Холод, Сибирь, кажущаяся вечной зима. Простуды, ангины, пневмония. Лекарства, уколы, больницы, доктора.
А ей – всего три с небольшим. Шустрый, подвижный, озорной ребенок. И любящие родители, бабушка, которые души в ней не чают.
Времена те, когда еще мультики – добрые; фильмы – героические; и ужасы войны, оставшиеся в душах близких людей навсегда. Сказки – про отважных и смелых, про Добро и Зло; рассказы родителей – про то, как маму, двухлетнюю кроху, во время бомбежки сестренка маленькая в подпол сбросила, руку сломала. Про то, как папу, мальчишку, разорвавшего на груди рубашку перед дулом автомата, фашисты чуть не расстреляли, про ранение осколочное от мины, про боль.
Яркие образы воспоминаний родных легко впитывались детской душой. Казалось, что все это – с ней, что она тоже молчала бы под пытками извергов, не выдала никого, не предала, любую боль перетерпела бы, но не сдалась!
В детском саду – прививки. И, как водится, боятся все, тем более – заходить первыми. Страшно...
Ей тоже страшно. Ну как же так? Ведь она не должна ничего бояться, нужно быть смелой – ее этому учили, она и сама так считает. И что же теперь? Сдаваться? Нет!
– Ну, кто первый пойдет? Кто у нас не боится?
Все стоят, пытаясь спрятаться друг за дружку.
Стыдно прятаться – сделала шаг вперед. По-прежнему страшно. Набрала воздуха побольше и громко, чтобы отступать было некуда, произнесла:
– Я!
Все расступились, пропуская вперед, с опаской и недоверием, но в то же время внутренне радуясь, что можно оттянуть это страшное мгновение.
Можно ли победить страх? Да, можно! Надо только очень сильно этого захотеть. Она еще тогда это поняла.
Он – хитрый и коварный враг, заползающий в душу и заполняющий все ее уголки. И если вовремя не остановить его, не бороться, он может победить.
Три с половиной года. Назначили операцию: частичное удаление миндалин. Больница. Волнующиеся мамы и дети.
Ее мамочка тоже боится и переживает, постоянно переговариваясь с мамой другого ребенка, который уже там.
Наконец его выводят: он – бледный и заплаканный, страшно смотреть.
Теперь ее очередь. И мамино «не бойся, доченька, будь умницей», а глаза при этом испуганные.
– Это ты не бойся, мамочка! Все будет хорошо.
Открытая дверь, и медсестра на пороге. Ее ждут.
Она смело делает шаг – ради мамочки: лишь бы только она не боялась.
Ведь если все быстрее начнется, значит, и быстрее закончится.
Кабинет. Белизна стен слепит глаза. Посредине – стул, тоже в чем-то белом, и на него надо сесть. Садится.
Поверх маечки и на колени давит грузом тяжелая коричневая клеенка. Сзади подходит медсестра, крепко сжимает виски. Как в западню попала.
Вырвала голову и строгим взглядом посмотрела на врача:
– Не надо!
– Ну как же не надо? Ты можешь шевельнуться, а это – нельзя, иначе я что-нибудь не так могу сделать.
– Я не буду шевелиться, буду сидеть, как скажете. Только не надо меня держать. Я сама могу!
– Хорошо. Но ты ведь еще маленькая, не до конца понимаешь...
Ну что же они непонятливые-то такие?! Какая же она маленькая?
И уже сердито, с вызовом:
– Я не маленькая! И все понимаю! Сидеть буду сама! Или никак.
Две женщины в белых халатах переглянулись между собой – видимо, было нечто такое, что заставило врача сказать:
– Ну, хорошо! Только сиди и не шевелись, иначе...
И замолчала на полуслове:
– Ну что ж, давай. Начнем!
Взяла в руки блестящие серебристые инструменты. О, нет! Неужели это все туда? Такие длинные и страшные!
Послушно открыла рот, стараясь не думать ни о чем и не дышать, чтобы не шелохнуться.
Первый кровавый шарик звонко стукнулся о дно таза.
Надо еще ждать. Ничего страшного – она ведь смелая. Вон фашисты во время войны как людей пытали, и ничего – они терпели.
Значит, и она может. Скорей бы только все это закончилось!
Последний шарик упал в кровавое месиво на дне таза. Так много крови! Правильно, что платьице сняли... И эта клеенка...
Как хорошо, что все уже позади!
Врач вышла вместе с ней, подошла к ее маме:
– Знаете, не первый год работаю, но таких детей у меня еще не было!
Мама с тревогой перевела взгляд с дочки на доктора:
– Что-то не так?
– Ну что вы! Наоборот! Никогда не могла представить, что ребенок, такой маленький, может так не бояться! Она ни разу не шелохнулась за все время. Сидела сама, никто не держал, медсестре даже за спиной стоять не позволила.
Она слушала краем уха, о чем они говорят, испытывая радость от того, что мамочкин взгляд проясняется с каждой минутой – она даже улыбаться начала; и в то же время чувствуя огромное облегчение, что она смогла, у нее все получилось!
– Хорошо было бы, если бы она сейчас поспала.
– Да, вот у меня сынишка сразу уснул.
Перехватила мамин взгляд и вновь заметила беспокойство в нем – на этот раз от того, что она не спит. Но спать совсем неохота. Что же делать?
Ей так не хотелось видеть эту тревогу в любимых глазах. Послушно легла на скамейку, положив голову на мягкие мамины колени и, делая вид, что спит, думала о своем. Мамочка нежно перебирала ее золотистые кудряшки. А она, слегка приоткрывая щелочки в глазах, старалась разглядеть, успокоилась ли наконец ее мама.
Чуть позже приехал папа. Он накупил ей новогодних игрушек, и среди них – маленькие куколки в мягких бумажных одеяльцах: розовом и голубеньком. Ехали в такси; мамочка уже совсем успокоилась, тихо разговаривая с папой, а она по-прежнему делала вид, что спит, нежно сжимая в маленьких кулачках свои бесценные сокровища.
Прошло много лет. И многое было в ее жизни.
Но, поняв еще тогда единственно правильную для себя вещь, она помнила об этом всегда.
Нет людей, которые не боялись бы чего-либо.
И храбрый человек – это не тот, кто уверяет, что не боится ничего, а тот, кто, несмотря на свой страх, умеет его преодолевать.
И, глядя на выцветшие одеяльца своих куколок, она говорит им:
– Раз я не могу этого избежать, пусть оно быстрее пройдет. Тогда все это останется уже в прошлом. И больше не надо будет его бояться.
Потому что боимся мы прежде всего неизвестности.