Резеда

Андрей Аверин
РЕЗЕДА.
Итак, я беру в руки холст и масляные краски. И неаккуратными резкими мазками кисти по грубой ткани холста рисую вам жизнь, такую, какая она есть без прикрас и чудес, без подвигов и героев. Кладу на грунт то светлые, то темные краски.
Сквозь серую пелену осеннего утра на холсте проступают очертания  глухой, как композитор Бах, забытой всеми, в том числе Богом, Аллахом и Буддой обычной татарской деревни. На карте нашей могучей страны ее название вы едва ли найдете. И не пытайтесь искать мои милые читатели. На ее месте иногда бывают буквы «О» или «С» от названия республики, изгиб голубой веточки реки и поворот желтой линии дороги. Саратов здесь центр вселенной, а весь остальной мир череда фантастических картинок по «ящику». Президент Обама это Оба-на  любимый персонаж местных политических обозревателей.
Жизнь размерена и убога, до безобразия насыщена овощами, молоком и комбикормами, навозом и блеянием овец. Здесь, как и везде, в этом замкнутом природном ареале над людьми довлеют обычаи и пересуды, а от острых соседских  глаз не скрыться и за высоким забором. 
Здесь можно обнаружить последствия всех аграрных реформ России, которые частично скоро исчезнут, по мере того как последние увлечения трудового  народа: сдача цветного метала и железного лома достигнет этих мест. 
Для проживания здесь  знание русского не обязательно, ведь здесь живут чистокровные татары.
Я приезжаю сюда к родителям. Старый бревенчатый дом, запах сена, морозное осеннее утро. Встречает мать,  на глазах слезы, сухо целует в щеку и ведет в дом. В доме все по-прежнему, как было до моего уезда. В серое оконное стекло барабанит дождь, в доме тепло. Но появился, какой то едва ощутимый запах старости. Отец появляется  не сразу, а, выждав пока мать, оставив меня за столом, отлучится в кладовую. Он сгорбленный худой как трость старик с круглосуточно работающим внутри моторчиком, неугомонный и изобретательный. Отец появляется тихо как из засады, шаркая тапками, одетыми на ноги поверх белых шерстяных носков. Лицо брито, значит, ждал, просто надеялся, что мать позовет.  Вид у него виновато испуганный и недовольный, он хочет поговорить, но боится матери. Мать кряхтит: «Пришел шайтан, старый хрыч, что бы ты подох дьявол. Ох, я то надеялась, раз не встал с утра, сдох наконец-то. Сколько же можно кровь мою пить. Ведь смолоду пьет и пьет. Присосался…» Она кутает шею в пуховой платок, как бы пряча шею от вампирских зубов отца.
Отец-кровосос тяжко вздыхает и тихонько затаивается в углу. Вся его сущность стремится сузиться до размеров точки. Вот стол накрыт, и мы садимся кушать с дороги. Разговор ведет мать, все попытки вмешательства в разговор отца пресекаются, и он виновато отмалчивается. Если отца и упоминает мать, то в третьем лице: словами «этот», «он». Его сегодня кормят по остаточному принципу, не спрашивая добавки, забывая подать хлеба и про прочие мелочи. Каждое движение его руки по направлению к тарелке с конфетами «Коровка» столь почитаемыми в наших краях, сопровождается презрительным взглядом матери.  Он забившийся в углу виновато смотрит мне в глаза, что-то хочет рассказать. Я спохватываюсь, в сумке осталась бутылочка приношу и ставлю ее на  стол к мантам.  Мать мрачнеет, но не возражает. Отец прячет глаза. Я достаю и  открываю, разливаю по рюмочкам на троих. «Огненная вода» погубившая племена американских индейцев давно уже губит отца. Он сидит хищно раздувает ноздри, жадно впитывая аромат носом.  Но отец не пьет, мать сидит важная и довольная. Она доминирует над ним. Но как только стоит ей отлучиться, отец проглатывает свою рюмку и еще две таких же говорит: «спасибо дочь». Мать появляется тут как тут, уличает его  и начинается рабочий день семьи цикл, повторяющийся уже не одно десятилетие, цикл скандалов.
«Что хрен старый опять на свое потянуло, жить без этого не можешь!» кричит мать, и я понимаю, что все как раньше все, все на стоит на своих местах,  все  по-прежнему и  я, наконец, то дома. Ничего не изменилось. Ошибка допущена, живительный огонь потек по жилам отца, глаза его заблестели. «Что уж дочери родной мне и налить нельзя, за приезд дочки единственной как не выпить!».
 «Ты кобель старый, петух, черт рогатый стыд потерял, алкаш …. Резеда хоть ты скажи, что отцу пить не надо». Отец сам уже давно бы мог написать на уровне профессора цикл лекций о вреде алкоголя, для какой нибудь столичной академии, вплести в него ряд остреньких историй из его жизни, отлично сочетающихся с фактами анатомических разрушений и биохимических процессов.
«Да немного то можно, а то, что напиваться нельзя я ему давно говорю!»
Особо много отец не пил ни когда. Он всю жизнь был очень толковым плотником, мог дом поставить, рамы и двери любые сделать, на любой вкус и лад. И люди с окрестных деревень  к нему шли, да и сейчас идут. «Шакирзян помоги». Он и помогал. Вот братьям всем, своим сыновьям кто в деревне остался он дома и построил. Денег с людей не брал, сказывалось совковое воспитание, вот, и несли кто водку кто самогон. 
« Ты знаешь дочь, что этот пень старый творит! Чуден он, стал. Из дома табуретки стал воровать и ковры и на водку меняет алкаш! Ну не чего сейчас я сыновьям то позвоню, приедут тебя мигом угомонят».
Отец меняется в лице. Его смуглое морщинистое лицо бледнеет, руки начинают трястись. Он из-за стола уходит в комнату: «Дура! Я табуретки сделал я их и продал не твое ума дело!».
Мать сидит важная довольная: «Нашла я на этого … управу». И за этим таится горькая как самогон правда жизни.
После еды идут к отцу, он молча сидит в комнате. Увидев меня, чуть не плачет. Я закрываю дверь и тихонько спрашиваю: «папа ты чего?» И отец рассказывает с оглядкой на закрытую дверь. Рассказ его сбивчивый, изобилующий ругательствами в сторону матери, повествует о том, что мать стала на его невинные шалости жаловаться сыновьям. Мои братья собрались, связали его и отвезли на  дачу к среднему под Саратов. Где держали три дня пристегнутым наручниками к кровати, без еды, так что он чуть с похмелья не умер. Сыновья были непреклонны, в них жила уверенность искоренить власть зеленого змия над отцом. Они действовали как по методике доктора «Маршака». Так было уже три раза, но каждый раз были рецидивы, результата лечения, отец  сыновей теперь ненавидит и боится. Правда на четвертый раз он бежал, чудом оторвал ножку кровати, привинченную к полу, и бежал. Вылез через окно. Убежал от собак. Как из плена, через леса и поля стороной обходя деревни и поселения. К вечеру выбрался на трассу.  Добрые люди на автобусе его довезли до деревни.  Обросшего, небритого с жуткого похмелья, наручниками на руках его привели домой. На сыновей заявлять отказался. Они его не били бил только младший.
Особенно симпатичных у нас в семье не было. И мать и отец так себе, братья не лучше, я не уродина, но ни чем не отличаюсь.  А вот Марат похож на киногероя. У него большие глаза, мускулы как у ВанДамма, густые кудрявые черные волосы. Отец чуть ли не с самого рождения Марата усомнился в своем отцовстве. Изучая фотографии, он легко находил свои черты во всех нас, но только не в Марате. Это давно дало трещину в их отношениях. В детстве ему так любимому матерью сильно слетало от отца. Отец доканывал мать тем, что зачат Марат был тогда когда она работала в детском саду и похожий на Марата мужик выдавал со склада продукты матери каждый день. «Там то они и поимели друг друга» говорил отец. Со временем это стало любимым оружием в их ссорах. «Сука», - кричал отец на мать: «Меня обманывала всю жизнь, с Рафаэлем трахалась по складам, и сына от него мне подкинула! Ну, посмотрите, посмотрите разве он мой сын? Что общего у нас?» У этого мужчины была своя семья пятеро детей. Жил он на окраине села. Когда Марат стал взрослым, вернулся с Армии, женился и стал жить отдельно однажды он, придя к родителям, стал участником ссоры. Марат стал заступатся за мать, на что отец ему заявил:  «А ты сучий выкырмышь, иди к своему отцу сходи настоящему, он там, на краю села живет там у тебя три брата и две сестры есть!». На что Марат ударом кулака сломал отцу челюсть и лежащему на полу отцу сказал: «Мне насрать чей я сын, но мать мою обижать не позволю». И мать взяла верх в доме,  отец Марата боялся. Правда упреки продолжались, на что в ответ мать бросала фотографии деда отца на стол. Его тоже звали Шакирзян, он был богатырь и с этих снимков смотрела черно-белая копия Марата, такие же глаза, плечи, волосы. Этот Шакирязн был богатырь местного значения в голодные годы, как говорят, он участвовал в охоте на расхитителей колхозного добра. Он с председателем по ночам рыли глубокие ямы, куда и попадали воры с мешками зерна, откуда Шакирзян как говорили доставал их вместе с грузом за шиворот одной рукой.
Рафаэль мужик был тихий и забитый и на слухи о своем побочном сыне не реагировал. А его жена была возмущена, ссылаясь на то, что ее муж уже давным-давно и в частности в те времена был импотент. Это могли многие подтвердить, в частности их соседи. Пришел брат Ильшат один из моих средних братьев живших по соседству с женой.
От невестки, жены Ильшата я узнала об алкогольном падении отца, заставившем братьев, решится на эти меры. Гульнара была женщиной крепкой, плотной, с детства знавшей тяжелый труд. Рука ее была такая сильная, кулак здоровый как кувалда, бил, так что навсегда отучил моего брата глядеть по сторонам, сам Ильшат боялся ее до смерти. Был с ней неизменно ласков, всегда трезв и не когда не где не задерживался. На соревнованиях по амреслингу районного масштаба во время национальных праздников, она играючи брала первые места, привозила то микроволновки то утюги с чайниками, причем, даже особо не тренируясь, просто выполняя свою обычную работу на ферме и в колхозе. Да и собственное большое хозяйство из уток, коров и овец лежало на ее «хрупких» плечах. Гульнара гнала самогон и сливала его в трехлитровые банки,  прятала его в погребе для гостей. Она любовно закрывала их пластмассовыми крышками и наворачивала вокруг них,  распевая народные песни сини круги изоляционной ленты. Отец выследил место, где сноха прячет самогон, двенадцать трехлитровых банок, помогая брату по дому. Они как пузатые богатыри томились на полке в глубине чрева чулана, бережно укрытые старым цветастым платком. От напряжения скрытого в них алкогольного огня они покрывались испариной мелкими капельками воды.
Когда дома ни кого не было, отец пробрался в погреб и спер всего лишь одну как ему показалось самую маленькую из  всех трехлитровых банок банку самогонки. Гульнара заметила не сразу, а только спустя несколько часов - она решила использовать самогон для выполнения инъекций, которые фельдшер рекомендовал мужу против коварного радикулита. Спустясь в погреб она легко выявила дисгармонию в самогонном ряду и яростно ругаясь как извозчик, но на родном языке, она бросилась на поиски отца. Праведный ее обуявший гнев поддержала и мать. Ильшат получив от жены подзатыльник, заткнулся и предпочел затаиться. По поводу его радикулита жена дала ему самые верные и точные рекомендации, связанные с некоторыми его особенностями полового развития и умственных способностей, после чего  валькирия умчалась.
  Наш отец с детства был очень догадлив. Неслась такая брань, что если бы ее ангелы услышали на небе, то бы заткнули уши. Отец сразу все понял, схватив улику – пол банки чистейшего первача, он, подняв доски в полу бани, слез под них и укрылся в сливной яме, под баней прикрывшись досками обратно. Женщины искали его до ночи, а он, сидя в яме, преспокойно попивал самогон. К ночи в банке осталась треть и он, долив воды в нее, вылез на волю. В семье уже наступило перемирие. Женщины разошлись. А утром он понес самогон снохе. Прощение было получено, сноха по запаху проверила огненную воду, отец клялся, что не пил. Но подлог вскрылся через неделю, когда гости плевались от самогона Гульнары, за что отец был ею избит и два дня уверял фельдшера, что у него сломаны ребра. Он громко выл лежа на диване по вечерам: «Любимая (к матери) я умираю, посмотри, что со мной она сделала? Где уважение к старшим, где доброе отношение к отцу?». Отец настаивал что умрет в течении недели от полученных повреждений, требовал позвать детей и родных что бы с ними проститься.
 Ныть перестал стазу и кроме того умирать передумал в тот час, как фельдшер вступил с ним в сговор и в присутствии матери для растирания порекомендовал настойку боярышника, для лучшего заживления костей. Но фельдшер умолчал, видимо из корыстных побуждений или из мужской солидарности  о том, что настойка то спиртовая. Отец так хотел лечиться, что в день выпивал по три четыре флакончика. Было констатирована чудодейственность настойки и положительная динамика. «Появилась надежда!» говорил отец.  Лечение затянулось, дозы стали расти, как курс доллара суровым летом 98 года и давно перешагнули за предел среднетерапевтических и даже максимально допустимых. Выпив дозу, отец засыпал, когда не было матери покуривал в валенках в предбаннике одетый в свои любимые трико с оттянутыми коленками. Как появлялась мать, начинал ныть жаловаться и даже стонать. Мать стала по настоящему, беспокоится за его здоровье. Она дважды пыталась прочитать аннотацию к микстуре. Разоблачен был соседом, попросившим у него настойку, для опохмелки при матери.
На следующий день моего приезда на завтраке отец  выступил с речью обращенной прямо для меня, косвенно для матери. Мол, дочь ты видишь в каких условиях, я живу, мне нет покоя, ведьмы меня окружили, дети предали, и я решил уйти. Далее последовал рассказ про трогательную первую школьную любовь, о которой он помнил всю жизнь. Она жила в соседнем селе, выдала двух дочерей, овдовела и потеряла все зубы. Тут вклинилась мать: «Иди к ней она и тебя в гроб вгонит, она тебя ждет». Отец игнорировал ее и продолжал. Они в жизни разминулись на 5 минут, а то бы.…В этом певучем троеточие отца пряталась долгая история любви и нежности двух сердец разделенных временем и пространством, обстоятельствами и коварными злопыхателями как история Ромео и Жульеты, Хуана и Кончиты. При этом отец так закатывал глаза, а мать от ярости бледнела.  Далее отец продолжал.… А вот теперь, когда он не нужен детям, затравлен женой, он может уйти, что бы прожить хоть остаток жизни в любви. Он увидел что чувства, уснувшие давным-давно, проснулись в душе, юношеская страсть вспыхнула климактерическим костром, и он принял решение.  Это воссоединение с любимой.  Соединение двух утерянных половинок. И он уходит. Тихо и спокойно, не хлопая дверью,  просто пришло время, уйти.…И уйти надо. … Это зов сердца. Он силен как зов предков. Пришло время дети взрослые, пенсия небольшая…Чувства давно остывшие  вспыхнули в его сердце вновь всепожирающим огнем как у Данко. «Пока эта змея все силы из меня не выпила» - так сказал отец. Мать на вопрос отца «ты меня отпускаешь?» в первый раз не отреагировала. На второй раз сказала: «тронулся наш старик». А в третий раз  сказала: «ну наконец-то».   И они с матерью стали собираться. Мать тщательно при молчаливом согласии отца стала собирать ему вещи. Отбирая хорошие вещи, она говорила, что это куплено ей или сыновьями, с точным указанием даты покупки, затраченной сумы, праздник на который вещь дарилась и сколько она стоила в рублях и кроме того сколько все терпели лишений из-за такого модника и развратника каким был отец. При этом бывало, что даты покупок и подарков переходили на начало 90 х прошлого тысячелетия. Это была длинная нудная история передвижения материальных средств.  Плохие рванные старые и ветхие вещи, конечно, давала ему, комментируя так: «Ничего твоя проститутка тебе купит». Мне, было, интересно блефует ли отец и насколько блефует мать и блефуют ли они оба, это мне напоминает игру самки с самцом перед спариванием. Через час вещи были отобраны, ворох старых вещей упакован в два целлофановых пакета. Отец без тени улыбки подходит ко мне жмет руку и пускает слезу: «Прощай дочь, приезжай ко мне», и называет вполне конкретный адрес в соседней деревне. Мать гладит суровая и неприступная как Шамаханская царица.  Они как будто опытнейшие игроки  в преферанс повышают ставки: мать требует, что бы отец убирался немедленно он, торгуется за бритвы. В конце концов, мать начинает проигрывать отец выходит на улицу… Я, провожаю, его словами: «Пап не дури…». Он смотрит мне в глаза: « Буль счастлива дочь…».
Далее начинает метаться мать: «Где этот придурок?». Бросает утюг и беспокойно смотрит по окнам. Отец садится на мотоцикл. Мать визжит: «Остановите его!». Мать тянет к убегающему в эмиграцию мужу руки, но пальцы хватают воздух. Отец уезжает на своем старом тарахтящем драндулете.  Мать мечется в истерике, ревет, хватается за сердце.  Пьет валокордин. По вызову прибегают брат и невестка. Та самая решительная. Втроем на «Жигулях» брата они пускаются в преследование. Машина как гоночный конь Шумахера ревет и скрывается за поворотом. Я вижу, они настроены на победу. До деревни отцовской любви детства, которую он любил в школе и старших группах детского сада километров 40 – 45. Шансы у них есть. Они настигают отца на пол дороге, арестовывают и через три часа вся компания возвращается назад…. Мать ревет как баран, отец страшно доволен, ведет себя как оккупант в захваченном доме. Его от большого скандала спасает то, что при «задержании» запазухой у него находят фотографию матери в молодости.
Отец горд, он  доказал что он нужен, он победил. Мать ложится спать  отдельно, однако дверь запирает на замок и шепотом сообщает, что ключ будет у нее под подушкой. Крики плач, выяснение отношений – это все длится до самой ночи. Вечером в тишине засыпающего дома я слышу шепот из родительской комнаты, это голос отца: «Любимая докажи, что ты меня любишь, пойдем в баню…». Я лежу и думаю все, абсолютно все  как раньше и ничего не меняется. Что может измениться в этом доме? 

Утром все ищут мамину вставную челюсть. Она грешит на отца, одна из версий: месть оттого что не дала. На излете жизни семена сексуальной революции внедренные Западной культурой нашли в сердце моей бедной матери благодатную почву. Не удивлюсь, если она на досуге штудирует какое-нибудь развратное пособие. И это – то в шестьдесят семь, когда уже период глубокого климакса достигает стадии того, что ты напрочь забываешь и не только из-за склероза, что когда-то были месячные и даже название того места, из которого они шли. Отец демонстративно не ищет: и заявляет что. … У нашего отца всегда был, будет и даже на том свете в раю или в аду он будет требовать себе отдельного специального, к которому нельзя прикасаться ни кому под страхом смерти, бокала для чая. Так было с детства. А вчера из умысла мать поместила в этот бокал свою вставную челюсть. Это акт вандализма, надругательство над святыней.  За что и поплатилась. А когда ее нашли  в выгребной яме дети, отца даже не кто не ругал. Отец заявляет официально как ТАСС, что в следующий раз он вставит эту челюсть корове, если найдет ее в своем бокале, и даже возможно не в рот! Вот и вся любовь. Наша мать мастер провокации – это знают все. В масштабе семьи она превзошла попа Гапона и большевистские группы террора. 
Утром новые гости. Каждый из персонажей неимоверно колоритен. Первый абика, ее имя  Фатима. Многие уже из наших, наверное, его не помнят, а в ее паспорте оно обозначено именно так.  И все зовут ее абика. Она мне не родная бабка, но является уважаемой и всеми признанной частью моей семьи. Так сказать хранитель и знаток  традиций.  Вот уже лет тридцать она совсем не меняется. Это юркая ветхая старуха - дремучий семейный антиквариат, эдакий не вымерший мамонт, смесь мудрости и ехидства. Она как Фестер Адамс в сериале «Семья Адамсов», удивляет ее живучесть, она  велика как у современного боевого  корабля. У нее один  недостаток – отсутствие собственной жилой площади. Как так получилось уже неизвестно не кому, кто знал это, те уже давно умерли. То ли это из-за того, что сгорел ее дом, то ли она его продала и отдала деньги родным. Помещать ее в дом для престарелых для родни было ниже  достоинства. Кроме того, как я потом узнала, все наши родственники были ей должны по жизни. Это в прямом и переносном смысле, когда то она была богатая и помогала всем. Кто нуждался, могли жить у нее годами, посылали к ней своих детей, получали от нее материальную помощь, а когда она стала старой, то все взяли заботу о ней.  И теперь с их молчаливого согласия она  мигрировала по родственникам, доставляя множество неудобств. За последние 5 лет она сменила сундук, оббитый железом  на баулы, в которых хранит свои вещи. Меня она не любит, я десять лет назад, когда уезжала учиться в Москву, я украла ее любимые цветные татарские шаровары - балаки и перешила их на модные тогда «бананы» за что подверглась «анафеме». Движется она по родственникам по своему  только ей известному графику. Появляется как Мэри Попинс и впрочем, иногда исполняет такие же функции. Любит приезжать на свадьбы дни рождения, особенно тяготеет к юбилеям. Знания о внутренней жизни различных членов семьи у нее безграничные. Фотографии из семейных альбомов она выучила наизусть, она узнает любого из родственников на фотографии в любом ракурсе и положении. Любопытно, то что она занимает очень мало место, ее не надо звать к столу (сама придет) и громко как трактор храпит. Позже у нее обнаружат сахарный диабет и ампутируют начавшую чернеть ногу, но и даже тогда страсть к путешествиям у нее не ослабнет до самой смерти, но ко мне она не когда не приедет.
Другие персонажи: мой брат и две его жены. Именно две и не одна и не три как у султана. Думайте, в России нет многоженства? В России, как и в Греции, есть все!  Брат Мунир самый старший, он полковник милиции, работает в УВД Татарстана. Если бы не его блудливость он бы был генералом в Москве, а не полковником в Казани. С юности он был при весьма посредственных внешних данных плейбоем. У него во рту был татарский вариант зуба Акыза.  Это такой зуб у нардов  - древних предков осетин, если который показать женщине, то она потеряет голову от любви. Наверно если бы брат пил хотя бы лет 10 таблетки «антисекс» то с его мозгами он бы точно стал генералом.  Мат и отец его любят больше всех. За 40 лет жизни он не взял у родителей е копейки не просил помощи, он только всегда давал.
А вот женщины…. Разнообразные худые или толстые, красивые и нет, блондинки и шатенки, брюнетки и всякие разные женщины все ему нравились. Длинноногие и кривоногие, с большой или маленькой грудью, страстные как пламя и холодные как лед не могли насысыть его.  Романы следовали бурной чередой. Он, наверное, и начальником стал только по тому, что для встреч на работе ему был нужен отдельный кабинет, где он «допрашивал» свидетелей, прорабатывал «сотрудников» прямо на столе, крепко заперев дверь. Иногда не спасала даже звукоизоляция. Среди женщин о нем ходили легенды. Купленная им лет пять назад машина тоже служила передвижной сексологической лабораторией.  Жена его привыкла быть рогатой как олень и со временем к его «болезни» стала относиться с пониманием. Между делом она успела родить ему двух детей, и все шло хорошо, пока в их жизни не появилась Гузель. Она была сотрудницей УВД какой то дальней его подчиненной, которая  так же как многие другие отдалась ему прямо на столе и залетела. Гузель сказала Муниру, что любит его (это его не сколько не тронуло), то, что хочет родить от него (это он много раз слышал) и то, что к нему не имеет ни каких претензий (а вот это и  пробрало его до самого сердца). Он державший всегда часть левых доходов на  гуманитарную помощь для оплаты расходов по абортам был поражен в самое сердце. На следующие параллельные свидания, услышав это, он не пошел и через два дня Мунир осознал что это, наверное, любовь.
Он стал иногда ночевать у Гузель. Как-то, ощупывая ее растущий и круглеющий живот, он услышал ее просьбу и согласился. Суть ее была в том, что как истинная мусульманка и дочь богатых родителей Гузель попросила его о том, что бы ее и его сына не лишили богатого наследства и помощи родных. Для этого Мунир хотя бы временно, но строго по настоящему должен был взять ее в жены.
Пришлось познакомить жену и беременную любовницу. Жене деваться было некуда, процесс пошел. Свадьбу сыграли сразу после развода, после рождения сына последовал вновь развод и Мунир сошелся со старой женой. Но его качество жизни стало выше, ссорясь с одной, он шел ночевать к другой. Женщины то ссорились, то мирились, то совместно нянчили сына, то объединялись в борьбе против новых увлечений беспутного брата. Жизнь Мунира в какой то степени обрела гармонию стала более насыщенной и сексуально разнообразнее. Женщины изощрялись, старясь заманить его к себе, изучали изыски кулинарии и нюансы «Кама-сутры». Деньги, ранее тратимые им на «ветер» потекли в русло двух семей. Особенно Мунир полюбил своего маленького сына. Оба ребенка от «старшей» жены были похожи на нее и сын и дочь. А вот младший копия он. Это отмечали все. Фирюза в борьбе с Гузель явно проигрывала, но общая квартира, двое детей и ангельский, готовый на любые жертвы характер и истинно мусульманская покорность, проверенная годами не позволяла Муниру уйти из семьи. Молодость очарованье и преданность Гузель его покоряла. Он жил с двумя его легко хватало на всех. Женщины ревновали одна к другой и при явном  перевесе внимания к одной из них ссорились, скандалили, выясняли отношения. Брат их усмирял, угрожая найти третью. Все как в многоженской мусульманской семье, где-нибудь на Ближнем Востоке. В семейном фотоальбоме стали появляться совместные фотографии. Родители Гузель люди богатые и тоже жители сельские, как и родители Мунира благовели перед ним  и гордились зятем. И раз положение дочери в браке не противоречило Корану, ее сын родился в законе, имел официального и заботливого отца, они говорили: лучше быть второй женой полковника, чем первой и единственной какого-нибудь алкаша. Думайте, на службе в органах он получил взбучку, когда все узнали об этом. Нет, он получил повышение, высокие начальники вызывали его и некоторые даже консультировались, как он так ловко смог организовать свой быт. В УВД он стал очень известен и популярен. Сам зам. министра республики после этого стал покровительствовать ему. Его фотография не сходит с доски почета, где красуется под вывеской «Гордость нашего управления», и даже от туда он продолжает плотоядно смотреть на проплывающих мимо женщин. И при рассмотрении проекта о многоженства один депутат привел его историю в качестве несчастной жертвы общества. А теперь он что бы усмирить обеих повез в деревню к родителям. Те, желая посмотреть на внука, были готовы принять хоть  трех жен.
Иначе сложилась судьба другого брата Венера, который приехал чуть позже с семьей из соседней деревни.  С женой уже несколько лет, после того как чуть не зарубил ее топором, он находился в состоянии хронического вялотекущего конфликта.  Это как старый больной, пораженный кариесом зуб постоянно ноющий и мешающий спокойно жить. Он видимо не оценил свои силы, взяв в жены Зульфию. Причина сложившейся ситуации была редкой для мужчин нашей семьи. Измена. Но измена мужчины не казавшаяся моим родным пороком была тому виной, а измена Зульки. Она не могла без секса протянуть более недели. Особым умом и мудростью она не отличалась, а отличалась скорее прямотой. Яркая и красивая даже в своей полноте после родов, а она родила сына, Зульфия с трудом сносила  измены мужа. Который гулял не часто, но регулярно, забывая о потребностях жены. Второе его увлечение, высасывало из него  сексуальные силы, пожалуй, даже больше. Это гараж и новенькая «десятка». Если бы моему брату предложили описать рай, то это был бы большой пребольшой красивый гараж с множеством автомобилей, неограниченным выбором запасных  частей и инструментов. Он бы лазил под ними день и ночь крутил бы их ключами, пыхтел и не разговаривал.
 Зуля всегда была очень работящая и бурные как Ниагара весной потоки  своей нерастраченной энергии направляла на хозяйство и быт. Тряпка недолгие часы прилипала к ее руке. Дома даже те вещи, которые не должны были бы блестеть, всегда блестели от частоты.  С мужем была неизменно  ласкова как одурманенная космическими волновыми всплесками мартовская кошка. От  невнимания храпящего мужа Зуля лезла на стену. Она думала, что он болеет, и в течение года подливала ему тайно закупленную «импазу» и «золотой конек» в чай. Кроме того, из фильмов пыталась овладеть азами соблазнения, одевала стринги едва заметные на фоне ее необъятных пупырчатых ягодиц и в таком виде отдав сына матери, встречала утомленного мужа с работы в надежде на пробуждение вулкана страсти. Ее преследовали эротические сны, где она отдавалась Филлипу Киркорову. Она долго мучилась что, что  в ней не так, и однажды не выдержав,  Зуля отдалась прямо в коровнике молодому парню. Он работал там же где и она, а она доярка.   Этот сластолюбец выгребал навоз из-под коров. Это плейбой давно заметил, что если ей провести, погладить  рукой по ее спине то даже через тулуп она почувствует это и ответит трепетом и молодую женщину бросит в жар. Подкравшись сзади, он горячими руками обхватил ее и …. Вот это самое и …. Длилось где-то около пяти минут и повторилось дважды.  Зульфия поступила, как абсолютная дура во всем призналась мужу. Хотя могла и втайне продолжать свою половую жизнь на стороне. Абсолютные чесные дуры это большая редкость. Венер напился, взялся за топор, и гонял Зульфию до утра. А утром на пепелище семейного очага приехали родители обоих. Их успокоили. Начали переговоры и консультации. Так как обеим хотелось кушать и поспать, а, кроме того, покормить ребенка то примирение наступило скоро, но заноза в сердце Венера осталась.
 Моя мать не смогла Зуле простить признания в измене.
«Ну и дура ты!» - говорила она: «Я все понимаю, хочется мочи нет, ну дала и молчи себе! Мало ли кто кому дает. Ты же не Моника Левински и коровник не овальный зал. Кому это надо твое признание? В газете не опубликуют.  Пусть даже тебя муж поймает с другим мужиком, а ты не признавайся, говори: не я была и все. В каждом мужике живет уверенность в том, что он один единственный. Ты же убила его признанием этим. Пусть тебя с мужика стащат, а ты не признавайся это не я и все, не помню, не знаю!»
Зульфия отвечала, всхлипывая: «А как же этому кабелю можно? Весь колхоз перетрахал, все надо мной смеются, а я как дура хожу».
«Так он же мужик, кобель ему это надо для физиологии, потребность у него такая, я сама по телевизору передачу с Малаховым смотрела, там про это говорили, а не в учебнике по ботанике у фельдшера читала. Он же, как кобелек бежит и две мысли у него в голове: суки и еда, еда и суки. Если бы так не было, то народ бы весь давно бы вымер! Что с мужика взять кроме анализов. Ты же семью то опозорила этим! А он любит тебя одну. Ведь всегда же от баб домой то приходит. Для мужика секс, что как воды попить, попил да забыл, из головы выбросил. Завтра пойдет по улице женщину ту встретит да не узнает. А если та скажет,  то не поверит!»– защищала сына моя мать.
«А я что не человек, мне тоже охота. А он всех удовлетворит, придет и на мне засыпает и храпит. У меня скоро там все зарастет паутиной!» 
«А как же раньше было была война, женщины по 10 лет мужчину не видели!»
После переговоров семью удалось сохранить, но трещина легла между ними…

Вечером все наше семейство: отец, мать, братья, их жены как это принято уже давно, с тех пор как мы начали покидать родимый дом, сели за общий накрытый стол. Начались разговоры. Мать, слегка выпив с отцом, завели свою любимую тему: кто удался из детей, а кто не совсем. Про меня все признали, что голова моя работает, но в остальном я - позор семьи. С тех пор как, дав мне, направление в Институт Культуры из района, пятьдесят рублей, чемодан с вещами и ведро картошки мать и отец посадили меня на автобус,  я начала полную приключений свою беспутную жизнь.  За два десятка лет я получила высшее образование, переехала в Москву, трижды была замужем: за хохлом, москвичом и евреем. Родила дочь, кажется от второго мужа или от любовника, до сих пор не пойму. Хоть и говорят что матери знают точно чей это ребенок.
 И все-таки приезжая к родителям в совсем другой уже полузабытый мир я остро понимаю то, что они прожили и живут тяжелую и может быть тусклую и серую по меркам столицы жизнь. Это жизнь целого уходящего поколения пережившего социализм, эпоху застоя, смену строя.
 И я иногда начинаю бояться, что вижу их в последний раз.  Они такие, какие есть и не нам их судить.