Глава 56
Глубокий обморок Скарлетт явился результатом ужасного потрясения. Но сознание выставило заслон страшной реальности и, еще находясь в обмороке, она крепко уснула.
Как это часто бывает, перед пробуждением ей приснился сон.
Она опять была в Двенадцати Дубах, дом Уилксов был невредим и красив, совсем как до войны. Но почему-то в просторном холле оказалась не пологая полукруглая лестница, а очень узкая и крутая, спиралью взмывающая ввысь. Скарлетт легко взбегала по ступенькам, догоняя Эшли, который шел впереди. «Эшли, остановись, подожди меня!», - кричала она, но он не слышал. Лестница казалась бесконечной, Скарлетт уже стала задыхаться, но ей надо было догнать Эшли, хотя она и не знала, для чего. «Эшли!» - в отчаянии крикнула она из последних сил. Он остановился, она быстро нагнала его, он обернулся, и тут Скарлетт отпрянула в ужасе – у Эшли не было лица: ни высокого лба, ни серых одухотворенных глаз, ни тонкого носа, ни изящно очерченного рта – только бесформенное пятно.
Отшатнувшись, Скарлетт упала, но почему-то не на лестницу, а в бездонную пропасть. Она завопила, но крика ее не было слышно. Она падала, кувыркаясь в пространстве, и казалось, конца не будет этому падению. Она не понимала, почему не слышит собственного крика, и ни одного звука вокруг, только чей-то смех отдавался эхом… Она летела в бездну и сознавала, что падение неизбежно закончится смертью. А ей так не хотелось умирать!
Вдруг сильные руки подхватили ее. Она знала эти руки, только Ретт мог так нежно прижимать ее к своей теплой мускулистой груди, только в его объятиях она всегда чувствовала себя в безопасности. Она прильнула к твердому плечу и подняла глаза, чтобы поблагодарить за спасение, но вместо любимого смуглого лица, вместо тонкой линии усиков и привычной улыбки одним уголком рта, вместо черных как ночь глаз – вновь оказалось туманное размытое пятно. И именно оттуда раздавался смех, дьявольский смех, сопровождающий все ее падение.
Скарлетт вскрикнула и проснулась. Мелкая холодная дрожь, зародившаяся где-то под ложечкой, расползлась по покрытому испариной телу от кончиков пальцев до ступней. Очнувшись, она не сразу сообразила, где находится. Прикрученная лампа на маленьком столике поодаль от кровати лишь немного освещала просторную комнату. Рядом со столом, свернувшись калачиком в большом кресле, спала Бриди.
«Это гостиница, - с облегчением вздохнула Скарлетт. – Я лежу в постели, и не было никакой бесконечной лестницы, и я никуда не падала, я спала, и мне приснился кошмар».
Постепенно она возвращалась к действительности после тягостного сна. Ей смутно припомнилось, что она приехала в Голуэй, поселилась в этом номере и пошла вместе с Колумом в порт… она хотела уговорить капитана корабля срочно отплыть в Америку… какой-то мужчина передал Колуму письма… там было письмо от тетушек… Мысль, слишком страшная, чтобы дать ей облечься в слова, начала заползать в сознание Скарлетт. Мозг отказывался признавать ее… Нет! Этого не может быть! Это все еще сон… И эта слабо освещенная комната, и Бриди, свернувшаяся клубочком в кресле – все это сон, и стоит лишь проснуться…
Преодолевая слабость, она приподняла голову, и вдруг в бессилии рухнула на подушки… Это не сон, это правда. Ретт развелся с ней. Он женился на Анне Хэмптон. Он навсегда потерян…
Скарлетт почувствовала, как заныла глубокая рана, притупленная временным беспамятством. Боль не отпускала, словно в сердце вонзили нож и медленно поворачивали, заставляя страдать еще больше…
Но почему?! Почему он сделал это? Как он мог так поступить? Ведь он любит ее, она чувствовала, и он сам ей сказал… Но газетная вырезка, выпавшая из письма тетушек, была неопровержимым доказательством того, что он женился на другой…
«Я никогда не знала и не понимала его. Даже когда мне казалось, что понимала – это было не так. Так кого же я люблю? Чьего ребенка я ношу под сердцем? Что мне делать теперь?..» - в безмерном отчаянии вопрошала она самое себя.
Слезы жгли ей грудь, душили ее, но не могли пролиться. О, если б она могла заплакать сейчас – может, боль ушла бы из сердца вместе со слезами? Чувство безысходности давило на нее, мозг будто налился свинцом от понесенного поражения, и ей хотелось только одного – умереть прямо сейчас, чтобы избавиться от боли в сердце и давящих, тягостных мыслей.
Казалось, протекла вечность, а она все лежала без движения, уставившись в сумрачное пространство еле освещенной комнаты сухими глазами, пытаясь разобраться в хаосе мыслей и чувств, обуревавших ее – а сердце все ныло и мозг отказывался признавать, что все ее мечты, все надежды на будущее сгинули навсегда.
Скарлетт терпеть не могла проигрывать, но вынуждена была признать, что на сей раз проиграла, проиграла бесповоротно. И в этом проигрыше виновата только сама. Ей не следовало уезжать из Чарльстона, теша свою гордость и надеясь, что Ретт кинется на ее поиски. Ей не следовало уезжать из Саванны. Ей надо было вернуться, как только поняла, что беременна. Она могла уговорить Колума сойти с корабля в Нью-Йорке или Бостоне. В конце концов, она могла плюнуть на правила приличия и добраться до Чарльстона без сопровождения. Но она предпочла развлечься в Ирландии и потанцевать напоследок, и эти развлечения стоили ей будущего, стоили счастья, о котором мечтала. Она не подумала, какие чувства может испытать Ретт, узнав, что она покинула Америку. Она не думала о нем. Она никогда ни о ком не думала, кроме себя!
В полночной тишине гостиничного номера она долго предавалась мукам самобичевания. Все ошибки, которые она совершила в жизни, все необдуманные эгоистичные поступки предстали перед Скарлетт этой ночью в своей неприглядной наготе, и она признала их.
Чарльз Гамильтон. Она вышла за него замуж назло Эшли, и тогда считала, что поступила правильно, но принесло ли это счастье ей, или Чарльзу? Бедняга умер в окопах, а она, родив сына, маялась в трауре, и ей было вовсе не жаль Чарльза, жаль было своей загубленной молодости. В то время она страдала от любви к Эшли, и завидовала Мелани, которая всегда была у нее перед глазами, которая любила ее и заботилась о ней, а она вела себя с Мелли так гадко, порой даже желала ей смерти… И лишь когда Мелли умерла, она поняла, чем та была для нее все эти годы.
А Фрэнк Кэннеди? Она обманом окрутила его за пару недель и добилась своего, сделав несчастной сестру, да и Фрэнка тоже. А разве была она счастлива с ним? Она постоянно испытывала раздражение, только и делала, что помыкала им да долбила, как дятел старое дерево, за нерасторопность. Она, не задумываясь ни о чем, стала косвенной причиной его гибели. За одно это ей придется гореть в аду! Правда, Ретт говорил, что ада нет…
Ретт… Бог ты мой, сколько зла она причинила ему, не подозревая, что он может страдать! Она старалась поступать наперекор его желаниям, она никогда не пыталась заглянуть в его душу. Она была эгоистичной дурой, и упустила свое счастье… Сейчас она сердце бы вынула из груди, лишь бы вернуть все назад! Но уже слишком поздно…
Ей следует всю жизнь вымаливать прощение у Господа за зло, которое причинила. Она никогда не думала о том, что чувствуют люди, окружающие ее, она обижала, делала больно и приносила несчастье, потому что не давала себе труда подумать о ком-то, кроме себя.
«Я испрошу у Господа прощения, и что? - горько думала она, - Это ведь ничего не изменит, прошлого не вернуть. А мне надо жить дальше. Но как мне теперь жить?..»
Она вдруг осознала, что все, что она пережила на своем веку, все горести, которые перетерпела – ничто по сравнению с тем, что обрушилось на нее теперь.
Она разведена. Она беременна…
«Что мне делать? – ужаснулась Скарлетт. – Разведенная женщина не может родить. Это покроет несмываемым позором и меня, и ребенка и весь мой род…»
И тут по ее щекам полились горячие слезы, и некоторое время она всхлипывала, уткнувшись носом в подушку. Она оплакивала всю свою прошлую жизнь и гибель радужных надежд на близкое счастье. Мысль, что она собственными руками разрушила свое будущее, приводила ее в отчаяние. Но постепенно всхлипывания стали реже и, наконец, Скарлетт подняла голову с мокрой подушки, утерла глаза кулаком и приказала себе:
«Без толку реветь! Я натворила такого, что могу реветь до конца своих дней. Слезами горю не поможешь. Я должна думать! Неужели нет никакого выхода?.. Я уже не наивная дурочка, и знаю, что от беременности можно избавиться, срок еще небольшой. Но где мне найти в Ирландии врача, который сделает это? Пока я доберусь до Атланты, может стать поздно, к тому же я не хочу появляться там – весь город наверняка уже знает о разводе. И Ретт никогда не простит мне, если я избавлюсь от ребенка… Ретт?.. А какое дело Ретту до меня? Он меня бросил и женился на Анне Хэмптон! Я ревновала к кому угодно, только не к Анне, хотя своими глазами видела, с какой любовью она смотрит на него. Почему он выбрал эту маленькую серую мышку с прозрачными тоненькими ручками и плоской грудью? Она ведь хилая, как Мелли, и вряд ли сумеет родить ему здорового наследника».
Скарлетт представила себе, как Ретт обнимает худенькие плечи Анны, как целует Анну, и дикая злоба охватила ее. Это была не терзающая сердце ревность, а бешеная злость, которая вернула ей утраченную силу духа.
«Ты будешь держать ее в своих объятьях? Ты будешь нежен с ней по ночам? Но она не сможет родить тебе наследника, куда ей, с ее чахлым телом и узкими бедрами! А я рожу! – злорадно подумала она и погладила свой едва начинающий округляться живот. – Я расквитаюсь с тобой, Ретт Батлер! Я ударю тебя больнее, чем ты ударил меня. Я не буду избавляться от ребенка, я рожу его и буду заботиться о нем. Я буду заботиться о нем неустанно. Я буду заботиться о нем лучше, чем ты заботился о Бонни. Ты боготворил Бонни, ты любил ее больше меня? Я буду молить бога дать мне девочку, и у меня будет вторая Бонни, полностью моя. А когда она подрастет и станет любить меня больше, чем я любила Эллин, когда она будет любить меня так, как никто никогда никого не любил – я покажу тебе ее, чтобы ты понял, что потерял… Но она никогда не будет твоей!»
Поглаживая слегка округлившийся живот, Скарлетт шептала: «Мы отомстим ему, малютка, мы отомстим, отомстим…»
И тут она поняла, что опять желает причинить Ретту боль, а ведь минуту назад призналась себе, что и так причинила ему немало боли.
«Какая я все-таки подлая! Я ненавижу его за то, что он бросил меня, хотя знаю, что виновата в этом только сама. Мне горько, что он ушел, мне больно, что он с другой, но я не должна опускаться до мести. Это слишком низко. Разве этому учила меня мама?.. Нет, я не должна тратить свою жизнь на месть. Я должна простить Ретта. Мне надо смириться и подумать, как жить дальше.
Пути в Америку нет. Куда возвращаться?.. В Атланту, где за моей спиной будут шептать, что Ретт бросил меня? Если бы я могла вернуться на родину, в Тару, где я всегда черпала силы, – к дорогим сердцу красным холмам, узким оврагам и призрачным сосновым лесам… Но там Сьюлин с мстительным злорадством станет твердить, что наконец-то бог покарал ее эгоистичную сестру. Да еще этот ребенок, который родится вне брака… Нет, я не могу вернуться в Америку, придется остаться в Ирландии. Здесь, по крайней мере, у меня есть родственники, которые любят меня, а на родине…».
Скарлетт не могла припомнить ни одного человека, который любил бы ее. Все умерли, а Ретт… Но она постарается не думать о нем. Она должна забыть, иначе всю жизнь ей придется плакать.
Она должна думать о другом: о том, что мир, в котором она жила, разрушен и потерян для нее навсегда, и судьба зашвырнула ее так далеко от родины, и обратного пути нет, надо идти вперед, надо как-то продолжать жить. Ведь она никогда не сдавалась и не опускала рук, как бы тяжело ни было. Она перенесла столько сокрушительных потерь, но они не сломили ее. И сейчас ее плечи выдержат – ведь она О’Хара. О’Хара… Ее отец Джералд без гроша в кармане эмигрировал в Америку и стал богатым землевладельцем. Так неужто она не сумеет выжить на его родине? И ее отец, и ее дед Робийяр, и прадед Прюдом – все они покинули родные края и, обосновавшись на новом месте, сумели добиться успеха и всеобщего уважения. Значит и она должна перекроить судьбу на новый лад.
Взяв себя в руки, Скарлетт сосредоточилась на том, как устроить свою жизнь в этой стране. Она понимала, что не сможет долго жить, как ее ирландские друзья и родственники. И дело не только в их бедности и простоте быта. Она не сможет довольствоваться теми маленькими целями, которые они ставили в своей жизни. Родить ребенка и радоваться каждому его зубику? хвастаться тем, что собственная корова дает больше молока, чем соседская? обрабатывать жалкий клочок земли и мечтать о хорошем урожае?… И хоть она полюбила этих простых безыскусных людей, однако была уверена, что через некоторое время взвоет от такой скучной жизни. Но ведь она не знает в этой стране никого, кроме своей нищей родни…
Надо что-то придумать, поставить перед собой цель и постараться добиться ее. Но цель должна быть большая, важная, чтобы было, ради чего жить, чтобы достижение ее отнимало много сил и времени, чтобы работа заглушила боль в сердце и заставила забыть об упущенном счастье.
Скарлетт вспомнила слова отца: «Для любого, в ком течет хоть капля ирландской крови, нет ничего важнее, чем земля». Но Тара потеряна для нее… Тара… Отчего-то, подумав о Таре, она представила не засаженные хлопчатником поля, а зеленый холм с развалинами древнего замка, с которого открывалась панорама полей, лугов, лесов, маленьких деревенек. Оттуда даже Баллихара видна.
Вдруг ей показалось, что она нашла решение. Конечно, Баллихара! Возвращение исконных земель рода – чем не цель? Скарлетт представила, что вся большая деревня будет принадлежать ей до последнего камешка – кажется, так говорил Колум – и у нее дух захватило. Безусловно, восстановление заброшенного городка потребует много средств и сил, но такая великая цель стоит усилий. Теперь она знала, чего хочет, и следовало подумать, как это осуществить. Ее практичный ум заработал с точностью часового механизма, просчитывая варианты, принимая решения, строя в воображении макет будущей жизни.
Когда с улицы послышались первые звуки просыпающегося города, решение было принято, и мысленно она взяла судьбу в свои руки.
Как о ком-то постороннем она подумала: «Как странно, я сейчас совсем ничего не чувствую, только усталость, тяжелую, как кандалы, да лед в груди вместо сердца, словно это погибшие надежды застыли в нем».
- Бриди! – повелительно крикнула она.
Девушка скатилась с кресла, разбуженная ее громким голосом.
- Слава Пресвятой Деве, вы очнулись, Скарлетт! Доктор оставил лекарство, вам надо принять его.
- Не собираюсь я ничего принимать. Я вполне здорова.
Скарлетт поднялась с постели.
– Раздвинь шторы, за окном уже светло. Где мой халат?
Бриди была поражена. Она-то думала, что после такого глубокого обморока кузина долго не оправится. Она кинулась рыться в сундуке в поисках халата.
Скарлетт заказала завтрак в номер и, в ожидании, пока его принесут, уставилась в окно. Лил дождь, не серая морось, к которой она здесь привыкла, а настоящий ливень. Из-за струй, стекающих по стеклу, почти ничего не было видно, но она все равно смотрела.
- Колум просил позвать его, как вы очнетесь, - сказала из-за ее спины Бриди.
- Не сейчас, - не оборачиваясь, ответила Скарлетт. – Я сама зайду к нему, когда буду готова.
Глава 57
Несмотря на полное отсутствие аппетита Скарлетт заставила себя съесть завтрак до последней крошки. Она не ела больше суток, и боялась, что силы покинут ее, а ей многое предстояло сделать за сегодняшний день.
После завтрака она отослала Бриди в соседнюю комнату и уселась за бюро. С хмурым лицом она быстро исписала пару листков. Это было письмо Сьюлин, в Тару. В нем она сообщала, что собирается в длительное путешествие, и у нее вряд ли будет время писать письма, а также не будет адреса, по которому она сможет их получать. Она просила извинить ее, и заверяла, что при первой же оказии напишет, но пока не собирается возвращаться в Америку. Она велела Уэйду и Элле слушаться во всем тетю и дядю, и быть хорошими детьми.
Своим теткам она больше никогда не напишет – после «доброго» известия, которое сопровождалось сентенциями о ее недопустимом поведении и всяческими «этого следовало ожидать» и «мы тебе говорили», она больше не желает о них слышать.
Заклеив конверт, она застыла над следующим листом бумаги. Минуту, равную вечности, она собиралась с силами.
Все ее существо противилось тому, что она собиралась сделать. Она передавала управление всеми своими делами в Атланте и счетами в тамошнем банке Генри Гамильтону. Он будет распоряжаться до тех пор, пока она не вернется в Америку.
Начав писать, Скарлетт явственно ощутила, как сжалось у нее сердце. Она не боялась, что старый адвокат обманет ее, ей была известна кристальная честность Генри Гамильтона, и то, как он дорожит свей незапятнанной репутацией. Но разве сможет он следить за каждым центом, как это делала она сама? Конечно, дядя Генри честно соберет выручку от магазина и проверит ежемесячные счета, а дальше-то что? Если дела пойдут плохо, разве он найдет способ улучшить их?
Скарлетт было невыносимо передоверять кому-то контроль над своим состоянием, ей казалось, земля уходит у нее из-под ног, но другого выхода не видела. Генри Гамильтон единственный, кому она доверяет.
Написав официальное распоряжение, она приступила к подробному письму дяде Генри. Ему она тоже сообщила о длительном путешествии и о том, что не будет адреса, по которому она сможет получать почту. Она оборвет все связи с Америкой, чтобы никто не знал, где она живет. Даже Ретт. И особенно Ретт…
Скарлетт подробно расписала, как распоряжаться прибылью, сколько денег отсылать тетушкам и сколько в Тару.
Тара… Покупка доли имения пробьет брешь в ее состоянии, но она не будет прерывать сделку. И пусть она не построит в Таре большой дом и не возродит плантацию, пусть не будет приезжать туда на лето с Реттом и детьми, но все равно, Тара – это Тара. Также она отдала распоряжения по поводу строительства домиков на окраине, которое вскоре должно быть закончено, и пообещала дядюшке Генри, что приедет в Америку через год или чуть позже.
Скарлетт думала, что за этот срок примет окончательное решение, как ей быть с собственностью в Атланте, и знала, что до этого ее будет грызть беспокойство за свои дома, за свои сбережения, за магазин.
Затем было написано еще одно деловое письмо, банкиру в Саванне.
Через полчаса после того, как поставила последнюю точку, Скарлетт постучалась в номер Колума. И хотя под глазами у нее были темные круги от бессонной ночи, полной переживаний, выглядела она решительно.
Когда Колум показался на пороге, она раздвинула губы в улыбке.
- Можно войти? – спросила она и сама изумилась, как спокойно и естественно звучит ее голос. – Мне надо поговорить наедине. Надеюсь, твой воротничок защитит нас от пересудов?
- Рад видеть, что ты здорова и уже улыбаешься, – приветствовал ее Колум, замечая, что всего за одну ночь что-то неуловимо изменилось в кузине, в глазах появился жесткий блеск и, несмотря на улыбку, ее бледное лицо напоминает трагическую маску.
Скарлетт не стала ходить вокруг да около, и, опустившись на стул, спросила напрямик:
- Ты знаешь, что произошло?
- Да, - он протянул ей конверт, - я прочитал вырезку из газеты. Я понял, что произошло.
- Понял? - Скарлетт хмыкнула. – Тогда ты умнее меня. Я вероятно, никогда не пойму, как такое могло произойти. Но оставим это. Я пришла по другому поводу.
Она выложила письма на стол.
- Я не еду с вами в Америку, мне больше нечего там делать. Я остаюсь в Ирландии.
Колум прервал ее жестом.
- Нет, Скарлетт, нет… Не совершай необдуманных поступков, не стоит спешить! Я тоже много думал об этом, и понял - твое положение не безвыходно. Твой муж развелся с тобой. Он разведется и с этой женщиной, как только узнает о ребенке, которого ты ждешь, и именно поэтому тебе надо как можно скорее поехать в Америку.
Скарлетт грустно покачала головой.
- Не разведется. Ретт никогда не бросит Анну. Он не причинит ей боли. Она… - Скарлетт вздохнула. - Вряд ли я сумею объяснить, чтобы ты понял. Она – совсем не такая, как я… Она - женщина его круга, тоже из Чарльстона. И она очень похожа на Мелли, я ведь сразу это заметила.
Колум не знал, кто такая Мелли, и Скарлетт пояснила:
- Мелани – моя подруга, которую я оценила лишь после ее смерти. Она была редким человеком, Ретт понял это раньше меня и очень уважал ее. Пожалуй, только ее он и уважал из всех женщин. Для него она была лучшей после его матери. Он восхищался ею, и она этого заслуживала … Девушка, на которой он женился, такая же, как Мелли… Она в десять раз лучше меня.
Колум сделал протестующий жест, но Скарлетт не дала ему говорить.
- Это так. Она незаметная и не очень красивая, но она лучше меня… и лучше Ретта. Честно говоря, он не заслуживает ее любви, а она любит его, я знаю.
В ее словах слышалась неприкрытая горечь.
У Колума сердце разрывалось от жалости к ней. Он хотел помочь ей, он пытался найти выход.
- У тебя теперь есть твоя Тара. Ты ведь хотела перестроить плантацию?.. Это утешит тебя, пока не залечится рана в сердце. Ты оставишь своему будущему ребенку процветающее имение, и, если это будет мальчик, ты можешь назвать его Джералдом…
- Тару я оставлю своему старшему ребенку. Моему сыну от первого брака Уэйду Гамильтону уже тринадцать лет, разве ты не знал? Есть еще дочка, Элла, она от второго мужа, Фрэнка Кэннеди – ей достанется магазин. Сейчас дети живут в Таре, с моей сестрой Сьюлин. А этот ребенок… Я не могу родить его в Америке и не могу приехать с ним в Тару после того, как он родится. Никто никогда не поверит, что он законный. Я уехала из Чарльстона через день после того, как он был зачат.
Скарлетт закусила губу, чтобы не разрыдаться.
- Никто не поверит, что это ребенок Ретта! Мы с ним много лет спали в разных комнатах. Имея слуг, такие вещи невозможно скрыть, об этом знал весь город. Они назовут меня распутной женщиной, шлюхой, а моего сына – ублюдком. Они будут годами смаковать это.
Колум опустил глаза, он не ожидал, что она выразится так грубо.
- Но… Но твой муж?.. Он-то знает правду… Он согласится признать ребенка!
Глаза Скарлетт вспыхнули, у нее даже ноздри раздулись от гнева, ведь именно этого она и опасалась.
- Ретт?.. Ретт признает ребенка, конечно, он признает его и тут же отберет у меня. Он с ума сходит по детям! У нас была дочь, Бонни, она разбилась, упав с лошадки…
- Упокой господи ее душу, - прошептал Колум, перекрестившись.
- Так вот, уверяю тебя, она была самым балованным, самым любимым ребенком на свете. Мир еще не видел такого любящего отца, как Ретт! И поэтому он отберет у меня ребенка. Думаешь, он не сумеет этого сделать? – Скарлетт неестественно рассмеялась. - О, Ретт может все! У него есть адвокаты, которые знают все законы всех штатов. А если нет закона – он подмажет кого-нибудь, и новый закон будет принят. Для него нет ничего невозможного. Даже его мать говорит: когда Ретт хочет чего-то, он просто берет это…
Скарлетт умолкла, справляясь с волнением, и через несколько мгновений сказала совершенно другим голосом, теперь он был похож на мурлыканье кошки, и улыбка превосходства играла на губах:
- Этот ребенок будет моим, только моим… И Ретт узнает о нем не раньше, чем я захочу. Но для него будет слишком поздно. Он не сумеет завоевать его любовь. Я молю бога о девочке, прекрасной голубоглазой девочке. Когда он увидит, что потерял, сердце его разорвется от горя!
От этих ее слов по спине Колума пробежали мурашки, он интуитивно перекрестился. А Скарлетт рассмеялась:
- Бедный Колум, я тебя шокировала! Я пошутила, и не буду так страшно мстить, но я в самом деле боюсь. Ретт вполне способен на такую подлость. Колум, я считаю тебя братом, ты лучший друг, какого я имела в жизни. И я надеюсь, ты мне поможешь.
Колум заверил, что сделает все, что в его силах. А про себя подумал, что возможность быть рядом с этой женщиной, оказывать ей поддержку станет отрадой для его одинокого сердца.
- Я хочу, чтобы ты взял с собой эти письма и отправил их из Америки. Вот эти два я попрошу тебя отправить из Бостона. Или из какого-нибудь другого города – только не из Саванны, не из Джорджии и не из Южной Каролины. Может, когда корабль зайдет в Нью-Йорк, ты отправишь их?
- Этот корабль сперва заходит в Саванну.
- Что ж, прости, но тебе придется попутешествовать больше, чем собирался. Ты можешь добраться из Бостона на поезде?
- Конечно, я сделаю это для тебя.
- Спасибо. Это письма моей сестре и адвокату в Атланте. А вот это письмо, банкиру в Саванне, ты вручишь лично. В банке хранится золото на полмиллиона долларов и мои драгоценности, я поручаю тебе привезти их.
Глаза Колума округлились от удивления. Он знал, что кузина богата, но не думал, что у нее есть такие громадные деньги. Но Скарлетт удивила его еще больше:
- Можешь ли ты срочно найти для меня адвоката, которому можно доверять? Я собираюсь купить Баллихару. Ребенок, которого я рожу, будет иметь наследство, какого Ретт не смог бы ему дать. Я докажу, как глубоко уходят корни моего рода…
- Стоит ли так торопиться? – осторожно проговорил Колум.
Ему не нравилось воинственное настроение, в которое она то и дело впадала, он привык видеть в Скарлетт милую, немного капризную американку.
– Мы с Бриди останемся здесь на некоторое время, ты придешь в себя… Я думаю, у тебя еще не прошел шок, а принимать такие важные решения…
- Ты полагаешь, я тронулась умом? – перебила его Скарлетт, криво усмехаясь. – Напротив, я пришла в себя. Я поставила себе цель – возродить Баллихару для рода О’Хара, и я сделаю это, чего бы мне ни стоило, с твоей помощью или без тебя. Если ты сегодня устроишь встречу с адвокатом, завтра с утра я сяду в поезд и двинусь в Адамстаун. Дорогу я знаю. Дядя Дэниэл приютит меня, пока я не получу Баллихару. А вы с Бриди завтра отплывете на пароходе.
Колуму ничего не оставалось, и он согласился.
В этот же день он отвел Скарлетт в контору адвоката, и они договорились о поиске владельцев Баллихары с целью выкупа у них имения.
Затем Скарлетт приобрела для себя вдовий наряд – черную ирландскую юбку, блузку, платок и плащ-накидку с капюшоном. По ее просьбе Колум объяснил Бриди, что муж Скарлетт умер, и она все равно не успевает на похороны, поэтому остается в Ирландии. Бриди начала было сочувственно поскуливать, но Скарлетт так зыркнула на кузину, что та тут же испуганно примолкла.
- Этот сундук возьмите с собой, - распоряжалась Скарлетт, - и чемоданы тоже. Мне больше не понадобятся эти вещи, подарите их родне в Саванне, думаю, какой-нибудь из дочерей Морин они подойдут.
- Это глупая расточительность, дорогая Скарлетт, - покачал головой Колум.
- Я вынула белье и обувь. А платья мне не нужны, я никогда больше не стану затягиваться в корсет. Я буду свободно дышать, и жить свободно, как мне захочется. Ты понял, Колум? Я хочу стать свободной и счастливой.
Колум отвел взгляд от ее застывших глаз и решительно поднятого подбородка.
В эту минуту он понял, что до сих пор не знал свою кузину.
Глава 58
На следующий день ранним утром Скарлетт в сопровождении Колума и Бриди покинула отель. Весь ее багаж уместился в одном чемодане.
Появление во вдовьей крестьянской одежде гостьи, занимавшей самый дорогой номер, вызвало в холле отеля некоторый переполох. А когда в поезде она уселась в купе первого класса, и прилично одетые пассажиры - по виду англичане - едва заглянув в него, шарахались и шли искать другое место, бормоча под нос, что нельзя разрешать простолюдинам ехать первым классом, Скарлетт злорадно усмехнулась: пусть воротят нос от женщины в крестьянском платье, ей будет только просторнее. Она в последний раз помахала Колуму и Бриди, и поезд тронулся.
Сняв туфли, она привалилась к мягкой спинке дивана и положила ноги в полосатых чулках на противоположное сиденье. Из-под черной вдовей юбки показались две нижних, желтая и зеленая. Скарлетт специально купила самые яркие. Для всех миссис О’Хара – вдова, но для себя самой она сделала маленький подарок, несколько веселых нижних юбок.
Паровоз прибавлял ход, колеса ритмично постукивали. «Ретт-Ретт, Ретт-Ретт, Ретт-Ретт», - слышалось ей. Это имя монотонно звучало у нее в мозгу, сводя с ума. Ретт! Она не должна думать о нем, она должна забыть. Ей очень о многом надо подумать и позаботиться, пока не родился ее ребенок.
Она надеялась, что недолго проживет в маленьком домике дяди Дэниэла, но кто знает? А вдруг адвокат не найдет владельцев Баллихары, вдруг они не захотят ее продавать? Или запросят непомерную цену, такую, что и всего золота Ретта не хватит? Что тогда она будет делать? Она как-то не подумала об этом вчера ночью…
Нет, она не будет думать об этом сейчас. Вот если не получится купить Баллихару, тогда и подумает. А пока она решила следовать плану, который наметила.
Первым пунктом этого плана стала покупка в Маллингаре рессорной двуколки и пони. В этом ей помог Джим Дели. Краска на двуколке была несколько потертая, зато пони молодой и крупный, даже больше, чем лошадка Молли.
Когда она попросила Джима объяснить, как доехать до Адамстауна, он очень удивился:
- Вы что, поедете одна?
- Конечно.
- И не боитесь?
- А что, у вас на большой дороге разгуливают шайки разбойников и одуревших от свободы вольных негров? Или дикие индейцы нападают на проезжих?
- Нет, - оторопело ответил Джим. - У нас нет ни разбойников, ни негров, ни индейцев. А что, в Америке?..
- Я видела разбойников собственными глазами. Правда, тогда я ездила с пистолетом… Но если у вас их нет – чего мне бояться?
- Бывают английские военные патрули…
- И они нападают на мирных вдов?
- Нет, - помотал головой Дели.
- Так не о чем и говорить, – решительно закончила разговор Скарлетт. – Объясняйте дорогу, мистер Дели.
Весь Адамстаун высыпал из своих домов, когда она въехала в деревню в своем вдовьем наряде. Горестно покачивая головами, женщины говорили с порога:
- Сочувствуем тебе, Скарлетт…
- Прими соболезнования…
- Скорбим вместе с тобой…
Она не могла этого слышать, не могла допустить, чтобы они разбередили ей душу, поэтому, едва войдя в дом дяди, Скарлетт позвала начавшую было подвывать и причитать Кэтлин в свою каморку, и попросила передать всем, чтобы больше не выражали ей вслух своего сочувствия.
- Мне и так тяжело, Кэтлин, - сказала она дрожащим голосом. – Я потеряла мужа. Я жду ребенка. Говорят, если все время реветь во время беременности, он будет плаксой.
- В Америке такая примета? – простодушно удивилась кузина. - У нас такой нет, но все равно, я скажу всем. Мы помолимся за упокой его души.
- Нет! - почти взвизгнула Скарлетт в панике. Молиться за упокой живого никак нельзя! Она не желает Ретту смерти.
- Почему? – не поняла кузина.
Скарлетт не знала, что сказать и выпалила первое, что пришло на ум.
- Он был атеистом.
- А что это значит?
- Он не верил в бога.
Это было лучше, чем молиться за упокой живого человека, и лучше, чем признаться, что ее муж – протестант.
Кэтлин прикрыла рот рукой и покачала головой укоризненно. Не верил в бога! Надо же! Вот и помер, не дожив до старости.
Раз выразив соболезнование, никто больше не поминал о смерти мужа Скарлетт.
- Что мы можем сделать для тебя? - спросил немногословный Дэниэл.
- Я хочу узнать все об ирландской ферме. Можно мне ходить с вами на работы?
И она ходила с дядей и кузенами, расспрашивала о сроках посева, об урожае, о том, на каких почвах что растет. Она помогала им и не считала для себя зазорным самый грубый труд. Она даже поработала с ними в коровнике, хотя терпеть не могла коров. Она работала молча, неутомимо, как машина, стараясь устать как можно больше, чтобы вечером, вытянувшись на простой деревянной кровати в своей тесной каморке не терзаться бессмысленно воспоминаниями, а уснуть от смертельной усталости.
Узнав все о хозяйстве на маленькой ферме, она переключилась на большую. Стиснув зубы, она пошла на поклон к Молли и ее мужу Роберту. Должно быть, возможность вволю поговорить об успехах своего хозяйства доставила Донахью несказанное удовольствие. Несколько дней Скарлетт без устали следовала за ним по ферме, которая в десять раз превышала клочок земли Дэниэла, а затем попросила Роберта познакомить ее с управляющим замка Эрл мистером Алдерсоном.
Несмотря на свой вдовий наряд, ей удалось быстро очаровать англичанина. Она покорила его милыми манерами, скромной речью, зелеными глазами и ямочками на щеках. С ранней юности умела она пускать в ход все свое обаяние, когда ей надо было. Через месяц Скарлетт знала об управлении большим поместьем почти столько же, сколько сам мистер Алдерсон, и придумала не меньше пяти способов, как сделать имение более прибыльным.
Как раз в это время она получила письмо от адвоката из Голуэя. Он сообщал, что вдова покойного владельца Баллихары умерла пять лет назад, но у нее остался сын от второго брака, живущий в Англии в поместье, доставшемся ему от отца. Молодой человек дал согласие рассмотреть любое предложение, превышающее пятнадцать тысяч фунтов.
Скарлетт внимательно изучила план имения и топографическую карту, приложенную к письму. Поместье оказалось намного больше, чем она предполагала. С одной стороны оно граничило с рекой Бойн, а с другой - с еще одной маленькой речкой под названием Найтсбрук. Через середину поместья проходила прямая дорога в Трим.
Две реки, большая дорога и… пятнадцать тысяч фунтов!
От Алдерсона она знала, что цена пахотных земель Баллихары восемь-девять тысяч, кроме того есть болота и запаса торфа в них хватит на сто лет, надо только освоить разработку. Но пашня заросла сорняками и вблизи болот почва кислая, пшеницу на ней не вырастишь. Ей не следует платить больше трех, трех с половиной фунтов за акр.
«Две тысячи двести восемьдесят акров по три, - считала она в уме, - это будет шесть тысяч восемьсот сорок, а по три с половиной – шесть тысяч девятьсот пятьдесят четыре фунта, почти семь тысяч. Вот и хватит за землю. Есть еще громадный Биг Хаус и деревня - сорок шесть домов и две церкви. Пять больших домов, две дюжины поменьше и две дюжины небольших домиков. Но ведь все это заброшено? Десятки лет никто не следил за поместьем, и мне придется потратить кучу денег на восстановление. Поэтому будет справедливо, если я предложу владельцу десять тысяч. Он должен быть счастлив получить их. Десять тысяч фунтов это… почти пятьдесят тысяч долларов!!! Но это слишком много! Я за девять лет скопила чуть больше тридцати тысяч, и по американским меркам считаюсь состоятельной женщиной. А скольких усилий мне это стоило?.. У меня были две лесопилки, и они постоянно работали, я нанимала каторжников, чтобы сэкономить, в моем магазине я считала каждый цент, построила на своей земле салун и сдавала его в аренду… Да я не имела бы и трети этой суммы, если б последние семь лет Ретт не оплачивал все мои счета и не помогал с Тарой. Я продаю домики в Атланте по четыре сотни и имею не больше сорока долларов прибыли от каждого, так с какой стати я должна платить пятьдесят тысяч долларов за полуразвалившийся городок и необработанную землю?»
Скарлетт задумалась. Десять тысяч фунтов звучит не так уж страшно, а вот пятьдесят тысяч – совсем другое дело. А если хозяин не согласится уступить до десяти тысяч, а упрется как мул, и будет требовать пятнадцать? Семьдесят пять тысяч долларов! Это седьмая часть всего, что у нее есть, включая полмиллиона, которые дал Ретт…
Но ведь Баллихара не просто земля, это земля рода О’Хара. И если она ее выкупит… Нет, она не должна сомневаться. Она сделает это, пусть даже за семьдесят пять тысяч долларов. Но для начала она предложит хозяину десять тысяч фунтов, а уж если он не согласится, будет торговаться за каждый шиллинг.
Она написала письмо адвокату и отослала его. Но вскоре ее начало мучить беспокойство. А вдруг Колум не привезет ее золото в срок? Вдруг с ним что-то случится? Ведь между Америкой и Ирландией тысячи миль океанских волн?
Перебравшись через брод, Скарлетт шла к башне. Не один раз за этот месяц приходила она сюда, дотрагивалась до громадных камней или прижималась к ним щекой и чувствовала поддержку в их древней прочности. Иногда она разговаривала с башней, будто с отцом, а порой садилась, прислонившись спиной к замшелой стене, предавалась размышлениям или тихо плакала. Она плакала об утраченном счастье, о Ретте, потерянном теперь уже навсегда, о своем ребенке, который родится сиротой при живом отце… Она сбегала в это заброшенное место, чтобы никто не слышал ее слез и причитаний. Ее окружали лишь щебет птиц и шелест листвы, и ни разу она не заметила, как чьи-то глаза пристально наблюдают за ней.
Телеграмма для Скарлетт из Голуэя наделала переполоху в Адамстауне. Никогда еще не получали здесь телеграмм. Обычно письма из Трима на своей скрипучей тележке привозил Мэтт О’Тул, и впервые быстрый всадник доставил срочное известие. А когда через два часа второй всадник на резвом коне привез вторую телеграмму для Скарлетт О’Хара, жители всерьез разволновались. Все обсудив между собой, они отправили шорника и кузнеца О’Тула в дом Дэниэла О’Хара, выяснить, что там происходит.
Кэтлин объяснила, что Скарлетт уехала куда-то на своей двуколке, едва получив телеграммы, и больше ничего не могла сказать. Но каждый из делегатов подержал в руках бланки телеграмм, которые Скарлетт оставила на виду, на столе в кухне. В первой сообщалось, что Колум прибудет в Маллингар с грузом из Саванны двадцать пятого июня, вторая гласила, что предложение о покупке Баллихары принято.
А сама Скарлетт в это время ехала извилистыми полевыми дорогами в Тару. Сердце ее ликовало, и в этот солнечный день ей захотелось с высокого холма посмотреть на землю, которую она выбрала для своего дома.
Она глядела на овец, пасущихся среди древних развалин, и ей пришло в голову, что она в Баллихаре тоже может выращивать овец, надо только узнать, насколько это выгодно. В Адамстауне овец почему-то не разводят.
Она подошла к камню, на котором приносили присягу древние короли. Колум рассказывал, что когда новый король касался своим мечом камня, и он отзывался глубинным звуком, это значило, что король может быть избран. Скарлетт коснулась плоской вершины камня рукой, погладила его, а затем села прямо на траву у его подножия, прислонившись спиной к нагретому солнцем граниту. Вокруг расстилался мирный пейзаж, облака неслись по голубому небу, и ветерок теребил ее волосы. Впервые за долгое время ощущение покоя снизошло на душу Скарлетт – она смотрела вокруг и улыбалась. План ее начал осуществляться, и все, что не зависело от нее, свершилось. Уже сама перспектива завладеть исконной землей О’Хара воодушевляла ее, а то, что после почти двух месяцев беспросветной тоски она впервые ощутила радость и теперь ей предстоит собственными силами вдохнуть жизнь в заброшенное поместье, наполняло Скарлетт бурлящей энергией.
Вдруг она ощутила слабое шевеление новой жизни внутри себя. Ласково проведя рукой по животу, Скарлетт прошептала: «Ты рано начал шевелиться, бойкий малыш. Посмотри вокруг, это Тара, это твоя родная земля, это Ирландия».
А в домике Дэниэла на все лады обсуждали Скарлетт. Она была главной темой разговоров жителей Адамстауна с тех пор как впервые приехала.
Отчего она решила остаться в Ирландии? Они пораскинули умом так и этак, и Кэтлин сказала, что она сама стремилась из Америки на родину. Разве можно сравнить их мягкую покрытую зеленой травой землю с песчаными почвами Саванны, с ее жарой, с духотой, от которой жители изнывают летом?
- А правда ли, Кэтлин, что муж избивал Скарлетт, и она сбежала от него, чтобы спасти будущего ребенка?
- Ничего подобного, Клара, и кто распространяет такое чудовищное вранье? – возмутилась Пегги О’Коннери. – Всем известно, что хворь, от которой он помер, уже сидела в нем, и он отослал жену, чтобы не заразить будущего ребенка.
Беременная Кэтти О’Тул вздохнула:
- Как страшно овдоветь и остаться одной с ребенком на руках!
- Не так уж страшно, - хмыкнула Кэтлин, - если ты богаче самой английской королевы.
Наконец они подошли к самой интригующей теме. Из всех слухов, которые ходили о Скарлетт, самым волнующим был слух о ее баснословном богатстве.
Кэтлин рассказывала кумушкам о мехах Скарлетт, о ее драгоценностях, о многочисленных нарядных платьях – каждое ценою в стадо овец. Она в подробностях описала золотой наряд, в котором Скарлетт однажды появилась на кухне Морин О’Хара в Саванне.
К чисто женской зависти слушательниц примешивалась некоторая гордость. Разве не здорово, что такое богатство оказалось не в английских руках, а в руках ирландки, представительницы рода О’Хара?
Из Тары Скарлетт решила вернуться через Баллихару, той дорогой, которой ехала однажды с Колумом. Она не была здесь с того памятного дня, когда Колум рассказал ей правду о земле ее предков. Пока не получила подтверждения о покупке поместья, Скарлетт не позволяла себе заходить дальше башни.
«Теперь это мои поля, - говорила она, проезжая мимо заросших крапивой и бурьяном нив и мысленно представляя уходящие вдаль акр за акром зеленые всходы будущего урожая. - И эти болота тоже мои, - оглядывала она низину с чахлым мелколесьем, и воображала, как вскоре на осушенных участках ровными рядами будут выситься кладки из торфяных кирпичиков. – И этот городок мой, и дома, и две церкви и бары и почта», – радовалась она, сходя с двуколки на пустынной улице.
Гордость и чувство превосходства переполняли Скарлетт. Ребенок, которого она ждет, родится в Биг Хаусе ее собственного городка. У Ретта Батлера нет своего города. У него лишь плантация на малярийных болотах, и она значительно меньше Баллихары. У Скарлетт тоже есть болота, только они не испаряют убийственных миазмов, ее болота будут приносить прибыль. И пусть Ретт разводит свои камелии, у них с ребенком тоже будет чудесный сад. Но она займется садом позже, когда приведет все в порядок. За поля браться пока рано, землю можно расчистить и вспахать ближе к осени. Сначала надо поселить в городке людей, а для этого привести в порядок дома – застеклить окна, починить крыши, навесить двери. Необходимо немедленно остановить разрушение – теперь это ее собственность.
«Прежде всего найму кузнеца, - рассуждала Скарлетт, - пусть он возьмется за кузницу, а там уж наступит черед ремонтировать остальные дома. У меня не так много времени в запасе. Четыре с половиной месяца. Я должна вдохнуть жизнь в Баллихару до родов».
Ей не трудно было определить точную дату. По иронии судьбы ребенок был зачат четырнадцатого февраля – в день святого Валентина, и родить она должна в середине ноября.
В ее чреве будто кто-то провел ласковой кошачьей лапкой. Скарлетт погладила будущее дитя:
- Ах ты, шустрый малыш! Тебе не следует беспокоить мамочку, мамочке предстоит много дел.
Забравшись в двуколку, она подхлестнула пони, улыбнулась и затянула любимую папину песню: «В коляске с верхом откидным».
Она была по-настоящему счастлива сегодня. В Голуэе она говорила Колуму, что хочет стать свободной и счастливой. Она свободна, ничто не мешает осуществлению того, что задумано. У нее есть деньги, собственная деревня, и куча дел впереди.
За полтора месяца Скарлетт постепенно свыклась с мыслью, что осталась одна, без мужа, и образ Ретта все реже тревожил ее. Она знала, что никогда его не забудет – ребенок не даст забыть, – но, по крайней мере, она уже не так сильно тосковала по нему.
Продолжение
http://www.proza.ru/2009/01/27/217