Год 1810-й нельзя назвать хорошим временем для Испании. Страна охвачена войной и совершенно разорена. Однако в Мадриде мало что напоминает о кровавых битвах, расстрелах партизан и разоренных провинциях. По-прежнему роскошен и великолепен королевский дворец, сверкают зеркальные стекла его высоких окон, обрамленных колоннадой там, где находится тронный зал, где ведутся пышные приемы и торжественные заседания Государственного Совета.
Золоченая карета с королевским гербом, которую несет шестерка чистокровных арабских лошадей, торжественно подъезжает к главному входу дворца. Ее сопровождает отряд королевских гвардейцев французского егерского полка. Из кареты тяжело выходит высокий, уже начинающий грузнеть король, одетый в расшитый золотом камзол. Он направляется ко входу, охраняемому двумя рослыми гренадерами. Лицо короля с высоким лбом, крупным носом и черными глазами удивительно напоминает лицо Наполеона I, Императора Французской империи. Внешнее сходство испанского короля с Наполеоном вполне естественно: ведь Жозеф, правивший в Испании под именем Хосе I, был старшим братом Наполеона. Однако вряд ли вы увидели бы на лице монарха выражение счастья и гордости своим высоким положением. Оно выражало, скорее, мрачную апатию и тревогу.
Сейчас ему грустно было вспоминать тот восторг и энтузиазм, которые он, успешный король Неаполя, ощутил 11 мая 1808 года, прочитав письмо брата: «Вы тот, кому я предназначил эту корону. Испания это не то, что королевство Неаполь: там 11 миллионов жителей, больше 150 миллионов дохода, не считая неизмеримых доходов и владений по всей Америке». Каким счастьем казалось ему тогда стать королем огромной страны. И как скверно все вышло на деле. Испанцы увидели в нем не отца народа, а захватчика, пришедшего на французских штыках. Хуже всего было то, что его даже не ненавидели, а скорее, презирали. Он начал проводить реформы, призванные улучшить жизнь, отменил инквизицию, пытался узаконить власть выборных кортесов. В ответ страну охватили жестокие народные восстания. Подавление их французскими войсками вызвало бурю ненависти и новых кровавых выступлений. Реформы Жозефа наталкивались на стену враждебности и отторжения со стороны испанской аристократии. Наполеоновские маршалы вели собственную политику, интригуя против короля перед лицом его великого брата. Ко всем бедам прибавилось еще и вторжение в страну из Португалии английской армии под командованием герцога Веллингтона, врага сильного и опасного. Поэтому мрачно и уныло было лицо испанского короля, медленно шедшего по роскошным дворцовым покоям в зеркальный зал, где его ждал государственный секретарь дон Мариано де Уркихо.
В зале были собраны картины, вывезенные из разных монастырей Севильи, который Жозеф, тонкий ценитель искусства, хотел выставить на всеобщее обозрение в музее Прадо, здание которого он велел отремонтировать. В испанской живописи Жозеф хотел увидеть душу этого народа, которую тщетно пытался понять. В работах великих испанцев золотого века проступали неуловимые свойства испанской души с ее стремлением к высокому и божественному в простой земной жизни. Веласкес, Сурбаран, Мурильо… особенно Мурильо, которого называли испанским Рафаэлем. Его живопись особенно завораживала Жозефа.
Король подошел к одной из лучших работ великого мастера – «Святое семейство», или, как ее еще называли, «Две Троицы». «Посмотри Мариано,- говорил король, – как великолепно написаны все лица. Три лица святого семейства внизу. Мягкая, утонченная красота Мадонны, в которой, с одной стороны, видны черты земные, с другой – озаренность высшим божественным светом. Прекрасное лицо Иосифа с мудрым и добрым взглядом наставника и воспитателя Христа. И лицо Спасителя, который, как у Рафаэля, не по-младенчески серьезен. В глазах его, обращенных к небу, глубокое знание и недетская печаль. Небесный голубь над ним и грустный, всевидящий взгляд Небесного Отца дополняют торжественное и в то же время удивительно трогательное впечатление от этого полотна, вселяют восторг и духовное просветление. Здесь я вижу высоту духа, достойную сравнения с великими итальянскими и фламандскими мастерами. Фигуры как будто выступают из полотна, озаряя мир неземным сиянием!». Лицо Жозефа преобразилось. Тоска и бремя забот его неудачного правления в этой чуждой и враждебной стране, казалось, исчезли. Глаза короля сияли восторгом, голос гремел.
«Я изумлен, сир, – почтительно проговорил сеньор де Уркихо, – вашему тонкому пониманию живописи одного из лучших испанских мастеров. Ведь только человек, любящий и понимающий Испанию, может так почувствовать Мурильо. Мы всегда считали его своим, очень испанским, и я рад видеть ваше тонкое проникновение в самую суть испанской души. Вы правы, никто так не понимал веру во Христа, как Мурильо! При его жизни все храмы и обители Севильи боролись за возможность иметь у себя его произведения. Он искренне любим испанцами и является нашей национальной гордостью».
Они посмотрели на соседнее полотно, тоже принадлежавшее кисти Мурильо. Это был портрет каноника Юстино де Неве. На короля и секретаря глядело спокойное мудрое лицо, пришедшее из XVII века. Эту картину по приказу Жозефа привезли из трапезной госпиталя Венераблес Сасердотес в Севилье. Спокойный мудрый каноник, основатель госпиталя, был изображен сидящим в кожаном кресле у стола, покрытого зеленой скатертью. Детали каменной архитектуры, украшенной фамильным гербом, край спущенного пурпурного занавеса усиливали впечатление торжественности и скромного величия священника. Взгляд Неве, казалось, был устремлен в вечность, что подчеркивали и высокие золотые часы, и старая книга. Только колокольчик говорил о суетности окружающего мира. У ног каноника верная комнатная собачка с красивым бантом, которая уже полтора столетия сидит рядом со своим хозяином на этом удивительном полотне. «Этот каноник, – прервал молчание дон Мариано, – был близким другом Мурильо. Когда тот жил у капуцинов, он заказывал ему многие работы для монастыря и госпиталя». Король задумчиво кивнул и со вздохом, как бы очнувшись ото сна, двинулся в тронный зал.
Жозеф Бонапарт, несущий совершенно несвойственное ему бремя власти в Испании, сумел-таки понять красоту и блеск испанской живописи золотого века, представленной именами Хусепе Риберы, Франсиско Сурбарана, Диего Веласкеса и, конечно, Бартоломе Эстебана Мурильо. Именно Мурильо первым из перечисленных мастеров заставил остальную Европу взглянуть на испанскую живопись того времени как на эталон совершенства, особенно в сфере религиозного искусства.
Бартоломе Эстебан Мурильо родился в 1617 году в Севилье в многодетной семье цирюльника. Его жизнь и творчество всецело были связаны с родным городом. Еще мальчиком, проявив необычный интерес и дарование к рисованию, он поступил на обучение в мастерскую Хуана дель Кастильо, очень известного, но второстепенного севильского художника. На жизнь Севильи в те годы оказывало решающее значение то, что город получил монопольное право на торговлю с Новым Светом. Тяжело груженные суда, в трюмах которых находились слитки золота и серебра переплавленных сокровищ ацтеков и инков, медленно поднимались по бурлящему Гвадалквивиру до Золотой башни – Торо дель Оро. В городе кипела торговля, богатели храмы и монастыри. В начале XVII века активизировалась деятельность многочисленных монашеских орденов. Монастыри, а не городские власти заботились о голодающих и нищих. Так, во время страшной эпидемии чумы 1649 года, которая унесла почти половину жителей города, монахи братства Каридад осуществляли санитарную службу, собирая и погребая умерших, которые лежали на улицах, чем спасли город от полного вымирания. Традиционная иконография христианских святых пополнилась новыми именами великих миссионеров, монахов, представителей братств, причисленных за свои богоугодные дела к лику святых. Монастыри украшались огромными станковыми картинами с традиционными евангельскими сюжетами и сценами из жизни святых миссионеров и подвижников.
Бартоломе Эстебан был воспитан в духе глубокой веры во Христа и с радостью и любовью работал над религиозными сюжетами. В начале 1640-х годов молодой художник приобрел известность и стал получать крупные заказы от храмов и монастырей. В 1645 году он женился на Беатрис де Кабрера, сестре севильского ювелира, с которой прожил в счастливом браке почти двадцать лет. У них было много детей, из которых выжило лишь трое. В зрелом возрасте Мурильо, по словам современника, «…был красив, добр и благочестив. Все мелкое и завистливое было ему чуждо…». Его отличали высокая работоспособность, деловитость и практичность. Как и герои его полотен, источающие доброту, христианское смирение и жертвенность, Мурильо был человеком доброжелательным, мягким и приветливым. Он очень любил свою семью, его окружали друзья и ученики. Религиозные сюжеты в полотнах Мурильо, как, впрочем, и у других мастеров золотого века, насыщены жанровыми деталями. Однако Мурильо стал непревзойденным в мировой живописи жанровым мастером. Знаменитые полотна его кисти («Благовещение», «Святое семейство с птичкой», «Отдых на пути в Египет») насыщены бытовыми деталями. В этих картинах, особенно в «Святом семействе с птичкой» (1645), удивительно сочетается быт простого испанского ремесленника и высокая божественная одухотворенность героев.
Через все творчество Мурильо проходит образ Богоматери. Он создал множество удивительных изображений Девы Марии с открытым нежным лицом, исполненным тонкой андалузской красоты, с большими темными глазами, с добротой и любовью смотрящими на зрителя. В этих удивительных ликах Мадонн чувствуется поразительное сочетание земной и в то же время небесной красоты Богоматери. В образ же святого Иосифа Мурильо вложил черты, которые были характерны для его времени, когда в иконографической традиции муж Марии изображался как сравнительно молодой мужчина высокой нравственной чистоты.
В 1663 году при трудных родах скончалась жена Мурильо Беатрис. Из опустевшего дома художник вместе с детьми переселился в монастырь капуцинов, где прожил двадцать лет в спокойствии и тихом уединении. Решение переселиться в монастырь было вызвано приглашением его близкого друга и заказчика каноника монастыря Юстино де Неве, портрет которого он написал в 1660 году. Здесь же в 1680 году художник выполнил одну из своих лучших работ, посвященных Святому семейству, – «Две Троицы». Отсюда же он и отбыл в свой последний путь в Кадис для росписи алтаря в монастыре капуцинов, где во время работы он упал с лесов и вскоре умер.
Посмертная слава Мурильо была огромна. Полотна «испанского Рафаэля» приобретали и испанские монархи, и европейские коллекционеры. И, когда по приказу Жозефа Бонапарта картины из севильских храмов и монастырей свозились в Мадрид, к произведениям именно этого мастера проявлялся особый интерес.
Неудачное правление короля Хосе I Бонапарта закончилось в 1813 году, когда Наполеон, потеряв Великую армию в снегах России, уже не смог удерживать правление своего брата в Испании. Точка в карьере Жозефа была поставлена 21 июня 1813 года в сражении при Витории, где 79-тысячная английская армия под командованием герцога Веллингтона одержала сокрушительную победу над отступавшими с Пиренейского полуострова французскими войсками. За армией следовал огромный обоз с богатствами, награбленными за пятилетнее правление в этой, так и не покорившейся захватчикам стране. Несомненно, самым ценным в обозе были сто шестьдесят пять специально отобранных Жозефом живописных полотен, вырезанных из рам и свернутых в рулоны.
Когда под натиском английской конницы французы стали отступать, а затем пустились в беспорядочное бегство, британские и испанские солдаты вместо того, чтобы преследовать и добивать отступающего врага, ринулись на разграбление повозок. К ним присоединились и французские обозники. Они с остервенением бросились грабить все подряд, однако, к счастью, самое ценное – свернутые в рулоны картины – не привлекли внимания грабителей и позже были доставлены в штаб главнокомандующего английской армии. Оценив по достоинству ценность трофея, герцог Веллингтон отправил картины в Лондон своему брату Уильяму, лорду Мэриборо, знатоку и тонкому ценителю живописи. Последний попросил известного английского художника и искусствоведа Уильяма Секвиера, в будущем собирателя коллекции Национальной галереи Лондона, составить опись картин и оценить их. Через некоторое время Уильям Секвиер ответил лорду Мэриборо, что представленные полотна являются «наиболее ценной коллекцией живописи, которую только можно себе представить». Получив это сообщение, герцог Веллингтон распорядился отреставрировать картины и вернуть их королю Испании Фернандо VI, о чем он и известил нового испанского монарха. Однако испанский посол в Лондоне граф Фернан Нунез передал ему следующий ответ из Мадрида: «Будучи тронутым Вашей деликатностью, наше королевское величество не хотело бы лишать Вас того, что досталось Вам средствами столь же справедливыми, сколь и честными».
Благородный герцог принял подарок короля, но оставил себе лишь часть картин, которые и поныне украшают его лондонскую резиденцию Эпсли-Хаус. Произведения же, которые он посчитал слишком значительными, чтобы находиться в частной коллекции, позже были переданы Вильяму Секвиеру для Национальной галереи, коллекция которой начала активно формироваться в этот период, что завершилось созданием этого музея в 1824 году.
В конце XIX века произошло некоторое изменение вкусов и взглядов на живопись, в связи с чем слава Мурильо постепенно померкла, критика писала о «приторной слащавости», «поверхностности» и приглаженности его работ. Век критического реализма, импрессионизма и постимпрессионизма отвергал многие классические каноны прошлых лет. Однако это было, скорее, данью моде. Настоящие ценители вечного искусства ничуть не умаляли значения Мурильо, величия и высочайшего мастерства его живописи, глубокого национального своеобразия его творчества.
Показательно, что, когда в 1885 году профессор Российской Императорской Академии художеств Андриан Викторович Прахов обратился к художнику Васнецову с предложением сделать роспись Владимирского собора в Киеве, Виктор Михайлович поначалу ответил отказом, потому что «трудно в христианской живописи сделать что-то новое после Рафаэля и Мурильо». Такая оценка значения испанского живописца из уст основателя нового иконописного стиля не случайна. Для русского живописца Мурильо был высочайшим образцом мастерства и недосягаемой глубины христианского духа в мировой живописи.
XX век постепенно поставил все на свои места. Великий мастер занял достойное место в мировой живописи, и современное углубленное изучение его творчества открывает все новые яркие грани таланта мастера, учит понимать его удивительные евангельские образы.
В самом центре Лондона на Трафальгарской площади в величественном здании Национальной галереи можно увидеть вечные и живые образы бурного и противоречивого века, запечатленные на холстах, которые прошли столь драматический путь. На одном из полотен из круглой рамы, словно из Зазеркалья, на вас посмотрит мудрым взглядом, обращенным в вечность, великий мастер мировой живописи.