Давным-давно у меня был друг. Сейчас мне кажется, что я знала его вечно и, видимо, поэтому не сразу поняла, что это был мой Друг – тогда для меня это был просто мальчик, которого звали Серёжка. Обычный, ничем не примечательный, разве что с детства отличавшийся неимоверно шкодливым характером. Мы познакомились с ним в самом нежном возрасте "От Двух до Пяти", посещая или правильнее сказать, живя в одном детском садике, который назывался, как говорили в тогдашние давние времена, "ведомственный", а это означало то, что наши родители работали вместе. Как многие детские учреждения того времени, наш садик был шестидневный, то есть в нём мы росли дружной порослью шесть дней в неделю. Родители получали нас только на воскресенье, чтобы обласкать, проявить нежные родственные чувства и заменить бельё и гостинцы, но уже в понедельник утром они снова везли нас, тёплых и сонных малышей во все концы Москвы (нас – на"Динамо"), чтобы сдать новую советскую смену на руки профессиональным воспитательницам. Чтобы они-таки воспитали из нас достойных людей; чтобы сердобольные нянечки жалели нас, когда мы ушибём носы или увидим страшный сон; чтобы нас лечили в изоляторе местные Айболиты, когда у нас поднималась температура; чтобы нашу детскую смешную речь исправлял мудрый логопед и приходящий детский зубной врач лечил наши флюсы и выдёргивал расшатавшиеся молочные зубки. Кто помнит слово "изолятор", тот точно поймёт о чём я говорю, хотя садик был хороший, как я сейчас понимаю – вот только что может хоть на минуту заменить колыбель материнских рук?
Мама Серёжки наведывалась к нам чаще, поскольку мой будущий друг был абсолютно "нечто особенное". На неделю родители оставляли нам чистое бельё в огромных мешках, на которых большими печатными буквами красовались наши фамилии, пришитые на белом кусочке хлопчатобумажной ткани. Жили эти тюфяки в тёмной кладовке, вместе с гостинцами, фруктами и сладостями. В то время считалось, что детей не следует учить читать и писать раньше, чем они пойдут в школу, но как написана наша фамилия на нашем друге из отчего дома мы всё же знали. И ещё знали то, что Серёжкин мешок пустел раньше всех, потому что за неделю он умудрялся напрочь порвать все рубашки и штанишки, так что его бедная мама "довозила" ему недостающее обмундирование. Счастливый Серёжка! Ведь выходило так, что он намного чаще видел свою маму, чем мы. Но она так не считала, поскольку рос мой друг без отца, и лишних денег у его мамы не было, как впрочем и у большинства советских людей того времени. Можно до сих пор изумляться её терпению, но однажды оно лопнуло, да так, что Серёжке стало далеко не до смеха, потому что его новой униформой стал синий, длинный до полу халат, точь-в-точь как тот, в котором работала наша нянечка и уборщица тётя Дуся. Как понять что происходило в душе сорванца при виде этого синего убожества? Серёжка убегал и прятался в кладовой, ревел и отчаянно сопротивлялся халату, будучи натурой высокохудожественной, о чём я узнала намного позже: надеть то, в чём щеголяют уборщицы, было выше его мальчишеских сил. Но он был маленьким, а маленьким, даже мальчикам, сладить со старшими не легко, или сказать прямо – невозможно. И вот выходил Серёжка на прогулку в этом рубище, зимой и летом, и жалко его было до слёз. Но "экономика должна быть экономной", и хотя такого лозунга в те времена ещё не придумали, в жизни Серёжки он уже существовал.
Наш детский садик располагался рядом с шикарным зданием военно-воздушной академии им.Жуковского. Перекрещенные красный и зелёный огоньки по-ночам весело горели на его куполе, освещая вышину и темноту московского неба, кусочек которого был виден из окон нашей спальни. И я долго смотрела, как они подмигивали мне перед сном своими разноцветными звёздочками, и поэтому засыпать мне было не так страшно. Перед сном нам всегда разрешали рассказывать друг другу сказки, и только в виде жёстокого наказания какого-либо баловника наша ночная няня объявляла:"Сегодня наказана Катя, поэтому сказок не будет". И выключала свет. Мы страдали. Но обычно назначался ответственный за распределение очереди рассказчиков, и за эту должность боролись все. Но чаще она доставалась Тане, которая сказывать сказки не умела, но голосом обладала ярким и громким. Лежишь в полутьме и с замиранием сердца ждёшь, когда же наконец ответственный своим торжественным голосом произнесёт нараспев "Рассказывает сказку Ира Фетисова"... тут моё сердце ёкало, в горле тут же вырастал ком от страха и ответственности и наступал мой черёд развлекать своих подруг, потому что друзья спали отдельно, и только в наказание за плохое поведение нас переселяли в палату противоположного пола. Поэтому Серёжка ночевал у нас часто, может быть это впоследствии и отразилось на его мировоззрении и судьбе.
Счастливые, но странные это были времена – родина делала всё для того, чтобы наши молодые тогда родители могли спокойно строить для нас светлое будущее. Она брала на себя заботу о нас уча, кормя, развлекая, прививая и прочая за минимальную для родителей плату, но мы по ним всё равно очень скучали. Хотелось настоящего тепла – может быть поэтому с тех пор мои детсадовские друзья стали мне почти кровными братьями и сёстрами? Компенсацией любви была дружба – мы всё время играли вместе, особенно на прогулках. Для начала мы брались за руки и ходили по детсадовскому двору распевая сначала вдвоём "Кто будет играть, а в игру не принимать, в интересную игру, а в какую – не скажу..." и, по мере присоединения участников, хор становился всё громче. И вот когда все желающие объединялись, мы выбирали игру, потом вместе обсуждали её основной сценарий, но после него, конечно, шла полная неразбериха и отсебятина, что по-научному называется собственной интерпретацией.
Главная мужская роль чаще всего доставалась чёрноглазому и боевому Ромке Зарипову, которому просто не было равных в казаках-разбойниках и дочках-матерях. К выбору ролей в спектакле жизни мы подходили ответственно – обычно я была его женой, а он – красным командиром (конечно); я провожала его на войну, говоря: «Возвращайся, я буду тебя ждать» (ах, старые добрые советские кинофильмы!), а он, вооружённый деревянным мечом, кричал «Ура» и «По коням». Я сидела дома с детьми у окошка, и ждала – это была моя роль, а чем занимался «муж» так и осталось тайной, но бойцы надолго исчезали из дома, так что переделав все женские дела и порядком наказав расшалившихся «детей», мне становилось отчаянно скучно, хотя мы всё равно никогда не переставали играть в дочки-матери. Так вот, я почти не помню, чтобы Серёжка участвовал в наших командирских играх, а если мы принимали его в игру, то поручали ему быть или бандитом, или шпионом, или "немцем" – на роль положительного героя он явно не тянул. Что его не особенно и огорчало, потому что по природе своей он был индивидуалистом.
Летом мы дружно выезжали на дачу, а позднее стали ездить в один пионерлагерь на чайной реке Пре в Рязанской области. Со многими бывшими детсадовскими друзьями мы жили в одном «ведомственном» доме и ходили не только в одну школу, но и в один класс. Ну, чем не куча родственников??? Но Серёжка, мой будущий друг, жил далеко, на другом конце Москвы, где-то в Бескудниково, тогда как наш дом был около метро "Университет". Мы с ним виделись только в летнем пионерлагере, и, хотя по возрасту всегда попадали в один отряд, мы ещё не дружили, однако же все вместе занимались чем-то пионерским. К 13-14 годам, когда большинство из нас были ещё серыми утятами, Серёжка уже стал красивым, интригующим, другим. Взрослым. Он превратился в высокого брюнета с рыжиной, болотными глазами и фигурой атлета. От него пахло мужчиной и притягивающая загадка его невозмутимых глаз смущала не одну меня. Ответа, естественно, не было никому – он вызывающе носил белые в обтяжку джинсы (джинсы! вожделённое, недосягаемое чудо второй половины ХХ века!!!) и уже жил своей непонятной и загадочной жизнью, тогда как мы ещё играли в пионер-бол (кто придумал это уникальное название?), ухаживали за животными в живом уголке и лепили из глины ёжиков и грибы, а вечерами отверженно жались по углам танцплощадки, когда на закате солнца сладко щемило внутри от томного пения ужасного модного тогда Джанни Моранди... Меня, например, никто не приглашал танцевать. А Серёжка, если и приходил на танц-площадку, то не приглашал никого, и постояв в кругу друзей, демонстративно удалялся, унося с собой наши надежды и уводя добрую половину потенциальных танцоров.
Но когда начиналась учёба в школе, то пионерские каникулы быстро забывались. Мы ещё вспоминали походы на Белое озеро или прогулки на лодках, но реальность трудовой жизни уже заслоняла собой ушедшее лето.
В те дни моей подругой была Марина, добрая и весёлая девочка, которой я посвятила свои самые первые в жизни стихи. Марина была красивая, томная с низким чарующим голосом. Она тоже жила в другом районе Москвы, поэтому мы с ней виделись редко, зато перезванивались часто и посылали друг другу модные тогда открытки с красивыми цветами, которые я, например, покупала не в обычном газетном киоске, а в новом магазине-автомате. Внутри него чудесно пахло невероятно незнакомым запахом – смеси бумаги, железа и краски и ещё чем-то неуловимо ультра-современным. Это было чудо – можно было долго разглядывать выставленные в маленьких окошечках открытки и спокойно выбирать, во что инвестировать заветный пятак. Потом, вложив его в соответствующую щель, нажать кнопку, и пахнущая будущим открытка аккуратно выпадала в лоток. Сейчас, вместе с двадцатым веком, это чудо модернизации отошло в прошлое, но его запахи ещё живут во мне своей изумительной, неповторимой жизнью...
Однажды вечером у меня дома зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала бархатный голос Серёжки. Я не поверила своему счастью, ведь именно он, тайная мечта многих девушек, позвонил мне Сам! Говорили мы в тот вечер долго, а впоследствии и часто, пока однажды я окончательно не поняла, что звонил мне Серёжка исключительно из-за интереса к моей подруге, подходя к этому вопросу, образно выражаясь, за десять миль окрест. Я не насторожилась, не расстроилась – я была горда за Марину, и честно пыталась устроить их свидание, которое почему-то всё время срывалось и, кажется, так никогда и не состоялось. Так было принято в те годы – подружиться с подругой девушки своей мечты, а Серёжка по этой части был профессионалом, а я – наивна и доверчива, как я теперь понимаю с высоты прожитых лет. Однако наши долгие беседы не пропали даром – мы с Серёжкой подружились. Мы оказались интересны и важны друг другу. Мы встречались и гуляли, говорили и о Марине. Но их отношениям не суждено было сложиться, хотя со временем Марина стала проявлять искренний интерес к Серёжке и не скрывала своей горечи от их несостоявшейся любви. Короче говоря, мы все были застенчивы и нерешительны... Постепенно их взаимный интерес угас, но наша с ним дружба с годами стала крепче. Мы, будучи уже далеко не подростками, вместе ездили в дома отдыха, купались, загорали, гуляли и танцевали. Дни текли радостно и беззаботно. Серёжка был первым гостем на моих днях рождения. К себе он не приглашал никогда, хотя я дружила с его мамой и мы с ней часто перезванивались.
Однажды я позвала его на дачу к моей тёте. Мы приехали весёлые, расшевелили полусонную тётку, бегали по саду и гуляли по лесу. И вот, возвращаясь с одной прогулки, меня больно-пребольно укусила оса, прямо в нижнюю губу. Она распухла и стала почти бордовой, и, когда я уже почти разревелась, Серёжка вдруг наклонился надо мной и нежно поцеловал больное место – как друг, как папа, утешая. Ни тени сомнений, никакой иной мысли, потому что он моим другом.
Моя тётка поила нас чаем с самым лучшим на свете клубничным вареньем, мы сидели вечером на крыльце и смотрели на звёздное небо, смеялись, болтали и мечтали.
Мой друг Серёжка был рядом и мы были счастливы.
Потом я поступила в университет, а Серёжка пошёл работать. Он по-прежнему рассказывал мне про всех женщин, с которыми крутил романы, я восторгалась его победам и никогда не удивлялась – это же Серёжка! С моей точки зрения (я и сейчас так думаю), устоять перед ним было трудно. Он был врождённым Дон Жуаном. Но одна девушка задержалась в его жизни дольше, чем другие, и её тоже звали Мариной.
Получалось так, что дело принимало серьёзный оборот и, затая дыхание, я чувствовала, что наконец-то нашлась та, которая окольцует моего беззаботного друга. Так и вышло: некоторое время спустя Серёжка пригласил меня на свою свадьбу, то есть всё развивалось по закону жанра. Я обрадовалась, уточнила день и час. Но опять почему-то адреса он мне не назвал. Я стала думать о подарке, дни шли и приближался тот заветный, когда я наконец крикну "Горько" другу своего детства.
... Был вечер. Один из тех вечеров, когда вдруг становится одиноко и зябко. Зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала голос Сергея, не совсем внятный, какой-то глухой, и я никак не могла понять был ли это он, потому я несколько раз переспросила, что случилось. Он был отчаянно мрачен. "Свадьбы не будет" – сказал он. "Почему???" – прокричала я в трубку в полном недоумении. ""Свадьбы не будет,– ещё раз повторил он, потому что я ... люблю тебя".
Я ответила, что он сошёл с ума. О чём он говорит? Потом у меня бешено промелькнула мысль, что это может быть правдой, но тогда мне стало совсем не по себе, ведь это выходило за рамки наших отношений. Потом эта мысль сменилась, и я подумала, что он меня разыгрывает. В конце концов я сказала, что весь разговор был похож на дурной сон и чтобы он перезвонил мне завтра.
Он положил трубку и не перезвонил никогда. Это был последний раз, когда я слышала голос Сергея, моего закадычного друга Серёжки. Но я об этом тогда ещё не знала.
Через неделю я позвонила ему домой, чтобы утешить его маму, поскольку верила людям и знала, как она должно быть страдает из-за непутёвого сына и несостоявшегося торжества. Его мама мне обрадовалась, как всегда. "Ну что тебе сказать, Ирочка, свадьба у нас была скромной..." Слёзы, горькие и обидные, застили мне глаза. Я что-то ответила, попросила передать Сергею пожелания счастья. И мне стало очень вдруг понятно, почему он никогда не называл мне своего домашнего адреса.
1 сентября 2008, Лондон
Иллюстрация – карандашный рисунок из сетей Интернета