НЕВОЗМУТИМОСТЬ – 2
Пройдя свой круг житейских мытарств, вначале порознь, затем уж и вместе, с моей третьей, (и, надеюсь, последней) женой, мы к сорока годам обрели, наконец, тихую пристань в московской, полностью выплаченной однокомнатной кооперативной квартире. И всё-то у нас было: интересная работа, за которую платили немного, но регулярно, так что, хотя особой роскоши мы себе не позволяли, её хватало на то, чтобы накормить какой-нибудь немудрёной вкуснятинкой пришедших в гости друзей. И друзья были. И «культпоходы», (а в Москве нетрудно выбрать, куда пойти). И просто походы с палаткой по Подмосковью и Крыму.
Нам бы жить – не тужить, но бес не дремал: он искушал нас страстью к переменам, и добился своего: в результате сложных преобразований, детали которых неинтересны, мы почти-что случайно оказались единственными обитателями двухэтажного особняка на самом берегу Балтийского моря, и к дому ещё прилагалось 15 соток земли с огородом и садом.
Так было озвучено при обмене, и, когда мы приехали осмотреть всё в натуре, то увидели и море, и берег, и сад, и особняк – нас не обманули. Только земля представляла собой сплошные джунгли, а немецкой ещё постройки особняк был «щитовым» и «засыпным». Это значит: деревянный каркас из брусьев и балок, обшитых снаружи и изнутри дощатыми «щитами», между которыми для утепления помещалась труха, пропитанная для связки каким-то раствором. (Но, как мы узнали первой же зимой, (оказавшейся, на наше счастье, длинной и морозной), раствор давно уже перестал что-либо связывать, и всё утепление просело до самого низа. Так что, если выдернуть из стенки старый, (наверное, ещё немцами забитый), ржавый гвоздь, из дырочки немедленно высовывалось длинное и острое шильце холодного воздуха с улицы. Зато на первом этаже была ванна с душем. Правда, в ванной комнате обнаружился ещё и котелок, который топился углём, и этому незнакомому искусству еще предстояло обучиться.
Также предстояло откачать воду из подвала и установить насос, победить плесень на одной из стен, сделать бетонную отмостку, заменить прогнившие полы, привести в порядок окна и двери, электропроводку и водопровод… список первоочередных дел, необходимых для мало-мальски сносного существования, занял бы не одну страницу. Это, не считая «земледелия». Но я был самонадеян и полон энергии, рукомеслом кое-каким владел и был уверен, что всему, чего не умею – обязательно научусь. И мы согласились на обмен и переезд.
Потому что главное – это было Море! Ради него можно было всё претерпеть!
Его было видно почти отовсюду, а если не видно, то слышно. Оно было рядом, даже, если и не слышно. Но такое случалось крайне редко, гораздо чаще оно ревело и грохотало, и от его ударов заметно дрожал пол, а порывы ветра были такие, что на втором этаже казалось, что лежишь на верхней полке раскачивающегося на ходу железнодорожного вагона. Однажды в такой день я увидел через окно ворону, летящую против ветра «задом наперёд».
Зато какой воздух, какая благодать на рассвете, когда маленькие гладкие волны лижут еще холодный песок! Как замирает сердце на закате! А какие закаты – от края до края окоёма! Да что там говорить о море, – всё равно не найти достойных слов. А банальности – ни к чему.
Окно второго этажа на северную, «морскую» сторону было у немцев разделено на восемь частей переплётом из толстенных брусков. Это было экономно, это было разумно. Но я первым делом выломал «решётку» и вставил одно большое «витринное» стекло. И немало счастливых часов мы провели с женой у экрана, на котором показывали всегда одно и то же, никогда не надоедавшее кино – всегда разное, всегда прекрасное Море!
А ещё мы получили возможность исполнить нашу недостижимую в Москве мечту – завести собаку.
Нам всегда нравились овчарки. Но одолевали крысы, и по совету опытных людей мы остановили свой выбор на миттельшнауцере – породе, универсальной во всех отношениях, включая, согласно описанию, и крысоловные способности. Этих компактных, спортивных собак когда-то вывели германские бродячие купцы для охраны своего имущества в дороге, и с тех пор они весьма популярны; есть сведения, что их даже использует в качестве служебных британская полиция. Легко поверить, если оценить размер их клыков. Но главное, что они веселы, дружелюбны и верны.
Однако в нашем крае такие собаки ещё не водились, и Наташа была отправлена в командировку в Москву, откуда и привезла прелестного щенка-девочку, потомка двух чемпионских династий. По паспорту её звали изыскано: «Жийона-Улисс». Но лучше всего ей подошло имя «Мотька». Когда она хулиганила, была уже «Матрёной». Ну, а уж в самых серьёзных случаях звучало официальное: «Матильда!», напоминая о германских корнях этой породы.
На тот момент и по всёму дому, и в комнате на втором этаже, о которой уже упоминалось, полным ходом шли строительно-отделочные, ремонтно-мебельные и всякие-прочие работы, но в ней уже можно было как-то обитать. Еду готовили на электроплитке, спали на сколоченном наспех топчане. Был стол, пара табуреток – и достаточно пока. Ещё там был телефон – мы себе не мыслили существования без связи, (мобильники ещё предстояло изобрести), и нам удалось добиться его установки, хотя мне пришлось самому выкопать длиннющую траншею для кабеля через участок и вдоль улицы. А весь прибывший в контейнере остальной наш скарб хранился внизу в коробках и ящиках, нераспакованным.
Однако с появлением четвероногого члена нашей семьи возникла неожиданная проблема. Дело в том, что в поезде, чтобы не мешать соседям по купе, Наташа укладывала Мотьку спать рядом с собой. И на новом месте Матрёна решительно не желала отказываться от этой привычки. Ни лесть и подкуп, ни угрозы и кары не имели эффекта, – маленькая Матильда уже проявляла твердость истинно германского характера. Ну, не сажать же её, на самом деле, в клетку!
Пробовали мы на ночь выставить её в соседнюю комнату, но первая же попытка вызвала активнейший протест, не прекращающийся до тех пор, пока мы не сдались и не открыли дверь – наша собака желала быть с нами неразлучно! Кто может её в этом упрекнуть?
После того, как все педагогические методы показали полную свою беспомощность, пришлось искать техническое решение. И оно было найдено: заключить в клетку самих себя! Мы раздобыли крупноноячеистую сетку, на манер волейбольной, при помощи всевозможных ухищрений подвесили её верхний край к потолку, а нижний прикрепили к топчану, так что получилось нечто, вроде детской кроватки, но с мягкой стенкой. Забираться туда приходилось снизу, через «лаз», который потом «задраивали» изнутри. Было это, признаться, не слишком удобно, зато ложе наше и днём, и ночью было для Мотьки недоступно. При этом всегда можно было погладить её через сетку, не нарушая «табу». Мы надеялись, что она постепенно смирится с новым статусом и привыкнет, а потом и сетку сможем убрать, и вообще вся жизнь, наконец, наладится. Мы всё ещё были оптимистами.
Однажды Наташе вновь пришлось уехать по делам в Москву, мы с Моткой остались хозяйничать вдвоём. И тут я заболел: кашель, температура, и всё такое. Пришлось вызывать врача на дом, поскольку я тогда ещё служил, и «больничный» был необходим. По телефону я объяснил, что дверь будет закрыта лишь на защёлку. Следовало бы, наверное, предупредить о некоторых особенностях моего жилья, в том числе о собаке, но я не решился. Однако беспокоился: неизвестно, как Мотька поведёт себя – впервые ведь в доме появится «чужой»!
Вот внизу открывается дверь. Пройдя через заполненную досками и листами фанеры веранду и поднявшись по винтовой лестнице, на которую ещё предстояло установить перила, ко мне входит молодая женщина в белоснежном плаще, в изящных босоножках на тонких каблучках.
И какая же картина предстает пред её взором?
Посреди большой, почти пустой комнаты со свисающими со стен обрывками обоев, лампочкой без абажура и полом, заваленным всевозможным хламом, стоит… большая клетка, из которой выглядывает бородатый мужик в тельняшке.
– «На что жалуетесь?» – спрашивает она. Подходит, берёт мою руку, щупает пульс, присаживается к углу стола, сдвигает в сторону рубанок и стружку, молоток, банки с краской и лаком, и пишет на зелёном бланке заветные слова, дарующие мне свободу на три ближайших дня. Прощается и уходит.
И только тогда наша Мотька встаёт со своей подстилки, подходит ко мне, просовывает морду сквозь сетку и утыкает в мою ладонь свой холодный влажный нос.
Ну, а что было дальше? Случилась перестройка. Обычные трудности, – нормальные большие трудности, – остались. И продолжали нарастать. А вокруг, на месте старых домов, один за другим вырастали прекрасные «дворцы», и я не поспевал за победной поступью российского капитализма. То, что я умел делать лучше всего, в это время оказалось нужным меньше всего, работу я потерял, перебивался случайными заработками, а стоимость материалов летела вверх со скоростью ракеты, – на этом споткнулись тогда многие. Однажды я решил окончательно, что мне уже не справиться. И прекратил борьбу. Наверное, это было обидно, но мудро. Обменяли мечту на квартиру.
Участок, вместе с несколькими соседними, вскоре был обнесён глухим забором – видимо, землю приобрёл кто-то из новых российских баронов. Сады и огородные грядки вновь превратились в джунгли, заросли вьюнком и крапивой – сколько бы ни было вложено труда в землю, её нельзя оставлять без заботы даже на год. Но она продолжает приносить своим владельцам, которые там и не появляются, колоссальный доход. Как? Да просто стремительно растёт в цене. А дом пару лет назад сгорел. Видимо, бомжи, обитавшие там, (им забор не помеха), курили неаккуратно. Или вовсе развели костёр прямо на полу – кое-где я встречал такие следы.
В Библии, в главе «Экклезиаст» написано: «Все – суета сует». Это означает: то, что нам сегодня кажется самым важным, завтра, быть может, вообще не будет иметь никакого значения. Многое, кстати, зависит от нас самих:
« … Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить, или пророку, –
Каждый выбирает для себя…» *
И ещё там сказано: – «Всё возвратится на круги свои». Так и вышло: мы опять живём в стоквартирном бетонном улье. Нам всё ещё хорошо вместе.
А главное – мы по-прежнему легко можем каждый день встречаться с нашим Морем. Хотя его уже не видно из нашего окна.
* Стихи Ю. Левитанского