.1.
Было еще очень тихо, когда Сергей Викторович Терешкин открыл глаза и взглянул на часы. В темноте комнаты, в которой он спал, они на тот момент были единственным источников света. То ли зеленые, то ли голубые лампочки Электроники-М тускло отсвечивали без четверти пять. Сергей лег на спину и широко, насколько было возможно, открыл глаза и уставился в потолок. Вставать не хотелось. Теплая кровать, крепко спящая рядом жена и осознание того, что на улице сейчас должно быть очень холодно упорно настаивали на том, что нужно остаться дома. Однако уже через пять минут, превозмогая себя, он аккуратно сел на кровати, стараясь не разбудить ничего не подозревавшую жену, закутанную в теплое пуховое оделяло. В квартире было холодно. Сергей окончательно встал, поднял с пола, упавшую ночью грелку, постоял в небольшом раздумье – не поцеловать ли жену – и, так и не поцеловав, вышел из комнаты. Еще несколько секунд он стоял на пороге, стараясь прислушиваться насколько его ранний подъем остался не замеченным. Ему казалось, что все спит. Казалось, что и он еще спит, просто ему снится такой странный сон. В соседней комнате на старой банкетке, оставшейся еще от родителей Сергея, спал семилетний сын, спали вещи, квартира, дом. Было удивительно тихо и даже механические часы на кухне перебирали своими стрелками сонно и осторожно.
Сергей аккуратно, чтобы не наступить на скрипучий пол прошел в ванную, зажег свет и плотно закрыл за собой дверь. Стоя в ванной, он пристально рассматривал себя в зеркало: небритый, немного помятый после недолго сна, в белой, застиранной майке, семейных трусах, босой сорокалетний мужчина. Лицо, наверное, когда-то красивое теперь стало обычным: без еще глубоких морщин, но уже с явной сединой в бороде, глаза еще полные жизни, но уже с неброской пеленой обычного примерного семьянина средних лет. Чуть поразмыслив над альтернативой бриться – не бриться, Сергей выбрал второе. Быстро почистил зубы, отметил про себя, что на обратной дороге домой надо бы купить мыла, он вышел из ванны. Стоя на пороге кухни, Сергей включил свет, подошел к холодильнику, открыл его: какие-то соленья, привезенные с огорода в прошлые выходные, вчерашняя гречневая каша с остатками тушеного мяса, белый хлеб, завернутый в прозрачный пакет. Есть не хотелось, но Сергей знал, что потом поесть будет негде, а работы было очень много. Он достал хлеб и гречку, в закромах холодильника нашел небольшой кусочек масла, из морозильника извлек пакетик с салом. От чая Сергей решил отказаться, так как боялся разбудить семью звуком закипающей воды.
Организм недовольно принял холодный завтрак, последние куски которого Сергей впихивал в себя уже насильно. Убирая остатки гречки в холодильник, он подошел к окну и, прислонившись лбом к холодному стеклу, стал смотреть во двор. Удивительная замершая тишина квартиры полностью повторялась во дворе. Сергею казалось, что он смотрит не на настоящие дома, машины, ряды молчаливый серых гаражей, а на картину или фотографию, где чьей-то искусной рукой был запечатлен момент полной остановки всех действий на самом низком из возможных уровней.
Сергей отпрянул от окна, как будто осознав, что если простоит так еще мгновение, то погрузится вместе со всем окружающим в анабиоз. В коридоре, на небольшой табуретке лежали с вечера приготовленные брюки, рубашка и носки. Он быстро оделся, нацепил в коридоре зимние ботинки, подаренные ему на новый год тещей, надел шапку, взял рукавицы, выключил свет и осторожно вышел на площадку.
В подъезде тоже было тихо. Через окно между этажами внутрь заглядывал узкий лучик света от фонаря перед домом. Сергей закрыл дверь, аккуратно вынул ключ и пошел вниз по лестнице. Между этажами он остановился, присел на корточки и выглянул через заляпанное окно на улицу. Одинокий фонарь озарял двор. Мягкими хлопьями падал поздний ноябрьский снег. Уже подойдя к подъездной двери, Сергей снял рукавицу и вынул из кармана пальто пачку красного мальборо. Сдавив пачку в руке, он пересчитал сигареты. Семь штук – хватит на полдня. Вынув наугад первую попавшуюся, он закурил и, толкнув дверь рукой, оказался на улице.
Несмотря на падающий снег на улице было холодно. Снег подавленно скрипел под его ботинками, оставляя в своей памяти быстрые шаги идущего человека. Сергей, держа сигарету в зубах, быстро шел дворами к автобусной остановке, где по его расчетам скоро должен был остановиться первый автобус. Дойдя до остановки, Сергей окончательно замерз. Кутаясь в демисезонное пальто, он перебирал с ноги на ногу, пока вдалеке на повороте не показался длинный Икарус. Через минуту Сергей был уже внутри. В автобусе было всего два человека – пожилая женщина с клюкой и двумя сумками и молодой человек, держащий в своих руках какой-то длинный не то тубус, не то чехол от таинственного музыкального инструмента. Сергей сел на ближайшее место и съежился, стараясь не задеть стенку автобуса. Ехать было не далеко, но автобус медленно шел в гору, издавая сильный шум и выпуская черную струю плохо переработанного дыма. На следующей остановке женщина и молодой человек вышли. Сергею на мгновение показалось, что они ехали вместе, только сидели почему-то в разных местах. Он хотел проследить за тем, куда они направятся, но автобус свернул на небольшую улицу и недавние спутники Сергея скрылись из виду.
Выйдя на остановке «университет» Сергей быстрым шагом зашагал к третьему и самому дальнему корпусу. Университетские дорожки были подсвечены несколькими фонарями и где-то на другой стороне корпуса они, наверное, уже были подметены встававшим ни свет, ни заря местным дворником. Сергей немного знал о нем. Когда-то в прошлом, как о нем говорили, он был примерным студентом, подавал надежды и даже получал дополнительную академическую стипендию, однако, потом, вследствие каких-то необъяснимых причин стал выпивать и, наконец, попался на краже магазина. Спустя какое-то время он вернулся спокойным и остепенившимся. Говорили, что он даже подавал прошение о восстановлении на кафедру, писал ректору, но получил строгий отказ и с тех пор, как бы не желая расставаться с университетом, начал выполнять разную черновую работу. Говорили также, что у него есть дети, но он с ними не видится и теперь живет где-то здесь в подсобном помещении, чтобы случайно не встретить их в городе. Звали его Алексей, фамилии и отчества Сергей не знал. Иногда, когда Сергей поздними вечерами возвращался домой или как сейчас рано приезжал на работу, они встречались случайно на одной из дорожек между корпусами. Алексей в этом случае всегда уступал дорогу и, молча смотрел себе под ноги, никогда не поднимая взгляда и ничего не говоря. Сергею было жалко парня, но ничего стоящего он предложить ему не мог, а просто дать денег или каких-нибудь продуктов Сергей боялся – слишком высока была вероятность обидеть этого человека.
Быстрым шагом, перепрыгивая по две ступеньки, Сергей взбежал на крыльцо корпуса и нажал на звонок. С минуту он переминался с ноги на ногу, прислушиваясь, нет ли шагов за стеной, и с силами борясь с желанием позвонить еще раз. Внезапно за дверью что-то заскрежетало, потом послышался звук отпираемого замка, сильной рывок на себя, и дверь отварилась. За дверью стояла низкорослая, всегда угрюмая вахтерша, закутанная в серый вязаный плед, валенках и в чудной шапке мешковатой формы. На ее лице была изображена вселенская усталость, сочетающая в себе странное высокомерие и превосходство.
- Дома что ли не спится? – процедила она безо всякого приветствия, настраиваясь на возможность хорошенько поспорить, прежде чем пустить раннего гостя
- Работы много, до сессии нужно все успеть. Дайте же пройти, тут очень холодно, – Сергей постарался протиснуться между вахтершей и дверью, но та стояла как влитая и не собиралась так рано отступать.
- А пропуск-то у тебя есть?
- Да, это же я, Наталья Петровна! Терешкин! Пустите меня, холодно жутко!
Вахтерша постояла еще мгновение и по-видимому не найдя никаких аргументов принялась ворчать и недовольствовать по поводу столь раннего визита, постепенно ослабляя руки на двери и давая Сергею узкую щель для прохода. Сергей деликатно отодвинул ворчащую бабушку и, наконец, протиснулся внутрь.
- Что-то и тут не жарко, не топят? – спросил Сергей, снимая шапку и варежки и отряхивая их от налипшего снега.
- Ходют всякие, да тепло выпускают! – не унималась Наталья Петровна, закрывая дверь.
- Кто-то уже пришел что ли? – удивился Сергей.
- Да, Гофман тут и какой-то мальчик егоный пришел уже… рыжий такой с веснушками, Сашей, кажется, зовут.
- Спасибо. А давно Саша пришел здесь?
- Ну, может минут 20 уже как. Не помню, сплю я еще. Час-то ранний какой! – ворчала
Наталья Петровна, уходя к себе в каморку с расправленной раскладушкой, на которой грудой лежали одеяла, покрывала и пледы. За глаза эта каморка, ставшая, наверное, уже вторым домом для Натальи Петровны, с подачи особо озорных студентов называлась «берлога».
Поначалу преподаватели укоризненно относились к этому названию, считая его оскорбительным и даже жестоким, но потом привыкли. Сергей, почти всегда с особым почтением, кроме утренних встреч, относившийся к этой бабушке, слова «берлога» не любил и старался его не употреблять. И лишь однажды, рассказывая кому-то из своих коллег какой-то университетский случай, обронил невольно фразу о «бабке в берлоге». Тогда все посмеялись, а он запомнил и теперь, даже когда Наталья Петровна на него ворчала или держала на морозе лишние несколько секунд, принимал это как должное и никогда почти на нее сильно не злился.
Сергей молча развернулся и побежал вниз по лестнице. Спустившись два этажа, он достал из внутреннего кармана пальто ключ, но тот не понадобился – дверь была приоткрыта и из полутемной комнаты доносились непонятные звуки не то перебранки, не то какого-то несвязного разговора. Сергей толкнул дверь и оказался внутри.
.2.
Лаборатория, а точнее две относительно небольшие смежные комнаты, использующиеся когда-то под склад, были тускло освещены двумя лампочками без абажуров и небольшим переносным фонарем, установленным на одной из многочисленных полок. В первой комнате, куда без коридора вела входная дверь, прямо по центру была установлена большая перегонная машина, целью которой по задумке Сергея было получение уникальной по свойствам «мертвой» воды, обладающей уникальными свойствами памяти, способностями к сложным химическим реакциям и многими другими нетривиальными атрибутами. По стенам комнаты были развешаны разного размера полки, вмещавшие на себя незримое число справочников, талмудов по физике и химии, какие старинные записи и конспекты, которые толком никто никогда не читал, но и выбросить не решался. В другой комнате, по большей части находился разный хлам, доставшийся этой самопроизвольной лаборатории с незапамятных времен. Там же в углу была спрятана раскладушка, шерстяной плед и старая пропитанная временем подушка, на которой успело переспать не одно поколение ученых.
Прямо напротив двери из-под перегонной машины выглядывали на Сергея две пары изрядно поношенных ботинок огромного размера, принадлежавших, по-видимому, молоденькому рыжему аспиранту Гофмана. Из-под установки доносился методичный стук молотка, нетерпеливое сопение, ерзание и обрывки странного разговора, ведомого по всему кем-то с самим собой. Гофмана в комнате не было.
- Привет ранним труженикам! – громко поздоровался Сергей, не желая больше оставаться незамеченным, и бросая шапку и варежки на ближайшую полку. – Не спится?
Шум под установкой прекратился, но вылезать аспирант не стал.
- Здравствуйте, Сергей Викторович! – отозвался Саша. Это ведь вы?
- Я-я! Где Гофман?
- Он спит. Просил не будить, пока я закреплю обе трубки, чтобы не текло.
- А что с ними не так? – удивленно спросил Сергей, нагибаясь, чтобы увидеть лицо аспиранта. – Вчера вроде под нормальным давлением все работало.
- Да мы ночью пытались запустить более быстрый переток еще более соленой воды. Прошлые трубки, наверное, сильно еще раньше окислились и вот теперь я новые ставлю.
- И как? Починил?
- Нет пока, не могу заклепать никак, вы мне не посветите фонарем?
- Где Гофман?
- В соседней комнате. Он, кажется, и не уходил.
Сергей вошел в комнату и увидел там свернувшегося на раскладушке старого профессора Михаила Юрьевича Гофмана. Несмотря на преклонный возраст и сильно подкосившую за последнее время старика болезнь, он еще был полон сил. Огромный, с большим животом и круглым лицом он спал с блаженным видом младенца, не обращая внимания ни на стук, ни на горящий свет. Минуту подумав, Сергей все же взял на себя смелость разбудить старика.
- Ааа, это ты! – профессор тяжело повернулся на раскладушке и привстал на один локоть
- Сашка говорит, установка сломалась. Он ее, кажется, чинит там. – задумчиво протянул Сергей, не зная толком с чего начать.
- Да? А который час?
Сергей посмотрел на часы на стене.
- Рано еще. Зря я вас разбудил, наверное.
- Ну да ничего.
Профессор встал, вытянул руки, скривил лицо и улыбнулся Сергею.
- Тебя начальство вчера искало. Кажется, что-то будет, – подмигнул профессор и без дальнейших объяснений пошел в другую комнату. Сергей удивленно и даже растерянно проводил его взглядом. Сашка к тому времени уже прекратил стучать и, кажется, подслушивал.
- Готово вроде, можно заливать, чтобы соль начала растворяться, а то будет как вчера или можно сначала… Сашка не окончил, когда профессор прервал его.
- Погоди пока. Сходи, покури, нам надо бы поговорить, – сказал Гофман и взглядом пригласил Сергея к себе. Сашка недовольно пожал плечами и стал одеваться.
Профессор достал из кармана смятую пачку сигарет, дотянулся не вставая до баночки из-под майонеза, доверху набитую окурками и протянул ее Сашке: «заодно баночку освежи».
Сашка вышел. Сергей и Гофман закурили.
- Я сам не видел, но Кирилл Ильич говорят тебя вчера искал для очень важного разговора. – начал профессор.
- А что меня искать? – удивился Сергей. – Я же всегда здесь или на кафедре. Домой вчера ушел сам помнишь когда. Странно это все. Кто тебе сказал, что он меня ищет?
- Вчера мне Молоткин сказал, что тот уж поздно совсем спрашивал про тебя. Ты говоришь по-английски?
- Ну, говорю. Не много, но говорю.
- Помнишь, какой тут был спор из-за того, кто на конференцию в Голландию поедет? Ну, так вот, тогда вроде все решили, что Кирилл наш сам туда лыжи навострил, потому и дело с концом. А сейчас у Кирилла дочь родила и вроде как он уже и не сильно собирается. Думаю, что тебя он отправить хочет.
Сергей нахмурился.
- Не может он меня вместо себя послать. Конференция уже через четыре дня будет, а у меня ни визы, ни билетов, да и в современных тенденциях физики элементарных частиц у нас кроме тебя, да его пожалуй и не найти никого.
- Ну, это ты брось. – улыбнулся Гофман. – ты и сам хорошо понимаешь, что можешь не хуже меня и даже Кирилла выступить. Да и доклад как раз по твоей прошлой теме – поведение молекул воды при нестандартных внешних условиях.
- Это и сейчас моя тема. – нахмурился Сергей. – Ладно, что он от меня хочет? Чтобы зашел с ним поговорить?
- Ты только не кипятись! Зайди к нему как сможешь, он ждет, наверное.
.3.
Спустя два часа Сергей вышел из лаборатории в глубоком раздумье. С одной стороны, нельзя сомневаться в том, что, если правда все то, о чем говорил Гофман, то Кирилл всем показывает, что он доверяет и ценит такого старательного сотрудника, как Терешкин. И именно так, он, наверное, и будет преподносить эту заграничную командировку, в которую, Сергей знал, многие бы с удовольствием съездили. Перед глазами Сергея так и стояла картинка, как небольшого роста, очень худой телом, но с небольшим выпирающим животиком, с распростертыми объятиями встречает его у себя в своем просторном кабинете ректор университета Кирилл Ильич Канн – бессменный долгожитель этих ученых стен. Он обязательно улыбнется своей белой здоровой улыбкой, протянет, как это обычно бывает у него, обе руки для приветствия и проводит, похлопывая по плечу к своему столу. Там уж он, конечно, сядет не за свое большое кожаное кресло, а на диванчик сбоку, а Сергея непременно посадит на высокий стул у гостевого стола. И там, как бы снизу, он, постоянно улыбаясь, начнет как всегда издалека, выжидательно смотря на Сергея, не обронит ли тот какую-нибудь фразу или, может, сделает недвузначный жест. Канн будет внимательно следить и за тем как ведет себя собеседник: будет ли он слишком сильно нервничать или, наоборот, будет стараться быть чересчур спокоен. Вестись разговор у Канна будет «издалека» и продолжится до тех пор, пока жертва – так Сергей представлял себя тогда – не перестанет быть интересным для Канна и только тогда он ее отпустит и изложит дело коротко и ясно.
Однако больше самого разговора Сергей побаивался, что тема его может оказаться совершенно иной. Может быть, Канн как раз ему не доверяет. Не доверяет в первую очередь значительный и довольно-таки неожиданный его, Сергея, прорыв в эксперименте с «мертвой» водой! Да, именно эта гипотеза не давал Сергею покоя сейчас больше других. Стоя в лифте, идущем на самый верхний этаж, Сергей перебирал в голове мучавшие его моменты. Первым из них был, конечно же, Гофман, приставленный к нему четыре недели назад в качестве теоретической помощи и все больше и больше вникающий в практическую реализацию задуманной идеи. Вторым моментом было то, что финансирование проекта по разложению воды вдруг без особой на то надобности, что бывает крайне редко, было увеличено вдвое. Ну и, наконец, эта дурацкая фраза Гофмана, что тема воды для Сергея прошлая.
Выйдя на седьмом этаже, Сергей все больше понимая, что его хотят просто отстранить от работ, медленным, почти обреченным шагом двигался к самой дальней двери со скромной табличкой без должности «Канн Кирилл Ильич». Подойдя вплотную, Сергей остановился. Постучать или просто войти? В каком быть настроении? Может быть, притвориться, что ничего не знаешь и ни о чем не догадываешься, показать всем видом, что оторвали от работы и что очень хочется к ней вернуться? Нет, Канн доберется до нутра и потом будет только хуже – лучше сразу спросить, правда ли то, что Сергея отправляют заграницу и сможет ли он вернуться к своей работе сразу после приезда.
Сергей толкнул дверь и вошел. За дверью большими, заспанными глазами на него глядела Любочка. Молодая, красивая девушка, продержавшаяся на посту секретаря Канна уже почти два месяца.
- Сергей Викторович! – вскрикнула она от удивления и тут же перешла на шепот. – Кирилл Ильич вас уже ждет.
- Как ждет? – удивленно спросил Сергей, – давно?
- С самого утра. Входите к нему и дверь за собой закройте – холодно у нас.
Сергей подошел к двери Канна и взглянул на Любочку еще раз в надежде прочитать на ее молоденьком личике настроение Канна. Любочка улыбнулась, однако кроме того, что она, должно быть, хочет спать, Сергей ничего понять не смог. Он толкнул дверь и вошел.
Канн сидел за своим рабочим столом и что-то писал от руки. Вид его был хмурый: мешки под глазами, обрюзгшее, сморщенное лицо, растрепанные седые волосы, плохо выбритая щетина на лице. Стального цвета пиджак был не повешен как обычно на плечики за спиной, а валялся на диване, галстук был откинут назад через плечо и, как показалось Сергею, рубашка на ректоре была та же самая, что и два дня назад. Сергей подошел к гостевому столу и, выждав пару секунд, тихо поздоровался.
- Садись и погоди минутку. Мне надо кончить одно дело, – сказал Канн, не поднимая головы.
Сергей сел и осмотрелся. Кабинет Канна был, как всегда тщательно убран, на подоконниках, вазах, даже корешках книг не было ни пылинки. Сергей знал, что в кабинет без его владельца мог входить только один человек – Люба и, что Сергею было крайне приятно осознавать, она была не просто хорошенькой куколкой, а могла вот так просто из академически строгого помещения сделать столь приятное для работы место. Вот бы ее хоть разок пустить в наши комнатенки, она бы из них сделала райский уголок. Эта мысль позабавила Сергея и он, сам того не замечая, улыбнулся.
Канн, наконец, отвлекся от своих дел и поверх очков посмотрел на Сергея. Сергей заметил взгляд ректора, перестал улыбаться и ни о чем уже не думал, а просто ждал того, что сейчас будет. Повисла неловкая пауза и Сергей уже начал чувствовать себя неуютно, так как первым глаза отводить ему не хотелось, а пытаться «пересмотреть» Канна было бессмысленно. Канн же в свою очередь ощутил победу и первым отвел в сторону взгляд и пространно, как бы не для Сергея, заявил, - А ты молодец, Сережа, молодец… Канн задумчиво и все так же смотря в сторону, теребил свою бородку и не поворачивался к своему собеседнику. Снова повисла странная пауза.
- Кирилл Ильич, я не понимаю о чем собственно вы, - Сергей попытался привстать, - я бы хотел вернуться к работе, если вы не возражаете, потому что еще вчера… - он так и не закончил, когда Канн быстро повернул к нему голову и выпалил:
- Ты установил принцип получения действительно «мертвой» воды!
Фраза прозвучала внезапно и повисла в воздухе. Она одновременно сочетала в себе обвинение, вопрос и ликование. Сергей снова замялся. Он окончательно растерялся и решил уже ничего не предпринимать самостоятельно, а просто высидеть все отведенное на него Канном время и спокойно уйти, ни с чем не споря и по возможности ничего не обещая.
- Се-ре-жень-ка, - по слогам проговорил Канн, – ты не будь таким скромным. Раз ты сделал то, о чем мы говорили еще лет пять назад, так расскажи. Я твои заслуги не присвою, не переживай. Только утаивать от меня не нужно, скрывать что-то там, не рассказывать. Нам ни к чему тут такое затворничество, нам наоборот сейчас нужны результаты, достижения Союзного и даже мирового масштаба! Расскажи мне все по порядку, что вы там с Гофманом придумали, - мило и по-дружески начала Канн. Он снял очки, положил руки на худые коленки и смотрел на Сергея большими, полными внимания и благоговения глазами.
Сергей, слушавший Канна с застывшей улыбкой и смотря в пол, готовился отрицать, если и не все, то, по крайней мере, то, что он полностью завершил эксперимент и действительно нашел загадочный принцип разложения. Готовился он почти до самого конца монолога Канна, готовился отрицать легко и без эмоций, но как только Канн упомянул его, Терешкина, который столько времени без сна и отдыха занимается этим экспериментом, вместе с недавно подключившимся Гофманом, Сергей почувствовал как внутри него что-то вспыхнуло, передернулось и обернулось не только неготовностью отказываться от сделанного, но и ревностью за свою работу.
- Кирилл Ильич! Я над этим работаю уже пять лет, а Гофман, простите, только недавно узнал о том, что я установку собрал, - вырвалось у Сергея. Он как-то и сам от себя вроде бы такого не ожидал, все-таки с Гофманом он был в более близких отношениях, чем с Канном, а получалось так, будто бы он его подставил. Видя довольный и успокаивающий взгляд ректора, мол, все понимаю, я согласен, никто с тобой твои лавры не делит, Сергей немного замялся и снова продолжил:
- Где-то, наверное, месяца полтора назад я перебирал состав соли для мертвой воды и опускал ее маленькими партиями в воду до начала электролиза. Составов я перепробовал не меньше ста, наверное, а когда смесей для соли осталось совсем мало, я начал опускать ее миниатюрными партиями и делал это достаточно быстро, чтобы сэкономить время. И вот в какой-то момент соль почти кончилась, и я уже собирался домой, как увидел, что вода начала расслаиваться. Темный слой, стал как бы клубиться вокруг стенок, потом густеть и превращаться в ту самую, виденную нами только в формулах «мертвую» воду. Извлечь ее тогда не получилось, но сам факт того, что физическое существование «мертвой» воды возможно, я зафиксировал. Более того, мне удалось сделать несколько первых гипотез касательно принципа ее получения. Во-первых, важен не столько состав соли, сколько механизм ее подачи. Во-вторых, реакция с разложением воды начинается с небольшим лагом, уже после того, как соль растворится в воде. В-третьих, «мертвая» вода может существовать только вместе с «живой», т.е. той, которая тоже выделилась из обычной воды. Если мертвую воду отделить, она теряет все свойства и превращается в просто соленую воду.
- Неплохо, - задумчиво протянул Канн, явно довольный услышанным. Что ж ты не заходил меня
порадовать, Сережечка?
- Да, понимаете, Кирилл Ильич, я же так ничего толком еще и не сделал, просто тогда случайно получилось…
- Случайно, не случайно – не так важно сейчас, - отрезал Канн, - получилось! Вот, что важно! Чем ты сейчас занимаешься?
- Пытаюсь повторить опыт, - ответил Сергей, как-то потерявший радость того, что сообщил Канну все сейчас и понимая, что у него уже не будет блестящей возможности показать все исследование целиком.
- Это хорошо, здесь ты прав, - подбодрил его Канн, видя, что Сергей как-то поник. Ты молодец, Сережа, ты сделал большое дело и теперь нужно просто собраться и все довести до ума.
Сергей взглянул на Канна. Тот был серьезен и с полной решимостью смотрел Сергею прямо в глаза. Канн продолжал:
- Сережа, то, что ты сделал – это открытие, прорыв в мире физики воды. Это не может просто так оставаться в стороне. Особенно теперь, когда я тоже, хочешь ты или нет, погружаюсь в эксперимент. Не чтобы присвоить себе лавры, а чтобы помочь тебе довести дело до конца.
- Спасибо, Кирилл Ильич, я в принципе справляюсь, к тому же вы денег дали… Хватит на новые трубки для установки и можно будет еще… Сергей опять не закончил. Канн жестом остановил его и сухо произнес:
- Сергей, сейчас тебе нужно не о трубках думать, а о том, чтобы не вылетело из твоей гениальной головы чего-то того, что мы, простые смертные, можем не уловить будь у нас хоть сто трубок и впятеро больший бюджет! – Канн мило посмотрел на Сергея и улыбнулся. – Нам нужно, чтобы ты сел дома, и не спорь, именно дома, и написал весь ход эксперимента, от начала и до конца. Мне нужен полнейший, детальнейший отчет обо всем, что было сделано, с чертежами и принципами работы установки, составами солей, параметрами электролиза и т.д. Сережа, это кроме тебя никто не сделает!
- Кирилл Ильич, - начал Сергей неуверенно, - я согласен с вами, но почему сейчас? Почему я должен все описать сейчас, когда у меня еще нет ни формулы, ни принципа получения «мертвой» воды? Может быть, сперва стоит закончить эксперимент?
- Сереженька, состав соли и принцип получения определят и без тебя. Это же черновая работа, доверь ее Гофману и его аспирантам, - протянул Канн, смотря на Сергея, как мать смотрит на неразумное дитя. – Они справятся, переберут все варианты, переведут весь бюджет на соль и трубки, но найдут то, что придумал ТЫ и только ты.
Гофман был на пределе своих возможностей по обольщению. Его взгляд и слова источали волшебный елей, и Сергей снова начинал неловко улыбаться, принимая, непривыкшим к такому обращению сознанием, все крайне близко к сердцу. Он еще раз взглянул на Канна и увидел как тот, улыбаясь, смотрит на него особым радостным и довольным взглядом, хвалящим за верную и хорошую службу, за надежность, за понимание и за готовность довершить начатое так, как хочет Канн.
- Хорошо, Кирилл Ильич, я напишу вам подробный отчет об эксперименте, - сказал Сергей, принимая правила игры, - завтра или послезавтра он будет готов.
- Подробнейший отчет, самый-самый детальный и точный, - подхватил Канн, - и не торопитесь, время еще есть. Даю вам три дня, не считая этого, а потом, если изволите, обещаю отпуск, ну и премию, конечно же!
Переход на «вы» означал у Канна две вещи – то, что он доволен результатом разговора и то, что разговор закончен. Они поднялись со своих мест. Канн подошел к Сергею, пожал его руку и проводил до двери.
- Ну, удачи вам, Сережа, постарайтесь изложить все так, как мы договорились. Канн еще раз пожал Сергею руку и отрыл для него дверь. Сергей, молча, кивнул и вышел.
Ужасно хотелось курить и спать. Недолго думая, зайти в лабораторию или нет, Сергей решил не заходить. Быстро одевшись, даже не взглянув на Наталью Петровну, любовно подавшую ему пальто, он на ходу вытащил из кармана сигареты и, выйдя на улицу, закурил. Было по-прежнему холодно, но зато очень светло. Сергей курил и шел по заснеженному двору университета к автобусной остановке. В неконтролируемом потоке мыслей проносились воспоминания, бессонные ночи, огорчения и радости открытий, счастливые, в общем-то, моменты пятилетнего эксперимента, которые теперь, всего за пару-тройку дней должны стать отчетом – сухим и точным документом, содержащим только знание, информацию со схемами, формулами, чертежами и никак не учитывающим всего того, что было вокруг этого, что рождалось и умирало во время длительного процесса созидания.
.4.
Изложение хода и результатов эксперимента было для Сергея приятным. С одной стороны мысли и воспоминания о пережитом, с другой – осознание, пусть и не самого великого, но все-таки сделанного им открытия. Сидя дома за своим старинным столом под лампой с зеленым абажуром, он часто вспоминал еще детские свои мечты о произведении на свет чего-то по-настоящему стоящего, того, что можно было бы взять и положить в угол с хорошими и полезными делами. И, переживая свои детские мечты, он с легкой улыбкой теперь думал, что это свершилось, что он – Сергей Терешкин – сделал то, к чему стремился и прошел весь нелегкий путь.
Отчет был закончен в три дня. Сергей не мог оторваться и, несмотря на постоянно обижавшуюся на него жену, которая по началу была рада появлению Сергея дома, он все время корпел над бумагами, чертежами и схемами. Три дня ушло на то, чтобы полностью описать сухим, научным языком суть эксперимента, первоначальные гипотезы и их обоснования, процесс и, наконец, результат. Сергей некоторое время сомневался, стоит ли описывать прикладные свойства «мертвой» воды и в конечном итоге сэкономил на этой части небольшой отрезок времени.
Как стало известно Сергею от заехавшего к нему Сашки – аспиранта Гофмана – они получили письменное задание от Канна, установить схему получения «мертвой» воды, протестировать ее несколько раз и больше в эксперимент не влезать. Сашка рад был доложить, что схема найдена, пропорции соли, мер добавления в воду до и во время электролиза установлены. Сергей внимательно изучил отчет Гофмана и, не переправляя ни буквы, приложил его к своему отчету. Сомневаться в Гофмане не приходилось, по кропотливости он значительно превосходил Сергея и если он написал, что соль для мертвой воды нужно смешивать из пяти простых солей в таком-то порядке, то так оно и есть.
Гофман, по всей видимости, осознавший всю величину открытия не замедлил приложить к отчету первые пробы «мертвой» воды и описание ее свойств. Только по этим наблюдениям выходило так, что «мертвая» вода действительно уникальная субстанция, обладающая избирательной памятью и способной перенимать структуры других жидкостей. Из отчета Гофмана следовало также и то, что «мертвую» воду можно хранить при крайне низкой температуре или при низком давлении. Гофман написал в отчет порядка десяти находок, касаемых свойств «мертвой» воды и не написал больше только потому, что Канн велел отправить отчет Терешкину «как есть». Насколько находки Гофмана были точны, и сколько Гофман еще не заметил, было для Сергея не важно. Он еще раз и уже окончательно понял, что сделал большое открытие. Он был на высоте, был полон сил и уверенности в том, что не только его университет с чудаковатым Канном, но и целая страна воздадут ему заслуженные почести. Сергей был почти счастлив, и до полного счастья оставалось только получить признание, которое уже стояло на пороге и настойчиво стучало в дверь Сергея. Как тогда казалось, ему оставалось только подойти и впустить его, раскрывая тайну своего уникального открытия.
Через четыре дня, когда Канн уже принял отчет и был, как и Сергей до безумия счастлив и готовился представить открытие международному сообществу, наступило восьмое декабря 1991 года. В Беловежской Пуще был зафиксирован последний день существования Советского Союза. Еще через четыре дня Канн был снят с должности и переведен на пенсию по причине достижения соответствующего возраста.
Сергей, Гофман и Канн принялись писать письма, старались достучаться до научного сообщества, но все их действия уже не имели никакой силы. Они тонули в надвигающемся мраке, как брызги волн тонут в бушующем океане. За пару недель страна, в которой, казалось, ничего не могло произойти, получила жестокий удар, сравнимый с инфарктом миокарды, после которого все прежние заботы и открытия не имеют более ценности. Сергей и Канн перевели отчет на английский язык, но так и не отправили, боясь того, что американцы или англичане присвоят себе их открытие.
Близился новый, 1992-ой год. Понимая, что окружающая их действительность уже никогда не вернется к тому, чем она была еще совсем недавно, Сергей, Гофман и Канн разобрали установку, вывезли все ее части и реактивы за пределы Университета, и закопали на даче Канна. Вместе с установкой было принято решение закопать и все сделанные записи и документы. Вряд ли кто-то из них отдавал себе отчет в том, что они делают, но тогда им казалось, что их поступок – это их вклад в безумные и намного большие по масштабам похороны целой страны.
Никто из них так и не вернулся к эксперименту, равно как никто так и не опубликовал ни одной статьи на тему «мертвой» воды. Каждый год, в канун Нового года они собирались на даче Канна и тихо и скромно вспоминали о том, что было и что могло бы быть, но так и не стало.