1. ШУЛЬГАН-ТАШ.
- На Урал? В марте? Отдыхать? Отдыхать надо на юге! - заявил очередной попутчик и посмотрел на меня с подозрением: то ли дура, то ли притворяется.
Ну что ж, дорогой товарищ, береги родную природу – отдыхай в Турции! А мой путь вновь лежит на Южный Урал, в Башкирию, к верховьям реки Белой. Честно говоря, первые три раза я побывала в этих местах по служебным надобностям. А в четвертый еду по зову сердца. И именно в марте.
Сибайским автобусом еду до Мраково (кстати, от Сибая до таинственного (или пресловутого, кто его знает?) Аркаима – 70 км; беру на заметку, пригодится). Встречает меня дорогой друг, некогда открывший для меня «Шульган-таш» – Людмила Алексеевна Кичаева. Садимся в машину; до Иргизлы - 60 с небольшим километров. Знакомая уже дорога открывает виды один красивее другого - и вот справа от дороги грот Ташморон - и «ворота» Иргизлы и, можно сказать, место ее основания: в этом гроте при раскопках археологи нашли наконечники стрел и прочие свидетельства четырехтысячелетней давности. Но мой взгляд схватывает перемены, не столь древние: новый мост через Белую – супер! Здание школы на возвышении над деревней – ух, ты! - любой новый русский позавидует! Эти блага деревне пообещал Президент Башкирии М.Рахимов как бы в обмен на неудобства, причиняемые грядущим подъемом уровня уже построенного Юмагузинского водохранилища. Надо сказать, слово свое Президент держит крепко во всех вопросах – почему-то за исключением расширения заповедника «Шульган-Таш», которому новое водохранилище несет изрядный вред. Все попытки «отодвинуться» от водохранилища путем расширения в междуречье Нугуша и Урюка заканчиваются ничем, хотя даже в Заключении Государственной экологической экспертизы на проект строительства водохранилища такая необходимость была четко приписана.
Об этом и пошел при встрече невеселый разговор с директором заповедника Михаилом Николаевичем Косаревым. В разгар беседы в кабинет заглянул парень, начал уточнять, у которого именно моста организуется гидропост, и что-то про снегосъемку… С метеостанции парень – поняла я, значит, и обещание на средства республики организовать в верховьях водохранилища гидрометеостанцию тоже выполняется (ну, дай Бог здоровья!). А вот с заповедником – никак…
- Завтра девочки едут на Капову, - предложил Михаил Николаевич, - там студенты приезжают на экскурсию, можете поехать, если хотите…
Конечно, хочу. На Капову… В этом слове многое заключено. Визит-центр заповедника – там. Плоская, как сцена, луговина на излучине Белой, на ней расставлены декорации - домики визит-центра и могучие березы. На заднике сцены - горная гряда, лицом к зрителю – Спящий мамонт, так окрестили грот, одна из сторон которого действительно вроде напоминает… но некоторые говорят, что собаку.
Мои попутчицы, или провожатые (наверное, уже через несколько минут – подруги) – юные работницы отдела экопросвещения; луноликая восточная красавица Диля Хуснетдинова и высокая, зеленоглазая, с копной медных волос Лена Зверева прекрасно дополняют друг друга, тем более что от обеих так и веет энергией, чистотой, радостью жизни!
А вот и студенты. Группа какого-то из уфимского колледжа. Мальчишки, девчонки; с интересом осматриваются, спрашивают, а что это, а как то? Экскурсию ведет Диля, но мы с Леной, замешавшись в толпу, тоже вносим свою лепту по дороге до музея бортевого пчеловодства (до него километра два, как раз есть время дать общие сведения о заповеднике). Ребятки в основном родом из глубинки, приехали в Уфу получать профессию, особо ничего, кроме родного дома и колледжа, еще в жизни не видели. И вдруг – бесплатная трехдневная экскурсия: вчера – Южноуральский заповедник (о, это отдельная тема!), сегодня – «Шульган-Таш», завтра – Белорецк. Вот это я понимаю, тут тебе и патриотизм, и экопросвещение, и все, чем студенческая жизнь должна радовать. Ну, Башкортостан, я тобой горжусь!
Входим в музей бортевого пчеловодства. Он выполнен в виде шатра, опирающегося на ствол огромной сосны – натуральный экспонат бортевого дерева. Под ногами – ковер из сосновых шишек. На стене - кожаные и деревянные приспособления (простые и гениальные), при помощи которых бортевик взбирается не дерево – ведь работать приходится на десятиметровой высоте; множество стендов, составляющих выразительную и информативную экспозицию. Диля рассказывает, как делается борть – на высоте в живом дереве прорезается специальной формы дупло; если сделаешь все правильно – в нем поселится рой пчелы-бурзянки, невероятно выносливой и работоспособной, которая и производит за короткое лето тот самый всемирно известный башкирский бортевой мед – пять килограммов в год с борти, всего-то. Но, учитывая столетнюю жизнь бортевых деревьев, за время своего существования иная борть дает меду столько, сколько весит само дерево!
Ребята слушают внимательно, с интересом. Хорошая группа. Но ведь и есть что послушать! Оказывается, не спят пчелы зимой, а, сбившись комком, изо всех сил работают крылышками, держа температуру в середине комка на уровне температуры человеческого тела! Те, что устали и замерзли, с периферии лезут в середину; следующий слой отрабатывает свою вахту, и так до самой весны… Коллектив!
А про тукмак, защиту от медведей! Лесные лакомки хорошо лазят по деревьям, и разорить борть для них не составило бы труда. Но против должеи («человеческого» входа в дупло, в отличие от летка – пчелиного входа) подвешивается бревно, оно мешает медведю, тот его отталкивает, бревно –раскачивается, бьет мишку, тот злится, отталкивает сильнее… Исход ясен заранее – бедный медведик сбит со ствола и летит на землю…
Путь продолжается в направлении Каповой пещеры – она-то и дала название визит-центру заповедника. Она же дала название и самому заповеднику, ведь второе ее имя – Шульган-таш, то есть - пещера Шульгана, властелина подземного царства, злого антипода Урал-батыра, героя башкирского эпоса. А почему Капова? То ли, потому, что вода в ней постоянно звенит, капает; то ли кольцитовые натеки похожи не березовые наросты – кап; а по-арабски «капуа» - просто пещера.
И вот мы у портала – величественного, двадцатиметровой высоты свода, которым начинается длинная подземная галерея. Из-под скалы вытекает чистая речка Шульганка, создательница пещеры. Она и сейчас продолжает свою извечную работу – формирует залы нижнего яруса пещеры. «Вот у этого озера, - показывает Диля на скромный омуток, - глубина 88 метров. Точнее, на такую глубину сумела опуститься в этом году очередная международная экспедиция «подводных» спелеологов».
- А это что? – указывает кто-то из экскурсантов на скалу, противоположную порталу, на которой природой очень похоже высечен огромный глаз.
- А это злой дух Шульган присматривает!
Входим в галерею.
Вот как раз поэтому я и хотела приехать сюда именно в марте. Чтобы застать ледяные фигуры – сталагмиты, вырастающие в галерее каждый год к концу зимы. Правда, на этот раз повезло не очень – зима была ровная и малоснежная, ледяные фигурки в этом году от силы по плечо человеку, а то и по колено… Но все равно красиво.
Что-то новенькое – в галерее огромный «штатив». На нем размещается оборудование для изучения микроклимата пещеры, характеристик входящих и исходящих потоков воздуха. А следующая обновка – еще неожиданнее. Вход из галереи собственно в пещеру и раньше закрывала решетка – дохленькая, при желании пробраться через нее не составило бы труда. То, что постановлено теперь, не оставляет таких надежд. Посещение пещеры закрыто. Стало очевидно – нескончаемый поток туристов убивает пещеру. Теперь группы знакомятся только с галереей.
Испытываю смешанные чувства, Всегда эта дилемма – зачем красота, которую никто не увидит? И: нужно ли видеть, если это убивает? Чего стоят одни надписи «Коля + Маша были тут»! И все же жаль, что самой-то Каповой ребята не увидят…
- Выключим фонарики и послушаем пещеру, - предлагает Диля. Фонарики гаснут, и группа замирает в кромешной тьме. Становится слышно, как шепчутся капли в глубине пещеры (совсем тихонько –вот оно, маловодье: обычно пещера поет и щебечет); и вдруг что-то падает там, в глубине… Среди ребят раздается нервный смех. Так смеются, чтобы не показать страха. И я понимаю, что на первый раз им достаточно.
А сами мы возвращаемся сюда втроем на следующий день – для дорогого гостя из Москвы сделано исключение. И я снова поражаюсь величественным, исполинским сводам Каповой, ее необычному раскрасу – белый и лилово-черный цвет перемежаются, создавая фантастические узоры. Снова вижу древнейшие – 15 тысяч лет! – затекающие кальцитом охряные рисунки, изображения лошадей, мамонтов и невесть что символизирующей геометрической «чашки»… Снова поражаюсь роскошной, изобильной красоте «лепнины» пещерных натеков – пагоды, занавеси, барельефы; здороваюсь с «хозяйкой пещеры» - так прозвали белый натек, чей абрис удивительным образом напоминает тургеневскую барышню, изображенную в рост. А вот и мерзкие дряблые зонтики-грибы, поселившиеся два-три года назад в некогда стерильной пещере благодаря людям, натащившим сюда органики. «Мы уж скапывали слой глины, думали избавиться от них – поясняют девочки, - но ничего не вышло». Да разве теперь скопаешь? Грибница – огромный всепроникающий организм, избавиться от которого гораздо труднее, чем занести споры туда, где их быть не должно…
И все же пещера оживает. Клянусь, в прошлый раз не сияли так «светодиоды» тончайших «палочек» - сталактитов, на конце каждого из которых висит в раздумье очередная капелька; не было этой парчи, которую так хорошо теперь видно местами на низких участках свода – кажется, будто частые вкрапления блестящего металла вспыхивают в свете фонаря… А это что? Непередаваемо изящное изделие из жемчуга свисает с низкого потолка – крошечный кошелек для принцессы? «Это летучая мышка, - поясняют девочки, - на шкурке конденсат». Всматриваюсь: не может быть! Это – живое существо? И вдруг – неуловимое движение, так шевелится ребенок, которого будят от глубокого сна: ну, не надо, не хочу… Да, это мышка! И нужно скорее убрать от нее свет фонарика…
«Здесь еще не то бывает, - рассказывает Диля, - вот эта глыба, точно говорю, стояла не так. Я спелеологам сказала, а они отвечают – это вы ее и передвинули… как же ее передвинешь, она тонну весит!»
Действительно, в Каповой, как нигде, ощущается присутствие чего-то… кого-то… не знаю, но это похоже на то, что сама пещера – разумное живое существо. Причем все воспринимают ее по-разному – кому то бывает и страшно, и тяжело, и кажется, что чужой недобрый взгляд провожает из темноты… А для меня Капова – воплощение безличной, всепроникающей ласки, струящейся отовсюду и ниоткуда… Наверное, так чувствует себя ребенок во чреве матери. Я могла бы находиться здесь очень долго - но цигель-цигель, машина уходит… Поднимаемся по высоченной металлической лесенке, почти бегом проходим несколько залов верхнего яруса – нельзя же вот так уйти и не заглянуть в верхний ярус! – и назад, к порталу. А портал, как пояснила студентам Диля, это такая штука, при помощи которой осуществляется переход в другой мир…
И вот мы снова в обычном, земном мире.
Но это был день второй, а в тот, первый день, когда приезжали студенты, нас троих ждала другая пещера – пещера Сказка…
2. СКАЗКА.
Экскурсанты уехали, дружно помахав нам на прощанье из окон автобуса. Мы предоставлены самим себе. В гостеприимном заповедниковском домике Диля топит печку, я отправляюсь за водой к замечательному колодцу с насосом, Лена за считанные минуты сотворяет почти из ничего вкуснейший обед.
Теперь можно и в Сказку!
Так называется одна из многочисленных здешних карстовых пещер. Не скрою, поначалу название показалось мне несколько претенциозным.
До Сказки от визит-центра – четыре с половиной километра по руслу Белой. Людмила Алексеевна предусмотрительно дала мне с собой камусные лыжи. Но, попробовав воспользоваться ими, я быстро разочаровалась: самодельные, из натурального дерева (дуб, не иначе!), при помощи гвоздей подбитые лошадиной шкурой, лыжи представляли собой жутко тяжелую и неуклюжую конструкцию, ничуть не напоминающую то легкое, удобное и послушное, что я привыкла считать лыжами. Однако не возвращаться же в домик, времени у нас в обрез! Взваливаю эту прелесть на плечо.
Замерзшее русло хорошо накатано и натоптано. Оставили свои следы и «Буран», и автомобиль, и телега на конской тяге. Идти легко, а виды открываются изумительные – зимой, когда зеленый убор не маскирует их строгой красоты, уральские горы красивы по особенному!
Весна уже берет свое, и кое-где виднеются забереги – темные полоски воды, отделяющие сушу от прочного льда. У одного из таких заберегов видим множество следов – видимо, звери приходили пить. Вот кабаньи «шпильки», а вот следы явно не копытные. Собачьи, я надеюсь, или как?
Проходим «по левому борту» одинокую избушку, оставшуюся от некогда бывшей деревни (ох, и много же на южном Урале таких мест!), и Диля, знакомая с местностью, командует: туда! Вон у тех двух сосен, растущих на крутом склоне над Белой, вход в пещеру. Сойдя с накатанного следа, сразу начинаем проваливаться.
Вот тут-то и пригодились камусные лыжи! С огромным изумлением я убедилась, что на них можно совершенно без проблем подниматься «в лоб» по склону, по которому в обычных условия и спуститься-то я решилась бы только по касательной! Ай да лыжи - незаменимая в здешних горах вещь для охотника или егеря!
Диля поднимается на покупных охотничьих лыжах – тоже широких, но без лошадиной шкуры. Пройдя наиболее пологую часть склона, убеждается, что дальше проще пешком. А Лена, которая с самого начала была пешком, проявляет чудеса мужества, проламываясь через тяжелый, мокрый весенний снег почти по пояс глубиной!
Тем не менее, первой у тех двух сосен оказывается именно она. Только вот сосны оказываются не те.
Дело в том, что вход у Сказки очень скромный и не имеет ничего общего с великолепным порталом Шульган-таша. Скорее, он напоминает просто яму в земле. К тому же сейчас эта яма занесена снегом.
Смеркается. Отчаянные попытки отыскать вход в пещеру ни к чему не привели. С грустью озираем с крутосклона долину Белой, по которой нам предстоит не солоно хлебавши топать обратно. Если уж не нашли засветло, теперь можно не дёргаться.
Начинаем спускаться – каждый от той точки, где был.
- Вот она! – кричит вдруг Диля. Как и должно быть в настоящей сказке, искомое чудесным образом является в последнюю минуту. А ещё через минуту мы трое стоим над углублением в снегу, где лишь в верхней части оставлено место для «дыхания» пещеры. И вдруг ни с того, ни с сего Диля произносит: « А вдруг там медведь? Они же в пещерах зимуют!»
Совершенно понятно, что это полная ерунда. Совсем не в таких пещерах зимуют медведи, и не там, где мимо по реке беспрерывно шастают рыболовы. Да будь здесь медведь, его давно выследили и убили бы, ведь охота для нового русского, в результате которой он получает в качестве трофея медвежью шкуру, стоит, как говорят, уже не тысячи, а десятки тысяч долларов!
Но слово произнесено. Глупость, конечно. Шанс, что там медведь, ничтожно мал. Но если там все-таки окажется медведь, то по крайней мере один из нас – покойник. А пожить, вроде, еще хочется. Стоим в раздумье. Каждый думает о своём, у меня борются две мысли – что девчонки местные и им принимать решение, и что я, в отличие от них, зрелый человек и решение принимать мне.
Собственно, остается повернуться и уйти. Но это уж глупей некуда…
Лена начинает звать сквозь снеговое окошко: «Медведь, а медведь! Ты здесь? Эй, медведь!» Голоса становятся громче, хихиканье переходит в смех, и через некоторое время ясно – будь там медведь, он бы давно прекратил этот детский крик на лужайке.
Спускаемся.
У нас есть карта. Прямо от входа должны расходиться два хода, правый короче, лучше осмотреть сначала его – но нет как нет правого хода, лишь завал глины на его месте. Потом нам сказали, что его давно еще обрушили нарочно, потому что кто-то в нем погиб. Может, правда это, а скорее, легенда, которыми неизбежно обрастают любые горы, будь то Крым, Кавказ или Урал.
А что касается карты - ведь пещеры Урала активно изучались в еще 60-е годы, такой был тогда бум спелеологии. И эта карта, похоже, мне ровесница, если не постарше. «Мечта Сусанина» - даем ей самое подходящее имя. Но, впрочем, два грота благодаря ей удалось идентифицировать – Капельный и Купол.
Сказка – это тебе не Шульган-таш, просторный и величественный. Здесь узкие лазы-«шкуродёры» сменяются небольшими уютными гротами, убранством своим напоминающими подводный мир – что-то есть в этих кальцитовых натеках от осьминогов, водорослей и кораллов. Вооруженные тремя мощными шахтерскими фонариками, восхищенно разглядываем каждый метр стен и сводов пещеры, беспрерывно восклицая «Сказка!», мысленно приказывая себе не пользоваться всё одним и тем же словом – это, наконец, банально! – и снова через минуту: «Ну, сказка!» Так что никто названия этой пещере специально не выдумывал. Просто её настоящее имя - Сказка.
А какие скульптуры рождают вода и время! Вот резкий суровый профиль мужчины в средневековой тиаре: Лодовико Сфорца, это его рисовал Леонардо, я узнала! А вот профиль... всего лишь быка, но какая работа! Рога наставлены, взгляд тяжелый – сейчас кому-то плохо придется!
Пещера запутанная, настоящий лабиринт. Страшно было бы, не будь у нас катушки белых ниток, один конец которой мы привязали у самого входа за «Столб желаний» (ну, и обошли, как положено, то есть, обползли вокруг Столба три раза, и желание каждая загадала, конечно, и мое сбылось, между прочим). Движемся вперёд, разматывая нитку. Периодически, выползая из очередного изогнутого тоннеля, натыкаемся на свою же нитку – оказывается, дали круг… Жутко хочется найти ход дальше, из Капельного должны быть ещё два направления, по одному из которых можно дойти до подземного озерка – это согласно карте; на самом же деле натыкаемся на завалы глины – ходы обрушены? Ну, что ж, кажется, мы исчерпали свои возможности. Пора и назад.
Пролезаем в «танковый люк», преодолеваем самый узкий шкуродер, по которому в силу его формы «на вход» можно ползти только на левом боку, а «на выход»- только на правом (а кто не знает? а у кого плечи широкие?) – и вот сквозь мягкий воздух пещеры касается лица снежное дыхание верхнего мира…
Мы у входа. Но что это? Над входом (точнее, теперь – выходом) две пустые огромные глазницы, разделенные округлой переносицей; угрожающий, потусторонний взгляд обдает жутью… «Чего ж ты нас так плохо провожаешь, а, пещера? - бормочем про себя, надевая оставленную на снегу у входа теплую одежду, - если б на входе такого монстра, сюда бы мало кто полез…».
Наверху глухая ночь. Но нам весело, мы чувствуем себя победителями – вот как славно всё у нас получилось! Добравшись до оставленных лыж, садимся на них, как на санки, и с ветерком, с хохотом едем вниз: вот это горка, век бы катался! Только вот взбираться на неё – как вспомнишь, так вздрогнешь!
Строевым шагом, волоча «в поводу» лыжи, громко делясь впечатлениями и освещая снежный путь сразу тремя шахтёрскими фонариками, за 50 минут совершаем бросок до Каповой… спасибо тебе, Урал, за этот счастливый день!
В тот момент я не знала, что эта прекрасная поездка подарит мне знакомство ещё с двумя пещерами - Театральной и Акбутинской. Там у меня не будет уже ни путёвого фонарика, ни попутчиков, разделяющих мой энтузиазм, ни подходящей одежды и обуви; и всё же…
Театральная пещера названа так не напрасно. Все в ней отвечает этому названию, начиная от произведений кубизма на входе – абсолютно кубические желто-бежевые глыбы, размером так на полкуба каждая, разбросаны в художественном беспорядке и украшены инопланетными кругами - узорами лишайников. Дальше начинается мой любимый стиль - русский модерн. Какие залы! Какие ниспадающие занавеси стен! Какие овальные ниши-плафоны на потолке! Какие скульптуры в углублениях! И даже «чёрный ход» имеется, что же за театр без чёрного хода! Говорят, что Театральная пересекает узкий хребет Муйнакташ насквозь, и можно выйти на противоположную от реки сторону. Но у меня, увы, ни ниток, ни одежды, ни фонарика путёвого… словом, смотри выше.
Акбутинская же пещера, чей вход напоминает уменьшенную вариацию портала Каповой, сделала мне совершенно необычный подарок. Пещера эта невелика и совсем не так интересна, как многие; путь от входа ведет равномерно вверх по большому, ровному коридору, на одной из стен которого я заметила размытое пятно света и удивилась, как необычно преломляется солнечный свет и доходит сюда. Скоро коридор стал определённо превращаться в шкуродёр, и через несколько метров ползания я повернула обратно. И лишь внизу, на льду реки, обнаружила, что мои солнцезащитные очки, увы, выпали из кармана, и не иначе, как в том шкуродёре; а в такую ослепительную погоду на белом снегу без очков… Приходится карабкаться по осыпи обратно, ко входу в пещеру.
Иду знакомым уже коридором. И вдруг – над тем самым гротом - прямой, как стрела, тонкий, яркий солнечный луч на стене! Указующий перст, только вот на что указующий? Вспомнив, что сегодня 23 марта – день весеннего равноденствия, сакральный день для многих народов (и день метеоролога, мой профессиональный праздник, кстати!) удивляюсь ещё больше. Посмотрев на часы, устанавливаю, что времени ровно одиннадцать. Но ведь мы живём по декретному времени! Пытаюсь вспомнить, куда дедушка Ленин время-то двигал – вперёд или назад? Уж не астрономический ли полдень сейчас?
На обратном пути (очки я нашла) на стене снова всего лишь размытое световое пятно…
Спустившись, рассказываю Людмиле Алексеевне свежеиспеченную балладу о том, что именно здесь, недалеко от Аркаима, жили древние предки кельтов, построивших впоследствии Стоухендж…
А сколько ещё пещер разбросано по Бурзянскому району! Некоторые из них – рукой подать! До загадочного ледяного Кутук-Сумгана от Театральной за час на «Буране» доехать. А пещера Космонавтов – и вовсе прямо напротив Каповой, через реку.
Но нельзя же объять необъятного!
К тому же мои спутники – Людмила Алексеевна и работник заповедника Ямиль Кильдияров - говорят, что не любят пещер. Они любят горы, реки, голубое небо… Ну что ж, я это все люблю не меньше!
3. КАРЛ МАРКС, ЧЕРТОВ ПАЛЕЦ И ЮМАГУЗИНСКОЕ ВОДОХРАНИЛИЩЕ.
Мы выезжаем на пару дней на Кукраук, в избушку, построенную недавно в устье ручья и уже получившую в народе название «Притон рыбака». Выезжаем на «Буране», к которому сзади прицеплены миниатюрные сани-розвальни, где должны поместиться мы Людмилой Алексеевной, а также рюкзаки, спальники, небольшой запас провизии, котелки-ложки и прочие необходимые «на пленэре» вещи. За рулём - работник заповедника Ямиль Кильдияров. Собираюсь сесть сзади него на «Буран», но мне объясняют – на «Буране» не ездят вдвоём. Как – не ездят, возмущаюсь я, да мы вот только что на Рыбинском водохранилище… Не ездят! – строгий ответ.
Я потом поняла, почему не ездят. Могла бы и сама сообразить, что Урал и плоская, как стол, Рыбинка – далеко не одно и то же. Езда по уральским лесным, с позволения сказать, дорогам, да еще с гружёными санями – не езда, а джигитовка.
Искусством джигитовки Ямиль владеет в совершенстве. Периодически он, упираясь одной ногой в сиденье, отклоняется, повисая на руле – выравнивает собственным весом кренящийся на очередном косогоре «Буран», а через минуту – такой же крен в другую сторону. Мы с Людмилой, лежа в санях, провожаем взглядом убегающие назад деревья, горы, ложбины, виды один красивее другого. Разок-другой всё же вылетаем на наклоне в пышный глубокий снег – весело, как в детстве на горке.
Сзади за санями бегут две лайки – рыжий ямилев Саргай и его серая подружка, предположительно Белка. Конечно, я и раньше знала, что собака, живущая в городских (и даже в сельских, но стационарных) условиях – не совсем здоровая собака. Но что такое здоровая собака, я раньше не знала.
Здоровая собака – это небольшой, по колено ростом, коренастый Саргай. Без всяких видимых усилий – пробежка за снегоходом 14 километров до Батран-тамака («тамак» по башкирски - устье), затем 20 километров к месту рыбалки, а после столько же обратно. И если вы думаете, что при остановках он падал в снег замертво – сильно ошибаетесь. На остановках он, поджидая отставшую Белку, активно изучал окрестности, все обнюхивал, вспугивал птиц и вообще проводил время с пользой.
Избушка – прелесть. Теплая, надёжная, с широкими удобными нарами и печкой. На стене «плакат» - благодарность строителям избушки (перечислены поименно) от восхищенных пользователей. «Книга посетителей» - блокнот на веревочке – пестрит отзывами. Отметился даже Путин (неужто лично?)
Выгрузив вещи и быстренько подзакусив, собираемся на рыбалку.
-Я останусь здесь, - заявляет Людмила, - я не хочу видеть того, что сделали с рекой.
- А что там такое?
- Увидишь.
Укладываюсь в сани одна, и «Буран» вылетает в просторную, сияющую белизной речную долину, где дует адской силы ледяной ветер. Сквозь два свитера и толстую дубленку проникает холод. Можно загнуть на себя край кошмы, но тогда ничего не видно. Ищу компромисс, удерживая кошму на уровне глаз, чтобы между ней и капюшоном оставались только индевеющие солнцезащитные очки. Но в таком варианте невыносимо мерзнут руки. О том, как держит руль Ямиль, даже подумать страшно.
Но виды вознаграждают за всё. И справа и слева – такие изгибы гор в сверкающих снегах, что радость просто захлестывает, и холод перестаёшь замечать.
Вдруг «Буран» останавливается. Ямиль указывает рукой вперед – фотографируй! В этом месте река делает резкий поворот, как бы упираясь в исполинскую отвесную стену, и вот на этой-то стене изображены красной и коричневой охрой – кто бы вы думали? – Карл Маркс! Фридрих Энгельс! И, конечно же, дедушка Ленин! Ну, супер, кайф, улёт!
Портреты огромны – взрослые сосны, проросшие на лбу и щеках Маркса, могли бы служить ему ресницами. Время здорово попортило этот шедевр соцреализма, но лучше других сохранился, конечно же, Владимир Ильич.
- Раньше здесь туристы сплавлялись до Сыртланово, ежедневно проплывали группы. Вот для них-то и сделали такую наглядную агитацию, - поясняет Ямиль.
Сплавляются и теперь, но мало, очень мало. Последние 15 лет страна занималась другими вещами. А теперь и сплавляться особо некуда – Белую перегородило Юмагузинское водохранилище. На нём, конечно, тоже будут отдыхать туристы. Только теперь туристом называют не загорелого бродягу-романтика с огромным рюкзаком и гитарой, а досужего толстосума в пятизвездочной гостинице. Для таких, конечно, будут на водохранилище и яхты, и скутера, и прочее, чего по всему миру полным-полно…
А вот такого берега, какой проплывает сейчас справа от меня, может, нигде в мире нет. Какие скалы выточили за тысячелетия вода и ветер! Вот барельеф – бояре. Старый боярин в роскошной шубе – в анфас, другой, помоложе – в полоборота – почтительно склонился к нему… А вот трон, стройный изгиб женского стана - Клеопатра, не иначе! Проезжаем чуть дальше, Ямиль снова притормаживает – оглянись!
Там, где привиделись мне бояре и Клеопатра, с этого ракурса отлично виден отдельный от скалы вертикально стоящий «Чёртов палец» - ну, вы представляете, как это выглядит, Ленские столбы и типа того. Но я и не подозревала, что на Белой есть такое!
Отсюда до места нашей рыбалки ещё километров шесть вверх по реке, и скоро мы на месте. Пока Ямиль сверлит лунки, оглядываю берега – почему они облицованы полуметровой толщины наклонно лежащими льдинами? У подножья крутых скал – крошево голубоватых осколков, на пологих участках – ледяной паркет с трещинами, а вот огромная льдина, отполированная ветрами, встала вертикально – ни дать, ни взять, то самое зеркало Снежной королевы…
- Где верхние льдины – это осенний урез воды, - поясняет Ямиль, - а к весне воду сбрасывают, и река остаётся в прежнем русле. Сейчас мы видим её такой, как она была, только на берегах растительность вырубили, когда готовили русло…
Ничего себе! Значит, мы стоим на дне водохранилища… Но чем объясняется этот не соразмерный ничему перепад воды?
Ответ на этот вопрос я нашла несколько позже.
Юмагузинское водохранилище задумывалось ради решения двух основных задач. Первая задача – борьба с паводками в населённых пунктах на реке Белой ниже водохранилища в весенний период, вторая – обеспечение минимальной водности в межень для бесперебойного обеспечения водой. Решению первой задачи отвечает так называемый форсированный подпорный уровень, то есть – весной вода может очень сильно подниматься и потом достаточно быстро сбрасываться мимо турбин. Вторая задача обуславливает нормальный подпорный уровень, до которого сбрасывается вода по ходу паводка и который остается неизменным практически всё лето, так как в летний период объёмы поступления и сброса воды почти совпадают. А вот в осенний и зимний период необходимо производить сброс, далеко превышающий поступление воды, чтобы обеспечить необходимую водность ниже по течению. При этом уровень понижается до отметки 224 м.
Изначально абсолютная отметка нормального уровня предполагалась 253 м над уровнем моря, теперь решено поднять эту отметку до 262 м. Со многих точек зрения это правильно – с точки зрения промышленности, энергетики, вообще с точки зрения эффективной эксплуатации самого водохранилища. Но с природоохранной точки зрения - водохранилище серьёзно «вторгается» на территорию национального парка «Башкирия» - около 30 га уходит под воду. Подтапливаются берега Белой и в пределах заповедника «Шульган-таш» (при этом вопрос о «компенсационном» расширении заповедника по-прежнему не решается, потому что если вопрос поставить правильно, то он будет стоять долго).
А перепад уровней в 40 метров! Да никогда никакая экосистема в таких условиях не сформируется, слишком велика «мёртвая зона». Если так, то получается, что даже неоднократно преданное анафеме Иштугановское водохранилище в этом смысле было бы лучше – оно не создавало бы таких перепадов, т.к. основная часть, «голова»» его была бы гораздо больше; построенное вместо него выше по течению Юмагузинское водохранилище имеет при меньшем объёме такой же «хвост», захватывающий…
А как же Чётов палец? Ведь сорок метров – это очень высоко, это как 12-этажный дом! Докуда дойдёт вода? На глаз трудно прикинуть: при таких горных масштабах что десять метров, что сорок…
Так вот почему не поехала с нами на рыбалку Людмила Алексеевна!
А я рада, что поехала. Я увидела то, что скоро никто уже не увидит. «Этот город, которого нет…» Эта река, которой уже нет. Река- дно водохранилища.
А как же Кутук Сумган?
Если подняться по Белой еще несколько километров вверх, то, пройдя от реки минут сорок по Чёртову ущелью, попадаешь к таинственной и страшной ледяной пещере Кутук-Сумган. Она имеет общую протяженность подземных ходов 8 километров, а начинается она 130-метровой карстовой полостью - вертикальным колодцем, куда, случалось, срывалась неосторожно забредшая скотина, а бывало, гибли и люди, в том числе спелеологи. Эта пещера гидродинамически сопряжена с Голубым озером. В этом году при заполнении водохранилища был замечен подъём уровня этого озера. Значит, и Кутук-Сумган в опасности! Об этом давно твердили башкирские «зелёные», да кто их, зелёных, слушает…
… А тогда, на рыбалке, я ещё не поняла масштабов происходящего. Ямиль насверлил лунок, поставил на быстринке какую-то хитрую снасть на щуку, и предложил мне:
- -Хотите попробовать окуней половить? Запасная удочка у меня есть.
- Конечно, хочу!
И даже ледяной порывистый ветер, налетающий внезапными ударами, не убавит моего энтузиазма…
4. О РЫБЕ И О ДРУГОМ.
Запасная удочка у меня есть – сказал Ямиль. Но то, что он вручил мне, по размеру больше походило на школьную авторучку. На конце – крошечный красный шарик на металлической пружинке. Наживки никакой, только маленькая блесна с красной ниточкой – что-то вроде дохлого малька. Опускаешь леску в воду, пока не коснётся дна (здесь мелко). Устанавливаешь глубину сантиметров 20-40 от дна, и поехали! Легкий кивок шарика на пружинке – подсекай! Но не молодецким взмахом, как на обычной рыбалке, а только кистью руки – легонько. И вот полосатый красавец окунь бьется на крючке. Интересно, что золотистые окуни сопротивляются отчаянно, кажется, что идёт большая рыба, а серебристые – слабенько, будто им всё равно, жить или попасть на сковородку. Анемия, у них, что ли?
Ледяной ветер бь1т в спину, чуть не валит с ног; хуже всего то, что ноги уже сырые – по уральскому обычаю подшитые несколькими слоями войлока валенки калош не предусматривают, а под снегом уже выступает вода. С вожделением вспоминаю водонепроницаемые бродни с Рыбинки – но что делать, везде свои обычаи).
Однако рыбацкий азарт сильнее холода. Ещё одну… Ах, сорвалась! Ну, и теперь-то тем более ещё одну! У проруби растёт кучка рыбы.
Лайки лежат по обе стороны от меня, свернувшись мохнатыми клубками. На рыбу – ни взгляда, интерес нулевой.
- Они рыбу не едят? – спрашиваю Ямиля.
- Ещё как едят! – смеется он.
- Ешь! – протягиваю Саргаю окунька. Собака не реагирует.
- Можно! – пробую другую команду. Потом вспоминаю, что здесь собаки практически не знают команд, хозяин не общается со своим помощником словесно. Хорошая собака и так всегда знает, что должна делать, как себя вести.
Ну что ж, язык жестов понимают все. Бросаю окунька Саргаю, и он жадно схватывает его на лету, легкий хруст – и рыбёшки как не бывало. Кидаю такого же Белке – аналогично.
Теперь лёд ритуальной собачьей вежливости – нельзя клянчить еду! – сломан. Лайки заглядывают в лицо: а ещё дашь? Конечно, дам! Скоро от рыбьей кучки остается половина.
Интересно, что ловятся только окуни. Даже снасть, поставленная Ямилем на щуку, не срабатывает, лишь один сторожок из восьми поднялся – и то непонятно, по какой причине, щука ли там была или другой кто.
Только окуни… Невольно вспоминаются озёра с повышенной кислотностью воды, о которых мне рассказывали на Смоленщине; в тех озёрах не выживает ни одна рыба, кроме окуня. А окунь умеет выживать и размножаться даже в таких условиях, которые для другой рыбы гибельны. Вот и здесь, на Белой, где экосистема чистой и быстрой горной реки начала трансформироваться в экосистему Юмагузинского водохранилища с годовым перепадом отметок 40 метров, выживают лишь самые неприхотливые породы рыбы, они же наименее ценные. Директор заповедника «Шульган-таш» М.Н. Косарев говорил, что из 33-х видов рыбы, встречавшихся в заповеднике, осталось 10. А окуню как раз раздолье – благодаря водохранилищу он в паводковый период теперь уходит на 200 км вверх, выедая икру прочих пород рыб.
Вспоминаю рассказ Рафаила, местного жителя, о том, как случилась много лет назад такая зима – лёд на Белой встал крепкий и прозрачный, а снега нет. Всё, что под водой – видно, как на ладони. Нашли тогда мужики подводную пещеру (вдоль Белой масса пещер, есть надводные, а есть и подводные). И в пещере этой – видно – сомы прямо как бревна сложены! Зимовальная яма. Но как их оттуда достать? Очистили место ото льда, приволокли карбида, что под водой горит, бросили в пещеру – сомы так и кинулись наружу! Тут их острогами и побили, весь лёд был кровью залит. А один сом ушёл, раненный, самый большой, всё равно, небось, умер где-нибудь – досадует Рафаил.
- Ну и картина, весь лёд в крови… Это ж надо, столько Божьей твари разом погубить! – осуждаю я их давнюю охотничью удачу.
- Ну и что, зато нам по четыре с половиной сома на брата досталось. Я их сразу разделал, подвесил в сенях – зима ведь! Захотел рыбы – вышел, отрубил сколько надо… До весны вся семья питалась!
Да, действительно, ещё Киплинг сформулировал – охоться ради еды, но не ради забавы… А всё равно сомов жалко. С другой стороны – тогда они по крайней мере водились, вот их и ловили, а теперь… Сам же Рафаил удивляется - куда рыба девалась?
Не только со строительством водохранилища это связано.
Даже в этот приезд, когда Рафаил вёз нас из Мраково в Иргизлы, Людмила Алексеевна посетовала – что вот, прямо на ручье, на притоке Белой, фермочку для скотины сделали, губят речку. Так Рафаил вскинулся всерьёз – у вас, мол, Людмила Алексеевна, всё природа на уме, а людям как жить без скотины?
Конечно, за каждым своя правда. Но мы на Дону это уже проходили. Когда я маленькая была – пить из реки не пили (да и зачем, когда родников полно). Но стирали, голову мыли речной водой. Рыбин таких мой отец вытаскивал – чуть не с меня ростом. А много лет спустя увидела я реку своего детства грязной, как сточная канава, в плывущих по ней серых пузырях и ошметьях какой-то дряни… И рыбы не было тогда ниже Задонска ни-как-кой. Желающие на прудах ловили карасиков с пятачок размером. Теперь снова в Дону рыба появилась. Но, конечно, уже не та.
Объяснить бы это тем людям, которые живут на пока ещё чистых речках. Да что объяснишь! Только на собственных ошибках человек учится, и ни на чьих больше.
За такими мыслями расхотелось и окуней ловить. Брожу по наклонному паркету льдин, устилающих берег, периодически проваливаясь в глубокие, выше колена, трещины. Представляю, какой тут грохот стоял, когда такая толща рухнула вниз! Любуюсь речной долиной, разглядываю почти антарктические изгибы отдельных льдин, торчащих вверх и вбок и разъедаемых яростным мартовским солнцем.
А тут и Ямиль объявил обеденный перерыв. Поднявшись выше ледяной полосы, попадаем в нормальный лес, и вот уже полыхает костер из валежника; на крепкой палке, воткнутой толстой частью в землю и придавленной для надёжности камнем, подвешен над огнём котелок, вместо воды Ямиль нарубил внизу чистейшего голубоватого льда, вместо забытых ложек сделал на скорую руку что среднее между вилками и китайскими палочками… Да, с ним не пропадёшь!
Подзакусив, снова принимаемся за окунёвую ловлю. Вечереет. Начинаю понимать, что если я, промерзшая и с сырыми ногами, вскоре неподвижно улягусь в сани – простуды не миновать. И принимаю решение – пойду вперёд, а Ямиль догонит через полчасика.
Собаки трогаются в путь со мной, но, поняв, что ухожу далеко, засомневались. Посовещавшись меж собой – должен ли джентльдог провожать гостя, если ему необходимо охранять хозяина - решают разделиться: Саргай возвращается к хозяину, Белка провожает меня.
Идти по плотному снегу легко, прибрежные скалы будят воображение своими причудливыми формами. А вот за тем поворотом, кажется, я увижу Чертов палец! Но уже почти совсем темно, а «Бурана» что-то не слышно. А вдруг сломался? Интересно, в случае чего смогу я ночью пройти 20 километров до Кукраука? Смогу, конечно, а куда деваться. Только вот как отличить в темноте Кукраук от других распадков?
Но вот позади раздается знакомый звук, возникает свет фары, «Буран» догоняет меня, и уже в темноте мы оказываемся в избушке. В ней тепло и уютно, горит свеча на столе, Людмила приготовила горячую гречневую кашу с тушёнкой…
- Только это не тушёнка, это мясо, - уточняю я.
- Так мясо и есть, – смеется Ямиль, - тушёнка-то свойская, её Муслима, жена моя, делала!
Да, почувствуйте разницу.
- Что рыбы мало поймали? – поддразнивает Людмила, и нам приходится тут же сочинить историю, что рыбы было два мешка, но нам встретился Хасан Ягудин со своими гостями, они ездили на Сакаску, но не поймали вообще ничего, вот мы им и отдали полтора мешка рыбы. (Хасана с гостями мы действительно встретили, но с рыбой у них все было нормально). Людмила сначала верит, потом распознает обман, шутейно обижается, мы хохочем – какие же мы рыбаки, если не приврём!
А за стеной светит луна, крепчает мороз, и Саргай с Белкой лежат под стеной, свернувшись пушистыми клубками…В избушку они войдут только завтра, при отъезде, когда мы уже вынесем вещи наружу. Видимо, этот ритуал прощального осмотра избушки – их законное право, не зря же обе собаки без промедления перескочили высокий порог и принялись обнюхивать всё, выискивая то ли мышей, то ли объедки…
Но до отъезда у нас был ещё замечательный день. Вот тогда-то и побывали мы в Театральной и Акбутинской пещерах, и попробовали покататься на лыжах за «Бураном» (но липнущий снег подпортил удовольствие), и поднялись на высокую гору по-над Белой, откуда всё видно, как на ладони…
При подъёме на гору сначала снег глубок и идти трудно, но повыше южный склон, по которому мы взбираемся, уже свободен от снега, и какие-то красноватые листики вроде лапчатки уже пробуют жить… Вдруг из рощицы наши вездесущие лайки выпугивают стайку рябчиков. Вот здорово!
Дальше по склону – сплошные заросли можжевельника казачьего. По большей части он растет в виде стланика, но вдруг там и тут из тёмно-зелёной гущи выныривают можжевельники-деревья, похожие на маленькие пальмы. Срываю, кладу в рот мелкие, напоённые хвойным ароматом можжевеловые ягоды. Они, конечно, не еда, но классная жвачка, не с орбитом равнять!
Ползу медленно, мои спутники, привычные к таким походам, то и дело останавливаются, поджидая меня, горожанку. Но вот мы и на вершине.
Сияет ослепительно солнце, далеко внизу – белое полотно реки, окаймлённое уже знакомыми силуэтами гор, и голубоватый след нашего «Бурана» тянется, уходит за поворот…
- Вот здесь, напротив нас, раньше деревня была, Акбута, а вон там - Суюшево, - показывает Ямиль, и тут же предупреждает: в направлении обрыва за границу кустов не заступать. Снег, из которого не торчат растения, вполне может оказаться обманчивым «козырьком», а донизу лететь отсюда ой как высоко…
Но есть существа, которым это не страшно. По самому обрыву вьются птичьи следы – рябчики кормились, теребя торчащие из-под снега веточки; а вот чёткий сдвоенный след небольшого, но страшного для рябчиков существа – кто-то из семейства куньих подкрадывался к птицам. Горностай? Так или иначе – охота не была успешной: птичьи следы обрываются веерными отпечатков маховых перьев – взлёт! Прямо с обрыва – в небо, и поищи себе, хищник, другую добычу…
Насмотревшись, спускаемся вниз. Пора. Но перед самым отъездом еще раз взбираюсь вверх – хоть на две трети склона той горы, под которой стоит наша избушка. И опять новые подарки – то следы кабаньих рытвин совсем недалеко от избушки, то внезапно вспорхнувшая огромная стая маленьких, но удивительно звонкоголосых птичек. Присаживаюсь у белокаменной отвесной стены, преградившей путь к вершине, смотрю вдаль; и лайки (конечно же, они не остались в стороне от моей инициативы), улегшись, смотрят в том же направлении. Низкое солнце протягивает к нам свои косые лучи, и словно на воздухе держит всю панораму – и горы, и реку, и дальние леса; а в распадках уже сгущаются тени…
Пора спускаться. Прощай, Урал! Когда я вновь увижу тебя?
2006