Мой поезд, ты меня умчи
В далёкие края.
С тобою вместе помолчим:
Нас двое – ты и я.
Под этот мерный стук колёс
Я вспомню детства мир.
С глазами мокрыми от слёз,
С душой дитя, прими.
Прими меня, какая есть –
Не грешной, не святой.
Позволь на краешек присесть
Твоей земли святой.
Позволь беспечною побыть,
Побегать босиком.
Уйти от всех и всё забыть:
Забыться крепким сном.
Коснуться маминой руки,
Почувствовать тепло.
Такой, какая есть, прими.
АХ! детство… Где оно?
Ура! Мне сегодня девять лет. Уже большая. Я в гостях у бабушки. Их дом как бы поделён на две части – новый дом и старый дом. Все живут в новом, а вот старый – моя вотчина. Как войдёшь, справа – русская печь. Над дверью – палати. Вот какое словечко узнала. Там спала моя мамочка, когда была ещё маленькой девочкой. Я как-то взобралась, полежала немножко. Нет, не понравилось – жестко и неудобно. Как она там спала, не знаю? Вот ткацкий станок, а рядом «старьё». Это, если кто не знает, всякие ненужные в хозяйстве вещи – бабушка мне так объяснила. Их потом режут на маленькие верёвочки и ткут половички. Возле окон стол, а на нём… ПАТЕФОН. Крутанёшь ручку, поставишь зигагулинку с иглой и «Джамайка, Джамайка…». Эх! Веселуха! В гостях у меня две девочки – Аня и Валя. Они сёстры и живут рядом. А вот и Элька нарисовалась. Она старше нас на два года и больно воображулистая. Но пусть будет. Так, места стало маловато; ногой тряпки в сторону. Ой! Что это? Моя нога ударяется обо что- то твёрдое. Вчера такого не было. Раскидываю тряпки… посылка! Вот это да! Мамочка мне ко дню рождения прислала посылку!
- Ух! Спрятали, утаили!
Открываю. Кто-то без меня уже здесь пошастал. Это не то, не то…вот, что я искала – кулёк. Там конфеты, наверное, мои любимые, в фантиках. Закрываю глаза, чтобы порадоваться потом ещё больше…Что такое – конфета? Это мечта. Разворачиваешь фантик – такую хрустящую бумажку, а там - золотинка. Снимаешь и эту красоту, а там – чудо. Это чудо быстренько в рот. Нет, жевать её не надо, а так - из правой щеки в левую, потом обратно язычком перекатываешь, а она тает и тает. Что остаётся на язычке, то и глотаешь. Так на дольше хватает. Блаженство! Но это я отвлеклась. Так и есть кон-фе-ты. Почти мои любимые – батончики, без золотинок, правда, ну, да ладно. Нас четверо. По одной - и « Джамайка, Джамайка…», ещё и ещё по одной и «Джамайка, Джамайка…» Заглянула в кулёк. И чего они так быстро кончаются? Маловато. Нужно на всех поделить по-честному. Это бабушке, эта… эта… ,а вот эта – Юрке. Тут я маленько засомневалась. Юрке годик и так толстенный, не натаскаешься. Зубов у него всего ничего, а от сладкого зубы портятся. Мне мамочка так говорила. Ладно, оставлю на всякий случай. Не дадут ему, я сама съем без всякого огорчения: всё-таки день рожденье. Нам всем досталось ещё по одной. Напрыгавшись от души, упетавшись, решили пойти на речку.
Домой возвращалась к ужину. Стоп. С чего это бабушка стоит на крыльце? Быстренько прокрутила в голове – нет, сегодня я хорошая. Подхожу с опаской поближе, чтобы просклизнуть побыстрее. Вот те раз, хватают за руку. Да что это такое? Опять хворостина и по ногам. Потеряла бдительность. Я как гусыня, прыгая с одной ноги на другую, кричу ей:
- За что? Я ничего не сделала!
- А кто конфеты все съел?
- Я всем оставила! Даже Юрке беззубому!
Не убедила. Хворостина опять поднялась вверх. Взвизгнув, предвидя по какой ноге она пройдётся, с мыслями, дескать, извеняйте, бабуля, но у меня другого выхода нет, укусила. Почувствовав послабление, вырвалась и, отбежав на всякий случай подальше, крикнула со слезами на глазах:
- Это мои конфеты! Это мне мамочка прислала на день рождение!
- Господи! И в кого ты такая уродилась!
- Я - ваша порода! Мне дедушка говорил!
- Вот тебе и праздник, - думала я.
Убегаю в своё укромное место - в сарай. Обидно. Небось, уже трескают мои конфеты. Улеглась на сено. Мечтаю. Вот умру от голода… . Представила, как будут хоронить. Оденут в новое платье, туфельки, веночки там всякие из дохлых цветов. Все рыдают. Такая молодая и вот те раз – скоропостиженно. Плакальщицу пригласят, от её причитаний ещё больше все зарыдают. А я подсматривать буду, кто убивается больше по мне; умерла-то я не взаправду. И что- то так мне себя жалко стало и в животе кишка с кишкою говорит – есть просит, пойду- ка я к соседям, вдруг повезёт. Не -а, не повезёт. Никогда к столу не пригласят. Сами едят, а я у порога на лавке сижу. Что же придумать? Нарисовала себе слюнями слёзы и постучалась в дверь. Молчание; конечно, ужинают. Тут не дождёшься, когда дверь откроют. Нужно самой проявлять инициативу. Вхожу и вся такая горестная, похороны ещё перед глазами.
- Что такое? Что случилось?
Я вспомнила, что конфеты ела ни я одна, а Анька и Валька – вон за столом восседают, а я одна отдувайся и слёзы полились ручьями.
- Выгнали меня и даже не покормили. Сказали рот лишний. А у меня сегодня день рожденье.
Вот это новость. Девка приехала на подкормку, а тут такое. Радио в деревне работает только по вечерам. Песни всякие, новости городские. А деревенских новостей мало. А это новость так новость. Завтра вся деревня будет знать, что мне чуть ли не милостыньку придётся просить, наступит день, когда и в няньки идти за кусок хлеба.
- Ну, иди-ко к столу.
Для приличия ещё пару раз всхлипнула, размазывая слёзы по щекам. Как вкусно пахнет! Что это там такое? Ух, ты! Мясо. Вот - буржуины. Что ещё? Картошечка. А это повидло. Стало быть, к чаю. Вот подвезло, так подвезло. Отужинав, я рассказала как бабушка била меня нещадно. Про конфеты умолчала, за что увидела полные преданности и благодарные взгляды подружек. Своим рассказом дополнила утренние деревенские новости и с чистой совестью, с чувством выполненного долга, я пошла в свою сарайку. Там меня никто не достанет. Утром, проснувшись, побежала в детский сад прямо на кухню. Я там частенько ошиваюсь. Там всегда что-нибудь вкусненькое дадут. Все уже знали о моём несчастном положении и для дополнения своих знаний и из сожаления к сиротинушке, накормили меня вкуснейшими блинчиками, которые жарились к завтраку детишкам. Я с гордостью их уплетала, не испытывая мук совести, запивая сладким чаем. Два стакана. Теперь можно и на гулянку. Это на речку.
А вот явилась, не запылилась моя двоюродная сестрица Галька и прямиком ко мне. Ну, ты посмотри. Опять ест песок. Она младше меня на пять лет. Меня всё время заставляют за ней приглядывать, чтобы не ела она его. Я её уже отвела за ручей, разгребла ямку и показала, что там песочек чистенький. Хочешь беленький, хочешь жёлтенький. Ешь, сколько влезет. Чего на дороге его собирать? Перед людьми стыдно, а там никто не видит и мне не влетит за недосмотр. И чтоб водичку потом попила или рот помыла.
- Тебя бабушка зовёт.
Шепелявит. Это ещё и от песка. Такое ощущение, что сено жуёт.
- Не пойду. Опять драться будет.
- Не -а. Подарок тебе там.
- Подарок? Ладно.
Делаю вид, что мне всё равно. Эдак степенно – детишки все в курсе, уже приглашали на обеды и ужины – пошла для воссоединения с семьёй.
- Вхожу в дом. Бабушка ждёт, улыбается, а на столе ботинки. Красные – красные. Мечта моего детства. После куклы и резиновых сапог, конечно. Я забыла про всё – и про смерть свою и про хворостину. Подбежала к бабушке, обхватила её за шею руками и ну целовать.
- Да, отчипись ты, смола.
- Ни у кого нет таких красивых ботиночек. Бабушка, я больше не буду. Я всегда буду делить поровну.
- Да ладно ужо.
Бабушка, когда волнуется, начинает говорить странными словами. Сейчас она волновалась.
- Только не говори, что не кормим тебя, а то на деревню выйтить нельзя. Глаза не знашь куда девать.
- Хорошо! Я сегодня всем расскажу, какие мне ты ботиночки подарила. Пусть порадуются, -
Крикнула я, убегая, чтобы побыстрее похвастаться обновой.
P.S. Прошло много лет. Очень много.
Я опять приехала в эту деревушку. С чувством трепетной нежности и грусти я подъезжала к месту, где мне было хорошо и сладостно. Некогда крепкие, наполненные детским смехом, непривычным для маленькой городской девочки бытом дома, встретили меня потухшими окнами. Их стать из крепкой, уверенной превратилась в старческую неуклюжесть. И такая боль в душе к этому доброму милому моему детству в душе! Моё детство… Это, когда идёшь по скошенной траве и чувствуешь, что земля впивается в твои пятки, отдаваясь нестерпимой болью в каждой твоей клеточке, и ты прыгаешь с одной ноги на другую, прихрамывая. А ещё лучше - тянешь их, будто идёшь по лыжне. Это, когда шлёпаешь по лужам, опрокидывая лицо вверх и задыхаешься восторгом от небесной благодати, вихляясь и повизгивая. Где оно? А я знаю - где. Оно до сих пор живет в моём сердце. Это там меня любили и берегли, это там формировался мой характер. Я всё ещё там – в своём детстве.