СЕРГЕЙ СУХАРЕВ
ИЗ МОЕЙ ХРОНИКИ.
ОБ Э.Л.ЛИНЕЦКОЙ
Несколько слов только об одной особенности нашего переводческого семинара.
Помнится, что при первом знакомстве с теми новичками, кто приходил
в Дом Писателя на Шпалерной со своими пробами стихотворных переложений,
Эльга Львовна не спрашивала у них, казалось бы, очевидное: «А кого из поэтов
Вы переводите?»
Нет, она неожиданно задавала другой вопрос, который подчас мог и огорошить: «А вот из русских поэтов – кого Вы больше цените, кого чаще читаете, кто Вам дороже и почему?»
И, согласно строгой и неизменной традиции, каждое занятие семинара
(а проходили они обычно дважды в месяц) начиналось с чтения русских оригинальных стихов. Поэты выбирались разные – великие и не очень: чаще всего имя называл очередной «бенефициант» - то есть тот, чьи переводы предполагалось обсудить. Читали и Баратынского, и Полонского, и Василия Комаровского,
и Гумилёва, и Иннокентия Анненского. Анненский был Эльге Львовне особенно дорог: его портрет висел над дверью её рабочей комнаты, заполненной книгами. Читали и полузабытых – Льва Мея, например: поэт наверняка не самого первого ряда, но, в отличие от некоторых других, на вскидку никто не смог вспомнить ни единой его строчки.
Иногда кого-то предлагала и сама Эльга Львовна – и тут порой для нас случались настоящие открытия. Назову хотя бы Константина Вагинова, о котором
я (впрочем, из тогдашнего состава семинара не только я) до того ничего не знал.
Это сейчас без особого труда доступен почти любой текст – и Вагинов давно целиком переиздан, а тогда, засиживаясь в Публичке, я переписал от руки все отысканные там его стихи, перепечатал на машинке и переплёл в виде самодельных книжек. Никакой не подвиг - для многих это было привычной практикой.
Конечно же, чтение вслух стихов русских поэтов не просто помогало нам обострять слух, выравнивать дыхание и тренироваться в речевой артикуляции (бывало, правда, что строчки бубнились не слишком внятно, но разве это что-то меняло?). Такое чтение помогало ориентироваться в уникальных поэтических мирах, понимать и различать стилевые тонкости, расширяло наши представления о том,
чт; вообще являют собой (по определению того же Вагинова) «опыты соединения слов посредством ритма». Такое чтение вслух задавало необходимую эмоциональную тональность, дисциплинировало и заставляло подтягиваться (стыдно было после прочитанных и услышанных образцов кропать стишки
спустя рукава), вносило ощущение истинной, высокой меры вещей – и не только
в области сочинительства …
Но главное, я думаю, в другом. Эльга Львовна, приобщая нас к классическому отечественному наследию, исподволь и ненавязчиво делилась с нами своей убеждённостью в том, что переводные стихи в идеале равнозначны оригинальным,
в идеале – сделаны из того же материала, обладают той же ценностью. В идеале чужие иноязычные создания – непонятно как перевоплощённые – должны быть породнены с корневой системой русской поэзии, должны в идеале жить на новой почве естественной живой жизнью… Это в идеале, и если идеал недостижим, то даже хоть какое-то приближение к нему равносильно чуду. Но тем не менее, тем не менее: бывают чудеса на белом свете – редко, но бывают. И удачный стихотворный перевод – чудо не из последних…
…Вот, пожалуй, основной урок, который мы по мере сил старались усвоить, слушая по вечерам нашу «председательницу оргий». Однажды Эльгу Львовну этой пушкинской строкой поименовал староста нашего семинара – покойный Лёня Цывьян. Что Эльге Львовне, разумеется, чрезвычайно понравилось.
22 января 2009, Петербург