Сегодня он решил умереть.
Это решение показалось ему столько простым и естественным, что он даже вздрогнул от изумления, что подобный выход не пришел ему в голову раньше. Конечно же! Просто потрясающе! Смерть – это уникальная и универсальная панацея. Ото всего. Ото всех болезней и горестей.
Он решил умереть.
В невероятном возбуждении он встал и заходил по квартире, меряя свое однокомнатное жилище шагами. Смерть! Это гениально.
Он вновь сел.
Умирать просто так было скучно и некрасиво. Нужно для начала хотя бы навести порядок в квартире.
И попрощаться со всеми, кто его знал. Как-то нехорошо иначе получится.
Раздарить нуждающимся те вещи, которые ему уже будут совершенно не нужны, а кому-то еще могут пригодиться. Правда, таких вещей оказалось совсем немного – старенький, рябящий «Рубин», деньги, которые, возможно, ему придется потратить на то, чтобы умереть, холодильник, микроволновая печь и отцовские часы. Правда, он всегда хотел, чтобы его похоронили именно с ними. Да, пожалуй, часы придется оставить.
Волнуясь и то и дело откидывая со лба длинные волосы, грязные от выступившего пота, он сел за стол и достал общую тетрадь. Это будет дневник его смерти.
Он провел за составлением дневника всю ночь и исписал почти всю тетрадь. В дневнике оказалось 100 подробных пунктов с подпунктами. Сотый он добавил для ровного счета, и тот выглядел как «выпить яд».
После многочасового размышления он пришел к тому, что этот способ смерти будет самым изящным. В нем всегда была какая-то особая, почти женская тяга к красивым сценам.
Выполнение всех пунктов должно было занять 20 дней. Первый – «создать дневник смерти, коим и является данная тетрадь» - был уже выполнен. Предпоследний: «заполнить последнюю страницу Дневника предсмертной запиской» предстояло обдумывать все 20 дней. Равно как и выполнять второй, самый дорогой и любимый: «Создать бессмертный шедевр».
Потому что умирать просто так было скучно и некрасиво. А родить сына или построить дом он все равно бы уже вряд ли успел. Дерево затерялось бы среди миллионов остальных.
А его шедевр пережил бы века.
И все вокруг еще горько пожалели бы, что задавили его долгами, презрением и непониманием.
Закрыв Дневник, он лег спать, и неожиданно раскаялся в том, что взял тот кредит в банке два года назад. Отдавать было нечем, сумма долга достигла астрономических вершин, помочь ему никто не мог, и ему пришлось уволиться с работы, чтобы кредиторы его не разыскали. А еще он очень боялся, что болен СПИДом после ночи с одной сомнительной девицей. Еще больше он боялся пройти обследование и узнать правду. Но он обманет судьбу. Он умрет не тогда, когда захочет этого она, а тогда, когда он сам это решит.
Именно поэтому он и решил в тот день умереть.
………………………………………………………………………………
Следующую неделю он провел запертым в квартире, тщательно прочесывая ее небольшую площадь сантиметр за сантиметром и пристально разглядывая каждую найденную вещь. Его детские игрушки, с которыми связано столько светлых воспоминаний – думали ли его родители, покупая этих забавных зверят, что сын возьмет их в последний раз в руки за пару недель до самоубийства! Мамин хрусталь. Фотографии семейных и корпоративных праздников. Забытая мелочевка, принадлежавшая его бывшим женщинам. И обручальное кольцо, которое швырнула ему в лицо его жена перед тем, как уйти. Старые носки за диваном. Пепел сигарет в горшке одинокого кактуса, продолжавшего расти назло всем врагам, оставленный во время шумных дружеских попоек и месячной депрессии после ухода жены. Книга, затертая до дыр, которую он прочитал впервые в седьмом классе и с тех пор перечитывал бесчисленное количество раз, бесконечно находя в ней скрытые смыслы. И много, много, много всего…
Игрушки и книгу он отдал в детский дом; «Рубин», холодильник и микроволновку – пожертвовал глухому ветерану с первого этажа, посмотрев в один из вечеров с невероятным наслаждением «Новости» и свой любимый сериал про тяжелые милицейские будни в последний раз. Как раз шла финальная серия. Он был необычайно рад, что узнал перед смертью, чем все закончилось.
Ветеран тоже был рад. И чрезвычайно удивлен.
Таким образом, через неделю после его решения он как бы наполовину умер в первый раз, лишившись в миг всех своих воспоминаний. Всей прошлой жизни.
Теперь его квартира больше напоминала разоренную пещеру первобытных племен: только белые стены и пустые, нереально чистые рассохшиеся шкафы. Посередине кухни – стол и один-единственный стул. Кровать, застеленная по-армейски.
Кактус переехал к пенсионерке, которая была его соседкой сверху. Она была страстной собирательницей суккулентов, как и ее шестнадцатилетняя внучка. Обе визжали от восторга и благодарили. Кажется, кактус оказался редким.
Он заставил себя отказаться от всего. От самого дорогого, от чего не смог бы отказаться ни один человек, у которого еще была хотя бы малейшая надежда на жизнь.
До его смерти оставалось 13 дней. Потрясающее число. Он вычеркнул в Дневнике почти 50 пунктов.
Не спал всю ночь перед 13 днем. Курил. Считал звезды из окна. Сидел на подоконнике. Зачем-то поднялся на лифте на последний этаж своего дома, где никогда до этого не был, хотя жил здесь с самого детства, и спустился пешком обратно, до первого этажа, оказавшись на 4, 3 и 2, где бывал в последний раз только во время поломок лифта, да и то очень давно и не глядя по сторонам.
Странное дело. Жизнь, если не бояться следующего дня и знать, что всему суждено закончиться очень скоро, в уже определенный день, не раньше и не позже, а когда этого хочется именно тебе, может преподнести множество мелких, но чертовски приятных сюрпризов.
………………………………………………………………………………....
Со связями с жизнью было покончено. Все воспоминания отправлены в утиль при помощи напряженной работы мысли.
Пришла пора приниматься за Шедевр.
Он думал об этом весь тринадцатый день, гуляя по улицам и вдыхая аромат дождя. Осень… он даже не думал, что осень может быть столь прекрасной. Удивительное дело, как много существует людей, отягощенных ужасом смерти, которае может придти, когда заблагорассудится ЕЙ, а не им, истинным владельцам своей жизни. Как их много, и как они несчастны! Они устают в итоге думать о том, что в их жизни прекрасного, опускают головы и несутся вперед, к смерти, быстрее, лишь бы не тянулась мучительная агония. И свято верят в то же время, что проживают чрезвычайно бурную и насыщенную жизнь, забывая даже о том, как пахнет улица, ведущая на их работу.
Удивительно.
Он долго гулял, пока не спустилась ночь. Он уже решил для себя, что в оставшиеся 12 дней будет заходить в разные аптеки города и покупать по одной упаковке лекарства, которым потом и отравится. Во-первых, чтобы не вызывать подозрений в последний день (и, следовательно, чтобы его план не сорвался в самый ответственный момент), а, во-вторых, потому что это красиво и не скучно. А когда настанет тот самый День, он купит на все оставшиеся у него деньги самого дорогого вина в супермаркете, необычайной, роскошной закуски – истинных деликатесов! – и проведет вечер, любуясь своим Шедевром и думая о жизни, которая благодаря последним 20 дням прошла совсем не бездарно. А потом, одну за одной, запивая остатками вина, он сожрет все таблетки из двенадцати пачек. Когда спасти его уже будет невозможно, он позвонит соседу напротив, ляжет в постель и заснет теплым сном. Навсегда.
Это будет очень красиво и уютно. Ему внезапно захотелось, чтобы День наступил как можно скорее. Сосед напротив ужасный капуша, он не успеет его спасти, но найдет у кровати Дневник и прощальную записку. Кстати, нужно ее еще придумать. Она должна быть очень изящной. Очень.
Внезапно он остановился. Высоко над ним, в доме старой постройки, мягко горело окно. В окне появилась Она.
Он наблюдал за ней часов до трех ночи, пока она не встала из-за компьютера и, потянувшись, не легла спать, выключив свет. Теперь самый молящий взгляд не мог растопить ледяного равнодушия окна, чтобы он смог увидеть еще хоть что-то.
Всю следующую неделю с наступлением первых сумерек на этой улице появлялась неизменная статичная картина: звонко-желтый прямоугольник окна с теплым светом. Темный силуэт мужчины, который смотрит в него, высоко задрав голову и придавив серебристо-серый с золотыми жилами мокрый асфальт большими ступнями. В окне появляется девушка. Мужчина нервно сглатывает и стоит в такой позе долгие часы, пока это окно не гаснет. Всегда – последнее. Девушка брала работу на дом, которую выполняла по ночам.
Он уже решил, что его шедевром станет Она.
…………………………………………………………………………………
У него оставалось 5 дней. Катастрофически маленький срок. Всю предыдущую неделю он думал о том, в какую форму облачит свой Шедевр. Придумал за 10 дней от конца. Днями и ночами, после того, как погасало окно, он лихорадочно работал.
Он писал грандиозный роман.
Работа захватила его до такой степени, что он почти перестал спать и есть. Он даже дышал с перебоями. Если бы он бросил на свою писанину беспристрастный взгляд, он бы понял, что его роман менее чем любительского уровня, хуже любительского уровня. Но ему некогда было перечитывать созданное. Он должен был сделать это за день до Дня. Перечитать, отредактировать, написать посвящение и завещание: сообщить о Шедевре Ей и опубликовать во что бы то ни стало.
Он не особенно задумывался над тем, кто будет этим заниматься и кому вообще может понадобиться труд всей его жизни.
Он писал по 40 страниц в день. Он научился невероятно быстро печатать. Он носил ноутбук с собой повсюду. Записывал любые спонтанно возникшие мысли. Единственной линией повествования была Ее жизнь – такая, какой он ее себе выдумал. И его чувства. Пожалуй, это была единственная ценность, заключенная в рукописи. Чувства истинного самоубийцы за несколько дней до смерти.
Пять дней. А он не успел сказать о ней так много! Он даже не успел создать Ее портрет таким, чтобы все поняли, насколько Она прекрасна.
Портрет занял десять страниц, повторяющихся и разбросанных по всему произведению.
Она была великолепна. Она каждый раз казалась ему другой, но никогда – менее привлекательной.
Она была совсем молоденькой, лет 18, он – гораздо старше Нее.
И это не мешало любить ему Ее так, как любят только святые. Его фантазия и любовь многажды разбивали окно между ними, чтобы его душа могла залететь к Ее и сочетаться с Ней небесным браком. Его любовь была Вечной. Предсмертной агонией.
Раем для приговоренного спуститься в ад.
Он боготворил и ненавидел это Окно. Он готов был молиться на него, когда в нем, желтом и теплом, появлялся Ее лик, и готов был изрыгать самые страшные проклятья, когда оно замерзало холодной равнодушной ртутью, отделяя Ее он Него.
В своем Романе он называл себя Он.
За четыре дня он столкнулся с ней на улице. Он оторопел до такой степени, что не смог и шевельнутся. Ее Запах, божественный, волшебный, запах Богородицы и Афродиты, запах долин и взгорий, цветов и дождя, захватил его с головой. Ее Волосы коснулись его лица. Ее Кожа случайно вошла в контакт с его. Ее Энергия залила его сверху донизу.
Он умер во второй раз – на этот раз от наслаждения.
Она испуганно обернулась на него и быстро пошла дальше, явно посчитав, что этот мужик, неровно обросший многодневной щетиной и вытаращившийся на нее блеклыми глазами, натуральный псих. Она не знала, что он не брился только из-за того, что был поглощен работой над Ею. Вернее, над его Шедевром.
Этим вечером в Окне Она появилась не одна. С Ней был молодой человек. Они смеялись и целовались.
Он возненавидел этого мальчишку.
Потом Она задернула шторы.
Он… догадался.
…………………………………………………………………………………………
Он все равно пришел туда на следующий день. Он не мог без Нее. Он любил Ее, даже если Она любила другого.
Он готов был даже к тому, чтобы сегодня она не задергивала штор, когда Тот придет.
Сегодня он должен был дописать последнюю главу.
Завтра он должен был отредактировать Шедевр. Доделать последние дела.
Послезавтра – выпить вино и умереть.
Он был взволнован и счастлив. Осталось совсем недолго.
Тот снова пришел. Она явно была не в духе.
Она и Тот стали ругаться. Кажется, Тот собирался ее бросить.
Урод! Идиот! Придурок!
Он был готов ворваться в Ее квартиру, влететь прямо в окно и разорвать этого выродка на куски. Эта мразь не имела права даже смотреть на Нее, а причиняла Ей такую боль!
Она подошла к окну и, закрыв лицо руками, заплакала. Потом, утирая нос, что-то начала тихо говорить. Тот кинул ей платок. Она, с неохотой приняв его, начала складывать платочек, вертеть его, стирать слезы с лица. Кажется, Ею овладевало все большее возбуждение. Она говорила все громче, губы шевелились все быстрее. Нужно было напрячь слух, отказаться от всего внешнего мира, и тогда он мог даже различить отдельные слова.
Она все не поворачивалась к Тому, стоя к нему спиной, но ее лицо приобретало все большую озлобленность, а обвинения явно становились все жестче. Наконец, набрав в грудь побольше воздуха, Она сказала Тому что-то, что заставило его впасть в неконтролируемый гнев.
Тот схватил со стола огромную металлическую вазу и что было сил швырнул в Нее.
Она увернулась и посмотрела на Того расширившимися от ужаса глазами.
Он бросился к ней, ближе, ближе к окну, чтобы наказать Того Урода.
Ваза пролетела мимо Нее и врезалась в окно.
Раздался оглушительный звон.
Он стоял внизу, под окном, высоко задрав голову.
Ваза рухнула к нему под ноги.
В глаза летел миллиард сверкающих осколков.
Это было очень красиво.
Он завопил от боли, закрыл лицо руками, присел на четвереньки и взвыл раненым зверем.
Она и Тот бросились к окну, испуганно глядя вниз. Тот неосторожно задел плечом огромный осколок, который, подобно прозрачному сталактиту, свисал с верхней части рамы.
Осколок выпал. Стукнулся о подоконник. Раскололся надвое. Бросился вниз.
Самая большая часть оконного стекла пронзила его шейные позвонки.
Он умер в течение 20 секунд, скорчившись и воя от нечеловеческой боли.
…………………………………………………………………………………………
Вокруг было темно. Впереди брезжил слабый, но такой манящий свет… Он был даже прекраснее, чем свет Ее окна.
Его будто бы и не существовало. Он был свободен и бестелесен. Он был великолепен.
Чудесная сила понесла его вперед. Первой, кого он увидел, была мама. Она была последней из умерших близких ему людей. Она ободряюще кивнула ему и сделала такой жест рукой, будто погладила его по несуществующей щеке. Он попытался улыбнуться ей губами, которых не было. Но, кажется, она все поняла и, проследив глазами за его полетом, помахала ему рукой.
Дальше стоял отец. Тот едва успел пожать ему руку, поскольку скорость его передвижения внезапно увеличилась.
Школьный друг.
Девушка, с которой он встречался. Даже не знал, что она умерла.
Тетка, которая пекла самые вкусные в мире пирожки.
Дедушка с бабушкой.
Мамины дедушка с бабушкой.
Старый партнер по работе.
Какие-то незнакомые, но похожие на него люди. Наверное, дальние родственники…
Людей становилось все больше, а расстояние между ними – все меньше. Возможно, это казалось ему из-за того, что его скорость увеличивалась.
Никто из них не выглядел огорченным. Напротив, они радостно улыбались ему, делали такие движения губами, будто радостно вскрикивали, потрясали кулаками в воздухе, словно в знак победы.
Свет впереди становился все ослепительнее, скорость – все выше, душа – все легче, окружающие его люди (или только души людей?) – все многочисленнее и удивительнее. Последнее лицо, которое попалось ему на глаза, в следующую секунду ослепшие от невыносимой яркости света, было лицом неандертальца, радостно прыгавшим на месте, потрясая окровавленным копьем. Пожалуй, он умер во время охоты.
****
Теперь все вокруг него было белым, сияющим и легким. Ему было хорошо. Он не помнил ничего до того, как увидел мамино лицо в черном тоннеле.
- Здравствуй.
Этот голос раздался в его голове, которой и не было как таковой – только бесплотный дух. Он подумал:
- Здравствуй, - и эта фраза раздалась всюду.
- Думаю, ты знаешь, зачем ты здесь оказался.
- Я умер.
- Совершенно верно. Вернее, верно с вашей, земной точки зрения, к которой ты так привык… Что ж, первые сто лет многие из душ продолжают пользоваться подобными терминами. Ничего страшного. Я же тоже пока говорю с тобой на языке.
Он не стал уточнять, а можно ли говорить иначе. Было очевидно, что ЗДЕСЬ возможно все.
- Ты хочешь о чем-то спросить или попросить меня?
И внезапно он вспомнил. Вспомнил всю свою жизнь, которая обрушилась на него цветным фонтаном событий. Он тяжело сглотнул бы и покрылся бы липким потом, если бы только мог.
О Боже, Боже! Здесь даже не нужно кричать, чтобы достичь Твоих ушей… кажется, Ты и без того передо мной…
Его Шедевр не завершен!!! Никто даже не знает о его существовании! Какая несправедливость, о Боже! Он умер всего лишь на два дня раньше положенного! Какая чудовищная несправедливость! Только не это! Я не могу умереть сейчас!!!
ДАЙ МНЕ ЕЩЕ ДВА ДНЯ ЖИЗНИ, БОЖЕ!!!!!
- Что? Два дня?! – кажется, Он был возмущен. – Сожалею, но это исключено. Кажется, ты первый за всю историю человечества, который попросил меня об этом… Обычно легкость духа прельщает всех настолько, что никто даже не вспоминает о земной жизни, и жертв клинической смерти приходится едва ли не пинками загонять обратно, а этот – верните меня обратно, да еще не на десяток лет, а на два дня!
- Господи, пойми, я не доделал еще самого важного дела в своей жизни… На это мне нужно всего лишь два дня. А потом я готов вытерпеть все, что ты посчитаешь нужным мне послать.
- Нет, дорогой, ты ошибаешься, - кажется, Господь тот еще насмешник. – Если бы твои дела на земле еще не были бы завершены, ты остановился бы в тоннеле и та из твоих близких душ, которая отыскала бы в истории твоей жизни прореху, отправила бы тебя обратно. Они имеют на это право. Они не имеют права, напротив, допускать ко мне души, которые еще не выполнили свою миссию. Я не могу позволить себе тратить драгоценное время на каждого раненого. Я только провожаю вас до Него.
- Так Ты – не Бог?!
- Я – апостол Петр, если тебе так угодно. Если честно, то у меня нет имени, и я вечно путаюсь, как себя называть, когда ко мне поступают люди разных религий. Особенно во время войн, - кажется, он зевнул. – Знаешь, какими партиями они поступают, и все разноверцы, и всем нужно угодить, ничьих ожиданий нельзя обмануть! Вы же, человеческие души, такие наивные… Не можете даже догадаться, что Бог – один на всех и вам никогда не будет дано узнать его имени. Тем более при жизни. Смешные! Выдумали одно и то же, назвали по-разному, и давай спорить! Но ты же христианин, верно? Так что я не ошибся… В прочем, я отвлекся. Короче, так как твои близкие души не нашли для тебя дела, которое ты еще должен завершить, (что не удивительно, Он редко дает умереть тем, кому еще рано, все-таки знает свою работу), то, уж извини, я тебя вернуть назад не могу. Пожалте дальше, не закрывайте проход, там уже очередь выстроилась.
- Нет! Умоляю! Мне нужно назад!
- Фу, надоел, - апостол Петр ворчливо вздохнул. – Ладно, сейчас возьму у твоего Ангела-Хранителя Книгу твоей жизни, жди здесь.
Можно подумать, ему было куда бежать! Свет как будто немного померк, и через некоторое время, которое текло здесь по своим особенным законам, вновь загорелся ярче. Апостол еще не сказал ни слова, а он уже почувствовал, что хранитель Ключей в ярости.
- Ты! Ты посмел еще заставлять меня тратить на тебя время! Неблагодарная свинья! Да ты должен быть благодарен Ему и своим родственникам так, как не всякий другой покойник! Паршивец! Да они спасли тебя от самого страшного греха! Самоубийства! И ты еще хочешь вернуться назад!!! Мало того, осмеливаешься и просить об этом! Возомнил себя хозяином собственной жизни – здесь так и записана твоя мысль! Имела такая место, отвечай?!! – апостол задыхался от гнева. Пришлось кивнуть.
- Да. Я так считал. И отчасти продолжаю считать… Я умер слишком рано. Мне нужно вернуться назад.
Кажется, апостол немного успокоился. К нему вернулась его прежняя насмешливость.
- В таком случае, уважаемый, осмелюсь вам доложить: НИКТО, слышишь, НИКТО в этой Вселенной не в праве решать, когда пришло время его смерти. И все эти самоубийцы… Они просто совпали в своих мыслях с Ним. Идиоты. Они бы и так умерли в этот день, а так еще и взяли на себя столь страшный грех! Хотя некоторым удается передумать. Тогда Он прощает и вознаграждает их. Иногда даже дарит дополнительную миссию… Впрочем, тебе не нужно всего этого знать, неблагодарный. За твое свинство (дурацкие земные словечки!) я лишаю тебя права задать любой вопрос о мироздании. А ведь, между прочим, ты мог, к примеру, узнать, есть ли жизнь на других планетах. Теперь же – вон!
- Я попаду в ад?
Апостол молчал.
- Ответьте, пожалуйста.
- Нет, - ответил Павел с явным неудовольствием. – И учти, мне очень жаль, что я обязан ответить на этот вопрос!
- Неужели в Рай? – пропустив последние слова мимо ушей, потрясенно осведомился он.
- Не задерживай уже очередь, шагай, а? Надоел хуже горькой редьки!
И он полетел к еще более яркому свету.
09.02.09