21 ноября
Я решила вести дневник из следующего соображения – я слишком долго еду.
У меня сложилось ощущение, что мое основное состояние – ехать. Я каждый день еду, не продвигаясь ни на метр. Меня зациклило в пространстве.
Я чрезвычайно недовольна по этому поводу.
Особенно сегодня.
Скоро год как я ежедневно погружаюсь в метро утром и вечером.
И я не могу привыкнуть. И к любому другому общественному транспорту тоже.
Кроме самолетов. Они чересчур надо мной.
22 ноября
Еду с дачи на 440 автобусе и вспоминаю, как позавчера ехала на нем же с соседкой.
Где-то в середине пути передо мной сел Он.
Я читала Бротигана.
Сидящий передо мной Он был в плотной густой щетине, с носом заостренным и большекрылым.
Из-под узорчатой вязаной шапки выползала густая челка.
Я читала «Безвозвратная печаль. Ее спасибо» Эта глава была напрямую связана с происходящим.
Время от времени я подглядывала на Него. Мне нравилось это делать.
С нами ехал его друг. Друг моего роста. Друг и Он резко отличались.
Если бы я лепила Его из пластилина, то на Него ушел бы такой кусок, из которого я бы слепила и себя, и Друга, и еще продовольственную сумку соседки.
Таков Он был.
Особенно много пластилина ушло бы на Его ноги. Ноги были огромными.
Мне было удобно наблюдать за его ногами.
Я посмотрела на Него на остановке. Он глянул в ответ.
Если бы я рисовала эту сцену, то на моем полотне были бы изображены мужчина и я, друг напротив друга, и по линейке я прочертила бы жирную линию, соединяющую наши глаза.
А если бы это была скульптурная композиция, то наши глаза были бы соединены двумя металлическими штырями. Можно было бы брать одну фигуру, а она мертвой глазной хваткой влекла бы за собой другую.
Вот такая эта была сцена.
Допустимо, я даже ощутила, как штыри кольнули мне зрачки, поэтому отвела взгляд.
И композиция рухнула.
Я читала Бротигана. И вспоминала Воннегута.
Ничто не случайно. Так считал Воннегут.
У Бротигана герой наблюдал за девушкой в вагоне метро. Она вскоре вышла. Осталось впечатление. И ничего более.
Автобус встал на Рыбацком. Конечная.
Он и Его друг вышли быстро. Я задержалась с соседкой и ее сумкой.
Воннегут и Бротиган скрестили шпаги.
Бротиган никогда больше не встретил ту девушку.
Воннегут подбадривал меня, что история еще не завершена.
Я иду к метро по темному мокрому тоннелю, сажусь в пустой вагон подъехавшего поезда. Разговор с соседкой о водостойкой краске для печи, повествование Бротигана.
И вдруг воннегутовское совпадение Он и Его друг входят в вагон и садятся чуть наискосок меня. Я заулыбалась и до Маяковской не сводила с Него взгляд. С каждой станцией теснее и гуще Его загораживали от меня входящие пассажиры.
Снова совпадение - на Маяковской я и Он выходим из вагона.
«Маньяк после двух лет издевательств убил студентку» - заголовок повернутой ко мне комсомолки, на которую я наталкиваюсь, выходя на платформу.
Я искала Его на платформе. Я ждала Его в вагоне. На Политехнической среди вышедших на этой станции пассажиров Он не появился.
Бротиган одержал победу. Воннегут остался лежать неподвижно.
23 ноября
Я купила блокнот. Ведение дневника на ошметках – это абсолютное заблуждение.
Блокнот – самая значимая составляющая дневника. Главное, чтобы он был крепко сшит.
Я хотела купить его еще вчера. Я дожидалась продавщицу канцтоваров. Одновременно я опаздывала на автобус. Продавец из соседнего отдела ответил: «А я по чем знаю, где она!»
Я расстраивалась. Мне не терпелось начать дневник незамедлительно, а у меня не было даже клочка бумаги.
Наконец она вошла. В дубленке с болтающимся ценником. «Смотрите! Как вам?»
Обидно. Я уехала без блокнота.
Сегодня утром я встретила ее за прилавком. На моих глазах она разбила кофеварку и продала мне блокнот.
Уходя, я слышала, как она сокрушалась.
Метро. Метро…
Недавно я подумала, рассматривая изнутри процесс перехода с Восстания на Маяковскую, я подумала о мясорубке. Люди из густой толпы, ступая на эскалатор, упорядочиваются в ровные ряды. Как фарш, выползающий из мясорубки.
Меня третирует транспорт. Штурм 440- ого. Конкретно никто не толкает и не напирает, но толкотня и напор получаются отменными.
На узком проходе между сидениями напор усиливается по закону физики. Меня распластывает на черной куртке. Ее хозяйка поворачивает голову:
- Хватит меня толкать!
Раздраженно, озлобленно и обречено. И оттого, что она сказала это вслух, ее раздражение только усилилось.
В ответ ей я только расползаюсь в улыбке. И в этот момент я разгадала, что непрерывная зацикленная езда меня не гнетет. Я отыскиваю в ней особенную прелесть мазохиста.
Она сидела через ряд кресел и продолжала обиженно зыркать в мою сторону. Ей было никак не угомониться. Хотя ей подфартило захватить место, а пробка оставляла надежду на скорейшее пробивание.
Мужчина заслонил ее от меня локтем. Когда автобус пошатывало, мелькало ее недовольство: локоть парил в сантиметре от ее лица.
Третий вид транспорта за сегодняшний день – электричка. Путь в Зеленогорск. День выдался насыщенным на перемещения.
Ноябрь, пустая утренняя электричка, пасмурный промозглый день.
Трагипечаль.
Электричка движется сквозь уныние. Уныние в лесе, в тумане, в белом небе, в подтаявшем снеге. Мерзнет нос.
В школе его называли Химиком. Он любил химию и поезда. О поездах он говорил чаще, а поступил на химфак. Химик знал наизусть все станции на линиях метро, расписания пригородных электричек и все станции пригородных направлений. Поездки в метро или на электричках приносили ему удивительную радость. Химик не просто ездил – он исследовал. Он искал месторасположения секретных линий метрополитена, узкоколейные рельсы в Лен области. Одним словом, Химик – подлинный спец в вопросе метро и пригородных электричках.
Если вдруг кому-то потребуется специалист по метро, то лучше Химика ему не отыскать.
Я видела Химика в минувшем году, когда по четвергам мы ездили на занятия в Петергоф. Химик каждый день приезжал туда на химфак. Мы пересекались в электричке.
В первую встречу я даже не сразу вспомнила его настоящее имя.
Он завсегда был с двухлитровой бутылкой пива за пазухой. Он либо с вожделением смаковал задачки по органике, либо рассказывал о метро и о поездах. Летом благодаря пиджаку машиниста, который он раздобыл, Химик путешествовал на халяву в компании железнодорожников.
Мне нравятся люди по настоящему чем-то увлеченные.
24 ноября
Вести дневник – это риск. Это выращивание запретного плода для других. Вернется ли мой дневник ко мне в случае его потери в метро?
Наташка и я всегда сноровисто захватываем места в вагоне на Василеостровской. В тот раз рядом со мной села крупная девочка. То есть габаритом она была с взрослую женщину, но при этом еще ребенок – круглое пухлое лицо с прыщами, с разлохмаченной косой, с набитым квадратным рюкзаком и двумя увесистыми пакетами.
По-детски непосредственно она тут же уступила свое место (едва успев сесть) женщине лет тридцати.
Ни мне, ни Наташке и в голову бы не пришло уступать ей место.
Добродушная девочка уступила. Женщина презрительно хмыкнула и садиться не стала.
Мы с Наташкой засмеялись.
Девочка была обескуражена и растерянно глядела на женщину. Этим ступором воспользовался мальчишка и тут же устроился на свободном месте.
Крупная девочка с рюкзаком и двумя пакетами возвышалась над нами как печальная корова.
Освободилось место на противоположной стороне, и хмыкнувшая женщина демонстративно его заняла. Девочка проводила ее унылым взглядом.
Мы с Наташкой снова засмеялись.
- Придет домой и скажет: «Меня сегодня за старуху приняли!» - предположила Наташка.
Когда мы выходили из вагона, девочка садилась на свое прежнее место, расставляя мешки под ногами.
Это была добродушная девочка.
25 ноября.
Впервые пишу на эскалаторе.
Я ждала маршрутку. Она стояла в ста метрах от меня на кольце. Водитель бродил возле нее, раскрывал двери, подметал салон.
Я ждала. На мне была юбка. Под нее задувал ветер. Я мерзла.
Водитель не понимал, что я не должна стоять одна на ветру на обочине, особенно в ноябре.
Мимо проехала подходящая мне маршрутка, я забыла ее остановить, уткнувшись взглядом в ту машину.
Я ждала конкретную маршрутку.
Неужели водитель не понимает, что я жду именно его маршрутку?
Кто-нибудь в этом мире понимает, что я жду именно его?
Я дождалась. Монетки, зажатые у меня в руке, успели прилипнуть к ладони. Одна из них не угодила в руку водителя.
Мне нужно сидеть, чтобы орудовать ручкой в блокноте. Я не уступаю место пожилой даме только поэтому.
Я думаю, люди не просто едут в метро. Если движение - это жизнь, то ехать в метро – значит жить. Прочее – учеба, работа, дом – остановки.
Метро с единственной конечной для всех: «Уважаемые пассажиры, поезд прибыл на конечную станцию «Смерть». Не оставляйте свои вещи в вагоне электропоезда!»
Если до сих пор толком не определено, что означает жить, то, как один из вариантов, мой не настолько утопичен, как выглядит.
Зачастую в метро человек наедине с собой. Лица естественны в выражении: усталые, напряженные, безразличные, одухотворенные. Здесь нет смысла притворяться или гримасничать. Здесь всё подлинно.
Самое массовое скопление людей в себе.
Предмет катастрофоведение заставил знать.
Теплое, светлое, живое метро с мягкими сиденьями и царскими интерьерами, таит опасность…
В тёмных тоннелях, на платформах, на эскалаторах.
Пятница
Не каждая осень такая, как эта. Эта особенно тёмная. Нет снега.
Жить так страшно, что боишься даже думать. Страшно оттого, что жуть может подступить изнутри. Всё равно, что ураган снесёт убежище и окажешься один на один со стихией.
Суббота.
440-ой возвращает в будни.
Я устала.
Сегодня безветрие. Тишина метро и автобуса. Темнота.
Все еще ноябрь.
440-ой заляпан целиком грязью, как пеплом.
8 градусов выше нуля.
Пахнет весной. Можно так думать, что весна.
Я ещё летом знала, что осень выдастся трудной и мрачной. Безнадежной осенью.
Так оно и есть.
Страшно оттого, что заранее знала. Теперь не думаю о будущем и ненавижу гороскопы из страха знать.
Зря я веду дневник.
Но я слишком долго еду.
Декабрь
6 часов дороги: Отрадное – Зеленогорск, Зеленогорск – Отрадное.
Метро – самое изматывающее и угнетающее изобретение.
Я невероятно устала от транспорта.
Вчера встретилась с Лешей.
Он сообщил, что я «хорошая, но странная».
Сейчас я вообще никакая. Пробка.
Автобус остановился в темноте. Где я – неизвестно.
Вчера ночью Александр Анатольевич разбудил меня смской: «Тебе нравятся мужчины или женщины?»
Я не поняла, почему он так спросил.
Я не знала, как отвечать.
«Мужчина, женщина» – так обращается кондуктор.
«Мужчина, вы выходите на следующей?»
«Женщина, что вы толкаетесь?!» - говорят пассажиры.
Мужчинами и женщинами переполнено метро.
Каждый раз новые лица.
Я никого не узнаю.
Леша сказал, что нерационально в моем возрасте стараться не думать о будущем и ничего не предпринимать.
Сегодня не было дня, только сумерки – утренние, дневные, вечерние.
Я решила не топить печку – декабрьский вечер разогрелся до +10 градусов.
В доме я одна. Я уже много раз ночевала здесь в компании животных.
Я совсем не боюсь.
Взяла Тэфи на пятиметровый поводок и пошла на Неву. На темный пляж, где дует речной ветер.
Очень темно. И никого.
Нева застыла на месте. Мокрый песок.
Уютно горят фонари на том берегу. С моей стороны берег не освещен.
Ни меня, ни Тэфи не видно сейчас никому.
Леша сказал: «Не надо ждать весну или лето в надежде, что что-то изменится. Все будет по-прежнему, если не приложить усилия».
Это порядочно подпоганило мне настроение. Потому что я как раз жду весну и надеюсь, что что-то изменится.
Может, поэтому я и завела дневник, чтобы было легче проследить начала этих изменений.
Мне ничто не мешает ждать. Пережидать. Тем более я не живу, а еду. Ехать и ждать – синонимы.
Горит вывеска «Мебель» - опознавательный знак на моем пути в Отрадное.
Еще можно ориентироваться по фонарям.
9 декабря
Автобус на 7.45.
Меняется только направление движения в зависимости от утра или вечера – темнота постоянна.
Из окна немытого 440-ого не видать ни черта.
День в декабре
Я рано ехала обратно. На Рыбацком не было маршруток и автобусов. Нервяк на остановке. Верный признак пробки.
Помню, я моталась от остановки на платформу и обратно. То ли ждать автобус, то ли электричку.
То ли я согревалась.
Пустой гулкий переход на платформу и одинокая куча человеческого говна.
До электрички еще час, платформа пуста, только двое мужчин. Один сидит на ступеньках, другой стоит вдалеке.
Больше никого. Огромное недостроенное здание вокзала отделяет от суеты Рыбацкого. Небо белое. Промозгло, сильный ветер и целый час ожидания.
Я перешагиваю с ноги на ногу, устав от каблуков.
Платформа постепенно заполняется.
Электричка.
Полная. Я устраиваюсь между бабкой, везущей пластмассовый туалет, и мужиком.
Как хорошо сидеть и отогреваться. Не чувствовать сапог.
О стольком думала-передумала за последнее время, что в голове все превратилось в невнятную белизну неба над Рыбацким.
Не заметила, как подошли контролеры. Двенадцать рублей. Десятка была в кармане. Не могу найти два. Ищу по карманам – совсем копейки, кошелек не отыскать в сумке. Я роюсь, но все без толку.
Бабка отдала за меня. Я поблагодарила.
- Вот везу мужу туалет. Старый треснул. Муж у меня уже давно в город не выбирается. А я вот купила, да на Московском вокзале чуть не потеряла. Оставила его, где поезд ждала, и ушла. Спохватилась, прибегаю, а там уже возле него ходят, спрашивают: «Чей!» – рассказывает бабка. Я киваю.
Станция Ивановская. Здесь я бываю редко, поэтому иду за людьми. Издалека замечаю шоссе - на нем выстроилась вереница неподвижных машин.
Чем ближе я подхожу, тем яснее видно, что машины просто стоят, как на фотографии.
Я немного стою на остановке, чтобы собраться с силами. Ждать автобус в этой ситуации – утопия.
Я стою еще чуть-чуть, потому что еле доковыляла от платформы. Эти чертовы сапоги!
На автобусе от этой остановки до моей - 15 минут. Я никогда раньше не преодолевала этот путь пешком.
Если бы не сапоги, дорога была бы в радость.
Я пошла, перегоняя машины.
Сапоги становятся тесными. Каждый шаг сдавливает и сжимает ноги. Эта дорога дается с трудом.
Сегодня на обратном пути из Университета я шла до метро пешком. Я даже не заметила, как мы дошли с Яной, занятые болтовней.
Дохожу до места аварии. На обочине стоит синий грузовик, кабина сплющена. Рядом лежат сиденья и разбросаны детали. Возле – группа мужчин. Они топчутся и переговариваются. Кажется, они уже давно здесь.
Вокруг грузовика пусто. Изредка постовой пускает группу машин, то с одной, то с другой стороны.
Я прохожу мимо.
Теперь кроме сапог, чувствуется, как сумка давит на плечо.
Наверное, я прошла километр. Или два.
Я подробно рассматриваю пейзаж, который до этого быстро мелькал из окна автобуса.
Я чувствую только сапоги. Больно.
Прикидываю, что еще километра три, а я уже измучилась до предела своих возможностей. Так кажется. Но шаг за шагом и я продолжаю путь.
Свернуть не куда и останавливаться не за чем - присесть негде.
Механический. Здесь шоссе встречается с Невой. Здесь она преодолевает Ивановские пороги.
Я сжимаю зубы. От каждого шага меня насквозь пронзает боль. Теперь я думаю только о ногах. Все сознание сконцентрировано на шагах.
Меня обгоняет девчонка. Она куда-то спешит, каблуки ее сношенных сапог отогнуты назад. Она спотыкается на кочках и вскоре пропадает.
Я вижу дорожку перед собой. Она из широких каменных плит, потрескавшихся и заросших дерном. Я тоже спотыкаюсь.
Прохожих нет. Шоссе пустое. Мне очень больно. Я не могу ничего сделать, кроме того, что переставлять ноги.
Кажется, что мне режут ноги. На глазах выступают слезы. От боли.
Механический пройден. Я оказываюсь на знакомой тропинке. Отсюда до дома – 2 километра.
Я не могу больше сделать шаг. И стоять тоже не могу: боль вливается в оба сапога одновременно. Сумка тянет меня к земле.
Единственное, что я хочу – снять сапоги.
Я перевешиваю сумку на другое плечо. Шаги уже настолько медленные и короткие, что, кажется, я топчусь на месте.
Помню, что обернулась. Вся в слезах, с ноющими от сжимания зубами и нестерпимой острой болью в ногах, я увидела, как на противоположном берегу Невы над верхушками деревьев садится солнце.
Я и не заметила, как прояснилось небо. Унылая белизна сменилась яркой голубизной.
И огромное пунцовое солнце, лучи которого доставали прямо до меня.
Я давно не видела солнце.
Я прижималась к сосне и наглядеться не могла на закат. Мягкий теплый свет укрывал все кругом. Сочной зеленью отблескивала крона моей сосны.
Этот закат непоколебим. Он вечен. Пока существует Земля, пока существует Солнце, каждый вечер над Невой будет закат.
И это тот стержень, который вселяет надежду. Все пройдет, все изменится. И хорошее, и плохое.
Но Солнце будет подниматься и заходить, каждый раз по особенному. Зато всегда. В этом можно быть уверенным.
Я снова переставляла ноги. Я уже давно не обходила лужи, а шла прямо по грязи.
Я оборачивалась на солнце, которое уже почти скрывалось за лесом. От жгучей боли в ногах, все виденное мною особенно остро воспринималось.
Мне по-прежнему было нестерпимо больно, но теперь меня переполняла радость.
Пропали все надуманные проблемы. Остались только я и мой путь к назначенной цели – к дому, чтобы снять сапоги. И все было по-настоящему, неподдельно, и я была именно здесь и сейчас – на планете Земля, освещенной закатными лучами солнца.