Маленькой Люси вздумалось с раннего утра носиться по дорожкам сада с игрушечным автоматом. Люси играла в нашествие инопланетян и выкосила автоматными очередями уже два отряда инопланетных захватчиков, а может, и окончательно освободила бы планету, если бы не тетушка Эмми, которая высунулась по пояс из окна своей спальни на втором этаже и заорала басом:
— Святая Екатерина! Что же делает эта маленькая разбойница! Люси, прекрати шуметь сейчас же!
Надо сказать, что автомат у Люси был совсем как настоящий, на батарейках, и когда Люси нажимала на курок, смертоносное оружие издавало оглушительный треск, а на конце короткого дула сверкали красные огни.
Люси Пэмброк вздохнула, привычным движением вскинула автомат на плечо и направилась к розарию смотреть, не появилось прибавления в семействе эльфов, которых в саду Уиззеров было несметное множество, но королевское семейство обитало в самой большой и душистой розе.
Розарий — не редкость для Пензанса, но у Уиззеров он был огромный, как и сам сад и весь прилегающий к поместью парк (поместье носило название «Розовый рай»). Такой зеленый остров, всегда свежий, наполненный запахами скошенной травы и цветов. Ради этой буйной зелени и морского воздуха, ну и, конечно, чтобы было кому присматривать за малышкой, и приехали сюда родители Люси. Потому что гувернантка Люси — мисс Беллок умудрилась именно в это, самое привлекательное время года слечь с осложненным аппендицитом.
И теперь за юной леди Пэмброк присматривали все в этом большом летнем доме. А у семи нянек, как известно, дитя без глазу, вот Люси и блаженствовала, предоставленная целыми днями самой себе. Вспоминали о ней, только когда надо было садиться за стол. Но шестилетняя Люси была на редкость разумным ребенком и особо никому своими шалостями не докучала.
Хотя поместье формально принадлежало тетушке Эмми, миссис Уиззер, самой главной была в доме бабушка — мама тетушки Эмми и папы Люси. Ее боялись все, кроме, разумеется, маленькой леди Пэмброк. Еще в доме жили Гилберт, кузен, и прислуга — садовник, две горничные и кухарка Мод, румяная, толстая и очень добрая. Мама и папы Люси — мистер и миссис Пэмброк приезжали в поместье только на уикенд, потому что были очень занятыми людьми: мама была загружена общественной работой в «Глиндербон опера-хауз», а папа участвовал в серии привилегированных турниров по крикету, которые организовывал в это время «Мэрилбон».
Итак, маленькая Люси была абсолютно счастлива, проводя целые дни в буйно разросшемся райском саду. Море ей было не особо интересно, она вполне довольствовалась короткими вылазками на пляж с тетей Эмми. В Саутгемптоне, где находился их собственный летний дом, она часами торчала на пляже с мисс Беллок. Здесь же ее тянуло в розарий, к клумбам с пионами, цветущей жасминовой изгороди, а сильнее всего – к небольшому пруду в жимолостевых зарослях, где водились загадочные существа тритоны.
…Как раз в то время, когда Люси устраивала семью эльфов-королей с новорожденной принцессой на новое местожительство, тишину в поместье «Розовый рай» нарушил пронзительный визг и последовавшие за ним рыдания.
Будучи, как мы уже сказали, весьма рассудительным ребенком, маленькая Люси не стала пугаться, а, вскинув автомат наизготовку, смело направилась за дом, откуда доносился шум.
На красивой лужайке, неподалеку от беседки, где обычно пили чай, собралась уже целая толпа – все обитатели дома Уиззеров находились тут, они окружили кольцом Ханну Бейкер, старшую горничную. Лицо у Ханны было такого же белого цвета, как и ее фартук, а в руке она держала небольшой несессер из серого кожзаменителя. Люси освободила автомат, запутавшийся в складках бабушкиного пеньюара, протолкалась между заслонявших ей обзор и как раз поспела к тому моменту, когда бедная Ханна в обмороке стала заваливаться на лужайку, медленно поворачиваясь вокруг собственной оси. Все сильно засуетились, садовник Том Ренд поднял девушку и на руках понес ее в дом. Младшая горничная Салли и кухарка Мод побежали за ним, а бабушка и тетя Эмми так и стояли у беседки — тетушка в строгом фланелевом халате, а бабушка в легкомысленном кружевном пеньюаре.
— Ну надо же, а! И за что мне такое счастье? Вот именно в моем доме — и такое!.. Салли! — крикнула она вдогонку младшей горничной. — Возьми у меня в спальне нюхательные соли и дай Ханне… Если ей не станет лучше, придется звонить доктору Трейси, — это тетя Эмми сказала уже бабушке.
— Неужели и в полицию придется сообщать, Эмми?! Я не допущу!..
— Вы думаете, мама, мне самой этого хочется? — тетушка запустила руку в копну темно-рыжих нечесаных кудрей, пытаясь исправить недостатки в прическе, на палец другой руки она наматывала поясок зеленого клетчатого халата. Ее бело-розовое лицо, обычно безмятежное, сейчас было воплощением досады и огорчения.
Бабушка зябко передернула плечами под тонкой кружевной тканью, и спросила, высокомерно поджав губы:
— Сколько у нее там было этих накоплений? Я лучше возмещу из личных денег, лишь бы она только согласилась не привлекать к этому полицию. И почему, кстати, она не держала деньги в банке, как это делают все нормальные люди?
— Я сто раз говорила ей об этом! Но что толку — вы же знаете, какая она: на все у нее свое мнение, и ничем ее не переубедишь. Упертая… Пензанс — город небольшой, все местные друг друга знают. Вот она и решила, что если кому-то станет известно о ее накоплениях, то свататься к ней будут исключительно из-за денег. Как будто кто-то мог посвататься по другой причине. С ее-то внешностью!.. — тетя презрительно фыркнула.
— Прекрати копаться в голове, Эмми! — одернула ее бабушка. — И пойдемте в дом, надо привести себя в порядок — неизвестно, как развернутся события. Люси, котенок, дай мне руку. Нам всем надо позавтракать. И где, кстати, Гилберт? Неужели эта суматоха его не разбудила?
— Гилберт, небось, опять пришел домой под утро: вчера после ужина он собирался на дискотеку в Лендс-Энд — и что интересного в этих деревенских дискотеках? Дрыхнет теперь без задних ног.
— Господи, Эмми! Что за жаргон? Мало того, что выговор плебейский, еще и слов ужасных где-то нахваталась… «Небось», «дрыхнет без задних ног»… Никогда себе не прощу, что отдала дочь замуж за этого кокни — Уиззера!
— Ох, мама… А кто ваши счета оплачивает? Деньги-то его вам нравятся. Да и когда вы его последний раз видели? Джона Уиззера в семью и патокой не заманишь — бизнес у нас на первом месте!.. — тетя Эмми опять фыркнула.
— И очень хорошо. Мужчина должен быть занят делом. В конце концов, каждый делает то, что умеет. Кто-то играет в крикет, кто-то в поло, а кто-то делает деньги. — Бабушка выпустила руку Люси и на минуту приостановилась, чтобы ровнее приколоть камею у выреза пеньюра. — Деньги — презренный металл, и мне они совсем не нравятся, мне нравится то, что я на них покупаю. Да, кстати, какая все-таки сумма пропала у нашей Ханны?
— Да немало было у нее презренного металла, мамочка, — тридцать пять тысяч фунтов, нехилое приданое.
— Эмми!.. — возмутилась было бабушка, но, поперхнувшись, просипела: — Что, тридцать пять тысяч?! Невероятно, как ей удалось собрать такую сумму.
— Воздержание, мама, воздержание и отказ себе даже в необходимом — вот путь накопления, на который вы, моя обожаемая родительница, не то что вступить, даже взглянуть не хотите. — Тетя Эмми нежно обняла бабушку за плечи и вздохнула: — Представляю, каково ей сейчас? Единственная ее надежда выйти замуж рухнула. Все эти слова о том, что она ждет бескорыстной любви, — чушь полная! Слишком горда, вот гордость и не позволяет ей себе признаться, что она копила на покупку мужа.
Умница Люси все это время внимательно слушала взрослых и не вмешивалась в разговор.
На завтрак подали копченую лососину, сладкий творог, омлет с абрикосовым джемом, свежие плюшки и тосты. Люси ела с аппетитом и даже попросила вторую чашку какао. Кузена Гилберта, шестнадцатилетнего оболтуса, перед которым малышка Люси благоговела, не было и за завтраком. Маленькая Люси взяла с блюда плюшку с корицей, незаметно запихала ее в карман шортов, испачканных зеленью, и тихонько вылезла из-за стола, пользуясь тем, что тетя и бабушка, увлеченные спором о том, вызывать полицию или нет, не обращали на нее никакого внимания. Люси вприпрыжку взбежала на второй этаж и постучала в дверь спальни Гилберта.
— Гииилберт, вставай, уже наступил понедельнииик… — она смешно копировала произношение королевы Елизаветы, растягивая последний звук в слове «понедельник». У маленькой Люси было безупречное аристократическое произношение, что неизменно приводило в восторг ее бабушку, леди Пэмброк.
За дверью послышалась возня, скрип пружин, а вслед за ним — удар небольшого предмета, скорее всего, ботинка, отчего девочка вздрогнула и отступила на шаг от двери.
— Иди отсюда, надоеда!.. И не приставай ко мне.
Люси закусила нижнюю губу, круглые голубые глазищи наполнились слезами. Их взгляд из-под длинной блестящей челки шоколадного цвета был исполнен такого горя, что любой, глядя на нее сейчас, сам бы заплакал. Маленькая несчастная девочка с темно-шоколадными волосами и тонкой россыпью веснушек на вздернутом носике постояла, понуро наклонив голову и выпятив животик, потом достала из кармана грязных белых шортов смятую плюшку. Она расправила ее, сдула с ее поверхности песчинки и положила на столик рядом с вазой, в которой всегда в это время года стояли свежие розы.
— Обещал же!...Ну и пожалуйста!.. — прошептала она обиженно и стала медленно спускаться вниз, то и дело оборачиваясь на дверь, пока та не скрылась из виду.
Весь день до обеда Люси просидела у себя в комнате, вырезая из цветной бумаги наряды для бумажных кукол. Но, тем не менее, от ее внимания не ускользнули происходящие в доме события. Ханна пришла в себя и рассказала о подробностях кражи. Оказывается, вчера она получила записку от незнакомца, который приглашал ее на свидание в девять часов вечера перед «Египетским домом» на Чэпел-стрит. К записке прилагалась красивая роза. Собственно, записку Ханна не получила, а обнаружила на подоконнике своей комнаты. Обнаружила и решила, что это обычное дело — когда такие вот записки сами по себе возникают на огороженной территории частного владения.
А в доме тем временем воцарилась тревожная атмосфера. В гостиной совещались тетушка Эмми и бабушка Маргерит, они по очереди рассматривали злополучную записку, ближе к обеду к ним присоединился Гилберт. Люси тоже посмотрела записку — ничего особенного, написана не от руки, а печатными буквами при помощи трафарета. Скорее всего, это натолкнуло бедную Ханну на мысль, что записка могла быть изготовлена садовником мистером Рендом, пятидесятилетним вдовцом, крепким лысоватым, но еще весьма привлекательным мужчиной. Возможно, она подумала, что он просто не хочет раньше времени предавать огласке их отношения.
Обед прошел в оживленных обсуждениях событий, предлагались различные версии, припоминались какие-то детали… На Люси опять никто не обращал внимание. Она раньше всех управилась с едой и вежливо попросила разрешения покинуть столовую. Взяла у себя в комнате спрятанный между книгами на этажерке леденец, который два дня назад ей подарила Салли, и направилась утешать Ханну Бейкер. У той от горя разыгралась мигрень, и она теперь лежала с повязкой на голове, а шторы в комнате были задернуты. С Ханной Люси просидела минут пятнадцать, гладя страдалицу по волосам своими мягкими ручками и нежно целуя в лоб и виски. А потом маленькая Люси бродила по саду, долго что-то искала в розарии, ползая на коленях в колючих кустах. Вконец испачкала шорты, расцарапала шипом щеку и порвала футболку. Когда ее в таком виде, с грязными руками и коленками, обнаружила бабушка Маргерит, то пришла в ужас и велела Салли внепланово, не дожидаясь вечера, искупать малышку. Так что к чаю Люси вышла, сверкая чистотой коленок и щек со свежими царапинами и вкусно благоухая фруктовым шампунем.
Стол к чаю Салли и Мод накрывали в белоснежной беседке, увитой диким виноградом, а Гилберт, тетя и бабушка сидели на открытом воздухе под толстым вязом в плетеных стульях и вели нескончаемый разговор на тему: вызывать ли полицию.
Люси подбежала к бабушке, забралась к ней на колени и, покрывая поцелуями щеки, затараторила, щекоча губами ухо:
— Бабушка, дорогая, это не очень-то хорошая мысль — вызвать полицию. Ты же не хочешь, чтобы Гилберта заперли в тюрьме. Пусть лучше он отдаст Ханне деньги… Нельзя вызывать полицейских, они же его обязательно отправят в тюрьму!..
Маргерит Грант, леди Пемброк, не вслушивалась, что ей шепчет малышка. Чопорная, всегда подтянутая леди таяла на глазах — она до смерти любила свою внучку и гордилась ее правильной речью и безукоризненным произношением: малышка так мило выделяла согласный «эйч», который обычно «проглатывают» кокни.
— Что вы щебечете про Гилберта, медовая моя? С чего бы полицейским забирать его в тюрьму?
— Это она обиделась и мстит мне за то, что я не пошел с ней сегодня ловить тритонов… — Гилберт даже покраснел от негодования.
— Вра… выдумки! — запальчиво крикнула маленькая леди Пэмброк, слезая с бабушкиных колен.
— Я уже давно не обижаюсь и вовсе не мстю… не мщу! — Она топнула ногой. — Это же ты взял Ханнины деньги, Гилберт. Признавайся!
Щеки у Люси порозовели, ярко-голубые глаза сверкали от праведного гнева. Блестящие прямые шоколадные волосы собраны в хвост, а длинная челка разметалась по лбу. Она стояла прямо перед Гилбертом, плотно прижав к бокам согнутые в локтях руки и глядя на него исподлобья, — как боксер.
— Гилберт Уиззер, объясни нам, пожалуйста, что имеет в виду твоя кузина, — насторожилась тетя Эмилия. — Ты что-то видела, детка?
— Мам, ну неужели ты действительно думаешь, что я мог украсть деньги горничной?! Я — взять чужие деньги!.. Не смей оскорблять меня! — взвился Гилберт. — Да меня весь вечер и полночи дома не было! Ну, ты же знаешь, я вчера в Лендс-Энд ездил. Меня в семь часов уже в доме не было, а Ханна, между прочим, говорила, что последний раз проверяла деньги перед свиданием, в восемь тридцать, что ли, и они были на месте… — Он сощурил свои зеленые, как у матери, глаза и прошипел:
— А ты, козявка, помолчала бы, когда взрослые разговаривают. Где твои хорошие манеры, а?
Люси опустила руки с плотно сжатыми кулачками, горестно склонила голову набок и произнесла умоляюще:
— Гилберт, дорогой, ну, пожалуйста, скажи, что это ты взял, а то тебя посадят в тюрьму! Я знаю, что это ты, у нас никто не ест и не пишет левой рукой, только ты…
— Люси, не будь дурочкой, записка написана через трафарет, по ней нельзя определить, какой рукой ее писали.
— Ну да, через трафарет. Ты его испортил! Ведь по трафарету можно писать только цветными карандашами, а ты испачкал его шариковой ручкой, и теперь он ни на что не годится. Теперь этим трафаретом можно только пачкать…
— Да с чего ты взяла, малявка, что это я брал твой трафарет?!
— Люси, у тебя есть трафарет, и его кто-то брал, ты хочешь сказать? — оживилась бабушка. — Неси-ка его скорей сюда, девочка.
Люси побежала к дому.
— Похоже, без полиции не обойтись… — пригорюнилась Эмилия. Она шумно выдохнула, встала и твердым шагом направилась к чайной беседке. Леди Пэмброк и Гилберт последовали за ней.
…Запыхавшаяся Люси протянула леди Маргерит детский трафарет из голубого пластика с прорезанными в нем буквами алфавита и цифрами. Некоторые буквы по краям были густо вымазаны синей пастой от шариковой ручки.
— Записка написана такими же чернилами, — задумчиво сказала бабушка, щурясь на записку, которую она держала в далеко отставленной руке, — и явно именно через этот трафарет.
— Значит, это сделал кто-то из своих, — тетя Эмми вперила взгляд в сына, — написал записку, чтобы выманить эту дурочку из дома, а пока она дожидалась своего счастья на Чэпел-стрит, умыкнул ее денежки…
— Мама!.. — Гилберт опять вспыхнул до корней темно-рыжих кудрей, даже веснушки стали не видны.
— Ты испортил мой трафарет, и ты брал мои ножницы, чтобы срезать розу, — твердо сказала Люси, глядя снизу вверх на двоюродного брата.
Гилберт вскочил, задев столик, и двумя руками схватился за шевелюру.
— Умоляю, заткните ее кто-нибудь!..
— И не смей обзываться!.. — голос у Люси срывался.
— Что ты привязалась ко мне, что тебе от меня надо? Не доставай меня, Люси, а то отшлепаю!..
— Выбирайте выражения, молодой человек, когда разговариваете с леди! — строго оборвала его бабушка, слегка пристукнув ладонью по столу.
— Все едят и пишут правой рукой, а ты — левой! — в голосе Люси уже звенели слезы: Это я раньше не знала, где правая рука, а где левая, когда была маленькая, а теперь знаю! Я знаю, что ты левша!..
— Успокойся, котенок, иди ко мне, ну причем тут Гилберт? Хоть он и левша, но ведь записка написана с помощью трафарета, — бабушка ласково протянула руки к Люси.
— Да что вы все про эту записку! — уже кричала Люси. — Записка вовсе не причем. Он розу срезал… В розе жили эльфы, король с королевой, у них сегодня родилась крошечная дочка-принцесса, а он ее срезал, розу… В этой розе у них был дворец, эльфы так волновались, им не хотелось переезжать в другое место, ведь у них малышка…
— Ну, что ты, солнышко, успокойся, ничего страшного, ты же сама сказала, что эльфы спасены, ну, подумаешь, временные неудобства, переезд, нужно быть стойким к таким вещам. Стоит ли так злиться на кузена из-за того, что он сорвал цветок…
— Бабушка! Как ты не понимаешь: розу и записку он положил на подоконник Ханне!..
— Почему ты думаешь, Люси, что это тот самый цветок? — заинтересовалась тетя Эмми.
— Я сейчас… — Люси стремительно сорвалась с места и опять побежала в сторону дома.
Пока девочки не было, все молчали и избегали смотреть друг на друга.
Но малышка быстро вернулась и протянула бабушке увядшую розу на длинном стебле. В другой руке у нее были ножницы с закругленными концами. Люси успокоилась, во взгляде появилась уверенность, а нежные губки были не по-детски плотно сжаты.
— Вот эта роза, та самая, она была с запиской, ее срезал Гилберт, потому что Гилберт все делает левой рукой, а розу тоже срезали левой рукой. Посмотри, бабушка, вот здесь, где срезано, это место наклонилось сверху вниз слева — направо. — Люси пальчиком водила по срезу. — Хочешь, пойдем в розарий, я покажу. Чтобы так получилось, надо держать ножницы в левой руке, а если стригать… стричь, чтобы наклон был снизу вверх, то надо сильно пригнуться и встать на четвереньки. А тогда оцарапаешься. Я попробовала и оцарапалась. Гилберт большой, он просто наклонился и срезал. Если бы не так резал, то все бы руки себе расцарапал. А у него нет царапинов…
— Царапин, — машинально поправила ее тетя Эмми, продолжая пристально глядеть на сына. — Что скажешь, Гилберт? Похоже, тебя разоблачили.
Гилберт уже и сам был цвета розы. Он сидел, подперев опущенную голову руками, и не мог произнести ни слова.
— Почему ты украл деньги, сынок? Мотоцикл?.. — тетя Эмми подошла к нему и положила руку на его кудрявую голову.
Гилберт обхватил ее за талию, уткнулся головой в живот и глухо зарыдал.
…Следующее утро опять было безоблачным и ярким, но Люси, проснувшись, не стала охотиться за инопланетянами, а пробралась в самый дальний угол розария и тихо сидела в зарослях. Там ее и нашел Гилберт.
— Вылезай, ябеда, не бойся — шлепать не стану, просто спросить хочу кое-что.
— Да не боюсь я тебя нисколечко, — ответила ему Люси, высовывая личико из листвы, — просто в это время эльфы хороводы водят, я хочу подсмотреть.
— Расскажи мне лучше, как ты догадалась, что розу я срезал, а не садовник?
— Да потому что ты неряха, Гилберт, сэр, и вечно портишь мои вещи. И на ножницах осталась зеленая кожа!.. И никакая я не ябеда… — голос Люси дрожал.
— Ага, не ябеда… а кто меня заложил?
— Гилберт…— Люси громко сглотнула, — патер Джозеф рассказывал, что нельзя нарушать Божьи заповеди, и что Бог наказывает грешников. Он в церкви святого Михаила… в прошлом году меня все лето туда по воскресеньям водили, там, в Саутгемптоне… патер Джозеф такой добрый, он говорил: те, кто нарушает заповеди, становятся грешниками, и Бог их наказывает. Я не хотела, чтобы тебя Бог наказал. Тебя бы посадили в тюрьму, а там холодно и сыро, я видела в музее, в Тауэре и в Рединге, там так страшно и там дают плохую еду и бьют. Я подумала: пусть лучше я стану ябедой, чем тебя Бог тюрьмой накажет… — Люси все-таки заплакала.
Гилберт сел на корточки перед девочкой и нежно ее обнял, она тоже обняла его за шею, положила свою голову ему на плечо и тихо всхлипывала. Такая теплая, маленькая, беззащитная девочка, верный и мужественный друг…
Потом Гилберт встал, незаметно смахнул слезы и улыбнулся.
— Ну надо же, как повезло мне с кузиной!.. — восхищенно поцокал языком и сказал: — Бегите на кухню за банкой, леди, — сегодня мы идем на пруд ловить тритонов.