехали ко мне?
- Поехали… Только давай ненадолго заглянем на Даниловское, а?
- Себя проведать? Тебе это надо?
- Необходимо. Надо, чтоб хоть что-то встало на своё место. Нет мне покоя, пока не от чего оттолкнуться.
Вот и мой участок. А фамилии на надгробиях – сплошь Ройзманы. Пирамидка из венков, свежий московский суглинок. С фотографии на меня смотрит незнакомый суровый мужчина с грустными глазами. По дате рождения он старше меня. Рядом могилки родителей. Фотографии и тут – незнакомы мне. Становится не по себе.
- Это я?
- Ты не узнаёшь? Как так?
- Нет. Потом попробую разобраться.
Поправив ленточку на венке, отхожу в сторону. Заглядываю Зойке в лицо. Можно было и не смотреть. Я чувствую её теперь. Нет уже в ней горя. Остался только оттенок грусти на общем фоне радости.
Зойка жила одна. Отец её солидный чиновник. Несколько лет назад его с повышением перевели работать в Питер. Там он и остался. Вдовец, там он сошелся с женщиной и возвращаться он уже не собирался, благо дочь уже состоялась как личность, имела хорошую работу и особой заботы не требовала.
По дороге я попросил Зойку остановиться. Купил ей сам - первый букет цветов от себя. Лучший букет из тех, что были в наличии. Она любит белые лилии. Обналичил ещё десять тысяч зеленых в нескольких банкоматах, это будет моя отмазка для Лены (ездил, долги собирал).
- Возьми эту карточку. У тебя она целее будет. Запиши код, на всякий случай.
- Не буду, не хочу больше случаев!
- Запоминай… этот счёт изначально предназначался для тебя. Я перевод на него сделал за несколько дней до полёта в Питер.
Диктую четыре цифры и знаю, что она всё запомнит как надо, хочет она этого или нет. Мне бы такую память…
Перекусили в тихом ресторанчике. Взяли в ближайшем магазине бутылочку неплохого бордо - домой. К вечеру легкая неловкость и скованность исчезли. Мы сидели на широком мягком диване обнявшись и говорили, иногда промачивая горло бокалом бордо. Говорили… говорили, когда зажглись фонари на столбах, говорили, пока не погасли огни в окнах дома напротив.
День пятнадцатый (покаянный)
Я так и проснулся на диване, заботливо укрытый пледом. Тот же трюк, как со вчерашним пробуждением не прошел. Стоило мне открыть глаза, как в квартире запахло свежесваренным кофе. Видимо, она так и не ложилась. Я знаю, что она чувствует, как я проснулся.
- Серёжа. Иди умывайся, и - на кухню. Я кофе тебе сварила, как ты любишь.
Зойка всегда предугадывала мои желания.
Кофе, сваренный ею, всегда необычайно вкусен.
- Тебе не пора появиться дома?
Если б я не чувствовал её настроение, я мог бы подумать, что гонит, выпроваживает, но в ней - только волнение за меня.
- Тебя могут начать разыскивать с милицией… Вспомни, откуда тебя отпустили. Отпустили ведь… И денег ты хотел им принести.
- ????
- Я вижу тебя лучше, чем ты сам.
- Спасибо, Зоюшка…
- Запомни мой номер и позвони, как только сможешь… Я уже больше не смогу без тебя. Пока ты ничего не знал, было проще.
Дверь открыл Антон. Хмурый. Заговорщицки подмигнув, я вошел в квартиру.
- Па, ну что ты делаешь? Мама сама чуть с ума не сошла.
- Я старые долги выбивал, сын… Смотри сюда…
Какой он ещё маленький… даже дыхание остановилось при виде пачки долларов. Недоверие исчезло. Сейчас посыплются вопросы…
- Откуда столько?
- Места знать надо!
Он миленько улыбнулся… (Эх… все дети одинаковы)
- Па… а знаешь, мне чего хотелось бы?
- Это к матери. Она у нас будет казначеем. Я всё сейчас отдам ей, где она?
И увидев, как на его лицо наползает разочарование, затмевая свечение близкого исполнения какой-то его маленькой, детской мечты, шепотом спрашиваю.
- Сколько? Он сглотнул…Это действительно так необходимо? Кивок головой… Настолько, что ты готов на полгода дежурства по кухне посудомойкой? Быстрые кивки. Глаза опять светятся… Я дал ему три сотни, оставшиеся со вчерашнего дня.
- Помни, что обещал!
Неудивительно, что Лена не слышала, как я вошел. В этом маленьком объёме кухни – шуму было как на вокзале. Шкворчит на плите сковорода, гудит стиральная машина, льётся вода в мойке, гремят тарелки, чашки, приборы. И она ещё умудряется краем глаза смотреть маленький телевизор, который тоже добавляет свою лепту в общий звуковой фон. Извиняющимся жестом легонько трогаю за плечо.
- Ну, разве можно так? Я ж за тебя отвечаю! А ты? Хоть бы слово сказал или записку оставил. Вдруг что случись… Ну и где ты шлялся?
- Деньги зарабатывал.
Вру, не моргнув и глазом. Расскажи я ей правду, будет ли ей легче даже если поверит? А так псих я и, взятки с меня гладки. Не надо на меня повышать голос. У меня начинает от этого болеть голова. А сам выкладываю на столик деньги. Тон тише, почти шепотом…
- Ты что? Ограбил кого?
А слезы уже пробили дорожки на щеках. Быстро у неё… Нервы, видимо, ни к черту…
- Посадят ведь или думаешь один раз в психбольнице побывал и уже неподсуден?
- Долг я забрал, задаток. Оставлял одному дельцу, чтоб «Вольво» пригнал, а теперь подумал, что не до жиру… вот и забрал. Халтурные все…
- Мне б такую халтуру…
- Иди ко мне в кабину напарницей. Вот только спать по очереди придётся. Вот мы уже и улыбаемся…
- Ванька на тебя обижен. Он пивом затарился, хорошо ещё шашлык не успел купить.
- Не беда… в следующий раз.
А будет ли он… следующий?
В больницу меня провожали всей семьёй. Антон не дал мне нести сумку с едой тащил сам. Предложил ему съесть по дороге половину, чтоб легче было. Весело и обыденно проводили. Следующий визит в пятницу. Мне даже лучше, что не в среду. Время на обдумывание. Одет я теперь как спортсмен. Перевели в общую палату. Все вроде нормальные, даже не скажешь, что психи. Один только всё время язык высовывает, как с подбородка что-то слизнуть хочет, думаю, непроизвольно. Говоришь с ним, говоришь, а он только фразу закончит и сразу языком - ррраз. На улице, запросто по тыкве за такое схлопотать можно. Может потому и лежит, что уже приласкали…
День шестнадцатый (- Доктор, помогите!)
Ирина Владимировна отметила, что внешне, я стал выглядеть намного лучше. Неудивительно. Спортивный костюм - это вам не безразмерная, выцветшая пижама. В ней сам боишься того, во что одет. Да и свежий воздух. А самое главное, это Зойка… я теперь знаю - ради чего живу! Делиться своими соображениями по этому поводу я не стал. Единственно, попросил, что-нибудь от температуры. Простыл я, наверное, утречком возле офиса.
Никогда не болел… В детстве помню разок, была температура, а потом и болеть-то некогда стало. Под вечер заговариваться начал, но тут этим никого не удивишь, кто-то лоб потрогал - температура зашкалила. Трясучка какая-то… таблетку запить – мензурку в руках не удержал. Вызвали дежурного терапевта. Что-то послушал в груди… Дышите - не дышите… А мне уже и дышать-то нечем, не хватает воздуха, и вздохнуть-то толком не могу. Не расширяется грудная клетка как-будто, и подняться нет сил. Хочется свернуться калачиком. Знобит. Терапевт, пробормотав что-то про анафилактический шок, заволновался, убежал куда-то. А у нас, у Розановых, никогда никаких аллергий не было. Вернулся с медсестрой. Укол. Ну, это, пожалуйста, я привычный. Тепло стало, можно вытянуться на кровати. Ноги что-то держит. Маринка навалилась, морда злая, сама лохматая. Васька наклонился – спрашивает что-то, а я не слышу… звон только. И мы уже едем из Шереметьево. Рядом за рулём Лёха, неделю назад он новую БМВ принял. Ворчит теперь, что «мерс» лучше был, реже капризничал, а у этой теперь мозги совсем сложные стали, вот она и заморачивается от большого ума. На ходу открылся капот, и оттуда полезли мозги сквозь разбитое лобовое стекло и придавили меня к торпеде. И опять дышать стало нечем. А потом наоборот… я сам стал воздухом… И так легко дышится… или НЕ дышится, но мне и не нужно… И я оставил наследство. И Зойку. А Зойку нельзя оставлять… она просила. Да-да… она сказала, что теперь без меня не сможет. И «Боинг» идет на посадку… А солнце везде такое яркое, что посадочных полос не видно. Вот одна… Нет, не полоса - просто шоссе, пустое шоссе... Как я отсюда буду добираться до города? Ещё несколько взмахов крыльями и тормозим. На юз тормозим. Я торможу… я упираюсь ботинками в асфальт. Подмётки греются, ноги жжет… А-а-а-а-а! Горячо! Больно! Покачиваясь, планирует пёрышко из крыла. Зависает перед лицом. - Вставай! Вставай!!! Квартиру спалишь, пьянь! Хлёсткий удар по лицу. Ещё один. Уху перепало… Звон стоит… Что же происходит?
Пёрышко уже и не пёрышко, а крашеная блондинка средних лет. Поливает из чайника мои ноги, зачем? Пар идёт, пахнет горелой тряпкой. Всё тело трясёт.
Снимаю ноги с дивана. Откуда диван? Должна быть койка… Мадам какая-то бешеная. Мат через слово. Как земля таких выдерживает, опровергающих своим существованием все красивые слова, что были сложены о женщинах? В комнату зашел какой-то мужик. Приподнял меня за грудки с дивана и шмякнул об стену. За что? Добавил ударом кулака в зубы. А у меня и сил нет ответить… только непонимание и злость. Вкус крови во рту взывает о мщении, а сил нет совсем. Только мелкой дрожью трясётся каждая мышца и крупной - желудок. И кружится голова, того и гляди вытошнит. Они ушли… Кто такие? Где я? Хлев какой-то, свинарник. Дверь не поддаётся. Как же плохо внутри меня… Черно-белый телевизор… сто лет таких не видел. Да… пьют здесь немало… целая батарея под окном… Все до единой бутылки - из под палёной водки. Тошнит от одного взгляда. А этому мужику - явно жизнь недорога.
За окном темно. Ночь. Телевизор конечно не работает. Дверь закрыта на замок. Да и сам я не в том состоянии, чтобы высадить её… И ещё… я – пьян. Но не помню, чтобы я с кем-то пил. Ладно… утром откроют. Всё равно, мне больше ни до чего нет дела. Только бы не вывернуло… Только хочу спать, спать, спать… всё остальное – по пробуждении…
День семнадцатый.(убойный)
Подняли меня сонного два сержанта. Попытка покочевряжиться привела лишь к тому, что мои руки, скованные наручниками, оказались выше головы. Окончательно проснулся я уже в козлике, в корзинке для овощей, что бывает сзади во всех милицейских машинах. По приезду в отделение выгрузили меня уже чуть мягче. Несколько придающих направление пинков коленом и я уже сижу в обезьяннике, растирая запястья. Хорошо бы разобраться, где я и что со мной. Психушка – чужая квартира - ментовка. Связь интересная… причинно-следственная. Неужели я что-то украл? Не могу сопоставить тихую палату в психушке и эту злобную гарпию с чайником. И откуда синдромы жуткого, убийственного похмелья? К головной боли я почти привык. Но чтоб вот так переворачивались внутренности?
- Репьёв! На выход!
Кряхтя, поднимаюсь. Дрожит каждая жилка. Вот это отходняк… никогда такого не испытывал. И сознание – почти плывёт. Того и гляди, в обморок хлопнусь. Отвели в кабинет. За столом капитан, примерно моих лет. На столе протокол, в висках седина, в глазах лёд.
- Садись.
Почти падаю на стул.
- Ну что звезда отечественного футбола, а? До чего докатился… Пьёшь беспробудно, жену бьёшь по пьяной лавочке… Поджег квартиру… Совсем опустился. Посмотри на кого похож стал… БОМЖ, да и только. Эх… а какой футбол показывал… Сколько надежд!
- Капитан, я не вполне понимаю, что происходит… В чём меня обвиняют?
- С первого раза не дошло? Совсем мозги пропил. Повторяю… Твоя жена, Репьёва Наталья Васильевна, составила заявление, из которого следует, что муж её - Репьёв Сергей Анатольевич, будучи в нетрезвом состоянии, так как является потомственным алкоголиком и аморальным типом, избил её. Когда же она при содействии соседа, прибежавшего на её крики, заперла мужа в комнате, дабы прекратить его дебош, произвёл почти удачную попытку поджечь постель с целью нанесения максимального вреда её жизни и имуществу… Просит оградить её от посягательств мужа на её жизнь и посадить его – т.е. тебя в тюрьму, на самый большой срок, какой только предусмотрен для такого преступления… Вот… Содержание жалобы ясно?
Осторожно киваю головой. Не грохнуться бы.
- Что будем записывать по существу объяснения?
- Не знаю… Ничего такого я, кажется, не делал.
- Может быть и так… Эх, Репьёв! Я ж столько раз видел на тебя на поле. Каждый матч – гол. Из таких невозможных ситуаций забивал!
А про жену твою – всё знаю. Ты думаешь, соседи – для чего дадены? Чтоб всё видеть! Она ж тебя и споила, чтоб не мешал её проделкам. Тебя поит палёной водкой, а как уснешь – этого домой приводит. А мир не без добрых людей. Люди видят, своему участковому тук-тук. Жалко им тебя, соседям твоим… Все как один говорят – хороший человек Серёга, вот только с женой ему не повезло – гулящая попалась, вот и пьёт с горя. А я людям верю…
- И что теперь?
- Вот заявление, я обязан отреагировать…
- Ничего не помню.
- Это тебя хахаль ейный по зубам приложил?
- Наверное, был там какой-то.
- А поджигал?
- Нет.
- Может, курил и заснул? Написано ведь поджег постель….
- Может…
- Репьёв, слушай меня внимательно и запоминай. Последний раз вхожу в твое положение, в память о твоих былых футбольных заслугах. Отпишем на этот раз, что застал ты её с этим соседом, но и в состоянии аффекта поскандалил. Хорошо, что нет справки о нанесенных побоях, думаю, и не будет. Потом… Слушай внимательно… Потом выпил с горя и уснул с сигаретой. Так?
- Видимо…
- Сам не пострадал?
- Ноги обжег.
- Ноги? Это ж что ж ты, пальцами ног сигареты держишь? Похоже это их проделки, да вот только на бабу твою, где сядешь, там и слезешь… Эх, Репьёв! Сживет она тебя со свету. Либо водкой траванешься, либо посадят. Ты квартиру на неё еще не отписал?
- Не знаю.
- По прописке она на Севастопольском числится…Возьмись за голову. Ты же в нападении такие комбинации разыгрывал, в тренера бы опять пошел…Пить бросишь, может восстановят? Пацанов бы тренировал… Сам видишь, во что наш футбол превратился. Я бы словечко замолвил в дирекции Торпедо, знают меня там. Ты только бросай это дело – не умеешь пить, не пей вовсе. А то давай на лечение, а?
- Я сам. Не смогу – закодируюсь.
- Ну вот! Другое дело, а то всё раньше говорил: - «Моя жизнь, как хочу, так и живу!». Тренером если восстановят – моих пацанов возьмешь учить?
- Дожить надо.
- Вот это ты верно подметил. Дожить, пока она тебя в могилу или в тюрьму не свела. Вот тут подпиши… И вот тут… И вот тут. Эх, не там автографы ставишь. Раньше, небось, пацаны да девки толпами стояли, выпрашивали…
- Не помню я…
- Эх, что паленая водка с людьми делает. Свободен! Надеюсь, последний раз в отделении видимся.
Поднимаюсь со стула и иду к двери. Покачиваюсь. Зеркало на стене при выходе из кабинета. Губы как у Поля Робсона. Фиолетовые даже. Глаза красные, в прожилках. На носу венки вьются. «Синяк» на ходовых испытаниях. И как с такой мордой я мог управлять своей маленькой автоимперией? А как с такой рожей к Зойке подойти? Поломать ей всю жизнь? Да ни за что!
Я вышел на улицу. Весна в самом разгаре. А ведь я даже не знаю, куда мне идти. Надо было у капитана спросить адрес, где живу. Не бомжевать же, в самом деле. Тут из желудка подкатило опять. Поковылял за угол. Возвращаясь, успел увидеть, как за капитаном закрылась дверь «Соболя» и он уехал. Дежурный, вдоволь наизгалявшись на до мной, назвал адрес опорного пункта, куда уехал участковый. Пятнадцать минут блуждания по дворам, и я на Нагорной, в нескольких кварталах от Зойкиного дома. Нашел нужный номер дома. Вход со двора. Опорный пункт. Закрыто. Ждать или опять пойти к отделению?
- О, кого я вижу, Серега!
Оборачиваюсь, передо мной стоит явный хроник. Если отбросить типаж лица, то характерные черты лиц у нас одинаковые, как в зеркало смотрюсь. Молчу.
- А все только и говорят – футболиста, мол, повязали. Дело шьют, за то, что жену дома живьем спалил. А ты вот он… Врут люди?
- Не врут, а привирают.
- Ничо себе привирают… А фофан тебе, Пушкин поставил?
- Козел один. Я позже с ним разберусь. Тебя-то, как звать?
- Меня не зовут – я сам прихожу.
- Ну и иди тогда, своей дорогой.
- Серег! Ну, ты что? Били что ль?
- Досталось слегка…
- Ну, посмотри на меня… ну? Федя я…
- Федя… Блин… редкое имечко…
- Да нет... Я тоже Серёга… Федя это по фамилии… Фёдоров. Ну? Узнал?
- нет…
- Да… приложили тебя… долбили?
- Ничего не помню… Ни кого не помню…
- Давай обмоем, что отпустили… может и память проснётся.
Тело, при слове «обмоем» - точно проснулось. Как у собачки профессора Павлова. Сработал рефлекс, всколыхнулись внутренности. А там, где двенадцатиперстная кишка, как будто включился пылесос… и начал засасывать в себя мой желудок. Руки автоматически опустились в карманы куртки, пошарили и вытащили несколько монет и початую пачку «Явы» перекрученную в штопор. Когда-то я уже бросал курить…
- Нету…
- А дома?
А почему бы и не попробовать?
- А где я… Проводишь?
- Ну, так… чего тут идти-то?
После того, как я в третий раз свернул не туда, у него возникает вопрос:
- Денег нет что ль? Или тебе совсем память отшибли? Не хочешь угостить, так и скажи, а то увязался за тобой, а у самого, дел может, невпроворот.
- Да не помню я, где!
- Ну, ты чо? Никак к дому дорогу забыл?
- Сказали, со всеми пьяницами теперь так поступать будут. Негласный приказ вышел от МВД и Минздрава… Попался – бить, пока пить не бросит или пока инвалидом не станет, или пока не сдохнет… И никакого следствия, мол, таким подобрали… Чистый город – называется.
- Серёг, если б я тя не знал, подумал бы, что гонишь. Совсем оборзели. И управы-то на них никакой. Раньше хоть в прокуратуру можно было жаловаться… И чо теперь делать-то?
- Либо завязывать, либо присматривать место на погосте.
- Не имеют права!
- Ты им это скажи… и забудь о правах, пока выпивши.
- Ну, куда идёшь-то? Вот твой подъезд.
- А код?
- Ну, ты даёшь… Откуда ж мне?
Дверь в подъезд открыла девчушка лет двенадцати. Поморщив носик, поздоровалась со мной, по широкой кривой обошла Серёгу стороной.
- Пятый этаж, квартиру не знаю… Это уж ты сам вспоминай. Эх, что с человеком сделали… Болит?
- Немного…
Из четырёх дверей выбор безошибочно пал на самую обшарпанную, с порванной в нескольких местах обивкой и торчащей из-под неё ватой. Ключ провернулся с готовностью заждавшегося питомца… Дома никого не было. Единственная открытая дверь в комнату – в «мою», вторая закрыта на замок.
Всё тот же строй бутылок у батареи. Грязь, пыль, заляпанная жирными руками полировка платяного шкафа. Залитый чем-то расцарапанный письменный стол. Расшатанный стул, рядом древний табурет с прорезью-ручкой в квадрате фанеры сидения. Я думал, что все такие табуреты, безвозвратно остались в детстве.
Поверхностный обыск финансов не добавил, зато я нашел пенсионное удостоверение спортсмена и сберкнижку, при виде которой, глаза тёзки жадно загорелись.
- И не мечтай… Там денег всего на пару бутылок.
Правда - пару бутылок лучшего армянского коньяка, который можно найти в Москве, но я не стал вдаваться в подробности…
В шкафу – единственный костюм в мелкую полоску… не новый, не модный, но всё ещё держащий форму. Отослал тёзку домой, пообещав, что выйду через час. Вымылся под душем. Не помню… брился ли я раньше с таким страданием. Лезвие одного из первых появившихся в России «Жилета» было не острее кухонного ножа. Порезался, кусочек газетной бумаги с успехом заменил пластырь – через 10 минут не было и следа пореза. Одеколон видимо, был в ванной недоступной роскошью. Вентиль крана не закрывается до конца и продолжает, тихо поскуливая, течь быстрой капелью. В полочке, под самым потолком, обнаружился раритет – крем после бритья фабрики «Свобода». Кажется, я начал привыкать к грязи, мне даже понравился холодок от крема на горящей коже подбородка. Нашлось в глубинах трехстворчатого шкафа и смена чистого белья и смятый галстук. Галстук пришлось погладить - накрутив на бутылку с горячей водой и раскатать по уже чистому столу.
Когда я вышел из подъезда, неся в руках пакеты с пустой тарой, мой проводник, даже не узнал меня, скользнув взглядом, как по пустому месту. Пришлось его окликнуть.
- Серёга… ну, ты даёшь… Правда, решил завязать? Ну-ну… посмотрим, насколько тебя хватит…
- А если надолго? Пойдешь за мной, той дорожкой, что я тебе протопчу? Или позволишь бить себя каждый день? Ты же не всегда был такой, как сейчас, а?
- Я это… Реставратором работал.
- Как раз то, что мне надо! Поможешь отреставрировать квартиру. А спортом занимался?
- Тяжко у тебя с памятью… Ой, тяжко… Они там ничего больше тебе не стряхнули? Бегал я… от алиментов. И не смотри так на меня… она нагуляла, а мне платить? Нашла дурака… Ладно… давай к делу… сейчас берем пузырёк, идем к тебе, я тебе список составлю, что купить надо.
День двадцатьтретий
Через неделю квартира была, как новенькая. Сам работал, с Сергея не слезал. Да и некогда ему пить было. Устроились работать на Торпедо. Я пока по спортинвентарю, он в отдел эксплуатации. Не пьём совсем, ему, во всяком случае – некогда. Работа, потом спортзал, потом ремонт. Уже никто не сказал бы, что мы – два конченых алкоголика. Неделя, а лица посвежели, мышцы приятно ломит наливающейся силой, сауна, чистота… Как сильно человек зависит от окружающей среды, которую выстраивает вокруг себя.
Жена появилась в конце недели, в воскресение. Когда мы расставляли мебель на кухне на новом линолеуме. Никто не слышал, как она вошла. Но, как уселась на пол – не услышал бы лишь глухой. В сумке разбились бутылки. Я деловито подтёр тряпкой разлившуюся водку. Ноздри подсказали, что палёнка. Выжал тряпку в раковину, вытряхнул из сумки в новое пластиковое ведро, осколки. До чего приятно было смотреть на растерянную, ошарашенную мегеру… Мы молча ухмылялись, взирая на поверженного врага, с необозримой высоты своего положения.
- Знаешь, Серёг… А ведь ты прав на все сто! Оно того стоило! Жаль, мне некого так удивить…
- Меня удивил.
- Ты не в счёт.
- Ты закодировался?
- Нет… Сами мы… Что мы, не мужики что ли? Сила воли и желание! Правда, Серёг, а?
- Ну, что Наталья? Присаживайся, побеседуем. Как дальше жить будем? Что теперь плакать-то? Надо что-то решать.
Вместо конструктивного диалога на высшем уровне, она подхватилась и пулей вылетела из квартиры.
- Скажи мне кто месяц назад, что я такую победу буду отмечать пепси-колой – в морду плюнул бы… А теперь ничего. И тортик – класс!
- Давай разбегаться. Пробежку никто не отменял. Сегодня последняя километровая. Завтра с утра на полтора пойдём.
Пробежались, повисели на турнике, попрощались. Дверь закрыта на два оборота… Я всегда закрываю на один, нет смысла тратить время. Дверь настолько хлипкая, что от желающего за неё попасть, не спасут даже три оборота. Может, мегера приходила? Включил свет, прошел на кухню. Молока, что ли попить? Шорох за спиной, а оглянуться не успел. Только поплыло всё перед глазами… не попасть бы головой в батарею… По губам течет водка… обжигая рот, протекает вглубь… Глотаю, захлебнулся… Кашель такой, что нечем дышать… Связан, не пошевелиться даже… Любовничек… Дай, только освобожусь, уж я тебя напою водочкой… О, и мегера тут… И не закричишь… Зато она кричит, и громко кричит
- Зачем в ковёр-то замотал? И какую ты ему водку даёшь? С ума сошел? Он сам, сам, должен был на неё наткнуться! Господи, ну почему мне так везёт на идиотов? У него голова разбита! Что я теперь в милиции говорить буду? Господи… только нормальным становиться стал! Ну, кто тебя просил?
- Он нормальным станет… ты с ним, а я? Думаешь, я не видел, как ты на него сегодня смотрела, пока он бегал? Нет уж, спился, так спился… Вот и помер, обожравшись дешевого пойла.
- Да кто мне поверит? Сам себе голову разбил, а потом обмыл это дело? Кто в это поверит? И квартира… Господи… Ты же меня без квартиры оставил! Он и на работу, наверное, устроился. И дружок его трезвый ходит. Все подтвердят, что он закодировался…
- Вот и сорвался! Все они с кода срываются! А ты глотай, глотай милый. И будет тебе хорошо…
Наталья, выходя из кухни, набирает куда-то на мобильном… Этот, тварь, следующую открывает. Что же мне держит голову? Это он коленями зажал… Если не захлебнусь, то помру просто от количества водки… Зубы хрустят о железную ложку… Всё… Вот всё и кончилось… Тихо… спокойно… мирно…
Кажется, я начинаю догадываться, что такое - этот холодный туман и ощущение полёта… С моим телом – опять что-то произошло… наверное, я опять умер. А жаль… Ведь он неплохой мужик – этот Репьёв. Оступился в какой-то момент, расслабился, а потом заскользил по наклонной.
Наклонная… Скольжение… глисс… наклонная… Глиссада… это же кривая снижения, выполняемая самолётом для посадки…
Ещё не открыв глаза, ощущаю присутствие старой знакомой – головной боли… Медленно подтягиваю правую руку к голове. Осторожно, боясь наткнуться на выступивший наружу мозг, прикасаюсь к виску. Ого! Вот это шишка! Кудрявые волосы… Это мои кудри… Под пальцами сухо. Крови нет, это уже хорошо. Не спеша, открываю веки. Хлестко бьёт по глазам свет, больно, как веткой орешника. Веки тут же захлопываются… Ещё одна попытка. В тонкую щелку – не так больно, но зато и не резко: табуретка на боку, цоколь от разбитой лампочки, осколки. Кисть руки. Сжимаю пальцы правой руки – не моя… Теперь левой… Пальцы сжимаются в кулак. Что бы убедиться окончательно, складываю из пальцев кукиш. Нехотя, не сразу, но пальцы повторяют фигуру… Вот так-то! Не так я и прост… и живуч к тому же! И что со мной на этот раз?
Странно… пальцы руки слушаются, а сама она - нет. Я пытаюсь приподняться, а рука норовит выскользнуть из-под меня. Да и не чувствую я её вовсе. Правую я чувствую. Ухватился… за что? Ножка кухонного стола. Сел, оперевшись спиной о стену. Тысячи впившихся иголок напомнили о существовании левой руки. Значит – чувствительность скоро вернётся, рука просто затекла, пока я лежал в неудобной позе. Голова, ты моя, голова. Кружится, но я упрямо, упираясь спиной, поднимаюсь на ноги, скользя по стенке.
Здесь где-то должна быть ванная… там, где туалет, там, где несколько выключателей сразу… Туалет… мне пока сюда не надо. Нашел ванну… со второй попытки из двух возможных. Хи-хи… А выключатель света в ванной, с третьей из трёх. Где же ты - везение моё? Разглядываю в зеркале шишку. Большая, но крови нет, лёгкая царапина и кровоподтёк под кожей. Главное - я опять живой… Были б кости, а мясо нарастёт.
А что произошло со мной-футболистом? Не убил бы меня… нет, уже его, Репьёва – этот ненормальный. Надо бы туда… Срочно. Или в милицию позвонить? А что я им скажу? Откуда я могу знать, что там произошло? Однозначно подумают, что сообщник. Какой же там телефон? Вспоминай… вспомни! Там ещё на этом допотопном аппарате с дисковым набором, в специальном окошечке… простым карандашом был написан номер… Не помню!!!
Я и не набирал его ни разу… не было нужды. А если позвонить Серёге? Трубку взяла его мать-старушка, милая и душевная женщина, немало выстрадавшая на своём веку.
- Здравствуйте, а Сергея можно к телефону?
- Здравствуйте, а вы знаете – его нет дома.
- Как жалко!
- А кто его спрашивает?
- Это Сергей…
- Серёжа, а он к вам пошел, с час назад. Только домой зашел и сразу говорит, забыл что-то. И ушел к вам. А разве он не у вас?
- Нет. Это он, наверное, к другому Сергею пошел. До свидания…
Насчёт Репьёва – можно успокоиться, Серёга его в обиду не даст. Не зря целую неделю вспоминали, что такое – человеческое достоинство. Сейчас надо заняться собой.
Третий раз меняю в марле мелкое крошево льда, соскобленное в морозилке холодильника. Наверное, хватит, шишку уже ломит от холода. Так и мозги застудить недолго. Голова болит меньше. Сопоставив детали – понял, что произошло здесь. Вероятнее всего, я полез менять лампочку в люстре на кухне. Подломилась ножка табуретки и, падая, я, скорее всего - приложился виском о край кухонного стола. Нет… сегодня я больше лампочку менять не буду, да и свет на кухне мне ни к чему. Всё равно есть не буду – и так тошнит.
День двадцатьчетвёртый
Утром голова уже не болела. Лишь больно дотронуться до шишки, которая стала спадать и желтеть. Странно это… как-то очень быстро идёт заживление…
Пожарил себе яичницу с беконом. Растворимый кофе… Размышляю о сути того, как и что со мною происходит… Меня переносит из одной жизни в другую или из одного мира в другой, или просто - из тела в тело. Моё тело – я, как Ройзман, мертв. С этим не поспоришь после того, как видел свою могилку. Хотя я и не воспринял её, как свою… и лицо на фотографии мне не знакомо. А вот сами соседние могилы, их оформление – знакомы донельзя. Я, Ройзман – погиб… Погиб, но не умер окончательно. Видимо, правы были поколения верующих, рассуждавших о душе. Вместо окончательного небытия – моя душа проецируется на сознание других, но в чём-то похожих на меня людей. Не вижу пока ничего общего, кроме совпадения имени и заглавной буквы фамилии. А может все так умирают? Нет… иначе весь мир не вылезал бы из психушек со своей амнезией. Но у меня амнезия избирательна. Я прекрасно помню - кем был, что делал… и не только в первой жизни, но и в других, коротких. Я, наблюдая себя в зеркале (в чьём бы теле не был) всегда воспринимаю себя как себя. Со своей нынешней внешностью и нынешней фамилией. А лица родителей нынешнего – становятся родными мне. Это видимо, чтобы не было шока и чтобы не терять управления телом… Перенос осуществляется в момент, когда оба тела свободны от сознания. Я погибаю, разбившись в БМВ и тут же рядом – бессознательное тело Розанова. Потом анафилактический шок и в пределах десяти километров – умирающий от палёной водки Репьёв... Захлебнувшийся или отравленный Репьёв передаёт моё эстафетное Я – Русакову… Ага… вот кто я такой… Я Русаков Сергей Юрьевич 1970 года рождения. Опять фамилия начинается с «Р» и моё имя Сергей. Ну что ж… пора знакомиться.
Помыв посуду, я отправляюсь на поиски моего сегодняшнего прошлого. Надо воссоздать картину жизни того, кем я есть теперь. Поиск документов недолог. На журнальном столике – барсетка. Паспорт, права, документы на машину Фольксваген «Гольф» 2002 года. Удостоверение инструктора автошколы… Хм… Работой я обеспечен, учить думаю, что смогу, большой опыт вождения у меня имеется. А в паспорте штамп, свидетельствующий о том, что брак с гражданкой Русаковой Алёной Петровной, что до свадьбы носила фамилию Гузенко – расторгнут 5 лет назад. В браке я состоял 4 года, детей нет... во всяком случае, в паспорте записи об этом нет. Прописан по адресу - Севастопольский проспект, дом, квартира… Опять, в одном и том же районе на юге Москвы.
Несколько фотоальбомчиков проливают свет на «мою» взрослую жизнь. Детско-юношеских фотографий нет. Почти все кадры посвящены автогонкам ралли.
Вот я в шлеме, возле размалёванного и залепленного рекламами «Гольфа» с двадцатым номером во всю дверь. Стекла у шлема нет и задор в глазах, удачно зафиксированный фотографом, заражает и сейчас.
А тут, возле ВАЗовской «восьмёрки», шлем в руках и рекламы на машине почти нет, если не считать большой наклейки «МММ» на заднем крыле. Зима… наверное, год 1992-1994.
Та же восьмёрка, на номере надпись: «…дное» и чуть ниже «…ковье-93». Может «Родное подмосковье»? Кажется, было когда-то такое ралли. Пьедестал почёта, на верхней ступеньке я и незнакомый паренёк.
А это уже больничная койка. Нога в гипсе подтянута к перекладине над кроватью. Голова в бинтах, левая рука до плеча в гипсе. На краю кровати тот паренёк… с пьедестала.
Интересное фото… Я на костылях, с букетом цветов в зубах. Пикник на природе, шашлыки, рыбалка… Стандартный набор фото из жизни… Нет только свадебных и ни по одной женщине нельзя сказать, какая из них была моей женой.
Продолжение обыска. Нижний ящик стенки занят автозапчастями в фирменных коробочках и пакетиках. Термостат, датчики, свечи, реле. Знакомые названия фирм поднимают со дна души грусть, и в носу становится щекотно… Во второй упаковке из-под свечей – солидный пресс зелени. Семнадцать тысяч восемьсот – привычно пересчитав, думаю, куда бы перепрятать понадёжнее. Не придумав ничего умнее, убираю туда же.
На улицу, в весну! Свежий запах молодой листвы пьянит. Молодые мамы с колясками, бабульки судачат на лавочке. Ряд машин на стоянке, однотипные ракушки. Вот это и есть мой «Гольф»? Я не запомнил номер в документах, но в этих цифрах чувствую что-то знакомое. Проверить брелком сигнализации, что прицеплена вместе с ключом зажигания к связке ключей от дома дело нескольких секунд. Нет, этот не мой, но зато с готовностью пикая, отзывается автомобиль из закрытой ракушки, стоящей рядом. На связке ключей, как раз есть полукруглый, от навесного замка. Прогулялся по дворам, пару раз пройдя мимо Зойкиного дома. От него до моего дома – рукой подать. Одни совпадения… Заглянул в магазин, без цели, просто так, даже не зная нужно ли мне там что-то. Вышел с пакетом апельсинового сока. Вообще-то я его не люблю.
Дома, поставил сок в холодильник рядом с двумя пакетами точно такого же. Так и стоял бы, тупо разглядывая эти три одинаковых пакета, но отвлёк звонок телефона.
- Сергей Юрьевич?
- Да, я вас слушаю.
- Здравствуйте, меня зовут Лиза. Мне посоветовала обратиться к вам Зоя. С самой положительной стороны…
- С какой стороны?
Я уже улыбаюсь… блондинку видно даже по манере разговора.
- С положительной… Вы знаете, права у меня есть уже давно. Уже целый год, а ездить я боюсь, особенно взад.
Удерживаю себя, чтобы не переспросить – «куда именно?». Ещё несколько таких оборотов и мне станет трудно себя сдерживать. Обучение обещает быть весёлым.
- Я так понял, что вы не учились вообще. Так?
- Вы знаете, я очень занятая…
- Давайте будем называть вещи своими именами.
- Давайте… Зоя сказала, что вы не просто сможете помочь… Что вы даже мартышку обучить можете так, что её ни один гаишник не оста-ановит. Я конечно не мартышка, но я хочу ездить сама. Такая красивая машина, а я никуда не могу на ней приехать…
- Где вы живёте?
- В центре, на «Пролетарской»
Эта фраза характеризует, что она не москвичка. Во всяком случае – не коренная. Как бы узнать, сколько я беру за урок… или за курс?
- Вам мои расценки известны?
- Конечно… А можно мы прямо завтра начнём заниматься?
- Вы, Лиза позвоните мне завтра вечером. Я к этому времени уже распланирую свои занятия и выкрою для вас время. Вы работаете? В какое время вы хотели бы заниматься?
- Я не работаю, а хочу заниматься прямо с утра. С двенадцати - до двух.
Живут же люди… это у неё называется – «прямо с утра»…
- Хорошо Лиза, звоните завтра, и мы уточним время и место.
Первое: - Зоя посоветовала… Не моя ли это Зойка? Имя довольно редкое сегодня…
Второе: - А какие у меня расценки?
Третье: - На какой машине я буду учить это белокурое создание?
И, наконец, четвёртое: - а смогу ли я научить мартышку, хотя бы держаться за руль, вместо косметички и мобильника?
А… Была - не была! Глаза боятся – руки делают. Просматривая записную книжку телефона, я наткнулся на номер Зойки. Тот самый номер, который заучил наизусть неделю назад. Опять совпадение или это уже системное явление? Может это всё сон?
И незачем было так сильно щипать себя за ляжку. Сидя на диванчике, разглядываю барсетку на столике… У неё ещё одно отделение, которое я забыл просмотреть. Теперь вытряхиваю всё… Визитница, немного наличных рублей, кредитка сбербанка, мелочь, техпаспорт на ещё один «Гольф» 2000 года выпуска и ключи от него. Неплохо… у меня два автомобиля. Если не смогу обучать, займусь тем, что когда-то неплохо умел – продавать машины. Я ещё раз вышел во двор, подошел к «Гольфу», снял с охраны. Осмотр убедил в том, что это учебная машина. Второй, дополнительный блок педалей в ногах переднего пассажирского места, знак «У» с присоской на крышу между передними сидениями и широкое параболическое зеркало, тоже на присоске. С машиной для обучения – всё встало на свои места. Машина есть и неплохо подготовлена. Сильно подмывает позвонить Зойке, но сначала надо обвыкнуться в новой жизни.
День двадцатьпятый.
Весь следующий день я потратил на самоподготовку и окончательный осмотр своего жилища. Влез в Интернет с ноутбука. Удивило, что все пароли были сохранены в среде Виндоус. Я такого нигде и никому в той жизни не позволял, но это осталось в той жизни, которую уже не вернуть. Нашел в сети сайт с билетами по правилам дорожного движения. Проверил себя, и результат меня порадовал: на двести вопросов всего одна ошибка, и та была сделана мной из-за последних изменений в ПДД.
Изучая свои выписки из «Склифа», из травматологического отделения 15 больницы, выяснил, что хотя они и спасли мне жизнь, но своих детей мне не видать никогда. Но утреннее пробуждение подсказало мне, что как любовник, я может, кому и сгожусь. Грустная новость, возможно, чуть приоткрывшая причину моего развода. Ни на одной фотографии, я не смог ни одну женщину – определить, как свою бывшую жену. Кто-то требует моего ответа на телефонный звонок. Записная книжка телефона подсказывает, что это Игорь Черняхов. Толку от этой подсказки… Если б ещё и место работы, и где познакомились.
Неопределённого возраста, бодрый, раскатистый голос весело осведомился:
- Серёга! Здорово! Как рыбалка? Много наловил-то?
- Я не поехал… что-то неважно себя чувствую.
- Старые раны? Поясница? Позвоночник? Ноги?
- Всё по чуть-чуть…
- Ну, ты давай, не расклеивайся, везунчик. Давай-ка как раньше. Напролом, назло врачам! Инвалидность ведь пророчили, а ты выкарабкался… и работаешь… и катаешься, и по бабам шастаешь. Я и теперь, как вспомню лохмотья, что от боевой тачки остались, так дрожь пробирает… А ведь за тот ДОП, так никто и не ответил. Четыре экипажа убились, и только мы одни из всех… жить остались. Ладно… проехали. Как в норме будешь – выходи на работу. Новая группа на подходе. Халтуры, небось, немного?
- Немного.
- Вот и выходи. Звони. А рыбалка – не беда, вместе скатаемся, на выходных.
- Поживем – увидимся… В том числе и на рыбалке.
- Пока…
Пока в трубке не зазвучали короткие гудки, я стоял и грелся, почти физически, от этого нехитрого разговора повеяло теплом старой мужской дружбы. Теперь я знаю, как зовут того, что лежал со мной вместе в Склифе, того, с кем я стоял на пьедестале.
Нашел на полке с фильмами о гонках и гонщиках старую и любимую мною в молодости картину «Лихорадка на белой полосе». А вечером, стоило мне только расположиться в кресле перед небольшим домашним кинотеатром, чтобы посмотреть раритетный фильм - позвонила Лиза. Конечно, договорились на полдень, у Новоспасского монастыря. Завтра я проеду мимо своего старого дома, и это тоже греет… А в «Серебряные ключи», в эти коттеджи, меня уже совсем и не тянет. Как будто там уже всё чужое. Опустевшее гнездо. Выдуло всю привязанность, как ветром - пух из подстилки гнездовья. Затушевалась боль от невозможности назвать своих детей – своими. И сроднился я теперь совсем с чужими мне людьми: Розанов, Репьёв, а сейчас Русаков… Жаль, что преследуют меня неприятности, заставляющие откочёвывать всё дальше и дальше от той, былой жизни. Только Зойкино притяжение, усиливающееся с каждым днём, напоминает мне о том, кем был я когда-то… кажется, так давно… был. Надо попробовать узнать, как там Розанов… Вышел ли из больницы? Вот его-то семья, без него не протянет. Небольшой крюк в пару километров, позволит мне понять, было ли это вообще… Был ли я Розановым? Или может - я тихо схожу с ума в своём одиночестве, отбив когда-то на гонках мозги?
День двадцатьшестой.
Наутро я не нахожу и следа от шишки. И лишь расчёска, задевая висок, слегка напоминает об ушибе. Первый раз вижу такую быструю регенерацию. Зажило за два дня. Раздвигая мелкие, непокорные, русые кудри - вижу легкую желтизну на месте синяка. От такого удара можно было погибнуть, а уж серьёзное сотрясение мозга – просто обеспечено. Но, вот он я – свежий и здоровый, как огурчик.
Интересная мысль… а может моя душа, моя жизненная сила, попадая в чужое тело - помогает выжить? Ведь Розанова приложило об столб так, что он был в реанимации, в коме… был пробит череп. У Репьёва – явно было отравление, сам оклемался, да и от алкогольной и никотиновой зависимости не осталось и следа.
Проезжая уже мимо третьего гайца, ловлю себя на том, что боюсь быть остановленным, как будто я угнал машину. Я пока не чувствую эту машину своей, но привычка это то, что приходит быстро. С автомобилями я связан не первый год, ездил уже кажется на всём, что выпускается в мире. Стиль вождения у меня остался прежним – спокойным и расчетливым. Вполне достойным инструктора по вождению. Сворачиваю с Третьего кольца в старый заводской район, к старому дому. Сам думаю о совпадении. Надо же так умудриться… погибнуть. Разбившись в ДТП, зацепить мимоходом того, кто поселился в моей бывшей квартире после меня. Жив ли ты, Розанов? Откачали ли тебя после аллергического шока?
На ловца и зверь бежит… Даже не заезжая во двор, вижу седельный тягач «Ман» без полуприцепа, с откинутой для доступа к двигателю, кабиной. Еще не видя лица, почувствовал в том, кто ковыряется в моторе Розанова. Вот он отложил инструмент и выпрямился. Знакомое, родное, как в зеркале лицо Розанова. На лбу черные полосы от пальцев, испачканных отработанным маслом. Широкая, открытая улыбка на лице. Я почти счастлив, что он жив… А он рассказывает что-то смешное другому, такому же перепачканному мужику. Лица не вижу, но догадываюсь, что это Ванька. Медленно проезжаю мимо, не останавливаясь. Потому, что холодок, прошмыгнувший волной мурашек по спине, при встрече взглядов, зацепил, кажется и его. И он, вмиг посерьёзнев лицом, долго смотрит в след моему «Гольфу». Я вижу его в зеркале заднего вида. Его окликает Ванька, а он всё смотрит, пока я не исчезаю за поворотом. Прощай, Серый… Поживем – увидимся… Надо бы ещё проведать Репьёва, может помочь чем?
Останавливаюсь у Новоспасского монастыря, на стоянке для автомобилей прихожан церкви. Яркое весеннее, не успевшее набрать летней, жаркой желтизны солнце, лишь приятно греет руки, лежащие на руле. Несколько пустых авто рядом. Часы на колокольне точны, но лишь два раза в сутки. Но, зато показания моих наручных часов совпадает с часами на щитке приборов. У меня ещё пять минут. А может и больше, наверняка опоздает. Повторяю про себя план занятия, что разработал вчера. Без одной минуты полдень. В пределах видимости ни одной блондинки, да и просто женщины, подходящей под тот образ, что сложился у меня о Лизе после разговора по телефону. Надо будет заодно порасспросить её о Зойке.
Нет! Так не бывает… Моя многострадальная ляжка получает ещё один солидный, болезненный щипок. А всё из-за того, что на стоянку у монастыря красиво вкатывается… красная спортивная Зойкина «Хонда». И мне уже совсем наплевать, что Лиза оказывается маленькой суетливой брюнеткой. Мне сейчас начхать на всех самых красивых женщин планеты. И не может быть иначе, ведь из проёма водительской двери показывается точёная Зойкина ножка, обтянутая темным чулком, в туфельке на шпильке. Ножка самой лучшей, самой желанной женщины на всей Земле. Кажется, что солнце чуть поблекло. Это золото её волос, этот яркий цвет, затмевает тускнеющий на глазах блеск сусального золота на куполах. И это мерно колыхающееся золото, обрамляющее тысячу веснушек, движется ко мне. Рядом с ней, смешно подпрыгивая и норовя заглянуть ей в лицо, переменными галсами скачет Лиза. Эта картина, напоминает мне баскетболиста (Зойку) с мячом (Лизой). Стараясь сохранить серьёзность и самообладание, выхожу навстречу. Чтобы не встретиться взглядом с Зойкой, отвожу глаза в сторону. Выдаю комплимент:
- Здравствуйте Зоя, вы как всегда неотразимы…
И едва закончив говорить, понимаю, что слово в слово я произносил эту фразу из года в год, проходя мимо неё в свой кабинет.
- Здравствуйте Сергей. Это Лиза… Она горит желанием заниматься под вашим руководством.
- Здравствуйте.
- Лиза, это Сергей Юрьевич, отличный учитель, мастер спорта, чемпион многих гонок. Официальная часть, о которой меня просила Лиза – закончена.
Не заметила. Скорее, просто не захотела сравнивать.
- Лиза, вам очень идёт этот костюмчик цвета морской волны. Он выигрышно оттеняет цвет ваших глаз.
- Это у меня линзы голубые, а глаза зелёные…
- Сергей, Лиза хочет учиться вождению на своей БМВ с коробкой-автоматом. Я уже предупреждала её, но она хочет убедиться лично.
- Лиза, я никогда и никого не буду учить на машине с коробкой-автоматом. Для этого существует множество автошкол, выпускники которых попадают в аварии не позднее чем в течение полугода с момента выпуска. Моя задача – подготовить не манекен за рулём для первого столкновения, а полноценного водителя, чувствующего автомобиль, как продолжение своего тела. Водителя понимающего, к чему приведут его решения, поступки и телодвижения. Умеющего не только с честью выходить из непредвиденных ситуаций, но и предвидеть эти ситуации и избегать их. Я советую вам согласиться с моими условиями. И почти уверен, что по окончании курса занятий вы сами захотите поменять автомобиль…
- Как это когда-то произошло со мной.
Прерывает мою долгую речь Зойка. И тут наши взгляды встречаются… Умная девочка, как тонко рассчитана фраза и время её произнесения. Я рад бы увести взгляд в сторону, но не для того она выжидала этого момента…
- Сергей?
Всё, на что меня хватает – только молчать… Но это уже не поможет.
- Лиза… Можно тебя попросить сесть в машину? Нам с Сергеем надо решить один вопрос… Лиза! В мою машину!
Слышу, как Лиза бурчит себе под нос: - «А говорила только…». Дальше я не слышу, но догадываюсь.
Изящным движением головы, Зойка откидывает назад волну золотых волос. Конечно, я не могу оторвать взгляда от этого завораживающего зрелища. И ты опять встречаешься со мной взглядом… Так же, как и прежде, ты продолжаешь меня чувствовать… везде и во всём.
- Сергей… Не должны ли были вы, позвонить мне на прошлой неделе? Если я ошибаюсь, поправьте меня… Уголки твоих губ, едва заметно, чуть тянет вверх… Ты знаешь ответ… Знаешь. Зойка… ты опять, с легкостью меня переиграла и моё растерянное молчание, лучше слов, говорит тебе о том, что ты попала в цель. Как же ты умудряешься узнавать меня?
Она делает шаг вперёд, берёт меня за руку и заглядывает в лицо.
Заглядывает снизу вверх, но я сейчас чувствую себя ниже ростом.
- Зоюшка… и что же ты теперь скажешь этой Лизе?
- То же, что и тебе… Я заждалась тебя…
На твоём лице Зойка, ураган эмоций… Как прорвало плотину… Ты борешься с собой, чтобы не заплакать, а твоя улыбка в это время - ярче твоих волос. Я даже чувствовал, как напряглась твоя рука - от желания наказать меня за твою недельную тревогу хотя бы шлепком в грудь…
Я знаю о тебе всё… даже то, что на завтрак ты съела лишь ломтик сыра, запив его своим изумительным кофе из маленькой чашки-напёрстка… Я даже чувствую, как оживает внутри тебя предвкушение… Посылающее вверх жаркие волны… Я даже знаю их по именам. Их зовут: Любовь и Нежность, Жажда и Страсть, Ожидание и Материнство, Забота и Самоотречение, Терпение и Всепрощение… И я вижу, как ты борешься с румянцем, помимо твоего желания, заливающего твои щеки… А ещё, я знаю, что сейчас ты уедешь, и будешь ждать, пока я освобожусь от этой неправильной блондинки Лизы
«Я буду ждать тебя…»
«Я знаю…»
«Дома…»
«Разумеется…»
«Не отстраняйся… Я только утру росинку пота с твоей переносицы…»
«Я устала… Я уже жду… Я уже устала ждать…»
Всё это мы сказали лишь глазами, не произнеся ни звука. Зачем сотрясать воздух, когда вокруг такая тишина… Кажется, всё замерло, даже самое Время – остановилось, пока шел этот немой диалог…
«Я пойду… дела…»
Зойка села в «Хонду». Я примерно догадываюсь о содержании разговора. Спустя минуту из красной двери, выпорхнула Лиза и поскакала ко мне. Именно поскакала… почти как воробей. Иначе я не могу охарактеризовать её способ передвижения «на своих двоих». Вероятнее всего слишком высокие каблуки для неё, поэтому и походка у неё неровная, скачущая с одной подламывающейся ноги на другую. Надо будет приучить её к сменной обуви в салоне.
Смотрела на меня эта «неправильная блондинка» уже не как на инструктора, не как на мужчину, не как на человека. Пожалуй, так смотрели древние на богов… С восхищением и почитанием. Будто бы ей явился ангел – существо, не имеющее половой принадлежности, но, тем не менее, горячо любимое и обладающее непререкаемым авторитетом.
Пока ехали на Нагатинскую пойму – ближайшую, годную для обучения площадку, Лиза закурила. Я молча открыл окно с её стороны. Лучше бы я этого не делал. С потоком воздуха в салон внесло ещё вялого, одуревшего спросонья, толстого, мохнатого шмеля. С визгом, которому мог бы позавидовать и молочный поросенок, она тут же оказалась на мне. Когда только успела отстегнуть ремень безопасности. Залезла мне на колени и, выпучив от страха глаза, вцепилась меня руками. Ни дать ни взять – лемур в панике, да и только… Все действия, произведённые мной, были отточены, отшлифованы многолетним опытом. И явно не моим… Пока одна рука, мимолётным движением, включила кнопку «аварийки» - вторая, удерживала руль, противостоя весу Лизиного тела. Ещё несколько рассчитанных движений… ни одного лишнего… Маневр, торможение и машина стоит на обочине. Лиза, не зная, куда себя деть от стыда, поскуливая, переползает на своё сидение. А я обдумываю… смог бы я раньше, выйти без потерь из такой ситуации… наверное, не смог бы… Тело сработало само, без обдумывания, на чистом автоматизме… и это - не мой автоматизм. Я уж… постараюсь не посрамить тебя, Русаков.
- Лиза! Урок первый! ...
Пока возвращаемся домой – проверяю знание ПДД ученицей. Терпимо… Видно, что может и сама, но всё же занималась. Знает немало. И поосторожнее надо с ней – труслива и импульсивна. Я рассуждаю уже как педагог, раньше я за собой такого не замечал. Кажется, что я уже не подменяю собою того, в кого попал, а сам становлюсь им. Навыки спортсмена… навыки гонщика…
Да, я заслоняю своим «Я» своего носителя, но с каждым разом - всё меньше, и с каждым разом я беру от них - всё больше. Наверное, и при обратном переходе, в них остаётся частичка меня. Не просто же так не мог Розанов от меня оторвать взгляд? Не показался я ему обычным, проезжающим мимо чайником… Да и чувствовалась эта связь – холодком, кожей чувствовалась. Ещё несколько таких переходов и от меня не останется ничего…
Высаживаю «неправильную блондинку» у её дома и еду к Зойке. Сначала ставлю гольф у ракушки. Знак «У» снят, дополнительное зеркало занимает своё место в «бардачке». Такие неспешные и примитивные по сути движения – хорошо помогают привести в порядок мысли, разбегающиеся, как испуганные мыши. По дороге к Зойкиному дому останавливаюсь лишь у цветочного киоска.
Звоню ей от подъезда.
- Сергей? Ты где?
- Внизу у домофона.
- Код «122 в – 66» и подожди меня чуть у двери, не больше пяти минут. Я сейчас в доме, но не дома, освобожусь и приду.
Жду меньше, чем ожидал. Зойка явно чем-то встревожена…
- Что-то случилось?
- Идем, покажу.
На потолке кухни висят несколько капель, мокрые тряпки на полу. Киваю головой вверх…
- И кто там?
- Я ходила к подружке-однокласснице из моего подъезда – она все телефоны знает, от неё ему и позвонила. Художник… Талантливый, но к быту совершенно не приспособленный. Да всё в порядке… Обещает – что если я не пожелаю сделать обычный ремонт на кухне, то распишет потолок фресками.
- Оригинальная идея… Имеет смысл верить-то?
- А деваться некуда. Не судиться же с ним. Он может последний год живёт.
- Маразмирующий старикашка?
- Да нет, молодой… чуть старше меня. Рак у него… Одноклассница эта работает врачом в местной поликлинике. Вот так-то… А он из дома только за продуктами выходит. Работает дома. Сам себе приговор вынес, вот и спешит побольше картин нарисовать… К выставке какой-то готовится. Успел бы…
- Добрая ты…
- Спасибо за цветы…
Звонкий поцелуй в щёку. Да такой, что я сразу ощутил, что щетинка, чисто выбритая утром, успела уже просунуть острые остинки, наружу…
- Прости, я закрутилась… А теперь рассказывай! Рассказывай всё – куда пропал, что делал, почему ты теперь Русаков? Рассказывай, пока я не порвала тебя на клочки.
Рассказываю вкратце, что произошло с Розановым после возвращения в больницу, принимаюсь за историю Репьёва... Зойка плачет… и вдруг начинает рассказывать сама. Сама… - про Репьёва!
Репьёв – приходится ей какой-то отдалённой роднёй, и спивался он почти на её глазах… Она ещё в школьной форме ходила, а он уже тогда был влюблён в неё… Звезда отечественного футбола, за которым табунами бегали поклонницы, тайком вздыхал о длинноногой рыжей пигалице. Ну и дёрнул его лукавый кому-то из родни обмолвиться. Уже через полгода с ним из своих – никто и знаться-то не хотел. Тогда и спорт бросил, тогда и женился на первой встречной, а забыть не смог, вот и стал пить беспробудно. Последние годы уже и не общались.
- А с тобой познакомилась – ты ходить заново учился, после аварии. Зато, ездил… нет, не ездил - катался… как фигурист на коньках… и не скажешь, что что-то не в порядке. Ты не помнишь?
- Нет… Это не моё… это – его, и оно от меня за семью печатями.
- Я тогда только-только права получила, купила «пятёрку» подержанную и сразу в тебя въехала, выезжая из своего двора. Сижу за рулём, реву. А ты доковылял до меня, дверь мне открыл и говоришь, что ремонта там, на копейки… и нечего так убиваться, мол, не беда… были б кости целы. А хотите, девушка – я вас как следует научу машину водить? Вы не подумайте… я вас бесплатно учить буду, а вы будете меня - учить на инструктора. Будете первой ученицей. Так и познакомились. Через месяц, ты уже отработал на мне все свои методы и подходы, а я с тех пор – ни одной аварии, да ещё многим водителям-мужчинам с лёгкостью нос утру на дороге. Ты… ревнуешь?
- Нет, жалко его… То есть меня, или всё же его? Что во мне осталось от меня - и что во мне осталось от него?
- То же что было у вас общего – доброта и порядочность, благородство, умение ставить цели и умение честно достигать их.
- А ещё, я сегодня заметил перемены за рулём. Так тонко машину я ещё никогда не чувствовал.
- А ты помнишь, когда устроился работать в автошколу и выбросил трость – ты принес мне розы, как первой ученице.
- Розы? Зоюшка, ты же их не любишь…
- Но ты же, то есть он этого не знал.
Совсем никаких воспоминаний. Иногда, что-то дергает, как рыба за леску, но это разрозненно и чаще непонятно что и к чему. Мы всё ещё разговариваем на кухне. Она приготовила ужин. Звонила Лизка, доложила об инциденте со шмелём, расписала во всех красках. Нет, я не подслушивал, просто у Лизы голос такой пронзительный, что волей не волей, если в одной комнате – услышишь. Зойка вежливо выслушала её, погрозила мне кулаком, за то, что умолчал. Видно, что Лиза ей самой порою, как назойливая муха.
- Вот видишь? Эта ситуация со шмелём – это его навыки. У тебя его тело, его голос, его навыки, его привычки.
- А что там с привычками?
- Ты никогда не пил виски…
Я смотрю на рюмку, на бутылку с двумя скоч-терьерами, черным и белым… Зоюшка… Как ты права… Я никогда не пил скотч… Коньяк, водка, вино – да. Но не виски, не джин, и не ром – никогда меня не прельщали. А сейчас я пью, и кажется, наслаждаюсь чуждым мне ранее вкусом.
Зойка, опершись на подоконник ладонями, стоит спиной ко мне. За окном темнеет. Как быть, Зоюшка? Я чувствую и твой призыв, и твои сомнения. Если к твоему желанию, добавить моё, может тогда они пересилят неловкость? Я успел только положить одну ладонь на талию, а другую на плечо у самой шеи… Ты откидываешься на меня, подставляя под поцелуи ухо, шею, губы. Зойка… милая, наверное, я всю жизнь ждал тебя, такую… Прямую и понимающую, открытую и загадочную, чувственную и чувствующую. Ты стоишь того, чтобы в поисках тебя – потратить всю жизнь… и не одну. Ты стоишь, чтобы ради тебя умирая в корчах – возрождаться вновь в муках. Ничего не помня, кроме тебя…
Моя рука чуть дрожит, касаясь твоей кожи. Впервые я так близок к твоему тайному. Бархатные на ощупь ключицы в веснушках – негатив звездного неба, жаркое дыхание – жизнь вулкана перед извержением. Под губами, как бешенная бьётся жилка… Целовать каждую каплю солнца на твоей коже… не хватит времени и до утра…
- Я в ванну…
Какой осипший у меня голос… Я просто боюсь спугнуть этот миг.
- Нет! Потом, потом… только не сейчас…
Конечно не сейчас, я сам не в силах от тебя оторваться…
День двадцатьседьмой
Как мало и как много нужно для счастья. Как мало - полдня ожидания… как много – пятьдесят два года поисков. Сейчас я почему-то проснулся раньше Зойки. Сегодня я рассматриваю её спящую в свете нарождающегося дня. Я смело могу сказать, что счастлив. Её волосы разметались по подушке, сделав её золотой, голова лежит на моём плече. Доверчиво вжавшись в меня всем телом, она спит. Боюсь шевельнуться, лишний раз вздохнуть. А вздохнуть хочется… не хватает воздуха, так быстро перегоняют его взволнованные лёгкие, что не хватает кислорода. Спи, моя любимая, спи… Не разбудил бы тебя этот молот в груди, что колотит, колотит в рёбра, так громко… Спи, милая, спи… Ночь была долгой. Не хочется думать ни о чём. Ни о прошлом, ни о будущем… Существует только сейчас, в котором ты спокойно спишь, и больше ничего вокруг не существует. Нет в мире ничего иного, что могло бы взволновать меня сильнее, чем твоё, едва слышимое дыхание.
Чуть дрогнули ресницы… Какие же они длинные у тебя… и такие же золотые. Ты улыбаешься… кажется, я знаю, что ты видишь во сне. Ого! Это нам ни к чему! Солнечный лучик, пробившись в щель между шторами, подбирается к тебе, заставляя сверкать каждый волосок на подушке. Я прикрываю твоё лицо от солнца ладонью. Но луч расширяется, отвоёвывая пространство. Вот уже не хватает ладони, чтобы прикрыть твоё лицо… Хотя бы глаза защитить от этого бесцеремонного вторжения времени… Ты просыпаешься…
- Доброе утро, Зоюшка.
В ответ – поцелуй вместо слов. Ты вся лучишься благодарностью. Это я должен быть благодарен тебе за то, что я ещё жив. Это ты, своей верой в меня и своим неверием в мою смерть, не отпустила меня, вернула из небытия. Это благодаря тебе, я до сих пор близко, рядом с тобой.
Как ты грациозна… только что лежала рядом и уже перетекла, как капля воды и уже стоишь у окна в ореоле золотого.
- А тебе идёт моя рубашка…
И вот уже приглушенный звон посуды и запах кофе. А я хотел сварить сам…
Откуда это предчувствие беды? Наверное, из жизненного опыта. Когда так хорошо жить, то это не может длиться долго. Аксиома, которая, как известно не нуждается в доказательствах, но жизнь всегда норовит привести их, эти доказательства. Вот и сейчас, сломался дополнительный педальный блок под моими ногами. Без этих педалей ехать, конечно, можно. Опасно, так как я не смогу влиять на торможение. Но Лиза теперь, беспрекословно подчиняется мне. Она верит в меня как в бога и реакция у неё хорошая, и чувство габаритов. Да и машин мало тут. А ещё она отбросила свою дурацкую манеру, растягивая слова – косить под блондинку. И мозги у неё имеются, и думать может неплохо. Передачи переключать научилась мгновенно, чуть больше времени заняло обучение трогаться с места. В манере езды старается копировать меня. Едем по Восточной улице, днем здесь на удивление мало машин. Стадион, где играл и тренировался Репьёв. Напротив, перед витриной магазина, двое с ребенком лет трёх-четырёх.
Ещё ничего не изменилось, лишь появился холодок внизу живота, и нога ищет педаль тормоза. Так и есть…
- Лиза, тормози!
Лучше бы я сказал это спокойно… Лиза, испугавшись, промахивается мимо педали и утапливает газ в пол. Меня вдавливает в сидение.
Мужчине надоели эти рывки за руку, и он разжимает ладонь. Оба они не видят ничего, кроме того, что их заинтересовало в витрине. Ребёнок бежит, почуяв свободу как раз туда, куда нельзя – подальше от витрины, прямиком на проезжую часть…
- Тормоз!
Тротуар узкий, сразу начинается дорога. Теперь и Лиза понимает, что происходит впереди. Она тормозит, но мы не успеваем… Надо сманеврировать, но куда? Вправо – значит разровнять этих горе-родителей по витрине. Влево – по встречной приближается фура, подставлять Лизу нельзя. Ещё круче влево! Перехватываю руль, закладывая вираж, ручник на себя… может, успеем хоть задом к грузовику развернуться, а если и не успеем, то Лизу хотя бы отбросит на меня, моё тело смягчит удар. Не успели… но Лиза – уцелеет…
Вспышка… Темнота… Тишина… Вспышка…
И опять этот туман, и опять это ощущение полёта… а та исковерканная полоса подо мной – наверняка Русаков. Полоса чернеет и морщится… Беда… Пропадает он… Я же могу добавить ему – себя! Вдвоём справимся! Что там с регенерацией… усилится? Назад, вниз. Я иду. Держись Серый!!! Я сейчас, потерпи…
- Кто с Русаковым сопровождающий? Вы, девушка?
- Я… Что с ним?
- А вы ему кем приходитесь?
- …Жена…
- Бывшая? У него в паспорте развод записан.
- ... Ну, да… бывшая…
- Вы присядьте, присядьте… Мы сделали всё, что могли… Сильные повреждения грудной клетки. Черепно-мозговая травма. Повреждения шейного отдела позвоночника… Медицина бессильна… Мне очень жаль, но…
- Рита! Быстро! Пульс опять появился! Бегом!
- Ой, мамочки! Девушка ждите!... Бегу!
А я опять в тумане… в безвременьи, в бесплотстве, в бездонности. Русаков вышиб меня как пинком. Туман приобрел густоту киселя. И трудно пробиться сквозь… Зойка!! Милая!! Где ты? Пусто внизу, затянутое серым. Вязкий кисель, вязкий и липкий, как клей для обоев… Обои… Ремонт… Что-то есть… Тряское как желе… Всё трясётся, ходуном ходит… И полоса… и кисель… и я…
Я лежал на полу своей кухни… не страшно - пол чистый, но мокро… Пол мокрый… Сел, огляделся. Стиральная машина, загруженная бельём. Руки дрожат от кончиков пальцев, до грудных мышц… их даже сводит… и ноги тоже - как в холодной воде… Долой из воды. Что это было? Обморок? Рано началось… а ведь год-полтора обещали… Но ведь никто не обещал, что они будут лёгкими. Легкие мои, лёгкие… Приговор. Рак… Пожить бы ещё… годика бы три ещё… только признавать стали…
Достал тряпку из-под раковины, подтёр воду с полу. Надо бы достирать… Не работает… и плита тоже, и холодильник. Но холодильник не течёт, значит, отключили только что. Или отключилось? В коридорном электрощитке был отключен автомат. Вернулся в кухню, включил машинку… посуды грязной накопилось… Вот тут-то меня, как ударом и откинуло от мойки! Ударом тока! Из-под стиралки расплывалась лужа. Так вот, значит, что это за обморок был… Повезло, что на короткое замыкание отключилась автоматика и обесточила всю квартиру. Опять сходил к щитку, опять подтер лужу, вынул бельё из машинки, бросил в таз в ванной. Пощекотал нервы… Я-то думал – уже ничего теперь не боюсь, ан нет… Не хочу уйти раньше, чем пройдёт выставка. Не раньше Нового года… никак не раньше. Это мой последний шанс. Шанс, хоть как-то остаться в памяти людей. Ни родни, ни жены, ни детей… В интернате, для детей-сирот была душа, которая болела за меня, заботилась в меру сил. Учительница русского и литературы. Она, по-совместительству вела ИЗО и черчение. Тогда ещё приметила она мою тягу к рисованию, и подталкивала меня к этому. Так я и попал в Строгановку, и закончил её. Тётя Валя…. После того, как увидела меня избитого, всего перепачканного льняным маслом, берлинской лазурью, окисью хрома и красным краплаком. Я сидел под лестницей и плакал над своим первым этюдником, разбитым одноклассниками. Она взяла на себя заботу обо мне и забрала в свой дом. В эту квартиру, которая полна теперь картин. Портреты, пейзажи, жанровые. И самый любимый портрет на стене – тётя Валя. К стене и не подойдешь теперь из-за плотных рядов подрамников и холстов.
Воспоминания прервал дверной звонок. Хотя за окном ясное солнце и голубое небо, которые без труда прорываются через окна без штор, но в прихожей стало светлее от этого изобилия лимонного и оранжевого кадмия. А она красива… Никогда раньше, я не видел так близко её лица. Веснушки, как брызги с щетинковой кисти… Брови насуплены… что-то не так…
Я затопил? Так это - она соседка снизу? Я думал – она выше живёт. Ещё раз затопил? Чертова стиралка…Значит, обещал я фрески на потолке именно ей… Будут… Хороший повод познакомиться поближе. Заодно, может, уговорю позировать для портрета. Жанна Д`Арк из неё отличная выйдет, особенно в таком состоянии, когда квартиру заливает. Смутилась, что я так её разглядываю. Голос приятный… Залил её по второму разу, а ни одной визгливой нотки.
Вроде не знакомились, а она знает моё имя. Становится всё более интересно. Попрошу тоже представиться… Зоя… Редкое имя, очень редкое сегодня, и непохоже, что из деревни приехала. Именно так должны выглядеть ирландки - рыжие и веснушчатые…
Да, я виноват. Я всё исправлю, но не сейчас и не завтра - должно просохнуть. Потом загрунтую, и либо белила, либо… а хотите, я ваш портрет нарисую, прямо на потолке, во всю кухню? Улыбка, какая у неё приятная… Даже сквозь грусть, что сменила гнев. Да, до свидания, всегда рад вас видеть, Жаль, что по такому прискорбному случаю познакомились. Я зайду на неделе… Осмотреться и загрунтовать. Всего доброго… Что же произошло? Почему так сменилось настроение у неё. Что-то она пыталась во мне выглядеть… напомнил, наверное, кого-то…
Через пятнадцать минут с интересом уловил в себе желание – увидеть её вновь. И повод есть – оценить объём ремонта. Она открыла дверь, потемневшая, как выключенная лампа. Глаза в слезах, искусанные губы… я пришел явно не вовремя. Безуспешные попытки успокоить… Погиб её друг, близкий человек - это всё, что мне удалось понять. Тут не до ремонта… Скомкано попрощался и ушел. Её эмоции – повисли на мне как цепи. Может, именно это и остановило меня у дверей лифта.
Да что я за рохля! У женщины горе… Я же могу, хотя бы попытаться чем-то помочь… Вернувшись к её двери, я столкнулся с ней нос к носу. Могу ли я что-то сделать для неё? Да, у меня есть права. Нет, я лучше на своей... Пока ещё привыкнешь к чужой машине. Дорогу к клинике Склифосовского? Конечно, знаю! Никаких проблем…
Она села сзади и всю дорогу молча смотрела в окно, не плакала, держалась. В приемном покое к ней подбежала маленькая брюнетка с рукой в гипсе на перевязи, И что-то долго говорила, успокаивала, поглаживая её по плечу здоровой рукой. Потом обе скрылись за белой дверью. Через час, я уже возвращался домой, завезя брюнетку на Пролетарку. Люблю полупустынные улицы ночной Москвы. Без этой выматывающей дневной толкотни, когда на светофорах, все стартуют, как пилоты болидов «формулы 1». Спокойная езда способствует мышлению. Зоя успокоилась. Насколько я понял из обрывков разговоров, у её друга была клиническая смерть, а кто-то из персонала поспешил оповестить о самом худшем. Проводил Зою до дверей, подбодрил словами, как мог и поднялся к себе.
Две недели я не видел её, работал как проклятый. Мазок, за мазком… Верно - неверно, правильно – неправильно. Кисти, мелькают, как шпаги… укол, ещё укол. Не выходит? Мастихин, как кинжал - прошел по холсту… и, как не было ничего, снял всё… и цвет и эмоцию…
Две недели… Утром взял грунтовку, шпатель, широкую кисть, стремянку и спустился этажом ниже. Открыла Зоя, спокойная и деловитая. Провела меня на кухню, угостила кофе. И оставила меня одного в своей квартире. Сказала, что оставит меня на пару часов. Ей надо в больницу - к нему. Ну что ж... надо - так надо… Уж не ревную ли я часом? Когда она вернулась, потолок был загрунтован весь, а я сидел на подоконнике и тоскливо поглядывал на молодую зелень внизу. Показал ей набросок потолка: Ветви с распускающимися листьями, голубое небо с редкими облаками. Да мне это и не в тягость. Конечно, я не стал говорить, что мне приятно осознавать, что когда меня уже не станет – она будет бросать беглый взгляд вверх и вспоминать меня. Я ещё раз попробовал приготовленный ей кофе. Пока я наслаждался, она довольно открыто разглядывала меня. Наверное, так я разглядываю тех, кого рисую. Я почти закончил её портрет, вот только не удаётся передать постоянное движение золотых бликов в нимбе её волос. Попросил её позировать для портрета – сослалась на занятость, жаль… Пойду домой, мольберт заждался. Я зайду через три дня, а ещё через два - потолок станет весенним небом.
Она зашла сама. Сидели на кухне, кофе она принесла с собой. Долго и подробно расспрашивала и внимательно слушала о моём прошлом. Я не люблю вспоминать детство, как и все воспитанники детских домов. Однако ей рассказал всё… почти всё, что ей можно было узнать. Остальное - тайна, и не для её ушей. Спросил, как самочувствие её друга, что лежит в больнице. Странно, но мне полегчало, когда услышал, что её подруга - та, что со сломанной рукой, забрала его из больницы к себе, и освободила Зою от забот и посещений.
Кажется, я влюбляюсь… Не влюбиться бы ей. Не хочу нанести ей такой удар. Невольно вспоминаю строки Сент-Экзюпери: - «Мы в ответе за тех, кого приручили». Что я могу ей дать и на что обречь? От силы – год относительно спокойной жизни, а потом? Роль сиделки у постели умирающего? Надо прекращать эти встречи. Но я рисовал и рассказывал… рассказывал и рисовал. Она в ответ делилась своим. Я успел сделать несколько набросков. Говорили о многом. Она получила отличное образование… не побоюсь сказать, что уровень её знаний на порядок выше моих. А через месяц - у неё день рождения. Пригласила отпраздновать в ресторане. Уходя, она встала на мгновение у окна, и в лучах заходящего солнца я увидел этот ореол. Стоило закрыться двери за ней, я бросился в комнату, чтобы запечатлеть это, пока не пропало озарение. Подарок готов, осталась мелочь, купить достойный багет, нарезать и вставить портрет в раму.
Скорее всего, я ошибаюсь, но, кажется это сотый день.
Я вспомнил… Это как вспышка. Темнота, потом опять вспышка…
Я возвращался от цветочного киоска к дому. Надо было ещё надеть костюм и перенести и вручить Зое портрет.
Как хорошо, что я сегодня остановил свой выбор на белых лилиях. Угадал или вспомнил? Какая теперь разница? Главное, что это лилии и что они – белые… Точно такие же, как у них всех… У Розанова, у Репьёва, у Васьки. И все они собрались внизу, у подъезда, и Зойка спускается по ступеням. От «гольфа» припаркованного у подъезда, прихрамывая, под руку держа Лизу, приближается Русаков… С лилиями… Лиза похожа на сытую кошку. Куда делась её прежняя нервозность и угловатость?
Стоило мне увидеть их всех вместе, как в голове или за миллион километров от меня – сработал выключатель. В голове включилась лампа, что высветила в тёмных закоулках памяти всё то, что было со мной, нисколько не умалив личности Ремезова.
- Зоюшка…
- Наконец-то, я уже устала надеятся…
- Милая, не плачь. Твой день рождения. Ох… я не успел принести подарок.
- Ты его сделал… только что…
Кажется - прошел год.
Последние анализы показали, что у меня нет никакого рака. То есть – совсем нет! Удивлённые медики думают, что произошел ряд ошибок при прежних диагностиках. Но мы-то с Зойкой знаем точно, что два плюса – всегда дадут положительный результат. Две души в одном теле справятся с любой болезнью.
Русаков, приезжая домой после очередного урока, даёт Лизе отоспаться – берет коляску и идёт гулять с ребёнком… своим ребёнком. У них прелестная девчушка.
Репьев на своём любимом и родном стадионе тренирует команду юниоров. Убеждённый холостяк без вредных привычек.
Розанов катается с Ванькой по Европам. Моё знание языка здорово помогло ему, как и опыт торговли автомобилями. Они гоняют сюда тягачи и успешно продают их.
Выставка прошла на ура. Картины распродали, как горячие пирожки. Завистники перешептываются, что каждая моя новая картина – теперь будет заранее обречена на успех.
У меня не было родни… совсем. Теперь же у меня три брата. Которые ближе мне, чем многие родные братья в иных семьях.
И, наконец, о семье… Семья у меня, пока ещё неполная. Но с минуты на минуту мы это уточним. Сейчас откроется дверь женской консультации и оттуда выйдет моя Зойка. Я это чувствую, как и то, что у нас будет мальчик. И он тоже будет носить имя Сергей.
- Ну что там, Зоюшка?
Ломовой извозчик