- Мама, а ты расскажешь мне сказку? - Санька no-удобнее закутался в одеяло и взобрался на подушку повыше.
- Сынок, ты не маленький уже, - Ира явно собиралась выйти.
- Ну, пожалуйста, - ребенок сделал самое смиренное выражение лица, на которое только была способна его мимика, - я же знаю, что вы пойдете к тете Свете, когда я усну. Будете пить пиво, и вам будет весело, а я останусь один...
- Почему же один? - Ира растеряно посмотрела на сына, - с тобой останется Ганс.
Из коридора по голому паркету процокали четырехтактные шаги, и в приоткрытую дверь сунулась продолговатая черная собачья морда. Немецкий овчар чепрачного окраса всегда являлся, услышав или угадав, что разговор идет о нем.
- Но он ведь не расскажет мне сказку! - заявил Санька.
- Ладно, подожди, - Ирина вздохнула и вышла из спальни, потеснив в проеме двери нерасторопного кобеля.
Ганс угрюмо посмотрел вслед хозяйке и опять уставился на Саньку. Мальчику всегда нравилось внимание со стороны лучшего друга, особенно, когда он, слушая жалобы или похвалы в чей бы то ни было адрес, не мигая, и поставив «домиком» уши, чуть клонил голову набок.
- Вот, видишь, Ганс, - мальчик подмигнул матерому псу, - мы опять одни останемся. Собака вильнула хвостом, опустила морду и медленно, но неотвратимо, в развалку, устремилась к кровати. Санька понял, что это начало шумной и баловной игры под названием «Мокрый нос и голое пузо», и еще плотнее подобрал под себя одеяло. Он до истерики боялся щекотки, а Ганс очень любил его до этой самой истерики доводить. Еще секунда, и твердая собачья морда зарылась в рыхлые складки одеяла, а мальчик извиваясь начал уворачиваться от холодного настырного носа. У игры этой были свои правила и запреты, которые оба игрока соблюдали неукоснительно. Так, например, Ганс не имел права хватать одеяло зубами и ставить на постель передние лапы, а Саньке запрещено было душить противника одеялом и подушками. На первых порах оба сдерживали эмоции и молча боролись на свежевыстланном татаме простыни, так как знали, что стоит маме или папе услышать хоть один звук - наказание последует незамедлительно. А Ира, тем временем, разговаривала на кухне с мужем:
- Я позвоню Светке, что мы задержимся. Не выдохнется наше пиво, а ребенок сказку просит.
- Конечно-конечно, - Никита не возражал, - у нас вся ночь впереди.
- Вот и хорошо, а ты, дорогой, сходил бы да выгулял собачку, чтобы потом не возвращаться, - Ирина чмокнула мужа в щеку и пошла укладывать спать ребенка.
Сеня и Светлана были их соседями по лестничной клетке вот уже пять лет. И ровно столько же времени существовала у них традиция по пятницам ходить друг к другу в гости. Сеня и Света были тоже молодой, но пока бездетной, семьей, купившей по «ипотеке» однокомнатную квартиру в то время, как Никите его «двушка» досталась ему от бабушки. На молодости и энергии замешалась их дружба, когда Света, не зная кого пригласить на новоселье, позвонила в двери напротив. Так и повелось: почти каждую неделю они собирались вчетвером за чашкой кофе, рюмкой водки, бокалом вина или кружкой пива; делились последними новостями; обсуждали дальнейшие планы. Такой график очень быстро вошел в привычку, и нарушался лишь из-за необходимых отъездов кого-либо из компании, или срочных дел.
Никита уже домывал на кухне посуду. Он слышал, что Ира не пошла сразу в спальню, а звонит Светке домой. «Вот ведь как бывает, - подумал он, - дойти пешком пять метров, а она звонит. Все бабы одинаковы!». Ему почему-то представилось, что телефонный сигнал как живое существо выскакивает из трубки по витой спирали, несется на АТС, ищет в лабиринте ячеек свой путь, преодолевает километры кабеля и, очутившись почти в той же точке откуда был послан, смертельно обижается на ленивого абонента. Тем не менее, женщины разговаривали уже минут десять. Прислушавшись Никита понял, что они обсуждают как лучше к пиву приготовить курицу, что еще больше убедило его в несостоятельности женской логики, ведь куда удобнее обсудить это лично на кухне, тем более, двери всегда открыты, и уже много лет они ходят друг к другу без стука.
Наконец Ира положила трубку. Очевидно, какое-либо решение по горячей закуске было принято. Она пошла в спальню и изумленно замерла на пороге.
- Та-а-к! - услышал Никита увертюру предстоящей расправы и, поняв в чем дело, начал прислушиваться, едва сдерживая смех.
- Это еще что такое, а? - в голосе Ирины с каждым словом росло недовольство, - совсем уже очумели, да?! Вы же взрослые люди, вам обоим уже по шесть лет! И не стыдно?! Я же только что чистую постель постелила. Санька! И после всего этого я должна тебе сказки рассказывать? А ты?.. Че уши прижал?! А-ну, пошел вон!
Что-то свистнуло, разрезая воздух, и ударилось о что-то мягкое. В приоткрытую дверь, опустив морду и поджав хвост выбежал Ганс, а за ним, помахивая полотенцем, в проеме двери появилась Ира.
«Вылитая Мегера», - про себя подумал Никита и расхохотался. Молодая женщина с упреком посмотрела на него:
- А ты чего ржешь?! Где твое воспитание, где мужская твердая рука? Избаловал всех, распустил...
Преисполненная достоинства, Ирина скрылась в ванной. Никита пошел в спальню с целью воспитать сына, но, увидев его раскрасневшегося и голого, восседающего на горе мятого одеяла, только и смог погрозить пальцем:
- А ну-ка, давай, перестели кровать, пока мамы нет, и ложись спать без звука, понял?! Санька кивнул головой и принялся за дело. Он всегда и во всем привык слушаться отца, но не потому, что боялся его, а потому, что слушаться папу было интересно. Они никогда не просил делать чего-либо ненужного, скучного или противного, все его советы обязательно были полезны. И Санька не понимал, зачем мама просит «проявить мужскую волю», или «поговорить с сыном «по-мужски»», ведь они всегда говорят «по-мужски», и без всякой «мужской воли» отлично понимают друг друга. Вот и теперь Никита помог Саньке натянуть простыню и взбить подушку, накрыл его одеялом и без всяких целований и прочих нежностей пожал руку:
- До завтра, сын, и не расстраивай больше маму, а я пойду разберусь с Гансом.
Свет погас, и дверь за отцом закрылась. Саньке вдруг стало очень уютно. Он представил себе, как Ганса сейчас выведут на улицу в темную прохладную ночь, где он будет лазить босиком по мокрым кустам, а Санька лежит в тепле и сухости на чистом свежем белье и испытывает желание помечтать о предстоящих выходных. «Нет, - сказал себе мальчик, - жизнь у Ганса действительно собачья, он даже не знает, что завтра суббота...». Санька позавидовал себе и закрыл глаза, чтобы сумрачные очертания комнаты не мешали мечтать о завтрашних приключениях.
Никита нашел Ганса в коридоре. Пес лежал, положив морду на передние лапы, а при виде хозяина непроизвольно несколько раз стукнул хвостом по полу.
- Что, псина, натворил делов?! - молодой человек строго посмотрел на собаку, - Саньке спать надо, а ты его баламутишь. Эх, ты, я думал могу доверить тебе охрану квартиры, а теперь сомневаюсь, что ты справишься. Посмотри на себя - ну какой из тебя сторож, если еще детство в заднице играет?..
Ганс был готов провалиться сквозь землю от стыда. Как правило, он всегда знал: что можно, а что нельзя; но немыслимо было удержаться, когда предлагали поиграть или представлялась возможность стырить чего-нибудь вкусненького.
Года полтора назад в Новогоднюю ночь у Ганса, как и у всех, был праздник. Никита, Ира и Санька отправились в гости к соседям. Ира приготовила на большом овальном Жостовском подносе «селедку под шубой». Она принесла салат в большую комнату, приоткрыла балкон и оставила поднос на широком подоконнике, так как в холодильник он не помещался, а на кухне на столах не хватало места. Ближе к полуночи закуски и бутылки начали переносить в другую квартиру. У Ганса рябило в глазах от количества суетящихся людей и урчало в животе от обилия и разнообразия одуряющих запахов. Он знал, что утром ему достанется целая миска куриных костей, селедочных голов, колбасных огрызков и разных вкусностей. Но это будет утром, а сейчас его просили не путаться под ногами, тем более, свой ужин он уже получил. Сухие кругляши комбикорма, залитые сливками и пенками варившегося холодца тоже, конечно, не плохо, но не приятнее куриной ноги. Наконец все кончилось. Хозяин, бросив напоследок свое обычное «охраняй», хлопнул дверью, оставив собаку одну.
Ганс очень не любил оставаться ночью один, тоска наваливалась на его собачье тело до ломоты в костях, и хотелось выть. Успокаивало лишь то, что он чувствовал близость хозяев даже через две железные двери. Ему оставили в коридоре свет и остатки праздничных запахов, которые выветрятся еще не скоро.
Внезапно Ганс понял, что в мечты его вкрался элемент слишком явный для обычного воображения. Он пошел на поводу своего нюха и очутился в зале. Ну, конечно, хозяева забыли свой замечательный салат, в котором где-то в глубине спрятана селедка, и чтобы добраться до нее придется съесть пропитанные майонезом вареные овощи. Ганса удивляла несостоятельность человеческой изобретательности: зачем было прятать сладкую рыбку под менее аппетитным гарниром, не проще ли есть сначала селедку, а все остальное - если останется место...
Ганса мучила совесть. Он понимал, что хозяева просто забыли про «селедку под шубой» и скоро вернуться за ней. Как бы было хорошо, не попортив, съесть одну рыбу, тогда хозяйка подумает, что забыла ее туда положить, забыла же она поднос на подоконнике. А может не забыла? Может это подарок на Новый год ему, Гансу? Не может быть. А вдруг? Ганс еще раз посмотрел на огромный холм бледно-свекольного цвета. Зачем им так много? Я всего лишь попробую. Лакомство стояло очень неудобно: широкое окно с балконной дверью было занавешено тюлем и задернуто тяжелыми портьерами, доходящими до самого пола; открытая дверь приподнимала углом занавеску.
В эту-то щель Ганс и протиснул сначала голову, а потом половину туловища так, что теперь плотная тяжелая ткань лежала складками поперек его спины. Из этой позиции салат можно было только понюхать или лизнуть, так как поднос занимал все пространство подоконника, и, если вскочить, то некуда поставить передние лапы. Ах, если бы оно стояло на полу.
Ганс подумал о том, что хозяева зря делают жизнь такой сложной: все эти столы, стулья, ложки, вилки... А чего стоит унитаз? Там всегда холодная, всегда проточная вода, и дырка как раз под Гансову морду, так нет, они ходят туда по нужде, когда для этого столько места на улице.
Ганс зацепил захватом клыков краешек подноса и медленно потащил на себя. «Шуба» на холоде загустела и прилипла к посуде, а еще ее придерживала сверху натянутая занавеска, которую пес нечаянно прижал к полу когтем. Так или иначе, вскоре все стояло на полу без видимых повреждений, а для удобства, Ганс выволок блюдо на середину комнаты.
Никогда в жизни ему не было так много и так вкусно, и, с каждым клацем острых зубов, пес отчетливее понимал, что уже и не будет, так как за это убивают на месте. Еще Ганс подумал, что напрасно грешил на овощи, оказавшиеся на удивление приятными, и, с удовольствием к концу трапезы обнаружил, что и на селедку место тоже осталось. Он вылизал поднос до зеркального блеска, отразившего контуры его довольной морды, подобрал по паласу розовых червячков протертой свеклы и спокойно отправился под дверь, тяжело развалившись на скользком линолеуме. После таких излишеств он не заметил, как заснул.
Хозяева в ту ночь пришли под утро. Никита пьяный и уставший нес спящего Саньку, который был в аляпистом бумажном колпаке с шариком красного поролона на носу. Он едва не споткнулся о Ганса, не успевшего убрать с дороги отяжелевшее тело. Сквозь сон пес подумал, что свежекрашенная губка клоунского носа слишком сильно воняет, чтобы цеплять ее на самую чувствительную часть морды. Ира вплыла следом за мужчинами, недобро посмотрела на Ганса и пошла разбирать в зале диван. Посмотрев на поднос, она не придала значения тому, что он лежит на полу, так как из-за художественной ценности и красоты его всегда ставили ребром на верхнюю книжную полку, и, в силу своей овальной неустойчивости, он не редко падал от туда. Молодая женщина машинально убрала его на место, расстелила диван, и вскоре все погрузилось в сон.
Последующее утро имело все предпосылки начаться после обеда, но проклятая селедка едва не разнесла Гансу кишечник. Уже в девять часов он тыкал носом в бок Никиты, так как из всей семьи только отец мог проснуться в любое время и не наорать на разбудившего. Как Зомби, молодой человек оделся, вывел собаку и, вернувшись, завалился опять. Ему, конечно, было не до того, что Ганс с таким воодушевлением присаживался несколько раз, а потом выпил в унитазе весь водяной затвор, и кобель уже начал думать, что если вещь не только съедена, но и выпростана на улицу, то ему она уже не принадлежит, а, стало быть, обвинить его не в чем. Только к вечеру первого Января Никита попросил поесть.
- Там, «селедка под шубой», - сонно ответила Ира.
- Где?..
- Ну, там, на подносе фирменном...
- Ты что это, мать? - удивился Никита, - сдурела чи шо? Поднос твой над тобой на полке стоит.
- Да?!- Ирина протерла глаза, - не может быть, - я его на окне оставляла.
Никита отдернул занавеску. Воздушный белый тюль был нежно-розовго цвета, и кое-где еще, вплетясь в причудливый узор, висела засохшая свекла. Глаза у Ирины полезли на лоб, и отвилса челюсть. С диким хохотом Никита упал на диван и начал щекотать жену. Если бы он не сделал этого, вызвав огонь на себя, Ганс так бы и не пережил этого дня. Прибежав на шум и увидев, что хозяева борятся на кровати, пес не знал, как ему поступить, чью сторону принять и стоит ли вообще вмешиваться. Решив, в конце концов, не встревать, он улегся в углу и стал ждать, когда завершиться истерика. Потом прибежал и Санька.
- Мама, мама! - закричал ребенок, - что вы делаете?
Ира, раскрасневшаяся и растрепанная, вылезла из-под одеяла, отплевываясь от своих же волос.
- Этот гад (она указала в угол) сожрал всю нашу «шубу».
- И только-то? - пожал плечами ребенок, - вот новость, мне Ганс уже об этом рассказал. Но стоит ли из-за этого драться?..
- Мы не деремся, - Никита осторожно высунул голову из массивных складок постельного белья, - мы играем.
- А-а?! - потянул Санька, - мы вчера с Гансом также играли, а мама нас разогнала...
Пока Ганс выгуливался под зябкой вечерней сыростью, вспоминая ту вкуснейшую
новогоднюю селедочку, Санька засыпал под кастрюльный шумок, доносившийся с кухни. Он думал о том, что папа его всегда за всех заступается, мирит ссорящихся и сам порой выставляет себя виноватым. Папа самый лучший, самый сильный, самый умный... Санька улыбнулся во сне -настолько умный, что любит все усложнять.
Как-то мальчик спросил отца, почему шестигранные карандаши долговечнее, чем круглые. Тот подумал и начал расписывать свойства многоугольника, дошел до того, что наибольшая площадь при наименьшем количестве углов именно у шестиугольника, и поэтому пчелиные соты имеют такую форму, а природу не обманешь... Но Санька не следил за слишком сложными выводами, он всегда думал также, как думал Ганс: все очевидное имеет самые простые причины, ведь круглые карандаши чаще ломаются только от того, что легко катаются и падают со стола.
Сквозь сон Санька услышал, как вернулся отец, как прошел по паркету Ганс, как родители долго и шопотливо перепирались в коридоре из-за какого-то очередного пустяка. Потом погасла щелочка под дверью в Санькиной спальне, щелкнул механизмом сейфовый внешний замок, а огромная черная тень приблизилась к кровати ребенка и с нечеловеческим вздохом опустилась у ее подножия, накрыв собой коврик, тапочки и, выпавшую из-под подушки, книжку-раскарску.
Снилась Саньке уютная компания мягких игрушек, которые были живыми и говорящими. Они обступили мальчика в ярко освещенном зале магазина «Детский мир», терлись о него плюшевыми боками и наперебой уговаривали купить их. Медведи с медовыми кадками, зайцы с барабанами, обезьяны, слоны и львы теснили Саньку, душили синтетическими запахами своих новеньких шкур, ласково, но настойчиво рычали, пищали, кудахтали, расхваливая себя и его. Потом он увидел, что со всех полок и из других залов к нему устремились все, так как в тот час в магазине, кроме него, не было покупателей. Куклы лезли друг на друга, загромождая пространство. Их компания не казалась уже Саньке такой уютной, ему стало тяжело дышать, а, показавшиеся поначалу легкими как пух, попугаи висли на руках, сковывая движения. Вдруг мальчик услышал знакомое прерывистое дыхание, перебиваемое легким дробным галопом. Удары мощнейших лап расшвыривали ненастоящих зверушек. Хлоп! Синтетический оранжевый заяц полетел в угол, утопив лапы в порванном барабане. Хрясь! Из живота милого слоненка некрасиво посыпалась труха. Разгребая оживших тварей, Ганс пробирался к другу. Виляющая толстая палка хвоста овчарки надежно защищала тыл. Ухватив собаку за шею, Санька лег на блестящую черную спину и сжал коленями поджарые бока. Одним прыжком Ганс выскочил из «кучи-малы» и легко понесся к выходу...
Санька перевернулся на спину, чтобы быть ближе к краю, рука его свалилась вниз, упав на теплое и жесткое. Ганс вздрогнул, повел носом, развернул правое ухо в сторону ребенка, вопросительно дернул на лоб черную стрелку брови, но, ощутив, что в той стороне все в порядке, вернул мимику со лба на морду, а морду не передние лапы.
Гансу тоже не спалось поначалу. Легкое беспокойство владело его собачьей натурой. Слишком много чужаков повидал он сегодня на улице, слишком много запахов от двух прогулок роились в его памяти. Он любил гулять и утром и вечером, но по разным причинам.
Утром во дворе царило оживление. Первый этаж дома был занят магазином, и все запасные и служебные входы в него находились со стороны двора. По утрам здесь скапливалось по несколько машин, и люди в синей рабочей одежде резво таскали то ящики с душистым хлебом, то замороженные мясные туши, то коробки с овощами и фруктами. Ганс любил залечь в кустах, обрамляющих детскую площадку и наблюдать весь этот поток еды разных мастей. Иногда ветерок доносил до него пряный запах колбасы или вязкий аромат сыра, и тогда в воображении просыпались совершенно нереальные картины трапез, где он сам был непосредственным участником.
Вечерами же, когда шум торговли утихал, и мамы разгоняли по домам надоедливых детей,' Ганс любил порезвиться, вдыхая прохладный сумеречный воздух. Здесь можно было поохотиться на обнаглевших котов и, пользуясь тем, что хозяин в темноте не видит, поискать по помойкам куриных костей.
Вот и сегодня ни утренняя, ни вечерняя прогулки ничем не отличались от предыдущих. Много машин, много людей, много еды. Ганс не видел особой разницы между грузчиками. Они все одинаково одевались, одинаково шатались и пахло от них одинаково и противно. Ганс не различал лиц; любой портрет состоял для него из запахов и звуков, поэтому торгово-транспортный люд был для него однообразным.
А сегодняшние грузчики ему почему-то не понравились. Вернее, они все ему не нравились, но эти еще и выглядели подозрительно. Также бегали и суетились, также пьяно шатались, только вот спиртным духом от них не пахло. Ганс поморщился, он вспомнил, что ночью явятся хозяева, и от них тоже будет вонять чем-нибудь неприятным. То ли дело, Санька (пес лизнул упавшую с кровати руку), от него всегда пахнет или ириской, или жвачкой.
А сегодня еще разгружали сахар. Один раз Ганс видел, как порвался мешок, и небольшая дорожка белого порошка вскоре смешалась с пылью. Когда пес попробовал это, то очень удивился, что такая вкуснейшая вещь может так слабо пахнуть. Была у Ганса на этот счет теория, выведенная из неоднократных наблюдений и проб. Сухой сахар действительно пах очень слабо, но зато очень быстро впитывал сырость и приобретал ее тяжелый волглый аромат. Стоило мешку полежать в подвале, так он вскоре начинал пахнуть мышами; стоило провести его в открытом кузове, и пыльцово-семенная вода пропитывала его дурманом цветущих растений. Сегодняшний сахар пах селитрой, не иначе, как хранился с какой-нибудь колхозной дрянью. Ганс вполне отдавал себе отчет, что от сладкого притупляется нюх и выпадают зубы (так говорил Санька), но втайне мечтал разодрать серую мешковину и зарыться всей мордой в белый сыпучий песок. Жаль, что сегодня ни один мешок не порвался, видимо, не каждый день должно везти собакам и людям. Снедаемый невеселыми сомнениями, Ганс потихоньку задремал.
Никита, тем временем, пододвинув кресло ближе к журнальному столику, разламывал руками поджаристую куриную ногу. Они вчетвером сидели на диване и двух креслах в единственной комнате Семеновой квартиры.
- Нет, не могу я врубиться, Никита, - хозяин негодовал, разливая пиво и тыча обглоданной костью в экран телевизора, - они за кого нас держат, за идиотов? Или никто не понимает, кому нужна эта война? Это же колоссальный поток средств, который невозможно учесть...
- Да, ладно тебе, - Света одернула мужа и оглянулась в поисках пульта, - переключи, ради бога...
- Там везде сейчас новости идут.
- А, что, я не прав что ли?
- Прав, - кивнул Никита и отпил из своего стакана, - только не все, наверное, понимают это. Мы с тобой, да матери несчастных солдат, а всем остальным насрать глубоко. Ты посмотри на министра, он же пьяный, и не стыдно же ни фига. Завтра продаст пару вертолетов тем же чеченцам, и опять будет на что пить, а наши ребята никому, кроме родителей, не нужны.
- Вон и у тебя сын растет, - буркнул Семен.
- Во-от! - молчавшая до сих пор, Ирина согнула из пальцев кукиш, - Саньку за границу учиться отправлю, кстати, в сети там какие новости?
- А какие новости, - Сеня поставил пустой стакан, - через Чешское консульство набирают на работу программистов. Учиться зовут только в Америку. Ха! Покажите мне идиота, который добровольно поедет туда учиться.
- Если только бесплатно, - вставил Никита.
- И бесплатно, тоже. - Света махнула рукой, - у них преподавание в ВУЗе на уровне нашего интерната для умственно отсталых.
- Не надо так сгущать краски, - пожурил жену Семен, - им выгодно плодить дегенератов, потому что дегенератами легче управлять, а в старушке Европе и без нас слишком тесно.
Светлана сходила к холодильнику и принесла еще по бутылке пива, а Семен, будто опомнившись, сказал:
- Я сегодня «сайт» один откопал, просто класс, - он аж поерзал от удовольствия, - ща покажу...
Хозяин квартиры развернул свое кресло к компьютерному столу, и, на движение «мышью», экран засветился первичным меню.
- Целый блок рок-н-рольных песен для «караоке», и наших, и импортных, с текстами во весь экран...
- Только не громко, - предупредила Света, - а то опять соседи выступать начнут. Молодая женщина посмотрела в пол, словно старалась разглядеть сквозь железобетон ненавистных соседей, и, под ее взглядом, тот вдруг пришел в движение. Потолок тоже дернулся и подпрыгнул. Бутылки, стаканы и тарелки на мгновение зависли в воздухе, а через секунду перекрытия сложились как листы карточного домика, круша хрупкое стекло, трескучий пластмасс и сырую липкую плоть.
Санька спросонья ничего не понял. Его сбросило на пол прямо на Ганса, который мгновенно вскочил и движением своим, как катапультой, зашвырнул ребенка в дальний угол спальни. Санька больно ударился об ножку этажерки и хотел уже зареветь, но вспомнил, что особо жалеть его некому и решил повременить с этим до прихода родителей. Ганс стремглав выскочил из комнаты и подскочил к входной двери. Немного погодя Санька ощутил, как по полу идет мелкая противная вибрация, а с улицы раздается непрекращающийся, раскатистый гром. Где-то в квартире со звоном осыпалось стекло, мальчик вздрогнул и замер, прислушиваясь. Из темноты коридора доносилась возня, цоканье когтей и частое жалобное поскуливание.
- Ганс! - почему-то шепотом позвал он.
Шебуршание в прихожей обернулось внимательной тишиной.
- Ганс, иди сюда, - жалобно позвал Санька.
Пес появился в спальне и стал нервно семенить на месте всеми четырьмя лапами.
- Это землетрясение, да? - спросил у собаки мальчик, но Ганс ничего ему не ответил.
- А папа говорил, что домашние животные чувствуют землетрясение за много часов, - не унимался Санька.
Он не обманывал родителей, когда говорил, что они общаются с Гансом на языке, понятном только им, состоящим из слов, жестов, поз, подмигиваний и ужимок.
- Почему же ты ничего не почувствовал? - опять спросил ребенок и втянул носом воздух, словно принюхиваясь.
- Ничего, - пес качнул головой, соглашаясь.
- А землетрясение? Папа обманул меня?
- Это не землетрясение, - Ганс отворотил морду в сторону двери.
- Значит спрошу у него, когда они придут...
- Они больше не придут, - кобель опустил хвост и печально понюхал воздух.
Он опять оставил ребенка одного и вошел в сумрак коридора. Огрубевшие подушечки лап покалывало от мелкой дрожи, которая уже не была постоянной, а волнами уходила в стены. Из кухни тянуло улицей, и Ганс направился туда. Обычно легко поддающаяся дверь, сдвинулась только на несколько сантиметров, так как ее нижний угол отчего-то врезался в пол. Образовавшаяся щель едва позволяла просунуть морду и краешком одного глаза осмотреть кухню.
И еще одна мысль о человеческой глупости, которая не могла существовать без того, чтобы чего-нибудь не усложнить. Кто-то умный когда-то придумал стекла - стены, пропускающие свет, и кто-то умный сделал кухонную дверь с большой дыркой для окна, но кому понадобилось делать это окно не прозрачным, а если сквозь него нельзя смотреть, то зачем вообще его вставлять?
Обдирая морду об углы, пес пытался повертеть носом. Он вспомнил свою недавнюю любовь Джейн с пятого этажа, рыжую Колли с таким длинным клювом, что в этой ситуации она смогла бы, наверное, донюхать до самого холодильника. Глаз уловил на полу, сверкающие в свете Луны, осколки. Ганс знал свойства стекла, и его передернуло: помимо хороших вещей из него делали еще и вонючие бутылки, которые бились и резались в самых вкуснопахнущих местах парка. Для Ганса стало важно одно, если доступ в кухню закрыт, значит охраняемый периметр смещается до коридора. Жаль, конечно, отдавать врагу холодильник, но ничего не поделаешь.
Пес проследовал в зал, который являлся еще и спальней хозяев. Здесь дверь открылась как обычно и пахло как всегда: едкой парфюмерией, чистым и не очень чистым бельем, пылью ковров, книгами и занавесками. Не было только аромата самих хозяев, и Гансу опять сделалось очень грустно. Остаточные запахи двух человек все еще теснились по углам маленькими стайками, но с каждой минутой таяли в открывшихся сквозняках. Вон под трюмо забытый грязный носок, который Никита ищет вторую неделю. А за кроватью маленький пустой флакончик хозяйки, который месяц назад Санька стащил и вылил на него, на Ганса за то, что тот измазался во время гулянки в свежем дерьме. Ганс не обиделся тогда - что взять с ребенка? - он не понимает, что собачий запах выдает врагам его засаду, то ли дело, когда замаскируешься под отхожее место - никто не полезет. И с чего они взяли, что цветочный бутылек пахнет лучше?
Воспоминания овладели Гансом, и ему снова захотелось завыть, но чувство долга вернуло его в коридор. Он еще раз обошел территорию и вернулся к Саньке.
Мальчик сидел на кровати укутавшись одеялом так, что на вершине кокона торчала только голова.
- Мне стало холодно, - пожаловался он.
К этому времени на улице стало становиться шумно. Сначала в грохоте и скрежете проснулись автомобильные сигнализации, потом все стихло на долгое время, и вот только сейчас начало угадываться оживление, совсем не свойственное такому позднему часу. На плотных шторах Санька видел красно-сине-оранжевые сполохи, слышал резкий вой сирен и громкий, совсем близкий треск вертолетов.
Ганс молча сидел в дверном проеме Санькиной спальни и принимал информацию: нос его посекундно ловил запахи, а треугольные уши подобно локаторам недоверчиво вертелись в разные стороны. Пес в любую минуту ожидал нападения.
Волнение собаки передалось и Саньке, но детское любопытство перебороло страх и холод. Мальчик сбросил одеяло и босиком подскочил к окну. Сначала ему показалось, что сегодня Новый год, настолько на улице было празднично и красиво: раскрашенные машины с яркими огнями, летающие лучи прожекторов, бегающие туда-сюда люди в красочных одеждах, светящиеся окна соседних домов.
- Ух-ты-ы, - Санька аж присвистнул, - что творится, хочешь посмотреть?
- Нет.
- Папа с мамой тоже, наверное там. Почему они не взяли нас, а? Да и что за праздник сегодня?
Но тут Санька обратил внимание, что в толпе автомобилей начали преобладать красные кресты, и люди в белых халатах стали густо разбавлять толпу людскую. Со стороны первого подъезда выходили, выползали, выскакивали жильцы в нижнем белье, и кого-то из них клали на носилки, а кого-то отводили и сажали на траву. Со стороны их подъезда почему-то никто ни куда не шел.
Конечно, ни о каком сне не могло быть и речи, мальчик решил одеться, выйти и посмотреть на все своими глазами. Выключатель щелкнул в холостую. «Лампа что ли перегорела?» - подумал Санька, и начал вспоминать, где раскидал вечером одежду.
Ганс наблюдал за ним, склонив голову на бок. Пока Санька одевался, пес не двинулся с места, и только когда мальчик попер напролом, нехотя выпустил его в коридор.
- Чего расселся?! - прикрикнул на собаку Санька.
- Охраняю, - пес невозмутимо вильнул хвостом.
- Я сам за себя постоять могу!
Санька гордо подошел к входной двери и подергал ручку. Массивная дверь не шелохнулась. Мальчик закусил губу от обиды:
- Закрыто на оба замка, - сообщил он Гансу, - а я думал, они тебе доверяют.
Пес не отвечал, а только горячо дышал ему в поясницу. Подумав с минуту, мальчик сходил в зал и приволок оттуда стул. Поставив его спинкой к двери, Санька залез ногами на упругую мякоть седла и посмотрел в «глазок».
Широкоугольный шпион сильно исказил увиденное. Сначала Саньке показалось, что и лестничную площадку тоже украсили гирляндами, настолько там было светло и ярко. Но откуда взялась там кривая стрела экскаватора, и почему вертолет летит горбом вдоль верхнего края поля зрения, и это все в нашем тесном маленьком подъезде? Искаженный взгляд «глазка» не дал сразу понять мальчику, что за дверью не было уже ни площадки, ни лифта, ни лестницы.
- А где же тети Светина дверь? - до него наконец-то начал доходить смысл, - они упали, да?
- Да, - Ганс угрюмо опустил морду.
- Они умерли?
- Да.
- А папа с мамой?
- Тоже.
- И как мы теперь выйдем отсюда? - в неискушенном детском уме никак не помещалось навалившееся всеобъемлющее горе, - ты знаешь где запасные ключи?
Еще бы, Ганс не знал. Ирина так усердно прятала их на шкафу сушки для посуды, причем совсем не стеснялась собаки, словно думала, что бессловесное животное не сможет рассказать сыну, как можно несанкционированно выйти из квартиры. Только, вот беда, на кухню не попасть. Санька подергал дверь и убедился, что это действительно так.
Несколько минут он взвешивал последствия радикальных мер, но потом решился, пригрозив пальцем любопытному кобелю:
- Только не вздумай соваться первым, понял? Ганс всегда понимал Саньку с полуслова.
Пошарив в однодверном пенале с игрушками, мальчик перебрал и взвесил на руке несколько предметов из своего инвентаря. Он остановился на хоккейной клюшке, в прошлом году подаренной ему папой. Отогнав собаку к туалету, Санька прицелился. Узкий коридор не давал надежного замаха, и приходилось бить немного вскользь. Ладони до белизны суставов вцепились в рукоятку, а перо со свистом разрезало воздух. Крак! Твердая деревянная пятка провалилась сквозь матовый узор окошка кухонной двери. Вслед за острыми кристаллами слюды в коридор обрушился промозглый осенний холод.
- Бр-р-р, - Саньку передернуло.
Ловко орудуя клюшкой, он сбил с краев рамы острые торчащие осколки и проник на кухню. Здесь было темно и холодно. Но даже в темноте он заметил черную ломаную линию трещины. Она шла наискосок от потолка до пола, словно сбегая ступеньками кирпичной кладки. Сломанная смещением рама окна, топорщилась на Саньку острыми занозами. Плотная подошва шлепанец противно хрустела осколками, и Санька решил перво-наперво избавится от них. Самые большие мальчик по хоккейному заметал под холодильник, а мелкие смел веником в один угол, после чего позвал Ганса, который мягко впрыгнул в очищенное помещение.
Санька залез на раковину и пошарил руками над мойкой, но не обнаружил ничего, кроме двух пустых винных бутылок, которые едва не скатились ему на голову. Поиски фонаря заняли еще минут десять, но как старательно Санька ни осматривал закоулки кухонного бардака, ключей от входной двери он не нашел.
- Может, ты поищешь? - спросил он собаку, на что тот скептически отвернулся. Попробовать, конечно, было бы можно, но для этого пришлось бы удалить все железные вещи, начиная от водопроводных труб, и заканчивая угловыми стяжками корпусной мебели, но объяснить это ребенку еще сложнее, чем самому все перегрызть, поэтому Ганс просто признал свое бессилие.
- Значит - это последний вход, - сказал Санька, показывая на кухонное окно, - ты когда-нибудь прыгал с девятого этажа?
Он все еще боялся подойти ближе к подоконнику. С верхней части рамы страшно нависал острый осколок стекла. Санька решил его не трогать, так как мог угодить под непредсказуемую траекторию его падения.
Ганс недоумевал, видя нерешительность мальчика. Главным интересом собаки был холодильник, так как если перетащить содержимое его в уцелевшую комнату, то можно выдержать длительную осаду, а потом - будь, что будет. Он уже давно не щенок и умеет отдавать себе отчет в объективной оценке сложившейся ситуации. С грустью и гордостью Ганс понял, что для него выхода из квартиры не существует, кроме выхода в Рай из любимого Санькиного мультика, куда попадают все псы. Он не может прыгнуть с высоты на надувной батут, он не сможет спуститься по веревочной или пожарной лестнице, и Санька не сможет тоже, значит долг обязывает его защищать жилище и уцелевшего ребенка хозяина. Как-то невзначай, в силу обстоятельств, лучший друг, с которым они росли все шесть лет с момента рождения, превратился для Ганса в неодушевленный охраняемый объект.
На улице, тем временем, становилось все оживленнее. К техническому грохоту, визгу и стуку
примешивались женские рыдания, крик детей и матерная ругань мужчин.
Наконец Санька решился подкрасться к окну, и, пытаясь забыть о нависшей гильотине стекла, высунулся на улицу. От прожекторов, костров и проблесковых маячков разных спецмашин во дворе было светло как днем. У самой стены люди в униформе раскладывали надувные матрацы, у двух пожарных машин расчехляли длиннющие телескопические лестницы. Почти из всех окон уцелевшей части дома высовывались маленькие и большие, лысые и лохматые, рыжие и седые головы. Все они смотрели вниз. Кто-то кричал, кто-то махал руками, чтобы привлечь внимание спасателей, а кто-то молча курил, наблюдая за происходящим. Санька удивился, что все эти строгие, нарядные и пренебрежительные дяди и тети, неоднократно встречаемые им во дворе, могут быть такими слюнтяями и плаксами. «Папа наверняка не плакал», - подумал мальчик и едва не разрыдался сам от нахлынувшей грусти.
Он уже начал понимать, что происходит внизу: вот экскаватор и подъемный кран убирают ломаные плиты и грузят их на самосвалы; в каждый открытый проем под убранной плитой сначала запускают дядю с собакой, а потом, когда они вылезут, или убирают дальше, или другие дяди с носилками и пластиковыми пакетами лезут туда же; немного поодаль над несколькими открытыми люками сгрудились дяди в касках, они светят фонарями вглубь колодцев и постоянно прикладывают к щекам рации; еще дальше прямо на матрацах и одеялах собираются сонные всклокоченные жители, они волокут на себе теплые вещи, маленьких детей и сетки с едой; тому, кто не может идти сам, помогают врачи; пожарники заняты вытаскиванием оставшихся людей из окон, дядя с мегафоном (наверное, командир) уговаривает смельчаков прыгать на батут, а за теми, кто не уговаривается, по пожарным лестницам поднимаются спасатели.
Если бы не Ганс, он давно бы спрыгнул, решил Санька, нельзя же оставлять собаку одну. Он понял, что скоро и до них дойдет очередь, и их спасут в свое время, но дядя с мегафоном, увидев в окне одинокую фигуру ребенка, уже отдавал распоряжение относительно девятого этажа.
В это время Ганс ухватил его за майку и поволок от окна. Санька опешил от неожиданности, вцепился в раму и начал наугад молотить пятками по бокам овчарки:
- Отстань, Ганс, я не играю, нас сейчас спасут!..
Но Ганс мягко перехватил прыткую щиколотку и дернул сильней. Кухонная рама дрогнула, и Санька увидел, как нависший осколок сдвинулся с места и начал падать. Интуитивно мальчик расцепил пальцы, и тут же был отброшен от окна силой упругого собачьего тела.
- Ты что, озверел?!- Санька замахнулся на Ганса, чего не делал раньше никогда.
Ганс оскалился на ребенка, чего тоже никогда раньше не делал.
- Ты сделал мне больно! Нас сейчас спасут!
- Нет, - шерсть на холке собаки встала дыбом.
- Они не враги, Ганс, они хотят нас спасти.
- Нет.
- Ну, тогда, делай, что хочешь...
От недосыпа и волнений силы покинули мальчика. Он сидел у заклинившей двери кухни, оперевшись на нее спиной, и ничего уже не мог сделать. Как во сне он увидел, как из подоконника растут блестящие железные рога, а потом между ними появляется перекладина.
Ганс зарычал.
- Фу! - Санька пытался хоть как-то изменить ход событий, но кобель не отреагировал на команду.
Через минуту в окне появилась голова в блестящей каске, и Ганс кинулся на подоконник. Голова шарахнулась назад, скрылась с руганью и отдаляющимся скрежетом. Через секунду раздался звон, словно на асфальт уронили никелированный таз. Вдруг где-то совсем недалеко своим механическим треснувшим голосом заговорила рация:
- Пятый, пятый! Что там у тебя? Прием.
- Каска упала, - ответил чужой голос совсем рядом.
- Это я вижу, а где ребенок? Прием.
- Собака там, товарищ майор, держит периметр.
- Большая?!
- Немец или кавказец, черт ее разберет, прием.
- Собаку надо нейтрализовать, трещина растет, через несколько минут подъезд может обрушиться.
- Думай сам, центральный, у меня нет оружия, прием.
- Спроси у ребенка, может он сможет?
Ганс никогда не был пустобрехом. Он лаял крайне редко, да и то только во время игр в «палочку», «прятки» или «догонялки». Лаять на врага - это попусту сотрясать воздух. На врага либо нападают, либо от него скрываются, и в обоих случаях звуковое сопровождение тактически нецелесообразно и даже опасно. Вот и теперь он лег под окном на скользкий линолеум и слушал уличный разговор.
Санька постепенно впадал в оцепенение. Он сильно замерз и хотел спать, но сил пойти и лечь в кровать тоже не находил. Тяжелый туман окутывал его рассудок, и он не мог сосредоточиться на разговоре спасателей, пока не понял, что разговор обращен к нему.
- Мальчик, мальчик, ты меня слышишь?
- Слышу, - вяло ответил ребенок,
- Как тебя зовут?
- Санька.
- А меня, дядя Ваня. Будем знакомы. Санька не ответил.
- А как звать твою собаку?
- Ганс...
- А ты сможешь отогнать ее от окна, запереть в комнате ли ванной?
- Он не слушает меня, он меня охраняет, - Санька говорил невидимому человеку, растолковывая как несмышленому младенцу, - папа, уходя, приказал ему охранять дом, и он его охраняет.
- А папа ушел? - голос пожарника сделался веселее, - значит он уже ищет тебя и разрешит Гансу впустить нас в квартиру.
- Да что ты там застрял?! - откуда-то снизу заверещала женщина, - не хотят спасаться, черт с ними, вытащи меня лучше!
- Папа с мамой ушли в гости, - сказал Санька.
- Значит с твоей мамой тоже все в порядке, и они уже узнали и едут сюда. Далеко они ушли?
- К соседям по лестничной клетке, - ответил мальчик.
- К сосе... - пожарник осекся, и голос его вдруг стал сухим и строгим, - пятый вызывает центрального! Прием!
- Слушает.
- Родителей нет, собака не подчиняется, жду указаний, прием.
- Спускайся, Иван, да прихвати ты эту истеричку! Держись! Петрович сейчас переставит лестницу.
Почуяв, что лестницу убрали, Ганс успокоился и подошел к Саньке. Мальчик запустил ладонь ему в гриву и пощекотал за ухом.
- Дурачок ты, пес, но что с тобой делать?
Внезапно прямо перед окном, вынырнув из-за дома, завис вертолет. Включенный прожектор больно резанул глаза, и Санька закрылся руками. Он вскочил, нырнул в разбитый оконный проем кухонной двери, перекатился в сторону и замер в глубине коридора. Ганс резво последовал за ним.
- Как в настоящем боевике, - сказал Санька, немного отдышавшись, - помнишь фильм «Один дома?» Мы тех двоих козлов за секунду бы загрызли, правда, Ганс?! А тут целая армия. Твои зубы хороши только в ближнем бою.
Насмотревшийся телевизор, ребенок объяснял своему телохранителю тактику обороны жилища:
- У них на каждое наше окно по пять снайперов найдется, поэтому переползем в спальню и будем ждать там.
По-пластунски Санька вполз на свою кровать и позвал с собой Ганса, но тот остановился перед ним и вопросительно замер.
- Да, ладно уж, залезай, - Санька хлопнул рукой по одеялу, - мама не будет ругаться. Пес тяжело взгромоздился на кровать, а мальчик прижался к нему, согреваясь. «Зачем я высунулся из окна, - думал он, - сидели бы молча до утра, а там что-нибудь бы придумали. Это я виноват, что привлек внимание, а Гансу теперь отдувайся».
В тепле и уюте Санька крепко заснул, вцепившись в жесткую холку своего друга.
Он не слышал, как на кухне зазвенела посуда, и топот тяжелых сапог наполнил коридор, он не почувствовал, как Ганс, сбросив с себя обнимающие руки, стрелой вылетел в коридор и закрыл собой проем детской спальни, он не видел вспышек выстрелов, а очнулся только тогда, когда мускулистые тиски сжали ему плечи и куда-то поволокли.
Санька немного пришел в себя только в коридоре. Его пристегнули ремнями к чьей-то широкой спине и лишили, тем самым, возможности сопротивляться. Сонными глазами мальчик поискал Ганса. Он едва увидел его в сумрачной прихожей; словно груда драных бушлатов, все, что осталось от собаки, было свалено в углу, прямо у входной двери. Санька захлопал глазами, не решаясь поверить им, но тело лучшего друга, с которым прожито столько лет, волей-неволей приковывало к себе внимание. Он дернулся и завизжал, извиваясь в сжимавших его ремнях. Спина спасателя напряглась.
- Что, убрать не могли?! - буркнул гигант на своих подчиненных.
- Так торопились же, товарищ капитан...
- Самойлов?! У тебя дети есть?!
- Никак нет, товарищ капитан.
- Оно и видно, - рявкнул начальник. - Все! Уходим, я первый, остальные за мной! А ты в следующий раз думай, прежде чем стрелять. Мальчонка, видно, совсем один теперь остался...
Сквозь пелену слез Санька увидел, что висит над бездной. Обрушившаяся куча железобетона высилась в стороне до уровня третьего этажа уцелевшей части. Суета вокруг нее не прекращалась. В постоянном мерцании света, вспышках сварки, прожекторов и фонариков Санька разглядел кусок стены, на которой месяц назад написал «маркером» «Славка дурак», а сейчас сильно пожалел об этом. Приятель Славка тоже, наверное, лежит там вместе с мамой и папой, и ему тяжелее и от надписи, и от ссоры с Санькой и от того, что яркий детский сон прервался так внезапно.
Спасатели спустили Саньку на землю. Тут же другие руки обернули его толстым, но легким пледом и отвели к остальным потерпевшим. Санька никого не узнавал, даже если много раз встречался с кем-то раньше, ведь теперь это были другие люди: ущербные, усеченные и несчастные, словно кто-то пожевал их и выплюнул не проглотив. Они нервно дергались от гулких ударов пневмомолотов, беспричинно орали друг на друга.
Группа спасателей продолжала взбираться по лестницам, опустошая от всего живого квартиры, не успевшие еще обрушиться, а небо понемногу начало сереть в преддверии тусклого осеннего рассвета.
На Саньку никто не обращал внимания, а он тихо плакал, прислонившись к неровному стволу молодого тополя. Скорее всего его теперь отправят в Смоленск к бабушке с дедушкой. А они?.. Как они перенесут такое горе?!
Внезапно перед мальчиком выросла мужская фигура в яркой униформе МЧС. Рослый дядька был теперь без шлема и противогаза. Широкое лицо его с белобрысой копной растрепанных волос наверху раскраснелось то ли от разгоряченности, то ли от долгого контакта с резиной. На руках у него трепыхался двухмесячный темно-коричневый щенок.
- Вот, - просто сказал спасатель и протянул собаку Саньке, - из-под развалин достали.
- Ганс ненавидел ротвеллеров, - мальчик опустил глаза.
- Бери, бери! У него такое же горе, как у тебя, - сидевшая немного в стороне бабушка подошла и подтолкнула ребенка локтем, - на тебе нет места ненависти, ведь твой друг теперь там.
Санька, не глядя на спасателя, взял щенка и посмотрел в его черную глупую морду.
- И где мы теперь будем жить? - спросил он собаку, - ни у тебя ни у меня теперь нет дома.
Рослый мужчина отвернулся, едва сдерживая слезу, и пошел прочь. Невдалеке маячили люди из Мэрии, они раздавали деньги и заносили в ведомости фамилии уцелевших. Самойлов прямиком направился к ним:
- Простите, где я могу оформить опекунство?..