Пациентка

               
                Прозорливость ума и понимание,  похожи на пловца в  море. В конце концов,
                он утонет, мало кто спасется. Перестань плавать. Продай разум и купи изумление,
                так  как проницательность ума дарит вам мысли, а изумление - истинное видение мира.
                Руми. 

               
  ГЛАВА 1.  РАВНОДУШНЫЙ ПОТОК.

       Больница. Нет хуже места, где может оказаться человек.
       Живешь, спешишь, кажется, минуты нельзя потерять – все сдвинется и перепутается. И вдруг, как приговор прозвучат слова доктора, и вы уже вырваны из этой жизни и, как ни  странно, она понеслась дальше, без вас, и все умудряется сложиться и устроиться. И  получается вдруг, обидно, что  не так вы  оказались  незаменимы, как казалось прежде.
      Что это за феномен? Как расценить то, что кажущийся недопустимым, ваш временный уход очень быстро «зарубцовывается»? А жизнь бежит дальше, как бежала  с вами, словно беззаботная девочка-подружка, смеясь и  шлепая босыми ногами по лужам и  траве.  Вы-то думали, что она бежит с вами, а оказалось, это вы бежали с ней.
       А еще, это  похоже на водный поток, из которого  тебя выхватила судьба,  как птица выхватывает рыбу,  волны тут же сомкнулись,  и поток несется дальше, нисколько не уменьшив ни силы, ни скорости.
        Строгая Галина Александровна, заведующая отделением оперативной гинекологии, которую побаивались не только сестры и нянечки, но и все без исключения больные-пациентки, отойдя от кресла, сняла перчатки и бросила их в корзину.
      - Одевайтесь. У вас киста. Будем оперировать – голос ее отдает холодной стальной непреклонностью.
       А я, всего-то ,  пришла  к врачу,  на плановую консультацию, чтобы услышать как обычно  : «Все в порядке. Можете идти..».
       А тут вдруг:
      - Я выписываю вам направление на госпитализацию, завтра в 10.00, быть в отделении, с собой иметь халат, тапочки, рубашку, зубную щетку, мыло, чашку, и ложку – голос ее не допускал  возражения.
      - А вилку? - почему-то спросила я.
        От неожиданности она подняла на мгновение глаза от стола, но ни удивления, ни сочувствия, ни каких-то иных чувств, в глазах ее не блеснуло.
       - Не опаздывать! - и все.
       - А можно без госпитализации? У меня муж, дети, работа.  Я никак не могу сейчас лечь в больницу. – мой протест прозвучал удивительно неуверенно, чему я сама очень изумилась.
        Казалось, отчего мне бояться, эту женщину? Она не расстреляет меня, тут же за неверно или невпопад  оброненное слово. И я не в гестапо, в конце-то концов, я взрослая двадцати восьмилетняя женщина, мать двух сынов, успешный программист! Что может сделать мне врач-гинеколог?
        И почему это сразу раз и оперировать! В голове не укладывается.
      - А можно без операции? – я заметила, что мой тон стал
подозрительно  похож на тон двоечницы, которая клянчит троечку в дневник. Удивительно, я никогда не была в отстающих, - эта женщина просто обладала гипнозом!
      - Поступите в отделение, будем обследовать и готовить, там и
поглядим – она, строго взглянула на меня и  протянула маленький бланк направления, в котором стояла завтрашняя дата и время.
      - Следующий! – это она уже сказала медсестре.
       Я вышла и побрела на работу, так и хочется добавить, «солнцем палимая». Предстояло решить множество вопросов. Разговор был коротким, но, зная эту женщину, как лучшего доктора в нашем районе, было ясно как день, что судьба поймала меня  и тянет  прочь  из общего потока.
        А вокруг все шло как обычно - люди спешили по своим делам, город пестрел разноцветными  флажками олимпиады, а развеселый олипийский мишка словно издевась улыбался с каждого столба. Заканчивалось нарядное олимпийское лето 1980 года.

 ГЛАВА 2.     ПОЛЕТ.


               
                Свободен ослепительный полёт,
                Но короток - не время ,плоть зовёт...
                Дмитрий Маштаков



        Но, не так-то просто я сдаюсь. Взяв отгулы и прихватив денег, я отправилась в другие клиники Москвы, для  платных консультаций. Вдруг где-то, мне скажут иначе?
Операция – дело серьезное, требовалось собрать   экспертные оценки, для принятия верного решения. Но чуда не свершилось.
        Следует отдать должное Галине Александровне – все врачи, которые меня осматривали, были единогласны - операция.
       Увы! Других вариантов не было.
       Через три дня, получив нагоняй за опоздание, при предъявлении направления, я  была в приемном отделении.
       И вот, я уже в другом мире.
       Пройдя  чистилище приемного отделения, робко  и нелепо я ступаю за медсестрой  в незнакомых коридорах своими домашними тапочками, придерживая полы  любимиго длинного домашнего халата с оборками.
       Вся моя жизнь осталась там, за стеклом больничных окон, оперативная гинекология не предусматривает ни посещений, ни выходов за пределы отделения.
       Начались дни, похожие один на другой.
       Как ни странно, «железная женщина», строгая заведующая отделением Галина Александровна, запомнила, мою фразу во время нашей первой встречи.
       После того, как медсестра показала мне мою кровать  в палате, где кроме меня находились еще три женщины разного возраста, она повела меня в кабинет заведующей.
       Галина Александровна, как обычно, после плановых абортов и утреннего обхода, что-то дописывала.  Не поднимая глаз, строго указав, на недопустимость моего  опоздания, добавила, как бы между прочим:
      - Думаю, что это не принесет результата, но раз вы так не настроены на  операцию, сделаем одну попытку. Если она не  даст результата, тогда  уже без лишних слов и разговоров – операция. Договорились? – ее предложение было таким, от которого нельзя отказаться.
      - Конечно, я согласна!  А что это за попытка? – моя надежда, что все обойдется, придала мне сил.
      - Вам проколют курс пирогенала. – сказала она.
      - Но должна предупредить заранее - она прекратила записывать и подняла на меня глаза.
      - Это препарат, который будет вызывать очень плохое самочувствие, подъем температуры и давления. Каждый последующий укол будет с большей дозой  препарата. Колоть будут 10 дней. Сначала 50 ед., на следующий  день 100 и так далее до 500. Когда максимальная доза будет достигнута, уколы прекратятся. Существует мнение, что молодой организм, при воздействии высокой температуры и сопровождаемой при этом проницаемости мембран,  может способствовать рассасыванию некоторых типов образований. В этом случае операции можно избежать - закончив фразу, она вновь опустила голову к бумагам и поставила свою подпись широким росчерком. 
      - Но я думаю ….. – она сделала небольшую паузу,
      - Это не поможет!- она захлопнула историю болезни.
      - А сейчас, марш в операционную, сестра вас проводит. Будем делать диагностическую чистку.
      Я, не подозревая ничего плохого, отправилась за сестрой в операционную. Разве я могла знать, что такое диагностическая чистка?
      Я была молодой и  здоровой особой. Путешествие по больничным коридорам у меня было первым, не считая  пребывания в роддоме, когда я рожала здоровеньких и красивых мальчиков, своих сынишек.
       Слово «операционная» меня немного смутило, но раз об операции разговора пока не шло, я беззаботно шагала, разглядывая новый для меня мир, прислушиваясь к звукам и запахам чужого, незнакомого места.
      В предоперационной, мне стало  не по себе. Потому, что медсестра велела мне снять все свое и надеть больничную рубаху и бахилы, а на голову повязать больничную косынку.
      В операционной, страх мой, перерос в холодное отчаяние. Показывать его мне не позволяло чувство собственного  достоинства, но сердце застучало так, что кажется, его звук доносился уже из горла, когда меня укладывали в операционное кресло-стол.
     Операционная была большой и светлой комнатой с высокими окнами на двух смежных стенах. Она просто  сияла белизной. Белый  блестящий кафель на стенах и полированный металл словно маленькими фонтанчиками разбрасывали в пространстве  солнечные блики.
     Было холодно и пахло йодом и антисептиком. Меня лихорадило, дрожь была слишком явной и, какое-то металлическое подзвякивание,  выдавало меня с головой.
     Галина Александровна  вошла, в маске, перчатках и неприятном, как у мясника,  фартуке  темнозеленого цвета. Войдя,  строго прикрикнула на анестезиологическую сестру:
      - Ну и долго мы еще будем бродить вокруг стола? Почему не готовите  больную, не даете наркоз?
     На лицо мне легла маска газового наркоза.
      - Считайте - один, два, три…- сестра стояла рядом.
     Дышалось без труда, практически никакого запаха не чувствовалось, только сознание очень быстро сужаясь, сомкнулось и стало темно. Одновременно с этим послышался нарастающий оглушающий шум, словно пустые, гигантские, металлические бочки катались и сталкивались в пустом несущемся вагоне, с железными стенами.
     Вагон летел куда-то с огромной скоростью, и я летела в нем навстречу возможной гибели. Напряжение, страх, шум и грохот сопровождали меня все время полета. Было непереносимо тяжело так лететь в неизвестность в темноте и грохоте. Но все имеет свое начало и свой конец. Полет внезапно неожиданно прекратился.
     В глаза ударил яркий свет. Одномоментно стих нестерпимый грохот и исчез собственный вес. Наступило блаженное ощущение легкости и покоя. Это состояние так контрастировало с перегрузками полета, что казалось необыкновенно комфортным  и очень приятным.
     Невыразимая легкость сопровождалась абсолютным отсутствие тревог и, каких-либо забот и обязательств. Они пока еще помнились, но, просто совершенно, перестали иметь значение.   Как это так произошло, я не осознавала. Просто данность. Как в детстве, я была счастлива и представляла собой одну сплошную радостную улыбку. Легкость была потрясающей настолько, что я, сделав небольшое усилие. поднялась вверх, да так и осталась висеть в воздухе.
     Теперь я могла оглядеться.
     Я была в той же операционной! Только находилась вверху у потолка возле крайнего правого окна и, оттуда рассматривала происходящее. Должна сказать, что основным ощущением оставалось счастье, радость бытия и легкость.
     Сверху было хорошо видно, то, что я не успела заметить, когда вошла и легла на операционный стол. Емкость, закрытая марлей, с отвратительным кровавым киселем стоящая слева от операционного стола, вызвала у меня отвращение. Но оно тут же улетучилось. Поскольку неподдельный интерес вызвало тело в бесформенной больничной рубашке на операционном столе. Странно, но к нему я относилась, без сожаления,  как к старой одежде, не испытывая никаких особенных чувств.
      В операционной кроме моего тела находились Галина Александровна, ее ассистентка и анестезиологическая сестра.
      Вдруг Галина Александровна  громко и требовательно обратилась к ассистентке:
      - Поглядите-ка, что у нее вот здесь - и отстранилась от стола.
      - Да! Это интересный случай – ответила ей ассистентка.
      Они склонились, вместе  рассматривая вдвоем что-то необычное.
      Я не выдержала. Мне стало  любопытно. Конечно же я подлетела, спустившись сверху, и стала глядеть из-за их склоненных голов, выбирая наиболее выгодную позицию.
       Но, как я ни старалась, моему непрофессиональному взгляду, ничего интересного не было видно, кроме кровоточащего места оперативного вмешательства.
       Быстро потеряв интерес к происходящему,  я оставила операционную и, опять поднявшись вверх, покинула ее, свободно без затруднений вылетев сквозь стену  за пределы помещения.
       Внизу, подо мной, шелестел яркой, осенней листвой больничный парк и бархатно отсвечивал зеленый, стриженый  ковер газона во  дворе больницы. Я полетела дальше. Пролетая над деревьями у больничного забора, обратила внимание на необыкновенно окрашенные, красивые, желто-розовые,  румяные листья клена. Только что закончился  дождь,   и над домами, и зеленью парка повисла радуга. Я становилась полюбоваться. До чего красиво!
       Но только на мгновенье,  и тут же  полетела дальше, набирая высоту,  и поднимаясь, все выше, над городом.
      Внизу двигались люди и машины. Воздушный поток не обдувал кожу как раньше, он словно пролетал сквозь меня, оставляя приятный холодок и слегка щекоча воздушными струями. Я, при этом,  все время чувствовала  не проходящее счастье и радость, словно для них не требовалось причины, а это было моим  неотъемлемым  качеством или неотъемлемым качеством моего состояния.
      Вот появился дом, в котором я жила с мужем и сыновьями. Как интересно было бы приблизиться и заглянуть в свое окно снаружи!  Только я направилась к окну, как вдруг, полет прервался.
      Внезапно, я опять оказалась в операционной. Здесь царило некоторое беспокойство. Мое тело лежало уже на каталке. Возле него стояли ассистентка и анестезиологическая сестра, которая, била меня по щекам и настороженно повторяла:
       - Ничего не понимаю! Что с ней! Все же было нормально! -  ее растерянные глаза искали поддержки у Галины Александровны.
      - Ты, какую ей дозировку вкатила? –  Галина Александровна,  снимала перчатки -  погляди какая она худенькая!
      - Вы же сами требовали скорее? – оправдывалась сестра.
      - Я требовала и требую порядка и внимательного исполнения своих обязанностей, - холодно возразила Галина Александровна – а не дозы высокие давать!
      - Считайте, повезло, - это она сказала, уже выходя из операционной.
      - При таком вольном дозировании, больная  может и остановку сердца дать!
       Против своей воли, подчиняясь непонятной силе, я вновь оказалась в гремящем металлом объеме, несущемся с огромной скоростью,  тягостно переживая новый полет. Возвращаться не хотелось.
       И вот, наконец, я почувствовала, что меня довольно существенно шлепают по мокрым от слез щекам. Вернулось ощущение тяжести, появилось чувство ноющий болезненности внизу живота, тошнота, головокружение и все «прелести» человека, перенесшего наркоз.
      - Ну и что же  ты плачешь! – сочувственно и уже без растерянности во взгляде,  заговорила анестезиологическая сестра.
      - Ведь боли не чувствовала? Так? Заснула - проснулась и все.
       Я послушно кивнула, но слезы катились градом, не переставая. Они стекали обильными ручейками по вискам с двух сторон и исчезали щекоча кожу под волосами, вытирать их еще не было сил. И откуда только у меня столько слез?
       Каталка  уже покатилась,  выезжая из операционной,  неприятными толчками отдаваясь во всем теле, когда с металлическим лязгом цеплялась углами в дверных проемах.
       Так начался первый день в больнице.
       В голове осталось изумление, от моего полета над городом и не давал покоя вопрос, что же это они  увидели во мне на операции. Что там было такое, во мне, когда Галина Александровна сказала: «Поглядите-ка, что там у нее?»
      Спросить об этом я никак не могла решиться. Я боялась, что строгая и прагматичная Галина Александровна не поймет и заподозрит  у меня  явное  нарушение психики.
Да и  удобного момента никак не находилось. Такого, чтобы мы оказались один на один, без свидетелей.
      Я  никак не могла объяснить свои полеты, кроме, как тем, что душа и тело, только временно вместе, в этой жизни.
      А в больнице, множество мест, где находится граница, на которой они могут разлететься врозь.
      А еще, я осознала всю глубину сути такого  явления, как уход из  жизни -  смерть.
      Поняла разом,  что смерти не стоит бояться, ее  приход, такая же великая радость, как рождение.
      В воспоминаниях остался, как бы светящийся, след от ощущения полного счастья, покоя и радости, которое я испытала за гранью материального существования.
     Это  парадоксальное открытие очередной раз  напомнило мне о моем юношеском открытии, что каждое явление в жизни имеет свои положительные и отрицательные качества.
     Не существует   только отрицательные или только положительные явления. Мир  и все явления в нем многозначны. В этом красота и основная загадка мироздания.  Если явление кажется тебе  отрицательным – ты просто не рассмотрел все его проявления, не до конца вник в его суть.  Поэтому, в разные периоды в жизни, порой, одни и те же явления воспринимаются нами с противоположными ощущениями.
      С тех, юношеских лет, я иногда начинала играть в своеобразную игру – «жизнь против шерсти». В результате чего полюбила на всю жизнь ненавистные когда-то оливки, красное вино и бег по утрам. Это далеко не полный перечень результатов моих экспериментов.   
      Суть  которых, заключалась в том, что,  внимательно исследуя какое-либо явление, вызывающее отрицательные эмоции, я искала и неизменно находила в нем альтернативные  качества, позволяющие в дальнейшем  даже полюбить его. Эти занятия, позволяли заменить «минус» на «плюс», но  требовали сил, уединенности и  сосредоточенного внимания.
      Больница удачное место для этого. Ты вырвана из обычной среды. Тебя не отвлекают бытовые заботы, работа и ежедневные обязанности.
      После событий первого дня в больнице, я  решила начать  «жизнь против шерсти». Уж больно много невеселого, с первого дня, сулила мне больничная жизнь.



ГЛАВА3.  ЖИЗНЬ "ПРОТИВ ШЕРСТИ"

      Не знаю от чего, иногда, я начинала «жить против шерсти».
      Это, наверное, выглядело со стороны, как проявление своеобразного упрямства, вызванного неблагоприятными обстоятельствами.
      При этом, я словно начинала двигаться по жизни не так как всегда, а полностью отказывалась от участия и контроля над происходящим. Как пловец на лодке, выбросивший весла, плывет по течению, так  и я отбрасывала жизненный опыт и традиционные в данной ситуации действия.
       Жизнь и так, не всегда дает нам возможности изменять имеющиеся  обстоятельства, но и в этом случае внутренне мы следим за происходящим и участвуем в нем мысленно, а как только чувствуем, что можем как-то изменить их, тут же включаемся в реальное действие и корректируем его в соответствии со своим жизненным опытом.
       Я же,  полностью отпустила ситуацию, и, мои внутренние силы как бы отключились  от реальности и занялись внутренними процессами. Предполагалось, что другие, те, кто в данный момент  занимаются моей судьбой, сделают все как надо.
      Не скрою, это, порой, похоже на прогулки с завязанными глазами. 
      Сначала все шло как обычно. Реальность медленно продвигалась день за днем, словно делала шаг за шагом,  походившие  друг на друга, как в старом, скучном, черно-белом кино, которое надоело, от многократного повторения. Однако,  оно же,  в последствии, может неожиданно обрести ностальгическую привлекательность.
      Начался курс пирогенала.
      Все время до укола, было спланировано, поминутно. Анализы, процедуры, завтрак, обед – все до укола. Потом жар, и под вечер забываешься сном.
      Каждый день теперь, мне предстояло перед уколом завершить все дела и быть готовой несколько часов провести в кровати с высокой температурой.
     - Сразу в палату,- напутствовали меня сестрички, сделав укол,
     - Только не быстро, потихонечку, и, сразу ложись, - добавляли уже в след.
Как я переживала время после уколов, пересказывать не имеет смысла. Переживала и все. Впереди была цель – избежать операции.
      Среди медсестер у меня постепенно, появились, как и у всех больных, «любимые» и «нелюбимые».
      Естественно следуя законам «жизни против шерсти», вопреки тому, что  большинство больных выделяли медсестру Зину, которая быстро и безболезненно колола уколы, пусть даже она была не особо приветлива, моей любимицей стала Леночка.
      Она была полная, крупная, и от этого немного неуклюжая девушка.
      Зиночка, казалось, никогда не задумывалась – она всегда была уверена, в том, что делает и о чем говорит. Она была старше Леночки , худая, быстрая, многоопытная в делах и в жизни
      Толстушка-Леночка была не красивой, с выпуклыми большими карими  глазами и двумя толстыми косичками. Но в ее глазах, светилось что-то, чего не было у других медсестер.
      Она была, как-то по особенному,  задумчива, и иногда улыбалась без причины.
      А вскоре, стала понятна и причина ее постоянной задумчивости.
      В отделении тихонько шептали, что Леночка выходит замуж. Думаю, у нее не было возможности  выбирать - явно было, что  женихи не "толпились гурьбой" у ее порога.
      При этом говорили, что она, кажется, влюблена, но, как обычно, сомневается и у всех спрашивает совета. Циничные советы Зины повергали ее в катарсис, из которого она выходила медленно, с трудом возвращаясь в действительность.
      Колола она не очень хорошо, но я, вопреки рациональному подходу, выделяла ее из всех, считая влюбленную медсестру – особенной.
      И вот тут-то, случилось неожиданное стечение обстоятельств, которое чуть не стоило мне жизни.
      Лена слишком глубоко  задумывалась о предстоящем замужестве, что было так не характерно для нее, а я, как раз,  начала жить «против шерсти». То есть, обе стали делать то, что  не совсем обычно  для обоих.
      Либо я заигралась в  «жизнь против шерсти», либо слабость от «адских» уколов, либо и то и другое вместе, привели к странному сомнамбулическому состоянию.
      Я как бы жила над окружающей действительностью.
      Будучи человеком общительным, я, против обыкновения,  не  сблизилась со своими соседками по палате.  Мне хотелось быть одной и вполне это удавалось, учитывая, что после обеда получив свой укол, я лежала с температурой и, уж конечно, мне было не до общения.
      Курс пирогенала завершался. Все было в порядке, пока не наступило время последнего укола, десятый день, когда мне должны были дать максимальную дозу  "адского" препарата  в 500 ед.
       Лежа на кушетке в процедурном кабинете, я наблюдала,  как Леночка, словно сомнамбула, открыла ампулу с максимальной дозой, набрала ее в шприц, после чего отвлеклась и задумчиво уперлась взглядом  в окно. 
       Мне торопиться некуда – пусть думает.
       Поглядев с минуту в окно и, подозрительно хлюпнув носом, Леночка открыла новую   ампулу и тоже  набрала ее в шприц.
       Я было, уже хотела нарушить правила «жизни против шерсти» и сказать Леночке, что у нее  в шприце две максимальных дозы, но почему-то странное оцепенение  взяло вверх, словно это происходило на экране.
      - Возможно,  изменилась упаковка. Девушка давно работает работает медсестрой, она знает, что делает – эти аргументы  вяло, как два облачка, проплылы в заглушенном  восприятии реальности.
       После укола я не успела дойти до палаты.  Еще в коридоре  потеряла сознание.
       Пришлось долго  бороться, так как оно не хотело возвращаться, и только иногда, словно сквозь толстый слой ваты долетали еле слышные слова хлопотавших возле меня врачей и сестер.
      - Давление не фиксируется.
      - Колите кофеин! Ноги поднимите выше головы!
      - Кислород давать?
        Я, словно выныривала из небытия на мгновенье и, вновь проваливалась в него. Страшнее всего был переход через эту границу, он приносил ужасные страдания и отнимал все силы. Каждый раз выныривая,  я не сразу осознавала кто я, и кто вокруг. Каждый раз заново спрашивала :
      - Кто вы?
      - Где я?
        Потом сказали, что я шептала это совсем тихо и  невозможно было разобрать, что шептала каждый раз.
        Когда через пару часов я уже различала дежурного врача, бегающую Леночку, и еще какого-то доктора и стоящих поодаль соседок по палате.
        На очередной вопрос незнакомого  доктора и дежурного врача:
      - Что могло случиться? У вас так бывало раньше?
        Я, еле двигая ставшим непомерно тяжелым и непослушным  языком, сказала:
      - Нет, так раньше никогда не бывало. Мне вкололи двойную максимальную дозу пирогенала  - 1000 ед. .
        На что, дежурный врач  ахнула и сказала:
      - Но ведь это подсудное дело! Этого не может быть!
        Я поглядела на  побледневшую невесту-Леночку и больше не говорила об этом.
        Она и так не знает что делать,  а тут еще свалятся  проблемы с работой и возможно очень серьезные. Погибнет моя влюбленная Леночка.
         Еще два дня я провела в отделении.
         Через два дня меня выписали и отправили  домой, чтоб я вернулась на операцию ровно через месяц.
          Доброкачественное образование-киста  не исчезла, мои ожидания не оправдались.
          Об этом мне сообщила после детального осмотра Галина Александровна, заполняя выписной эпикриз. Здесь же в ее кабинете, я набралась смелости спросить у нее, что же особенного она увидели во мне на диагностической чистке.
         К моему удивлению, этот вопрос нисколько не озадачил Галину Александровну. Она спокойно подняла глаза от бумаг и, поглядев на меня чуть более внимательно, спокойно ответила.
      - Ну, вы бы еще через год спросили. Вы же видите, какой поток проходит через меня каждый день. С утра множественные аборты, потом диагностические выскабливания и полостные операции  во вторник, и четверг, если нет срочных случаев. А впрочем, кажется, у вас  было врощение фрагмента  ВМС . 
         Все же это удивительная женщина и, наверное, нет ничего, что могло бы вывести ее из равновесия.
        За день до выписки, вечером, уединившись в бельевой, я, долго глядела в окно.
        За окном, на фоне потрясающих красок заката, возвышалась огромная темная ель, словно пытаясь закрыть от меня закат  могучими ветвями, тянущимися к окну. Сами собой , разом, сложились строки;

И печальна и красива наша жизнь.
И печальна и красива,
Как вечерняя картина.
За стеклом больничных окон
Руки елей распростерты.
Руки тянутся все выше.
Поднимаются над крышей.
И над скукой, и над болью,
Над земной моей судьбою,
Над несбывшейся мечтою,
Не случившейся любовью,
Над багряным горизонтом,
Неудачи черным зонтом.

         Что интересно принесет мне операция? Что  в этом процессе может  быть для меня приятным, даже если очень сильно искать? Сомневаюсь, что что-то такое можно найти. Поглядим,  жизнь покажет.
         Одно стало очевидным - что  «жить против шерсти» следует осторожно.


  ГЛАВА 4.   КТО НЕСЧАСТНЕЙ?

                Как нужно иногда любви чуть-чуть,
                Чуть-чуть участья,
                Иначе нам не дотянуть,
                Не дотянуть до счастья.

                Дмитрий Маштаков



       Месяц пролетел быстрее, чем хотелось. Лето к тому времени совершенно закончилось.  Осень  вступила в свои права.
       Не люблю осень. Она мне представляется не очень симпатичной девицей, которая сама никого не любит и другим настроение портит.
       Но, что делать, так уж совпало в тот год , сразу два «О» и оба невеселые – осень и операция..
       Она, мрачная девица, уже по-своему обустроила все вокруг. Чувствуя себя хозяйкой, небо покрасила в серый цвет, словно ярко–голубой ее раздражал. Спустила его пониже. Все вокруг занавесила, опять же, серыми тюлевыми шторами дождя, отчего мир стал, как бы меньше размером. Устроила сквозняки, постоянно проветривая и без того ставший прохладным воздух. Совершая свои отделочные работы, счищая веселые краски лета, набросала под ноги пестрые остатки летних обоев, развезла грязь и разлила  повсюду лужи.
       От этих перемен даже птицы петь перестали, не то, что человеческая душа. Недаром существует  термины  - «осенняя депрессия», «мертвый сезон». Каково? Разве может радостная, прекрасная пора родить такие сочетания?
       Как мог Пушкин любить осень? Даже ее яркие краски в начале, и то с горчинкой, с печалью, они напоминают о скором конце этого яркого карнавала, об увядании и смерти. Невольно с наступлением  осени представляешь печальные заботы всей природы, зверушек, птиц, букашек, деревьев, цветов. Большое количество их не переживет зиму. Осенью в глазах всего живого печаль. Как и всех, меня, осенью тоже начинают посещать печальные мысли и воспоминания об умерших близких. Любимых мною и ушедших навсегда.

Печаль, я снова у тебя.
И дом твой  - осень, так же темен,
И очи полные дождя,
Не обращаешь ты  к другому.

И  в  этот невеселый вечер
Кого же мне напомнишь ты?
Боюсь в лице твоем холодном
Узнать любимые черты.

        Итак, наступила осень, и я  опять уходила из привычной жизни в другое измерение – больничный мир. Весь месяц перед этим я словно  ходила с ошейником на  длинном поводке.   
        Что бы я ни делала, куда бы ни ехала,  чувствовала, что судьба  держит  другой конец  и знает, что я никуда не денусь.
        В этот раз я собиралась в больницу со «знанием  дела». Устроила все дела дома и  на работе.
        Количество необходимых вещиц несколько увеличилось : косметика, духи, зеркало, щипцы для волос, плитки шоколада для мед сестер, смена белья, беленькие носочки и т.д. и т.п. И, еще духи “Poison”, для Галины Александровны.
        И вот, в один из понедельников, вооружившись правилами жизни «против шерсти», чтобы не упасть духом, с улыбкой  и направлением на госпитализацию, я появилась в знакомом  мне отделении.
        Ну, теперь я была почти как «старослужащий» в армии.  Медсестры  доложили мне обо всех новостях произошедших в мое отсутствие.  Леночка вышла замуж и уволилась. Галина Александровна оказалась в отпуске. Ее замещала новый врач Светлана Михайловна. Она недавно вернулась из Туниса.
        Внешне она  была полной противоположностью своей предшественницы. Если Галина Александровна была властной, аскетичной, женщиной напоминавшей «председателя укрупненного колхоза», то Светлана Михайловна  была привлекательной , всегда со вкусом одетой и причесанной, со слегка растерянным  взглядом и немного медлительными плавными движениями.
       Она во всем,  напоминала обеспеченную и избалованную жизнью женщину. Во всем кроме потерянного взгляда.
       Этот тип женщин, назовем их «спящая красавица»,  встречается  среди обеспеченных домохозяек. Они живут  в семьях, где их, как ребенка, опекает, содержит и защищает, сначала отец, а затем   муж.
       Они, как бы привыкли чувствовать себя защищенными от мира «каменной стеной». Им, нет необходимости самим реагировать на происходящее, принимать решения, и, быть наготове,  встречать лицом к лицу невзгоды. 
       Медсестры и нянечки  хвалили ее на все голоса. А как же, Галина Александровна держала их в «ежовых рукавицах».  А кротостью  Светланы Михайловны они пользовались, как только могли: «не вылезали» из «курилки», которую устроили из бельевой,  опаздывали на дежурства, не так часто мыли отделение, как прежде, а строгий режим операционного отделения стал потихоньку ослабевать.
      Это насторожило меня с точки зрения собственной безопасности, особенно, когда я узнала, что меня оперировать будет именно она.
      В палате на шесть коек, кроме меня находились четыре уже немолодые женщины и одна, та, что была моей соседкой, выглядела  моложе меня лет на пять. Ее звали Ирина.
     Она была замкнутой и молчаливой. Ни улыбалась, ни участвовала в общей беседе и, отстранено глядела в стену у двери. По-видимому, она  была очень удручена тем, что здесь оказалась. Книжка лежала у нее в руках, но читать она не могла, все переживала и думала о чем-то. Книжка, как и полагалось для молодой незамужней девы,  – «Госпожа Бовари». Когда я появилась в палате и поздоровалась, она посмотрела на меня, как мне показалось с надежной, и даже просительно.
      Напротив меня лежала Валентина. Ей было, лет сорок пять. Худоба  крупного тела, нездоровый, пергаментный цвет кожи, а главное какие-то тусклые глаза, как у «лежалой селедки»,   говорили  о нездоровье или полном безразличии ко всему.
     Однако вскоре обнаружилась  тема, которая ее волновала не на шутку. Если  она  начинала говорить, то только о болезнях, о лекарствах и показателях анализов. Казалось только это, занимает ее по-настоящему. Она производила впечатление «профессиональной больной». От нее распространялся тяжелый и резкий запах пота. В серых с сединой волосах завязанных в пучок на затылки виднелась перхоть. Перхоть была даже на бровях. Просто ходячая реклама!   
       Но лучше бы ее наблюдать по телевизору.
       Три других женщины были полными, румяными и шумными Таня, Зина и  Лида. Всем за тридцать. Складывалось впечатление, что они, как «три мушкетерки» знали друг друга и раньше и не расставались никогда. Вместе, за компанию, ходили курить, на обед, в туалет и на процедуры. Видимо, они и работали вместе и, скорее всего, продавщицами в каком-то крупном универсаме.
      Мысленно, я тут же включилась в игру и  разделила их на отделы. Зину в винный отдел.  Ее шутки были, как правило, настолько циничными и  сальными, что и в мужской компании их рассказывали только после дозы спиртного. Крупная,  со злым огоньком в глазах.  Она была тираничным лидером этой компании. Можно было только предполагать, какие она знала «слова» и как могла  скандалить, если  кто-то осмелится ее задеть или ослушаться, подруги это чувствовали и не доводили до греха.
      Пухленькая, как булочка, Таня, наверняка, работала в кондитерском отделе. Да и пристрастие к конфетам, которые не переводились в ее карманах, говорило об этом. Она была хохотушка и смеялась каждой шутке. Звонкий и высокий как колокольчик смех ее был слышен  в коридоре отделения даже сквозь закрытую дверь палаты. За что, она получала замечание дежурной сестры  –  рядом послеоперационная палата. Ее полные губки почти все время улыбались и ярко блестели от сладостей. Большой, толстый ребенок, кукла - пупсик
      Лида походила на продавщицу серьезного колбасного отдела. Она была достаточно умна, чтобы не хихикать попусту. Внимательно наблюдала за обстановкой вокруг, но нити  бесед их небольшого коллектива не теряла. Она была заядлой курильщицей и чаще других приглашала пойти на лестничную клетку покурить и позвонить домой.
       -Да-а !- подумала я, - Нет на вас Галины Александровны!
        Несомненно, эта женщина  заслуживала уважения и как доктор,  и как заведующая отделением.
        Пользуясь своим «дембельским» положением в отделении, после первичного осмотра при поступлении, я, подготовив «тылы» со старшей медсестрой, попросила Светлану Михайловну перевести меня в отдельную палату. Я знала, что в отделении есть такая палата, "люкс» для «своих», закрытая на ключ. Скудным убранством она никак не отличалась от остальных палат отделения, и потому не нарушала демократических принципов советского здравоохранения, но основное ее отличие от остальных - размеры и всего  2 койки.
        Мы сидели со Светланой Михайловной вдвоем в кабинете зав.отделения и было уместно сделать это именно здесь.
       Она грустно глядела на серое небо за окном. И как-то безучастно кивнула. Да, мол, хорошо.
       - Скажите старшей сестре, пусть выдаст ключ, - тихим равнодушным голосом сказала она.
       И тут я заметила, как она  подозрительно низко наклонилась над бумагами.
       Неужели?
       Мне показалось, что она плачет?!
      - Светлана Михайловна, у вас что-то случилось?
       Но я уже  и так знала - случилось.
       Две круглые  капельки  упали прямо на обложку истории болезни.
       Интересное дело!
       До сих пор я считала себя совершенно несчастной и обреченной жертвой судьбы. Мне предстояла операция. Я ее не хотела, но вынуждена была прийти сама и отдаться на «произвол медперсонала». Неизвестно откуда взявшаяся опасность угрожает моей жизни и  я сама с ней справиться не могу. Я взрослая, неглупая женщина в расцвете сил не могу, а она, врач может. Естественно,  в этом случае ожидать, что врач, который меня будет оперировать, просто по определению, должен быть, уверенней, сильнее, опытнее меня. Он знает, что делать, не падает духом и мне не дает.
      Это новое открытие, что врач, может быть, слаб,  неуверен, или удручен горем, потряс меня до основания. Я растерялась.
      Странный эгоизм, развивается у пациента!  Он не видит во враче такого же человека как сам, иначе ему станет  страшно. Подсознательно он перекладывает на врача свою проблему – «лечите меня!»
      Конечно, он боится остаться наедине с неведомым врагом – болезнью. Невидимый, незнакомый  враг всегда сильнее. Я – тоже пациентка и мне не по себе!
      Веселого мало. Что подскажет знакомый  подход « жизни против шерсти»? Чего  я  испугалась?
      Мысли эти мелькнули в голове мгновенно, и смятение сменилось спокойной уверенностью. Я  как-то разом собралась и  успокоилась.
      - Надеяться можно только на себя и на Бога и это надежнее всего. Что будет, то и будет!  – с этой мыслью, я подвинулась поближе к столу   и тихонько, доверительно погладила Светлану Михайловну  по руке.
            Наши роли сменились практически мгновенно. Явно, пациенткой теперь стала Светлана Михайловна.
         - Я могу вам помочь? – я спросила тихо, но сама удивилась тому, как спокойно и уверенно прозвучал  голос.
         Она словно ждала этого и расплакалась окончательно. Так бывает,  когда человек не надеется на поддержку, он как-то держится. Но как только его кто-то пожалеет, проявит сострадание, он дает волю слезам.
         Странный этот закон я давно заметила на своем примере и примере друзей и близких.
         Происходит как бы обмен, за чье-то, так необходимое тебе участие, которое, кстати, не обязательно принесет реальную  помощь, ты  расплачиваешься своими силами, своей волей, одним словом -  энергией. А силы эти, как правило, очень  нужны тебе в трудный момент.
        Вот и задумаешься.
        Может лучше побыть одному, чтобы не было искушения попробовать стороннего участия?
        По мне  лучше справляться самой. Правда бывают ситуации, когда требуется продемонстрировать слабость, но это особые случаи, которые можно отнести к разряду безобидного женского лукавства, во все времена безотказно  действующего на  мужчин.
        А здесь было искренне отчаяние и усталость. Эта женщина  уже не могла справляться с горем сама, так отчаянно она нуждалась в поддержке.
        Я взяла на себя управление ситуацией.
        Сначала пошла и закрыла дверь кабинета на ключ – человеку требуется выплакаться.
         Потом, увидев  за шкафом   диван, стул и чайный  столик, набрала из чайника воды в стакан и подала плачущей.
          Светлана Михайловна  взяла стакан с благодарностью.
          Только теперь я увидела, что она не на много меня старше, не больше чем на 5- 8 лет.
         Мне стало, так жаль ее!
         Захотелось помочь и защитить, словно я  давным-давно знала  и была уверена, что у нее более серьезный повод огорчаться, чем у меня.
         Мы ушли за шкаф, и сели возле стола, на котором стоял чайник.
         Она сидела и плакала на диване. Я села на стул напротив нее и глаза мои тоже подозрительно набухли слезами. Хоть я и понимала, что совсем не мой черед сейчас  плакать. 
         Так мы сидели и хлюпали носами некоторое время в полной тишине.
         В коридоре послышался шум – больные пошли на обед. Позвякивали ложки  и чашки, шлепали по линолеуму тапочки. Кто-то «тыркнулся» в дверь, но не стал проявлять настойчивость, подумал - нет никого.
         Светлана Михайловна потихоньку успокоилась и начала говорить:
        - Понимаете,  я  никак не могу привыкнуть -  она последний раз прерывисто вдохнула, и заговорила, уже более ровным голосом.
                * * *
                Рассказ Светланы Михайловны.

          « Учась в ординатуре, я  вышла замуж. Я молоденькая медичка, а он  – известный профессор-гинеколог. Он стал мне и мужем и отцом».
         Продолжая говорить, рассказчица, достала из кармана пудреницу и стала приводить себя в порядок – стирать платком растекшуюся тушь, припудривать покрасневший нос и пятна на щеках. Я заметила, что Светлана Михайловна  держит ее наготове в кармане - наверное, часто плачет.
         Она продолжала:
          «Он заставил меня поступить в аспирантуру. Помог мне собрать материал, подготовить диссертацию. Я была так счастлива! Моего сына от первого брака он полюбил больше, чем я могла представить!»
      - Как странно, - подумала я, -  вокруг нее столько людей, а этой бедной женщине не с кем выговориться.
          Тем временем она рассказывала дальше:
          «Первый брак был неудачным. Мы жили с моими родителями. Папа ушел на пенсию генералом, и у нас была большая квартира. Папа всегда был главой семьи и они сразу не поладили. Мама, всегда кроткая и тихая, плакала тайком. Мама с папой очень переживали, за  меня. Все было на их глазах.
           Потом мы развелись.
           Вскоре умер  папа, и, мы жили с мамой и Димой втроем. Я училась в ординатуре, а мама взяла на себя, все домашние хлопоты»
Светлана Михайловна совсем успокоилась и поставила чайник кипятиться.
      - Попьете чаю со мной? – спросила она почти обыденно.
      - Да, конечно, с удовольствием – я  шмыгнула носом.  Как назло, он у меня  долго остается заложенным после того, как поплачу.
       Она же продолжала рассказывать:
     «Когда я вновь вышла замуж за Бориса Яковлевича, мама, как и я, была очень рада нашему браку. Он был деликатный и добрый человек.
       Только одно отравляло наше счастье - некоторые знакомые, в медицинской среде, знавшие меня и мужа смотрели искоса. Они считали, что я вышла за старого профессора ради карьеры. Может,  и завидовали. Кто знает?
       И вдруг, когда Дима уже оканчивал школу, Борис Яковлевич умер. Умер
внезапно, в одну ночь, от инсульта.
       Все рухнуло разом. Мы жили практически полностью на его обеспечении. Я в аспирантуре. Мама-пенсионерка. Для завершения диссертации тоже требовались деньги. Из аспирантуры пришлось уйти и начать работать в больнице. И тут мне предложили поехать в Тунис на 3 года. Я бросила диссертацию, дом,  и поехала в Африку.
        Решила  - подзаработаю денег, сыну на свадьбу. Он уже совсем большой».
       Светлана Михайловна  достала большую коробку конфет, наверняка подаренную благодарными пациентками.
       Я же,  вызвалась  заваривать чай.  Люблю чай, знаю в нем толк  и заваривать умею неплохо. Кому же, как не мне, эаваривать?
       Пока я возилась с чайником и насыпала хрупкие, душистые  чаинки, заливала их кипятком - думала над услышанным.
Светлана Михайловна, успокаиваясь окончательно споласкивала чайные чашечки в раковине у двери.
       Я представила, чего стоило этой инфантильной женщине, всю жизнь, жившей под опекой папы, потом мужа, принимать самостоятельные решения, как она металась, оставшись без их  поддержки. Понятно, почему у нее такой  неуверенный взгляд. Я оказалась права в первой оценке.
       На мгновение наступила пауза.
       Вдруг она снова всхлипнула.
      - Ну, ну, что было дальше - я постаралась отвлечь ее от подступавших слез.
     Светлана Михайловна продолжала, голос ее опять предательски  дрожал:
     «Я уехала.  Диму забрали в армию.
      А дальше, я успела отработать только полтора года и, мне пришла телеграмма в госпиталь, в Тунис. В телеграмме сухим языком было сказано, чтобы я немедленно выехала в Россию, в  город  Кушка.
      Моя командировка прерывалась. Я получила расчет в долларах. Поменять их на чеки не успела.
       Просто взяла все деньги с собой. Я не верила, что он погиб до последнего.
      В Кушке, нас, родителей, было много.
      Мне выдали металлический запаянный гроб. Сказали, что вскрывать нельзя».
        Меня потрясла эта последняя, третья смерть в такой короткий срок. Как же она бедная все это пережила?
        Слезы у рассказчицы,  готовы были политься  с новой силой.
      - Неужели, они могут запретить  родным  проститься с погибшим сыном? - искренне изумилась я. 
      Она молча кивнула головой, но не заплакала:
      «Я не могла согласиться с этим. Я должна была увидеть Димочку в последний раз. Привезла гроб в Москву. Нашла человека, который мне вскрыл гроб.
       Димочка был убит очередью из автомата в спину.
       Мама так плакала, когда узнала о смерти внука Димочки, что  ослепла. Итак  у  нее было  плохое зрение , а сейчас практически  совсем не видит.
       Я занялась похоронами.
       Русских рублей не было. Где поменять, еще не нашла. Плакала, да хлопотала по инстанциям.
        На кладбище, похоронить и сделать памятник, запросили полторы тысячи рублей. Я сказала, что у меня нет рублей, а есть только доллары. Они ответили : «Ладно, пойдут и доллары, давай полторы тысячи долларов».  Один доллар стоит 6 рублей."
      - Мерзавцы! -  не удержалась я .
      - А что делать? - пожала плечами она.
       Вздохнула и продолжала:
      "Положение было безвыходным, и они это тоже поняли. Пришлось отдать. Так что, поездка моя в Тунис, практически полностью ушла на похороны, а не на свадьбу».
        Она замолчала. И я не знала, что сказать. Разве можно найти слова, чтобы было не так больно?
            - Нужно жить дальше – только и смогла сказать  я.
- Я когда-то читала книгу Курта Воннегута « Доброго здоровья мистер Розуотер..» так там я прочла и запомнила одну  древнюю молитву – неожиданно вспомнила я.
Она очень сильная , стоит ее запомнить:
« Господи, дай мне душевный покой, принимать то, что я не могу изменить, силы и мужество изменять то, что могу и мудрость всегда отличать одно от другого».
- Мне надо это записать, а то забуду – забеспокоилась Светлана Михайловна.
- Я напишу вам – успокоила я.
      Мы молча пили чай. Светлана Михайловна выговорилась и на время успокоилась. Мне было печально на душе. Но здесь я была бессильна. Какое  большое и могучее горе. Здесь, совсем  рядом, сидит с нами имолча пьет этот горький чай. Разговоры об "Афгане", скупо освещенная в прессе и на телевидении информация, говорили о горе, которое где-то там, далеко, на экране  кино.
      И, вдруг, вот оно! Здесь!
       Внутри все похолодело, наверное, так чувствуют себя солдаты в окопе, когда снаряды начинают разрываться все ближе и ближе.
      Чем я могла помочь? Хорошо, если я смогла взять частичку ее горя,  и ей от этого станет полегче. А может просто теперь тяжело нам обоим? Словно мы обе знаем какую-то горькую тайну. Но двое, это уже "коллектив".
       В окнах подозрительно потемнело, толи от низких, полных дождя облаков, толи от ранних, осенних сумерек, которые  с каждым днем наступали все  раньше.
           - А ради чего жить дальше? – спросила  она вдруг,  глядя в окно, не ожидая ответа
– Домой идти не хочется.
                * * *
      - Светлана Михайловна! Светлана Михайловна! Вы там? – в дверь застучали, и мы узнали голос старшей сестры отделения Надежды.
       Ну, что ж, нам дали поговорить без помех почти час.
       Вид у нас довольно приличный – слезы высохли, краснота сошла.  А что лица невеселые, так нет поводов для веселья.
       «Кисмет!», как говорят на востоке – «Так было угодно Аллаху или так предначертано». Так,  наверное, говорит афганские матери, в подобных ситуациях.
      Время доверительного общения закончилось.  Мы спрыгнули с «восточного экспресса», который вернул нас  в больницу из Туниса, из Афганистана, с могилы мальчика Димы, простреленного автоматной очередью в спину.
      Выражение лиц сразу изменилось. Мгновенно  взглянув друг на друга, и оглядевшись, мы  уже были готовы встретиться с обитателями больницы.
      Я вернулась на стул перед письменным столом с историями болезней, а  Светлана Михайловна отправилась открывать дверь.
      - Вот, назначила  нашей красавице операцию на четверг – открыв дверь и кивнув в мою сторону, сказала она.
      - Готовьте к операции: повторить анализы, давать успокоительное на ночь, накануне вечером очистить кишечник. Одним словом  как обычно, распишите на три дня, я в карте уже все отметила – она выглядела увереннее, словно бы собралась с силами.
      - Слава Богу – подумала я -  все же ей стало полегче.
      - Да! Чуть не забыла! Переведите ее в   «люкс». Ну, в ту, что у нас в резерве на две койки .
      - Одну? – спросила Надежда подмигивая мне, так как Светлана Михайловна  была к ней спиной и возвращалась на свое место за столом.
Старшая сестра стояла в проеме двери, держа  обеими руками на уютном, полном животе стопку простыней. Ее пышная фигура полностью закрывала просвет. Из-за ее плеча, подпрыгивая,  что-то пыталась спросить Валентина.
      - Наверняка опять о своих результатах анализов мочи  - подумала я. 
Они должны были прийти из лаборатории. Валентина  про эти анализы сегодня все уши прожужжала. О чем же еще?
       Ну, точно! Так и есть. Кто бы сомневался!
       Из-за спины Надежды уже слышались, заглушенные массивной преградой отдельные слова «моча!», «анализы!» и  «должны!».
       Не лишенная  своеобразного чувства юмора,  Надежда намеренно не давала ей возможность просочиться в кабинет, поворачиваясь то одним, то другим пышным боком. Словно не слышала.
        При этом , она заговорщицки закатывала глаза  с совершенно серьезным лицом, и, только раз, подмигнула нам со Светланой Михайловной.
      - Можно со мной перевести Ирину? – спросила я, понизив голос, прежде чем  Светлана Михайловна  ответит на вопрос Надежды
      - Переводите и Ирину Миронову – расщедрилась Светлана Михайловна.
      - Колотилова, ты что скачешь? – Надежда сжалилась, с трудом развернувшись в проеме,  сделала вид, что только что заметила тщетные попытки Валентины.
      - Завтра на обходе все тебе расскажут. Идем, я тебе новую пеленку дам!
       Жизнь удивительна! Ничего не изменилось, а мы  обе уже улыбались.

ГЛАВА 5.  ПЕРЕЕЗД "ЦАРСКУЮ ПАЛАТУ".

        В палате была одна Ирочка. Она, по-прежнему,  лежала  и "остекленело" смотрела перед собой. Книжка, правда, была открыта, но уверена, что прочитано в ней было немного. Лежащая,  на мгновение подняла на меня глаза и опять уставилась в одну точку. Именно эта безысходность и уныние,  сквозившее во всем облике молоденькой  женщины, удивляли меня больше всего.
        Ирочке предстояла такая же операция, как и мне.
        Ну и что ж, теперь заранее умирать каждый день? Лучше все же сделать это только один раз в жизни и, по возможности, весело.
     - Необходимо ее встряхнуть и порадовать, – подумала я, - есть повод, ведь мне удалось взять ее с собой в двухместную палату.
         Было очевидно, что среда, в которую она попала, и окружение в палате  были ей совершенно чуждыми, как, впрочем, и мне.
         Но разница все же была - я пыталась как-то изменить ситуацию, а Ирочка ждала, когда ее кто-нибудь спасет. 
         В отделении слышались естественные для завершения дня   звуки  - разноголосый «вечерний звон»  на пищеблоке, от больших кастрюль, алюминиевых подносов и  фаянсовых тарелок с надписью «общепит».
       Следом, как паузы между тире, каким-то внутренним, напряженным чутьем улавливалась и  тревожная тишина из послеоперационной палаты, что возле сестринского поста.
         Из дальнего конца коридора доносились заглушенные дверью и волнообразно усиливающиеся  при ее открытии едва различимые звуки – больные в «курилке», на лестничной клетке, обсуждали какие-то потрясающие рецепты выздоровления от всех болезней на основе чайного гриба.
       Так как, там же находился бесплатный, больничный телефон-автомат, кто-то кричал в телефонную трубку один и тот же вопрос: «Колюся, ты поел?».
       Через небольшие паузы, во время которых, видимо, отвечали, и видимо недостаточно корректно, вопрос опять повторялся «Коля ты поел?».
        Это,   напоминало поцарапанную пластинку,   «застрявшую» на одном месте  и,  бесконечно испытывающую  терпение окружающих,  повторяя и повторяя ставшей ненавистным отрывок.      
       Причем, даже деликатные люди, в обычной обстановке говорящие сдержано и даже тихо, по телефону неожиданно повышают голос и начинают кричать, инстинктивно пытаясь преодолеть расстояние между ним и собеседником.
        Это мешает не только им самим  и  окружающим, но удивительно усложняет понимание  сказанного тому, кто слушает  его на другом конце провода.
        Сколько раз я, разговаривая с кем-то из таких, особенно голосистых оппонентов, относила трубку подальше от уха, чтобы как-то компенсировать дискомфорт, но это неизлечимо.
        А можете себе представить, как это делает продавщица Лида?
      - Коля ты поел? А Саша? Позови Сашу!….
      - Саша ты поел?
        Самый шумный период в отделении, скоро закончится,  звуки пойдут на убыль,  сменяясь вечерним покоем. Начнется самый любопытный период суток – период камерных,  непубличных бесед.
         Вечер разделит  пациентов по палатам, и они уже вполголоса будут рассказывать друг другу самые доверительные истории из своей жизни. Эта поразительная, необъяснимая  откровенность – странный побочный эффект, парадоксальная реакция, возникающая у людей, временно сведенных обстоятельствами вместе на непродолжительный срок.
         Разный статус, интеллект, образование, материальный и возрастные различия роли не играют. Люди могут открыть совершенно незнакомому слушателю самые потаенные комнаты своей памяти, рассказать то, что не знают о них самые близкие, друзья, родственники и любимые.
        Так случается в больницах и поездах. 
       Сведенные обстоятельствами в ограниченном пространстве, взволнованные переменами в  привычном течении  жизни, люди ищут сближения, которое сроднит их перед общими сознательными и подсознательными тревогами, которые несут с собой новые жизненные обстоятельства.
         Сколько поучительных историй, какие реальные, невыдуманные  сюжеты!
         Человеческая  фантазия всегда проигрывает перед поистине волшебным многообразием реальной жизни.
         Благодатная среда  для писателей и драматургов!  Недаром, многие из них в прошлом врачи. Чехов, Вересаев, Булгаков … 
         Мгновенья  такой откровенности, как разноцветные бабочки  долго не живут, а могут пролететь мимо – не успеешь поймать и задержать в памяти.
         Хрупко и быстро тает это родство, когда дорожные или больничные приключения подходят к концу! 
      - Ирочка, вы хотите перейти со мной в двухместную палату? – спросила я намеренно равнодушно, собирая свои вещи в пакет.
      - А вы, что переходите в другую палату? – глаза ее оживились.
      - Да так получилось, перехожу – как можно более обыденно сообщила я ей.
      - А  мне можно? А разрешат? – все еще не веря в свою удачу, осторожно спросила Ирочка.
      - Можно! Уже разрешили! Уже договорилась – не выдержала и выдала я уже радостно.
      - Ура-а-а! – шепотом «закричала» Ирина, хлопая в ладоши.
Я предполагала реакцию, готовила ее исподволь, но такого преображения не ожидала.
          Ирочка вскочила с кровати  и ее «остекленелость» мгновенно слетела с нее  и «разбилась вдребезги». Она обхватила меня за шею, и мы  повалились на мою кровать.  Ирочка была выше меня на целую голову и от восторга не рассчитала  свой порыв. Я ростом  метр шестьдесят, а Ирина почти метр восемьдесят. 
           Мне стало ужасно смешно, когда я представила себе эту картину со стороны. Пат и Паташон!
          Она, несмотря на свой  рост -  совсем еще, по сути, девчонка.
          Так искренне она радовалась! Мне показалось, что она, впервые, в этот миг совершенно перестала   бояться  и поверила, что с этого момента  все будет хорошо, в том числе и результат предстоящей  операции. 
          До чего приятно дарить !
          Это еще один неоспоримый закон, которому меня научила жизнь – дарить всегда приятнее, чем получать подарки.
          Отсмеявшись, мы начали быстро собираться, что бы успеть до возвращения соседок. Не хотелось отвечать на многочисленные вопросы.
          Вскоре, на наших прежних местах остались только голые полосатые матрацы, которые пришедшая нянечка взялась  застилать  для  будущих пациенток.
           Идти было недалеко, практически, напротив - через коридор.
В одно мгновение мы как две школьницы перебежали его, открыли дверь ключом  и вошли в новое обиталище.
           Небольшая комната  в 14  метров. Стены окрашены светло голубой масляной краской, белый потолок с люминесцентным светильником. Над дверью еще один с синей лампой. Слева от двери – раковина, тумбочка для личных вещей и кровать. Справа  только тумбочка и кровать. Напротив входа под большим окном с шелковыми шторами, за которым вечерняя темнота  - стол и два стула.
          Благодать!
          Я с размаху повалилась на левую кровать, все еще держа в охапку   подушку, одеяло и простынь. Ирина на мгновение остановилась и, тут же  с радостью повалилась на свою  правую.
         Мы лежали,  и глядя в потолок,  наслаждались своим «королевским» положением.
         Операцию Ирине  назначили на тот же операционный день – четверг.
Нам теперь предстояло не только вдвоем жить в этой палате, но вместе пережить операцию.
         В этом дуэте я, помимо воли, стала старшей.
         Возможно,  причина в том, что я на пять лет старше, а возможно и еще какие-то качества, которыми я обладаю, сама того не осознавая..
         Не смотря на то, что мне хотелось подумать и осмыслить события сегодняшнего дня перед сном  и я не была расположена  услышать еще одну историю жизни, Ирина не дала мне этой возможности.
         Уже заглянули к нам и постояли, сгрудившись в дверях, пораженные переменами,  Лида, Таня, Зина и Валентина.
         Я решительно и без улыбки объяснила  присутствующим, что нас перевели в отдельную палату, готовить к операции,  потому, что нам будут делать операцию в один день. Мне аргумент показался  сомнительным, но подала я его уверенно.
         Поэтому всем  объяснение показалось очень убедительным и успокоило «чертенка» зависти, зашевелившегося  было  при виде нашей с Ириной «царской» палаты.
         Прошло время вечернего чая.
         Уже  пришла дежурная медсестра поставить градусники.
         Через 10 минут забрала их и выключила свет.
         Казалось, все.
         Мой первый день  завершился, и  я могу, наконец,  остаться наедине с собой.  До операции остается  два дня. Нужно собраться и подумать.
          В палате тихо, Ирочка наверняка уже задремала.
         Я лежала и смотрела на потолок. Фонарь на больничном дворе бросал на него светлый квадрат окна.  По нему скользили неясные линии двигающихся на веру ветвей. Картина была мрачновата.  Между этих теней скользили слезы. Слезы сползали и по оконным стеклам. Еще чуть и они начнут сползать по моим щекам, чтобы не нарушать всеобщей гармонии  осеннего,  ночного дождя из слез.
             Но тут послышался  приглушенный голос Ирочки.
      - Мне так страшно! Мне кажется, я после этой операции никогда не смогу родить! – она говорила совсем тихонько.
     - А на животе будет безобразный шов! Кто после этого выйдет за меня  замуж? - ее голос подозрительно задрожал.
       Она тоже наблюдала картины на потолке.
      Пришлось собраться. Глупо   так лежать,  смотреть на потолок и  «реветь» вдвоем!
     - Что? Чего ты боишься? -  ответила я с изумлением. Все же, из меня могла бы получиться неплохая актриса.
     - Нам, так повезло! Светлана Михайловна была в Тунисе и работала с французскими врачами. Это очень хорошая школа – мое «изумление» сработало «в десятку».
     - Она была в Тунисе? – удивилась Ирочка.
     - Да. Причем я забыла тебе сказать,  она умеет   такой косметический шов делать, что он совершенно не виден –  а ведь я не обманывала ни словом.
      Я, действительно, узнала эти тонкости  от самой Светланы Михайловны  при первичном осмотре. Ведь меня тоже интересовали  косметические  последствия операции, при условии, что все остальное будет успешным.
      А в   этом, я  сейчас уже не сомневалась. Кому будет лучше сомневаться и ожидать худшее? Так можно и дождаться!
     - Причем она делает шов не вертикальный, как Галина Александровна и все наши врачи, а внизу живота, да так, что самое откровенное бикини можно носить – не будет заметно.
      После моей оптимистичной тирады Ирочка успокоилась и  лежала в темноте, обдумывая  услышанное.
     Картины на потолке стали казаться не такими мрачными и потеряли роковую подоплеку, перестав  предсказывать  самое худшее.
     Интересно, что  мне самой  стало легче на сердце, после этого разговора, а не только Ирочке.
     Это еще один закон жизни.
     Когда тебе очень плохо, да так, что ты вот-вот заплачешь – найди и помоги тому, кому еще тяжелее.  Как "рукой снимет" хандру!
     Почему? 
     Не задумывалась.
     Попробую попытаться понять или предположить механизм явления.
     Возможно, когда ты помогаешь тому, кто слабее, сразу срабатывает механизм подобия, и находятся  силы, которые  сильнее тебя и так же  помогают  тебе, а над ними еще находится кто-то сильнее и так далее. Складывается бесконечная цепочка помощи и милосердия сверху,  с небес до самого низа. И я, своим действием, превращаюсь в одно из звеньев этой цепи.
       Я сразу вспомнился яркий пример, когда мне мгновенно пришла  такая  помощь, сразу коренным образом изменив мое состояние.
       Словно  мне  показали старое кино. Мелькнула мысль - неспроста, видимо мое фантастическое предположение не так нелепо, как может показаться.

                * * *
     Дело было  тоже осенью. Такие же  горькие слезы дождя на лобовом стекле.
     Я  веду свою машину. Хорошо, что окна тонированы. Слезы катятся по щекам. Я не стесняюсь и не вытираю их - меня никто не видит. Я могу дать им волю.  Приехала с похорон близкого родственника. Кажется, уныние меня захватило полностью. Разум еще сопротивляется, но черные «фурии» эмоций, кружат в сознании по  кругу, который не имеет ни конца.
     Разум еще пытается  напомнить абсурдность моего отчаяния. Он, слабеющими силами подкидывает мысли, напоминая что я, молодая,  хорошо одетая, здоровая и красивая женщина, за рулем  своей машины на  Тверской улице не самый первый претендент на жалость и участие.
     Но, куда там! Я уже дала волю слабости, и она цепко держит меня, не давая успокоиться. Словно ее мягкие когтистые лапки сжимают мое сердце и коготки все глубже и глубже вонзаются в плоть. Сердце, как мышка, в ловких кошачьих лапах,  трепещет, но очевидно, что его участь уже определена на ближайший срок.
     Чувствуя,  что мое состояние выходит из под контроля,  я  стараюсь отвлечься  повседневными заботами.  Вспоминаю, что дома нет хлеба, а я  проезжаю мимо Филипповской булочной. Заставляю себя  остановиться и купить горячий хлеб.
     С трудом припарковываюсь  и  усилием воли стараюсь, хотя бы на короткий срок,  унять  неиссякаемый поток слез – не выходит. Стыжусь заплаканных глаз и снова плачу.
     Достала пудреницу. Припудрила нос и щеки. Надела темные очки.
     Вошла в булочную.
     Как обычно много покупателей. Взяла горячий батон, сдачу и уже хотела выйти, но обратила внимание на старушку в центре зала.
     Она, наклонившись, потерянно ходит по кругу, рассматривая затоптанный пол своими подслеповатыми глазами. Старушка  интеллигентная, бедно одетая, маленькая и необыкновенно беззащитная, как ребенок.
      - Что случилось? – спросила я у нее.
      - Деточка, я уронила пятнадцать копеек, когда отсчитывала деньги на батон - она была растеряна и  серьезно огорчена.
      - Очки дома оставила - не найти. 
      - Давайте я помогу вам искать – вызвалась я, незаметно нащупав, пять  и десять копеек из полученной сдачи.
     Через минуту я «нашла» потерянные деньги.
     Как же она обрадовалась! Она ругала свою неловкость и слепоту и восхищалась моей  отзывчивостью и зоркостью.
     Вот и все! Ничего не значащий маленький эпизод!
     С изумлением я обнаружила, что в машину села совершенно спокойной. На душе было светло. Мои «фурии» провалились в преисподнюю и уже не мучили меня.
     Радость одинокой старушки передалась мне, и словно солнце засветило .. Мир изменился.
     Печальные обстоятельства, конечно, остались, их не изменить, но моя жизнь была уже вполне сносной, даже  много лучше многих.
     Провидение послало мне эту старушку!
     Видимо сложилась цепочка милосердия  сверху  вниз,  и мы с незнакомой старушкой были одним из звеньев, этой золотой цепочки.
                * * *
     Ирочка вернула  меня назад, в палату.  Пока я размышляла и вспоминала,  она  собралась с духом и заговорила: 

                * * *
                Рассказ Ирочки.

          «Я была единственным ребенком  в семье. Меня любили  и мама, и папа, и бабушка. Я с родителями жила в Пятигорске»
     - Там, где Лермонтов погиб на дуэли? – спросила я.
     - Да! -  с готовностью подхватила она,
     - Мы еще в школе ходили на экскурсию на место дуэли - охотно ответила она, но на провокацию не поддалась, и снова вернулась к  рассказу:
        « Они меня убеждали, что я красивая, что я лучше всех. Я поздний ребенок.  Росла дома и  не ходила в детский сад.
        А, когда пошла в школу, меня дразнили «тетя Степа».
        Я была выше всех в классе. Даже самый высокий и красивый мальчик  Сережа Пастухов,  сын завуча, оказался  ниже меня. Он мне сразу понравился.  Я даже боялась глядеть в его сторону, чтоб никто не догадался,  как он мне нравится.
        Его маму – завуча боялись в школе все, даже учителя, даже прозвище ей дали "Снежная королева". Конечно, они выделяли Сережу среди остальных учеников.  Так что, Сережа был всеобщим любимцем, а я нескладной «дылдой».
             Первое время  я очень сильно плакала, но потом привыкла.
             А родителям больше не верила, что я самая красивая. Стала к ним относиться с внутренней обидой и все время «вредничала».
             Больше всего мне хотелось не выделяться  среди одноклассников.  Моей мечтой было - стать как все.
             Время шло  и,  постепенно, с 4 класса мальчики начали расти. Первым вытянулся Сережа. Однажды после летних каникул он разом стал  вровень со мной, а потом даже  выше!
             На физкультуре мы часто играли в волейбол. Мы с ним были лучшими игроками.
             Он записался  в секцию волейбола, в районном  дворце спорта,  и я пошла туда же. Родители были против этого,  я училась в музыкальной школе,  и мне следовало беречь пальцы. Но разве я могла их послушать!
             Сережа и я,  жили в одном дворе, и нам удобно было вместе ходить на тренировки.
             Вскоре  Сережа превратился в очень красивого парня.
             Высокий красавец, с волнистыми светлыми волосами и голубыми глазами. Девчонки в школе и в секции за ним табуном ходили. Всем хотелось привлечь его внимание.
              А мы с ним дружили и были лучшими в своих командах. Поэтому мы часто были вместе. Вместе ходили на секцию, вместе играли с ребятами   во дворе  в волейбол.
              В восьмом классе я заметила, что он стал относиться ко мне как-то свысока. В его голосе появился такой повелительный тон,  что мне иногда становилось обидно  его слышать. А еще больнее было  видеть, как он с другими девочками разговаривает и встречается. А когда однажды я нечаянно застала его целующимся в раздевалке  с Леной, – чуть не умерла.
                Лена училась с нами в одном классе и была   нахальная и самоуверенная девчонка. Она, увидев меня, засмеялась. А я убежала домой и сорвала игру. Меня игра уже не волновала, было не до игры.
            Одним словом я поняла, что люблю его и полностью завишу от его отношения к себе. После того, как я увидела это, не хотела идти ни в школу, ни в секцию. Я еще ни разу не целовалась, и все представляла себе, как они занимаются этим.
            Это был шок. Никого не хотелось видеть.
            А на следующий день Сережа пришел ко мне и позвал поговорить  к себе домой.
            Я, словно ненормальная, побежала за ним. У него дома родителей не было. Мы вошли, и он сразу обнял меня и поцеловал! Я еще ни разу не целовалась. Но сопротивляться Сереже я не могла.
              Он повел меня куда-то вглубь квартиры. Мы вошли  в спальню его родителей.
              Сережа стал расстегивать мою кофточку. Я почти теряла сознание. Словно силы меня полностью оставили.
               А когда он обнял меня сзади и взял  в ладони мои груди, я чуть не потеряла сознание. Так остро я почувствовала что-то новое, чего никогда раньше не было со мной. Внизу в животе словно  сжалось что-то в крепкий комок!
              Мои колени подогнулись, и он положил меня на кровать.
              Невозможно описать ощущения, которые я получала от каждого прикосновения. Причем, я была как в обмороке!  Мои глаза закрылись  и я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой.
              Казалось, если он еще раз прикоснется  к соскам на моей груди – я умру от разрыва сердца. Мое тело само стало  выгибаться навстречу ему, как в судороге.
              А он,  что-то не прикасался и не прикасался.
              Я открыла глаза и в ужасе увидела его маму, которая стояла в дверях спальни с сумками в руках. Когда и как она вошла мы не заметили.
              Сережа увидел ее первым.
              Он быстро одевался. Оказалось, что он был почти  раздет. Он говорил, что это я сама к нему пришла. Что я ему надоела своими приставаниями.
              Я же  лежала на кровати без кофточки, юбка была задрана на животе. И думала, что лучше бы я умерла сразу. Но не умирала.
              Его мама закричала на меня. Я не могу даже мысленно повторить  ее ужасные слова. Я схватила кофточку и побежала вон.
              Не помню, как я оказалась опять дома.
              Теперь я, действительно, не могла появиться ни во дворе, ни в школе.
              Я не ела и не пила,  только лежала и плакала. Родители и бабушка не знали, что делать и  как мне помочь.
              Вскоре  на семейном совете решили увести меня в Москву к дяде Володе, маминому брату. Так я оказалась в Москве.
              Здесь я  окончила школу и муз.училище.
              Сейчас я преподаю в музыкальной школе – уроки игры на фортепиано.  Мне дали общежитие - маленькую комнату с встроенной кухней, туалетом и сидячей ванной.
              Я всегда одна. Боюсь любого знакомства. Бабушка плачет и каждый раз спрашивает по телефону, когда я выйду замуж. Можно сойти с ума!
              Видимо,  мне не суждено это, никогда! Никогда,  я  не буду счастлива!.
              Я просто боюсь мужчин».
              Ирочка уже  не могла говорить -  вовсю рыдала, уткнувшись в подушку.
              Что за миссия у меня в этот день – всех жалеть?! Просто «мать Тереза» !
              Выпал же такой жребий, причем дважды! Чтож , существует даже теория парных случаев. Это как раз такой случай.
              Ну, хоть кто-нибудь пожалеет и успокоит меня? Я-то, тоже не на отдыхе, и через два дня мне предстоит операция!
              Но,  видимо,  опять «кисмет».
              Я встала, подошла и присела к Ирочке на кровать. Тихонько стала гладить ее по голове.
     -   Ну что ты Ирочка, расстраиваешься попусту? - я старалась говорить спокойно, ровно и без остановки. Говорила  все, что приходило на ум.
     - Чего тут плакать? Почему  такая  реакция?  Наплевать и забыть. Ничего страшного не случилось. Подумаешь, трагедия! - я перевела дух и продолжала.
      - Ну, маленький негодяй попался.  Было бы хуже, если бы вы были близки, и ты забеременела.
      - Впрочем,  и это не было бы  катастрофой.
      - Давай рассуждать разумно. Подумай сама!
      - У тебя ведь  все хорошо!
      - У тебя своя комнатка. Ты не от кого не зависишь.
      - Ты можешь ждать, выбирать и искать своего человека! И ты обязательно его найдешь
      - Ты встретишь хорошего, любящего, преданного мужчину и  забудешь своего Сережу, словно и не было его. Все скоро наладится. Вот увидишь! Тогда  вспомнишь, что я тебе говорила!
      - А родители  твои правы. Ты красивая, очень красивая!
      - А то, что  ты высокая, так это очень здорово! Все модели высокие и худенькие как ты.
      - А я хочу быть как ты, маленькой,аккуратненькой и со светлыми волосами. Ты красивая. Тебя все любят  – «продудела» с «забитым» носом , обиженная на весь мир, Ирочка. Снова  продолжая лить слезы без остановки
      - Это всегда так! Хочется не то, что имеешь! "Что имеем не храним, потерявши плачем!" Это пройдет
      - И что это  за глупости! Тебя тоже все любят! Ты только оглянись.  Все тебя любят! Я тоже тебя люблю! 
      - Ведь мы с тобой здесь вместе не случайно. 
      - А еще , знаешь что! Я, сейчас, сделаю одну важную вещь!- мой тон стал уверенней.
      - У меня есть одно волшебное свойство - мои желания исполняются! - сама не зная почему, вдруг, совершенно твердо заявила я.
      -  Я  тебе пожелаю самое главное - быть любимой любимым! Мои пожелания всегда сбываются! Посмотришь!
      - А теперь спи - закончила я свой бесконечный монолог.
Ирочка уже не плакала. Только пыталась вздохнуть "заложенным" от слез носом.
      - Так прямо и сбываются! - недоверчиво хлюпнула она носом.
      - И к тому же достаточно, чтобы тебя любили. Можно самой и не любить  -  неуверенно добавила она своим гнусавым шопотом.
      - Ты не права! Это ужасно тяжело, когда тебя любят, а ты нет. Так же тяжело как в твоем с Сережей случае - когда ты любишь, а тебя не любят.    
Поверь. Я старше тебя на пять лет и на двоих детей!
      - А еще поверь, что мои пожелания всегда сбываются. У тебя будет возможность проверить...
        Ирочка  перестала всхлипывать, умылась и угомонилась, наконец.
          Когда стало тихо, я уже была не в силах рассматривать печальные картины на потолке.
         Ну и длинный же выдался у меня  день! – подумала я засыпая.
         Заснули мы под утро, успокоительное, что нам дали  выпить вечером,  не подействовало в  этот раз.
         Но оно исправно действовало в последующие ночи перед операцией.  Мы засыпали на полуфразе, полуслове, внезапно и до утра, так же внезапно просыпаясь от  неприятно слепящего, ярко вспыхнувшего света  люминесцентной лампы  и холодного градусника, засунутого подмышку дежурной медсестрой.
        Оставалось два дня. Время пошло.

   ГЛАВА 6.  ЧЕРНЫЙ АЛЬПИНИСТ.

            Утро  сменило декорации и настроение.
           С приходом медсестры, слепящим холодным  светом палатного светильника, неприятным  металлическим  звоном из процедурной,  который  проходил сквозь двери и стены,  шарканьем тапочек и гомоном потянувшихся к процедурному кабинету пациенток, распалась магия   маленького мирка нашей палаты.
           Каждая почувствовала себя  брошенной в общий котел больничных проблем, где стираются  личности,  и есть только  очередная больная.
          Я,  как очередная больная, стояла в очереди перед процедурным кабинетом, с содроганием  ожидая  своей очереди сдать анализ крови из вены.
          Трудно придумать более отвратительную  процедуру.
          Когда, твою тонкую в локтевом сгибе кожу, прокалывает толстая холодная игла, кажется, содрогается  и цепенеет в отчаянном протесте  вся твоя материальная сущность. Отвратительно само ощущение чужеродного, болезненного  внедрения мертвого  в живое. Оно пронизывает все существо, трепещущее  беззащитными,   надувшимися, от перетягивания  резиновой  трубкой,  венами. Ни одна клеточка тела не остается  равнодушной.
             Это мой «пунктик», мой страх, преследующий меня всю жизнь.        Когда – то, еще в школе, мне пришлось вместе с другими сдавать анализ крови из вены. Я очень старалась выглядеть спокойной и равнодушной, не подать  вида, что мне страшно, чтобы другие, особенно младшие,  не боялись, дожидаясь в коридоре. Я  даже попыталась улыбаться, входя в кабинет, и  решила  выйти так же с улыбкой.
             Но медсестра попалась неопытная, воткнув иглу под кожу, она начала водить ею справа налево, вверх и вниз,  чтобы поймать и проколоть мою убегающую от экзекуции вену. Вмиг, она, словно задела иголкой «выключатель»  -   я потеряла сознание.
            Очнувшись от запаха нашатыря уже на кушетке медпункта, и увидев, вновь приближающуюся ко мне с иглой медсестру, я  потеряла сознание вторично.
Меня вывели под руки, бледную, без улыбки. Как, «мальчиша-кибальчиша», после «буржуинских» пыток.  Приободрить своим видом учеников младших классов не получилось. Скорее наоборот. С тех пор, на всю жизнь, эта процедура  стала для меня пыткой.
              Очередь собралась большая – женщины вполголоса разговаривали,  и равномерный шум превратился для меня в монотонное, жужжащее сопровождение моих мыслей.
               Я не думала о чем-то специально, просто вдруг, перед глазами возникли мои прекрасные сынишки:  медлительный и инфантильный старший, шустрый и целеустремленный младший. И, о Боже, у меня выступили на глазах слезы!
                Ничего себе! Неужели я так боюсь операции? Никогда бы не подумала. Ведь я не из робкого десятка. Подумаешь операция! Подумаешь кровь из вены.!И нечего разводить сырость. Ничего страшного не случится ни со мной, ни с моими ребятишками.
               В конце концов  живы-здоровы мои родители. Жив и здоров мой замечательный муж, который души не чает в младшем, правда не любит старшего. Но это уже другая история.            
                Мой муж был человеком, увидев которого,   каждый захочет сказать: « Ах! Какой успешный молодой человек! Как образцово у него повязан галстук, начищены ботинки и гладко причесаны волосы! Наверняка его ждет  прекрасная карьера!».
                Рекламная семья!
                Если кто-либо спрашивал меня с любопытством : «Как дела в семье?». Вопреки всегда жалующимся  приятельницам  я  неизменно отвечала,  вызывая изумление : «Прекрасно! У меня самый лучший, образцовый муж!».
                Замужем я была вторично.
                Мы  оба закончили один известный   Московский   технический ВУЗ, за которым тянулся шлейф   закрытости, сложности  и поступить в который, считалось само  по себе достижением. Девочек в него брали неохотно и то,   не на все факультеты, а только на "Кибернетику". Теоретическая физика предполагала работу с радиоактивностью и, по медицинским показаниям,  девиц туда не допускали. Я училась ровно, несмотря на то, что вышла замуж на третьем курсе и родила сына на четвертом, а на пятом успела развестись.    
           Так сложились обстоятельства. Красивым девушкам в нашем институте не удавалось остаться незамужними. К тому же,   мама сказала мне категорически, что если узнает, что я потеряла девственность до замужества – покончит с собой. 
                Я не могла допустить такого быстрого и нелепого  конца родной мамы,  и вынуждена была выйти замуж за веселого, разбитного  и патологически безответственного сверстника из соседней группы. Он и стал моим первым мужем.
                Вскоре, вопреки безуспешным попыткам  избежать этого - я забеременела  и родила своего первенца. А еще спустя некоторое время, постоянное веселье, ночные посиделки с друзьями и подругами, превратившими наше гнездо в ночной клуб,  переполнило чашу моего терпенья,  и я  стала инициатором развода, причину которого  сформулировала в заявлении как несходство характерами.
                При разводе, его родители очень горевали насчет предстоящих алиментов, и я значительно ускорила неприятную процедуру развода,  договорившись, что  в обмен на категорический отказ от алиментов, категорически требую, чтобы  ни мой ребенок, ни я,  никогда ни его, ни их,  больше не видели. Обе стороны сдержали обещания.
                Следующий год -  шестой курс с его  преддипломной  практикой и защитой  диплома,  а затем и устройством на работу по распределению в закрытый НИИ,  я уже была  матерью-одиночкой. Чем доводила свою маму до "трясучки", не меньше, чем  перед этим, страхом потери моей  невинности до брака.
                Долго носить это «гордое» и популярное  в СССР  звание, мне не пришлось, несмотря на то, что после неудачной пробы, замуж не хотелось совсем. Все дело в том, что мой второй муж,  настойчивый поклонник родом с  Кубани был необыкновенно целеустремлен и деятелен.
                В студенческой среде его недолюбливали, но в глазах преподавателей он был  –  идеальным советским студентом и комсомольским лидером. Его даже, в порядке исключения, по специальной разнарядке из Райкома партии, приняли в КПСС, когда он еще учился в институте. Это было большой редкостью и  в то время  говорило о многом. Да и моя мама в нем души не чаяла.
                Он имел три неоспоримых преимущества перед первым моим избранником:
      1 - постоянно говорил мне, что я самая красивая и очень этим гордился;
      2 - отлично учился, в отличие от первого «разгильдяя», и делал блестящую карьеру;
      3 - стремился создать  «идеальную советскую семью».
                Мы учились  в одной группе, и как только я развелась, он стал настойчиво склонять меня к новому замужеству. 
                Одним словом, он твердо знал,  чего хочет,  и неуклонно шел к достижению своих целей. Как правило, такой человек всегда побеждает того, кто ничего не хочет  и цели не имеет. 
                Сразу после успешной защиты диплома произошло   решительное предложение руки и сердца. А еще через неделю после этого  к нам приехала его дородная, кубанская мама, папа и брат  с «фруктой»,  тушками кур, обернутых в полотняные полотенца, виноградом, цветами  и другими "данай" - кубанскими  дарами.
              Все уже всемы было  решено,  и я, «как честная женщина», обязана  была выйти за него замуж. Все мечтали, чтобы я родила  второго сына, такого же красивого мальчика, как первого.  И, несмотря на мои старания не торопиться с этим, я  вновь быстро  забеременела вторым сыном. "Идеальная" молодая семья жила в  "идеальных" условиях - в отдельной квартире. Будущее казалось безоблачным. 
                Правда, вскоре обнаружилась огромная брешь в «идеальном» образе моего мужа – он плохо переносил алкоголь, но выпить любил и не знал в этом меры. Зная за собой эту склонность, он старался делать это в одиночку, дома, скрытно, чтобы никто и ни в чем, не мог его заподозрить  –  это никак не вязалось с «блестящей карьерой».
                К сожалению, выпив, он становился отвратительным, прилипчивым, и из него выплескивались все его самые гадкие  мысли  и слова, которые никак не вязались с  его «идеальным» обликом.
                Основным лейтмотивом его пьяных «разборок» неожиданно оказалось то, что я вышла замуж не девственницей, а он,  с его слов был  девственником.   Он то жаловался мне на это, то грубо констатировал этот факт, призывая меня к ответу. Спастись от его  пьяных скандалов не представлялось возможным, так как  он был поразительно настойчив и требовал непременного моего внимания и присутствия. Причем  не останавливался, пока не доводил меня до слез.   
                Тренированный и сильный его организм, не смотря на  неадекватное состояние,  не требовал ни сна, ни отдыха и не знал преград. Он мог выломать  дверь в спальню, если она ему мешала. Чтобы не напугать или не разбудить детей,   я  вынуждена была тихо переносить эти скандалы, уводя его подальше на кухню. 
                Сдалась им с мамой моя девственность! И чего она так их волнует?
                Утром, придя в себя, и увидев мое опухшее от слез и бессонной ночи лицо,  он ползал на коленях, прося прощения. А назавтра могло повториться то же. Это было той тайной, которую я прятала за своими ответами: «Прекрасно! У меня самый лучший, образцовый муж!».
                Мама, ничего мне посоветовать не могла, да и надежды на ее советы  не было никакой. Я,  как бы стала старше ее, за это время.  Она только повторяла одно и тоже : «Семью разрушать нельзя. У тебя двое детей!». Мой второй муж ей очень нравился.
                Папа никогда не вмешивался в мои личные дела, и советовать ничего не собирался. Его ответственная работа занимала всю его жизнь, да и откровенничать с ним  на эту тему не хотелось.
                Все продолжалось, набирая отрицательный балласт, и угрожающе тянуло ко дну «ладью семейного благополучия» Страшно было за детей, старший сын уже пошел в школу, младший в садик. Я, конечно, понимала, что долго так не протяну. И как ни печально, этот брак тоже  не сохранить. Рано или поздно это произойдет.
                Зная свой  характер, я боялась сама себя.  Терпеть я могла долго, но понимала, что наступит момент, когда  уже  ничто меня не остановит, ни дети, ни уговоры, ни « общественное мнение». А пока, лучше не думать об этом!
             Я уже давно сделала вывод, что не может быть счастья в материальном мире.  Так он устроен. Это еще один его абсолютный закон. Даже если встретишь счастливого человека, знай – это видимость! Вот и меня все считают совершенно счастливым человеком. Мне все так легко дается! Мне всегда везло и везет! Я идеально счастливая женщина - у меня идеальная семья, идеальные дети и идеальный муж..
             Очередь двигалась медленно.               
             Для того чтобы отвлечься,   я начала вспоминать и читать про себя стихи.  Конечно же,  из памяти «выныривали» не самые  веселые, а  мистические и  мрачноватые.
            У меня удивительная память. Стихи очень легко укладываются  в нее, иногда с одного прочтения. Если покопаться,  можно вспомнить много интересного. Полностью ироничный «Граф Нулин» Пушкина,  главы «Онегина», стихи и поэмы Лермонтова, Саша Черный, Николай Заболоцкий, Мандельштам и тд. и тп. 
            Первым, традиционно, как всегда в сложных ситуациях, всплыл любимый  «Ворон» Эдгара По, кажется в переводе  Маршака:

Как-то в полночь, в час угрюмый,
Утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного.
И очнулся вдруг от звука,
Будто  кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал, в двери дома моего.
И очнувшись от печали,
Улыбнулся я вначале -
Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога моего
Гость и больше ничего.
Дверь открыл я – никого.
Тьма и больше ничего…
            Я, про себя, дочитала «Ворона»  до того места, когда обезумевший от потери любимой Линор автор, спрашивает ворона о будущем, а тот все отвечает свое отвратительно монотонное « Nevermore!». Подумав, что это никак не поднимет мой дух,  я решила переключиться.
            И что же! В последствии, я еще раз убедилась, что ничего случайного в жизни не происходит.
           Это тоже, какой-то непознанный закон жизни -  перед тем, как чему-то произойти, я начинаю наталкиваться на предвестники  этого  события.  Как- то сразу,  начинает приходить информация, которую я раньше не замечала, или забывала, или вовсе слышала впервые. Словно кто-то готовит  меня и заранее предупреждает  о  предстоящем. Мне может попасться  в руки статья,  или газета, или какой-нибудь журнал откроется  именно на таком месте, что невозможно не прочесть. Предупреждение может прийти  из случайного разговора на улице, в транспорте, по телевизору  в новостях,  или  при демонстрации фильма,  всплывают  случаи,  слова  и фразы, которые с замиранием сердца узнаешь, когда наступает время события.
           А разве вы никогда не сталкивались с таким мистическим явлением?   
           Вот и в тот момент, я неожиданно вспомнила  одну давно забытую вещь.
           Моя память  откладывает  интересные воспоминания  «на всякий случай»,   и они,  как бы «пылятся»  на  «старом чердаке»,  где их  «не   трогают» годами.  В редкие свободные моменты, необыкновенно интересно разбираться  там, среди ярких, полузабытых вещей, из прошлого, которых успело накопиться превеликое множество.
           Память наугад, вновь с размаху,  копнула глубоко и второй раз за сегодняшнее утро, вытянула на свет  с самого дна  давно  забытые воспоминания школьных лет. Странно, ведь столько ярких, совсем  недавних событий «лежало поверх» этого!
           Перед глазами возникла  маленькая книжица  с портретом  молодого казахского поэта Сарыма Кудерина. Этот парень был альпинистом и погиб в горах совсем юным.  Погиб он, не успев увидеть свою первую,  вышедшую после его гибели   книжку стихов. Его так, собственно,  и не успели как следует узнать ни в Казахстане, ни в России.
           Конечно, стихи его были сыроваты - он был очень молод. Но молодость придавала им какой-то особый аромат.  Больше всего запомнилась мне его  мистическая  легенда   в стихах «Черный альпинист».
            Ходила  на Тянь-Шане, про гору Ушба страшная легенда, о том, что если кому - то предстояло погибнуть, то люди видели перед этим «черного альпиниста», который  сорвался  в расщелину, а друзья оставили его и ушли. Теперь он бродит по горам и мстит живым за свою страшную гибель.   Сарым  Кудерин погиб так же в горах, после того как переложил эту легенду в стихи.
              А особая мистика, связанная с этим, заключалась в том, что книгу эту приобрести, и легенду прочитать,  мне довелось  перед моим первым и последним  восхождением на ледник  в горах Тянь-Шаня,  под Алма-Атой, когда я была  еще школьницей.
             Естественно,  эта страшная  легенда запомнилась мне наизусть целиком и сразу. Можете себе представить, как она звучала в моем исполнении  ночью у костра,   в горном ущелье?  Весь отряд,  замирал,  как один человек, ребята боялись дышать и оглянуться в темноту  вокруг! Исключение составлял один человек  -  всегда улыбающийся тренер-проводник.
             Прошло столько лет, а слова сами выскакивали из темноты и ложились в строки:      

Альпинисты, на площадке,
Только кончив долгий путь,
Собрались в своей палатке
Перед траверсом уснуть.
Где-то камень прокатился,
Не звучит опять ничто,
Тихо вечер опустился,
На Ушбинское плато.
Теплый ветер дует с юга,
Тишина на леднике,
Вдруг... услышали два друга
Шум шагов невдалеке ....      
            
        Вот чем развлеку я  вечером свою «плаксу», печальную мою  Ирочку, подумала я, входя в процедурный. Она сразу  забудет всякие глупости. Расскажу ей эту поэму перед сном, как страшную сказку.

Слух и зренье, насторожив,
Не спускают с двери глаз-
Человека быть не может
В этом месте, в этот час...

        Я намеренно  глядела только в окно и читала дальше и дальше, пока медсестра делала свое «черное дело».
        Пережив ненавистную процедуру, я  успокоилась. 
       Начался завтрак – традиционная молочная рисовая каша, яйцо «вкрутку», отчаянно темный и  пахнущий «веником» чай,   хлеб с кусочком масла.
         Прохожу мимо столовой. Что-то ничего не хочется.
         Пойду-ка  я в палату, скоро обход.
         Вот и Ирочка, позавтракав, выходит из столовой, как  обычно ссутулившись и опустив свои красивые взоры долу.
         В столовой  и коридоре все говорят об одном.  Ирочка, увидев меня, тоже торопится рассказать. Глаза у нее выражают испуг и растерянность. Она пока не решила,  как ей реагировать на произошедшее событие.
         Вчера вечером, довольно поздно, в отделение поступила девочка 12-ти лет. Ей стимулировали преждевременные роды,  как  искусственное прерывание беременности  по социальным показаниям. Недоношенный ребеночек оказался очень живучим мальчиком  и долго не умирал. Сестры, нянечки и врачи  пребывали в ужасном настроении.
         Девочка ни с кем не разговаривает, плачет. Лежит и смотрит в стенку. Страшно понимать, что вчера здесь произошло  узаконенное  убийство беззащитного человечка. И несчастного  ребенка жаль,  и девочку жаль, и ее родителей, и врачей, и сестер, и нянечек и всех кто сейчас переживает это.
         Реальная жизнь может быть куда более страшной, чем любая мистическая легенда о «Черном альпинисте».  Лучше бы мне сделали еще одну внутривенную экзекуцию, чем слышать такое!
          Больница – дом скорби,  место, где жизнь и смерть соседствуют рядом, лежа   на соседних койках, глядя  друг другу в глаза.
          В палате тихо. Мы молча прилегли на свои кровати.         
          Заглянула постовая сестра,  предупредила, что сегодня после обхода, к нам в палату  придет анестезиолог-реаниматор,  побеседовать перед операцией.
          Сразу за ней нырнула в дверь «профессиональная больная». Валентина  еще от порога замахала обеими руками  и заулыбалась,  привычно, всеми способами привлекая к себе вожделенное внимание, которое ей никак не удавалось удержать.
           Любая аудитория, через минуту общения с  ней,  пыталась освободиться любыми средствами. Страстные  и нескончаемые  Валентинины  речи навязчиво информировали не успевшего скрыться слушателя  о результатах  ее анализов, чудодейственных лекарствах и процедурах за которые она борется с  врачами и медсестрами, имена и отчества которых она на удивление  цепко держала в памяти. Этот печальный опыт сделал  бедную Валентину  необычайно суетливой и  быстрой на язык. Она мгновенно присела на край моей кровати.
      - Только про девочку не надо и про анализы  –  обречено попросила  я.
Валентина послушно замотала головой,  я,  мол,  не  об этом и
зачастила:
      - Хоть бы пришел  доктор Саушкин!  Хорошо бы его дежурство было! Тогда считайте, что вам с Мироновой повезло. Анатолий Васильевич Саушкин -  лучший анестезиолог в больнице. Это такой доктор! Ой, если бы вы только знали какой он шикарный   доктор! Он здесь самый бесподобный  доктор –  шептала она заговорщицки, словно сообщала мне  величайший секрет.
      - А какой он  интересный мужчина! Внимательный! Чуткий!   –  Валентина, закатила глаза под потолок.
      - Ну-у, Валюша,  ты, конечно все  знаешь. Только откуда тебе знать какой он мужчина? – все же , не удержалась я.
         Но Валентину не смутишь, так просто!
          Ирочка хмыкнула  и,  как капризный ребенок, не считаясь с условностями, и не собираясь   снисходить до Валентины,   отвернулась к стенке.
          А рассказчица, найдя во мне благодарного слушателя, помогая себе мимикой  и жестами,  умильно улыбаясь и  закатывая глаза,  продолжала быстро говорить. Естественно, незаметно для себя  переходя на  свои анализы, которые доктор Саушкин удивительным образом учел при назначении ей наркоза.
      - Он все насквозь видит!  Он такой опытный! Когда я сказала, какой у меня низкий гемоглобин, какие лейкоциты  - он сразу меня успокоил! Я, говорит, уже это видел  в вашей карте и учту обязательно – частила  бедняжка.
      - Он все знает и такой опытный, что просто угадывает,  все, что я  только собиралась говорить! Я ему то-се, а он уже все давно записал, я ему то-се, а он уже все принял во внимание. Таких врачей и нет уже больше – Валентина была почти в состоянии эйфории и от умиления готова была прослезиться.
            Я кивала и терпела.
            Вот еще одна судьба. Как живет эта женщина? Сразу видно -    «не очень». Не очень  опрятная, не очень умная  и не очень счастливая женщина. Наверняка трудно и одиноко, если ей так требуется чужое внимание и сочувствие? 
            Впрочем, мне оно тоже не помешало бы  сейчас.
В этот момент вошла Светлана Михайловна с дежурной медсестрой.
      - Колотилова, ты что делаешь в чужой палате? Обход!  Ну-ка, быстрей иди в свою палату! – строго зашикала медсестра.
           Давление, прослушивание, вопросы о самочувствии. Сегодня  Светлана  Михайловна кажется чуть веселее и увереннее. Или я сегодня грустнее обычного?
      - Светлана Михайловна, а  вы,  правда, были в Тунисе? – Ирочке не терпится  услышать из уст Светланы Михайловны подтверждение в ее компетентности как врача. Раз послали в Тунис, значит -  хороший врач. Видимо,  это поможет ей не  бояться. Вот болтушка!
      - Да! Я недавно вернулась. Вот никак не успеваю отчет напечатать. Материала много, а для меня это  проблема. И некогда, и не очень-то  это просто написать  и печатаю я на машинке  плохо. –  она смотрит на меня с надеждой   и  обращается ко мне, будто писать медицинские отчеты о загранкомандировке – мое самое обычное и  любимое занятие.
         После вчерашнего  появилась взаимная доверительность. И, наверное,  у меня на лбу нарисовано красными печатными буквами: «Скорая помощь во всех случаях жизни!»
        Чувствую, придется мне  ознакомиться с материалом по Тунису. Только
не сейчас перед операцией. Потом.
      - Попробую помочь, если получится. Но, предупреждаю, я ведь математик, в медицине ничего не понимаю. Потом,  когда буду дома, на больничном сидеть – попробую,  -  откликнулась я.
      - Вот как  славно! Это просто спасение! А я буду помогать и  термины растолковывать. У меня и  есть образец отчета есть, «рыба». – обрадовалась Светлана Михайловна.

          После обхода  Ирину ведут на повторный ультразвук. Я остаюсь одна. Очень хочется просто побыть одной. Я рада случаю.
       Привычно взяла зеркало, пудреницу, подкрасила губы.
       И здесь, в больнице,  не могу отказаться от своих привычек. Не представляю себе, как можно не уложить волосы, не накрасить губы  и ресницы, не припудрить лицо. Появляется ощущение, что ты  не одета!   
       Вот сейчас подкрашу губы, а то я совершенно  искусала их и съела всю помаду, припудрю нос, а то темным утром,  перед процедурной, припудрилась в спешке, после этого погляжу в зеркало, увижу, что хороша и мне легче будет жить дальше.
       Забрезжил тусклый,  подслеповатый, осенний день.
       Я выключила свет и подошла к окну.
        За окном,  по-прежнему,  дождь, да еще и ветер. Осенний дождь холодный и  редкий. Капли падают в лужи, прямо в  рябую сеточку на поверхности. Они на стекле, на ветвях деревьев, а с иголочек ели они  срываются  круглыми шариками, поочередно отрываясь от острых кончиков. Появляется  тянущее ощущение, что пока я здесь  смотрю на этот тоскливый дождь, жизнь проходит мимо. 
       Окно выходит во двор и видно дверь нашего корпуса. Вот она открылась,  под козырьком  у входа  появилась фигурка женщины. Скорее всего -  медсестра после ночного дежурства отправляется домой.
       Вот она пытается открыть зонтик, он никак не поддается. Я поежилась, словно сама почувствовала, как холодные брызги покрывают туфельки и ноги в тонких чулках. Зонт сломался, но идти нужно.  Несколько спиц повисли, и болтаются на ветру вместе с краями опавшего  купола. Фигурка съежилась и нырнула, ссутулившись,  в непогоду. Быстро, почти бегом, преодолевая холодные сетчатые от ветра лужицы, напоминая сверху бесформенно смятый черный листик куда-то влекомый ветром. 
      На повороте за угол здания, зонт приподнялся  и,  на мгновение, мелькнул   в мрачном капюшоне, согбенный и  жуткий силуэт Черного альпиниста, как бы  метнувшийся в тень.   
      Тут же, не дав мне опомниться, в дверь палаты постучали.

               
  ГЛАВА 7.  ДОКТОР САУШКИН.

      - Здравствуйте, меня зовут Анатолий Васильевич Саушкин. Я ваш анестезиолог-реаниматор. Послезавтра у вам предстоит операция.
        В палату вошел мужчина в зеленом хирургическом костюме и белом халате и шапочке.
        Передо мной стоял с улыбкой человек чуть выше среднего роста, лет пятидесяти, с внимательными  и удивительно знакомыми глазами.  Я никогда раньше не видела это, с  первого взгляда ничем не приметное  лицо.   
       Высокий  лоб   с явными залысинами, узкий прямой  нос, широкие скулы, открытый взгляд серо-голубых глаз, прямо глядящих в глаза собеседнику,  губы, смешно вытягивающиеся  чуть вперед при улыбке. 
       Но глаза! Словно знакомые с детства.
       Сколько раз я замечала – войдешь  в незнакомое место, где множество лиц только слегка пролетишь взглядом по лицам и сразу определишь – вот  «свой»  или  «своя».  «Своих», близких по духу определяешь по глазам, и еще как-то  необъяснимо по непередаваемым невербальным  ощущениям, которые вызывает этот человек.
        Так вот, вошел «Свой».
        Старше почти в два раза, наверняка опытней тоже в два раза, но «свой».   Друг, которого мгновенно узнаешь, раз и навсегда принимаешь в свой круг. Понимаешь без слов -  не обманет, не сподличает, не позволит себе ни бессмысленной  фанаберии, ни фамильярности, ни лишних слов.
        Ему не надо «надувать щеки» изображая великого профессионала, он как рыба в воде в своей работе.
       Давно заметила, чем чванливей человек, тем меньше у него за душой,   ему просто необходимо   скрывать свою несостоятельность в чем-либо.
       А кому есть, чем гордиться - тот прост, открыт и великодушен.
Одно  появление  такого человека  распространяет вокруг, атмосферу уверенности, что теперь бояться нечего. Он с тобой. Непроизвольно тянутся к нему  люди.
       Как не хватало мне такой поддержки!
       Я вернулась  к своей кровати, как положено на обходе и намеренно пряча глаза,  мне показалось , заглянув мне в глаза, он сразу поймет, как я рада его приходу. А это и неуместно и не позволительно незнакомым людям.
      - Та-а-к, - сказал он с улыбкой, окинув меня взглядом,
      - Рост 160 сантиметров, вес 54 килограмма, так и запишем.
      - Откуда вы знаете? – удивилась я.
      - Я – телепат  - пошутил доктор.
      - Просто уже профессионально привык оценивать конституцию больного. Практически никогда не ошибаюсь - добавил он с тщательно скрываемой гордостью.
      - А зачем вам это? -  я искренне не задумывалась, для чего это может пригодиться.
      - А как же мне наркоз рассчитать для вас, позвольте вас спросить?  После завтра у вас будет операция. Вам вечером дают седативные препараты, я должен учесть все и точно рассчитать дозировку – терпеливо разъяснил Анатолий Васильевич.
      - Хорошего анестезиолога от плохого  легче всего отличит не медицинское начальство, а сам больной  – он разговаривал просто, словно  со старой знакомой.
      - Передозируешь наркоз  – операция пройдет нормально, только потом больной будет страдать, выходя из наркоза.
      - Недодашь, больной  вновь будет страдать, и операция пойдет сложнее.
      - Мне непонятно, как он будет страдать больной при передозировке ? – спросила я,  вспоминая свой полет над городом,
      - Когда больной будет чувствовать боль во время операции – понятно. Но если наркоза дали больше – в чем выражается страдания больного при этом? –  заинтересовалась я не на шутку.
      - О-о- ! –  сделав ужасное лицо сообщил заговорщицки доктор Саушкин,
      - Это страшнее самого сильного похмелья!
      - Наркоз состоит из двух ступеней, - продолжал он.
      - Сначала, требуется обездвижить больного, это достигается малыми дозами вещества, аналогичного яду кураре, а затем  требуется отключить сознание, это уже другие препараты.
      - Для чего же нужен яд кураре, если человек и так будет без сознания? – мне было искренне интересно.
      - Почти всегда необходимо убрать мышечный тонус, исключить тремор мышц, при проведении операций – он никуда не торопился и с удовольствием отвечал мне.
      - Только редкие  виды вмешательств, требуют оставить мышечную активность – он искренне увлекся.
      - Анестезиология,  направление, которым я занимаюсь  со времен аспирантуры - сообщил он.
      - Заняться этим меня заставило страшное открытие, сделанное еще в мединституте  –  все операции на новорожденных проводились без наркоза. Поэтому я стоял у истоков анестезии новорожденных.
      - Очень большую врачебную практику мне  дала работа  в сан.авиации.  Сан.авиация фактически сделала из меня врача – он  на мгновение  задумался, видимо вспоминая что-то .
      - А что такое санавиация? – спросила я,
      - Что–то связанное с авиацией?
      - Н-е-ет, это «что-то»  связанное с медициной – немного горделиво поправил меня Анатолий Васильевич.
      - В горах иначе невозможно оказать помощь чабанам, уводящим стада в горы, жителям высокогорных деревень и  жителям труднодоступных районов – пояснил он.
      - Это было похоже на работу земского врача до революции. За тобой нет ни сложных приборов, ни препаратов, только свои знания и смекалка. А уметь надо все. Там нет деления на лор - врача, хирурга или акушера. Нужно уметь и роды принять, и вывих вправить, и перелом загипсовать и операцию срочную провести при необходимости. А если ты скажешь – «не могу», тебя  не поймут. Ты - доктор и обязан помочь и спасти.
      - Приходилось участвовать и в печальных экспедициях по эвакуации погибших в горах альпинистов.
      - Неужели? – спросила я с замиранием сердца, уже почти  ожидая продолжения,  которое прозвучало следом.
      - Однажды, я эвакуировал  тело погибшего  в горах Сарыма Кудерина, был такой молодой поэт – альпинист.  Правда его мало кто знает, особенно здесь, в Москве. Он погиб в 27 лет. Вышла только одна книжка его стихов.
     - Я  знаю – сказала я.
        Доктор Саушкин удивился  необыкновенно. Его брови приподнялись  и он внимательно посмотрел на меня.
        А я не удивилась. Ведь я была предупреждена!
        Анатолий Васильевич получил неоспоримые доказательства - я начала тихо читать стихи.
Когда звучали последние строки:

Возле сорванной  палатки
Найден был один из двух
Вниз ледник тянулся гладко
И захватывало дух,
Ушбы, грозная вершина,
Нависала позади.
Прямо в лоб, на седловину
По стене вели следы..

           За окном совсем потемнело,  словно на плотное одеяло, из  дождевых  туч закрывавших  небо  накинули еще одно,  сверху. Типично  больничные ассоциации.
           Дверь внезапно открылась и мы, с доктором Саушкиным,  вздрогнули от неожиданности.
            В палату вошла Ирочка.
            Встряхнув головой, словно спрыгнув с подножки вертолета  Тянь-Шаньской  сан.авиации,  Анатолий Васильевич представился:
      - Здравствуйте, меня зовут Саушкин Анатолий Васильевич, я ваш анестезиолог-реаниматор. Вы Миронова?  Рост 178 см, вес 79 кг. Послезавтра у вас будет операция ...
               
ГЛАВА 8    КНИГА  ИОВА

                В сером небе, в серых тучах, раздвигая облака,
                Пропуская солнца лучик, ветра движется рука.
                Там, сиянием залита, в блеске неба голубом
                Миру истина открыта в измерении другом.

                То - знамение природы?
                То - чего так страстно ждём?
                Или просто, непогода лишнюю сдувает воду,
                Чтобы всё залить дождём?
                Дмитрий Маштаков


    Дни в больнице длинные как в детстве. Столько мыслей проходит, столько событий, кажется, день никогда не закончится. Но все когда-то завершается. Вот и этот день подходит к концу.   
     За окном  уже совсем темно.
     Вечером, пришла дежурная сестра и сделала нам с Ирочкой по уколу.
     Ирочка уже заснула, не договорив на полуслове пожелания доброй ночи.
     У меня в руках библия.
     Я взяла ее с собой, наверное, не подумав.
     Недаром святые старцы молились перед чтением святого писания о том, чтобы  оно открылась им. Ветхозаветные книги многозначны, сложны и не являются легким чтением. Чтобы смысл прочитанных  слов превратился  в глубокое и осознанное понимание  требуется спокойствие духа и уединенность. А о каком спокойствии духа может идти речь сейчас, если до операции остался один день. И в голове,  то полный сумбур, то внезапная пустота.
    Я заканчиваю книгу Иова.
    Слова складываются в предложения, предложения во  фразы, а смысл не входит в сознание. Ловлю себя на каком-то странном,  застывшем состоянии.
    Словно я превратилась в  застывший каменный валун, среди  водного потока. До этого, камушек катился среди других в стремительном водном потоке, мимо меняющихся берегов и вдруг застыл на месте.  Вода живет, бурлит и несется вперед, а валун неподвижен, тверд и  отстранен, так как весь состоит из тяжелой не разрешенной тревоги. Время для него остановилось.
      Я отложила книгу.
      Невозможно что-то читать.  Внутри давно и монотонно стучится и требует внимания какой-то, не разрешенный вопрос. 
      Через день операция. Это  событие, которое   может изменить  мою  жизнь, а возможно прервать.
       Так что? Значит, я могу умереть всего через день. Конечно, умереть мы можем в любой день, но во время операции эта вероятность значительно возрастает.
       Смерти я не боюсь, после своего полета  знаю, смерть –  НАГРАДА.
        А что тогда так волнует? Дети? Родители? Муж? Друзья?  Но все они живут свою, им отведенную жизнь, в которой я выполняю опосредованную  роль.
       А вот зачем я жила?
       За что могу получить награду?
       Прожив свою жизнь до этого, возможно последнего события, я  не могу даже  ответить на самые главные вопросы?
      « ГДЕ» я ?  Что «Я» такое?
      Что такое мир, в котором  оказалась? Что такое материя из которой он состоит? Что лежит в ее основе?
      А затем следующий вопрос. Что такое жизнь?  Что такое живая материя? А может вся материя живая? И что в ней «Я»?
       Это необходимо, чтобы ОСОЗНАННО, ОСМЫСЛЕННО жить.
       Ведь при появлении в этом мире  мне дали самое главное –  разум. Это всесильный и безграничный  инструмент. Он оперирует и с материей, с тем, что видит и может фиксировать органами чувств, и с тем, что невидимо и недоступно для их определения.
       Возможно,  он  часть, частица  основы основ – абсолюта, истины, Бога. А, следовательно, истина и  все ответы  -  есть внутри нас. Истина как предел, к которому стремятся все науки и знания, в нас.
       Следовательно, самой важной, главной задачей,  является его активизация, применение и, как результат,  ответы   на главные   вопросы.
        За выполнение этой главной задачи справедливо получить награду.
         А что же я?
         Я не нашла ответа даже на самый первый вопрос. Что лежит в основе материи? 
       А сколько их еще впереди? Все более и более сложных вопросов?
        Некому подсказать. Некому даже намеком дать верное направление для осмысления.  Отсутствуют примеры, эталоны, возможность проверки. 
        Чем я буду отличаться от любого животного, если не найду ответов на эти вопросы для осознанного,  осмысленного, достойного наделенного разумом существования?
         Мое   не плохое образование тоже не дает подсказки.
        Физики, пытаясь приблизиться к понятию основ материи. Создали довольно  спорную, неопределенную   корпускулярно - волновую теорию. То есть, элементарные частицы, из которых состоит материя,  представляют, согласно этой теории,  и микрочастицы – корпускулы и электромагнитные волны  в один и тот же момент времени.
         Как  осмыслить или осознать подобное?  Возможно ли  найти примеры подобия в реальности?
         Кто  поможет?
         Время истекает, и нет надежды,  понять  даже начальные, основные понятия бытия!
         С какой исступленностью и молюсь и прошу дать мне понимание !
         Позволить приблизиться к истине хотя бы на один шаг, найти ответ  хотя бы  на самый первый вопрос!
         Глаза мои  закрыты, губы сжаты, все  силы моей души  в этой молитве – просьбе.
Все уплывает куда-то.  Проваливается. Исчезает. Путается.
         Последнее, что вижу – такие знакомые, такие близкие глаза.
         Чьи это глаза?
         Ах, да, это же глаза доктора Саушкина! Почему ?Где я?
                * * *

         Резкий белый свет и холод подмышкой заставляют открыть глаза.
         Снова утро.
         Утро последнего дня перед операцией.
          Культурная программа этого дня расписана жестко, вплоть до вечера с обязательным промыванием желудка.
          Ну и хорошо. Меньше  времени на переживания.
          Во время тихого часа, осторожно открывается дверь, и дежурная сестра Юля, вызывает меня выйти и скорее   подойти к ее посту. Юлечка  -  милая, стеснительная девушка, недавно пришедшая из мед. училища. Она  самая «добрая» из работающих в отделении более опытных ее подруг.
          Накинув халат,  выхожу в пустынный коридор. В коридоре горит свет.
День опять очень пасмурный и дождливый.
         На посту, на столе у медсестры лежит снятая трубка телефона.
      - Только быстро и тихонько – говорит мне Юля заговорщицки.
      - Этот телефон занимать нельзя, я и так не хотела подзывать – она села  и  продолжила что-то записывать  в  раскрытый на столе, процедурный журнал.
      - Слушаю -  негромко  сказала я   в трубку, прикрыв ее  рукой .
      - Здравствуй, это я,  Коля Комаров! – услышала я.
         Вот неожиданность.
       Странный человек этот Николай. Он возглавлял отдел системного программирования  в   нашем центре. Все знали его не только как уникального системщика, но и как странного  человека не от мира сего. Он был настоящим йогом. Высокий и худой, он никогда  не ел мяса, но поражал несвойственной его телосложению силой и  всегда горящими угольно-черными глазами.
       У меня были с ним странные отношения.
       Однажды он пытался рассказать мне об ауре, которая окружает каждого человека. О цветах ее, которые он различает и о том, какая у меня необыкновенная, удивительно красивого цвета  аура. Я дружелюбно, но с нескрываемой иронией отнеслась к его рассказам.  Ауры я не видела ни у кого, и  потакать  этой игре  не хотела.
Когда бы мы ни столкнулись по работе, какой бы вопрос не пришлось решать, он, после завершения разговора всегда неизменно говорил мне : «Спасибо!»  На мой вопрос – «За что?» Он,  неизменно, говорил – «Ты не знаешь. Ты не поймешь пока». 
       Это странности носили безобидный характер и совершенно не мешали работе и даже разговорам на общечеловеческие  темы.
       То, что Коля раздобыл номер отделения, где я лежала, и сумел уговорить медсестру подозвать меня, было конечно неожиданно, но совершенно в духе его странностей.
      - Коля,  что - то случилось с «Питанием» или с «Учетом детодней»? – встревожилась я о работе. В этом месяце началась промышленная эксплуатация  моих программных комплексов в нескольких районах Москвы.
      - Нет. Все в порядке – он на мгновение замолчал.
      - Как ты себя чувствуешь? Мне передали, что тебе будут делать операцию.
      - Да, будут. А кто это такой разговорчивый, там у нас, на работе? Наталья Кириллина? -  не слишком вежливо ответила я.
      - Не имеет значения. Как ты? – снова повторил он.
      - Операция завтра. Чувствую себя нормально. – телеграфно ответила я
      - Настроение, конечно, не самое хорошее. А тут еще этот ненавистный дождь накрапывает столько дней. Темно, пасмурно. Хоть бы небо увидеть разок! – перевела я разговор на погоду и настроение.
      - Небо? – задумчиво ответил он.
      - Будет тебе небо. Я постараюсь. Только смотри в окно,  ближайшие 5-10 минут. Обещаешь?
      - Ладно, посмотрю - с улыбкой и прежней иронией в голосе, ответила я, как если бы отвечала маленькому заигравшемуся ребенку.
      - Только обязательно смотри – не обращая внимания на мой тон,  уже более глухо, словно в сторону,  сказал Коля.
      - Пока,  и удачи тебе – он положил трубку.
      Сестринский пост находится в рекреации, напротив послеоперационной палаты. На больших окнах холла стоят цветы в горшках. Света за окнами  мало, а с цветами  и подавно.  Низкое небо, мелкий дождь, неясное  размытое свечение за окном  – вот и весь свет.
      Я, с недоверчивой улыбкой, подошла к одному из окон и стала смотреть вверх,  на серое небо над корпусом больницы.
      Сначала ничего не увидев, уже было хотела махнуть рукой и уйти в свою палату, как вдруг заметила некоторое, еле заметное движение в серой , слоистой  «вате» облачного покрова.
      Как описать это странное изменение в небе над больницей?
      Представьте себе разлитую сметанообразную  массу. А теперь погрузите в нее руки и начните раздвигать ее к краям. От центра в стороны, затем от центра вверх и вниз. Левая рука - влево, правая - вправо, левая рука - вверх, правая - вниз.  Затем снова и снова. Вот именно так,  постепенно,  стал редеть облачный слой над корпусом больницы, образуя квадратное, более светлое окно.
     Движения становились все быстрее,  а  середина светлела и светлела, так как более темная масса  с краев, не успевала сползать к центру.
     Я подозвала медсестру Юлю. Она подошла и тоже стала смотреть, как завороженная, на светлеющий над нами квадрат. Так мы стояли и смотрели, пока квадрат не стал, совсем ярким,  и  не засинел над нами, на одно прекрасное мгновенье, квадратной отдушиной, освещенный там, наверху, солнцем, скрытым от нас за толстым слоем  глухого серого облачного  потолка.   
      - Ну и дела!  - только и сказала медсестра, повернув ко мне голову и с изумлением уставившись на меня.
      Тем временем, движения  в облаках стали замедляться и, вскоре  прекратились совсем. Серая масса облаков начала снова со всех сторон затягивать ясный голубой квадрат  и, довольно скоро, сравняла его с окружающим безрадостным фоном.   
      Поглядев друг на друга, как по команде, повернули головы вверх к небу,   ожидая повторения чуда. Но чуда больше не было.  Как то сразу поняв, что продолжения не будет,   немного подождав еще « на вский случай», глядя вверх, мы отошли от окна. 
      - Рассказать – никто не поверит – сказала Юля.
      - Да, никто не поверит – задумчиво повторила я и отправилась назад в палату.
      - А зачем рассказывать кому-то?  Просто мне сделали  удивительный  подарок! - думала я, глядя как мои тапочки точно совпадают по размеру с плитками кафеля на полу, и стараясь не попадать на швы между плитками.
      - Не возможно поверить, что это сделал он, Коля Комаров, как  и невозможно, поверить, что это просто странное  совпадение.
      - Удивительная  и непознанная вещь жизнь! А завтра все должно закончиться хорошо! – с этой  мыслью я, вернулась в свою палату,  и почти успокоившись,  вновь взяла в руки библию.
      Удивительный день сегодня!
      И книга эта мистическая,  сегодня словно «открылась»  мне.
      Каждое слово – откровение. Каждое слово ложится сегодня  в самую глубину сознания.  Ясное, многозначное, глубокое, словно освещенное сильным и ярким светом неожиданно включившегося понимания.
      Будто слова эти, причем,  каждое из них, обращены  не к Иову, а прямо ко мне, к моим  сегодняшним нуждам. 
Вот я дочитала до места, когда начал  говорить с   Иовом  юный  Елиуя  Вузитянин.
     Читаю, и мурашки бегут по спине.
«...Не многолетние только мудры, и не старики только разумеют правду…
Слова мои от искренности моего сердца, и уста мои произнесут знание чистое…»
Ирочка, что-то хочет спросить. Кажется , зовет в столовую на ужин.
      - Прости Ирочка, я не могу сейчас разговаривать. Я очень занята.
Страшно отвлекаться. Вдруг исчезнет это, чудом появившаяся ясность понимания? 
      Жадно читаю дальше:
«...Бог говорит однажды и, если того не заметят, в другой раз: во сне. В ночном видении, когда сон находит на людей, во время дремоты на ложе. Тогда он открывает у человека ухо и запечатлевает  СВОЕ наставление, чтобы отвести человека от какого-то предприятия  и отвести от него гордость. Чтобы отвести душу его от пропасти  и жизнь его от поражения..»
     Конечно, есть  намеки, сны, предвидения - это все в помощь  человеку, для того, чтоб мог он, если умеет чутко прислушиваться, идти в правильном направлении, выполняя свою  задачу понимания и приближения к Истине. Однако все равно это, только его собственный, личный,  самостоятельный, тяжелый труд.
       Дальше, дальше!
«...Или он вразумляется  болезнью на ложе своем и жестокою болью во всех костях своих…
И душа его приближается к могиле, а жизнь его к смерти ..
...Все это делает Бог два, три раза с человеком, чтобы отвести душу его от могилы  и  просветить его светом живым…»
      Да.  Не часто даются человеку такие намеки и откровения. Сурово.
      Читаю дальше.
«..Если есть у него Ангел- наставник, один из тысячи, чтобы показать человеку  прямой  путь его. Бог умилостивится над ним ..»
      Вот как!  Бывает у одного  на тысячу Ангел-наставник. Одному из тысячи выпадает счастливый случай приблизиться  к выполнению своей задачи.  Есть ли такой у меня?    Интересно есть ли у меня Ангел-наставник?
      Приходит Юля и уводит нас на процедуры.
      День завершается.
      Я читаю, пока вновь не приходит к нам  с Ирочкой в палату медсестра  Юля  с уколами и не выключает свет.
      - У вас завтра операция. Спите. Спокойной ночи.
      - Спокойной ночи Юля...
      - Доброй ночи Ирочка...   
      

ГЛАВА 9   ОПЕРАЦИЯ.

                На зло и на добро, на яркий свет и тьму
                Разделены все сущности земные.
                Природу привязав к рассудку своему,
                Их разделяем мы, отыскивая имя.

                Но там, где нету слов и нет пока имён,
                Куда рассудок наш ещё не проникает,
                Мир слитен и совсем не разделён,
                Там темная материя витает.

                Дмитрий  Маштаков


      Ну вот. Дождались. Я проснулась и первое, что сразу поняла -  все, сегодня операция!
       Наконец-то закончилось  тоскливое ожидание. Нет ничего дольше и тягостнее, чем ожидание  опасности. Я, как раз дозрела до того состояния, когда лучше уж с обрыва в неизвестность, чем продолжать ждать, пока тебя настигнут демоны страха, печали  и ожидания.
       И, слава Богу, время настало. Старшая медсестра Надежда пришла, взяла меня за руку, и  потянула за собой из палаты.
        Пытавшуюся что-то сказать Ирочку она властно остановила одним жестом поднятой вверх руки.
        В коридоре, обняв меня за плечи,  она начала мне вполголоса пояснять, что меня возьмут первой на операцию. Что это хорошо, и чтоб я не боялась, так как все будут держать за меня палец, потому что весь персонал меня «любит». Что  она сама, лично,  прикатит меня после всего на каталке в послеоперационную палату.  Там я буду всего-то, ровно сутки, и если все будет хорошо, после этого меня вернут на старое место в нашу «царскую палату».
        Мне, собственно, не требовались эти  «шитые белыми нитками», добродушные  хитрости  старшей сестры. Я сама устала ждать и,  мне не терпелось  завершить это ожидание хоть какой-то развязкой. Приятно, конечно, чувствовать, что твоя судьба кому-то не безразлична, но эти  нашептывания от чистого сердца, только прибавляли тревоги.   Особенно насторожило то, что все свои золотые украшения я должна была снять и сдать ей в сейф. 
         «Такой порядок!» - сказала Надежда без объяснений. Значит, они предполагают все возможные и, в том числе, неблагополучные  варианты. 
         Затем Надежда привела меня к себе в каптерку и дала ватку с ацетоном – смыть лак с ногтей. Опять я услышала : «Такой порядок!». И еще совсем тихонько: «Цвет ногтей важен. Если что…».
          А еще заставила меня умыться с мылом, чтобы на лице не осталось ни пудры, ни помады, ни теней: « И когда ты только успела накраситься?»
     - Ну, какие будут пожелания? -  с облегчением и чувством выполненного долга, после всех этих манипуляций,  спросила Надежда.
     - Клюквенный морс, что тебе принесла мать, я поставлю на тумбочку рядом. Утка будет под кроватью, дежурная сестра будет смотреть сидя напротив двери на посту. Если что надо – позовешь,  – продолжала она наставлять.
     - Надюша, положите мне в верхний ящик тумбочки косметичку, зеркало и расческу. – Ирочка знает, она покажет,  но ей будет не до того. Она следующая.
            Когда я вернулась в палату, Ирочка глядела на меня, а нижняя губа у нее дрожала, как у маленькой девочки – боится бедная.
           Через час с грохотом раскрылась дверь и в палату  вкатилась каталка. Дежурная медсестра очень спешила. Надежда тоже пришла проводить меня. За дверью мелькнул вездесущий профиль Валентины.
            На металлическую каталку постелили простыню.
     - Бегом, раздевайся и ложись – торопила Надежда.
     - Совсем? – спросила я.
     - Ну а как еще? На половину?  Скорей! Чтоб ничего своего не осталось.
       Дверь приотворилась, конечно,  в нем нарисовался любопытный нос профессиональной больной – Валентины.
     - Вы,  хотя бы отвернитесь – я, кажется, занервничала.
     - Что, я вам всем стриптиз буду показывать? И  Валентину гоните.
     - ОЙ! Ой! Ой!  Мы уже всего навидались! Чего стесняться-то! Ничего интересного на тебе не растет – ни хвоста,  ни «перьёв»! В больнице, как в бане не стесняются! Да и посмотреть есть на что. – пыталась балагурить Надежда.
            Однако   дверь резко  захлопнула, да так, что Валентина  взвизгнула за ней, еле успев убрать голову.
           Под ложечкой засосало, на мне и со мной уже ничего «своего» не оставалось. Сначала отдала все свои украшения,  что связывали меня с моей жизнью и домом, а теперь я должна была отдать и одежду, оставалось только отдать свое собственное тело. Я, как бы, при этом, теряла индивидуальность и вновь превращалась в обезличенную, одну  из множества больных этой больницы и больных вообще, на всем свете.
            Ирочка смотрела на меня во все глаза и, как-то неловко, держала в руках ставший ненужным  мой халатик -  последнее убежище.
           С ощущением полной незащищенности  и окончательной неотвратимости предстоящего, я легла в холодную полукруглую лунку каталки.  Сверху меня накрыли одеялом и, как мне показалось, стремительно,  с грохотом и звоном,  каталка понеслась к операционной. Светильники в коридоре проносились надо мной как облака в бурю.
           Мы летели, словно  опаздывали на главное представление, которое  не повторяется.
            В предоперационной, прямо на каталке,  на меня, в четыре руки,  надели коричневатую,  многократно стерилизованную косынку,  и такие же, тканевые бахилы,  которые завязали тесемочками на голени. После чего, в этом нелепом,  наряде меня подкатили к «ритуальному» операционному столу, крестообразно распахнувшему навстречу холодные объятия. Его называют самолет. В какую сторону полечу я на нем?
            После того, как меня переложили на операционный стол, и чем-то закрепили к перекладине руки, лежащие в стороны от туловища,  суета мгновенно улетучилась. Каталка отгрохотала назад, в «преисподнюю» и двери закрывшись, избавили от ее металлического звука.
           Наступила тишина.
           Я лежала одна в операционном зале.
           Вверху уже светилось круглое, как огромная тарелка,  вогнутое зеркало с множеством прожекторов.
           И  ни-ко-го.
           Мне очень неудобно было крутить головой, я боялась свалиться.   Слепящий свет, от которого не скрыться,  и под ним, совершенно обнаженное тело в дурацких бахилах и косынке. Большего унижения и беспомощности не придумать!
           Я закрыла глаза, что бы как-то укрыться от слепящего света и действительности, к горлу подкатился комок. Еще чуть- чуть и зарыдаю.
           Не от страха - от унижения, оскорбления собственного достоинства! Я, которая перед медсестрой, пришедшей делать укол, не могла предстать,  если не уложены волосы, не  нанесен макияж, не приведены в порядок ногти, предстану в таком ужасном положении   перед операционной бригадой.  Я  и вставать-то привыкла рано, чтобы успеть привести себя в полный порядок.
           Лозунг : «В человеке все должно быть прекрасно…»  в моей трактовке    растягивался на страницу, поскольку в перечисления входили результаты всех известных гигиенических и  косметических процедур, а так же невидимых глазу внутренних механизмов   приближавших человека к совершенству. При этом стыдливость и такт были не на последнем месте.
           А представить себя совершенно голой, только  в чудовищных бахилах и косынке цвета «талого снега»,  не прибранной, без косметики, да еще распятой  на столе, под слепящим светом «юпитеров» - можно было только в страшном сне.
         Только бы не увидел меня  в таком виде  доктор Сушкин! Я не переживу такого позора! Последние дни я много думала о нем с подозрительной симпатией и теплом.
         Только бы меня прикрыли чем-нибудь! Попросить не кого. Никто не входит в операционную. Где операционная сестра? Что здесь за порядки?      
         И тут, о  Боже! Только не это! За спиной отворилась невидимая  дверь и послышался голос Анатолия Васильевича из предоперационной. Он здоровался с кем-то, что-то спрашивал. Я не понимала смысла. По одному звуку его голоса, я уже представила его улыбающиеся, вытянутые  забавной, милой «уточкой»,  губы.
        Его шаги приближались!
        Я готова была провалиться сквозь землю! Сгореть на месте! Исчезнуть! Убежать!
        Все тело напряглось, глаза с усилием зажмурились, кулаки сжались. Слезы были уже рядом, уже щекотали ноздри.
         Анатолий Васильевич поздоровался со мной обратившись по имени-отчеству, от этого ситуация стала еще напряженней и абсурдней.
        Я ничего не ответила, крепко стиснув зубы.
        Тут, он прикоснулся своими  теплыми ладонями к моим щекам, чуть пониже скул. И,  чуть помедлив, нежно провел их вверх к вискам. Предательская первая  слеза, прочертив дорожку из угла правого глаза к виску, попала под его пальцы.
        Он понял мгновенно! Ничего, не спрашивая, и не выясняя, тут же крикнул,  мгновенно появившейся операционной сестре:
     - Вы что же, не могли больную накрыть сразу? Где простыня?
Я, до настоящего момента, не слышала еще  его сердитого голоса. Серьезный мужчина!
          Тут же подбежала и  анестезиологическая сестра, позвякивая капельницей на высокой ножке.
        Я не открывала глаз. Стоит открыть, и слезы хлынут ручьем.
        Да и зачем? Стыдно глядеть людям в глаза, когда ты в таком незавидном и унизительном положении. Влажная ватка мгновенно скользнула по месту локтевого сгиба. Я внутренне съежилась, хотя напрягаться еще сильнее,  было просто невозможно. Игла,  разрывая кожу,  как свирепая, ядовитая змея  быстро, практически мгновенно, скользнула в вену, заставляя встать дыбом волоски на коже по всему телу. 
        -  Считайте вместе со мной. Один, два, три…, –  зашептала мне в ухо анестезиологическая сестра.       
        - Что значит сейчас? Вы что не люди? Долго она у вас тут загорает одна?  - бушевал тем временем Саушкин.
        - Четыре, пять, шесть, семь, восемь…. – продолжала я считать, а напрягшееся тело не поддавалось наркозу.
          Наконец-то,  надо мной взвилась, и опала, накрыв мое тело,   простыня. Я, облегченно отпустила уставшие от напряжения мышцы, и, успев подумать: «Господи благослови», тут же исчезла из этого мира.

                * * *
«Господи    благослови!…
               Гос-по-ди      бла-го-сло-ви ! ….
                Гос- по -ди- и- и бла-а-а-гос-ло-о-о-о -и-и-и… 
                И-и-и-и…..»
           Мысленно произнесенные слова пронеслись громко, затухая протяжным эхом каждый раз понижаясь  на тон, ниже предыдущего, пока не растворились бесследно в бесконечном пространстве, в котором я оказалась.
           Не освоившись еще в новом пространстве,  я спросила, ни к кому не обращаясь:  «Что это?»
             Ответ грянул мгновенно и неожиданно  сразу  целым хором разных голосов, звуков и оттенков, так же многократно повторяясь, и  дробясь, улетая в бесконечность.
     «Это  судьба.
             Э-э-то-о  су-у-у-дь-ба-а-а-а
                Э-э-э-о-о-о—у-у-у-у-ба-а-а-а-а…
                А-а-а-…»
      Я, ничего не видя во мраке, поняла, что нахожусь в каком-то другом мире,   пространстве и  измерении. В этом новом бытии другие законы природы и другие знания, другой способ существования  и другие методы восприятия мира. Иные  масштабы, иные скорости и иное время царило здесь. Было ощущение, что мои органы чувств  ограничивают меня. Так как их здесь имеется  много больше, чем пять: слух, зрение, вкус, осязание и  обоняние.
     Внезапно я поняла, что имею уникальную возможность продвинуться в своем  понимании мира, если использую предоставленную мне возможность  иного  восприятия.    
     Я, быстро собралась с духом, потому, что откуда-то знала -  это не надолго, и задала, один свой  первый вопрос, мучивший меня долгие годы:
      - Что лежит в основе материи?
И скорее, вдогонку, поясняя:
      - Из чего формируется материя и весь материальный мир, данный нам в ощущениях?
     Какие там пояснения!Ответ обрушился на меня мгновенно,неожиданной лавиной. Лавина информации  выражалась одновременно  всеми известными мне ощущениями: и звук, и цвет, и вкус, и запах, и тактильные примеры, все  разом.
      Невероятно трудно передать  с помощью слов все, что я почувствовала в этот момент.   
      Как и невозможно  предоставить себе, более исчерпывающий ответ. Он словно разрывам меня изнутри своей насыщенной полнотой.
      Сразу становится понятной  древняя легенда о гибели  смертного человека, не сумевшего вместить открытые ему  божественные истины.
     Было почти непереносимо тяжело одновременно различать приходящие на все органы чувств сигналы.
     Сладко – горько. Холод - жар. Запах расцветающего сада и разлагающихся останков. Гармония звучания высокой музыки и режущая какафония.
     Но самым информативным является зрение, недаром говорится, что это мозг на периферии.
     Перед моими глазами  возникали,  оставляя наиболее яркое понимание  картины : биения сердца, смены дня и ночи, зимы и лета,  половые  акты,  биения электромагнитных волн, электрические разряды молний,  примеры света и тьмы, жизни и смерти, добра и зла.
     Итак,  материя появляется там, где есть два противоположных полюса, противоположных заряда, где есть противоположности и возникает возможность движения от одного полюса  к другому,  которое  носит характер колебания.
     ПРОТЯЖЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ, КОЛЕБАНИЕ, ЛЕЖИТ В ОСНОВЕ МАТЕРИИ
     Проще говоря, в ее основе лежат противоположности и колебания между ними.
     Для развращенного постоянной войной с природой и себе подобными,  человеческого понимания, – это борьба двух начал.
Одновременное существование непримиримых антагонистов и борьба между ними.
     Возникновение  из «ничего» и превращение в «ничто». Гармоничное построение вселенной и хаотическое уничтожение ее.
     Если только кто-то (или что-то) из двух противоположных полюсов перевесит, возьмет  верх, победит  – материальный мир исчезает.
      У этой основной борьбы-колебания много имен.
      Борьба света и тьмы.
      Жизни и смерти.
      Гармонии и хаоса.
      Добра и зла.
      И самая основная, главная борьба идет между созиданием и разрушением.
      Самое древнее,известное,мистическое и всеобъемлющее название этого явления, МАТЕРИИ - противостояние   БОГА  и САТАНЫ.
       Получив исчерпывающий ответ на свой первый вопрос, и «переварив» его,  я смертельно устала.
       Не видя ничего во мраке, я слышала многоголосое, много тоновое звучание бесчисленного количества окружающих меня жизней. Я их начинала чувствовать, не  своими органами чувств, а ощущая каким-то иным образом, необъяснимым , похожим  на «вибрации  пространства».
       Я была среди них. Они заполняли все пространство вокруг.
       Я находилась в огромном, стремительном потоке жизни.  Время здесь существовало по-другому, оно не  «текло», не делилось на прошлое и будущее, а было представлено  все разом, неделимым и целым. По  всей видимости, вокруг меня  было все живое, и живущее, и   будущее жить  одновременно. 
         Что это? Это души? Энергетические, бестелесные  сущности  живого?   Мои глаза были здесь бессильны, необходим был  какой-то иной способ видения.
    -  Могу ли я увидеть это?
      Мне показали! И я увидела ЭТО со стороны!
      В безбрежном черном пустом пространстве   с невероятной скоростью несется неисчислимое  сонмище светящихся точек - сфер. Издали они напоминают звезды на ночном небосводе. К центру этого скопления, так напоминающего галактику, их больше, и они светятся ярче, сливаясь в единый центр. К краям их количество редеет, там большее пространство занимает отсутствие света, пустота, смерть, зло, хаос, ничто.
      Ясно, что все они, эти светящиеся объекты  – являются носителями света, жизни, созидания, гармонии и добра. 
       Я катастрофически теряю силы. Скоро закончится мое пребывание здесь. А как хочется узнать свое место в этом мире!
      Сколько я сделала глупостей в своей жизни! Конечно, не всегда  я приносила только  свет, добро, гармонию.
        Нет, конечно.
       Я столько сделала ошибок! Столько грешила.
       Часто не могла отличить правду от лжи, главное от второстепенного!
       А еще, помимо этого, так  часто наши временные, ошибочные законы и правила жизни смертных человеков  отличаются от истинных, вечных законов. Суета жизни, путаница в понятиях добра и зла, революции, войны, вечные споры о правоте позиций. Ну как здесь разобраться?
       И все же, кто Я?
       Со всеми своими грехами и ошибками,  ГДЕ Я?
       Среди света или среди тьмы?
       Собрав последние, оставшиеся силы я вложила их в этот последний вопрос.
     -  ГДЕ Я?
     -  Покажите где я?
       И мне показали.
       Далеко от  яркого центра света, ближе к краю, мне показали меня.  Приблизив, сияющую  далекой звездочкой, голубоватую,  светящуюся сферу. Она,  как все остальные,  несется, сияя,  через холодную пустоту «ничего».
       И все же я здесь, среди света! Пусть не у центра, но среди армии света. Возможно, Коля Комаров и видел это красивое голубоватое свечение?
       Я счастлива, как никогда. Просто, переполнена радостью!
       Как много мне удалось узнать! Столько поняла и осознала за одно мгновенье! Значит, не обязательно на это  тратится целая жизнь!
       Как повезло!
       Даже если яркость осознания и важности произошедшего немного потускнеет  с годами,  я  буду твердо помнить, к  каким силам я принадлежу. Каково мое место в нашем материальном мире, каждое мгновение, которого, и каждая частица, существует,  пока есть вечная борьба,  в которой я постоянно участвую  всей своей жизнью.
      А еще буду знать, что у меня   имеется Ангел-наставник!
               
                * * *
   Я открыла глаза. Казалось, я их открыла сразу, после того как закрыла. Не прошло и мгновения. Неужели что-то случилось, и операцию отменили!
   Опять ждать! Я этого не переживу.
   Голова была ясная. Ни тошноты, ни рвоты, как в прошлый раз после наркоза.
   Странно. Похоже, что действительно операции не было.
   Только почему я здесь, в послеоперационной палате?
   Я быстро опустила руки под одеяло,  вниз, к животу. Осторожно ощупала свой живот.     На животе была марлевая заплатка, приклеенная пластырем по периметру.
      Что это?
      Никакой боли я не чувствовала. Только холод. Почему холод?
     А-а! Это круглая  грелка со льдом поверх одеяла.
      Я повернула голову и осторожно вытянула верхний ящичек  тумбочки. Там лежала моя косметичка, зеркальце и расческа. Молодцы, девочки, не забыли.
       Я тут же взяла зеркальце и увидела свое лицо и волосы.
       Безобразие!
       Немедленно опрятно расчесала  волосы. Припудрила нос и подкрасила, совершенно белые губы.
        Ну вот,  это, другое дело. Можно хотя бы смотреть без слез!
        За дверью послышался голос постовой сестры отвечающей кому-то по телефону:
      -  Все хорошо. Да, нормально, говорю вам. Она уже красится!
      В дверях стояла улыбающаяся Надежда:
      -   Ну, как?
      -   А мне операцию сделали?  Не отменили? - спросила я на всякий случай.
      - Ну и ну! Такого вопроса, моя красавица, мне еще никто не задавал после операции -  она надула щеки и разом выпустила воздух, передавая свое недоумение.
      -   Что-то там, Саушкин, перемудрил с наркозом! Смотри, а то тебя в неврологию придется переводить, полечить маленько, - и она покрутила пальцем у виска.
     - А, что ее переводят от нас в неврологию?  – из-за спины Надежды появилась дожевывающая что-то Валентина.
     - Ну-у,  уж нет! Лично я, не отпущу ее, – строго сообщила Надежда.
     - Вот тебя бы куда перевести, так не возьмут же! А если возьмут - на следующий же день вернут! – дополнила свою мысль Надежда.
     - Может ей обед принести ? – спохватилась Валентина.
     - Тебе Валентина, точно, подлечиться требуется. Ее только из операционной прикатили – возмутилась Надежда
     - Спасибо Валюша, у меня клюквенный морс стоит на тумбочке. Захочу- попью, – успокоила я обиженную Валентину.
     - А когда привезут Ирочку?  – спросила я, тут же, у Надежды.
     - Да, ее только укатили. Не раньше, чем через час. – сказала Надежда.
     - Ну, все, поправляйся. Мне еще в бельевой разбираться и отчет писать. Поспи. Это самое лучшее лекарство – Надежда помахала мне рукой
     - Колотилова, иди-ка ты в свою палату. Расходитесь все.  Нельзя  возле послеоперационной толпиться – голос ее стал удаляться.
         Я лежала одна  и думала о том, что я узнала. Мне было хорошо и светло на душе.
         Через час привезли Ирочку. Она была бледной, как я вначале.  Несмотря на то, что все было позади, она продолжала бояться и переживать.  Так уж устроена. Всего боится.
         Она пыталась рассмотреть под одеялом свой заклеенный марлей живот. Но это было непросто. Подниматься пока нельзя и очень трудно.
         Мне помогло зеркальце. Я была совершенно спокойна. И как смогла успокоила и свою Ирочку поделившись тем, что удалось увидеть.
         Через некоторое время зашел  навестить нас доктор Саушкин. Спрашивал о самочувствии и внутренне весь засветился, услышав ответ о том, что голова ясная  и нет тошноты.
      - Так и должно быть!  Вот это и называется хорошо провести наркоз. По самому лезвию бритвы, не передать и не недодать! -  он гордился, своим мастерством.
      Ему, как любому профессионалу,  доставляло огромное удовольствие,   виртуозно выполненная работа.
      Я, стесняясь, прятала глаза. Мне не хотелось вспоминать начало операции. Я даже немного покраснела.
      Меня спасла подошедшая Светлана Михайловна.
      - О-о! И доктор Саушкин здесь! Ну, как дела красавицы мои?  – она улыбалась.
      - Действительно красавицы – вдруг вставил Саушкин.
      - Еще бы! Красивые! Молодые! Стройные!- лукаво поддразнила его Светлана Михайловна
      - Анатолий Васильевич, будьте осторожнее. Берегите себя! Вы не влюбились ли часом? Та-а-кое может произойти! Раз и на всю жизнь! Соблазнят вас наши красавицы,  прямо лежа на операционном столе, - она впервые казалась по настоящему  веселой. 
      Ну вот, - подумалось мне с досадой - наверняка, был у них разговор обо мне сегодня.   
      Но, что делать, глупо краснеть и дуться. Будем принимать ответные меры шуткой.
      - Да, конечно,  дело это опасное! Помните старый анекдот? - сделав усилие, я  улыбнулась, и, как ни в чем ни бывало,  продолжила:
« Сара, говорят,  вы обладаете  удивительным даром, соблазнять мужчин?
- Что??!! Даром???!!! Никогда!!!»
      Все засмеялись. Даже Ирочка. Ну и славно.
      Обстановка разрядилась и для меня. И беседа пошла оживленнее.
      Анатолий Васильевич сообщил, что вначале  беспокоился обо мне, так как  я очень волновалась перед началом операции, значительно больше чем Ирочка. Он утверждал, что это объективно:
      - Проверил пульс по сонной артерии – тот «зашкаливал»! Но потом успокоилась, и все пошло в нормальном режиме.
     Мы обменялись понимающими взглядами, как старые друзья.
      - Странно, она всегда выглядит спокойной. Уж, спокойнее Мироновой, это точно – удивилась Светлана Михайловна.
     Ну, вот и все. Докторам пора идти.
     Посмеялись, поговорили и разошлись с легким сердцем.
     Я даже осмелилась на прощанье еще раз поглядеть в замечательные,  понимающие, словно знакомые с детства  глаза  Саушкина.
    Странным образом, наши отношения начинали приобретать  не обычный характер «доктор – больной».
    И со Светланой Михайловной и с Анатолием Васильевичем  они явно принимали дружеский, почти родственный характер. Последующие дни укрепят  их еще больше и оставят долгий след на всю жизнь.
    Перемежая обмен впечатлениями с дремотой,  мы с Ирочкой дотянули день до вечера и, после обезболивающего укола на ночь,  пожелав, друг другу спокойной ночи, уснули.
    О своих знаниях и открытиях я рассказывать, не намерена.
    Спасибо судьбе,  с одной стороны операция – это беда, а с другой  стороны, из–за этой операции Ангел-наставник или просто счастливый случай, продвинули меня немного в моей главной жизненной задаче.
    Конечно, случайностей не бывает и вопросов еще остается множество.
    Но, как не вспомнить добрым словом правила «жизни против шерсти»?  Работают!
    И в операции могут быть счастливые моменты!    

ГЛАВА 10   КЛУБ  «ЦАРСКАЯ ПАЛАТА».

     Первый, кто пришел навестить меня после перевода назад в палату, был доктор Саушкин.
     Наступило послеобеденное время. День, как ни странно, был светлый и солнечный. Очень подходящий, чтобы идти на поправку. Вставать я уже начала, и даже согнувшись передвигаться по палате, инстинктивно придерживая рукой свой живот с «заплаткой». Казалось, возможно, ошибочно, что одно неловкое движение и шов, на нем  может разойтись.
     В голове не укладывалось. Что люди, разрезав меня, живую, пусть спящую, видели , как устроено у меня все внутри. Эти люди,  прикасались руками к живой, трепещущей страхом и жизнью плоти,  как к чему-то обыкновенному. Интересно, осознавая ли при этом причастность к Божественной тайне жизни? Или просто деловито повседневно работали? Я бы очень хотела сама участвовать в таком священнодействе. Может я пойму или увижу что-то новое, недоступное пока моему пониманию. Что-то, что поможем мне решать дальнейшие вопросы, которые ставит передо мной бытие.
     Саушкин, сначала постучал, а затем  заглянул в дверь словно двоечник, опоздавший на урок. В этот раз, он показался намного моложе, чем прежде, и  напоминал «шкодливого» подростка, который тайком пробирается покурить  с друзьями. И седые его виски, выглядывающие из-под зеленой хирургической шапочки, нисколько не меняли впечатления.
     - Здравствуйте! Как себя чувствуете?  - губы привычно сложились «уточкой».
     - Здравствуйте Анатолий Васильевич! Как всегда прекрасно! – соврала я .
     А что толку жаловаться, на то, что у тебя болит то, что обязано болеть?
     Сняв висевший на шее стетоскоп, он послушал мои легкие. Объяснив, что волновался, чтоб не наступило характерное осложнение, после интубирования, и подключения к дыхательному аппарату во время операции.
     Легкие у меня слабые. Мне только этого не хватало!
     - Неплохо бы вам, теперь, ежедневно выпивать по пятьдесят граммов коньячку - понизив голос,  доверительно сказал Анатолий Васильевич.
     - Только никому не говорите, что это вам доктор Саушкин присоветовал – спохватился он.
     - А то, не оберешься потом! – он обречено махнул рукой в сторону воображаемого главного корпуса.
     -   А мне! А меня! – заволновалась Ирочка, кряхтя от боли, поднимая рубашку.
     Легкие, у Ирочки, были очень даже благополучные, но раз уж тут всех слушают, то почему не провериться?
     После операции и перенесенного стресса, она не стеснялась доктора, самосохранение работало как основной инстинкт, перебивая все остальные слабые сигналы.
     Внезапно, мне стало,  так жаль ее, что  к моему  изумлению, у меня увлажнились  глаза. Видимо  я здорово  ослабла.
     А потом, мы разом забыли об этом, так как заговорили обо всем, кроме болезней.  Рассказывали про горы Азии и лес Подмосковья, вспоминали любимые стихи и песни. Смеялись и  шутили, так же солнечно, как  «подсказывала» веселая осенняя погода за окном. Вот поразительный феномен!
     Сияли, слепя глаза радостные и полные солнца лужицы,  трепетали на небесном  фоне красные,  редкие, не успевшие облететь  листья, как маленькие флажки  на  ветках, словно наступил праздник.
     Вспоминались  забавные веселые песенки,  и губы все время растягивались в улыбку. 
Мой маленький гном
Дин-дон.
Сними колпачок.
Дин-дон.
И брось так ругаться –
Получишь щелчок!,,.
     Ощущение того, что мы с Саушкиным знакомы всю жизнь, не покидало меня, более того, убедительно подтверждалось тем, что мы любили одних и тех же писателей и поэтов, помнили одни и те же  стихи и пели те же песни.
Ирочка  приняла это, как доказательство того, что мы были знакомы задолго до этого, и переубедить ее в этом было невозможно.
     Через некоторое время в палату вошла Светлана Михайловна.
Она удивилась, увидев в ней анестезиолога - реаниматора, и напряглась. Нет ли подвоха со стороны товарищей по работе или, что еще хуже внезапного, незамеченного осложнения?
Анатолий Васильевич немного виновато начал объяснять, что вот, мол, проходил мимо и решил навестить подопечных.
    Светлана Михайловна заулыбалась и подмигнула мне. Знаю мол, почему  тут мимо проходят.
    Еще пара недоуменных взглядов, и  она тоже не удержалась и включилась в разговор, сбросив  с себя   профессиональную серьезность.
Во всю шла дискуссия на тему того, что  необходимо  для гармоничной жизни. Не знаю как, но  я запустила этот спор начав с вопроса: Как в двух словах сформулировать необходимое  и достаточное для человека?
    Она разрумянилась и оживилась, слушая то одного, то другого,  по-видимому,  давно она так надолго не отвлекалась от своих грустных мыслей.
    Я настаивала, что это -  ЗДОРОВЬЕ и СЧАСТЬЕ.
    Саушкин - РАБОТА, и  смеясь, добавлял к этому, обязательно   достойную ЗАРПЛАТУ.
    А Ирочка, махая руками, пыталась тоненьким голоском  «кричать шепотом» - ЛЮБОВЬ!!!!
    Светлана Михайловна, освоившись, настаивала -  СЕМЬЯ и  ДЕТИ.
    -  По очереди! По очереди! Не все разом  и, пожалуйста, постарайтесь доказать свою позицию  -  наводила я порядок, делая серьезное лицо. 
    -  Начнем с Анатолия Васильевича и по часовой стрелке
    Когда каждый, по очереди, начал  обосновывать свое утверждение, беседа превратилась в интереснейшую игру. В ней,  каждый, приводил доказательные примеры из своей жизни, и  как бы представлялся всем присутствующим.
    Анатолий Васильевич рассказал о Таджикистане. О его отце, старом докторе, больной матери, которая почти не может ходить. О маленьком домике с садом на окраине «Дюшанбе»,   где они остались вдвоем, когда их дети- врачи, он и его сестра  разлетелись в разные стороны, туда, куда забрала их  судьба  и работа. Он так и произносил ДЮшанбе, как произносят только там в Таджикистане.
    Старшая сестра работала детским врачом  в Алма-Ате, на родине ее мужа.  Сам Анатолий Васильевич познакомился  с женой  в аспирантуре, в Москве, куда его пригласили учиться, после  известных работ по анестезии новорожденных. После окончания аспирантуры ему предложили место в  Московской клинике, где он с радостью остался и где двенадцатый год стоит в очереди на квартиру. 
    О своих детях он говорил с гордостью. О  дочке умнице-отличнице, студентке медицинского института и сыне-«басмаче», шестикласснике. В его роду врачами были и дед, и отец, и сам Анатолий Васильевич.
     - Ну, как же сможет он стать врачом, этот разгильдяй, и «басмач» Володька? – искренне сокрушался он.
     -   В  прошлой четверти он принес тройку по физике, и,  регулярно, приносит в дневнике замечания от учителей – приглашая нас разделить его возмущение, говорил с досадой доктор Саушкин.
     У меня не возникло ни малейшего сомнения, что и дочь его, и сын, станут первоклассными врачами.
     РАБОТА  была главным составляющим его жизни и жизни его семьи, всего его рода. Причем, чувствовалось, что в это понятие он вкладывал, куда большее значение, чем мы. Работа  врача, в его понимании, это особая миссия, цель жизни, родовая обязанность,  долг и смысл существования -  помогать  людям, пока есть силы.
     Возможно, поэтому, он показался мне таким близким, почти родственным,  знакомым с детства. За ним словно бы стояли, простите мое воображение,  старцы-целители целого рода. Его удача, доброта и знание, были словно многократно умножены.  Вот почему его, инстинктивно,  так любили больные. А некоторые, как Валентина, буквально боготворили.
     Не зря. Верили, подсознательно чувствуя, если он вмешается, все будет благополучно  - поможет.  Он не суетился, не боялся ответственности,  и не искал выгоды для себя лично. Жил, твердо зная:  что главное, а что второстепенное. Изо дня в день, выполняя  свое безусловное, родовое предназначение.   Я , лично, именно это считаю настоящим подвигом.
     Его позиция для инфантильной Ирочки казалась скучноватой. Какая такая работа? 
     ЛЮБОВЬ! Вот цель жизни!
     Но её представления о любви  были совершенно фантастичными. Что-то вроде принца на белом коне.
     Высокий, молодой, брутальный брюнет, который приедет, полюбит ее с первого взгляда, раз и навсегда и решит абсолютно все вопросы финансового и не финансового порядка тоже.
     Наши наводящие вопросы расставили все точки над I и  свели все к забавному абсурду.
     Нарисовалась маловероятная картина приезда молодого и прекрасного юноши-миллионера в общежитие при музыкальной школе и его внезапно вспыхнувшая непреодолимая  любовь к Ирочке. Он, при этом,  должен  долго и терпеливо добиваться Ирочкиной любви и подкрепляя серьезность своих намерений дорогими подарками. Так как она не из тех, кто  будет бросаться на шею  первого встречного. А подарки должны быть соответственно тоже серьезными: украшения с бриллиантами,  квартира или машина.
     А еще он должен быть из интеллигентной семьи, желательно с аристократическими корнями, и  желательно сирота.
     Если у него и будут родители, то тогда они должны в первую очередь любить ее, Ирочку и всегда принимать ее сторону и поддерживать все ее начинания и капризы.
     Еще он должен иметь высшее образование плюс музыкальное, хотя бы среднее.
     У него, конечно,  должны всегда быть деньги и он обязательно все их должен бросать к ее ногам по первому требованию.
     А еще он не должен ее ревновать и покушаться на ее свободу.
     Все уметь делать по дому,  не досаждать с требованием приготовления еды, уборки, стирки и пр.
     Не забывать  говорить комплименты и дарить цветы и подарки не только на праздники.
     Быть интересным собеседником и немного загадочным.
     Быть ее надежным защитником, непобедимым в любой ситуации, владеть боевыми искусствами и оружием, примерно как Джеймс Бонд.
     Когда портрет был закончен и желательные черты героя выявлены окончательно, мы дружно представили себе этого «принца». Высокого, загадочного, красивого брюнета - интеллектуала, с толстой пачкой денег,  оттопыривающих карман пиджака, возле белого Мерседеса, стоящего под окнами женского общежития, со скрипкой в одной руке и пистолетом в другой, и плачущего оттого,  что Ирочка не выглянула в окно, посмотреть на него.
      И все, включая Ирочку, долго смеялись над получившейся  картиной. Прекрасный принц, который приедет неизвестно откуда, и решит все ее проблемы, был быстро забыт,  и  Ирочка незаметно перешла к рассказам о своей музыкальной школе, в которую недавно пришла преподавателем специальности по классу фортепиано.
     Конечно, между нами возникла дискуссия о стилях игры и обучения музыке. Так как, оказалось, что среди нас только один человек не учился в музыкальной школе по классу фортепиано, и это был Саушкин.
     Саушкин, который никогда не садился за фортепиано, некоторое время слушал нас молча, но вскоре  не выдержал и рассказал, как он стал заниматься гитарой, еще в школе.
      Это вызвало новый всплеск эмоций. Пианино в отделение не пронесешь, а гитару, в выходные – вполне реальная вещь!
      - Чур, я ничего не слышала!  И не знаю ничего о ваших авантюрах – поспешила Светлана Михайловна. Я только начала работать  и мне достанется от Галины Александровны  и руководства больницы.
      - Да и в выходные меня не будет. Я хоть и живу рядом, но меня пригласили в Совет солдатских матерей. В воскресенье мне там выступать. Я должна там  доклад на собрании.
      - А еще, чтоб старшая сестра не знала . Галина  обязательно донесет руководству, что у меня в отделении «цирк бесплатный». Договорились?
      -  Договорились – хором ответили мы.
      -  Галины не бывает на выходные! – добавила Ирочка.
      -  Ура-а, завтра суббота! – она так искренне радовалась и, с надеждой оглядывая  всех присутствующих,  в тот миг она была совершенно уверена, что с такими людьми, наверняка,  грядущие выходные превратятся в самое интересное приключение в ее жизни.
      Потом мы слушали рассказ Светланы Михайловны. Вместе с ней путешествовали по  Тунису, удивлялись национальным обычаям африканцев.
     Узнали о некоторых строгих мусульманских традициях, например о  недопустимости тревожить тело умерших. Эта традиция стоила  много женских жизней. Это случалось, когда  погибший в утробе плод,   и муж ,и жена,  не позволяли удалять через родовые пути, тревожа и ломая застывшее тельце. Она как гинеколог, ничего не могла сделать и ничем не могла помочь, когда и муж, и сама женщина-пациентка, категорически отказывались от ее необходимой помощи.
     С этого дня «Царская палата» превратилась в своеобразный клуб. В послеобеденное, тихое время  здесь собиралась вся компания. Если не было срочных операций. Эти встречи превратились в ежедневные праздники,  и  все мы ждали их с нетерпением. Даже готовились, заранее предлагая темы для обсуждения.
      В субботу, когда не было руководства, и старшей сестры Галины, мы пели песни под гитару, которую пронес Саушкин.
      А в моей тумбочке у дальней стенки стала прятаться плоская бутылочка коньяка,  шоколад и лимон.
      50 граммов коньяка я, теперь, выпивала ежедневно, каждый присутствующий тоже, за компанию, принимал ровно 50 граммов, закусывая шоколадом или долькой лимона.
      Так начали появляться в нашем клубе "Царская палата" свои традиции и обычаи.
      И мы, как африканские аборигены, нет, скорее как жители доброй, старой Англии трепетно чтили свои традиции,  уважительно,  без панибратства, с доброй иронией и искренней приязнью относясь ко всем членам закрытого клуба, поддерживая  друг друга теплым  словом или советом, уважая мнения,  и желания друг друга.
      Вот, однажды,  на такой встрече я и рассказала о своем заветном желании поучаствовать в операции.
      Ведь меня-то  прооперировали! А я ничего не видела и не знаю! Это мучит меня. Всегда  осмысленно, с «полным знанием дела»,  вникать в происходящее – одна из главных моих черт.
      Что поделать, я всегда стремилась все  испытать сама.
Собственные ощущения не обманут, не введут в заблуждение, исключат недоразумения  –  это самый верный способ познания.
      Рассказала,  как я стала,  из любопытства, заниматься  в студенческие годы  пулевой стрельбой и  через полгода уже выступала на Московских городских соревнованиях за свой институт.
      Как из любопытства,  прыгала с парашютом,  со своими бывшими одноклассниками.
      Как спасалась с детьми  от  урагана, убегая изо всех сил от надвигающегося смерча в северном Казахстане у  озера Джасыбай.
      Меня слушали внимательно. Всем, как и мне, когда-то, эти приключения и испытанные ощущения добавили адреналина и еще что-то новое, чего они до этого не знали. 
      - Что бы они сказали, если бы я поведала им о моих полетах и новых знаниях, которые я получила уже здесь в больнице! Но это, чересчур личное, и не тема для праздной беседы. Для этого нужны подготовленные люди. Вот странный Коля Комаров, кстати,  мог бы меня понять  –  подумала я.
      - Если бы я могла участвовать в операции, не как пациент, а вместе с врачами, как наблюдатель! Я была бы почти счастлива! – такой фразой завершила я свои рассказы.
Беспокойство и нетерпение, желание,  во что бы то ни стало,  достичь цели -  все  вложила  я  в эту фразу.
      Мои доктора переглянулись и промолчали, отрицательно покачав головами.
      Ирочка, как-то не обратила на это внимание. Что  интересного,  мол,  это видеть?
      - А что нужно. Чтобы ты стала абсолютно счастлива? – спросила лукаво Ирочка.
      - Ах, Ирочка, если бы я только знала это, то уж точно давно была бы абсолютно счастлива! – сообщила я полушутя.
      - Но у меня есть подозрение, что человек не может быть абсолютно счастлив в этом мире  –  добавила я  уже  серьезно.
    Почему-то, я,  внезапно,  внутренне успокоилась. Иногда у меня случаются странные предчувствия, или предвидения будущего. Как будто, я уже точно знала, что непременно буду участвовать в операции.
    
   ГЛАВА11  НАСТЕНЬКА ИЛИ ПРЫЖОК С ПАРАШЮТОМ.

    Однажды вечером,   постовая сестра  подозвала меня к телефону. Звонил доктор Саушкин.
     - Вы еще не передумали? Ваше желание также сильно?  – голос Анатолия Васильевича звучал чуть приглушенно.
     У меня возникло тоже тянущее чувство под ложечкой, как  тогда, когда я прыгала с парашютом. Знакомое чувство опасности и необыкновенной желанности  достижения задуманного. 
     - Нет. Все остается в силе – мгновенно, поняв, о чем идет речь, ответила я.
     -   Тогда быстро собирайтесь и подземным переходом идите в главный корпус. Поднимитесь   во вторую хирургию. Я встречу -  он говорил быстро, сухо и по-деловому.
     - Дорогу найдете? – и, не дождавшись ответа, положил трубку.
     Я,  в странном смятении, вернулась в палату. Сосредоточиться было трудно – волновалась. Быстро справившись с собой, положила в маленький пакет, лимон и  фляжку с коньяком . Причесалась у зеркала и шагнула к двери.
     Ирочка, напряженно наблюдавшая за мной. Внезапно спохватилась:
     - Я с тобой! – как капризное дитя замахала руками.
     - Этого мне еще не хватало! – подумала я с досадой.
    Но никакие уговоры и хитрости не помогали. Ирочка вцепилась в меня мертвой хваткой.  Выхода не было. Времени тоже не было. Там что-нибудь придумаем,  решила я  и кивнула Ирочке, разрешая тихо без шума следовать за мной.
    А потом  опять произошло интересное совпадение, подчеркивающее, что я, порой, сама не догадываясь как,  могу предвидеть события.
    В коридоре у медсестры Юли,  дежурившей на посту,  я на всякий случай спросила:
     - Юлечка, я уйду на часок-другой. Если будет обход дежурного врача, и  спросят, где я, что ты ответишь?
     - Скажу – не знаю! – с готовностью ответила Юля.
     - Это не здорово. Тебе попадет - продолжала я.
     - Скажи, что во вторую хирургию госпитализировали дочку моих друзей  Настеньку и   я , не надолго,  отпросилась сходить ее навестить. Она маленькая, только во второй класс перешла. Это объяснение  будет лучше -  посоветовала я. И почему я именно так сказала? До сих пор загадка.
     - А я с ней! Я ее сопровождаю за компанию – быстро добавила Ирочка.
     - Ладно, идите. Конечно, ребенку страшно без родителей в больнице. Только не очень долго. Я не буду запирать дверь в отделение – с пониманием ответила Юлечка.
     Мы спустились в подвал по лестнице. Здесь я оказалась впервые.
Помня направление к главному корпусу, я довольно уверенно пробиралась в подземном лабиринте, выбирая среди множества  коридоров–туннелей, ведущих к разным корпусам больницы,  нужные.
     Ирочка не отставала от меня ни на шаг. Неловко шлепая за мною.
Идти было еще больно, тем более на такое большое расстояние.  Каждый шаг отдавался во всем теле. Поэтому, чересчур спешить, мы не могли и со стороны напоминали двух уточек, которые,  переваливаясь, бредут неведомо куда в подземелье.
    «Если нарисовать» -  подумала я – « Будет что-то, в духе позднего Сальвадора Дали».
Да и сверху, на земле, над нами, была  не менее сюрреалистическая картина. Поздний осенний вечер, темный как ночь, как неотвратимость, как чья-то беда,  спустился на город и больницу. Печальная, пасмурная, моросящая осенняя ночь заливалась слезами. Возможно не без причины?
     Добрались до главного корпуса.
     Новая проблема. Где находится вторая хирургия?
     Все больные уже лежат в палатах, в своих отделениях . Спрашивать у проходящего персонала , чревато , мягко говоря,  непониманием.
     Поднявшись на 4 этаж мы, наконец,  увидели остекленные матовые двери с надписью второе хирургическое отделение. А вот и Анатолий Васильевич,  выглянул из-за приоткрывшейся двери и заметил нас.
      Увидев, Ирочку он немного призадумался, вытянув, по–обыкновению, губы дудочкой, но ничего говорить не стал.
      Мы прошли за ним в отделение. Затем в ординаторскую хирургов.
      Саушкин нас представил,  и мы поздоровались с  врачами, что находились в ординаторской.
      Здесь ярко горел свет и работал телевизор.  На журнальном столике, превращенном в чайный,  закипал чайник, стояли чайные чашки и коробка шоколадных конфет, явно из числа подаренных больными.
      - Ирина посидит пока здесь, попьет чаек, посмотрит телевизор, а мы скоро придем – мягко, но бескомпромиссно, сообщил программу доктор Саушкин.
       После этого мы с ним вышли, оставив Ирочку на попечение двух молодых ординаторов.
Коридор 2-й хирургии был небольшим. Справа были входы в 4 операционные, слева ординаторская и  кабинеты. Один из них назывался «Кабинетом старшей сестры отделения».
       Мы с Анатолием Васильевичем прошли в кабинет старшей сестры. Там меня ждал комплект хирургической одежды.
      - Времени остается мало – деловито сообщил мне он.
      - Быстро переодевайтесь. Запомните, вы – моя анестезиологическая сестра. Мы как анестезиологи, первые должны зайти в операционную. Бригада подойдет следом – инструктировал он вполголоса.
      - Во время операции вы можете стоять рядом со мной у головы пациента, либо подойти ближе к работающему хирургу. Смотрите, наблюдайте, но, главное правило  - не прикасаться к стерильным полям.
      Показывая шапочку  с  завязочками сзади, он пояснил :
      - Волосы все убрать тщательно под шапочку – показывая,  как  следует при этом затянуть завязочки.
      - Вам повезло, оперируем аппендицит, у девочки. Чистая операция. Я не хотел бы  приглашать вас на операцию по поводу кишечной непроходимости у неопрятного старого человека – улыбнулся он.
      - Я зайду за вами через 5 минут. Будьте готовы. Сразу пойдем в операционную – уже строго и без улыбки закончил он.
      Я, стараясь не делать резких движений, переоделась. Боль заставляла делать все осторожно, сгибаться медленно,  не особенно наклоняться. Полотняные  брюки зеленого цвета, как у Саушкина, мне удалось надеть только прилегши на кушетку.
      Вскоре зашел Анатолий Васильевич.
      - Пора!
      В руках у него была история болезни, которую он изучал на ходу. Я еле поспевала за ним.
      Из коридора мы попали в предоперационную. Здесь на ноги надели бахилы, так ненавистные мне после моей операции и какие-то фартуки. Лицо закрыли маской. На лице открытой оставалась небольшая  полоска  для глаз, между шапочкой и повязкой. Саушкин тщательно мыл руки. Я  делала  все, как  и  он, стараясь не отстать и не задержать его,  ставшего стремительным и сосредоточенным.
      Хирурги еще не пришли. Мы первые вошли в операционный зал.
      На хирургическом столе, одна в большом зале, лежала маленькая девочка. Она по грудь была укрыта коричневой простыней. Руки ее были привязаны бинтами к перекладине, которая, как перекладина у креста, отходила вправо и влево от стола.
      Было светло и как-то очень бело вокруг.
      Саушкин первый подошел к столу и добродушно сказал
      - Здравствуй Настенька. Как твои дела? Испугалась немножко?
      - Кто это догадался привязать руки девочке? Она же все понимает, и будет вести себя хорошо. Правда,  Настенька? Я развяжу тебе ручки?
      При звуке имени Настенька, я вздрогнула. Как только я подошла к операционному столу, сомнений не осталось. Подойдя и вглядевшись в лицо девочки я поняла, что это действительно Настенька, дочка наших с мужем друзей, тоже выпускников МИФИ, живших через дом от нас. Причем мы были у них в гостях совсем недавно, вечером, перед тем, как я легла  в больницу.
      Девочка, услышав теплый голос доктора Саушкина, с надеждой  доверчиво устремилась к нему взглядом, чувствуя в нем неподдельную доброту и участие, так необходимое  в такой  момент, и больше не сводила с него глазенок.
      Ну, как не восхититься Анатолием Васильевичем! Он просто врач от Бога.
      Он продолжал спокойно и доверительно говорить с девочкой.
      - Сколько тебе лет Настенька?
      - Восемь! – с удовольствием заговорила Настенька.
      - Надо же, я думал, что уже девять или даже десять  - он гладил ее по голове.
      Настенька, несмотря на то, что только что была вне себя от страха, улыбнулась от гордости, что ее приняли,  за такую взрослую. Интересно, подумала я, взрослой женщине приятно, когда ее считают моложе,  а маленькой женщине приятно, когда ее считают старше. Парадокс.
      - А в каком классе ты учишься?
      - Во втором «Б» !
      - А какие у тебя Настенька оценки ? Пятерки есть? – Саушкин, разговаривая  и глядя с улыбкой в глаза девочке, ловко и быстро готовил привычными движениями все необходимое для операции.
      - Да. Есть пятерки и четверки есть -  смущенно раскрывала свои секреты девочка. Было видно, что четверок у девчушки больше, чем пятерок. Факт.
      - Поди,  только по пению и по физкультуре,  пятерки-то?  - подзадоривал  он девочку.
      - Нет!  - серьезно увлекшись, начала возражать Настенька.
Тем временем в руках Анатолия Васильевича появился шприц
      - Еще по труду и по арифметике! – и вдруг она осеклась, увидев в его руках шприц.
Саушкин заметил это, и постарался, тут же, убрать возникшее напряжение.
      - Ай-я-яй,  Настенька, мы с тобой разговариваем, и я все время гляжу тебе в глаза. А ты нет. Ты тоже гляди мне в глаза, а то мне обидно. Смотри мне в глаза и увидишь - все  будет хорошо и совсем не будет больно. Ты мне веришь?
      В операционной тем временем собралась вся бригада. Звенели какие-то металлические инструменты. Напряжение нарастало в воздухе вокруг нас.
      Настенька, с надеждой,  неотрывно смотрела в глаза Анатолию Васильевичу и он, продолжая  улыбаться и разговаривать с ней, ловко на ощупь определил на ее руке вену и в одно мгновение попал в нее. 
      Настенька глядела на него во все глаза.
      - Настенька, а ты, оказывается, любишь математику? Это правда?  Ты оказывается умница?  Ты меня слышишь девочка?
      Настенька продолжала глядеть на него, но ничего не отвечала.
      - Вот, видите,  почти мгновенное  действие  препарата?  - обратился он ко мне.
      - Девочка еще слышит, а уже ничего не может ответить, и уже ничего не чувствует - после этого повернулся к хирургам и сказал
      - Начинайте!
      Ай, да Саушкин!
      Я всегда считала, что настоящий мужчина должен виртуозно владеть своим делом, только тогда он НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА.
      Саушкин работал блестяще! Это, было несомненно.
      Это вызвало во мне неожиданную бурю восхищения.
      Я даже почувствовала, как мурашки пробежали вдоль спины,  такой взрыв эмоций вызывают у нас только высшие достижения человека -  великая  и прекрасная музыка, живопись, поэзия. Такой  восторг еще может вызвать недостижимая гармония природы, вид моря, гор, неба, простора полей, леса, реки,  сияющего водопада в солнечных лучах.   
      Красота, которую невозможно достичь, пощупать – она, казалось бы, рядом и  так обыденна и знакома, но одновременно иллюзорна и недостижима.
      Как знакомы отдельные листья, которые можно понюхать, потрогать, прижать к щеке,  а лес с облаками, и солнцем, и высоким небом, и запахами цветов - иллюзорен, его нельзя обнять и почувствовать. Дается миг, чтоб увидеть и восхититься. И все.
      И это стоило увидеть!
      Началась операция.
      Нежную кожу на животе девочки обработали светло-желтой жидкостью пахнущей йодом. Скальпель, двигаясь по коже, разделял ее  раз за разом, на две стороны, которые раскрывались, как цветок. На стенках, на этих бело-желто-розовых поверхностях появлялись набухая капельки крови. Их, быстро захватывали металлическими зажимами, и зажимы отбрасывали на стороны, продолжая проводить скальпелем глубже, разделяя ткани и уходя в глубину тела.
      Верхний разрез достигал 10-12 сантиметров, а в глубине раны он был уже совсем мал, не более 6-7 сантиметров. Никаких потоков крови, никакой суеты. Деловито раздвинули эластичные стенки металлическими  согнутыми лопаточками и вытянули, нащупав,  на поверхность тонкий как карандаш отросток.
      Вот он аппендицит. На нем желтоватые сегменты. Небольшие участки толи гнойного воспаления, толи жира.
      Хирурги совещались. Решено, раз вскрыли – удалить аппендикс.
      Из их латинских терминов, вперемежку с ненормативной лексикой,  я поняла, что воспаление не было столь угрожающим, что можно было обойтись без удаления аппендикса, прокапав антибиотики. А тревожная   симптоматика, заставившая лечащего врача перестраховаться : боли, тошнота и повышение температуры, скорее всего заслуга нового вируса гриппа, который вызывает сильные боли в области живота и рвоту. Это уже не первый  случай в эту осень период.
      Операция подходила к концу. Начали зашивать рану кривыми , округлыми иглами, стягивая послойно ткани нитями.
      В это момент, в операционную поспешно вошла еще одна врач-женщина и стала что-то быстро говорить на ухо Саушкину, который продолжал следить за девочкой и дозировать наркоз.
      Он, выслушав женщину и, аккуратно передав ей шприц, который находился в вене у Настеньки, озабоченно обратился ко мне по имени-отчеству.
      - Вы останетесь здесь, завершать операцию или пойдете со мной на операцию в роддом?
      - Конечно,  я пойду вместе с вами, Анатолий Васильевич! 
      За дверьми операционной ждали трое. Это врачи из роддома.
      Там погибает «позднородящая»  женщина. Так называют первородящих , которые    впервые рожает за тридцать лет . Этой роженице было сорок лет.
      Ожидающие  разом окружили Саушкина и  заговорили наперебой, почти одновременно: "Неопытный молодой  врач принимал роды. Плацента не отделилась полностью. Женщина обескровлена. Остановить массивное кровотечение не могут. Послали машину за Галиной Александровной. Молодой врач от страху дал ей кислород. Она совсем плохая! Уходит! Уходит женщина!"
      И опять я увидела в глазах этих людей надежду, как и в глазах Настеньки. Надежду, что этот человек, только он, доктор  Саушкин, сможет помочь. Только он вытянет эту ношу, возьмет на себя ответственность, решит все проблемы,  и женщина будет жить.
      Свой анестезиолог не уверен, что справится. В главном корпусе тоже есть анестезиологи-реаниматоры. Они могут его заменить на время.
      А там, где погибает женщина, нужен только он.
      Вновь мы в подвальных коридорах-туннелях. Только темп очень стремительный, и путь самый длинный – почти километр.
      Саушкин «несется» впереди, листая и читая на ходу историю болезни, его зеленые хирургические штаны вьются за ним,  как флаги на ветру. Следом бежит молодой анестезиолог роддома  с каким-то металлическим сундуком.
      За ними три врача из роддома и замыкаю группу я, еле пересиливая боль, и как могу, придерживаю свой еще недавно «заштопаный» животик.
      Причем животика-то, как такового,  совсем нет. Я и так не отличалась полнотой, а после операции совсем похудела и поэтому, я просто инстинктивно придерживаю то место на впадине между крыльями тазобедренных  костей, где находится шов и где  ориентировочно должен находиться живот.
      Мысленно я успокаиваю себя, что после операции полезно прохаживаться, говорят,  все скорее заживает. Однако наверняка бегать при этом не рекомендуется. Но, я не могу отстать и потеряться. Я должна добежать и должна верить, что ничего у меня не порвется при этом. Не должно ничего плохого случиться , не тот момент.
      Наконец мы на месте. Поднялись по лестнице, пробежали коридор  и оказались о родовом, операционном зале.
      На  операционном кресле, лежит женщина. Вокруг толпится персонал. Сестры. акушерки, и бледный молодой врач.
      Женщина  имеет удивительный,  пергаментный цвет кожи. И вновь я ловлю ее взгляд, обращенный к Саушкину, полный мольбы и надежды: « Наконец-то! Наконец-то ты пришел! Ну, теперь-то все будет хорошо!». Этот взгляд так напоминает взгляд Настеньки! И все тоже смотрят на него. Все ждут помощи.
      Боже мой, как это, наверное, трудно ловить на себе  эти взгляды! Нет права ошибиться, нет права быть слабым, нет права испугаться, и даже нет права умереть в этот момент!
     Саушкин дает распоряжения. Все начинает крутиться. Появляется рабочий ритм и уверенность. Женщина не сводит глаз с Анатолия Васильевича -  он ее соломинка, единственная надежда.
      Он опять шутит и что-то говорит бедняжке вполголоса, а она улыбается помертвевшими серыми губами в ответ. Он, как и с Настенькой, не перестает говорить и, увлекая и отвлекая беседой,  внимательно слушает ответы, не подавая вида, что это необходимо, чтобы следить за состоянием больной,  и не показывать тревоги. Вот он вводит иглу шприца в вену. Как всегда виртуозно и мгновенно. Вот пошел наркоз.
     Приехавшая  Галина Александровна, уже  «вымылась» и приступила к ручному обследованию матки.
     До этого момента, я, далекая от медицины, не представляла,  что это такое. Подумаешь, обследование какое-то.
     Но, мгновенно осознала, поняла, зачем нужен наркоз при этом безобидном названии операции, как только увидела реакцию женщины.
      Наркоз  при гинекологических операциях  совсем иной, не такой,  как  при обычных.
       Подвижность, активность мышц должна сохраниться, отключается только сознание. Это необходимо, чтобы могла сократиться после операции матка, и закрыть зияющие огромные сосуды, через которые уходит кровь и жизнь.
      Так вот,  во время этой операции на теле больной поднялись дыбом все волоски. Если бы не наркоз, то женщина бы погибла от болевого шока.
      Вдруг паника. Присутствующие зашумели, задвигались.
      Я увидела через спины присутствующих как заходила ритмично вверх-вниз спина Саушкина.
      Больная дала остановку сердца.
      Лицо его было сосредоточенным, но нисколько не потерявшим уверенности в благоприятном исходе. Присутствующие загомонили. Они считали, что это необратимо.
      Только Саушкин так не считал, делал массаж, искусственное  дыхание, и требовал все новые препараты в шприцах.
       Мне стало страшно.
       Я словно почувствовала холод пришедшей в помещение смерти. Она  встала в сторонке и наблюдала с улыбкой, как справится на этот раз с ситуацией  удачливый доктор  Саушкин. Получится ли у него пересилить ее старания? Поглядим, усмехалась она,  все сильнее сжимая остановившееся сердце.
       Сколько минут это длилось? Казалось вечность.
       Напряжение нарастало, и было таким, словно вот-вот и посыплются искры.
      - Есть ритм! – наконец сказал Саушкин.
       Словно это дело совершенно обыкновенное. Есть ритм и все. Как могло быть иначе?  Смерть разочарованно повернулась и вышла вон.
       Женщина открыла глаза, и первое что увидела – улыбку  Саушкина, который, конечно,  был рядом во взмокшей хирургической рубахе, и улыбнулась ему в ответ.
      - А мальчик у вас какой хорошенький родился ! Это счастье, такой подарок судьбы! Я уже видел, а вы его выдели? – Саушкин радовался от души.
     - Да я видела его – еле слышно ответила женщина. Она улыбалась,  и уже всем было ясно, что все теперь будет хорошо.
       Назад по коридорам мы шли вдвоем. Шли не торопясь. Саушкин беспокоился, как я преодолела этот путь в таком быстром темпе в прошлый раз.
        Я растрогалась  и неожиданно, взяв его за руку,  поцеловала ее ладонь.
      - Это еще что за новости? Что это было? – изумился Саушкин, особенно сильно вытягивая губы уточкой.
       Но,  тут же приобнял меня за плечи и мы поковыляли дальше.
      - Спасибо  за  Настеньку  - голос у меня предательски срывался.
      - И за эту  женщину. Спасибо, что она не умерла – напряжение уходило, и силы с ним тоже таяли.
      - Вы  знаете кого-то из них  лично?  – мгновенно отреагировал Саушкин.
      - Настенька  -   дочка моей подруги – тихонько сказала я и хлюпнула носом.
      - Вот почему в операционной, когда мы вошли,  у вас глаза над повязкой стали большими как блюдца – добродушно рассмеялся он.
       Когда мы вошли в ординаторскую второй хирургии, все уже собрались после операций. Нас ждали Ирочка и три доктора.  Чайник закипел и был заварен маленький заварной чайник. Коньяк и лимон, принесенный мною, был торжественно извлечен из пакета, под общее одобрение всех присутствующих.
       Ирочка,  для порядка, слегка «поканючила», что нас не было слишком долго и ей было скучно смотреть телевизор одной, но быстро забыла свои обиды,  не увидев  реакции.
       В ординаторской появилось ощущения какого-то праздничного, радостного состояния, которое все присутствующие ждали, и, как бы заслуженно, наконец, дождались. Действительно все эти люди заслужили маленький праздник. Они еще были в своей работе, спорили о правильности принятых решений, рассказывали друг другу сложные моменты, которые им пришлось пережить за день.
        - Так у них проходит каждое дежурство – подумала я .
        -  А может это  было даже одно из самых легких?  Просто очередное дежурство, как и все, требующее кропотливой повседневной работы,  знаний, безошибочной точности, опыта и конечно удачи - « легкой руки».
        Но я чувствовала, что именно  эта работа,   имеет  еще  второе, бездонное, скрытое от глаз поле деятельности,  где врач борется с невидимыми силами, опсными для всего живого.
        «Передовая», где борьба идет нешуточная,  на жизнь или смерть.  Где смерть, как сегодня, стоит за спиной и тяжело дышит в затылок, причем не всегда остается  побежденной.
        Разлили коньяк по мензуркам, так удачно заменявшим рюмки, взялись резать лимон. Вдруг, Саушкин отобрал его и вернул только половину. Отрезав вторую половину, он, завернув ее в салфетку, положил в карман халата. Присутствующие только переглянулись, но ничего не спросили. Раз надо, так надо.
        Хирурги начали говорить тосты. Их значимость определялась так: первый   о здоровье, второй  об удаче и третий, о присутствующих здесь дамах.
Ну конечно, как же без этого! Тем более, что сегодня вместо спирта коньяк! Начали рассказывать смешные случаи про себя и больных.
      - Этот лимон Настеньке. Надо ее  навестить в палате – шепнул мне Саушкин.
      Вот что значит настоящий доктор, - помнил, заботился, о незнакомой ему девочке.   Даже я, не догадалась об этом. Мне стало  неловко за себя.
      Еще резали, неизвестно откуда  взявшийся «фанерный» тортик «Сюрприз», и разливали чай, а мы с Саушкиным  уже шли по ночным пустынным коридорам навестить Настеньку.
      Постовая сестра  в отделении, где лежала Настенька,  указала нам палату,  и мы вошли в нее, потихоньку, стараясь не разбудить девочку.
      В палате горела маленькая надкроватная лампа. В полумраке было видно, что занята только одна кровать. На ней лежала девочка. Она казалась спящей. Глаза ее были закрыты.
     Саушкин сразу подошел к ней взял ее холодную ручонку. 
     Было заметно, что она дрожит. Толи наркоз, толи грелка со льдом давали такую реакцию. Девочку сильно знобило. Как говорят - "зуб на зуб не попадал"
     Но тут, я вдруг увидела темную фигуру  у окна на стуле. Сначала мы не заметили, что в палате есть кто-то еще.
     Подойдя ближе, я узнала свою  приятельницу Лиду, маму Настеньки. Она сидела, и как-то отстранено, наблюдала за происходящим.
     Когда она увидела меня в хирургической форме и узнала, ее лицо изменилось  не слишком сильно. Я ожидала более яркую реакцию на  нестандартные  обстоятельства   нашей ночной встречи, тем более что мы обе работали проблемными программистами  в закрытом НИИ и были дружны.
      - Лида! Лидочка, как ты?  - спросила я неуверенно.
      - Лидочка, ты не волнуйся, операция прошла успешно, без всяких проблем. Я сама видела  – я старалась расшевелить и приободрить ее.
      - У Насти соревнования по танцам через десять дней – невпопад сообщила Лида.
      - Не волнуйся, будут еще соревнования. Все скоро затянется. Шовчик маленький, всего сантиметров 10 , быстро заживет! Вон у меня шов, какой здоровенный , и то, неделя еще не прошла, а  я хожу – от неожиданности я  тоже начала говорить какую-то глупость.
      - У вас есть какие-нибудь теплые вещи с собой? – спросил Саушкин. 
      - Девочку следовало бы укрыть.
      Взглянув на Лиду, он не стал дожидаться ее реакции и, сдернув одеяло с соседней кровати, укрыл им Настьньку и подоткнул аккуратно краешки. Затем вынул из кармана пол лимона в салфетке и положил на тумбочку.
      - И еще, если утром появится тошнота, дайте ей лизнуть лимона – он взял меня под локоть и потянул к двери.
      - Это ты? А как ты…– Лида смотрела на меня, она только начала осознавать суть происходящего.
      - Не будем вам мешать. Отдыхайте. Все идет благополучно – завтра на обходе подробности – Саушкин, улыбнувшись своей неотразимой, теплой улыбкой, вышел в коридор  и вывел меня из палаты.
      Возвращаясь в ординаторскую, я почувствовала ужасную усталость, глаза начали слипаться.
      - Странная какая-то Лида  сегодня – сказала я на ходу, недоуменно.
      - Ничего странного, просто  она успокоительного  передозировала. Это фенозепам так ее загрузил – спокойно ответил Саушкин.
      - А насчет шовчика, в 10 сантиметров -  непрофессионально прозвучало. Анестезиологическая сестра не на это должна обращать внимание. К тому же, чуть больше – к лучшему, чем больше открыта зона операционного вмешательства, тем легче хирургам и меньше риск. –  посмеивался он.
      Не помню,  как я переоделась назад в свою одежду.  Смутно помню,  как Саушкин, придерживая меня под руку,  проводил нас до нашего корпуса. Я  засыпала прямо на ходу. Ирочка  не так устала, и все время что-то щебетала по дороге.
      Запомнила я только пустой, слабо освещенный светом настольной лампы постовой сестры,  коридор нашего отделения. Пустынный как космос. Казалось, здесь никогда никого не было до нас.
      Дежурная сестра Юля, спала на диване в рекреации рядом с постом, свернувшись калачиком в коричневом одеяле, напоминая плюшевого мишку .
      А дверь палаты, тихо открытая ключом, казалась такой родной и долгожданной!

ГЛАВА 12   ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА И УДИВИТЕЛЬНА.


                Мысль – сильна, добра и материальна,               
                Мысль - кусочек нашего тепла.
                Берегите мысль – она реальна,
                Не желайте даже в мыслях зла.

                Роман Злотин


      Все имеет свое начало и конец.
      Свет в палате выключен. Ирочка спит.
Сегодня прошел  последний день пребывания в больнице. Завтра выписка.
      Фонарь во дворе мотает ветром в каком-то странном, непредсказуемом, изысканном ритме, то быстрее, то медленнее. Переплетенные кружева теней от веток, освещенных полной луной, скользят по потолку и стенам  в такт этой беззвучной симфонии, словно укачивая меня и делая нереальным  привычный мирок нашей палаты.
      Подвижное пространство вокруг меня  создает иллюзию полета. Я запомнила это странное ощущение парения в подвижном, колышущемся пространстве. Словно эти чудные завершающие аккорды   безмолвной симфонии перед тем, как я закрою глаза и засну, специально так фантастически  и красочно декорированы, чтобы запомнились мне надолго.
            Потому, что нет ничего случайного и пустякового в жизни.
 Все в жизни, каждое мгновение, предопределено и дается нам не зря.  Каждый миг, как скальпель режет единое неделимое  время на прошлое и будущее, несется, сверкая лезвием к завершению отведенного нам срока. А как, в сущности, она коротка. Лезвие это, сияющее, так стремительно  - один удар сердца и это уже прошлое. А мы живем, и кажется нам, что жизнь не имеет конца. Пока не придет последний миг, и в прошлом окажется, вдруг все, и удар сердца, и взгляд в небо, и весь мир с солнцем, дождем, болью и радостью, друзьями и близкими, открытиями и тайнами, непостижимой   и не зря данной нам  жизнью. Успеем ли мы  за этот короткий срок понять и выполнить свое предназначение?
Этот отрезок моей жизни, также, был не случайным и научил меня многому. Понимать это было  печально, и прекрасно, в качающемся кружеве безмолвной музыки с капризным ритмом,  управляющим пространством вокруг меня.
Почему печально?
Потому, что невозможно остановить и любоваться даже самым красивым мгновением жизни, а уж ее отрезком, как и ею всей – тем более. Не дано нам остановить бег сверкающего лезвия.
При этом,  мой  дар предвидения, неуловимый и призрачный,  заставляет  заранее печалиться, расставаниям и смертям, потерям и испытаниям, неизменным спутникам жизни с ее радостями и достижениями. И я, с болью в сердце, предвижу все, что предстоит пережить мне и моим новым друзьям в дальнейшем. Но это будет потом.
           А  пока, вернемся в прошедший день, последний в «царской палате».
Днем, в привычное время,  был прощальный сбор участников ежедневных встреч.
                * * *
      Светлана Михайловна принесла свои тетрадочки, которые она вела в  Тунисе. Они, исписанные ее круглым, детским, но совершенно неразборчивым, как у всех медиков,  почерком, лягут в  основу  отчета о ее загранкомандировке. Мне предстоит сделать эту работу, которую она никак не может осилить вот уже год. 
       Забегая вперед, скажу, что, конечно, я ее  сделаю, и наш отчет будет  признан одним из  лучших. Ее эмпирические заметки я разберу, систематизирую, уложу в таблицы и графики. Наглядная статистика и обоснованные выводы будут очень солидно представлять Светлану Михайловну в Минздраве.
       Впоследствии, в память о сыне, она найдет себе очень важное занятие, кроме работы - посвятит все свое свободное время помощи молодым солдатам- ветеранам, став во главе зарегистрированной общественной организации «Союз солдатских матерей».
                * * *
      Саушкина, тогда, вызвали по телефону в реанимацию, и он торопливо собрался, недопив свой чай. Уходя, он попросил проводить его до лестницы и, стесняясь свидетелей, как всегда, смешно вытянув губы, уже убегая, торопливо подарил мне на память дивный подарочек, купленную им специально для меня, красивейшей работы серебряную чайную ложечку в виде розочки.
      Эта вещица останется со мной надолго.
      Впоследствии,  я тоже, заметив, что у него нет на шее креста, подарю ему на день рождения  серебряный крестик с цепочкой.
     Через несколько  лет, когда в Таджикистане будет полыхать междоусобная война,  Саушкин пропадет без вести, поехав эвакуировать своих стариков из пылающего  «ДЮшанбе».
      Он сильно горевал, что старый отец, с больным сердцем, и мать, прикованная к постели, оказались в тройном кольце воюющих, в горящем и голодном городе, ни жена, ни дети, ни друзья не могли остановить его.
     Через некоторое время после его отъезда ложечка внезапно пропала. Куда могла она деться остается загадкой до сего времени.  Обнаружив это, я вспомнила его родные  глаза и улыбающиеся губы, вытянутые «уточкой» и поняла – мой дорогой даритель погиб. Больше о нем никто  не слышал.
     Его дочь и сын станут врачами, и будут работать в той же больнице, где работал отец, сначала в качестве ординаторов, а затем полноценными специалистами.
                * * *
     Ирочка через пять лет выйдет замуж.
     Когда она познакомит меня со своим избранником, я в душе улыбнусь. Он совершенно не будет  походить на принца-олигарха в белом Мерседесе. Это будет маленький, страдающий «наполеоновским» комплексом, в сущности неплохой, среднестатистический производственник.
     Любопытно, что все капризы Ирочки растворились быстро и без остатка, как кусочек сахара в стакане горячего чая. Она не видела в своем «рыцаре» никаких недостатков  и с любовью, как мать, наблюдающая за своим ребенком,  готова была объяснить любой его промах неудачным стечением  обстоятельств. 
                * * *
     Я вскоре разведусь со своим мужем.
     Сильно ускорит это событие один случай.
     Однажды мне придется  привезти своего мужа домой после встречи с друзьями.
В дороге, пока он полулежал на заднем сиденье, его совсем «развезло». По всей видимости, я «не углядела» за ним, ведя машину, и он ухитрился увеличить, за дорогу, дозу принятого спиртного из спрятанной под плащом бутылки, прихваченной с праздника.
     Когда я припарковала машину, и мы поднялись домой, его состояние было в той кондиции, когда он не мог не  скандалить и не выяснять отношений.
     - Как хорошо, что дети у мамы – подумала я
     Естественно, я постелила ему спать в гостиной на диване.
     Но он не мог спать, пока не устроит скандала. У него была маниакальная потребность доводить меня до слез.
     - Ты обязана выполнять свой супружеский долг, как только я захочу этого! –  сообщил он мне, заплетающимся языком, роняя слюну.
     - Ты знаешь, что я теперь за человек? Я встречался с самим Крючковым! Ты знаешь, что это за величина? Ты не знаешь шефа КГБ? Я теперь с любым человеком смогу сделать все, что захочу. С любым!  Даже убрать, кого захочу! Да! Он мне гарантировал и успешную защиту диссертации и карьеру! А ты все ломаешься. Да если бы я захотел, я бы мог с тобой что хочешь сделать. Другая,  бы, понимала и ценила …- он попытался схватить меня.
     Я, инстинктивно, оттолкнула отвратительное пьяное чудовище от себя.
     И вдруг, на мгновение потеряла  сознание. Оказавшись на полу, я даже не поняла сначала, что  он ударил меня с размаху.
     - Ну, это ты зря сделал – неожиданно  спокойно и твердо сказала я, поднимаясь, и увидела,  как он сам испугался и даже прекратил куражиться.
     - Сейчас, иди спать и забудь про меня. У тебя больше нет жены – больше я с ним не разговаривала.
     - Никуда ты не денешься. Да кому ты нужна с двумя детьми! – вяло огрызнулся  он, но, как ни странно, послушался.
     Развод тянулся почти год. Он не хотел давать  развода. На заседаниях суда  то обливал меня грязью, то требовал новой отсрочки, чтобы сохранить «крепкую советскую семью».
     Это было мучительно, неразумно и унизительно.  Я высохла от слез и почти перестала улыбаться. В стране полным ходом шла  перестройка. Было и впрямь страшно одной с двумя сынишками глядеть в неопределенное будущее свое и страны. Но и мысли вернуться в прежнюю жизнь с мужем у меня  даже не возникало.
     Еще впереди ждала меня смерть папы, болеющего раком.
     Еще предстояло пережить годы, когда  с ужасом глядя на пустые полки магазинов, я лихорадочно соображала, чем мне кормить сегодня  детей.
     В этот период произошел  удивительный случай, который как следует, встряхнул меня и заставил еще раз пересмотреть отношение к происходящему. Сделать еще один выбор.
     Однажды, на работе,   ко мне, тихонько плачущей в курилке,  перед очередным заседанием суда, подошел  Коля Комаров.
     Глядя на меня  своими  совершенно черными глазами, в которых зрачки и радужка были практически одного цвета, тихо промолвил:
     - Хочешь,  я его убью?
     - Ты,  Коля с ума сошел? Ты, что хочешь, чтобы еще, и ты, и твоя семья были несчастными? Да и вообще, что это за предложение такое? – я даже плакать перестала от изумления.
      Все же, он очень странный этот Коля Комаров.
      Должна сознаться, что в отчаянии, я про себя только что подумала, что мой бывший муж никогда не остановится и только если умрет, я освобожусь от него.  Недалеко до греха, когда человек в отчаянии теряет надежду и загнан в угол.
     - Не волнуйся. Я не сам это сделаю -  сказал Коля.
     - Только скажи – он говорил тихо и уверенно.
     У меня внутри похолодело. Скажу честно, что я испугалась не на шутку и поспешно ушла от разговора.
     На следующий день я, отпросившись на работе, ехала в суд. Я поехала  на метро,  машина, на которую  давал деньги отец, была уже арестована, так как шел процесс развода и раздела имущества. Она была причислена к совместно нажитому имуществу и, в дальнейшем, передана мужу. Так уж у нас принято по суду, мужу – машину, жене детей и посуду. Забавный каламбур. Заниматься этим не было ни сил, ни желания.
     В забитый пассажирами вагон метро за мною вошел молодой человек со странным, неподвижным лицом. Отсутствие  живой мимики обращало на него внимание и  вызывало необъяснимую тревогу. Он был среднего роста, крепкого телосложения, одет в джинсы и клетчатую ковбойку.
     Внезапно он бросился ко мне, и, подхватив меня под руку, громко приказал пассажирам потесниться и усадить меня. Я впервые видела этого человека и была в смятении, от его неожиданного поведения. Я не знала, как мне поступать в такой странной ситуации.
     Сидящие на скамейке пассажиры , безропотно  потеснились. Несмотря на мои возражения,  он усадил меня почти насильно. Теперь он стоял рядом и следил, чтобы меня никто не задел или не толкнул. С тем же странным безучастным выражением лица он предложил мне конфету. Вынув ее из кармана, ковбойки.
     На моей станции,  он не задумываясь, словно, так и должно быть последовал со мной  на выход, поддерживая  под локоть и расчищая мне дорогу.
     Освободиться от его назойливого покровительства было невозможно. Он словно не слышал или  пропускал мимо ушей все мои слова и крепко держал меня за руку. Мне стало страшно. Все, что происходило, невозможно было как-то разумно объяснить.
     Когда мы оказались на улице, он вдруг заговорил быстро, без выражения и с тем же неподвижным лицом
     - Скажи только, и я любого убью за тебя. Я в Афгане был. Я убивать умею. Я все для тебя сделаю, спасу тебя и защищу. Только скажи. У тебя заплаканные глаза. Ты больше никогда  не будешь плакать – он говорил короткими, простыми предложениями, как робот.
     Я теряла чувство реальности происходящего. Все вокруг было обычным, и солнце светило как всегда, и лужи  после летнего дождя на дороге, и люди вокруг, торопившиеся  по своим делам, все как всегда,  а  я  была словно в  кошмарном сне.  Сразу вспомнился  Коля Комаров и его нелепое предложение.
     - Нет. Не может быть. Опять мистика?  – подумала я.
     Автобус подъезжал к зданию суда. Странный и  страшный спутник был со мною. Я понимала одно, что следовало, во что бы то ни было освободиться от него.
Что если он сам пойдет за мной в суд? Что если он и впрямь выполнит свою угрозу даже без моего на то согласия?
     В моей голове шла кипучая работа мысли.
     Мой ненавистный муж, конечно, довел меня до отчаяния.
     Но убивать!?
     Конечно, я сама виновата, что вышла за него замуж. Ведь ясно было, что это не приведет к добру. Теперь поздно  вспоминать. Все же он был моим мужем. Он  отец  моего младшего сына! 
     Конечно, он негодяй. Но убивать!?!
     Это немыслимо. Это чудовищно. Я не должна этого допустить. Я не так слаба и беспринципна, как вы думаете!
Это проверка? Но кто проверяет меня?
     Ну и Коля! Мистика! Да не бывает такого на свете! И все же, опять, очень странное совпадение.
     Автобус остановился. Мой спутник с неподвижным, тяжелым взглядом робота был рядом.
      Я стала упрашивать его перенести наш разговор на завтра на это же время. Я обещала прийти. Я клялась прийти.
Он не соглашался.
- Вот мой  домашний телефон! А вот  и  рабочий. Договорились? - я говорила убедительно и без остановки,  даже  написала, сходу, на листке какие-то несуществующие телефоны. 
       С огромным трудом, очень нехотя, он все же медленно стал поддаваться на мою уловку. Пока он,  размышляя,  сворачивал листок,  с тем же неподвижным лицом и  глядя на него невидящим взглядом, я бросилась прочь и бежала, что было духу до самых дверей суда.
     Когда я рассказывала Коле на следующий день в курилке эту историю, он не глядел мне в глаза. А когда я закончила, протянул мне медный колокольчик. Такие колокольчики – «малиновый звон», вешались под дугой в сказочных тройках лошадей на картинках.
         -  Когда тебе станет очень плохо, позвони в колокольчик. Я помогу – без улыбки сказал он и, тут же повернувшись,  ушел, никак не комментируя мой рассказ.
          После развода прошло  десять лет. Я сменила работу. Жила  в другом районе Москвы.
 Мой бывший  муж защитил докторскую диссертацию и  стал проректором в институте, который мы когда-то вместе заканчивали, а затем, по традиции, его заканчивали и сыновья.
 Изредка, вечерами, выпив,  он звонит мне  и говорит со знакомыми интонациями неутоленных претензий, как он сильно, «больше всех на свете», любил меня, а я не оценила этого.
 А еще, он  всегда хвалится мне своими новыми карьерными и профессиональными достижениями, внимательно прислушиваясь, чтобы уловить, хоть намек, моего сожаления о том, что я ушла когда-то, от такого успешного и удачливого человека.
- Эх! Это ведь могло быть достижениями нашей семьи. Какая у нас была прекрасная семья!  Ты и я!   – горько, вздыхает он.
 Я спокойно и дружелюбно хвалю его за успехи и успокаиваю, что у него и без меня все прекрасно.  Ведь он давно женился на молоденькой аспирантке.  У него, в новой семье  растет сын, так похожий на него.
Он успокаивается и мирно бормочет что-то, о прошлом, о своей любви  и о своей глупости, когда я прощаюсь с ним.
Он изменился. Его жене повезло, наверняка после наших бесед, он, успокоенный, мирно укладывается спать и не мучает никого в доме своими потаенными пьяными страхами.
                * * *
Коля Комаров, по рассказам бывших сослуживцев, оставил семью, работу программиста  и уехал лесником в какое-то дальнее лесное хозяйство. Эта новость долго будоражила всех, кто знал его. Больше о нем я ничего не слышала. А в колокольчик несколько раз в последнее время весело звонила моя маленькая внучка – дочка старшего сына Анечка. Она очень удивляется, когда я забираю и прячу колокольчик подальше - почему нельзя звонить в такой красивый колокольчик?
                * * *
     Сыновья стали взрослыми и серьезными мужчинами. Они живут теперь отдельно, своими домами. Старший, успел жениться на своей бывшей сокурснице, родить мне внучку и  работает в известной  немецкой  компании.
 Младший, после стажировки  в Австрии был приглашен в известнейшую международную корпорацию. Я за них рада. Мы  все, часто собираемся  вместе за большим праздничным столом, который я вдохновенно организую. Причем, семья моя  успела, значительно, вырасти. И, конечно, опять необычным образом. Это очень странная история.
                * * *
                Последняя, странная история.

Я за эти годы   превратилась в деловую, всегда занятую женщину, остепененную научными степенями и званиями. Давно преподаю в  известном  Московском  ВУЗе и веду собственную маленькую фирму, которая занимается разработками дизайн-проектов интерьеров внутренних помещений. Эта работа дополняет мое хобби – писать картины.
Детей я вырастила,  дала  хорошее  образование и помогла устроиться  в жизни. Родителям обеспечила их старость. Все свои обязательства перед близкими я выполнила.  По инерции, я продолжала работать в сумасшедшем темпе и боялась остановиться.
           Были за это время у меня и романы, которые бесследно оставались позади, а мужчину, который бы мог стать моим мужем,  я так и не встретила. Впрочем, и не пыталась встретить. Слишком уж плотно всегда были расписаны  мои дни и часы.
           Вдруг, однажды,  я серьезно заболела.
Просто начала кашлять и чахнуть, слабея день ото дня, несмотря на все усилия  и лекарства. Это вяло текущая болезнь все сильнее захватывала меня. Я  никогда не следила за своим  самочувствием - всегда работа и дела были важнее. Организм сам, как-то разбирался со своими неполадками, не отвлекая мое внимание. Но теперь все шло иначе, уже около года, состояние ухудшалось катастрофически.
 Болезнь стала сначала досадливо мешать, а затем, « не обращать на нее внимание», стало практически невозможно. Особенно ночи были мучительными и бессонными из-за надсадного кашля.
 За окном стоял  темный, холодный  ноябрь, мой самый  ненавистный месяц в году. Низкое небо, дождь, грязь, холод и совершенное отсутствие солнца.
Точно помню, что  в этом грязном ноябре, я вдруг  почувствовала, как сильно я устала.
А еще,  поняла, что,  возможно, эта усталость  и болезнь навалились на меня так неотвратимо оттого,    что больше нет у меня цели и смысла жить – я выполнила свои обязательства перед детьми и родителями.  Одним словом за болезнью пришло еще более тяжелое состояние – уныние.
 В эту ночь, как обычно, в последнее время, я уснула под утро, сидя в подушках.   
           Лежать уже не позволял кашель.
            Вдруг, уснув, я увидела Саушкина.
 Он улыбался, знакомо выпячивая  губы трубочкой. В руках он держал крестик, мой подарок, который мне показал и просил меня взглянуть в окно.
            Я послушно поднялась с кровати и подошла к окну. Вместо унылого двора под дождем, за окнами моей спальни стоял красивый собор, освещенный  солнцем.
            Золоченые маковки сияли так ярко и весело, что я невольно заулыбалась. Мои окна на десятом этаже были вровень с золотыми куполами.
     Мне, впервые за год моей болезни, стало светло и радостно.
     Внезапно я проснулась. Улыбка все еще играла на моих губах.
     Я глянула в окно. Там было все по-прежнему. Темно, холодно  и  слякотно. Серое низкое небо. Тучи,  казалось, лежат на крыше дома. Моросит.
В тот день я  решительно оделась, завела свою красавицу БМВ и поехала в большую клиническую больницу, которая была рядом.
           Мое состояние было отвратительным, после каждого движения я буквально обливалась потом, а приступы кашля были практически постоянными.
            В больнице, пользуясь тем, что меня неплохо знали в районе, попросила, чтобы меня быстро обследовали и дали компетентные рекомендации для продолжения домашнего лечения.
            Когда после сдачи экспресс анализов и рентгеновских снимков  у меня снимали кардиограмму, в кабинет, буквально «влетел» незнакомый доктор с моим рентгеновским снимком.
            Человек этот был огромного роста, совсем не в моем вкусе и очень некрасив, как мне показалось.  А еще, от него пахло алкоголем. Так, что впечатление он на меня сразу произвел самое нелестное.
        -  Вам немедленно нужно госпитализироваться! – безапелляционно сообщил он мне, сопровождая свои слова театральным жестом. Ну, вылитый Петр Великий!
     Я  спокойно, терпеливо и подчеркнуто вежливо, как привыкла говорить с подчиненными, объяснила ему, что не собираюсь ложиться в больницу и дома у меня прекрасные условия.
         -  Впереди праздники, и если вы не ляжете в больницу сегодня, после праздников может быть поздно – пытался, как мне показалось, запугать меня незнакомый мне доктор.
         -  Может пойти кровь и  легкие пострадают очень сильно. Вам, что операция нужна?  Госпитализироваться нужно прямо сейчас! Пойдемте, я отведу вас в отделение. Вещи вам могут доставить родные  -  он был неприятно настойчив.
         -  Боже.  Опять про операцию заговорили. Неужели я снова попаду в больницу? Да ни за что! – с ужасом и раздражением подумала я.
        - У меня столько дел! Нет, я совершенно не готова ложиться в больницу! – безапелляционно сообщила я в ответ.
          Несмотря на то, что меня было  крайне сложно переубедить, после длительного препирательства, которое проходило уже на повышенных тонах и прерывалось оглушительными взрывами кашля, как ни странно, ему удалось настоять на своем. 
          Удивительно! Я поверила ему!
           Правда,  я отстояла компромиссный вариант. Договорились,  что я поеду домой, сама соберу необходимые вещи, дам распоряжения на время своего отсутствия, и только после этого приеду назад в больницу.
         К приемному отделению я подъехала уже в сумерках. Как ни удивительно, странный доктор ждал меня.
     - Вы на машине? Тогда поедем в литфондовский корпус на машине. Через подвал долго идти. Терапевтический корпус  литфонда находится  на территории больницы в саду. Его еще называют у нас «голубой» корпус.Там и оставите машину – сказал он мне.
     - А «главный» в курсе? А зам.по лечебной части?  - опять засомневалась я.
     -  Почему меня нужно класть не в главный корпус? – подозрительно выспрашивала я странного доктора.
       - Все в курсе, и давно. Пойдемте, я уже предупредил зав отделением, что мы придем поздно, когда она уже уедет. И палата уже известна и вас давно ждут. Да не волнуйтесь вы, в голубом корпусе намного лучше и комфортнее.
       Все же,  от него подозрительно пахло алкоголем!
        Ох! Не нравился мне этот доктор, и в тоже время, меня, человека взрослого, и не скрою, волевого, что-то  заставляло подчиниться. Проехав по дорожкам территории больницы, мы подъехали к корпусу, построенному в форме креста. Удивительный знак. Саушкин, во сне, показывал мне крест.
           Вместе вошли в просторный холл. Мой странный, высоченный доктор сопровождал меня и  даже взялся  помочь нести сумку. Мы вошли в лифт.
     - Ваше отделение на шестом этаже – сообщил мне мой сопровождающий.
     В лифте кроме нас никого не было. Двери закрылись, и мы медленно двинулись вверх.
     -  Выходите за меня замуж!  –  неожиданно, заявил мне без всякой подготовки этот  странный доктор.
     - Ну вот тебе! Пожалуйста! Доктор сумасшедший попался! – с отчаянием подумала я, разом похолодев и даже перестав кашлять от изумления.
     - Нужно осторожно, не раздражая его, отвлечь разговором, а когда доедем до людей, там будет проще – мысленно приняла я молниеносное решение, отчаянно  ругая про себя  собственное простодушие и доверчивость.
И  куда только смотрит руководство больницы?!
     - Что же, все возможно, пока мы живы  -  расплывчато и вежливо ответила я, тем не менее,  вслух, стараясь не раздражать «больного» человека резким ответом.  Я старалась, чтобы интонации мои были максимально дружелюбны и спокойны. Мало ли что может прийти в голову человеку с больной психикой?
Лифт, «как на зло», полз вверх  очень медленно.
           - А сколько в палате больных? – попыталась я сменить тему.
Лифт с характерным скрежетом встал, двери медленно раздвинулись, и мы вошли в терапевтическое отделение.
          Нас, как ни странно, ждали и очень уважительно, как ни покажется это невероятным, обратились к моему « нездоровому»  доктору.
     - Наконец-то! Мы вас давно ждем! Это и есть та самая больная, что идет с опозданием? Ну, все, мы сейчас ее устроим. Можете доверить ее нам – сказала нам молодая женщина, дежурный врач, обратившись к нему по имени отчеству.
      Но мой «сумасшедший»  проводник не ушел, пока не убедился где, и как меня устроили. С этого времени странный доктор не покидал меня больше. Я не видела его , только во время процедур или сна. Потому, что потом, он приходил и забирал меня вниз,  в свой обширный рентгенологический комплекс.
      Помещения «Рентгена» занимали целое крыло на первом этаже, вся правая часть перекладины огромного креста, который представляло собой здание  «голубого» корпуса. Голубым он назывался оттого, что фасад его был разрисован ярко голубыми квадратами, создававшими впечатление объемного рисунка.
      Целый месяц каждый день, он проводил со мной, отвлекаясь только на свои профессиональные обязанности. Причем как правило, он успевал отсмотреть своих больных в первую половину дня, пока у меня шли процедуры, капельницы и обследования.  Постепенно все привыкли, к этому и это никого, кроме меня,  уже  не удивляло. Казалось, что и болезнь пришла, чтобы заставить нас встретиться. Она вырвала меня из привычного напряженного делового ритма, чтобы практически насильно столкнуть меня с совершенно незнакомым, непривлекательным, на первый взгляд человеком, из другого слоя и другой профессиональной среды, дать мне привыкнуть и разглядеть его.
      С изумлением я оглядываюсь назад, вспоминая эти события, потому что через полгода он стал моим мужем. Запах алкоголя стал крайне редким явлением, несмотря на благодарных больных, постоянно пополнявших наш необыкновенно разнообразный домашний бар. Увы, все в нашей стране считают это необходимым атрибутом благодарности.
       Мой муж оказался на 7 лет старше меня, тоже был разведен и так же  имел двух  взрослых детей. Старший сын был уже  женат, работал и имел собственного маленького сына, а  дочка училась в медицинском институте.   Теперь  у нас вместе получилась огромная семья – шестеро взрослый детей, включая невесток, и двое маленьких - внучка Анечка и внук Никита. 
       Следует отметить, еще одно интересное обстоятельство - мой муж оказался обладателем  необычного дара  безошибочно, на грани знания и интуиции диагностировать любые заболевания.  К нему идут со сложными больными  из всех отделений и даже других клиник, когда не могут найти ответа сами.
        Необычная история, не правда ли?
     - Как ты мог такое  сказать мне в лифте! В первый день знакомства! – с ужасом и изумлением спрашивала я его потом.
     -  Я не могу это объяснить. Сам не знаю! Я, вдруг почувствовал, что ты мне совершенно необходима  – недоуменно отвечает мне муж.
     - Я ведь немолодой человек и через меня за всю жизнь прошла  огромная масса людей. Представь, что я стою у большой трассы, по которой несется мимо масса автомобилей самых разных марок. И, вдруг, в общем потоке, я вижу машину, которая поразила меня не блестящими элементами, не яркой окраской а чем-то таким, что сразу  и безоговорочно отличает совершенный  Роллс-ройс  от всех остальных марок  –  пытается как-то, по своему,  объяснить он.
      - Да уж! Странное объяснение, достойное  мужчины -  с иронией подумала я.
      Но тут же, глядя на него с теплом, вспоминаю почти забытые строки древнего японского двустишья. Только сейчас оно приобрело резкую щемящую ясность:
     « Много найдется людей, что придут, и будут хвалить цветущие вишни, но истинно добры к нам те, что придут, когда они уже отцвели».
        Удивительный дар судьбы.
        Ну, как не отметить, что она ведет меня по жизни, предопределяя и нанизывая, как бусинки одно за другим, казалось бы, совершенно невозможные события, происходящие хоть и во благо, но, порой, даже  вопреки  моей воли.
      Прошло уже 10 лет как мы вместе. Мысли, что мне незачем больше жить давно оставили меня.
Ведь мне нужно успеть найти ответы на множество нерешенных вопросов. Только бы хватило жизни! Одна надежда на то, что душа живет вечно.
      Я лечу по городу,  залитому весенним солнцем, и невольно улыбаюсь.
      Нельзя опаздывать, меня ждут мои студенты. А затем, конечно, ждут дома.
      Ах! Какое солнце! Разве можно не быть счастливой в такой день!
      - Нужно сменить зимнюю резину – внезапно, совсем приземлено подумала я.
      Вот и пришла еще одна новая весна и я в ней, вместе со всеми, мчусь в облаке света в постоянном вечном полете, среди бесконечного, темного пространства вселенной, где время не делится на прошлое и будущее.
    
               
                ПОСЛЕСЛОВИЕ.
   Автор выражает особую благодарность Дмитрию Маштакову написавшему  точные и талантливые эпиграфы к нескольким главам моей повести.
   Спасибо всем моим друзьям, следившим за написанием повести и принимавшим самое активное участие в обсуждении отдельных глав, особое место среди них занимает Эдуард Шульман, Владимир Циглицкий, Роман Злотин, Владимир Горачев, Михаил Данчишин, Илана Арад, Вероника Бережнева , Татьяна Волкова-Яковлева и многие другие, чьи теплые отзывы и внимательное прочтение поддерживали автора в его работе и согревают душу после ее завершения.
   Как тесен мир. Прошел год и ко мне позвонила сестра Сарыма Кудерина, которая поправила три  слова в стихах своего брата, которые  исказило время.  Я благодарна ей, и думаю она простит эти небольшие погрешности в память о брате,  стихи которого, запомнившиеся мне в шестом классе, я  помню спустя почти сорок пять лет.