Глава 62
Три девушки, взявшись за руки, стояли в дверях комнаты, которую Скарлетт выбрала себе под спальню. Все они были одеты в одинаковые длинные домотканые передники и кружевные чепцы, только Энни Дойл была маленькая и круглая – она будто перекатывалась на своих коротеньких ножках, Мэри Морган походила на огородное пугало, так была нескладна, а стройная Пегги Куин поражала неестественной красотой и была хорошенькая, как дорогая фарфоровая кукла.
- Так мы пойдем, миссис Фицпатрик? – умоляюще глядела на экономку Пегги.
На хозяйку девушки старались не смотреть: то ли боялись, то ли считали, что для них царь и бог именно экономка Биг Хауса.
- Хорошо, - разрешила Фицпатрик, - но в понедельник вы придете на час раньше и задержитесь на два часа. Вы должны будете отработать это время.
- Спасибо! – в один голос воскликнули девушки, и, сделав по неуклюжему книксену, заспешили прочь из дома.
Скарлетт проводила их угрюмым взглядом. И это ее прислуга! Насколько проще было с неграми, те хоть слушались беспрекословно. Попробовали бы черномазые вот так, запросто, оставить работу! В конце концов, она могла пригрозить им, что выпорет
Скарлетт была недовольна. Этот чертов Хэллоуин, мерзкая погода, дом, в котором, то здесь то там протекает крыша. Сырые стены нельзя красить, пока они не просохнут… Разве может она рожать в таком доме?
- Не отчаивайтесь, - вздохнула рядом миссис Фицпатрик. – У меня и более убогие создания превращались в отличных горничных. Если бы не Хэллоуин и не дождь за окном… Они думают, раз небо затянуто тучами, то уже вечер, - миссис Фицпатрик кинула взгляд на часы, подвешенные на цепочке к поясу ее платья, – а всего лишь начало четвертого. Но вернемся к нашим делам, миссис О’Хара. Я не собираюсь вводить вас в заблуждение. Чтобы как следует привести в порядок эту комнату, потребуется больше двух недель.
- Выходит, мне рожать не здесь? – рассвирепела Скарлетт.
Фицпатрик обещала, что они все успеют. Какого черта она так рьяно занялась обустройством кухни?
Едва сдерживаясь, чтобы не наорать на экономку, она раздельно проговорила:
- Я с самого начала предупреждала вас, что мой ребенок должен родиться в этом доме.
Миссис Фицпатрик кивнула:
- У меня есть предложение. Мы здесь все отодрали и отскребли, но нельзя красить и оббивать штофом сырые стены. На время мы прикроем их коврами. Поставим мебель, повесим симпатичные шторы, и эта комната станет вполне похоже на спальню. Кроме того, поглядите сюда.
Она открыла дверь в соседнюю комнату, посреди которой стояла кровать потрясающих размеров. Панели из темного резного дуба украшали ее изголовье и изножье, витые столбы поддерживали балдахин, украшенный позолоченной короной.
- Где вы откопали это чудо? – восхитилась Скарлетт.
- В одной из кладовых. Возможно, она была изготовлена специально к визиту вице-короля. Думаю, следует заказать перину. Один из мастеров в Триме сделает ее за пару дней.
- Да, и перину, и подушки… - Скарлетт обошла ложе вокруг. – Здесь уместится дюжина человек! Прикажите перетащить кровать в спальню. И протопите там как следует.
- Это будет исполнено завтра же, - кивнула миссис Фицпатрик.
- Если я рожу на этой кровати – ребенок вырастет великаном, - сделала заключение Скарлетт, и они, посмеиваясь, покинули комнату.
Идя длинными коридорами и неуклюже спускаясь по мраморной лестнице, Скарлетт размышляла:
«Зачем мне такой огромный дом? Может, закрыть второй этаж и жить на первом? Или это неприлично для хозяйки Биг Хауса? Наверное, Фицпатрик будет недовольна… А, впрочем, я – Та Самая О’Хара, и могу делать, что захочу… Или все-таки довести дом до идеального состояния? Пускай он превзойдет все, что когда-нибудь сможет построить Ретт. И пусть он узнает…»
Хоть она и старалась гнать прочь мысли о бывшем муже, но нет-нет – а все же вспоминала о нем. Да и как могла она забыть, когда каждый шаг давался ей с трудом, спина разламывалась от боли, а огромный живот лез на глаза? Она не могла не вспоминать, как заботлив и нежен был Ретт, пока она носила под сердцем Бонни, как развлекал ее занимательными рассказами, когда у нее было плохое настроение, как сходил с ума, когда начались схватки, как, едва ему разрешили, ворвался в спальню счастливый и возбужденный, как был благодарен за то, что она подарила ему дочку…
О, если бы сейчас Ретт был рядом! Если бы пожалел ее! Она так страдает… Ни один ребенок не давался ей так тяжело! Но, может, именно в эту минуту Ретт смотрит на разбухший живот Анны Хэмптон, может, даже гладит его…
Мысль эта будто пронзила Скарлетт насквозь, внезапно она почувствовала физическую боль. Схватившись за руку миссис Фицпатрик, она прошептала:
- Мне что-то нехорошо…
Они были уже у дверей кухни, и экономка проговорила успокаивающе:
- Мы сейчас сядем за стол и попьем чаю. Кухарку я отпустила, но чаю мы с вами выпьем, плита еще не остыла.
Еле-еле, с помощью экономки, Скарлетт добрела до стола и оперлась на него обеими руками. Вдруг нечеловеческая боль заставила ее вскрикнуть. По ногам заструилось что-то горячее, и она с изумлением уставилась на розоватую лужу, расплывающуюся на чистом каменном полу.
- Воды… - в растерянности прошептала она. – Я что, уже рожаю? Но почему они такого цвета?.. Это… кровь?
Розалин Фицпатрик уставилась на лужу, озабоченно поджав губы.
Скарлетт пришла в себя раньше нее.
- Вот что, миссис Фицпатрик. Принесите подушку и помогите мне взобраться на этот стол, я не собираюсь рожать на полу. А затем я попрошу вас, несмотря на дождь, найти Колума и послать его или кого-нибудь еще в Трим, за доктором. Жаль, что я не дотерпела до срока, наш доктор переберется в Баллихару только на следующей неделе.
Она еще не договорила, а Розалин уже кинулась к лесенке на галерею, чтобы принести из своей комнаты подушки.
«Куда запропастилась Фицпатрик? Должно быть, прошло около часа… Да за это время можно доскакать до Трима и обратно. Впрочем, непогода… Ну отчего мне приспичило рожать в такой ливень и в такой день? О, великий Боже, опять начинается… Господи, дай мне силы вытерпеть…»
В перерывах между схватками Скарлетт старалась лежать спокойно и глубоко дышать, облизывая запекшиеся губы. Если бы кто-нибудь поднес ей воды… Но она была одна в этом громадном пустом доме.
Она сочла бы, что все проходит нормально, но каждый раз, когда боль схватывала ее в тиски, Скарлетт чувствовала, что теряет очередную порцию крови… А вдруг вытечет вся кровь, и она умрет, так и не разродившись?
Ребенок в чреве перевернулся, Скарлетт даже видела, как колыхнулся ее живот.
- Эй, слоненок, поторопись родиться, а то у твоей матери совсем не останется сил… - хрипло прошелестела она пересохшими от жажды губами. А спустя минуту застонала, сжимая зубы:- М-М-м… Опять, опять боль и кровь. Где же эта чертова Фицпатрик? Или она решила бросить меня здесь одну? Я ведь умру, если не приедет доктор. Я сроду не слышала, что бывает столько крови при родах…
Она зажмурила глаза от боли, а когда открыла их, увидела склонившуюся над ней экономку.
- Как вы себя чувствуете, миссис О’Хара?
- Лучше не бывает… - прохрипела Скарлетт. – Дайте воды, я умираю от жажды. И смените полотенце, это промокло.
Скарлетт жадно выпила целый стакан воды и попросила второй.
Когда Розалин увидела, сколько крови потеряла миссис О’Хара, на лице ее отразился ужас.
- Я принесла кучу пеленок и подстилок, - постаралась она не выдать голосом волнение. - И еще перину, я помогу вам перебраться на нее.
«И она промокнет от моей крови», - вяло подумала Скарлетт, глядя, как с полотенца, которое Фицпатрик понесла к тазу, стекают красные капли.
Никогда в жизни она не видела столько крови, сейчас ей казалось, что даже в госпитале, после ампутации руки или ноги у какого-нибудь солдата, не набиралось столько.
Устроив свою хозяйку, миссис Фицпатрик встала перед ней, скрестив руки на животе.
«Идиотка! Она что, так и будет здесь торчать? Может, мне следует развлекать ее разговорами, пока не приедет доктор?» – раздраженно подумала Скарлетт, вспоминая, как в перерывах между мучительными родовыми схватками Мелани просила ее: «Поговори со мной, Скарлетт». И как она молола все подряд, несла всякую чушь, лишь бы не думать самой и не давать думать Мелли, о том, чем могут закончиться эти роды.
- Сделайте мне чай, - попросила Скарлетт экономку, лишь бы занять ее чем-нибудь и не видеть перед собой ее озабоченную физиономию.
«А если я буду мучиться так же долго, как Мелли? – ей было страшно даже представить, что впереди почти сутки таких мучений. - Но у Мелани не текла кровь! Я умру… Я точно умру, если не приедет доктор. Он должен спасти меня. Ну почему он не едет? До Трима и обратно верхом чуть больше часа. Правда, эта буря…»
- Который час?
- Шесть часов вечера, миссис О’Хара.
«Это продолжается уже почти три часа… А буря все усиливается… Как завывает ветер за окном, и дождь бьет в стекло! Ну почему дети выбирают самое неподходящее время для рождения?.. Бо родился в жуткую жару, во время отступления нашей армии из Атланты, среди пожаров и грохота взрывов, когда ни один доктор в городе не мог оторваться от умирающих солдат. А мой ребенок – в ужасную непогоду, в полуразрушенном доме, в городке, где вовсе нет доктора, и другой не может добраться из-за бури. Ребенок, который должен быть рожден с серебряной ложкой во рту, родится на кухонном столе… Что за ирония! А может, так и должны рожать ирландки? Но я только наполовину ирландка, хотя именно над этой половиной всегда насмехался Ретт… Ретт! Где ты? Почему тебя нет рядом со мной? У тебя бы сердце разорвалось, если б ты увидел, как я страдаю! Ретт!!!»
- Вы что-то сказали? – перед ней была Фицпатрик с чашкой чая в руке. – Или мне послышалось?
- Сколько времени?
- Почти семь, миссис О’Хара.
- Почему вы не привели Колума?
- Он поехал в Трим за доктором.
Дождь под порывами шквалистого ветра яростно бился в стекла, заставляя их дребезжать. Хэллоуин. «Занавесь окно» - вспомнила Скарлетт наставления Колума. Но для этого громадного окна нет занавеси, и сейчас некому ее повесить. Скарлетт лежала как раз напротив и видела смутные тени деревьев сада в почти кромешной тьме, и струи воды, стекающие по стеклу.
Миссис Фицпатрик отнесла к тазу очередное окровавленное полотенце.
От потери крови Скарлетт стала периодически впадать в забытье. Очнувшись, она каждый раз спрашивала, сколько времени и не приехал ли Колум.
Он появился около восьми часов, но не привез доктора.
- Прости, бедная моя Скарлетт, я не сумел перебраться через реку, мостик снесло и вода очень высокая даже на месте брода. Но я съездил в соседнюю деревушку Дюншолин и нашел там повитуху. Она говорит, что помогла появиться на свет не меньше чем сотне младенцев. Она скоро приедет на своей тележке. Надеюсь, она поможет тебе и все будет хорошо.
- Колум, мне страшно… – впервые за этот вечер слезы полились у нее из глаз. – Бог мой, как мне страшно! Все совсем не так, как было раньше, когда я рожала. Я боюсь, что умру… Или ребенок мой умрет… Колум, скажи, за что бог наказывает меня?
- Господь всегда посылает испытания тем, кого любит, чтобы проверить твердость их веры.
- Веры?.. Но я верую! Я даже исполняю обряды! Я за всю жизнь столько в церкви не была, как за последний год… Так за что он наказывает меня?
- Господь оценивает не только поступки наши, но и мысли.
- Мать пресвятая богородица! Неужели это за то, что я желала…
Колум приложил палец к губам и незаметно покачал головой, покосившись на Розалин Фицпатрик. Во всей Ирландии только он знал, что Скарлетт О’Хара – не вдова.
Он мягко взял влажную от пота ладонь кузины в свои руки и тихо сказал:
- Давай вместе молча помолимся, чтобы Господь избавил тебя от страданий и помог разрешиться от бремени.
Уставившись немигающими глазами в потолок, будто надеясь узреть там Господа, беззвучно шевеля губами, Скарлетт три раза прочла «Отче наш», а после мысленно взмолилась:
«Господь наш и Пресвятая Дева… Простите мне все зло, которое я когда-либо совершила, простите мне мои дурные мысли, простите, что я желала зла Ретту и Анне Хэмптон, что я желала Анне умереть в родах… Теперь я умираю сама. Мать Пресвятая Богородица! Не дай мне умереть! Я больше никогда в жизни не буду никому желать зла… Я всегда буду доброй, я не совершу больше ни одной подлости, только не дай мне умереть!»
Страшная боль исказила ее черты, и она невольно взвыла.
Колум выронил ее руку и с испугом оглянулся на Розалин.
- Тебе не место здесь, Колум, отойди в тот угол… - Фицпатрик оттеснила его от стола и, приподняв юбки Скарлетт, сменила очередное окровавленное полотенце.
Тут как раз явилась повивальная бабка.
С серьезным лицом она вымыла руки над мраморной раковиной. Затем, увидев кучу окровавленных полотенец, о чем-то зашепталась с Фицпатрик. Наконец подошла к Скарлетт и начала осмотр.
- Крупный ребенок родится у вас, миссис… - начала она бодрым голосом, ощупывая живот и прикладывая к нему ухо. - То-то папаша будет рад, особливо ежели сынок родится.
Она улыбнулась Колуму, который терся в углу под лестницей. Тот размотал шарф, скрывающий его воротничок священника, и объяснил:
- Миссис О’Хара вдова, я ее кузен.
- Ну что ж, когда родится дитя, миссис О’Хара не будет одинока… - Повитуха засучила рукава и продолжила осмотр.
Скарлетт взвыла от боли.
- Уберите свои руки, не лезьте в меня! – Она бы оттолкнула акушерку, но Розалин, стоявшая в головах, крепко держала ее.
- Тихо-тихо, потерпи, милая. Я же должна посмотреть… - бормотала пожилая женщина, копошась.
Наконец она прекратила мучить Скарлетт и двинулась к раковине, обмыть окровавленные руки.
- Ребеночек лежит неправильно, бочком, и очень уж он крупный. Самой ей не разродиться. Нужен доктор – чрево разрезать.
- Но доктор не может приехать… - растерянно проговорил Колум.
- Тогда молитесь, святой отец. Возможно, скоро вам придется совершить последний обряд.
Скарлетт, едва пришедшая в себя от боли, услышала эти слова.
- Нет! – закричала она. – Нет! Я не умру… Я не хочу умирать!!!
Со слезами на глазах Колум бросился к ней.
- Нет, Скарлетт, дорогая, ты не умрешь! Мы что-нибудь придумаем…
Он с мольбой взглянул на Фицпатрик.
Розалин сжала зубы, понимая, что решение придется принимать ей.
- Вот что, уважаемая повитуха, если вы не в силах помочь, так нечего торчать здесь и ожидать, пока роженица помрет от потери крови. Убирайтесь-ка восвояси!
- Куда я поеду в такую бурю и темень? Да еще в такую страшную ночь? Я сюда-то еле насмелилась доехать, - испуганно пробормотала повитуха, которой не хотелось уходить из-под крова в темную ночь Хэллоуина.
- Тогда заткнитесь, и чтобы я ни слова больше не слышала о том, что миссис О’Хара может умереть! А еще лучше – возьмите свечу и поднимитесь в комнату на галерее.
Акушерка была рада, что ее избавили от ответственности, но не выгнали из дома, и поспешила в комнату Розалин.
- Колум, тебе придется сходить за кузнецом, и скажи ему, пусть прихватит хомут. Я слышала, что если протянуть роженицу через него…
- Это варварство! – в ужасе воскликнул Колум.
- Иначе она истечет кровью, у нее уже сейчас нет сил разродиться самой, а через некоторое время…
- Хорошо, иду, только боюсь, он откажется выходить из дома.
- Пригрози ему пистолетом, - явственно прозвучал голос Скарлетт. – Он висит в моем кабинете.
Розалин изумленно смотрела на Скарлетт, а Колум, покачав головой, промолвил:
- Вот такая она, Наша О’Хара, - и, взяв свечу, поспешил из кухни в темный коридор.
Джозеф О’Нил, кузнец, которого силой притащил за собой Колум, выглядел жалко. Он дрожал – то ли от волнения, то ли от страха, то ли оттого, что насквозь промок под проливным дождем.
- Я, конечно, слыхал, что так иной раз делают, - сказал он, вытряхивая из мешка хомут, - но своими глазами не видал. Боязно мне так жестоко поступать с женщиной.
- От вас требуется только помочь надеть хомут и тянуть ее с Колумом вместе, остальное сделаю я, - решительно заявила Фицпатрик.
Скарлетт не понимала, что собираются с ней делать, она лишь желала, чтобы все это поскорее закончилось, чтобы ребенок уже родился, и чтобы сама она не умерла от потери крови.
- Миссис Фицпатрик, - слабо позвала она экономку. – Что-то он давно не шевелится, это разве нормально?
Розалин нахмурилась и поспешила отдавать распоряжения:
- Поднимите ее с подушек, руки наверх и давайте сюда хомут…
Скарлетт приподняли, и окно оказалось прямо перед ее глазами.
- А-а-а! – завизжала вдруг она. – Там что-то белое! Какая-то женщина!
В ужасе кузнец выронил хомут и плюхнулся на пол, закрывая голову руками.
Где-то хлопнула дверь, окно звякнуло и одно из квадратных стекол в нем разбилось вдребезги, осыпая осколками подоконник. Колум и Фицпатрик невольно перекрестились, а Скарлетт, упав обратно на подушки, уставилась в потолок полными ужаса глазами. Ветер, ворвавшийся в кухню через разбитое окно, потушил свечи и разметал пеленки, приготовленные миссис Фицпатрик. Огромную комнату освещали лишь две лампы под стеклянными колпаками.
Вдруг в полной тишине открылась дверь, и на кухне появилась женщина, закутанная в черный плащ. Не проронив ни звука, подошла она к окну и заткнула дыру валявшимся рядом одеялом. Когда она обернулась и откинула капюшон, открыв круглое, изрезанное морщинами, потемневшее от старости лицо, Колум узнал жившую возле башни старую женщину, которую все в округе считали колдуньей. Он жестом остановил рванувшуюся было к старухе Фицпатрик. Размеренные движения отшельницы почему-то вселили в него уверенность.
- Зажгите все лампы, - не здороваясь, приказала старуха, и, стащив с себя мокрый плащ, стала разматывать одну за другой ветхие шали, в которые была укутана. Аккуратно сложив их на табурет, она подошла к кузнецу и толкнула его:
- Убирайся, нечего тебе здесь делать!
Кузнец попятился в страхе, и забился в угол у двери, ведущей в сад.
Колум зажег все лампы и свечи, которые нашлись, и скоро кухня была ярко освещена.
- Отойдите в сторонку, святой отец. А ты, - кивнула старуха Фицпатрик, - стой рядом.
На поясе у нее висело множество пошитых из разноцветных лоскутков мешочков. Она вытащила из одного пузырек с темной жидкостью, и, приподняв голову Скарлетт, заставила ее сделать глоток.
Скарлетт, как завороженная, смотрела на старуху, не в силах произнести ни слова. Она пугала ее, и одновременно вселяла надежду в истерзанную мучениями душу. Пусть старуха лохматая и грязная, но она действует так уверенно, может, она сумеет спасти ее?
Не разжимая губ, колдунья стала напевать какую-то однообразную мелодию. Старые морщинистые руки коснулись сначала шеи Скарлетт, потом ее висков и, наконец, лба. Скарлетт О’Хара закрыла глаза. Она перестала что-либо чувствовать.
Обнажив круглый живот роженицы, старуха высыпала на него дорожку коричневого порошка, затем достала из очередного мешочка крошечную табакерку с зеленой пастой, и стала втирать ее в порошок, что-то бормоча. Разогнувшись, она обратилась к Фицпатрик:
- Давай привяжем ее простынями. Сейчас она ничего не чувствует, но если пошевельнется ненароком, я могу ей сильно навредить… А теперь, женщина, держи лампу прямо над ее животом и не дергайся, что бы я не делала…
Розалин и охнуть не успела, как в руках у старухи оказался острый нож, и она молниеносно полоснула им по животу роженицы. Спустя несколько мгновений в руках у нее был окровавленный младенец. Он был неподвижен и не кричал, но знахарка пошептала что-то над одним его ушком, над другим, дунула в беспомощно разинутый ротик, и ребенок, слабо пискнув, зашевелился.
Колум, наблюдавший за этим издали и горячо молившийся все это время, облегченно вздохнул. Кузнец у двери перекрестился, а глядевшая с галереи повивальная бабка беззвучно охнула, навалилась на перила, и жадно следила за тем, происходит в кухне.
Уверенными движениями старуха перевязала пуповину ребенку и, вытерев его, уложила на заранее приготовленные пеленки.
Затем она приподняла голову роженицы и влила безвольно раскрытый рот еще несколько капель темной жидкости из своего пузырька.
- А теперь свети мне, - приказала она Розалин Фицпатрик, - и смотри, чтобы руки у тебя не дрожали!
И старуха принялась проворно перебирать руками в разверстом чреве роженицы. В стоящий у ее ног таз полетели кусочки окровавленной плоти. Она побрызгала прозрачным раствором и стала большой иглой зашивать разорванные внутренние ткани, а после сделала то же со страшным разрезом на животе Скарлетт. Все это время старуха напевала заунывный однообразный мотив. Едва она закончила, Скарлетт пошевелилась.
- Дай ей еще несколько капель, - протянула старуха окровавленными руками свой флакончик Фицпатрик. – Заверни роженицу в простыню и укутай теплым одеялом. А я пока обмою ребенка.
Спустя некоторое время обмытое дитя было завернуто в мягкую пеленку, и знахарка кивком головы подозвала Колума и Фицпатрик посмотреть не него.
- Девочка… - проговорила Розалин.
Будто в ответ на звук голоса малышка зевнула и открыла голубые глаза, обрамленные длинными черными ресницами. Она не была сморщенной, красной или синеватой, как другие новорожденные, ведь она появилась на свет не так, как они. Гладкое личико дочери Скарлетт было совершенным, а смуглая кожа являла разительный контраст с белоснежной простынкой, в которую ее укутали.
Глава 63
Беспамятство, в котором пребывала Скарлетт под действием снадобья лесной знахарки, было похоже на глубокую темную яму. Едва рассудок пытался вырваться из этой ямы, как кто-то приподнимал ей голову, вливал несколько капель сладковатой жидкости, и она вновь проваливалась в небытие.
Так повторилось три раза, а на четвертый Скарлетт, торопясь из обволакивающей ее темноты, вдруг все вспомнила. Ребенок! Ее ребенок, она рожала ребенка… Где он?.. Она ощутила странную пустоту внутри себя, и рука непроизвольно потянулась к животу. Едва коснувшись его, Скарлетт почувствовала жгучую боль, но живот ее был плоским, ребенка не было! С трудом открыла она глаза, но ничего не увидела почти в полной темноте. Ей хотелось крикнуть: «Где мой ребенок? Неужели он умер?», но она не успела. Сладковатое лекарство, влитое чьими-то заботливыми руками, опять ввергло ее в забытье.
Когда сознание начало возвращаться в измученный мозг Скарлетт, с ним пришла и боль – острая, жгучая боль где-то глубоко внутри, и боль от ниток, стягивающих разрез поперек ее живота. Боль эта не давала ей сделать ни одного движения. Она боялась пошевелиться, боялась даже рот раскрыть, чтобы спросить Колума, сидевшего на стуле рядом с кроватью, склонив седоватую кудрявую голову на грудь. Ей было страшно услышать, что ребенок умер. Дитя, которое она вынашивала с таким трудом, но уже любила, плод их с Реттом любви. Неужели его нет?.. Она не сможет вынести этой утраты! Она потеряла Ретта, но пережила эту потерю, потому что носила под сердцем его дитя. Мелли когда-то говорила, что очень желает иметь сына от Эшли, потому что если Эшли убьют на войне, останется его сын и ей легче будет перенести смерть любимого. Тогда Скарлетт считала, что Мелли рехнулась. Но теперь, когда сама потеряла Ретта навсегда, когда он все равно что умер для нее – его дитя, еще не родившись, служило Скарлетт утешением, и она надеялась, что частица Ретта всегда будет с ней… Неужели она не сумела сохранить этого младенца, который так ласково толкался у нее в животе несколько месяцев, с которым она подолгу разговаривала – ведь она была так одинока, и ей порой не с кем было поговорить.
«Если ребенок умер – мне самой лучше умереть, – впервые мысли о смерти закрались в мозг жизнелюбивой Скарлетт. – Зачем тогда мне жить? Зачем мне Баллихара с ее тысячами акров земли? Зачем огромный Биг Хаус? Зачем мне богатство, если жизнь потеряет всякий смысл? Мне не нужно ничего этого, если мой ребенок умер…»
- Колум… - она, наконец, набралась сил задать свой вопрос. – Мой ребенок… умер?..
Услышав ее голос, Колум встрепенулся, и лицо его осветила радостная улыбка.
- Скарлетт, дорогая моя, тебе лучше?
- Он умер? – повторила Скарлетт.
- Нет, конечно нет!
Из колыбельки, которую Скарлетт не заметила за его спиной, Колум достал белый сверток. Запеленатый в мягкую махровую простынку, младенец спал. Кузен откинул кружевной уголок, закрывающий маленькое личико, и показал матери дитя.
Неизъяснимое счастье, какого Скарлетт не испытывала никогда в жизни, наполнило ей душу. Ее дитя. Ребенок Ретта. Он жив, он спокойно спит. Слезы радости застилали глаза, когда она коротко спросила:
- Кто?
- Девочка, у тебя родилась девочка, Кэти-Скарлетт.
Она не могла оторвать взгляд от младенца. Как хороша ее дочка! Даже Бонни, которую с первого дня все называли красавицей, не была такой гладенькой, чистенькой. Кожа ее смугла, как у отца, черные бровки нахмурены во сне, длинные ресницы подрагивают, губки очерчены так же четко, как чувственный рот Ретта.
«О, Ретт, если бы ты видел, какую красивую девочку я родила, и как она на тебя похожа! Но нет, ты не увидишь ее, и, быть может, никогда не узнаешь о ее существовании! Тем хуже для тебя, Ретт Батлер, потому что это дитя даст мне счастье, которое отказался дать мне ты. Этот ребенок будет для меня тем, чем для тебя была Бонни. Ты говорил, что видел в Бонни меня, и поэтому хотел безраздельно владеть ей. А этим ребенком безраздельно буду владеть только я. И это замечательно, что моя дочурка так похожа на тебя, Ретт. Она заменит мне тебя. Ее, а не тебя, я буду любить, и эта любовь будет взаимной».
Превозмогая боль, протянула она руку и коснулась слипшихся черных волосиков, выбившихся из-под чепчика малютки. Девочка поморщилась, открыла глазки и стала внимательно смотреть на мать. В это мгновение Скарлетт испытала несказанный восторг.
- Колум! Видел ли ты когда-нибудь такие умные глаза у новорожденного? Обычно они мутненькие и бессмысленные, а эти голубые глазки все понимают… Как ты думаешь, они останутся такими же или потемнеют? Она очень похожа на Ретта, а у него почти черные глаза… Моя смуглая малышка, ну почему ты так похожа на своего отца? Ах ты, моя прелесть, красавица, – ворковала Скарлетт, поглаживая щечки дочери.
- Ну, ты достаточно полюбовалась на нее? – улыбнулся Колум. – А теперь тебе надо принять капли.
Скарлетт попыталась протестовать, ей хотелось смотреть и смотреть на свою дочь, но Колум уложил малютку в колыбель, и, накапав в ложку снадобья, заставил Скарлетт проглотить его. Она откинулась на подушки, лицо ее было мертвенно бледным, но глаза, обведенные темными кругами, просветленно сияли.
Вскоре она вновь заснула.
Очнулась Скарлетт оттого, что чьи-то прохладные руки ощупывали ее живот.
- Вот мы и проснулись… Здравствуйте, миссис О’Хара. Меня зовут Джозеф Макартур, я ваш доктор.
Врач, которого Колум уговорил переехать в Баллихару, оказался седоволосым пожилым джентльменом. Своими бакенбардами, переходящими в бородку, он напомнил Скарлетт доктора Фонтейна.
- И вы говорите, что операцию сделала неграмотная женщина? –обернулся Макартур к Фицпатрик.
Та кивнула.
- Поразительно! Самому мне не доводилось делать сечение, но вряд ли удалось бы сделать это лучше. - Он осторожно ощупывал живот роженицы, стараясь не прикасаться к зловещему красному рубцу.
Скарлетт, сжав зубы, морщилась от боли.
- Эта женщина спасла вас от верной смерти, вы могли погибнуть от потери крови, миссис O’Хара.
Скарлетт утвердительно опустила глаза, сил говорить после осмотра у нее не было. Но доктор и не требовал ответа.
- Будем надеяться, что заражения крови не произошло, рубец не воспаляется, кровотечение прекратилось. Однако теперь следует пить укрепляющие лекарства и хорошо питаться, иначе вам не встать с постели и через два месяца. Советую употреблять в пищу все овощи красного цвета - морковь, свеклу. В трудах одного русского хирурга я читал, что для кроветворения полезна черная икра, но я сомневаюсь, что даже в Дублине вы сможете достать этот редкий деликатес.
- Гранаты, - прошептала Скарлетт.
- Что? – не расслышал доктор.
- Моя мама кормила меня гранатами после того, как я родила сына.
- Боюсь, сей заморский фрукт не достанешь в здешней лавке. Поэтому я выпишу рецепт. Это лекарство вполне может изготовить тримский фармацевт. Чтобы облегчить боль, я могу дать вам опиум, миссис О’Хара.
- Нет! – запротестовала Скарлетт.
У нее были самые плохие воспоминания, связанные с этим лекарством. В госпитале его давали умирающим, чтобы облегчить их мучения. И Ретт говорил, что привычка к опиуму может довести до смерти. Нет, она не хочет опиума.
- Я вполне могу вытерпеть боль, - сказала она, сжимая зубы. – Она ведь скоро пройдет, не так ли?
- Безусловно, миссис О’Хара. Вашу дочку я осмотрел. Чудесный младенец. Очень крупный и здоровый, без малого десять фунтов. Немудрено, что роды были трудные.
Вскоре доктор откланялся, и в спальню заглянул Колум.
Миссис Фицпатрик уже достала девочку из колыбельки и положила рядом с матерью на кровать, как та просила.
- Я пошлю кого-нибудь в Трим за лекарством, а сам отправлюсь в Дублин, добывать для тебя черную икру и гранаты, - озабочено проговорил Колум.
Скарлетт на миг оторвалась от созерцания своего ребенка.
- Не стоит беспокоиться, я вполне могу обойтись и без них.
Девочка зашевелилась и, сморщив носик, чихнула. Сердце Скарлетт растаяло от умиления.
- Ах ты, мой котенок!
- Пришла кормилица, - сообщила миссис Фицпатрик.
Спустя минуту в комнате появилась молодая высокая краснощекая женщина. Чинно поклонившись хозяйке, она взяла на руки младенца, уселась на стоявший возле кровати стул, и, расстегнув пуговицы на опрятной голубой блузке, приложила его к своей тяжелой груди.
Вид собственной дочери, жадно сосущей молоко чужой женщины, отозвался в груди у Скарлетт странными, болезненными, но сладостными токами. Она быстро проговорила:
- Отдайте мне дочку. Я сама буду кормить.
- Но у вас нет молока! – запротестовала Розалин.
- Есть, я чувствую. Я передумала насчет кормилицы, и сама буду кормить своего ребенка.
Розалин Фицпатрик не стала протестовать. Она выкормила шестерых своих детей и не видела причины, почему бы ее хозяйке не кормить дочь грудью. Она помогла Скарлетт перевернуться на бок и устроила младенца возле материнской груди.
Едва найдя набухший сосок, девочка припала к нему, и у Скарлетт будто все внутри перевернулось. В этот момент душа ее обновилась, но она этого не заметила. Она ощущала лишь невыразимое счастье оттого, что кормит своего ребенка, и что дочка будет расти и прибавлять в весе благодаря ей. Она чувствовала, что все сильнее любит свою малютку, которая далась ей с таким трудом и так похожа на Ретта,
- Я люблю тебя, доченька, - шептала она со слезами счастья на глазах. – Я люблю тебя так, как ни одна мать на свете не любила свое дитя, и я сделаю все для того, чтобы ты была счастлива.
Малышку окрестили прямо в спальне у Скарлетт. При крещении ей было дано имя Кэти Колум О’Хара. Когда ее поливали водой, девочка, одетая в тонкого льна крестильную сорочку, сморщилась, но не заплакала. Крестным отцом Кэти стал Колум, а крестными матерями – Кэтлин О’Хара и Розалин Фицпатрик.
Розалин была тронута оказанной честью.
- Я полюбила этого младенца с первой минуты, миссис О’Хара. Я буду хорошей крестной.
- Я знаю, миссис Фицпатрик. Если бы не вы, все могло кончиться значительно хуже. Я никогда не забуду, что вы сделали для меня.
Кэтлин нарядилась в свою лучшую голубую блузку, хотя ей следовало носить траур. В ночь, когда Скарлетт родила, ее старая бабушка отошла в мир иной, но молодая мать пока не знала об этом.
После окончания церемонии Колум налил по глотку виски священнику и крестным родителям, и провозгласил:
- За здоровье Нашей О’Хара и ее новорожденной!
А вечером он направился в бар Кеннеди и угостил всех, кто там собрался. Колум О’Хара надеялся, что этим пресечет слухи, которые начали расползаться по округе.
Страшную ночь Хэллоуина кузнец О’Нил пересидел в углу кухни Биг Хауса. Едва рассвело, он бросился вон, а с открытием бара расположился там, и рассказывал всем, желающим его послушать:
- Сами знаете, какая вчера разразилась буря – лило как из ведра, сверкали молнии и гремел гром, а ветер буквально валил с ног! Я бы нипочем не высунул носа на улицу в эту ночь, да только Колум, как одержимый, ворвался ко мне и стал грозить пистолетом. Он твердил, что хозяйка Биг Хауса не может разродиться, и чтоб спасти, ее надо протянуть через хомут. Взял я хомут и пришли мы в Биг Хаус. Хозяйка, еле живая, лежала на столе в кухне. И только я взял в руки хомут, как все свечи погасли, и почти в полной темноте появилась колдунья… Должно быть, она сквозь каменную стену прошла. Как толкнет меня на пол, как ударит копытом! – на этих словах О’Нил перекрестился. – Ей Богу, копытом! Отогнала меня и стала колдовать над Нашей О’Хара. Что уж она там делала… только в руках у нее оказался младенец. Это был мальчик, кожа его была белой, и лик его был прекрасен. Потом колдунья сказала: «Я обмою ребенка», и отвернулась. А когда протянула младенца Колуму, это была уже девочка, с кожей коричневой, как лесной орех. Правду говорю! Этот ребенок – оборотень! Колдунья подменила сына Нашей О’Хара, а самого его отдала в жертву баньши!»
Через неделю эта история достигла Адамстауна и соседних деревень. Повитуха из Дюншолина подтвердила, что миссис О’Хара умирала, и ее нельзя было спасти. И ребенок в чреве уже не шевелился. Кому, как не акушерке, знать об этом – она стольких детей приняла на своем веку! Неожиданно роженица села, указала на окно и произнесла замогильным голосом: «Я вижу женщину в белом! Она пришла за мной и моим ребенком». Должно быть, ангелы смерти позвали ее за собой… Но тут появилась ведьма, достала из чрева О’Хара мертвого ребенка, и вдохнула в него душу столетней бабушки роженицы, которая умерла аккурат в ту ночь. Что это, как не дело рук дьявола? Ребенок О’Хара – проклятый!
Жители Баллихары и Адамстауна передавали эти истории из уст в уста, они обрастали ужасными подробностями. Люди крестились, слушая их, и качали головами. И рассказы Колума о том, как появилась на свет его крестница, ничего не могли изменить.
- Что мне сказать Скарлетт? – спрашивал Колум у Розалин Фицпатрик. – Что здешний народ суеверен? Что Хэллоуин не самое лучшее время для рождения ребенка? Что люди будут вечно ненавидеть и бояться Кэти? Я не могу ничем помочь, и не знаю, как защитить свою крестницу.
- Я позабочусь о ней, - отвечала миссис Фицпатрик, – мою крестницу не коснется никакое зло. Ни один человек не войдет в этот дом без моего позволения! Ты знаешь не хуже меня, Колум: пройдет время, и разговоры забудутся, найдется другой повод рассказывать страшные сказки.
Глава 64
Скарлетт выздоравливала медленно. Никогда в своей жизни она не проводила столько времени в постели. После родов Уэйда, Эллы и Бонни она тоже не вставала по две-три недели, но тогда вокруг нее было полно близких людей. Когда она рожала в Таре, рядом были Эллин и отец, и приятельницы из соседних поместий приезжали проведать ее. При родах Эллы и Бонни присутствовала Мамушка, рядом были Мелани, тетя Питти, ее второй муж Фрэнк, а потом Ретт. Они не давали ей скучать. А сейчас…
Миссис Фицпатрик всегда была поблизости и готова прийти на помощь, но природная сдержанность Розалин не давала ей сдружиться с хозяйкой по-настоящему. Как ни настаивала Скарлетт, миссис Фицпатрик отказалась называть ее по имени, и не позволила называть так себя.
- Ни к чему фамильярность, миссис О’Хара. Если слуги услышат, они не будут уважать ни вас, ни меня. Если вам так уж хочется, можете наедине называть меня миссис Фиц.
- Тогда меня называйте миссис О, - рассмеялась Скарлетт.
Но у миссис Фиц было слишком много дел за пределами спальни своей хозяйки, и Скарлетт не решалась подолгу задерживать ее возле себя.
Колум в течение двух недель ежедневно заглядывал к кузине, а затем сообщил, что вынужден уехать по делам. Раз в два-три дня появлялась Кэтлин, рассказывала деревенские новости, любовалась малышкой и возвращалась в Адамстаун.
От скуки Скарлетт взялась читать. В ее доме нашлось замечательное просторное помещение под библиотеку, и она решила, что заполнит его книгами. Она передала через Колума распоряжение хозяину книжной лавки: заказать в Дублине как можно больше книг с красивыми обложками – пусть сафьяновые с золотом корешки украсят ее полки. Она приказала покупать все детские книжки, которые только появятся – ведь через год ее малышка с удовольствием будет рассматривать картинки. Еще она заказала литературу по сельскому хозяйству и несколько самых модных романов.
Как-то она поинтересовалась у Колума:
- Ты не знаешь, как называется одна книга, там что-то про камелии, кажется, это роман…
- «Дама с камелиями»? Это небольшой роман Александра Дюма.
- О чем он?
- О любви. О чем еще могут быть романы?
- Пусть найдут его для меня. Я хочу почитать.
Не все, что она читала, нравились Скарлетт. Некоторые книги казались растянутыми, скучными, а другие слишком слащавыми и не похожими на настоящую жизнь. Скарлетт, с ее неискушенным вкусом, не могла понять, в чем тут дело. Вроде бы и история занимательная, а читать ее не интересно. Она еще не научилась отличать хороших авторов от плохих, но вскоре поняла, что предпочитает французские романы. «Наверное, это потому, что моя мать была француженкой», - думала Скарлетт. Почему-то среди американских и английских писателей ей мало кто не нравился.
Колум попробовал привить ей вкус к ирландской поэзии, но сердце Скарлетт было глухо к музыке стиха. Она любила настоящую музыку и, желательно, повеселее.
Чтение подспудно обогащало Скарлетт новыми знаниями и влияло на ее душу. И время, которое она проводила в размышлениях, любуясь на спящую дочку, тоже постепенно меняло ее характер.
Малютка, мирно сопевшая в колыбельке, придвинутой вплотную к материнской кровати, стала средоточием жизни Скарлетт. Прежде, едва родив, она мечтала, как бы поскорее опять стать стройной, красивой, привлекательной в глазах мужчин. А нынче ее волновало лишь одно: набирается ли в груди достаточно молока, чтобы дочка могла насытиться.
Кэти оказалась на удивление спокойным младенцем. Почти все время она спала, и только незадолго до кормления ее смуглое личико начинало кривиться, она открывала глазки и внимательно смотрела на мать.
- Котенок, - говорила в такие минуты Скарлетт, - ты можешь себе представить, что твоя мамочка была первой красавицей в графстве, и просто из каприза могла заставить любого мужчину влюбиться в себя? А сейчас я всего лишь твоя мама и твоя кормилица, и это самое важное, что произошло в моей жизни. Никого я так не любила, как тебя, моя крошка.
Когда-то она любила Эшли, или тот образ, который выдумала вместо него. Из-за этого глупого чувства она потеряла пятнадцать лет жизни и человека, который, единственный из всех, мог дать ей счастье.
Ретт… В долгие часы вынужденного безделья она часто думала о нем. Читая романы о чужой любви, о прекрасных дамах и благородных кавалерах, о страсти, которая пожирала сердца литературных героев, Скарлетт не могла не вспоминать о Ретте. О его любви, которую он долго скрывал и в которую сама она тогда не верила.
Ну почему, почему Ретт был таким? Зачем издевался, насмехался над ней? Почему не мог искренне признаться в своих чувствах? Насколько проще было бы все тогда…
Скарлетт вспоминала, как еще на барбекю в Двенадцати Дубах, впервые поймав на себе его взгляд, она сразу отметила его среди других, и ощутила любопытство. Как потом, через год, в Атланте – стоило ему появиться и посмотреть на нее, она чувствовала это даже затылком, как ожог. Она испытывала дрожь от прикосновения его руки. Только с ним она могла говорить откровенно, с его мнением считалась, ради него особенно тщательно прихорашивалась. Что это, если не любовь? И как она не понимала этого?
«Ну почему я такая дура? Почему начинаю ценить только то, что потеряла? У меня сердце разрывается, когда я вспоминаю о Ретте, о его жестких черных волосах, о твердых смуглых щеках, о высоком лбе, о его губах, подбородке, мускулистой волосатой груди… О его руках, которые могут быть и безжалостными и нежными… О его черных бездонных глазах, в которых я слишком поздно разглядела любовь…»
- Кэти, малышка, - шептала Скарлетт дочери, - ты должна заменить мне Ретта, ты должна любить меня так, чтобы я перестала страдать по нему… Ведь воспоминания о нем - единственное, что омрачает мою жизнь.
Да, во всем остальном Скарлетт могла считать себя счастливой. Она была свободной, действительно свободной от всех правил и условностей, которые окружали ее с самого рождения.
Впервые она ощутила это в гостеприимной доме Джейми и Морин О’Хара в Саванне, но тогда у нее не было времени подумать об этом всерьез.
А сейчас она поняла, что саваннские О’Хара просто принимали ее такой, какая она есть. Они не обращали внимания, что она стеснялась поначалу появляться с ними на улице, что отвернулась от них, идя под руку со своим дедом. И когда в платье из золотой парчи она, улизнув от старого Робийяра, прибежала к ним – они восприняли это как должное. Они не предпринимали попыток переделать ее.
А она? Она ведь пыталась переделать родню из Адамстауна на свой лад! Она хотела сделать из них богачей, чтобы у них были и просторные дома, и слуги, и наемные работники. Она пыталась изменить их, не поинтересовавшись, хотят ли этого они сами. У нее не хватило ума принять их такими, какие они есть…
«Это потому, что мама переделывала меня на свой манер с самого рождения. Она загоняла вглубь все, что перешло мне в наследство от отца – силу воли, упорство в достижении цели, любовь к свободе - все ирландские стороны моей натуры. Зачем?»
Вдруг в голову Скарлетт пришла кощунственная мысль: мать не любила ее так, как сама она любит Кэт. Мать не любила по-настоящему ни ее, ни Сьюлин, ни Кэррин, ни даже отца. Последний, кого она звала перед смертью, был какой-то Филипп… Должно быть, это его Эллин любила всю свою жизнь, а Джералду была лишь верной и преданной женой. Она заботилась и была внимательна к мужу, к детям, к неграм, но она не любила по-настоящему, и поэтому была несчастна… Она считала своим долгом вырастить дочерей истинными леди, светскими дамами, а разве одно это может сделать женщину счастливой?
«Я пыталась быть леди, я вела себя в Чарльстоне в точности как мама, особенно вначале, и была ли я счастлива? Нет, конечно, нет! Я была счастлива лишь несколько минут, в рыбацкой хижине, в объятиях Ретта, когда он забыл, что ему надо притворяться и разыгрывать холодность, и я сама не притворялась ни капельки. Это глубоко засевшее в нас притворство – не черта натуры, а результат светского воспитания. Нас учили, – и меня, и Ретта – быть сдержанными во всем, не давать воли своим чувствам… А зачем? Ведь именно искренность, естественность, свобода в выражении своих чувств делает человека счастливым. Мне кажется, что сейчас, когда я столько перенесла и стала умнее, я сумела бы объяснить это Ретту. И он понял бы, что я больше никогда не буду притворяться и играть чьими-то чувствами. Я изменилась, и измениться мне помогла вот эта крошка, которая лежит рядом со мной. Мне помогла измениться работа, которую я проделала, чтобы стать хозяйкой Баллихары, мне помогло измениться то, что меня называют Наша О’Хара.
Склоняясь наж колыбелью, она шептала:
«Твоя мать – свободная женщина, Кэти Колум. И ты вырастешь свободной. Клянусь, я не стану пытаться изменить в тебе то, что заложено самой природой, а буду только всем сердцем любить тебя, какой бы ты ни выросла, даже если мы с тобой будем совсем непохожи. Если захочешь, ты станешь амазонкой и простой деревенской жительницей, а если вздумаешь стать настоящей леди - я и в этом помогу тебе. Я знаю правила этой игры, даже если и не хочу в нее играть».
Продолжение
http://www.proza.ru/2009/01/28/141