Рейтинг: NC-17 (для всех частей линии общий рейтинг)
Жанр: Драма, Ангст, Романс, Мистика
Предупреждения: Изнасилование в последующих частях, смерти, хэппиэнд, AU в отношении других линий цикла.
Если читали "Открой глаза" или "Дельту" про Шона и Рамиреса - забудьте, что там случалось, помните только личности. Люди те же, беды новые (без учета старых), иной старт для событий, только детали мира остались прежними - и взаимное влечение разных-разных по характеру парней...
Содержание: Когда жизнь забирает всё и толкает к краю, есть ли путь назад? Зачем? Ради кого? Где брать силы?
Иногда на множество нерешаемых вопросов находится сам собой один короткий ответ.
***
– Что?
Рамирес резко обернулся, услышав свое имя, и замер. Визгнула тормозами машина, и на берегу канала появилась странная компания: Хименес, Ногейра и… почему-то Дэлмор.
Из головы у пуэрториканца на миг вылетела вся эта жуткая хрень с облавой, которую он сейчас до крика обсуждал с Рамоном и Суаресом. Копы со вчерашнего утра лезли по всем направлениям, с цепи посрывались, ведь обычно Канал не сильно трогали, больше Хост и окраинную Фэктори, но теперь…
Настоящий бой весь день кипел на улицах, пули свистели вдоль домиков из листовой фанеры, люди лежали на полу, не смея поднять головы, закрывая собой затихших детей. Облава шла полным ходом, вооруженные парни пытались обороняться, как могли, и на Канале царил хаос. Но, судя по последним новостям, к закату наступил очередной перерыв, пара часов на то, чтобы перевести дух.
Грязный, уставший, загнанный Рамирес уже забыл, когда все началось. Казалось, этот кошмар длился вечность, и суматошные сбивчивые соображения Гарсии и Рамона о том, где кто, и кто выжил, и когда это кончится, ничего не проясняли и не облегчали. Раздраженно он орал на них, скрывая собственную подступающую к горлу панику, но появление не сочетающихся друг с другом троих сбило с толку всех.
Рамон откровенно шарахнулся, когда Дэлмор хлопнул дверцей. Суарес выпучил глаза, не веря себе: Холмы, территория Канала, такой момент… и этот тип. Здесь. Один, хотя нет – с парнями из наших, из лучших, и они почему-то ведут себя почти как будто это нормально, бледные, нервные, но кто сейчас не такой?
Они его привели… Зачем?
Ногейра шагнул вперед, невольно потер шрам на груди. Лицо подергивалось, слова с трудом шли через охрипшее горло.
– Рамирес…
Вглядевшись в знакомого чуть не с детства парня, Рамирес нахмурился. Сквозь растерянность и непонимание пробилось чёткое ощущение, что что-то не так, очень не так. Дэлмор?..
Он стоял позади, за спинами Канальских, напряженный и собранный. Пока молчал, бросая на них цепкие взгляды. Хименес передернулся, оглянулся, потом посмотрел на Суареса:
– Вы это… идите.
– Чего? – возмутился за него Рамон. – Как это – идите?
– Там людей не хватает, а мы тут. Энрике с Лопесом зашиваются, давайте туда, к «Эстрелле».
– А вы?.. И… какого хрена?..
Рамону не хватало слов, но все знали, о чем он: дикая ситуация, Дэлмор на Канале, конец света, Хименес с Ногейрой почему-то в курсе, лидеру сейчас скажут, а как же…
Суарес стиснул зубы и дернул приятеля за собой.
– Пошли.
– Но!..
– Сказано – пошли.
Оскорбленные латинос с пробуксовкой исчезли на своем джипе с площадки на берегу.
Рамирес сунул руки в карманы, пряча дрожь, прищурился и свирепо выдавил:
– И что, мать вашу, происходит?!
Никто ему не ответил. Ногейра отвел глаза, уставился на тот берег, словно там что-то интересное, кроме глины и бетона. Хименеса вдруг озадачило состояние земли под ногами.
– Бля, уроды, вы чего молчите?! – наэлектризованный напряжением воздух почти потрескивал. – Зачем вы приехали? Что случилось? Чёрт, и…
Рамирес нервно дернул рукой в сторону Шона, который до сих пор в разговоре подчеркнуто не участвовал. Присутствие лидера Хоста нуждалось в объяснении.
– Мы… Рамирес… – Ногейра как-то беспомощно поморщился и замолчал.
Хименес тоже упорно избегал взгляда уже сходящего с ума Вентуры. Оба они стояли, ссутулившись и опустив плечи, пряча глаза, явно мучительно мечтая быть не здесь. Рамирес жутко выругался и обратился к третьему.
– Шон!
Тот поднял голову, сделал шаг вперед, встал рядом с двумя латинос. Молчание давило, у Рамиреса перед глазами зарябило от напряжения. Шон коротко взглянул на подавленных Хименеса и Ногейру, злобно, с нажимом проговорил сквозь зубы:
– Может, все-таки вы? - Но реакции дожидаться не стал. Распрямился, словно беря на себя ответственность, тихо и четко сказал: – Рамирес, твоего дома больше нет.
Вместо тела у Вентуры разом появилось что-то холодное и легкое.
А Дэлмор продолжал, не отпуская его резко расширившиеся зрачки из плена своих дьявольских ртутных глаз:
– Был взрыв. Может, случайно, но, скорее всего, прицельно накрыли из гранатомета. Потом пожар. Не осталось ничего. - После страшной паузы он повторил: - Совсем ничего.
Только спустя несколько секунд Рамирес понял, что он имеет в виду.
– …А… Он-ни?..
В диком порыве глупой надежды он уже почти знал, что будет ответом.
– …Нет, Рамирес. Нет.
Лицо парня вмиг стало серым, как из пепла.
– Не может быть.
Ведь этого действительно не могло быть.
– Вас двенадцать, не считая отца? Там… одиннадцать тел, Рамирес. Пять женских: четверо молодых, одна старше. Девушка-подросток. Парнишка лет десяти. И четыре ребенка, двое младенцы. – Еще тише Шон завершил: – Они все там. Прости.
Рамирес молчал. Спокойное, помертвевшее лицо не выражало эмоций. Несколько минут не шевелился никто, давая парню время понять до конца.
А потом он вдруг кивнул, ни на чем не останавливая плывущий взгляд, дернул плечом и улыбнулся.
– Понятно. Ничего. Это бывает.
Канальские ошеломленно, с каким-то страхом переглянулись. Рамирес набрал воздуха, медленно выпустил его и скомандовал:
– Так, проехали, это всё потом. Вы почему смылись с района, там дел выше крыши! Охренели, бросили все на этих недоумков… Валите немедленно на места! С копов, с мертвых оружие соберите. Пусть ранеными кто-нибудь займется. Ну?! Вы всё еще здесь?!
Ни Ногейра, ни Хименес спорить не осмелились. Заводя мотор, один из них бросил взгляд на Шона, но тот незаметно качнул головой, и они уехали вдвоем.
Прохладным сырым ветром пахнуло от воды. Вялые прядки, как язычки черного огня, лизнули опустевшие глаза парня. Он как-то зябко передернулся, отстраненно сказал, глядя куда-то поверх плеча Шона:
– Ты иди лучше… к себе. Нечего здесь сейчас чужим разгуливать, сам понимаешь. Все нервные, я ни за кого не ручаюсь.
– Ничего, не боюсь. Я в состоянии о себе позаботиться.
– Все равно – иди. Мне тоже пора. – Голос Рамиреса звучал почти нормально, даже слегка извиняющаяся улыбка тенью проскользнула по его кривящимся губам. – Чёрт-те что творится у нас… Я-то волнуюсь, а они там точно извелись совсем, особенно мать.
Шон еле заметно вздрогнул и пристально всмотрелся в Рамиреса. Тот продолжал задумчиво, с беспокойством и затаенной гордостью:
– Лишь бы Эрнандо не вздумал смыться. Он такой... Насколько я его знаю, ему только в самое пекло и надо. Не удивлюсь, если он уже спёр у кого-нибудь ствол, а то и целый арсенал. Пришибу паршивца, если он не дома… Ничего, Исабель должна за ним уследить.
– Рамирес…
– Да, хватит болтать. Меня там три дня не видели, то одно, то другое, то вот это, как бы меня самого мать не пришибла. Мне пора.
Парень двинулся к краю площадки, к своей машине. Шон заступил ему дорогу.
– Рамирес, нет. Не ходи туда.
– Ты не понимаешь? – Тлеющее в глубине зрачков безумное пламя полыхнуло на миг, как от порыва ветра, и снова спряталось за стену спасительного отрицания. – Меня ждут.
– Нет. – Шону тяжело давались короткие слова, но он повторил, все так же преграждая путь: – Не надо. Нет.
– Меня ждут!
Рамирес всхлипнул, как от боли, неосознанно прижал руку к груди, где жгло и рвалось, прошептал, убеждая неизвестно кого:
– …Меня ждут!..
Шон не ответил.
Резко крутнувшись на месте, Рамирес перепрыгнул за край площадки, где начинался пологий спуск к воде, и зашагал вниз по искрошенному бетону, сквозь трещины которого пробивалась жухлая трава. Шон смотрел ему вслед, не делая попыток догнать или окликнуть. Проводил глазами облитую красным закатным солнцем фигурку, скорчившуюся у самой кромки воды, вздохнул и устало прислонился к знакомому раздолбанному «мустангу» Вентуры.
Минуты шли, одна за одной.
Где-то кипела суета, где-то наверняка отчаянно нуждались в ком-то из этих двоих, а, скорее всего, и в обоих, но они были здесь, в пустынном уголке Холмов. Один невидяще уставился в темнеющую воду, дыша влагой, другой стоял наверху, курил, чего-то ждал. Но не уходил.
Он знал, что быть здесь ему важнее, чем где бы то ни было еще.
Почти стемнело, только узкая полоска алела на далеком горизонте. В кармане у Шона беззвучно забился коммер, оставленный доступным только для одного человека.
– Дэр?
– Ну а кто же. Ты где пропадаешь, а?! Куча народа тебя ищет, тут же на Канале такое…
– Я в курсе.
– Так где ты?
– Не имеет значения.
– Ничего себе… а, Шон! Ты про Вентуру слышал?! Правда или нет, не знаешь?
– Правда.
– Ч-чёрт. Охренеть просто. Такого, как говорится, врагу не пожелаешь… Интересно, как он.
– Да никак. Сидит, молчит.
– …Так ты – с ним, что ли?!
– Ну, да. Эти трусливые ублюдки из его свиты не набрались смелости, чтоб ему сказать. Меня же он, типа, убьет не сразу.
– И они тебя попросили?! Да как ты с ними пересекся вообще?
– …Слушай, есть у тебя что по делу?
После некоторой паузы, которая понадобилась Дэреку, чтобы задавить эмоции, из динамика донеслось:
– По делу. Короче, неизвестно, ушли копы совсем или нет. И вот, если вздумают вернуться, то…
Шон перебил:
– Держи парней в полной готовности. На нас вряд ли полезут, раз выбрали Канал, и силы у них не бесконечные, я даже уверен, что нас не тронут. Не самоубийцы. Но если будет еще одна атака на Канал – знаешь, похоже, мы тоже в стороне не останемся.
– Вот-вот, – неожиданно согласился Дэрек, – я об этом уже думал. Конкретно?
– Попросят патронов – дай без разговоров. Сам предложи. Оружием помоги. А вообще… Можно и поучаствовать. Не думаю, что латинос очень возразят.
– Серьёзно?
– Только в пределах Зоны, в город за ними не лезть. Но с Канала вышибить так, чтоб год еще не совались, а то… мы провыжидали слишком долго.
– Класс! Кого я люблю еще меньше Канальских, так это копов.
– Сконтачь с Хименесом, через него скоординируетесь. Но, повторяю, это в случае новой атаки.
– Понял. Ты сам-то?..
– Потом. Справишься без меня. А они пускай справляются без него.
– Ну дела-а…
Дэрек отключился, дисплей коммера погас, и стало совсем почти темно. Затратив мгновение на перестройку зрения, Шон убедился, что Рамирес по-прежнему на том же месте, оттолкнулся от машины и медленно пошел вниз, к берегу.
Сел рядом. Так же положил локти на поднятые колени, всмотрелся в бликующую гладь слабой, тусклой лунной дорожки, чьи отсветы плясали в пустых черных глазах.
– Будешь?
На ладони пачка сигарет. Шон думал, Рамирес не заметит.
– Буду.
У него даже руки почти не дрожали. Огонек зажигалки вспыхнул. Рамирес прищурился, у Шона резко сократились зрачки. Снова темно, только малиновая горячая точка между длинными пальцами, и звезды чуть тускнеют от дыма.
Никто не торопится ломать тишину.
– Я вот думал… – Рамирес затягивается, поднимает голову к небу. На первом слове следующей фразы ощутимая запинка, но в целом он говорит ровно, без особого напряжения. – …Это… в принципе, ведь не так уж… из ряда вон. В смысле – у нас у многих так. Вот Суарес, например, никого из своих и не помнит. У Ногейры мать давно умерла, а отца он и не знал, с отцами, кстати, чуть не у всех та же история. У многих, да… это не исключение, вот что я хочу сказать.
– И что?
Рамирес, не слушая, продолжает разъяснять.
– Да что там – у вас-то, считай, все такие! Вы же не семьями живете, скорее, наоборот. Даже если и есть – все равно, что нету. Одиночки, ну, в этом смысле. – Еще одна затяжка. – Вот и ты… тоже. Правильно?
Не сразу, но Шон кивает:
– Правильно. К чему ты?
– Так вот. Знаешь, я ценю, что ты приехал, что ты торчишь тут, но… Уходи. Дай мне побыть одному.
– Привыкаешь?
Рамирес игнорировал недобро брошенное слово.
– Уходи, я не понимаю, зачем ты до сих пор здесь. Вспомни, чего ты сам хотел, когда… когда узнал. Наверняка того же. Просто чтобы никто… не трогал. Это личное. – Дотлевшая сигарета зашипела на мокрой границе воды и бетона. – Да. Ты прав. Привыкнуть. Ты должен понять.
– Так, значит… Ага, ну да. Понимаю.
Шон с обманчивым спокойствием несколько раз кивнул и неожиданно взорвался:
– Ты меня, бля, совсем за идиота держишь, Вентура?! Да, я помню! Отлично помню, что со мной тогда творилось: я не сдох только потому, что просто не могу! Я всё понимаю, лучше, чем тебе кажется! Ты хочешь, чтоб я ушел и дал тебе спокойно размазать мозги по этому гребаному бетону. При свидетелях ты, видимо, стесняешься.
Жгучая искра какого-то живого чувства исказила лицо Рамиреса. Дыхание сразу потяжелело, кулаки сжались до хруста. Сквозь зубы, уже не скрываясь, он выдавил:
– Дэлмор, сука, уйди! Прошу…
Одним движением Шон переместился так, что теперь смотрел ему в глаза: прямо, жёстко, безжалостно.
– Уйду. Как скажешь. В конце концов, какое мне дело… Да, вот только одно: Роя помнишь? Картера? Того самого веселого придурка вечно с бутылкой и девкой в обнимку? Ты не знаешь, вообще мало кто знает: у него тоже была большая семья, почти как у тебя, мать с отцом и три сестренки младшие. А однажды отец взял дробовик и расстрелял всех в упор, всех, кроме Роя, и то случайно. Он просто сумел сбежать. Брызги их крови и мозгов он отмывал с лица много лет… Знаешь, сколько ему тогда было? Одиннадцать. Всего. Как Эрнандо.
Рамирес не дышал, замерев в неудобной позе, а Шон чуть подался вперед:
– Сказать, что потом? Он не сбежал. Он вернулся, взял тот дробовик. И сделал то, что должен был. Остался совсем один, в одиннадцать лет, но это лучше, чем зависеть от подобного выродка. Вот так. Не веришь? Чистая правда. Так вот, к чему это я? Вспомни Роя, Вентура. Взвесь, через что он прошел: сирота, отцеубийца… Я не говорю, что тебе легко, но… Рой не просто выжил, физически выжил, хоть он и далеко не боец по натуре. Он не просто отомстил за своих, чего ты, похоже, делать не собираешься, даже не думаешь… Он еще и сумел не разучиться смеяться, видеть хорошее, не разучился жить, наконец… И, если хочешь знать, могу поклясться – большего героизма я в своей жизни не видел.
Шон встал. Рамирес зачарованно поднял голову, встретив его презрительный взгляд.
– Ладно, Вентура. Надеюсь, патроны у тебя есть. Если ты слабее одиннадцатилетнего мальчишки… туда тебе и дорога.
Он не оглянулся.
Ни когда понял по шелесту одежды и скрежету бетонной крошки под подошвами, что человек позади него поднялся. Ни когда услышал за спиной тихий неразборчивый оклик. Ни когда раздались шаги вслед.
И только когда ледяные пальцы сомкнулись у него на запястье, он остановился.
Лица Рамиреса не было видно: ночь, густая занавесь влажных прядей, низко опущенная голова. Но в голосе, в едва слышном коротком шёпоте было все: хриплая, надтреснутая просьба. Обреченное признание своей слабости. И страх – что уйдет последний. Ужас перед окончательным неумолимым одиночеством.
– Подожди… Не… Останься.
В тот миг, когда Шон обернулся, Рамирес отпустил его руку.
А в следующий – рухнул на колени со звериным внутренним стоном, впился себе в волосы, сжался в комок прямо под ногами у Дэлмора, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме дикой боли.
Только сейчас он отпустил себя в эту жуткую пропасть.
Шон не стал смотреть… Он опустился рядом, действуя так, как считал нужным, прижал парня к себе, обнял за дрожащие плечи, давая опору в предавшем его мире.
– Ты не один.
Горячие, страшные слезы душили Рамиреса, он еле слышал сквозь дурноту лихорадочного смерча, как что-то далекое, нереальное:
– …Ты пока не понимаешь, и не скоро поймешь. Но ты не один. Запомни это, Рэм. Пока просто запомни…
***
«В здании Управления по борьбе с организованной преступностью при Департаменте Полиции Нью-Йорка была зарегистрирована серия взрывов. Уничтожено более десятка кабинетов, восемнадцать раненых, двадцать три трупа. Причинен вред компьютерной сети, утрачен массив важной информации. Акция была признана связанной с плановыми операциями Управления в районах концентрации молодежных преступных группировок. Последствия устранены в кратчайшие сроки. Конкретные виновные устанавливаются».
***
… В Пуэрто-Рико тоже иногда бывает плохая погода.
С океана в декабре дует неприятный стылый ветер, треплет верхушки ободранных пальм, завихряется в подворотнях. Вдоль пустых улиц он гонит мусор, легкие стаканчики с веселыми картинками, надорванные билеты, вскрытые упаковки презервативов и конфет. Ветер летит прочь от центральных проспектов, где натужно тлеет неоновое пламя далекого курортного лета, он оглаживает дома, так быстро меняющиеся: вместо бетона и стекла отелей – обычный кирпич предместий, треснувшая штукатурка и неровный асфальт. Ветру всё равно, в какие окна стучаться.
Город не так велик, как хочет казаться, и совсем не так ярок и красив. Улыбки на радостных лицах – только в центре, у вышколенного персонала, да еще на рекламных плакатах. На окраинах поводов веселиться немного.
Только ветру неважно, каким огнем играть – тем, который трепещет на крохотных свечках в коктейльных бокалах прибрежных баров, тем, который в составленном по правилам безопасности костре романтически освещает пляжи, или тем, который рычит и гудит, как пойманный зверь, в железном накаленном чреве ржавых бочек по обочинам глухих пригородов, куда никогда не возят туристов…
Если будет шторм, на берег устремится гигантская масса океанской воды. Волноломы, дамбы, стены – прекрасная защита, городу ничто не угрожает, это неустанно подчеркивается во всех рекламных проспектах. Однако если океану удастся перехлестнуть эту защиту, ему не позволят безнаказанно и свободно сносить дома. Многие улицы, идущие от побережья, соседствуют с проложенными вдоль них специальными искусственными руслами, неглубокими, метра два, не больше, которые сами собой сходят на нет по мере удаления от потенциального источника опасности. Сетью водоносных сосудов испещряя берег, они вместят в себя лишнее, превратят возможное бедствие в нечто менее разрушительное. Эти пустые страховочные каналы ждут своего страшного часа, а пока только иногда, редко заполняются от силы по колено, после особенно мощных тропических ливней, и упавшая с небес вода гниет в них, напоминая густое варево из уличной грязи, объедков, прелых листьев и разбухшей бумаги.
Через каналы построены мосты.
Ближе к центру – каменные, с фонарями, красивые, дальше – без особых изысков, просто чтобы перейти или переехать на ту сторону, а здесь – здесь достаточно деревянного настила с перилами, а то и без них. Миновать настил стараются побыстрее, потому что не всегда он новый и крепкий, и внизу нет ничего увлекательного, и запах оттуда идет такой, что разве только полиция может заинтересоваться его причиной.
Эта улица, одна из самых широких и оживленных в районе, гордилась своим мостом. Он залит цементом, легко выдерживает машину, и перила с обеих сторон железные. Недавний сильный ливень в горах напоил каналы, прочистил их упругим ударом волны, обнажил влажное скользкое дно, за которое, в свою очередь, принялся ветер, высушил старый бетон и унес запах.
Сегодня, в неспокойную ночь полной сияющей луны, под черным непроглядным небом, на мосту стоял человек. Он смотрел то ли вниз, то ли вдаль, опирался локтями на перила, дышал на дрожащие пальцы. Ветер не щадил его – трепал черные волосы, жег жестоким прикосновением кожу, заставлял закрыть глаза, но парень не сдавался. Где-то там, внизу, в серых трещинах, в редких зеркалах слепой воды, по которым заплясал мелкий дождь, он видел что-то свое, важное, далекое. И не спешил уходить из этой холодной свистящей темноты в чужое тепло, к людям, которые его не ждали. Он поймал в ночи ниточку прошлого и не хотел ее рвать. Она сама оборвется под ударами острых капель, она никуда не приведет, растает, если потянуть, но пока она есть, он будет стоять над пустым каналом и дышать ночью…
– О чем думаешь?
От близко прозвучавшего голоса парень сильно вздрогнул, резко развернулся, уже сжимая кулаки. Но сумел только изумленно прошептать:
– …Ты?!
– Хорошо, что помнишь. – Шон положил руку на мокрое железо перил. – Я думал, придется заново представляться. Три месяца это срок.
Рамирес смотрел на него так, будто не верил в его реальность. Замешательство, даже тень страха, как при встрече с призраком, скользнули по его лицу, но парень выдохнул, внешне справился с собой, лишь глаза еще выдавали потрясение. Бледные губы разомкнулись, но Шон опередил:
– Только не спрашивай банальностей, вроде – как я тут оказался, зачем приехал и всё такое.
Рамирес закашлялся, прижал локоть к боку. Голос резанул хрипом.
– А как ты меня нашел, я могу спросить?
– Думаешь, ты такой неуловимый? Или незаметный? Ни то, ни другое, Вентура.
Прежде, чем Рамирес собрался сказать что-то еще, Шон оглядел бесцветную, пустую сырую улицу, поморщился.
– Чёрт, я думал, Пуэрто-Рико не настолько дерьмовая страна. Надеюсь, хотя бы летом здесь климат лучше, не могут же туристам так нагло врать? – Потом повернулся к Рамиресу. – Мокнуть под этим дождем ведь не обязательно, правда? Давай хоть вон туда залезем…
Он показал под мост, где пологий бетонный скат выглядел достаточно сухим. Рамирес, всё еще растерянный, кивнул.
Пахло там странно, одновременно сыростью и пылью. Балки над головой сыпали трухой из-под цементной глазури, шорох капель остался где-то снаружи, даже ветер не дотягивался сюда своими гибкими пальцами. Наверное, поэтому Рамиресу стало теплее.
После долгого молчания он с трудом произнес:
– …Ну, и… как там?
Шон отозвался сразу, точно продолжая гладко идущий разговор:
– Да как обычно. Всё как всегда. Самое яркое событие последних недель – это как Диего с Рамоном сцепились «У Дэна». Девку, что ли, не поделили. Столов покрошили кучу, посуды…
– …«У Дэна»… – одними губами неслышно повторил Рамирес с едва заметной улыбкой теплого воспоминания.
– …Дэн сам чего-то им орал, но хрен до этих доорешься, ты ж знаешь. Короче, разнимать не сразу охотники нашлись.
Черные глаза блеснули интересом.
– Меня там не было в тот момент, я позже появился, начало пропустил. Растаскивали этих двух идиотов Тайгер с Дэреком.
Шон сделал паузу, усмехнулся, Рамирес нетерпеливо дернулся:
– И что?
– Что-что… Рамон и так не сильно умный, а в тот момент… В общем, Дэрек словил от него такой хук правой прямо в глаз, какой, наверно, в жизни не получал.
Рамирес не сдержался, фыркнул, представив себе картину.
– Ага, короче, когда Смит очухался, его от Рамона с Диего человек десять оттаскивало, включая Тайгера, причем самое интересное, что эти два ублюдка отбивались плечом к плечу, слаженно так и дружно, будто не они между собой собачиться начали… - Шон кинул быстрый взгляд на смеющегося пуэрториканца, закончил: – Живы все. Может, уже даже и здоровы. Да… у тебя курить найдется?
Рамирес полез во внутренний карман куртки. На миг скривился, как от укола боли, достал пачку.
– Держи. Зажигалка сдохла.
– Своя…
Огонек вспыхнул, кончик сигареты озарился красным. Шон вернул Рамиресу пачку, зажигалку оставил гореть и протянул в его сторону. Парень тоже выбил сигарету себе, прикурил. Металлический щелчок, и легкое зарево тепла на их лицах погасло.
Снова, как тогда.
Шон дождался, пока окурок пуэрториканца с шипением потухнет в луже у ног. Его собственная сигарета наполовину превратилась в столбик пепла.
– Ты нашел, что искал?
Рамирес медленно покачал головой, глядя в никуда.
– И да, и нет… Я узнал, что хотел. У матери были два брата, оба умерли. Одного убили, второй сам, но их нет, и давно. Отцовский брат исчез, когда ему было пятнадцать, и не появлялся с тех пор. Его уже отпели. А сестра перебралась с семьей в Европу восемь лет назад, я даже не знаю точно, куда именно, тут никто не знает.
– Поедешь?
– Куда?! В Европу? Да откуда ж у меня такие деньги. Я на еду еле сшибаю.
– Деньги – это не первый вопрос. Ты же хотел найти свою кровь, она там.
– Ну и что… – Рамирес прерывисто вздохнул. – Да кто я им, сам подумай. Никогда я их никого не видел, от отца ни слова не слышал, он плевался, если я в детстве спрашивал, только мать говорила, что были такие, и всё… Ну, заявлюсь я, допустим, найду, и что? Дальше что? Нужен я им? Да и они мне тоже не сильно. Я их не знаю, пусть и кровь, но всё равно чужие. Вот так.
Парень распрямился, посмотрел вверх, на балки моста. Сдавленным, незнакомым голосом договорил:
– И кстати, что я теперь буду дальше делать, ты меня не спрашивай.
Шон кивнул, выкинул дотлевшую сигарету.
– Легко. У меня другой вопрос, можно? - Он встал, спустился на пару шагов, оказавшись на одном уровне с сидящим Рамиресом, спокойно поинтересовался: – Вентура, ты в этой гребаной стране где-нибудь живешь? Или прямо тут?
Тот моргнул, махнул куда-то за плечо:
– Ж-живу. Там, мотель. Жуткий, конечно, но…
Очень тихо и серьёзно Шон проговорил, глядя Рамиресу в глаза:
– …Пригласишь?
Через несколько гулких ударов сердца тот ответил:
– …Конечно. Пойдем.
Мотель оказался приземистым зданием размером с ангар, разбитым на клетки с отдельным входом, окном и скудной обстановкой. Покосившаяся дверь пропустила парней в тесное помещение, где стояла ужасная застарелая смесь разных видов вони. Тусклая лампа под темным потолком давала мертвый неестественный свет, на ободранных стенах пестрели непонятные потеки.
Рамирес привычно, по-хозяйски шагнул к кровати и бухнулся на скомканную несвежую постель. Шон остановился у порога, покачал головой:
– …Даже не ожидал. Жить в таком дерьме?
– Заткнулся б ты, а? – перебил его пуэрториканец. – Всё тебе не так. Когда ты успел стать избалованным, Дэлмор? Не «Хилтон», конечно, но вполне неплохо для местных условий. В конце концов, тут даже просторнее, чем в моем старом сарае…
Сказав это, парень изменился в лице. Несколько секунд молча смотрел в никуда, закусив губу, потом встряхнулся и откинул мокрые волосы назад.
– Слушай, Хостовский, у тебя, вроде, есть деньги? Так потрать их на пожрать. И выпить.
Тот не стал спорить.
– Хорошо. Я сейчас.
От принесенного из придорожной забегаловки пакета очень скоро ничего не осталось. Шон сидел на подоконнике с единственной бутылкой пива, благоразумно не анализируя его качество, а Рамирес доскребал ложкой последние кусочки лапши из упаковки. Покончив с этим, он собрал в одну кучу все объедки и широким жестом смахнул с постели в угол, где уже валялось что-то подобное.
Это довольно резкое движение не прошло ему даром. Явная боль полоснула парня настолько сильно, что он даже не сдержал стона. Выдохнул сквозь сжатые зубы, успокоил дыхание и коротко оглянулся на Шона – заметил ли.
Тот не смотрел на постель, отвернулся, изучая двор и растущие бурлящие лужи на бугристом асфальте. Рамирес облегченно расслабился. С осторожностью устроился поудобнее, подогнул ноги, быстро провел ладонью по правому боку. Одернул куртку, снимать которую в холодной комнате совсем не хотелось.
– Ты ранен?
От неожиданного вопроса, заданного нейтрально, почти незаинтересованно, Рамирес вздрогнул.
– Что?
– С тобой что-то не так. Я сразу увидел. Говорю – ты ранен?
– Нет, – напряженно огрызнулся пуэрториканец.
Шон пару секунд оставался в неподвижности, потом спрыгнул на пол и подошел к постели.
– Врешь. Сними куртку.
Побледневший Рамирес уставился на него со смесью упрямой злобы и смущения.
– Вот еще!
– Сомневаюсь, что ты пошел бы к врачу, даже если б они тут водились. Рану должен кто-то осмотреть. Снимай.
- Иди нахрен.
– Вентура, – ровно произнес Шон. – Или ты сделаешь это сам, или это сделаю я.
Рамирес дернулся возразить, но прочел в серьезных глазах странного металлически-льдистого оттенка, что тот поступит именно так, как говорит. От человека, стоявшего сейчас над ним, веяло абсолютной уверенностью, противопоставить которой было нечего. Горячая, порывистая неистовость латино всегда превращалась в ничто перед хладнокровной твердостью этого чужого парня, который умел в нужный момент показать, как несколько сантиметров лезвия клинка из ножен, свою колоссальную способность подчинять.
– Ч-чёрт…
Сдаваясь, Рамирес дернул вниз молнию, неловко вывернул правое плечо из тяжелой намокшей куртки, не снимая ее совсем, даже придерживая слева.
– Бля, смотри, если тебе так надо…
Рваную серую безрукавку на уровне локтя на ребрах украшали небольшие пятна крови: и заскорузлые старые, и свежие. Шон толчком опрокинул Рамиреса в лежачее положение, не глядя ему в лицо, разорвал ткань и обнажил неуклюже налепленный пластырем кусок тряпки, от которого тяжело пахло.
– Ты идиот? Это ты так деньги сшибаешь? Когда менял?
Не ожидая ответов, парень умелым резким движением оторвал от кожи пластырь, стёр краем тряпки выступившую кровь.
– Огнестрел. Но касательный, вскользь прошло. Но в ребре трещина.
– …Без тебя знаю, – прошипел Рамирес, стискивая зубы от боли, холода и унижения.
– Повернись.
Шон заглянул на спину, где на худом смуглом боку длинная рана заканчивалась, и присвистнул:
– Да пуля-то еще здесь! С ума сошел, Вентура?!
Рамирес угрюмо буркнул:
– Ну и что… Я ее выгрызать, что ли, буду? Как я, по-твоему, должен был…
– Держи.
Шон сгреб в кулак грязную простыню, соорудил подобие жгута.
– Закуси. Будет больно.
– Ты...? – Рамирес панически распахнул глаза, попытался сползти с постели, но Шон легко его придержал.
– Ты сам знаешь, что это надо. Один ты действительно не справишься, место неудобное. Не мешай мне. И лучше ори не очень громко.
В его руке тускло блеснул армейский нож.
Бугорок пули находился прямо под воспаленной кожей. Одно точное движение, и из короткого разреза вышел острый кусочек железа, а Рамирес изо всех сил постарался задушить рычащий стон в подушке.
Когда парень, тяжело дыша, приподнялся, рана уже была промыта спиртным. Мало что соображая от боли, Рамирес позволил окончательно стянуть с себя куртку и обрывки майки, чувствуя, как ловкие теплые руки накладывают тугую перевязку.
Пронеслась шальная мысль – о нем так давно никто не заботился…
Рамирес открыл глаза.
Шон сидел перед ним и смотрел на левую сторону груди, на то, что он прятал.
Семь имен.
Черные слова, рельефные вспухшие линии. Недавние, сырые строчки. Четыре сбоку, все женские, и – прямо на сердце – еще три.
Шон медленно протянул руку. Коснулся имени мальчика, вырезанного на смуглой коже брата, провел выше, к имени девушки, которую знал.
Негромко сказал, не отрываясь от букв, наполненных болью:
– Значит, твою мать звали Росита…
Лицо Рамиреса исказилось от бешенства. Он молниеносно схватил Шона за руку, резко, до хруста вывернул кисть, отшвырнул его от себя и оскалился:
– Уйди!.. Не трогай!
Он готов был убить…
И Шон молча отступил.
Минуты шли одна за одной, складывались в десятки. Дождь монотонно барабанил по стеклу, плясал неверными лунными тенями по неровному подоконнику, по волосам сидящего на нем парня, по его непроницаемому лицу.
Другой давно уже не двигался, так и застыл на постели, сгорбившись и низко опустив голову на сцепленные руки. Светлая ткань повязки белела на его обнаженном торсе, плечи иногда отчего-то вздрагивали.
Наконец, он пошевелился. Так же глядя в пол, хрипло проговорил:
– …Как рука?
Темный силуэт на фоне окна не ответил.
– Шон?
– Как всегда.
– Но… – Рамирес всё-таки поднял глаза. – Чёрт, я ведь слышал… треск. Я… я не хотел. Тебе больно?
– О чем ты, Вентура? Видишь? – Шон поднял руку, свободно покрутил запястьем. – Убедился?
Парень непонимающе моргнул, нахмурился. Шон отвернулся.
Снова молчание.
И снова его ломает пуэрториканец. Ладонь лежит на татуировке, бережно, даже нежно. Голос глухой и негромкий, взгляд направлен в темноту.
– Знаешь, для чего это? Чтобы они все… всегда… были со мной. Хотя бы так.
Ничего не изменилось в комнате, ему не ответили, но Рамирес чуть расслабился. И вдруг попросил:
– Расскажи ты. Так много знаешь обо мне, а я о тебе – нет. Расскажи. Пожалуйста.
Сквозь стучащий шелест ливня он едва услышал тихие слова:
– Ничего не могу рассказать. Я не помню.
– Твои погибли, когда ты был маленький?
– Нет. Мне было двенадцать лет. Но я все равно не помню.
– Но как же…
– И так бывает, Рамирес… – Шон все так же задумчиво смотрит в окно. – Знаешь, если честно, полчаса назад ты всё-таки сломал мне руку. Но она уже зажила.
– Чего?..
– Я другой. Я могу некоторые вещи, которые иначе как фантастикой не назовешь. Ты наверняка слышал, что обо мне говорят.
– Слышал… Фигню всякую. Вроде пули тебя не берут…
– Правда.
– …ранить тебя нельзя…
– Правда.
– …вообще чуть не бессмертный…
– Правда.
– Да что за хрень! Ты что несешь!
– У меня нет настроения сейчас тебе что-то доказывать. При случае увидишь, скрывать от тебя не стану, раз уж речь зашла. Мои знают. Не все, только близкие. Пользуются иногда…
– Дэлмор, ты о чем говоришь?
– О чем ты спросил. Мне в двенадцать лет, грубо говоря, навязали эту гребаную силу, а взамен отобрали семью. Мать, отец, брат. Старше меня на два года, читал в досье… Их убрали, но это не всё. Еще у меня отняли память. Вот ты, Вентура, знал бы ты, как я тебе завидовал… - В голосе прорвалась горечь. – Да. Я, тот самый Дэлмор, Lord of the Underworld, со всем моим долбаным Хостом, завидовал тебе, Вентура, но, как ты, может быть, догадываешься, совершенно не из-за твоего жалкого Канала. А потому, что у тебя было, куда вернуться вечером. Ну, то есть, у меня тоже вроде бы было, но это совсем не то. Меня всегда ждали, и ждут – друзья, очень близкие друзья, каких у тебя нет, потом ребята, девчонки, куча народу, что на меня молится, и я привык… но меня никогда не ждала моя мать. Моя семья. Моя кровь. Это – единственное, что мне не исправить, будь я хоть сто раз бессмертным… Но даже теперь, когда твоих нет, я всё еще продолжаю тебе завидовать. Ты в любой момент можешь увидеть их лица, просто вспомнить. А я не знаю, как мои выглядели, я не узнал бы их даже на фото, в досье этого не было. Ты можешь услышать их голоса, ты помнишь, как они смеялись, что они любили, у тебя было детство, Вентура! Ты везучий сукин сын по сравнению со мной, и не смей выглядеть несчастным до такой степени, это меня бесит...
Шон взглянул на потрясенного Рамиреса в упор и договорил:
– Они всё равно у тебя есть. Они всегда с тобой без всяких татуировок. Ты не один, неужели ты до сих пор не понял?
Снова – десятки минут молчания. Не напряженного, не тяжелого, скорее общего, такого, которое одно на двоих. Когда можно думать о своем, но чувствовать, что рядом кто-то есть.
Вдруг, в тишине, негромкий, но чёткий вопрос:
– Она тебе нравилась?
Переспрашивать не нужно. Оба знают.
– Да.
Короткая непонятная усмешка, то ли злая, то ли нет.
– Значит, да. Просто так, или…
– Нет. Не просто так.
Тихий скрип пружин. Вздох.
– А она тебя любила.
Черный силуэт на лунном квадрате поднимает голову.
– Что?
– Ха, не ври, что не знал. Девчонка влюбилась в тебя моментально, с первого взгляда. В тринадцать лет… Дьявол столкнул ее с тобой. Хотя, чёрт возьми, какой ты был… какой ты есть… ее можно понять.
Черноволосый ощущает на себе пристальный взгляд, но говорит так же, без смущения, с горечью и тоской:
– Знаешь, у женщин нашего народа есть только один выбор. Между двумя жизнями. Или девочка растет в строгости, в доме, где закрыты двери, и за ней следят: мать, или братья, или сестры. Она учится готовить, стирать, убирать, всё такое… Или она на улице, и она – шлюха. И на ней клеймо, она никому не нужна. Только так, никак иначе… А она выбрала третье. Увязалась за мной, в мою жизнь. Это дико, я ее гнал, мать запирала, она сбегала, находила меня везде и не отставала ни на шаг. Я в «Эстреллу» со своими – она за соседним столиком с колой. Мне поначалу и спиртное в глотку не лезло. Я на тачке погонять с парнями – она на заднем сиденье. Я в логово – чёрт, она уже там, ее кто-то подбросил… Хотя бы в рейды я ее не брал, но после налетов она перевязывала нас, шила раны, ревела, бледная, но шила, по коже нитками из материных запасов… Стала моей тенью. Мне без нее уже было как-то не так. Вроде одиноко, не хватает чего-то. Она же упрямая, моя кровь, она меня заставила, приучила к себе. Она меня от многого спасла. Иногда заслоняла тех, кому я мозги хотел выбить, из наших человек семь ей впрямую жизнью обязаны, я потом был рад до смерти, что она не дала мне взять столько грехов… Я себя успокаивал, что если уж моя младшая перепутала, кем родиться, сестрой вместо брата, то пусть тогда хоть на глазах будет. Пока я Первый – ее никто не тронет. Помню, мне даже нравилось: если она так ко мне прилипла, значит, я вроде крутой. Пример для нее. Уважает меня…
Парень прерывает сам себя презрительным смехом. Пальцы мелко дрожат, глаза безостановочно, слепо блуждают по стенам.
– Какой я идиот… Нихрена я ей не нужен был. Ну, то есть, может, и не совсем, но… Скажем так – ей нужен был не я. Догадываешься, ты, с-сука? Моя сестра приняла такую жизнь из-за тебя. Только так она могла тебя видеть, из-за моего плеча. Даже поговорить ей с тобой перепадало, когда вы оба меня из дерьма вытаскивали. Едва я плюнул и признал, что ей можно шляться по Дну и без меня, раз уж все знают, что она – Вентура, думаешь, я хоть раз видел ее в «Эстрелле»? Не-е-ет, только «У Дэна»! Там, где ты. Ее не тянула улица сама по себе, как нас с тобой, как других – ее тянул ты! Будь ты проклят, она тебя любила…
Волосы скрывают лицо. Задавленный всхлип, и слышно, как скрежещут зубы.
Холодно. От окна, как шепот стылого ветра, тихое:
– Прости.
И мгновенное, резкое, непонимающее:
– Что? Ты сказал – прости? За что ты извиняешься – за то, кто ты есть? Дурак, я тебя не обвиняю… Я тебе даже благодарен был, ведь стоило тебе хоть раз дать ей шанс, разрешить ей, да просто поманить, без слов даже – она кинулась бы, как в омут, ее никто не остановил бы, и я б не смог, если б ты позвал… Но ты молчал. Я хорошо это видел, только не знал, почему, но это меня устраивало. Ты ее не взял, хотя это было так легко! И я думал – чёрт, слава богу, что всё так.
Вдруг лицо парня меняется, становится каменным, страшным.
– Я обвиняю себя. Только себя. Я был слепым, я был сволочью, жестокой слепой сволочью. Я думал только о себе. Конечно – что скажут, если сестра Вентуры будет встречаться с, мать вашу, Дэлмором… Кем, бля, ты мне тогда будешь считаться… Как мне тогда с тобой, вообще, продолжать… F-fuck!.. Я встал между вами. Почему-то я считал, что я прав.
– Рамирес…
– Заткнись. Я ведь не знал, что так получится. Что ей так мало оставалось. Я думал, она всё успеет. И поэтому – …из-за меня!.. – девчонка умерла вот так, без любви. Даже хуже: ее любовь была рядом, но я не пустил! Не позволил. Это я виноват… Никто это не произнес, но мы знали, все трое знали, и она видела, что я буду против, наверное, она не хотела проблем. Проблем со мной, проблем – мне… Она думала обо мне, д-дьявол, а надо было о себе, наплевать на меня и мои долбаные гордость и упрямство, и жить!.. И ты – бля, ну почему ты молчал?! Дэлмор?! Ты сам сказал – она тебе нравилась. Ты мог бы вырубить меня, избить, заставить признать, да убить нахрен в конце концов! И быть с ней, и она была бы счастлива, хоть недолго… Господи, кто же зна-а-ал…
Стон Рамиреса моментально сменился тоном абсолютной уверенности:
– …А ведь ей было бы хорошо с тобой. Боже, она была бы не просто сестрой Вентуры – она была бы женщиной Дэлмора. Она была бы в безопасности. В полной, совершенной безопасности. Ты сумел бы ее защитить. Почему ты не убрал меня? Ты должен был… Она была бы жива. Ты сделал бы то, что я – не смог…
Всё – он уже не может ни держаться, ни говорить, ни дышать. Судорога горя скручивает парня в комок, рыдание рвется из груди, и мир сжимается в острую жгучую точку, где нет ничего, кроме боли.
Скрипучая кровать прогибается под весом ещё одного человека. Рамирес пытается вдохнуть через жестокий спазм, успевает ощутить легкое касание на своем обнаженном плече. Голос – так близко, даже немного слишком, но он забыл отшатнуться.
– Странное дело, Вентура. Вот слушаю тебя и думаю… Раньше мне казалось, что тебе только в бок пулю всадили, а теперь, похоже, выясняется, что и по голове тебя приложили, а может, и не раз.
Короткая пауза, как раз на вздох, и голос теряет внутреннюю иронию, стынет, как сырая ночь за окном.
– Как ты там говоришь – избить я тебя должен был? Убрать? Убить? Слушай, это почти смешно… Рамирес, неужели ты думаешь, что если бы я хоть однажды, хоть как-то причинил тебе вред – не то что убил, да если б я даже хоть раз всерьёз поднял на тебя руку – господи, ты думаешь, она бы мне это простила?
Парень поднял мокрое от слез лицо и увидел, как Шон отводит взгляд.
– А насчёт вины – лучше молчи. Ты не представляешь, как я себя проклинаю за всё. За то, что не вмешался вовремя, что протянул до непоправимого. Это на мне ничуть не меньше, чем на тебе, Вентура, и жить дальше с этим на душе придется нам с тобой обоим.
Пуэрториканец дернулся потрясенно, губы дрогнули, но Шон не ждал от него ответа. Он встал, шагнул к окну, взялся за подоконник и прижался лбом к холодному мутному стеклу. Простоял так несколько минут, прикрыв глаза, словно слушал дождь.
Позади него Рамирес полубезумным жестом впился зубами в собственный кулак: голова у него шла кругом. Что значит – «нам с тобой»? Что значит – «обоим»? О чем он… Будто под душащей тяжестью страшного, глухого чувства безнадежной вины, которое закрывает тебя от мира непроницаемым коконом, есть место для кого-то еще. Будто эту вечную камеру-одиночку можно с кем-то разделить, и от того, что рядом будет слышаться чье-то дыхание, ее стены чуть раздвинутся. Будто он на самом деле, действительно – не…
Мысль прервана его голосом.
– Рамирес, я приехал посмотреть, что тут с тобой происходит. Я планировал только посмотреть. Нашел ли ты кого-то из своих, как-то устроился, что-то завязал… Три месяца – достаточный срок, чтобы понять, есть ли здесь что ловить. Если бы я увидел, что ты в порядке, с кем-то сошелся, или, по крайней мере, более-менее у тебя начинает что-то улаживаться – знаешь, я бы даже не подошел. Ты бы не узнал, что я был на расстоянии вытянутой руки, ты бы меня просто не заметил. Но… Чёрт, ты стоял там, на мосту… Ведь ясно же, дьявол, ясно, почему там, и что ты видел, и о чем ты думал, и что нихрена с тобой не всё в порядке!.. Ладно, я решил подойти. Может, я ошибаюсь, и у тебя рецидив депрессии, а так дела вполне ничего. Ха… Поговорили. Всё хуже, чем я думал. Ты… Да ты сам всё знаешь. И вот что – рейс через полтора часа, Вентура.
– …Что?
– Я неразборчиво говорю? Чёрта с два я тебя так оставлю. Если не пристрелят – в следующий раз ты шагнешь под пулю сам, и я не намерен это допускать. Собирайся, если есть что собирать, мы уходим отсюда.
– …К-куда?
– Домой.
Рамирес не заметил, как оказался на ногах. От резкого движения из-под повязки побежала струйка крови. У него еле получилось выдавить:
– Дэлмор, ты...
Шон вдруг очень мягко произнес:
– Рэм, прости, если это прозвучало, как приказ. Привычка. Я не хотел тебя обидеть или как-то давить. Конечно, ты хозяин своей жизни, и ты даже вправе сдохнуть когда захочешь: завтра, или сейчас, но – смысл? Ты в таком случае никогда не встретишься с ними, потому что самоубийцы, говорят, попадают в другие места. Знаешь, жить трудно. Жить тяжело, но можно. Жить – надо. Ради них, за них, вместо них. Кто же тогда будет помнить, как они улыбались и что они любили?
Дрожа всем телом, Рамирес обеими руками вцепился в волосы на затылке, сжал локтями опущенную голову.
Парень не стеснялся того, что плачет. Перед ним – можно…
Он поймет.
– …Я… н-не могу… туда в-вернуться. Они там умерли.
– Они там жили. И там действительно твой дом, хоть ты и родился в Пуэрто-Рико. Там множество людей, которых ты знаешь, и которым ты нужен. Да, именно так, Рамирес – за три месяца у Канала не появилось нового лидера. Если честно, я думал, твои моментально перегрызутся, по крайней мере, явно не пропустят шанса побороться за власть. Я даже, в принципе, готов был признать кого-то поумнее, вроде Гарсии, или, на худой конец, Хименеса… Но – ничего. Шляются компаниями, кто-то за Ногейрой, кто-то за Эстебаном, делают вид, что всё как обычно, и пытаются друг друга не замечать. Это до поры до времени, ты же понимаешь. Еще немного безвластья, и пойдет распад. Они встанут стенка на стенку, они начнут делить территорию, они начнут убивать сами себя – мать твою, Рамирес, ты это допустишь?!
– Я… почему именно я?
– Только тебя готовы признать над собой все Канальские парни без исключения. Без твердой воли они запалят такой огонь, что враги не понадобятся, а твоей воле они подчинялись много лет. Без тебя там хреново, Рамирес, без тебя будет война, будет много смертей, неужели не хватит? Ты там нужен. Я-то всегда знал, что Канал – это ты, Вентура, но теперь это стало ясно всем… Возвращайся.
Черноволосый поднял на Шона какой-то очень открытый, почти беззащитный взгляд, тихо спросил:
– А ты не… господи, зачем ты это говоришь? Просто чтобы я не… сдох раньше времени?
– Ты хочешь сказать – не вру ли я тебе? Вспомни, я хоть раз в жизни тебе врал? Ты нужен. Тебя ждут. И мои слова очень легко проверить: я ничего больше доказывать не буду, просто ты всё увидишь сам. Скоро. Самолет через час.
Той машины, которой Шон воспользовался, чтобы добраться от аэропорта в эти далекие места, уже не было на месте. Парень пробормотал, что ничего удивительного в этом не видит, и потащил Рамиреса по пустой ночной улице. Тот шел механически, просто с отсутствующим видом переставлял ноги. На тротуаре следующего квартала, перед круглосуточным стрип-баром, криво стояла грязная разбитая "субару", и ей, в свою очередь, пришлось принудительно сменить владельца.
Пока Шон с приглушенными проклятиями сражался с прогнившим механизмом, не давая ему заглохнуть или свернуть с дороги в произвольном направлении, Рамирес расслабленно сидел на соседнем сиденье, тупо уставившись за окно остановившимся взглядом, и молчал. Шон изредка озабоченно на него посматривал, пуэрториканец этого не замечал. На его бесконечно уставшем лице не отражалось практически ничего. Только раз он мимолетно поморщился, когда машину тряхнуло на ухабе, положил руку на больной бок, но не отвлекся от тусклого пейзажа за мокрым треснувшим стеклом.
Городские окраины сошли на нет, шоссе тянулось вдоль одуряюще однообразной стены пальмовых стволов. Было тихо, если не считать стука и скрежета двигателя и скрипа единственного «дворника».
– Почему?
Шон, разумеется, не вздрогнул, но голос Рамиреса прозвучал для него неожиданно.
– Почему – что?
Всё так же не отрываясь от серых непраздничных деревьев, Рамирес ровно пояснил:
– Почему ты приехал?
– Я объяснил уже – проверить, как ты.
– Не притворяйся. Это ответ на вопрос «зачем». Я хочу знать, почему… – У парня ожили глаза, заполнились напряженным, почти болезненным непониманием. – Почему тебе вообще понадобилось проверять, как я? Почему ты бросил дела и потащился практически на другой материк, чтобы узнать, всё ли у меня в порядке?! И, главное – ты, а не кто-то из моих… Почему тебе не наплевать, что тут со мной творится? Да кто я тебе вообще такой, мать твою, Дэлмор?!
Шон не ответил. И Рамирес вдруг сообразил:
– А-а, ты же… Ну да. Из-за нее.
– Что? При чем здесь…
– Сам сказал. Она бы не простила. Ты… – он очень долго подбирал слово, – …следишь за мной, потому что я ее брат.
– С тобой я столкнулся раньше, чем с ней. Помнишь Джанк-Ярд? Тогда я понятия не имел, что, помимо всего прочего, ты чей-то там брат. И, даже если б это было правдой – твоей сестры нет, Вентура.
– Мертвым тоже платят долги.
Сумрачно, холодно Шон произнес, не глядя на Рамиреса, сжав руки на руле до белизны:
– Я никому из вас ничего не должен.
Пуэрториканец как будто сломался. Он согнулся, спрятал лицо, простонал:
– Тогда я не понимаю!..
Неожиданно парень за рулем улыбнулся:
– У нас с тобой много общего, Вентура. Одинаковый статус, например, это из самого очевидного. Но то, что на самом деле важно – мы оба больше всего на свете не любим одно и то же. Терять. Я прав?
Рамирес не смог ничего выговорить дрожащими губами. А Шон тихо продолжил, глядя на ленту сырого асфальта впереди:
– У меня не так уж много друзей, Рэм, чтобы я позволил себе так легко потерять одного из них.
Вот тут сердце вмиг побледневшего пуэрториканца всерьёз пропустило несколько ударов.
– …Что? – сорванным шепотом выдавил он. – …Что ты ска… как ты м-меня?..
– А разве нет?
Насмешливая, мягкая теплота, которую он ясно увидел в серых глазах Дэлмора, ударила его в грудь, как клинок… Пронзила насквозь, разлилась внутри греющей волной, отозвалась тянуще-приятной, сладкой болью в том омертвевшем, пустынном месте, которое Рамирес считал своей душой. Непросто было поверить, что услышал от чужекровного соперника, конкурента такие слова, еще труднее – поверить, что это правда.
Но… Дэлмор ведь действительно никогда не врет.
Они молчали всю оставшуюся дорогу до аэропорта.
И в самолете тоже. Откуда-то у Рамиреса в руке появилась бутылочка виски, он ее бездумно выпил и не заметил ни вкуса, ни эффекта. Всё вокруг было, как в тумане, не совсем реально, казалось, он сейчас моргнет и откроет глаза на том же мосту в бедном районе Пуэрто-Рико, под тем же дождем и с той же зияющей дырой на месте сердца. Он точно знал, что если так произойдет, он не станет больше колебаться.
Он шагнет, наконец, с того моста навстречу голому бетону.
***
Нью-Йорк встретил их одним из самых солнечных своих рассветов.
Рамирес сошел с трапа, вдохнул не очень-то чистый воздух огромного мегаполиса, и на его губах мелькнула такая же мечтательная улыбка, как у тех, кто наслаждается первой порцией цветочного аромата на южном курорте. В той же блаженной прострации он предоставил Шону самостоятельно обеспечить им транспорт до Неподконтрольной Зоны, что было несколько труднее, чем в Пуэрто-Рико. Но нет ничего невозможного, и вскоре парни уже миновали Сити, и за окном замелькали до дрожи знакомые места.
Оставив город позади, машина остановилась на родной улочке Полосы, на границе Хоста и Канала. Рамирес прерывисто вдохнул, закусил губу и зажмурился, справляясь с собой.
Шон как ни в чем не бывало поинтересовался:
– Планы? Если к «Дэну», то подкину, если к себе – вылезай. Тут уже близко.
Не отвечая, Рамирес открыл дверь и вышел. Словно не очень крепко держась на ногах, он оперся на крышу машины локтями, посмотрел в сторону Underworld и прищурился: в нескольких кварталах вглубь по этой улице стояла Церковь. Утренние яркие лучи отражались от креста, слепили.
– Я – туда.
За Церковью было кладбище.
Парень перевел темные глаза на Шона.
– И ты со мной.
Тот нахмурился, покачал головой.
– Не стоит, это…
Рамирес перебил:
– Я сказал, ты со мной. У тебя есть право. И потом… – после паузы он с трудом договорил совсем иначе: – … я прошу тебя. Давай вместе. Мне…
Шон несколько секунд смотрел на него, потом кивнул.
– Хорошо. Идем.
Не заходя в само здание, они обошли церковь по узкой дорожке, пересекли просторный двор и миновали низкую ограду, за которой начинались кресты. Некоторые плиты были совсем старые, треснутые и раскрошенные, но в дальнем углу кладбища, в тени деревьев, на могилах виднелись недавние даты. На широкой, лежащей плашмя каменной плите чем-то острым были процарапаны те же имена, что и у Рамиреса на груди. Неглубокие буквы казались не слишком ровными, строчки едва заметно уходили вниз, но памятник не производил впечатления заброшенного: на камне лежали пожухшие стебли и бурые от солнца лепестки, а у подножья стоял пластиковый стаканчик, полный растаявшего воска недорогой свечи.
Рамирес опустился на колено, смахнул мусор. Рука его задержалась на камне, где в узоре самодельной надписи пряталось последнее упоминание о родных ему людях. Парень замер надолго, склонив голову, и Шон оставил его наедине с ними.
По тропинке от церкви к ним заторопился молодой человек в черной одежде с белым воротничком. Шон не дал ему подойти к Рамиресу, остановил, и они долго о чем-то говорили вполголоса. Наконец, юный священник кивнул, тронул Шона за плечо и вернулся в здание.
Рамирес вздрогнул, услышав над собой:
– Эх, надо было хоть с цветами прийти, а мы не додумались.
Черноволосый поднялся, вздохнул. Порыв ветра взъерошил свободные пряди, кинул их в лицо, принес на плиту яркий листок с ближайшего дерева, который лег почти ровно посередине. Рамирес почему-то улыбнулся, грустно и светло:
– Ничего. В следующий раз.
– Да. Только не вздумай ходить сюда слишком часто.
Канальский беззлобно хмыкнул:
– А разве это не мое дело?
– Твое, кто спорит, но если я узнаю, что ты хоть раз здесь заночевал…
– Следить будешь?
– Делать мне нечего. Вспомни, Вентура, у меня весьма неплохие отношения с местным падре.
– А-а… и что тогда?
– Ничего… – Шон кивнул на имена на камне и тихо сказал: – Просто им бы не понравилось. Да, вот что – насчёт твоего ночлега. Есть мысли?
Рамирес помотал головой, нахмурился, будто возвращаясь в реальный мир. Они уже шли к воротам, когда он задумчиво протянул:
– Не знаю… Пойду, наверное, туда… – на коротком слове «домой» Рамирес запнулся и не смог его выговорить.
– Не стоит. Твое дело, но послушай совета – хотя бы не сегодня. Приди в себя. Ты сюда приехал жить, правильно? Не тосковать, не сходить с ума, а жить, поэтому лучше будет, если в первый день ты пообщаешься с живыми. Поехали к «Дэну»? Я тебя отвезу, своих увидишь, отметим твое возвращение, а потом на втором этаже выспишься, уж для тебя там комната точно найдется. Устраивает?
Парень не ответил.
Он только посмотрел долгим взглядом на человека, который не постеснялся прийти и сломать его горькое, болезненное убеждение: после смерти семьи он не нужен никому на этом свете. На человека, которому явно было на него не наплевать. И не в политике тут дело: Хост, Канал, вопросы лидерства и баланса сил уже давно, если честно, не имеют ни малейшего отношения к тому, что происходит между этими двоими.
Рамирес посмотрел на Шона так, что тот смущенно отвел глаза в сторону и пробормотал:
– Ладно… давай что ли, поехали. У Канала сегодня, я чувствую, будет пьянка. Поставишь мне бутылку хорошего бренди, и я забуду, что отдал за тебя сто восемьдесят долларов на билет.
Уже потом, спустя много часов после начала действительно бурной вечеринки в честь возвращения лидера, Рамирес вдруг резко распрямится за столом, забыв о полном стакане в руке. Виски польется по тыльной стороне ладони, Ногейра рядом насторожится, зашарит глазами по залу в поисках того, что так встревожило Вентуру. Он не поймет, почему Рамирес таким взглядом смотрит на захлопнувшуюся за кем-то дверь бара, и уж точно он бы не сумел понять, почему вдруг среди жары и клубов сигаретного дыма, в кругу близких, которые неподдельно были ему рады, с высокой дозой горячего пойла в крови Вентуре стало холодно и пусто.
Почему он вмиг – кожей, сердцем, ожившей душой – ощутил отсутствие одного-единственного человека, за которым и захлопнулась дверь. И почему пуэрториканец, не задумываясь, прервет все разговоры, оттолкнет все руки и вылетит за ним следом.
– Шон!..
Тот обернется, даже не удивленный. Серые глаза отразят случайный блик от чьих-то далеких фар, который погаснет не сразу, на долю секунды задержится в их глубине.
– Никто из тех, кто мне не кровь, не сделал для меня больше, чем ты… – прошептав это скорее для себя, Рамирес улыбнется, странно, удивленно: – Знаешь, тогда, вначале, я ведь считал тебя своим первым врагом.
Шон поднимет бровь.
– Неужели что-то изменилось, Канальский?
Тот не примет иронии.
– Всё.
– То есть я стал твоим… последним врагом?
Рамирес покачает головой.
– Изменилось всё. Полностью и навсегда. И прошу тебя, не делай вид, что не понимаешь, о чем я…
Покажется, что свет, погостивший в глазах одного парня, переметнется к другому, согреется там влажной искоркой, распустится внутри тем, что, может быть, никогда и не станет словами у этих двоих.
Но от этого не исчезнет, свяжет их еще крепче, и они оба будут знать, что это такое, и оба будут дорожить этим больше всего, и никогда не потеряют. Они уже вполне достаточно теряли в своей не длинной пока, но жестокой и злой жизни, чтобы научиться ценить такие вещи.
Первый кивнет.
– Понимаю. Помнишь, я говорил – ты не один. Кровь ведь не всегда главное, Вентура… Наверняка ты считал, что я несу идиотскую душеспасительную чушь, верно? Не знаю, я попробовал как-то доказать, во всяком случае, что от меня зависело. Вот только не уверен, получилось ли… Теперь ты мне веришь, Рэм?
– Теперь – верю.
Рамирес непроизвольным жестом коснется левой стороны груди, где отзовутся жаром имена родных, и пораженно осознает, что там хватит места еще для одного короткого имени.
Там – не значит на коже.
Там – значит внутри.