Восток - дело тонкое...
ВОСТОК – ДЕЛО ТОНКОЕ... Александр Долженко
Летним утром жена поволокла меня на региональную барахолку. Здесь на огромном пустыре лица, как правило южной национальности продают местным жителям "фирменные" товары произведенные индийско-турецкими лицами в Китае. С утра за двухметровым забором клубятся покупатели, продавцы и перекупщики. Под присмотром милиции с ними «работают» цыгане, карманники, наперсточники, лохотронщики. Жизнь кипит! К вечеру стаи позеленевших рублей, через Western Union, с курлыканьем разлетаются по ближнему зарубежью. И все довольны. А для меня барахолка - остров невезения: то по карманам пройдутся, то дрянь какую всучат, то машину обдерут. Вот и на этот раз, только припарковался:
-Здравствуйте. Документики предъявите! Что же это вы, уважаемый, не из того ряда повернули?! -
Документики предъявил. Отошли. Тут же другие подвалили, с эвакуатором наперевес:
- Что же это вы, многоуважаемый, паркуетесь-то не по правилам!? Все в елочку, а вы в шашечку! Или разметку не видите?!
Разглядеть разметку не удалось, но спорить не стал. Опять документами пришлось раскошелиться. От меня отлезли. Взялись было к соседней машине моститься – ан, нет! Подъезд, вернее «подцеп» - алкашка заблокировала: калачиком у колеса автолавки свернулась. Работать блюстителям мешает, морда загорелая. Спит - пузыри пускает. В ногах девочка маленькая на корточках, как Аленушка, на камушке сидит. Голову в колени уткнула, в руке куколку держит. В босых ногах перед ней черепушка с медяками. Неясно: то ли просто дремлет, то ли димедролом накормили. Тут, в рамке пейзажа, наряд милиции нарисовался: двое пареньков-курсантов с дубинками. Голоса и шейки тоненькие, но солидность имеется. Заматереть еще не успели, Афгана и Чечни не нюхали, но внутренние органы на лицах уже отражаются. По просьбе коллег-эвакуаторов, взялись юные милиционеры пьянчужку своими палками тыкать, а она - не просыпается. Голодный эвакуатор уже задний ход включил, попискивает. Не терпится ему добычу заглотить, а баба пьяная мычит и не телится. Пришлось ее слегка, по ребрам, поприветствовать. В ответ женщина всхрапнула и из-под нее мимо грязных пяток по пыльному асфальту в поисках дороги поползла ленивая струя, а по ней - фантик от конфетки поплыл. Тут стражи возмутились:
- Встать!
Она в ответ в пьяном забытьи колени поджала, скрючилась, голову руками прикрыла. Натурально, шутки в сторону - прямое неподчинение, почти сопротивление! Взялись представители закона поднимать даму всерьез: шмяк-шмяк!
- Встать! Кому говорят!!– Приподнялась было, но опять упала, уже от ударов.
- Вста-а-ть! Вста-ать!! Вста-а-ть !!!-
От сочного чмоканья и стонов проснулась девочка с куколкой. От ужаса глаза распахнула, слезы брызнули, губенки скривила, заплакала горько:
- Ма-ма! Ма-мо-моч-ка! Мамулечка!! Встань пожалуйста!!! - а юннаты в раж вошли, не слышат. Нищенка-малышка приподнялась, ладошки к мамке потянула, куклу выронила. Пошатнулась, закатила глаза и вслед за куклой тукнулась головой об асфальт. Тут уже прохожие зароптали:
- Распустили алкашей! Людям не пройти! –
Один младший школьник, сплюнув сквозь зубы, отнесся к другому:
- Гля! Бля буду, эта телка на нашу училку похожа. Такая же мокрохвостая! –
Товарищ школьника застыл столбом с открытым ртом и выпученными глазами. Обезумевшая алкашка разлепив гнойные глаза, наконец, сообразила - волоча мокрый хвост, забилась под автолавку с глаз долой.
Нормальная жизнь сразу возобновилась: зеваки разошлись; из будки напротив шансончик заскакал-забулькал; милиционеры стали пуговички застегивать, дыхание и галстуки в порядок приводить; эвакуатор с урчанием поволок в кузов дряхлый «москвич». Сухонький дедок с орденскими планками, занялся ребенком. Усадил ее в тенек попкой на землю, сбегал за газировкой, взялся из бутылочки поить. Без толку - у деда руки и значки на пиджаке трясутся, никак в ротик водичка не попадает. Глаза у нищенки мутные, голова болтается: рот открытый, а вода внутрь не льется. Платьице на груди намокло. Отошел и я от греха подальше. Чем тут поможешь?
Затерялся в толпе, зашел в маленькое кафе на краю капища вавилонского. Уселся, на толпу смотрю, помаленьку прихожу в себя, чай жду. С хозяином заведения случай свел. Однажды, после еды, зашел в подсобку, поблагодарить умельцов-азиатов за вкусную и здоровую пищу, на барахолке это редкость, так с хозяином и познакомился. Стал навещать, при случае - кто же враг своему желудку? Постепенно узнал, как худой, долговязый чайханщик Тахир, спасаясь от резни в Фергане, с детьми и кастрюлями, добежал до Сибири. Здесь и поселился на рынке.
Июльская жара, полдень, на столе пузатенький чайник, напротив и вокруг вещевой рынок парится: потные деревенские тетки-бизнесменки сумки туда-сюда таскают. Под навесом, в углу на мутном экране евнухи в тюбетейках на узбекских балалайках бренчат. Посетители под их завывания перекусывают, а мы с хозяином чай пьем, беседуем. После обычных взаимных расспросов: как дела, как сад, как ишак, как жена, как дети и т.д. я рассказал Тахиру о только что увиденном. Тот, без комментариев, сдержано заметил - пьяная женщина с ребенком на руках в его краях, дело абсолютно немыслимое. Помолчав, мы взялись обсуждать устройство постсоветского пространства и выпили на эту тему пару чайников. Оба посетовали на развал империи и согласились: простые люди тогда на жизнь не жаловалось; дружба народов - была; нищих детей, обкормленных димедролом - не было; интеллигенция и сейчас - сама себе все объясняет, а с дивана за порог с конкретными действиями, ни ногой.
Попивая чаек, я попутно наблюдал за толпой, Тахир за хозяйством. Вдруг он извинился, встал и скрылся в подсобке, а мое внимание привлек пыльный джип. Обтирая грязные бока о барахольщиков, катил он не спеша, но так, что людишки едва отскакивать успевали, прижимая к груди сумки и тележки. Остановился японский аппарат у кафе украшенного иероглифами, куда русские вообще не заходят. Тут же из китайского кичмана выскочил похожий на злого зайца китаец-охранник и уставился на черную громадину с тонированными стеклами. Из нее сполз на пыльный асфальт рослый увалень с рязанской рожей и блокнотом в руке. Углядев сурового зайца дородный визитер небрежно ему кивнул. Ушастый нехотя исчез, а качок направился к лоткам-контейнерам. Торгаши улыбаясь, почтительно вручали заранее приготовленные конвертики. Сборщик брезгливо кидал их в сумку на пузе, а в блокноте ставил закорючки. Со стороны он напоминал кондуктора-кенгуру, который собирал на профсоюзную экскурсию хомяков, кроликов и прочих хорьков. Наконец "билеты" закончились, дебил-кондуктор вернулся к своей автотелеге, окликнул дремавшего водителя. В упор не видя посетителей кафе, сквозь них, оба вымогателя притопали под навес. Уселись. К ним сразу подскочил мальчишка - племяник Тахира. Через минуту, перед рэкетирами стояли тарелки со снедью и бутылка водки. Шофер привычно крутнул пробку, щедро плеснул в стаканы. Выпили и стали закусывать. Закончив, отвалились от стола. В руках братков появились сигареты, а на столе - чай, который принес сам Тахир. Рядом с чайником, он бережно положил завернутый в обрывок газеты полиэтиленовый пакетик, перевязанный ниточкой. Кенгурила кинул его в сумку, извлек блокнот, сощурив глаз от сигаретного дыма, сделал в нем закорючку. Затем, указав на опустевшие тарелки, жестом, спросил Тахира – сколько? Тот ответил, держа улыбочку. Браток лениво достал из своего кармана купюры, кинул на стол. Тахир стал мельтешить со сдачей. Гость, раздобревший от еды и водки, прекратил суету брезгливым жестом – «Не надо! Оставь себе, баран.» Хозяин перестал суетиться и задом-задом отошел. Через минуту, с новым чайником подсел ко мне, извинившись за отсутствие, мол, дела!
- «Эти дела?» – показал я глазами на вымогателей. Тахир кивнул: «Эти. Какие же еще?» Я спросил негромко:
- Не обижают? - в ответ он мотнул головой: - «Нет!»
- А прок-то, от них, хоть есть? – Чайханщик кивнул: – « Да! »
В это время, в конце прохода, из-под гибдэдэшного «кирпича», всплыла чистенькая милицейская машина. Не выходя из салона, милиционеры изъяли документы у зазевавшегося лица таджикско-узбекской национальности. Вслед за документами в «луноходе» исчез и их владелец. Немного погодя, он взъерошенный вывалился на свет божий, держа в руке растрепанные бумаги, суетливо засунув в карман пустой потрепаный кошелек. Патруль поплыл дальше. Укрывшись за бандитским джипом в тени китайской харчевни, милиционеры изготовились «бомбить» азиатов в порядке поступления из боковых проходов. Из под иероглифов тут же выскочил давешний строгий зайчик. Стал перед "луноходом" - пятки вместе, носки врозь, руки прижал к груди, низко поклонился. Разогнулся не до конца - голова набок, зубки верхние торчат, улыбка на лице - «хи-хи-хи!». Менты кивнули: «Свободен, косой! Сгинь!» Зайчик не мешкая хлопнул дверкой своего пахучего логова.
Тем временем расплывшиеся от водки братки, прихлебывая чай, делили на двоих косячок. Увидев стражей закона, оба скривились. Сделали по затяжке, с сожалением выбросили окурок и стали собираться. Тут под навесом появились милицейские. Завидев рэкетиров, коротко между собой обменялись злыми репликами. Бандиты заранее матом сквозь зубы, отметили появление блюстителей порядка. Нехотя встали и не спеша вразвалочку покинули навес. Уселись с достоинством в джип, хлопнули дверками и покатили на выход против движения. На место одних «силовиков», в почетный передний угол, уселись другие - «в законе». Тахир опять извинился передо мной:
- Извини, дела! - и подошел к патрулю. В полупоклоне тщательно поздоровался, затем быстренько доставил им обед. Мне помстилось, что он принес им еду на коромысле, в тазиках прикрытых лепешками. Пренебрегая вилками люди в мышиной форме взялись за ложки. Процесс пошел - патрульная братва не снимая кепок, обливаясь потом погрузилась в мир наслаждений. Тахир возвратился к столу, мы вернулись к чаю. Чтобы возобновить беседу, я закинул удочку с новой темой, спросил добродушного узбека:
- Тахир, ты давно на барахолке живешь и к порядкам нашим уже пригляделся?
- Кто не пригляделся – мимо ехал! – по худому лицу скользнула кривенькая золотозубая улыбка. Стало понятно: не сразу перевели его с барщины на оброк. Не быстро получил он в управление фанерный ампир без кассы, без сертификатов соответствия и прочей хрени, с которой кормятся орды проверяльщиков, хотя водкой кафе торговало бойко. На острове невезения свои, очень простые правила. Властям незачем их менять. Заостряя вопрос я спросил:
- По паспорту - ты россиянин. Скажи честно, что тебе больше всего не нравится? У нас, у русских? -
Наш уровень общения допускал и такие вопросы, хотя я их ни разу и не задавал. Но, все увиденное в последний час, выбило из колеи, требовало разрядки. Задав вопрос, я, честно говоря, не ждал откровенного ответа. Просто полагал, что Тахир начнет жаловаться на бандитский беспредел, милицейский произвол и бесконечные бессмысленные проверки. Он пожалуется, я ему посочувствую, пар недовольства выйдет во взаимный треп, получится родство душ - и обоим станет легче! Россияне любят жаловаться, всем подряд – это привычный метод «снятия» проблем.
Выслушав меня, Тахир принял вопрос, задумался. Положил на стол худые коричневые руки, склонил пробитую сединой голову и стал колупать мозоли от мясорубки. Потом взглянул исподлобья и негромко в стол ответил:
- Отношение к старым людям - не нравится! У нас старики не побираются. Это позор детям! – Он поднял на меня глаза - Старые люди у нас очень уважаемый будут! И дети-малышоки на улице одни не живут. И детский дом у наших – совсем нет! Детей на улицу не кидают. - Он заволновался, стал говорить по-русски нечетко:
- У мой папа-мама, нас - семь. Да! Одна девочка и шесть сын. Я, когда Фергана жил, тоже столовый имел. Денег этот мало давал. Тудам-сюдам. Всего, если на американский деньги, за месяц 200 доллар иногда. Но я, половину маме-папе давал. Каждый месяц. Пусть лопнет мой глаз, если не смогу! Позор будет! Они нас родил-кормил. Старый нельзя бросать - такой причин нету! У меня братов – шесть. Каждый сколько может, хоть раз месяц. Мои папа–мама, как король живут!
Он сглотнул, снова опустил голову. Продолжил, глядя в стол:
- Я вчера видел, как один старуха, корки собирал из ящик. А молодой пьяный на нее орал. Ему девка помогал, тоже пьяный. Плохо. Нельзя так говорить! Я тоже старый буду. Все будут. Как это?! Седой - надо уважать, лицо старика! И мулла тоже так говорит. Он умный, уважаемый люди. Книгу старую арабский читает.
- Согласен. В Ветхом Завете тоже так. Это оттуда. - «чти отца своего и мать свою. Уважай лицо старика…»
- Ветхий Завет? Это кто?
- Книга такая, самая первая. Евреи написали давно, при фараонах еще. Пятикнижие Моисея. Там про это записано: « …кто не соблюдает, тот смерти достоин и отвергнется из рода своего навсегда…»
- Это так евреи написали?
- Да. Но не сами. Бог им все объяснил, дал Завет на горе Синай. А они его заповеди, по миру разнесли-размножили.
- Бог на горе? Разнесли? Много народу на горе было?
- Один ходил - Моисей. Остальные внизу ждали и не сразу въехали. Лет через пятьсот стало доходить, - я не стал углубляться, у Тахира на лице отразилось сомнение. Но вслух он ничего не сказал: поостерегся с незнакомым богом связываться. Мы помолчали. Я спросил:
- У твоих родителей - семеро. У тебя - трое. Почему?
- У себя дома, если жил, детков сколько бог даст! Лучше знает кому сколько. А я здесь живу. Людей злых много, место такой - нельзя больше. Три - хватит! Страх.
- Ну, это ты сгущаешь. Среди бела дня не режут же, гранатами не кидаются !
- Про другой говорю! Дочка-сын в школу идут мимо пьяный, тудам-сюдам, каждый раз валяется. Сам говорил про баба пьяный. Дети видят – этот страх. Вот у тебя сколько ребяток ?
- Дочь одна.
- Больше, бог не дает?
- Бог-то дает! Да что я с ними делать буду?
- Ничего с ними делать не надо. Сами прорастут! Я про другой думаю. Все знают, любой народ. Старому - одно дело, женщина – другой, дети помогают. Мужчина - за все ответит, пустой слов не говорит! Это женщин может покричать. Глупая если.
- Я жил у вас. Получается что у вас, все бабы – умные. Их и не слышно никогда.
Тахир усмехнулся:
- Дома, на диван, послушал бы. Ха! Скажи, ты у нас – жил, да? Мужики у нас кричат друг на друга? Громко, по всей улице? Чтобы все узнали?
- Не припомню, что-то. По-моему, если что-то не так они сразу резать друг друга начинают. Извини, конечно.
- Сразу - никогда! А если надо – резать быстро и тихо. Так правильно. Хорошо.
- Чего ж хорошего?
- А чего ж хорошего, когда водка напились, ум ушел, кричат все! Слушает - никто! Потом - одного зарезал. И другого.
- Какого другого?
- Ну, лишнего. Не того, на который ножик точил. Он сбоку сидел, просто так.
- А ... Ну, тогда конечно. Бывает.
- Не тогда конечно, а сразу думай! А языком по зубам не стучи, борода отвалится!
- Тут я с тобой - согласен! Наши любят пошуметь. Частенько пар в свисток уходит!
- Какой свисток ?
Я объяснил. Он меня понял, спросил уточняя:
- Еще такой песни поют? Специальный. Про бродяга и жулик! Чтоб лучше пар шел? Шансон про маму, да?
- И про маму. И по маме. Кстати, ваши тоже, иногда - так по-русски кроют, что штаны падают!
- У вас научились. У русский брат! - засмеялся Тахир, - У нас такой слов даже нету!
- Другие есть. Свои. - возразил я. – Или скажешь - нет ?
Он нехотя согласился:
- Есть маленько.
Разговор иссяк. Слуги закона, в это время, укладывали в пакет объедки. Старший встал и молча пошел к машине, а молодой сделал Тахиру ручкой, мол, «Не волнуйся чурка. Все путем, пока! До новых встреч, под Кандагаром!» Тахир разулыбался, ладошкой им помахал: «Все хорошо, все рады!» Стражи брезгливо покинули навес. Улыбка сползла с лица чайханщика. У меня мелькнула мысль: «Случай представится, зарежет их, Тахирушка и не ахнет! С такой же вот улыбочкой».
В заду плечистые менты в машину после еды попадали тяжело. Сначала кряхтя, ногу на подножку, затем с подпрыгом, со второго раза - боком на сиденье. И только потом, ляжки и все остальное в кабину попадало. Почему-то вспомнилось, что у арабов тоже: почти все такие люди в форме – женоподобные или пожилые. У израильтян таких – ни разу не видел. Там патрулируют молодые поджарые мужчины и женщинами. Вежливые, с быстрыми глазами.
Наконец луноход фыркнул, пустил сизый дымок и стал пробираться на выход, раздвигая утюгом толпу.
Я спросил чайханщика:
- И часто гости дорогие навещают?
- Который?
- Да эти! - я кивнул головой на разъехавшиеся машины.
- Браток - раз в неделю. Мусорок - каждый день.
- И что - мусорок всегда так? Объедки соберут и ни денег, ни спасибо, ни до свиданья?
- Так они ж милиция, власть! - удивился чайханщик - А я - узбекский морда! Спасибо, паспорт дали и не отбирают!
- А вас дома милиционеры тоже не здороваются? Спасибо - не говорят?
- Почему?- удивился Тахир. - Всегда «салам» говорят, и «рахмат». Без этого у нас кушать – нельзя! Едят. Чай пьют. Деньги забрал, куда им торопиться? Чай не водка - пьют долго!
- А что, наши у тебя еще и водку пьют ?
- Нет. С собой берут иногда - бутылка, другой.
- Рассчитываются?
Тахир заразительно засмеялся, мотая головой. Даже слезы выступили.
- А еще чем отличаются?
Тахир вытер глаза платком:
- Мент, везде мент! Сам сказал - он власть! Везде - такой же сволочь, - и вспомнив что-то, добавил:
- У нас менты иногда с вместе с этими приезжает, - он кивнул в сторону уехавшего джипа, - в одной машине, когда бензин плохо. На ишаке же не поедешь - людям посмеятся!
- Менты с братвой, вместе?! Даже так? Ты шутишь?! -
Тахир сверкнул хитрыми угольными глазами, в которых прыгали бесенята. Тут затрындел мой телефон: жена известила - «срезали кошелек с мелочишкой у всех на глазах». Вот ворона! Я ее успокоил - у нынешнего губернатора, когда он мэром был у жены его на Центральном рынке, тоже кошелек срезали. Скандал был. Кошелек, правда, вернули с поклоном, мол, ошибочка вышла. Так что - ворона, не горюй. Нечего было с сыром семафорить!
А мой вопрос, трактирщику-философу, повис в воздухе. Так и остался я в неведении, действительно ли у них ментовская братва и бандитская, при случае, в одной машине побираются. Азиатов этих, никогда до конца не поймешь: где шутка у них, где жизнь. «Восток – дело тонкое…» .
Завидев всклокоченную супругу, я поблагодарил хозяина за чай, за беседу. Тахир пригласил заходить. Раскланялись. Я двинул с женой на выход, заниматься с помощью и при поддержке властей малым российским бизнесом. Тахир вернулся к своим узбекским делам - тоже маленьким.
май 2008 – декабрь 2009.
Май