СЛЕДЫ МЯТЕЛИ…
Черновик пушкинской повести показывает, что журнальный анекдот 1821 года явился своего рода “партитурой”, по которой была разыграна кульминационная сцена “Гробовщика”. По мере нарастания повествовательной ткани словесные элементы этой исходной партитуры, как строительные леса, за ненадобностью извлекались из текста.
В анекдоте Д.Кука апокалиптический сюжет восстания мертвецов переплетается с мотивами другой пушкинской повести. Бегство жениха и невесты из дома, с неожиданной, непредсказуемой развязкой – известно нам по “Мятели”. В пересказе “Благонамеренного” эта общая сюжетная схема приобретает уже конкретные черты ее будущей реализации в “болдинской” повести. Автор анекдота ДЕЛАЕТ ПОБЕГ СВОЕЙ ГЕРОИНИ НЕЗАМЕЧЕННЫМ, так же как сделан незамеченным побег В ПОВЕСТИ ПУШКИНА: “Брагин, с спутницею своею, благополучно прибыл в Москву. Крестьяне довезли их до самого дома, у которого ворота оставались незапертыми. Хозяева спали спокойно и уже утром узнали от виноватой, что с нею случилось”. На этом сюжетном решении, намеченном еще в 1821 году, построена знаменитая развязка побега Марьи Гавриловны в повести Пушкина: “Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается.
А ничего”.
То же самое повествовательное решение, впрочем, созревало еще в давнем романе Измайлова. Полезно сравнить соответствующие сцены романа и пушкинской повести:
“ЕВГЕНИЙ”: “…г-жа Негодяева, проснувшись по обыкновению в десять утра, спросила у пришедшей к ней на зов колокольчика женщины, встала ли Дунюшка? Та отвечала ей, что не знает. Г-жа Негодяева, надевши на себя спокойное дезабилье, пошла в комнату, где она всегда разливала поутру чай, села за столик, на котором уже был поставлен кипящий самовар, и послала лакея к г. ле-Пандарду спросить его, где ему угодно пить чай, у ней, или у себя в комнате. Посланный возвратился и докладывает ей, что его нет дома. Без всякого горестного предчувствования, пьет она чай с своим мужем и сыном. Наконец, бьет одиннадцать…” (Ч.1, кн.1, гл.V)
“МЯТЕЛЬ”: “Старики проснулись и вышли в гостиную. Гаврила Гаврилович в колпаке и байковой куртке, Прасковья Петровна в шлафроке на вате. Подали самовар и Гаврила Гаврилович послал девчонку узнать от Марьи Гавриловны, каково ее здоровье и как она почивала. Девчонка воротилась, объявляя, что барышня-де почивала дурно, но что ей-де теперь легче, и что она-де сей час придет в гостиную”.
Срв., в особенности, утрированное повторение частицы: “почивала-де… ей-де… она-де...”: оно явно передразнивает форму имени персонажа Измайлова: “ле-Пандард”! А также обратим внимание на игру Пушкина с лексическим оформлением окончания этого эпизода в измайловском романе: “пьет она ЧАЙ с своим мужем и сыном…” – и в пушкинской повести: “она-де СЕЙ ЧАС придет в гостиную…” Игра строится на сходстве трех слов, в двух из которых у Пушкина – содержится то же слово, что и у Измайлова: чай – ...й ча... Но и у Измайлова, в свою очередь, – тоже есть... ЧАС: “Наконец, бьет одиннадцать...”
Повествователь как бы останавливает время и дает преступным героям романа возможность одуматься и вернуться обратно. Но они не воспользовались этой возможностью. Любопытно видеть, как по мере литературной преемственности в произведениях изглаживаются всякие последствия заблуждений героев. У Измайлова побег в конце концов обнаруживают сами ограбленные; в журнале 1821 года хозяевам признаётся в своем проступке сбежавшая горничная, хотя она имела возможность все утаить (“хозяева… узнали от виноватой, что с нею случилось”); наконец, у Пушкина вообще никто ни о чем не узнаёт до появления Бурмина. Срв., однако, и у него остаточный след варианта развязки журнального анекдота: “Но Марья Гавриловна САМА, в беспрестанном бреду, ВЫСКАЗЫВАЛА СВОЮ ТАЙНУ”.
…МЯТЕЛЬ ЗАМЕТАЕТ СЛЕДЫ
Действие анекдота “Благонамеренного”, как сообщается в первых его, стихотворных строках, происходит “зимой” (“Однажды ночью, и зимой...”). Время действия перешло в журнальный вариант из английского источника, но у Кука время года нужно было, во-первых, для того, чтобы мотивировать, как герой попал не домой, а на кладбище, а во-вторых, из-за зимней стужи он замерзал, действительно уподоблялся “мертвецу”, чтобы потом правдоподобно “воскреснуть” (“Сей случай оказался очень счастливым для них обоих – ведь... бедный человек, весьма вероятно, замерз бы насмерть”). Все эти мотивировки журнальным автором были ликвидированы почти полностью, едва-едва дав о себе знать лишь во второй части рассказа (“Добрые крестьяне положили того и другого на свои возы, и закрыв сверху сеном, сколько для тепла, столько и для предосторожности”).
В английском анекдоте, с его серьезным, а не игровым, как у “Благонамеренного”, отношением к русской зиме, намечается и заглавный мотив пушкинской повести. Завязка у Кука вызвана тем, что герой “не был в состоянии преодолеть холод и необыкновенные снежные заносы (not beeng able to weather the cold, and an extraordinary drift of snow)”. Следовательно, и здесь поработала та же “мятель”. В пушкинской повести, как и у Кука, именно она явится главной причиной событий, помешавших героине обвенчаться с первым ее женихом.
Повторяется в “болдинских” повестях Пушкина и ИЕРАРХИЯ рассказчиков, выстроенная Джоном Куком: анекдот поведала тому некая безымянная “знатная дама”, которая сама не имеет отношения к описываемым событиям, но слышала о них от своей “родственницы”. Аналогично этому у Пушкина повесть “Мятель” рассказывает Ивану (=Джону!) Петровичу Белкину некая “девица К. и Т.”, не принимающая никакого участия в действии (фрейлина императрицы графиня Катерина Федоровна Тизенгаузен – тоже “знатная петербургская дама”! – по предположению А.Глассе, в ее ст.: Из чего сделалась “Метель” Пушкина // Новое литературное обозрение, № 14, 1995. С.99-100). В повести “Станционный смотритель” путешествующий по казенной надобности “титулярный советник А.Г.Н.” и вовсе уподобляется англичанину Д.Куку, путешествующему (в Персию) по надобностям русской службы, в которой он состоит.
Таким образом, Пушкину, в его работе над литературным источником повести “Гробовщик”, необходимо было отделить сюжетные мотивы “Метели” от апокалиптического происшествия на “убогом дому” и сочинить новую историю, которая послужила бы мотивировкой кульминационной сцены английского анекдота. Пять лет спустя книга “Доктора Кука” вновь оказалась у Пушкина, и он имел возможность проверить, как ему удалось справиться с этой литературной задачей.
Вернуться в начало: http://www.proza.ru/2009/02/14/271 .
Дополнение: http://www.proza.ru/diary/alekseiju/2010-01-21 .