Саныч, мне бы оружие получить. 15 февраля – дата
(сборник миниатюр, в 6 частях)
…………………………………………………«Мы вернёмся с тобою, брат!
………………………………….....Или это уже не мы..?»
……………………………(И.Агафонов, «Мы вернёмся с тобою, брат!»)
…………………………………………………..15 февраля. Вывод
***
ЧАСТЬ 1. ЗАХАРКА
(ранее публиковалась как «Подводная медитация» (2008 г.), вошла в книгу автора «Вышел Амфибий на берег», Владивосток, 2009 г.)
У меня друг был – Захар.
Вот.
Как-то ещё свежачками-курсантами сдавали мы плаванье. Норматив. На море. От пирса до пирса и обратно! Метров сто что-ли. Не помню точно.
А холодно. Осень! Стоим разоблаченные, подрагиваем, постукиваем зубками.
И не схитришь! Не пофилонишь! Инструкторы – парни серьезные, крепкие и решительные!
Одна пара прыгает! Туда-сюда! Вылезли. Отряхнулись от солёной влаги. Зачет!
Другая пара! Бултых! Туда-сюда! Зачет.
Волна поднялась. Бодрит так! Ветерок такой – свеженький! Клац-клац! – зубики! Мурашечки пошли, пупырышки!
Но сдача – обязательна! Никто не отменит!
Третьей парой идут в заплыв по дистанции Мог Дробильный и Захар.
Прыг! Дружно и синхронно.
Брызги, радость, веселье!
Мог Дробильный выныривает и уже с головою, торчащей над водой среди волн барашковых и пенных, продолжает скоростной маршрут. Кролем идёт. Хорошо идёт! По-нашему! С душой. С пониманием необходимости обеспечения скоростного режима.
Туда-сюда. Вылез. Отряхнулся. В робу завернулся. Зачет! В строй!
Но! Вылез-то один!
А Захара нет!
Стоим, высматриваем его, Захара.
Думали, что он - подводник, предпочитает для ускорения весь путь без воздуха, без выныривания проделать!
Но...
Какое-то подозрение смутное закралось, тем не менее.
Да и тренеры-инструкторы чего-то напряглись.
Ныряем. В соответствии с зычной командой наставников.
Погружаемся. Вместе с Могом Дробильным. Прямо под пирс.
Смотрим, а Захар спокойненько так себе у дна расположился. Там неглубоко-то - метра два с полтиной, максимум - три. У дна расположился Захар, спинкою к опоре пирса, ножками полусогнутыми уперся в него, во дно, глазки прикрыл, ручки на груди с локтевым захватом сложил...
И стоит - вот, перец каков! - медитирует...
Сначала подумали, булькая там под водою запасом кислорода из лёгких:
- Вот! Вот каков пилотаж воли и погружения в суть! Ведь умеет же не дышать, Захар! Умеет! И долго-то как! Воля! Кремень!
Подумали, повосторгались, но, решили, всё-таки, прервать его подводное занятие и извлекли силком на поверхность.
Он ещё и брыкался, отпихивался, каверзный...
Вытащили. Водрузили на пирс. Сдали инструкторам.
Те давай Захарку пытать:
- Ты, чего, такой-сякой, не плывешь, курсант!? А, стоишь, понимаешь, на днах и в астрал впадаешь!? Что за выпендрёж такой буддистский!? Плыви, - говорят, - Захар, плыви!!!
А Захар, ручки так и не раскрестив на груди своей, спокойно и сдержанно, с некой аристократической флегмой отвечает:
- Так, а ведь не умею я, уважаемые тренера-инструктора, плавать-то, хоть и рожден на Острове океянском...
Те, хмурясь непонятными бровями и морщинистыми лобными поверхностями, вопросом логику обозначают:
- Как так? Ты что говоришь такое? А чего прыгал тогда!?
- Дык, сказали же, что тот, кто не выйдет на дистанцию, того из Академии - на свободу!!! А, как же Родина!?
Вот.
Ответственность и воля…
И суровость бытия…
И этноса заряд!!!
Вот.
Погиб потом Захар.
На куски.
Так случилось.
Такой вот – этнос…
***
ЧАСТЬ 2. ЕГОРКА
(ранее публиковалась как «Егорка. День памяти» (2008 г.), вошла в книгу автора «Вышел Амфибий на берег», Владивосток, 2009 г.)
А я, знаете, вспомнил сегодня одну историю.
Боевая обстановка. Горы.
Приезжает одна команда пацанов-солдатиков менять другую.
Меняются. «Старые» сдают «точку. «Новые» проверяют наличие хозяйственных прибамбасов, инженерные сооружения, спальные помещения.
Новые бойцы - все ребята крепкие, высокие. Бравые такие. Крутенькие. Солнечные. Пахнущие. Свеженькие. Чистенькие. Всё им по плечу. Все прям, как заокеанские Рембы, способные в одиночку спасти мир.
Ну, а чего? Всё правильно - ещё ж не стукнуло ни разику по головёнкам-то...
Вот.
А «старенькие» пацанчики - спокойные, молчаливые, прокопченные, запечённые. Глаза у всех такие серые, что-ли, с налётом усталой пыли в душе...
Крепенькие тоже. Но, уже не так навязчиво крепеньки.
Среди «стареньких» выделяется один – «сморчок» эдакий, доходяга скромный.
Ходит, как-будто шугаясь чего-то, по стеночке, незаметненько.
Ни с кем не болтает.
Очочки на носике веснушчатом роговые такие, усиленные.
Худенький, маленький, ботанический.
Автоматик такой игрушечный - и где надыбал только такой? - подмышкой болтается, как пластмассовая игрушечка.
Бравый и свежий, пышущий самосознанием сержант из группы «новых» интересуется у пацанов «старых» - мол, что за «стручок скукоженный» тут бегает тенью склизкой...
Прапорщик из «старых» смотрит, молча, на "сморчка-очкарика".
Потом, также безмолвно - на вопрошающего "Рембу".
Паузит моментологию бытия.
Затем коротко отвечает:
- Это Егорка. Он с Вами остаётся.
"Рембо" офигевает недоумённо и даже несколько обиженно:
- На хрена ж нам такое чудо?
Но «старая гвардия» уже прыгает по бортам, позвякивая оружием и другими нужными штуковинами и уезжает… Без комментариев.
***
А "сморчок" там, на этой «точке», уже третью или четвёртую замену добровольно, ну, или почти добровольно, оставался. В горы, в деревни вылезал один. Уходил тихо, молча - поправит автоматик подмышкой, очки свои роговые пальчиком подвинет повыше к бровям и тенью - шмыг!
Шмыг! – тенью, вдоль стеночки к кустикам сухоньким...
«Броник» никогда не цеплял.
В машине, если куда выезжать надо было, под жопку на сиденье никаких пластин металлических не подкладывал. Фигли их подсовывать? Чтоб сплющило при взрыве о крышу? Так хоть какая-то вероятность – пусть и сугубо гипотетическая – присутствует, что выбросит вовне. Мало ли. А вдруг фугаснёт так удачно.
Шмыг! – тенью, вдоль стеночки к кустикам сухоньким...
Возвращался всегда живым и целым.
И с результатом.
***
Позже всю смену "новеньких" и "бравых" положили как-то по утру. Так случилось.
Егорка и так их уже прикрывал, и сяк - не смог всех уберечь; один же он такой "ботанический"...
***
Осталось пятеро.
И "Рембо"-старший выжил. Покоцало, правда, его чуток, не без того.
Когда их меняли, и "новенький" бравенький и свеженький сержант интересовался у него, а кто это мол тут такой «сморчковатый» у Вас шастает, "Рембо" молчал, смотрел на "ботаника" дохленького с автоматиком подмышкой, переводил взгляд на вопрошающего и коротко, после паузы, отвечал:
- Это Егорка. Он с Вами останется.
***
«…Отдохни же небо, отдохни!
Мы совсем тут рядом - у двери!
Наших в облаках и так уже полным…
Мы за них
ещё немного постоим…»
(Игорь Агафонов, «До утра, братишки, до утра», http://www.proza.ru/2007/02/15-59 )
***
«…Салам, бачА! Вот мы и встретились с тобой!
Салам, бачА! Как поживаешь, дорогой?
Дай мне, бачА, свою колючую щеку!
Дай, я, бачА, тебя покрепче обниму!
БачА… БачА...»
(Ю.Шкитун, Л.Мухин, «Бача», 1984)
***
ЧАСТЬ 3. ДЮХА ЖИЛА
(ранее публиковалась как «Без ресниц, без бровей. В панамке!» (2008 г.), вошла в книгу автора «Вышел Амфибий на берег», Владивосток, 2009 г.)
…Весна. Распадок такой широкий, горы кругом. На площадке - ну, типа, плато такое небольшое - стоят БээМки и хреначат куда-то за хребет...
Огонь! Бабахи! Вакханалия звуков и действа! В рацию сержант Шпиля орёт на НП, где комдив расклад попаданий созерцает с объективизмом и суровостью:
- Как? Попали?
- Ни хрена не попали! - Матерится комдив Петр Петрович! - Щаз, бы-ль-ля, с разведвзводом вернёмся - расстреляю Вашего Батона к едрене-зюзе!
(Батон – это, типа, начштаба, главный руководитель на огневой).
Батон плачет, но вида не подаёт. Пытается внести корректировки. Пацаны носятся ошалело, но трудовито и профессионально знающе. Узбеки со сто тридцать первых ЗИЛов ящики сдёргивают, ракеты в пакеты суют. Не получается у них, втроем пыжатся-пыжаться… Не-а, не получается! Подходит Игорёха-чечен, отодвигает узбеков, одной рукой ракету – тр-руякс! - в пакет досылает. Перестарался! Так замахнул, что ракета-карандашик, получив от него ускорение, проскакивает дальше положенного, с тылу у неё срывается крышка, и выскакивает она, ракета, впереди пакета, как-будто уже от запала подожжённая. Ну и - хиракс! - на камни перед позицией громыхается...
Батон в стрессе, всё видел! Пацаны в удивилке! Нифига ж себе ж!
Шум, в общем, веселье, в рацию комдив матерится, плюс сигнал пришел, что нас выпалили уже, теперь сваливать надо побыстрому, пульнуть и – линять, а то сейчас начнётся...
И тут на позицию на красном боевом коне, с красным взором, с сердцем на шее, и с пионерским галстуком в сердце появляется бравый сержант-комсомолец! Работа такая - Комса! Освобожденный секретарь комсомольской организации дивизиона! Офицер, вообще-то, должен быть. Но – нету. Поэтому сержант. Из разжалованных старшин.
Какого вот, спрашивается, по позициям шастает? Сидел бы в прохладе и не рыпался! Не-а! Ищет приключалок на бляху!
Батон видит сержанта-комсу. Взрывается! Ему и так хреново, а тут этот, блин, поджигатель страстей, сейчас коллектив разлагать будет! Открывает рот, чтоб атмосферно в уши комсе залепить жаргонизмом правдивым…
Тот опережает! Бежит комса под пакет одного из «Градов»! ВыкидАет пылающий взор на пацанву солдатскую, попрятанную метрах в тридцати в укрытия – сейчас уже залп, бы-ль-ляшко! - и начинает громогласить:
- СОЛДАТЫ! КОМСОМОЛЬЦЫ! ПОДДЕРЖАНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ И ВЫСОЧАЙШЕЙ БОЕГОТОВНОСТИ - НАШ ВКЛАД В ДЕЛО ВЫПОЛНЕНИЯ РЕШЕНИЙ ВТОРОГО ПЛЕНУМА ЦэКа ВээЛКаэСэМ!
Батон слышит эту лабудню. В сердцах бросает руку с флажком долу... А это ж – сигнал! Пацаны, сержанты-командиры машин, работающие дистанционно, не из кабины, а по кабелям пускают электросигнал, жуть, для залпа...
Дюха Жила, кореш комсы, смотрит одним глазом на кореша, бросающего боевые призывы из-под пакета его установки, откуда вот-вот ракетно пальнёт летучий бабах, другим - на Батона, начштаба; жмёт, чисто инстинкт, на кнопу! Бляха! Неначищенная! И в ужасе, не в силах глас пустить, расширенными до семафора глазами бросается спасать комсу-босяка!
Тот видит пылающий из-под каски взор Жилы. Ничего, естественно, не поймёт. Как поймёшь, если «пяточку» только дунули с тем же Дюхой!? Тем более – порыв пропаганды же! Кураж! Но, вишь, чутьём каким-то уловил момент – бросился из-под пакета...
Пламя вылетающих карандашей согревает жопу, спину, затылок. Мордой в броске-прыжке - куда-то к колесу кабины...
Отгрохотало всё. Пылища!
Дюха пулею бросается к машине, туда, где братка валяется, комса...
Тот дымится себе спокойно задницей и панамкой. Как не слетела панамка? Чудо просто. Дымится комса задницей и головным убором. Но! Не обгорел! Не-а! Чудо опять! Видать, «пяточка» сделала своё защитное дело!
Переворачивает Жила комсу к Высям мордою. Ржёт.
- Фули ржёшь, Жила!? Чуть не испарили, нафиг! – Бурчит и кряхтит комса, поднимаясь.
А Жила уззыкается, как первоклашка, чистым таким смехом, звонким!
Сели спинами к колесу ЗИЛовскому. Дюха патрон достал забитый. Пыхнул. Другу передал.
Вздыхают. Хор-р-рошо! Пыль оседает.
А кругом - суета, народ бегает, сваливать готовится.
Батон несётся, пупер, пушку в кулаке зажал, животиком трясёт. Сейчас шмалЬнёт, точно...
Комса подпрыгивает, занимает место под пакетом, под тем же самым, принимает позу греческого оратора, воспаляет взор - ресниц уже нету, бровей нету, как сгорели? Спиной же был ко пламени? Непонятно! - и орёт громовержцем, зажав побелевшими сухими и суровыми ладонями панамку, как кирпич пролетариата:
"СОЛДАТЫ! ОФИЦЕРЫ! КОМСОМОЛЬЦЫ! КОММУНИСТЫ! ПОДДЕРЖАНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ И ВЫСОЧАЙШЕЙ БОЕГОТОВНОСТИ - НАШ ВКЛАД В ДЕЛО ВЫПОЛНЕНИЯ РЕШЕНИЙ ВТОРОГО ПЛЕНУМА ЦэКа ВээЛКаэСэМ..."
И лицом, лицом голым, безбровным, безресничным, как копьём прямо - во встреч батоновскому аллюру...
Батон, как на натянутую, невидимую стальную проволочку налетел. Стопорнулся, пятками подняв пыль с каменистости, сплюнул в сердцах, ну, чего с ними сделаешь:
- По машинам!
***
И упылил дивизион в узость ущелья...
***
- Нифига ж себе - как пацанов раскромсало! Нифига ж себе - как пацанов раскромсало! – Дюху Жилу, как заклинило.
Втянет дым, рукой лихорадной, чёрной, без ногтей поднеся к пережаренной корке губ пяточку, и опять:
- Нифига ж себе - как пацанов раскромсало!
И смотрит куда-то мимо – вроде, на палец свой большой, покоцанный и грязный, а вроде и нет. В космос куда-то…
И не смеётся смехом своим чистым, звонким, как первоклашка!
- Нифига ж себе - как пацанов…
***
Не-а! А Алька не дождалась! Год только продержалась. А потом черканула жизненный стандарт – мол, ты хороший и добрый, но вот, понимаешь, встретила живого и теплого, врать не хочу, поки-поки, милый!
Заламывать в стенаньях не по теме руки не стал, стреляться – тоже. Нафига? Тут само собою, если уж Высям надо, сие произойдёт. Отвечать не стал.
Вот. А месяца за два до отправки на всякий случай просто черканул – типа, возвращаюсь. Как дела? Чего не писала? Я тут, типа, отъезжал, отлучался, адрес почты менял.
Изобразил, что отказное-прощальное письмецо, то самое, не дошло.
Ответ очень быстренько нарисовался. Летучий, брызгучий, искрящийся ответ, с ароматами парфюмными. М-м-м, сказка!
«Ой, как хорошо! Ты нашёлся! А я тебя уж потеряла. Думала о страшном. Возвращайся скорей! Я тебя очень жду!».
Не-а! Даже злиться и ухмыляться не стал. Ну, а чего? Жизнь. Пусть будет уверена, что я не в курсе.
Ведь нужно же, чтобы кто-то ждал. Без этого нельзя. Ни нам, ни им.
***
Встретились.
Защемило.
В её глазах – надежда, боязнь потерять и… вопрос – знает или нет? Получится или всё пропало?
Надежда, да…
***
А Дюха Жила иногда в ночи приходит, смеётся своим звонким и колокольчатым смехом и с хохотом орёт: «Комсомольцы! Поддержание дисциплины и высочайшей боеготовности - наш вклад в дело выполнения решений второго Пленума ЦК ВЛКСМ!»
Потом чернеет, хватает автомат, присаживается на камушочек, каску нахлобучивает, приклад - в землю между колен, ствол упирает чуть выше кадыка, под челюсть, под горло… Чпок! – одиночным…
А Батон держит потом каску с жижей в ней… И орёт: «По машинам!»
***
- Нифига ж себе - как пацанов раскромсало!
***
ЧАСТЬ 4. ХАКИМКА
(2008 г., вошла в книгу автора «Вышел Амфибий на берег», Владивосток, 2009 г.)
***
Там, в раю, за рекой,
Оказался не рай,
Хоть арбузы и плавали мило в речушках…
Там, в краю, за рекой,
Грызли мёртвый сухпай;
Полегли, не обмыв «железяки» во кружках…
***
А тут чё-то к брАтке заглянул, к Хакимке. Посидели, выпили, вспомнили...
Вот.
Вспомнили - вернулись...
Пошкрябало так шершавенько…
...И туман языками...
А я брАтку спрашиваю:
- Ты ждёшь, Хаким, кого ещё?
- Да, - отвечает Хакимка, - Колюня придёт...
- А нафига нам Колюня? Кто такой?
- Да, свой, свой он, не злись! Ну, нет - за речкой не был, конечно... Он из погранцов... Но, тоже - испытал. Наш он!
Вот я чего и вспомнил, шершавенько так, как-то...
Наше оно всё...
***
(мини-пьеска)
Лидер, юный бизнесмен, из сетевых региональных представителей.
Его заместитель. За сорок всяко. Из вояк-дембелей.
- А будет себя фигово вести, мы его накажем, расстреляем, нафиг! - Вещает первый.
- Кто - мы? - Спокойно уточняет второй.
- Ну, я расстреляю! - Первый.
- А ты стрелял вообще... когда-нибудь... в людей..? А в тебя..? - Второй.
- Нет! но..., - Первый.
- Ммммммммм, - пожимая плечами и кивая, молча уходит из офиса второй.
Вздыхает за окном седой, невеликий размером, чуть уставший, невесть откуда взявшийся ястреб, сидящий на проводах...
- ...но! Мы же - лидеры! Мы же всё можем! Мы же сильными... должны же... быть..., - затухает с непонятной слезой, висящей с носопыры, юный управленец...
Вздыхает седой ястреб за окном... Перебитым крылом воина прикрывает глаз... Дождик, что-ли, моросить начинает..?
Расстреляем...
***
А черновики многие, к сожалению, утеряны.
Что-то было поразбросано по письмам родным и друзьям, что-то просто затерялось или выбросилось по молодости и дурости.
Однако ж - интересная вещь: иногда в памяти вдруг всплывают неожиданно строки двадцатилетней давности, о которых, казалось, совсем забыл, и на бумажных носителях их нет вовсе.
Что-то вдруг находится, "неучтённое и позабытое", на кассетах с песнями. Уж и проигрывать их не на чем, кассеты эти.
Вот недавно один из друзей передал концерт, который писали в полевых условиях в 1988 году. И как у него сохранилась кассета? Чудо!
Обнаружил там и пару своих песен...
Чувство такое странное - и как мог о них позабыть?
И не помещал ведь их ни в один из изданных сборников. И музыкально больше не переписывал никогда. И не переигрывал, не перепевал даже нигде.
А там такое...
Самое главное.
Голоса друзей.
Запись полевая, не студийная, конечно.
Многих из пацанов нет уже.
А многих и не видел с тех пор более...
Молодые все такие. Уставшие, но задорные! И с верою в светлое, в будущее…
Весна была тогда.
И не черновики то вовсе были. Чистовики…
Не было на черновики времени.
***
- А нас-то накололи, блин! Разведка нифига не то дала! Мааалюсенький такой караван, говорят, – мешков на десять! Хренульки вам с кипятками! Десять! Если б десять… Тогда б мы их по-лёгкой сделали! А так… - прерывается на отвинчивание крышечки с бутылки Колюня. Молчит.
Гырча с Хакимом выходят на крыльцо покурить. Хакимка домик в частном секторе снимал тогда, на окраине города, у моря, близ железной дороги.
- Их тогда, на том караване, двое осталось из тридцати…
- …
- Но, ничего. Сейчас-то он ничего, отошёл. А поначалу, помню, когда только вернулся, совсем каменный и холодный ходил. Как, бы-ль-ля, патрон запружинистый в ручке штык-ножа. Чуть кто не так глянет или скажет – за кадык и к стене! Хорошо, не посадили.
***
- А я ему – пошёл ты в заднепроходное отверстие, подонок! Ты знаешь, бы-ль-ля, как лоскутками говорить заставляют!? Знаешь!? – орёт уже набравший дозу Хаким, вспоминая своё вступление в партию и каверзно-слащавые вопросики «экзаменаторов» в университете. - Узенькими такими лоскутками, длинненькими! Аккуратненько! Ремешками такими кожистыми!!! Тельник, бы-ль-ля, из тела делают! Такой кровавый тельник!!! В полосочку!? Знаешь!? Не! Не скальпелем! Штык-ножом! В лоскуты! Говорить! Любого…
***
- Не-а! А я отказался с братвой работать! Нахрена мне это надо!? Ты, говорят, бригадиром будешь у нас! Зачем мне это!? Я учиться хочу! Вернусь в Таджикистан! Поступлю в МИД! А чего? Фарси у меня есть! Еще английский! Плюс японский с китайским будут! Нафига мне опять эта бойня!?
- А они!?
- Сам придёшь, говорят!
- Больше не приходили!?
- Да нет. Вон – только что отправил. Сегодня. Пойдём завтра на праздник, - звали! Наши все будут, - уговаривали! Вся десантура… Выпьем, погуляем! Не! Не пойду. Нажраться опять? Морды друг-другу квасить? Только тельник позорить…
***
- А чего у тебя костяшки разбиты? – Колюня.
- Да вчера какая-то жопа спрашивает, а какой Ваш номер, товарищ!? Какой мой номер!? А ты кто такой, подонок, номер мой знать!? – Хакимка. – Я-то помню свой номер, помню, ссссуки!!! Ну, и вот… Не сдержался чуть-чуть.
***
- А я всё-таки к Маше подойду. Хорошая девчонка. – Хаким переходит на лирику, вспоминая о сокурснице: длинноногая такая, приятненькая, свежая, загорелая в самый смак. Попутно накладывает Гырче и Колюне плова из японской рисоварки – работал с делегацией, подарили пять штук; зачем, спрашивается, так много; зато теперь все пять рисоварок у Хакимки полны плова, всегда воткнуты в розетку для перманентного подогрева и находятся в полной боевой готовности к массовому приёму гостей. А то что ж? Только водовкой угощать что-ли? А если Мария придёт всё-таки?
- Да ты чё!? Она ж – модель! – Гырча на выдохе ставит стакашку на столешницу. – Нафига ты ей, такой покоцанный, нужен! Да и младше она.
- Ну и чего!? Я ж чувствую, что она добрая и честная! Да и я - ничего не покоцанный…
***
- А тут впервые у Батона, начштаба, всё получалось! Прямо его день! И всё - в цель! Приободрился! Флажочком отмашку даёт! Для всех БээМок, разбросанных по холмам, отмашку. А я ещё чувствую, что-то не так пойдёт! Что-то не так! Срываться надо было после первого-второго залпа! А начштаба команду не даёт! Машет флажочком и машет для всех батарей! А так же нельзя! Надо – пульнул и слинял! Иначе – капец! Накроют! Хотя, конечно, кому там накрывать? Но… всё-равно: не правильно как-то.
- БээМки? – Хаким.
- Ну, «Грады», да, «двадцать первые»!
- И чего!? – улыбается Хакимка.
- Чувствую, что-то будет не так! А он, Батон, на стульчик раскладной залез, чтоб его флажок все комбаты издалека видели! Светится весь! Удачные попадания, типа! Впервые! Праздник у него! Воодушевление! Стоит на стульчике! Пузо выставил! И стоит, бы-ль-ля, прямо за БээМками. Херакс! Взмахнул! Хорошо, что я, как предвидел, за минуту до этого радиста нашего в окопчике разбудил, он закемарил чуткА, каску сбросил, башка голая. Разбудил. Надевай шлем, - говорю. Как чувствовал. Ну, а Батон – херакс! Флажочком! А стоит-то, фикус с жопой, прямо за пакетами ракетными. А, ты ж знаешь, при залпе крышки эбонитовые вылетают, нафиг! И фигачат в обратную от ракет сторону! Ну, и взмахнул Батон! Пламя! Бабах! И как в замедленном кино, - смотрю из окопа; сам каску тоже нахлобучил, редко надевал, а тут чё-то как-то неуютно без неё стало; смотрю из окопа, - как в замедленном кино: пламя, бабах, ракеты карандашиками падают почти до самой земли, оттуда набирают разгон, уходят за хребет куда-то, а с обратной стороны «пакета» медленно-медленно летит крышка, летит, бьётся о землю – хорошо, что об землю, иначе б вообще трындец! – и так вяло-вяло продолжает путь к Батону. А Батон раздулся весь! Красивый! Стоит, бы-ль-ля, на стульчике! Лыбится, чучело! И крышечка так мягонько ему – шлёп! – по морде!
- Кранты?
- Не! Ничего! Я тоже думал – капец! Ты ж знаешь – бошку крышками легко снести может! Но, тут земля смягчила! Рикошет!
- И чего!?
- Да ничего. Батон, как в кино, медленно валится со стульчика оземь. Катается по камням. Руки к морде прижаты! Думаю, сейчас ко мне повернётся, а из-под пальцев кровяна струйками, как у Павки Корчагина польётся, когда, помнишь, его в атаке на коне звездануло чем-то там. И точно. Батон поднимается. Орёт сквозь ладони туманно и ватно. А меж пальцев, - как сосисочки такие, пухленькие, - кровь фигачит! Кино, бы-ль-ля! А тут, опять же, как в кино, едет прямо перед нами, перед позицией, перед установками нашими «санитарка»-УАЗик. Никогда такого не видел! Откуда взялась!? Чудо прям! Иль кино!? Ну, перевязывают ему всю харю, суют к себе в машину. Он ещё отбрыкивался для порядку. Но таааким довольным отбрыкивался. Видимо понял, что жив, что ничего страшного! Зато - герой! Ранение на позиции! Слава! А главное – возможность слинять на время, отдохнуть! Все ж задёрганные были, сам знаешь, а тут хоть немного передышки… И нам по-легче. Комбат третьей на себя командование взял. Мы хоть слиняли по-лёгкой, позицию сменили. А то накрыли бы нас, на, с Батоном, точно б, на, накрыли.
***
Вот.
Вспомнили - вернулись...
Пошкрябало так шершавенько…
...И туман языками...
***
Там, в раю, за рекой,
Оказался не рай,
Хоть арбузы и плавали мило в речушках…
Там, в краю, за рекой,
Грызли мёртвый сухпай;
Полегли, не обмыв «железяки» во кружках…
***
ЧАСТЬ 5. ШУРИК КОРЖИНСКИЙ
(Ранее публиковалась как «Земля качалась под ногами и струны зубьями рвались», 2008 г.; вошла в книгу автора «Вышел Амфибий на берег», Владивосток, 2009 г.)
..............................Пацанятам, которые в конце
.............................восьмидесятых перекидывались толпами
...............................из-за речки на острова
Не знаю, к чему - но, вспомнил, как на службе срочной создал банду. Вторую уже. Первая была в самом начале, до речки. А это уж вторая - под последние месяцы.
Разъезжали по концертам предновогодним - по школьницам, по друзьям-пограничникам, по геологам, по вертолётчикам, по точкам дежурным, где пацанята поголовно беззубыми были все от того, что воды - йохтум, и приходилось снег топить, а там-то, в снегу горном, минералов не хватало, почему-то, да и с овощами - напряг...
Гитары сами лепили. Струн - хрентус! Не было струн. Из телефонных проводов строгали...
Но, бурно было, весело.
Земля качалась под ногами. Дело было в Тихом Океане, на островах. Там всегда почти качало, даже спиртуган для сего не обязателен был.
Предновогодние концерты, неделю длившиеся, как год по событиям растянулись.
Вечный хмель. Надыбали у верто-летунов - там у них наши, выведенные, тоже были - спиртяги и с собой скрытно возили, спрятав в ящики из-под аппаратуры усилительной.
Вечно струны рвались. В самые неподходящие моменты. Когда соляк вступает и девчура к экзальтации приближается.
Ну, деваться-то некуда. Намастырились быстренько замены производить. В зубы - провода кусок отмеренный. Чик! - ножичком кожурку, обмотку проводную. Хрык! - не вынимая старой струны, вмострячил и - в продолжуху!
Пальцы, блин, мерзнут. В башке - хмель какой-то тяжелый. Но, всё равно - куражно...
А на третий день на кичу засадили. Спалили со спиртягой.
И пошло-поехало. Издевательство. Справедливое, конечно, издевательство - нечего было расслабляться и на глаза неожиданно нагрянувшему замполитству попадаться.
И пошло-поехало издевательство: концерт отыграл - отправляйся на ледяную кичу, на гауптвахту, то есть, и так по кругу. Концерт-кича-концерт-кича.
Пред Новым годом окончательно освободили.
- Пусть пацаны отыграют, да нормально отпразднуют! - зампал гарнизона выдал неожиданно для всех. - Фигли, "афгана" ж! А то - хоен их знает, чего ещё они так же быстро, как струны из проводов, делать умеют...
А сразу по утру второго январиуса в карауле азиатский хлопчик какой-то прикумаренный человек двенадцать положил из первой роты.
Часа полтора пуляли, чтоб его остановить. Тайфун ещё приключился, как назло.
Шурян Коржинский его со своею группой на свет фонарей вытеснил и аккуратненько так - в черепушку положил...
И только вены с жилами из торса торчали вместо башки.
Как струны недочищенные гитарные из тех, из проводов телефонных на концертах Новогодья...
***
Такие вот сложные впечателения...
***
Но, так уж...
***
Строки
и за себя,
и за братку
***
ЧАСТЬ 6. АНДРЮХА, ДЫМЧА И РЫЖИЙ
(ранее публиковалась как «Так все просто, обыденно. И никакого страха», 2007 г.; вошла в книги автора «Красавицы лёгки, братишки суровы», 2007 г., «В излом ракушек», 2008 г., «Вышел Амфибий на берег», Владивосток, 2009 г.)
Как всё бывает просто и обыденно.
И даже на фоне перманентного осколочного, бьющего то в пах, то в коленку страха находятся как-то вдруг, неожиданно, будто бы бризиком в мордашку, светлые мгновенья такого, нет не сладкого, а свежего и с лёгким ароматом морской розы романтического и пацанского настроя;
пацанского настроя на бесбашенную вечность молодости и любви,
на постоянный цветочный танец нежной весны, что, по идее, с дембелем должна явиться и остаться навсегда,
нежной весны с лёгкими прикосновениями ко станам дождавшихся подружек,
нежной весны с её, вроде бы, бессмыленно-затуманенными, простенькими словами ни о чём в раковинки ушек с падающими на них завитушками иль прядями, пахнущими отнюдь не грубой страстью, а чем-то эдаким - вселенским; сутью пахнущими, в общем,
нежной весны с простенькими словами в раковинки, украшенные неброскими серёжками-висючками девчонок, которые писали, капая капУлькою парфюма на страничку, да так, что, открывая конвертик, брАтки практически сознание теряли от запаха и, как тогда казалось, от - исключительно - грёз, нереальных к воплощению…
***
Едем как-то на броне. Едем просто так. По хозяйственным каким-то делам. Всё, вроде бы, спокойно. Да и привычно уже, казалось бы…
Ан, ни-фи-га! Бояться, правда, смысла-то уже особого нет. Но, чего-то вот как-то, не смотря на внешнюю обыденность, на ординарность лиц и движений пацанов, сидящих рядышком, чего-то вот как-то всё не так. И не хватает. И сильно не хватает чего-то. А вокруг всё какое-то каверзное, серое, ожесточённое. Змеючье всё какое-то, поганенькое – и не нападает пока, но, знаешь – есть оно, есть! И о дембеле, что не понятно и обидно, даже не думаешь – чего о нём думать? Торчать в этой заднице ещё, переторчать -карандашей не напасёшься…
И пыльно. И не только в носу пыльно и в горловоде. В душе как-то пыльно что-ли… И мысли какие-то, пусть и не оформленные – чего их оформлять? бессмысленное это и бесперспективное занятие; так, разве что для пОнту – пусть и не оформленные, но, всё-таки, пыльные.
Едем, молчим. «Пердит машина, потряхивая хлопцивь».
Едем, помалкиваем. Во-первых, фигли разговаривать! И так уже напереразговаривались друг с другом. Во-вторых, лень просто. В-третьих, зыркают все по серости вокруг, зыркают… Даже не зевается с просонья… Хотя всё, вроде спокойно и обыденно. И не страшно даже. И не страшно не только от того, что стволики – вот они, лежат себе тихонько, в рученьках, да сбитых, да неэстетичных, да с ноготками почерневшими, да с пальчиками пожелтевшими… Нет. Просто не страшно и всё. Но как-то вот серо и пыльно в груди. И прохладненько. Там же.
Бы-ль-ля, курнуть что-ли..?
Курнул. Отвлёкся.
И тут – по-лёгкому так, так по-простому, да ка-а-ак накатило чего-то. Так по-доброму и с неявной тоской накатило. И захотелось. К морю. Нюхнуть бронзовое плечико. Да сподвигнуть плечико к движенью. Нет, не подумайте – без приставаний всяческих так развратнических и слюняво-похотливых. А побултыхаться вместе в волне. Потом – валяться друг против дружки на песке, смотреть на мокрые прядки над морскими и солнечными глазами, на солёные капельки, скатывающиеся по ланитам, на пупырчатые с радужными бусинками на загаре руки… Помните, как на японских эротических календарях?..
И слова песенки в голову полезли. Под потряхивания. И под напряжённость обыденную. Всё так просто. И записать никак. Обидно – забуду же. Пока вернёмся – почему-то, не смотря на всякие гипотетические и вполне реально-возможные каверзы, верится, что вернёмся на базу – забуду всё, нафиг!
Да, ну и ладно. Забуду, так забуду.
«А ты - такая стройная,
Такая загорелая,
Ласкаемая ветром,
Стоишь на берегу.
Сейчас ты искупаешься,
в воде побултыхаешься.
Я знаю, ты не каешься.
В чём каяться врагу?
Пр.:
А я смогу забыть тебя со временем...
И полюбить другую я смогу...
Мы зря тогда с тобою всё затеяли.
Теперь от той затеи я бегу...
А ты смеялась весело.
И волны пели песни нам.
Ты потихоньку предала
Сейчас все наши дни.
Была ты очень милою,
Прекрасной и любимою.
Тебя я не насиловал,
Когда тушил огни...
А ты - такая стройная,
Прекрасно обнажённая,
В саму себя влюблённая,
Стоишь на берегу.
На берегу молчания...
Любуясь в море чайками...
В тебе души не чаял я...
И от тебя бегу...»
(И.Агафонов, 1987 г., по возвращению вошла в альбом «Компот-вытьё» гр. «Привет» и И.Агафонов, 1990 г., а позже в 2000 и 2001 гг. - в книжечки «Туда. Сюда. Нельзя» и «Буча»).
Ну, вот к чему, казалось бы, такая лабуда в голову лезет? Наверное, потому что от Галки писем уж нет давным… Иль оттого, что к морю тянет? Да, ну и ладно – забуду до вечера…
А серость-то отошла куда-то! И не так уж пыльно…
Дожила песенка в башке до вечера. Записал в блокнотик. Аккордики уже в головушке были. Так что практически тут же и гитарная премьера для пацанов состоялась. Эдакий утяжелённый реггей получился. С некоторым налётом Барыкина Александра, иль Кузьмина Вэ.
Дожила песенка в башке до вечера.
Блин! А Андрюхыч не дожил…
Он в колонне на 131-м, на ЗИЛе шёл, за нами. Третьим или четвертым. Скалу когда огибали, пацаны, сзади шедшие, его видели. Сами обогнули. А его нет. Нас видят. А Андрюху - нет. Куда делся? И мы не отфиксировали. Он и от нас в мёртвой зоне был, ещё не выйдя из-за скалы.
И тихо всё. И обыденно. И спокойно.
А машины нет. И Андрюхи нет.
Нашли, конечно же. Мистики же не бывает. И не бывает так, чтоб его взрывом с перевала швырануло, а никто не услышал.
И всё, как во сне. Как увидели ЗИЛ внизу, как туда ползли, срываясь, как вытаскивали, как …
А мы ведь с ним вместе боксом занимались. На спаррингах я его валил. Не шёл ему бокс. Не шёл. Но, упорно занимался. Как-то на зональных соревнованиях он даже до финала добрался. Мне повезло тогда с соперником – я ж тоже особым талантом не отличался, а тут чемпионом стал, досрочно, ввиду явного преимущества, завершив избиение Андрюхи, товарища по команде.
В ДОСААФовской автошколе на права вместе учились. Не шла ему учеба, не шла. С третьего раза в ГАИ вождение сдал, а теорию – со второго, а на курсах его вообще не хотели до гаишной сдачи допускать. Папа, что-ли, помог тогда.
Потом пути-дорожки разошлись временно.
Но в «учебке» пересеклись вновь. Вот, думаю, запопал Андрюхин! И точно – запопал. Всё у него как-то не шло, не получалось. Хотя и не слабый, вроде, пацан. Плюс заболел – с почками что-ли что-то приключилось. Резали его, резали, тыкали там чего-то, тыкали. Вернули в «учебку». Отцы-командиры от греха подальше, а также с полным пониманием, что ни водителя, ни бойца, ни сержанта из него не получится, выперли его «в войска» досрочно, до истечения срока обучения.
Разошлись, казалось, дорожки в очередной раз. Однако ж не надолго. Все дороги тогда вели в известные края и станы.
Да, в общем-то, и пересеклись-то вновь вовсе накоротке.
Нашли, конечно же, Андрюху. Мистики же не бывает. И не бывает так, чтоб его взрывом с перевала швырануло, а никто не услышал.
Оставили одну версию – уснул за рулём. Бывает. Обыденно так. Всё просто. Вот, не шёл руль к Андрюхе, никак не шёл…
И всё, как во сне. Как увидели ЗИЛ внизу, как туда ползли, срываясь, как вытаскивали, как …
И, что странно, всё время в голове песенка, ещё не рождённая, крутилась: «А ты - такая стройная, такая загорелая, ласкаемая ветром, стоишь на берегу…».
Чё к чему? Чего такое? И никакой связи! И в душе опять серо и пыльно… И безо всякой киношной стрельбы - хре-но-во!!!
А тут, прицепилось же – «А ты - такая стройная, прекрасно обнажённая, в саму себя влюблённая, стоишь на берегу. На берегу молчания... Любуясь в море чайками...».
Защитная реакции психики, скажут умные товарищи… Им виднее.
Такая, бы-ль-ля, обыденность, такая, бы-ль-лин, войнушка…
***
Несколько годин позже. Сидим как-то с пацанами. Чаёк похлёбываем. Покуриваем. Балагурим, шутим ни о чём. Обыденно всё так. По-простому. Ни страха, ни напряжённости.
Стук-стук! – в дверь, не дожидаясь никакого ответа, просовывается стриженая башка Дымчи. Да и сам Дымча тут же, за нею, за головою заходит.
Заходит. Садится у стеночки, почти до «нуля» машинкой подправленным затылком упирается в холодную крашенную казённую стену. Молчит. Смотрит сквозь. Сквозь нас. Сквозь стену напротив.
И все остальные пацаны молчат. Прихлёбывают. Шутки сами собою как-то притихли.
- Чай будешь? - нарушает какую-то серую и пыльную паузу Рыжий Рыцарь и наливает, не смотря на отсутствие ответа от Дымчи.
Сидим.
- Ну, чё? Комиссию прошёл? - кто-то из пацанов, Лёпик что-ли.
- А, ты чё – сомневался? - спокоен, равнодушен и как-то обречен Дымча.
- Да, у них всегда так, - разумно констатирует Рыжий. – Интересуются участливо, мол, имеются ли жалобы? Ты только набираешь в грудь воздуху, чтобы вспомнить о давлении, о ранении, о болях в шее и в колене, а они уже, без паузы – ну, что же, так и напишем: жалоб нет, здоров, годен. Шлёп – штампиком! И свободен! Лети, крылатый!
- Саныч, мне бы оружие получить! – Дымча.
- Ну, конечно - давай после обеда, - туша сигарету, убегает куда-то Саныч.
Сидим. Молчим. Рыжий как-то резковато выдёргивает из пачки сигарету, подкуривает, швыряет зажигалку на стол. Та подпрыгивает в тишине.
- Фссс…Ф-ф-фу-у-у, - дымок в себя, потом в потолок. Сигаретка большим и указательным спрятана внутрь ладони.
Спокойно так. Обыденно. Дохлёбываем чаёк.
- А когда летите? - это Гырча разрядил пыльность и серость тишины.
- Да, послезавтра, - странным взором сквозь реальность реагирует Дымча.
- А, куда? Сказали уже? - бодренько так, но со взглядом, почему-то, куда-то под стол вопрошает Рыжий.
- Куда-куда!? Туда!!! Прикалываешься, что-ли? - безо всякого раздражения мгновенен Дымча.
- Да, нет! Я имею в виду – населенный пункт обозначили уже?
- Да, нет. А ты сам-то где был?
- Да, я был в Ла. Там более-менее нормально. Тихо. Ну, бывает так, конечно… А в целом, ничего – не страшно. Привыкаешь. Это поначалу страшновато! А вот в Мо – фигово; многие пацаны заявы писали, мол, ни за что туда не ездуны, ни за что…
- А… - утвердителен и понимающ, типа, Дымча.
- Надолго? – не вполне в тему, а вернее, не совсем в нюанс момента, встревает Гырча.
Все молчат.
Завариваем в тишине свежий чай. Звякают ложки, размешивая сахарок. Щёлкают зажигалки. Рыжий так швыряет инструмент поджигания, что тот, подпрыгивая по столу, срывается на пол…
В паузе момента размышляю: «Странно, а чего это кличка «Рыжий» прицепилась к Рыцарю? Он же белый весь! Не понятно. Или это он белым Оттуда вернулся? Не помню. Вот же пакость какая! И обыденность. И ведь теперь кажется, что он всегда белым был. Только кличка напоминает.
- Фссс… Ф-ф-фу-у-у, - дымок в себя, потом в потолок. Сигаретка большим и указательным спрятана внутрь ладони.
- Да, не грузись, Дымча! Сначала – страшно. Потом привыкнешь. Ещё и возвращаться не захочешь! Примеров – масса!
- Да, я и не гружусь. Только сомневаюсь, что остаться захочу.
- Не, нормально всё. На рыночек сходишь, овощей-фруктов купишь – хорошо!!! В деревню помню, правда, приехали как-то. Блин, а прямо в центре – группа «бойков» из джунглей, за жрачкой что-ли пришли тоже. Ну, давай, естественно, пулять друг в друга. А у меня это впервые. Но, что характерно! Страха не было! Рванул к какой-то канаве. Споткнулся, бы-ль-ля, за какой-то сучок, мордой – в камни, а поверху так «шмяк-шварк-шмяк» - фонтанчики с камушочками разбитыми. Пронесло! – думаю. Не сразу даже просёк, что нос сломал, падая. Сучок хрЕнов! Наших тогда трое полегло…
- Фссс… Ф-ф-фу-у-у, - дымок в себя, потом в потолок. Сигаретка большим и указательным спрятана внутрь ладони.
- Да, нет! Не грузись, Дымча! – Рыжий возвращается к психологическому морализаторству.
- Да, я и не гружусь, - как-то очень уж спокоен и обычен Дымча.
- Я вот, помню, в этой суете вообще не грузился. Крутился-вертелся, дела завершал, прощался-собирался. Раз – и уже на борту, в самолёте… И тут стало страшно! Как там, думаю, без меня, если что, дочка, жена?
…
- Фссс… Ф-ф-фу-у-у…
- Твоему малОму сколько уже?
- Пять, - Дымча продолжает прошивать стену неподвижным и потерянным взором.
- М-м-м…., - кивая с пониманием, закуривает очередную Рыжий.
- Фссс… Ф-ф-фу-у-у, - дымок в себя, потом в потолок. Сигаретка большим и указательным спрятана внутрь ладони.
- Не, ну нормально вы пацана настраиваете! Нет, чтоб о приятном! О девчонках там, о прелестницах завлекучих средь джунглевых пакостей и всяческих каверз работы... – внедряется психологическим дохтуром Гырча.
- А чё, кстати? Да! С этим, если есть желание, всё в порядке! Филиппинки там классные, да и другие – тож…
Молчим.
- Фссс… Ф-ф-фу-у-у, - дымок в себя, потом в потолок. Сигаретка большим и указательным спрятана внутрь ладони.
Обыденно всё так. В кино по-другому… «Твоему малОму сколько уже»? «Пять». «М-м-м…».
И вспомнил вдруг, опять не к ситуации – «А ты - такая стройная, такая загорелая, ласкаемая ветром, стоишь на берегу…».
Такая вот защитная реакция организма.
Вот такая вот каверза изюма...