МОСКВА – ПЕТРЕБУРГ
Но почему же, возникает вопрос, вся эта подготовительная деятельность происходила в Петербурге, тогда как Снегирев, для которого она предназначалась, жил в Москве и был преподавателем (а впоследствии – профессором) Московского университета? Можно, по крайней мере, констатировать, что этот географический парадокс – не случайность, а закономерность. Снегирев был первопроходцем и другой научной тематики – изучения так называемых “лубочных” или “народных картинок”. Принято считать, что он же впервые применил и сам термин для обозначения народной гравюры на дереве. Оглядываясь на историю толкования и применения этого термина, современный автор отмечает: “можно было бы согласиться с утверждением тех исследователей, которые считают, что наименование «лубочные» для картинок изобрел И.М.Снегирев […] До работ И.М.Снегирева название «лубочные картинки» не встречается; его не обнаружил ни Д.А.Ровинский, специально интересовавшийся этим вопросом, ни многие другие исследователи […] Поэтому можно согласиться с мыслью, что ученый выдумал его” (Хромов О.Р. Русская лубочная книга ХVII-ХIХ веков. М., 1998. С.37-39).
В действительности, это не совсем верно. Снегирев, безусловно, утвердил это выражение в качестве общепринятого термина; ему же принадлежит ряд шуточных истолкований его этимологии, которые потом с полной серьезностью обсуждали исследователи русского лубка. Однако впервые это выражение применительно к народной гравюре появляется вовсе не у Снегирева. Причина того, что этот случай словоупотребления до сих пор не был установлен, – бессознательная замкнутость круга источников, в которых его искали, априорными представлениями. В самом деле, трудно было предположить, что образцом для фольклористической терминологии Снегирева послужат… военные мемуары!
Теперь-то, в обратной перспективе, такая среда возникновения термина кажется сама собой разумеющейся: помимо того, что лубочные картинки вообще были тесно связаны с событиями текущей истории, являясь своего рода наглядными репортажами (см.: Осповат А.Л. Из комментария к “Капитанской дочке”: лубочные картинки // Пушкинская конференция в Стэнфорде. 1999: Материалы и исследования. М., 2001), они приобрели особое значение как раз в эпоху Отечественной войны 1812 года. Еще Снегирев указывал: “В каррикатурах на Французскую войну 1812 года отзывается дух народный, к которому подделались Теребенева произведения в этом роде. В них смешное соединено с ужасным и даже отвратительным, особливо в изображениях гибельного бедствия [sic!] Французов из России: полунагие, или в священнических ризах, в сарафанах, в женских сапогах, окоченевшие от холода и истомленные от голода, они пожирают падаль, ворон и мертвых собратий” (Снегирев И.М. Лубочные картинки // Москвитянин, 1841, № 5. С.152). О политических карикатурах Теребенева писал и упомянутый О.Р.Хромовым Д.А.Ровинский: Русские народные картинки. Спб., 1881. Т.2. С.153-175; Т.4. С.419-421; Т.5. С.292.
ВКЛАД РУССКОГО ОФИЦЕРА
Сегодня, когда наши представления о роли петербургского журнала в культурном процессе пушкинской эпохи претерпевают изменения (помимо названых выше работ В.Н.Турбина, см. соответствующие главы в кн.: Проскурин О.А. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000), уже нет ничего невероятного в том, что выражение “лубочные изображения” появилось на страницах журнала “Благонамеренный”. В 1818 году здесь публиковались отрывки из “Записок русского офицера” давнего литературного сотрудника издателя журнала А.Ф.Раевского (он печатал первые свои произведения в журнале Измайлова и Бенитцкого “Цветник”). В одной из опубликованных глав автор мемуаров рассуждает о “нравственной пользе […] ЛУБОЧНЫХ ИЗОБРАЖЕНИЙ Страшного Суда, которыми изобиловал прежде в Москве Спасский мост” (Любек – Герцогство Голштинское: Из Записок Русского Офицера. А.Раевский // Благонамеренный, 1818, ч.1, № 3. С.333-334).
В измененной редакции это рассуждение вошло в кн.: Раевский А.Ф. Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов. Ч.2. М., 1822. С.23-24. Раевский приводит в параллель русским лубочным изображениям Страшного суда позднесредневековый западноевропейский изобразительный сюжет “Пляски смерти”; интересно отметить, что этот сюжет присутствует и на страницах “Цветника” 1809-1810 гг., рядом с его ранними произведениями и стихотворением “Цахарис в чужой могиле”: и в подражании басне Геллерта “Нежная жена”, и в басне И.А.Крылова “Крестьянин и смерть” (Цветник, 1809, ч.2, № 5; 1810, ч.7, № 9).
Цитировавшийся нами современный исследователь народной гравюры справедливо указывает, что “определение «лубочный» […] в литературе XVIII – начала XIX века имело оценочное значение грубого, неискусного, неказистого” (Хромов О.Р. Ук. соч. С.41). В статье Раевского этот эпитет применен к типичному сюжету народной гравюры “Страшный суд”: следующий шаг сделал Снегирев, устранив оценочность значения и превратив выражение “лубочные картинки” в научный термин. В Петербурге же, в журнале П.П.Свиньина “Отечественные записки” в 1822 году состоится и первая публикация Снегирева по этой теме. Попытки обнародовать ее в московском Обществе любителей российской словесности, по-видимому, первоначально успеха не имели, и на помощь Снегиреву пришли единомышленники-петербуржцы (Русская народная галлерея, или лубочные картинки. [Подп.:] Сн. [Послесл. П.П.Свиньина] // Отечественные записки, 1822, ч.12, №30).
Уже после этой публикации другая работа Снегирева по этой теме вышла в Москве (О простонародных изображениях. Ив.Сн-въ // Сочинения в прозе и стихах: Труды ОЛРС при Императорском Московском университете, 1824, ч.4, кн.10), но Снегирев впоследствии рассказывал, что даже тогда его работа с трудом была допущена к публикации на заседании ОЛРС и, по настоянию московских коллег, пришлось снять употребление нового термина – видимо показавшегося чересчур просторечным для “научного” словоупотребления! (Снегирев И.М. Лубочные картинки русского народа в московском мире. М., 1861. С.1). В 1830-е годы термин, предложенный Снегиревым в одной-единственной незначительной публикации десятилетней давности… был уже широко принят русскими писателями (А.С.Пушкин, К.П.Масальский, И.И.Лажечников, Ф.В.Булгарин, П.П.Ершов и др.).
Из Петербурга, а именно со страниц журнала “Благонамеренный”, таким образом, шли первые импульсы двух магистральных направлений его исследований: лубочных картинок и народных праздников. Их взаимосвязь отражена на страницах журнала 1821 года, где переделка анекдота Кука, с упоминанием в примечании о праздновании Семика, входит в одну “дилогию” с рассказом “Счастливое падение”, основанным, как мы уже отмечали, на распространенном сюжете русского лубка и книжной миниатюры (“Притча об инороге”). То, что на страницах журнала обнаруживаются зачатки проблематики как “лубочных картинок”, так и “убогих домов”, говорит о том, что выращивание будущего русской фольклористики велось здесь сознательно и целенаправленно.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2009/02/20/278 .