.1.
Шум огромного количества деталей, рычажков, блоков и движущихся лент ворвался в ее еще несформированное сознание. В один миг мир вокруг ожил и с невероятной скоростью начал двигаться, изменяться, творя и собирая из тысяч разрозненных мелочей нечто осмысленное и цельное.
Где-то впереди огромная машина с жадностью поглощала идущую в ее нутро ленту, на которую откуда-то сверху невидимым механизмом подавались сушеные табачные листья. Внутри машины табачные листья снимались c ленты специальными механическими лопатками и бросались в кузова, в которых сильные стальные тиски сдавливали их, превращая в тугие пластины табачного пресса. Далее эти пластины фиксировались, и на них сверху опускался ряд вращающихся сверхтонких ножей, расположенных настолько близко друг к другу, что казалось будто они раздавят спрессованный лист, застрянут и нарушат стройный и неминуемый процесс. Однако ножи, ведомые невиданной силой, делали свое дело меньше чем за секунду: они входили в табак, разрезая его на тонкие полосы, поднимались наверх, разворачивались на несколько градусов и снова опускались, разрезая табачные нити на два или на три куска. И этот раз не стал исключением, ножи, закончив свое дело, поднялись наверх, тиски отступили. Листья табака чуть разъединились, но все-таки не потеряли своих частей, которые безропотно лежали друг возле друга. Через мгновение их что-то подхватило и вновь бросило на бегущую ленту. Часть листьев распалась. Лента бежала под небольшим уклоном вниз и через короткое время листья уже летели в чан, падая и навсегда теряя свои части. Огромные лопаты в чане мяли и перемешивали табак, превращая его в однородную массу.
И вот в этом чане, кипящем резанным табачным листом, в огромной емкости, в которой ничего непредсказуемого как бы и произойти то не могло, каким-то неясным чувством она вдруг поняла, что теперь она есть. Ни некогда листом, ни три секунды назад ее еще не было, а вот теперь она вдруг появилась, ожила и получила право или обязанность жить, думать, может быть даже творить в этом странном мире, где, как казалось тогда, от нее ничего не зависит и, наверное, зависеть не может. Она разом ощутила как различные, совершенно одинаковые на вид части табака вдруг создали ее. Все они находились еще на расстоянии друг от друга, но уже были одним целым и это целое, находясь во власти громадной машины, начало свой путь к объединению. Небольшой и крайне проворный аппарат пропустил ее, а точнее все ее табачные нити, в собственности которых она уже не сомневалась, через небольшой пресс, обернул бумагой, заклеил ее, присоединил фильтр и быстро, но аккуратно поставил табаком вниз на специальную площадку, где толпись сотни, а то и тысячи таких же новорожденных сигарет.
На мгновение мир замер. Конечно, это замирание было только в ее сознании, потому что машина, никак не отметив ее рождение, продолжала резать, перемешивать, собирать и клеить все новые и новые сигареты. Однако внутри нее мир на момент все-таки остановился и из огромной череды эмоций, вопросов и страха выступило уже полное и бесповоротное осознание того, что она существует. Все остальное было неважно настолько, насколько это вообще возможно: она была уверена, что теперь, что бы ей не грозило впереди, у нее никогда не появится сомнений, что она существовала хоть какой-то значимый отрезок времени, что она была в самой настоящей реальности. Буквально-таки захлебываясь и тоня в этом осознании, она чуть было не пропустила момент, когда машина, выждав положенный срок, отправила ее по заранее уготованному маршруту. Нечто, на чем стояли сигареты, тронулось, заставляя их выстроиться в тонкую, всего в одну сигарету очередь, и двинуться вперед. Десятки таких очередей тянусь вдоль друг друга и по каждой бежали совершенно одинаковые покорные этому сильному миру сигареты. Каждой сигарете, включая, конечно же, и ее, на фильтре были сделаны несколько дырочек, а в примыкавшем к табаку основании фильтра была нанесена красивыми золотистыми буквами надпись parliament и чуть ниже light.
Далее умная машина собирала по 20 сигарет в группу, плотно сжимала их в строгом порядке, оборачивала в специальную бумагу, серебристую с внешней стороны и белую изнутри, проворно подхватывала и опускала в уже подготовленную пачку.
В один момент мир вокруг стал совершенно темным. Он не остановился, но как будто удалялся, оставляя вниманием сигарету и возвращаясь к прежним своим делам. Она почувствовала, как на пачку сбоку что-то приклеилось, потом что-то стянуло ее и на какое-то время оставило в покое. Спустя минуту или две, точнее понять она пока не могла, неведомая сила подняла пачку и вместе с несколькими другими положила в блок. Через еще какое-то время на блок что-то приклеили, обернули пленкой и упаковали в коробку с такими же безмолвными блоками. Через короткое время стало совсем темно и тихо.
Она чувствовала себя крайне странно. Такой быстрый и уверенный в своих действиях мир вдруг замер. Замер, как будто не зная, что делать дальше или, может быть, просто не желая больше ничего делать. Оставшись в тишине и спокойствии, она ждала, что вот-вот что-то опять начнет происходить. В конце концов, мир уже останавливался на какое-то время и потом снова возвращался к ней. Но терпение ее было пока еще очень неопытным и через совсем короткое время она начала сдаваться своим наивным паническим мыслям. Первая из них была самая ужасная. Может быть это все? - думала она, - может быть, жизнь моя кончилась и теперь это конец? И если так, то что мне тогда делать? Может быть, я что-то пропустила или не заметила и теперь что-то или кто-то ждет, что я наконец догадаюсь о чем идет речь и исправлю свою оплошность.
Насколько это было возможно, она постаралась представить, что или кто сейчас есть вокруг. Картина была не самая радужная: кругом нее огромное количество таких же, как она, но не разговаривающих и даже возможно неспособных мыслить, предметов, которые тихо и без лишних вопросов покоятся в пачках, блоках и коробках. Наверное, где-то недалеко огромная машина, которая по одной только ей ведомым причинам продолжала собирать из табака, бумаги и фильтров новые сигареты, укладывала их в пачки и блоки. Никакой цели в этом действии, по ее мнению, не было и складывалось чувство, что так происходило просто, потому что происходило: без цели и возможно даже без смысла.
Интересно, есть здесь хоть кто-то с кем можно было бы поговорить, ну или хотя бы подумать вместе? И если есть, то где? И хочет ли он или она говорить со мной? Ведь, по сути, у меня только вопросы и знаю я немного… - думала она, - интересно, а кто я? Пусть даже не «зачем я есть?», хотя этот вопрос меня мучает больше всего, ну так хотя бы кто я? Она судорожно перебирала все, что случилось с ней от времени, когда первая мысль пронеслась в сознании, до этого момента: ничего, никакой зацепки, события или хоть маленькой подсказки она не находила. Она – как все – такая же горстка нарезанного табака, обернутого бумагой и с приделанным фильтром. Создана по воле таинственной машины, для того чтобы стоять тут как все и, наверное, ничего не делать вообще или стоять пока машина не решит создать из нее что-то новое или, может быть, не решит отделить табак, бумагу и эту дурацкую штуку сверху и вернуть все как было. И все-таки в эту мысль она не хотела верить. И причина пусть и субъективная, но все же была. Заключалась она в той полной и бесповоротной уверенности, что она другая, не такая как все остальные, не кучка нарезанного и обернутого табака, а наделенное сознанием существо, пусть даже внешне так напоминающее другие обычные сигареты.
Интересно, у меня есть имя? – не переставала спрашивать себя сигарета, - могу ли я выбрать, как меня будут звать? И кто меня будет звать? Пока из тех, с кем я могу поговорить есть только я сама. Что ж это уже неплохо, у большинства и этого нет, - ей стало весело от этой мысли. С конвейера она запомнила только два слова, которые были написаны на ней и на других сигаретах: parliament и light. Ни то, ни другое в качестве имени ей не нравилось. Во-первых, потому что на всех сигаретах стояла такая надпись и, значит, все они звались parliament и light. Во-вторых, это было не ее имя – оно было присвоено ей без всякого ее согласия и воли, это было, по сути, не имя, а название, клеймо, данность. С другой стороны она не знала никаких «правильных» имен или хотя бы те, которые ей нравились. Недолго думая, она решила немного изменить то или другое слово и, перебрав в голове варианты типа: парля, парлай, парлайтмент и ментлайт, она неожиданно натолкнулась на имя, после которого перебор вариант казался бессмысленным – Парламентина.
В этом имени она вдруг почувствовала все свое превосходство над окружающими, свое яркое отличие, силу и проницательность. Осознавая успех своего предприятия по выбору имени, она воспряла духом и была готова на любые подвиги и свершения. Внутри Парламентины вспыхнули новые вопросы и угас страх перед невозможностью ответить на них. Страх уступил успеху, страх оказался в дураках и жалостливо поглядывал на величавую хозяйку из темных углов ее молодого сознания.
Ах, если бы она знала, как еще он завладеет ей здесь, в коробке с другими сигаретами за то долгое время, что она проведет тут со своего рождения.
.2.
Время шло. Она чувствовала, что хотя внешне все оставалось по-прежнему, что-то происходило за границами ее чувств – мир жил, двигался и изменялся, не ставя ее в известность и никак не вовлекая в смысл своих действий. Как она и представляла себе с самого начала, никто из ее окружения, ни сигареты, ни пачки, ни таинственные наклейки не обладали тем, что было у нее – возможностью мыслить и осознавать происходящее. Эта мысль одновременно грела и пугала ее.
По началу, когда чувство успеха от своей первой хоть и маленькой победы, увенчавшейся найденным именем, прошло, она надеялась на, что мир вот-вот снова подкинет ей новые приключения, и она отправится, одна или в компании своих бездушных коллег, на новые захватывающие испытания и переживет еще не одно яркое чувство и открытие. Однако этого не происходило. Не происходило, как она тогда считала, по одной из двух причин – первая, и наиболее страшная для нее, заключалась в том, что все приключения закончились и все, что мир имел целью добиться с ее участием в главной роли, уже случилось. Но в таком случае оставался неотвеченным самый главный из ее вопросов – зачем во всем этом есть ОНА? Именно такая ОНА, которая способна мыслить, переживать, задавать вопросы, чувствовать, наконец?
Конечно, этот неотвеченный вопрос не был аргументом и вообще никто вроде бы не обещал, что мир, создавший ее, должен обязательно ответить на этот вопрос или хотя бы проинформировать ее о своих действиях и планах и четко указать, зачем он создал ее, что от нее ждал и, может быть, еще ждет. Вторая возможная причина того, что ничего не происходило, состояла в ней самой, точнее в ее бездействии. Ей часто казалось, что мир не отвернулся от нее, а немного отошел в сторону и смотрит, что она будет делать. Будет ли она биться и решать его загадки или как и все остальные сигареты будет покоиться в пачке, уже заранее принимая все, что произойдет с ними по чужой воле. Рассуждая сама с собой, она могла убедить себя, что истинная причина того, что ничего не происходило, крылась именно в ее бездействии, но следом за этой мыслью наступала неизбежная следующая – что, собственно, нужно делать? И что подразумевается под этим «делать»? Она хорошо понимала, что внешне она ничем не отличается от других сигарет – такие же свернутые резанные табачные листья, бумага и фильтр, в таких же пачках, блоках и коробках. Это означало то, что она, как и другие сигареты, не могла совершить какое-либо движимое действие.
Единственное отличие, в котором она не сомневалась, был ее разум. Свободный, чистый, полностью ей подконтрольный разум. Но неужели она должна как-то заставить мир обратить на нее внимание путем своих незрелых рассуждений? Но разве можно удивить мир разумом, когда именно он тебя им и наделил? Можно ли додуматься до того, о чем не знает твой создатель наперед? – спрашивала она себя. Как ни крути, выходило, что нет. И лишь одно вселяло в нее надежду – она чувствовала, что ее разум свободен. Свободен в полете мысли настолько, насколько это было возможно, и эта свобода позволяла ей надеяться.
Однако время неумолимо шло, а ответов не прибавлялось. Вопросы же наоборот накапливались и шаг за шагом воскрешали из темных углов ее сознания загнанный в угол страх. Вместе со страхом, который, как ей казалось, борется с ее свободой, появилось сомнение – главный враг ее надежды. Сомнения касались, как ее способности найти смысл, так и вообще существования смысла. Страх и сомнения были неразлучны и шаг за шагом точили ее изнутри, заставляя терзаться, прятаться и бояться саму себя.
Неизвестно чем должна была закончиться битва разума и надежды против страха и сомнения, но в один совершенно непримечательный момент мир небрежно и без вступлений вновь обратился к ней. Вокруг что-то зашевелилось и коробку, в которой она пробыла это неизмеримо долгое мучительное время, подняли и, не особо церемонясь, перенесли в какое-то новое место. По первым ощущениям оно было явно другое – небольшая ритмичная вибрация, новые звуки и запахи. Через короткое время, когда, как она поняла, мир отобрал все интересующие его коробки, жительницы которых готовы для следующего приключения, она вместе с остальными счастливчиками отправилась на большой грузовой машине в свое новое будущее.
.3.
Тряска в машине продолжалась относительно недолго. Дольше, чем процедура ее рождения, но, безусловно, меньше, чем ее пребывание на складе с другими коробками. Других точек отсчета времени она не знала. Парламентина чувствовала, что вокруг происходило что-то интересное, необычное и не механическое, как действия машины-прородительницы. Происходило что-то такое, что вселяло в нее надежду на то, что это делают разумные существа. Она не могла объяснить это сама себе, ей просто казалось, что мир изменился, наполнился чем-то новым и чем-то более важным, чем все, что было до этого. Она радовалась этому. Радовалась, потому что думала, что причина перемен – она сама. Причина перемен, как ей казалось тогда, крылась в том, что она не сдалась, она не отказалась от своего дара мыслить, она ни на секунду не пожалела о нем и не остановилась в своих поисках. Несколько нестройно в таком подходе смотрелись другие сигареты вокруг, которые, по ее убеждению, были вовсе неразумными, но этот факт она списывала на случайность или какое-то непостижимое ей еще провидение мира. В общем и целом она была рада происходящему.
Тем временем мир продолжать выполнять задуманное. Машина выехала с территории завода, повернула за старое полуразрушенное бетонное строение и поехала по небольшой улочке вдоль забитой мусором речушки. Коробки с сигаретами подскакивали вместе с машиной на кочках и выбоинах дороги пока, наконец, впереди не показался длинный опущенный шлагбаум. Пропустив поезд, машина въехала на разгрузочную площадку местной железнодорожной станции. Коробку, в которой была пачка с Парламентиной, вытащили из машины и поставили рядом с другими грузами возле вагона. С интересом и некоторым трепетом Парламентина вновь отмечала про себя то, что вокруг исчезли машинные, механические звуки. Все больше она ощущала, хотя и не понимала до конца, присутствие рядом мыслящих, разумных предметов или существ. Она не понимала, что они или кто, друзья или враги, не понимала, являются ли они частью мира или такие же как она скитальцы в нем. Но даже само чувство, что она не одинока, давало ей силы ждать и надеяться, что все у нее еще впереди.
Коробки погрузили в контейнер, который через какое-то время втиснули в вагон. На какой-то момент мир снова от нее отвлекся, доделывая, по всей видимости, остаток своих дел вокруг поезда. Спустя несколько часов состав тронулся. Оценить время в пути она не могла, но особенно и не старалась. Несмотря на то, что все происходящее нравилось ей хотя бы потому, что оно происходило, в ее сознании постепенно все сильнее крепла мысль, что мир существует не вокруг нее и не для нее, а просто существует. И она в нем не главная отправная точка, а только маленькая и, главное подневольня деталь. Ей казалось, что во всех действиях мира она выполняет лишь функцию предмета, над которым совершается действие. В точности такая же сигарета, как и все до одной вокруг. Все, что делал мир, от нее не зависело, ее никто не спрашивал о том, что она хочет или может, с чем она согласна и что бы хотела изменить. В полете быстро меняющегося сознания, мир казался ей эгоистичным, полным власти решать судьбу предметов, всех, в том числе и мыслящих как она.
Делал это мир без уведомления и принятия воли оных. Она чувствовала свое бессилие, которое, будучи абсолютно полным, выливалось не в активное противодействие, а в обиду и жалость к самой себе. Он с горьким чувством все острее чувствовала, что мир делает то, что считает нужным, а она лишь маленькая часть его большого плана, простая и незаметная.
Внезапно эта мысль подкрепилась осознанием всего опыта ее недолгой жизни: мир создал ее, не спрашивая, чего она хочет и хочет ли вообще; мир дал ей облик, имя, соседей; мир управляет ее перемещениями, встречами, положением в пространстве; мир делает с ней то же, что и с другими сигаретами. И все-таки в этой последовательности действий мира был один изъян – это наделение ее разумом. Она догадывалась, что все остальное, что есть у нее, зачем-то понадобится миру и, наверное, все ее телесное действительно участвует в большом действе под руководством мира. Однако маленький спасительный островок в виде ее разума тонул в волнах банальных фактов того, что она по сути своей такая же как все сигарета и быть ей до конца своих дней сигаретой, пусть и странной, мыслящей, но все равно сигаретой. Ведь на самом деле миру, может быть, все равно, мыслю я вообще или нет, - думала она. Специально ли он наделил меня этой возможностью или просто по ошибке? А может быть, я просто не понимаю, что все сигареты мыслят, просто не чувствую этого? Ведь, в конце концов, то, как я чувствую, дано мне миром, а не придумано мной самой. Или придумано? Насколько все то, что я чувствую, на самом деле есть, а не продукт моих загнанных в угол переживаний?
Она чувствовала, как ком вопросов снова встает в ее воображаемом горле, как тени страха и сомнения снова кружатся недалеко, собираются с силами и точат позиции разума и надежды, отвоевывая участки скомканного сознания.
.4.
Поезд в очередной раз заметно сбавил ход. Так было уже несколько раз – поезд останавливался, приходили какие-то люди, иногда они просто проходили мимо, иногда заглядывали в ее вагон. Но на этот раз она понимала, что поезд прибыл в то место, где мир снова уготовил ей какие-то приключения. Колеса мирно стучали по рельсам, отсчитывая последние стыки, прежде чем покорно встать на холодной стали рельса. Морозный воздух томно перемещающийся по задворкам небольшого сибирского города неласково встречал прибывший состав.
За время длительного путешествия Парламентина уже устала думать и просто наблюдала за действиями мира, который, как казалось теперь, ничего от нее не ждет, а просто несет по течению в одному ему известном направлении. Она не противилась.
Ее вагон отцепили и оттащили на разгрузочную площадку. Плотные двери контейнера открылись и она почувствовала как одну за другой из вагона начали выносить коробки. И снова она чувствовала, что вокруг находятся те, кто значительно отличается от сигаретной машины, грузовика, поезда. Она чувствовала некую невидимую и, казалось бы, совершенно бессмысленную связь с этими неизвестными разумными существами, которые ходили вокруг вагона, вынимали и грузили коробки, появлялись и исчезали, выполняя набор странных, на вид не связанных между собой действий. Спустя еще немного времени она снова оказалась в машине. Из глубины своей коробки она почти ничего не слышала, она не могла представить себе тех, кто ее окружает, но тем не менее, она понимала, что они рядом и это ее завораживало.
Машина выехала на большую заснеженную улицу, проехала пару километров почти по прямой и свернула в закуток, где мирно стоял небольшой табачный ларек. Водитель открыл дверцу, надел перчатки и выпрыгнул из машины. Задняя дверца микроавтобуса отворилась, и из нее на улицу выпрыгнул еще один работяга, закутанный до самого верха в толстую пуховую куртку.
Он ловким движением вытащил из кармана нож для бумаги и вскрыл две верхние коробки.
- По четыре блока «парламента лайт» и «обычного», «мальборо красного» блок и «легкого» два, «винстона легкого» два блока и «кэмэла» парочку, «вога», «веста», «кента» и LM – по два блока, - зачитал список человек, вышедший из ларька.
- Все? – удивленно спросил тот, который вылез вторым.
- Да, остального в прошлый раз навезли.
Умело орудуя ножом, человек вскрыл еще несколько коробок и извлек из них требуемые блоки. Блок с Парламентиной остался в машине.
Теперь она явственно чувствовала их. Вот какие они – большие, двигающиеся по непонятным законам, издающие звуки и быстро принимающие решения о том, что и как будет с каждой коробкой, с каждым блоком, возможно, с каждой сигаретой. Она явственно слышала слово «Парламент». Ей нравилось это. Это означала, что она, по крайней мере, как сигарета нужна зачем-то вот этим странным объектам, которые столько ждали и столько делали, чтобы сейчас она была здесь.
Машина снова завелась и тронулась. Ей не было страшно, что ее не выбрали для этого места, она понимала, что все происходящее действительно имеет пусть непонятный, но все-таки смысл – первые блоки должны были попасть в первую точку, она – в следующую или в следующую после следующей, это было не так важно. Она понимала, что нужно просто ждать, и она ждала. Ждала, переживая, но в этих переживаниях надежда была больше сомнений.
Машина с развозчиками сигарет обогнула уже пять точек, прежде чем коробка, в которой была Парламентина, оказалась в руках человека с ножом. В шестой раз машина остановилась у серого и неприметного ларька где-то в переулках. Из всего ассортимента продукции в ларьке запросили несколько блоков дешевых сигарет и только один блок легкого «Парламента». С замиранием всех своих чувств Парламентина наблюдала, как коробка, в которой она была, вскрылась, потом красная от холода рука судорожно схватила ее блок и передала в другие, такие же холодные руки. Она не успела разобрать, о чем толком говорили развозчики с продавцом, но это было не так уж и важно. Она чувствовала, как мир завершил какой-то важный этап в ее жизни. Этот этап был полон наивности, переживаний о ненужности и вот теперь он заканчивался. Заканчивался этой простой передачей ее блока из одних рук в другие. Здесь, в этом своем новом месте, у нее должен был начаться новый этап жизни, который, как она надеялась, приоткроет ей завесу таинственности и приблизит ее к истинному своему смыслу, столь далекому от нее сейчас.
Парламентина почувствовала, как ее и несколько других блоков занесли в теплое, явно небольшое пространство. Она насчитала еще шесть блоков, занесенных вместе с ней – два блока «Явы», блок красного LM, блок «Винстона легкого», блок Muratti и LD. Вокруг чувствовалось наличие большого количества сигарет – одни были в блоках, наполовину пустых, наполовину забитых разными пачками. Большинство блоков лежало внизу на полках или даже на полу. Выше стояли только пачки – все разные, стоящие близко-близко друг к другу, лицевой стороной наружу. Большинство из них явно стояли здесь давно. Она постаралась мельком осмотреть каждую из них, но ничего интересного не обнаружила. Через какое-то время она наткнулась на до боли знакомое слово «Парламент». Перед стеклом стояли три пачки – «обычный», «экстра лайт» и «лайт». «Лайт» был точь-в-точь как она. Вид этой пачки поразил ее. Она была пожелтевшая, грязная и выглядела донельзя одинокой и запущенной в этом полном разных сигарет месте. Парламентине было жалко ее – слишком большое сходство было у нее с этой пачкой, и слишком грустной была история этой пачки здесь.
От рассматривания несчастной пачки ее отвлекли. Блок, в котором она была, небрежно открыли и выложили пачки на полку в самом низу ларька. Она почувствовала прикосновение уже согревшейся руки и поняла, что все это время в ларьке она была не одна. Она чувствовала, что возле нее есть что-то, точнее кто-то сильный и большой, принадлежащий к виду таких же разумных как она, но намного более могущественных существ. Этот кто-то неторопливо и молча вытащил ее и другие сигареты из блоков и занялся расстановкой и укладкой пачек по своим местам. Она не знала как, но она вдруг поняла, что в ларьке вместе с ней находится не просто еще что-то мыслящее, а еще одна «она». Чувствовалась хоть и не выраженная, но, тем не менее, неподдельная женственность во всем, что делала здесь хозяйка ларька.
Ей было сорок пять – пятьдесят лет, из которых в этом ларьке она провела последние два года и уже машинально управлялась со всеми находящимися в нем пачками, блоками и сигаретами. Парламентине казалось, что роль этой женщины в ее судьбе будет весьма значительна и теперь уже больше касается ее самой, а не только кучи коробок, среди которых находился волею судеб ее блок и пачка.
Женщина закончила извлекать сигареты и, не обратив на Парламентину ни толики внимания, достала из кармана открытый пакет семечек и принялась их щелкать. Парламентина пыталась напрячь все свои чувства, чтобы глубже вникнуть, понять свою новую хозяйку. Она чувствовала ее запах – странный и неприятный аромат чего-то сгоревшего, а также запах семечек, пота и духоты. Парламентина пыталась представить ее себе – продавщица была полной женщиной, мало следящей за своей внешностью, с некрасивым лицом и жидкими темными волосами, собранными в пучок и затянутыми на затылке резиночкой. На теле ее была поношенная футболка, какая-то не то куртка, не то фуфайка, две пары штанов и валенки. Между коленями был зажат пакетик «от бабы Нюры» и банка под шелуху.
Женщина продолжала методично уничтожать семечки. Одной рукой она со скоростью швейной машинки доставала из пакетика два-три семени, клала их на долю секунды в рот и тут же извлекала из него и бросала в банку оставшуюся шелуху. Во второй руке у нее была развернутая, заляпанная грязными пальцами карманная книга. Продавщица без каких-либо эмоций перелистывала страницы и щелкала семечки. Ничего большего в ларьке не происходило.
Парламентина какое-то время еще выжидательно за ней наблюдала, надеясь, что поглощение семечек есть лишь кратковременное явление и оно вот-вот закончится и что-то произойдет еще, но все оставалось по-прежнему. Наконец она устала выжидать, и накопившиеся эмоции начали постепенно перерастать в мысли и вопросы.
Больше всего ее беспокоило то, что ее главная надежда – выяснить хоть что-то из того, зачем она существует и что с ней происходит, по всей видимости, снова потерпела крах и мир снова сделал то, что никак не приводило ее к пониманию смысла. Она чувствовала, что, несмотря на всю обильность случившихся событий, она снова не приблизилась ни на йоту к этой своей главной цели. Она судорожно перебирала все, что с ней было от самого рождения: машину с тысячами сигарет, покой в коробке на складе, переезд до поезда и на поезде, путешествие по заснеженному городу и вот, наконец, она здесь, на полке возле странной женщины, которая ничего не делает кроме поглощения семечек.
И все-таки одна небольшая деталь была в ее истории, которая указывала на пусть и не самый радужный, но все равно возможный смысл – это была пожелтевшая, старая пачка «легкого Парламента», которая пылилась на верхней полке у самого стекла.
Все в мире стареет и приходит в негодность, наверное, то же самое должно рано или поздно случится и со мной, - рассуждала она, - а если так, то почему бы мне не стать вот такой же сигаретой в старой, некрасивой пачке у стекла в этом сером ларьке? В конце концов, не я выбираю смысл для себя, а мир мне его как бы назначает, дает свыше и внимательно следит за тем, чтобы этот смысл был исполнен. Ведь если бы каждый сам выбирал себе для чего ему существовать, то ничего этого не было бы вокруг – машина бы не производила сигареты, никто бы их никуда не развозил и уж тем более никто бы не сидел тут в ларьке просто так.
С другой стороны, - продолжала она рассуждать сама с собой, - это все справедливо только для меня или, скажем, для других предметов, не могущих двигаться и, следовательно, активно принимать участие в действиях. А вот эта женщина, например, явно может перемещаться, двигаться и управлять такими как я и, насколько мне сейчас кажется, делает она это осмысленно и целенаправленно. Что же тогда получается? – спрашивала она себя, - эта женщина зная, что мир когда-нибудь состарит и погубит ее, проводит тут драгоценное время по доброй своей воле? Получается, что либо она чего-то не понимает, хотя все, что нужно понимать заключается в том, что жизнь ее на земле не вечна, либо она сидит здесь, потому что смысл ее существования задан ей из вне и, несмотря на всю свою видимую свободу, она не силах его изменить. Ни то, ни другое не казалось Парламентине правдоподобным. Не понимать, что мир дает лишь ограниченный кусочек времени на постижение смысла, было не только странным, но и даже невозможным. А в заданность смысла хотя бы для этой, вольной в выборе того, что делать и как делать женщины, она не верила. Выходило так, что, несмотря на всю нескладность происходящего, эта женщина проводила тут свое время добровольно, но без особой на то причины. Этот вывод из собственных рассуждений казался ей абсурдным, но никаких других выводов из увиденного сделать она не могла.
В окошко ларька постучали. Продавщица, выйдя из оцепенения, привстала, дотянулась до небольшого окошка и приоткрыла его. Грубый мужской голос коротко и недружелюбно произнес: «пачку «парламента легкого» и зажигалку». Продавщица приняла от покупателя сторублевку, вытащила из пластиковой подставки черный Cricket и потянулась на нижнюю полку за сигаретами. Парламентина на секунду замерла и вдруг почувствовала как ее пачку схватили и вместе со сдачей и зажигалкой передали через окошко новому владельцу. В момент передачи она почувствовала жалость к этой некрасивой и, в общем-то, уже немолодой женщине. Ей было жалко и ее, и себя за то, что Парламентина не только ничего так и не смогла для нее придумать, но и не успела ничего понять из увиденного. Кто знает, - думала она, - может быть, эта женщина тоже, как и я, чего-то ждет от мира – поворота сюжета, подсказки или помощи, и потому пока, лишь пока ничего не делает сама. А может быть, она уже знает, что и когда произойдет и потому живет очень спокойно, не огорчаясь и не радуясь происходящему, а только наблюдая за ним.
.5.
Дмитрий Сергеев, видный мужчина сорока лета, недавно «круто поднявшийся», как говорили окружающие его люди, остановил свой BMW возле неприметного ларька и вышел купить сигарет.
Стояла холодная, по-настоящему зимняя ночь, никого поблизости не было, и только тусклый фонарь освещал небольшое место на неубранной от снега улице. Через дорогу красовалась неоновая надпись «абак», наверное буква «Т» тоже должна была светится зеленоватым светом, но на ее месте был только остаток светящейся трубки, выдранной с корнем, скорее всего, местной «интеллигенцией». Свет фонаря, ларек, и дорога, на которой не было ни души, были в такой комбинации чем-то очень родным друг другу, в этом месте, здесь и сейчас они составляли законченное произведение своеобразного, но талантливого творца. В их сочетании не было ничего лишнего, ничего выбивающегося и странного, оно было гармонично и целостно.
Дмитрий это чувствовал. И это чувство на подсознательном уровне говорило ему, что он, в дорогом пальто и туфлях ручной работы из тонкой искусно выделанной кожи, не сочетается с этим местом и нарушает стройность его картины. Не сочетался с этим местом и красивый белый BMW, тихо рычащий и светящий своими ксеноновыми фарами вдоль дороги, перебивая и многократно превосходя свет от старых ламповых фонарей.
Свет в ларьке вселял надежду на то, что там кто-то есть. Дмитрий перешел через дорогу и подошел к ларьку, стараясь делать все быстро и как можно менее заметно. Внутри действительно бодрствовала некрасивая и не очень опрятная продавщица. Дмитрий нагнулся к окошку и попросил пачку «легкого парламента». На мгновение их взгляды встретились и он, как бы не желая иметь здесь хоть с одним живым существом контакт, тут же отпрянул от окошка, выпрямился и стал ждать пока ему подадут сигареты, зажигалку и сдачу. Забрав все, что хотел, он пробурчал в никуда «спасибо» и, получив ответ в виде захлопнувшегося окна, направился обратно к своей машине.
Дмитрий сел в машину, смял пустую пачку «парламента» и бросил ее себе под ноги, неторопливо снял пленку с новой пачки, но как бы раздумав курить тут, отложил пачку и выдавив педаль газа до пола рванул машину прочь от этого места.
Ехать было не долго. По безлюдному, промерзшему до основания городу неслась на большей, чем следовало скорости стильная и красивая машина Дмитрия. Он уверенно держал руль одной рукой, а второй уже шарил по пассажирскому сидению в целях нащупать заветную пачку. И всякий раз, когда он уже практически брался за нее, ему приходилось снова бросать ее, чтобы удержать руль, объезжая выбоины или снежные кучи на дороге. Через пятнадцать минут Дмитрий уже вплотную приблизился к месту назначения – своему закрытому на все замки офису, который давно пора было поменять на что-то более престижное и соответствующее его текущему статусу. Он припарковал BMW прямо напротив входа, вытащил из бардачка ключи и кошелек, захватил пачку и вышел. Быстро поднявшись по крыльцу, он остановился перед входной дверью, с недовольством осмотрел разбитый камнем плафон над ней и вытащил ключи. Замерзший замок не поддавался и Дмитрий недовольно тыкал в него всеми подходящими на вид ключами. Ноги его уже окончательно замерзли, когда наконец вредный замок поддался и он смог войти. Поднявшись на второй этаж, он уже без особого труда открыл дверь своего офиса, тихонько затворил ее и прошелся к единственному здесь кабинету с табличкой «Генеральный директор».
Дмитрий закрыл за собой дверь, включил свет, схватил со стола громоздкую пепельницу из синего богемского стекла и бухнулся всем телом в просторное кожаное кресло. Достав из кармана пачку, он открыл ее, вынул золотинку, смял ее до миниатюрного комочка и оценивающим взглядом стал выбирать себе первую сигаретку.
Все это время, от момента покидания ларька до настоящего времени, Парламентина наблюдала за Дмитрием и пыталась сравнить его с продавщицей. Она явственно чувствовала их непохожесть. Тот, кто сейчас был над ней хозяином, был явно человеком другого сорта – он был сильнее, целеустремленней, возможно более везучий и наверняка более умный и зрелый, чем продавщица. В этом у нее не было никаких сомнений. Она чувствовала в нем то, что есть, скорей всего не у каждого человека – в нем была природная сила и воля добиваться желаемого. Но, тем не менее, она не очень хорошо представляла себе пока цель, на которую этот человек направляет свою волю и свои силы.
И, наверное поэтому, среди всей этой внешней успешности, доказывающей окружающим, что он на самом деле умный и сильный, она видела и его большое сходство с той самой продавщицей, которая ничего не имела кроме семечек и затасканной книжки. В итоге, у Парламентины настойчиво складывалось ощущение, что эти люди, скорее похожи, чем различны. И похожесть эта проявляется в чем-то, что никак не связано с наличием и качеством машины, одежды и кожаного кресла в собственном кабинете.
Парламентина невольно ставила этих двух людей на один уровень, основной сутью которого является отношение к смыслу. Она чувствовала, что во всем, что есть у этого человека и у продавщицы, одни корни. Он сидит в кожаном кресле и любовно вертит в руках одну из сигарет из пачки, а женщина сидит на маленьком неудобном стуле и щелкает семечки. В целом, не велика разница. И он, и она полностью посвящены чему-то, что никак не может привести их к смыслу, посвящены, несмотря на то, что в глубине души понимают это сейчас, потому что понимали или хотя бы думали об этом, когда были моложе и точно подумают и поймут, когда будут сильно старше.
Тем временем Дмитрий, устав крутить столь желанную уже сигарету в руках, достал купленную зажигалку, пододвинул пепельницу и, уверенно чиркнув, извлек из послушного крикета небольшое, ровное пламя. Вставя сигарету в зубы, он поднес руку с зажигалкой к ее кончику и привычно потянул в себя воздух. Конец сигареты обагрился ярким светом, первые табачные нити начали заниматься и мгновенно сгорали, оставляя после себя вкусный, почти уникальный черносливовый запах «парламента». Дмитрий затянулся и, чуть помедлив, выпустил клубы синевато-желтого дыма в воздух, рука послушно отняла сигарету от губ, оставляя ее спокойно тлеть до тех пор, пока хозяин вновь не решит восполнить потребность в ее дыме.
Парламентина, постоянно следившая за Дмитрием, видела суть происходящего с самого начала и до конца. Она незримым своим чутьем осознавала то, что делал сейчас этот человек. И она понимала, что он делал это специально, не ради нее и не потому, что она была именно в этой пачке, а потому что вся пачка и она, в том числе, нужны вот этому человеку именно для этого губительного и страшного действия.
С каким-то тайным разочарованием, отсутствием одновременно надежды и сомнений, она наблюдала, как Дмитрий затяжкой за затяжкой вкушал такую же, как она дымящуюся палочку. Она чувствовала, как горит табак, как пахнет сожженная бумага, как нагревается и мякнет фильтр, как рука Дмитрия все быстрее, все с меньшим интересом подносит сигарету ко рту и как он, Дмитрий, перестает получать удовольствие и теперь только доделывает начатое. От сигареты оставался уже только фильтр и около сантиметра табака, когда вдруг Дмитрий сделал не одну, а две или даже три короткие затяжки и с силой, и даже с какой-то странной ненавистью принялся бить горящим концом сигареты в синее стекло пепельницы. Она видела, как некогда цельная и даже красивая палочка превращалась теперь в объект надругания, как рука Дмитрия методично вдалбливает остатки угольков в пепельницу, как бы желая уничтожить, стереть следы своего преступления.
Когда дело было кончено, Дмитрий устало отодвинулся от стола, потянулся и зафиксировал кресло в максимально горизонтальном положении, снял ботинки и, положив ноги на стол, задремал. Ему было хорошо.
Парламентина в полной тишиной комнате, наполненной не уходящим запахом выкуренной сигареты, не имея более сил находиться в оцепенении, с грустью думала о том, как все может быть просто. Как легко и спокойно мир задолго до ее рождения предопределил то, для чего она, и такие как она, существуют. Какими далекими теперь казались ей мысли о том, что мир ждет от нее свершений, что он жаждет увидеть, как она воспользуется данным ей свободным разумом для того, чтобы что-то постичь. Как странно теперь было вспоминать ей о времени, когда она боялась, что мир забыл про нее, что отвернулся и более никогда не обратится к ней.
.6.
Наверное, можно сказать, что Парламентине повезло – Дмитрий уже давно находился в состоянии «бросания курить» и потому курил мало, ценя каждую сигарету и каждые первые затяжки. Вместе с этим она явственно чувствовала, как он изменяется сам в себе, лишь сигарета догорает в его руке до середины. Она видела как плохо ему, когда сигарета уже выкурена и он стремится растоптать то, что еще пять минут назад было для него желанным и вожделенным.
Парламентина была уверена, что с каждой новой выкуренной сигаретой ее пребывание в этом мире приближается к неминуемому концу. Но теперь, наверное, потому что неопределенность спала с ее плеч, ей было проще принимать этот факт. Она чувствовала, что стала более зрелой и более умиротворенной. Ей все также хотелось знать, почему она не такая как другие, почему мир придумал сделать все так, а не иначе и многие другие вопросы. Но в отличие от первого времени она потеряла тот пламенный заряд неугасимой энергии, который зародился при ее рождении. Парламентина осознавала это не без грусти, потому что причины угасания ее энергии были не столько ответы, сколько понимание невозможности получить их.
Был, пожалуй, лишь один более или менее понятный факт в ее жизни – это то, зачем мир создал ее. Но и в нем было много пробелов и невыясненных моментов, главным из которых был наделение ее разумом. Факт того, как легко и просто мир определил, буквально задал для нее смысл, никак не вязался с тем, что он просто так наделил ее разумом. Она могла бы принять, что мир зачем-то вдруг мог не доложить табака в определенную сигарету или незначительно криво написать ее название, но здесь было что-то другое и это так и оставалось в тени непонятых ей вещей.
Невольно, не желая того осознанно, она смотрела на людей и рассуждала об их смысле. Может быть, все-таки, - думала она, - они не слишком отличаются от меня, может быть, их смысл такой же предопределенный как мой и они, так же как и я, со всей свободой своих движений не обладают ей в достаточной степени, чтобы изменить его?.. Мир с самого начала знал, зачем я существую, он не скрывал, не изменял этого, он просто сотворил меня для некоторой цели, которую в свое время я узнала и с которой я могу соглашаться или не соглашаться, но никак не могу поменять. В этом главная сила и устой мира, устрой целого миропорядка, в котором все идет по заранее начертанным стезям. И если я не могу двигаться вовсе, а люди могут, то это еще не значит, что они свободнее, чем я. В их движении, в движениях тех, кто меня перевозил, движениях продавщицы в ларьке, в движениях моего теперешнего и надо думать последнего хозяина, конечно же, есть свобода, но может ли эта свобода быть настолько сильной, настолько свободной, чтобы поменять предначертанное? Ведь если бы я могла крутиться внутри пачки, разве это изменило бы как-нибудь то, зачем я существую?
Конечно, она понимала, что она – сигарета – не может считать, что раз мир определил ее смысл заранее и твердо следит за тем, чтобы он исполнился, то мир точно также поступает и с людьми. По сути дела, единственным даже не доказательством, а просто логическим суждением было наличие одинакового, как она считала разума у нее и людей. Одинаковый или, по крайней мере, похожий разум как бы давал ей право ставить себя на один уровень с человеком, давал ей возможность рассуждать о себе и о людях как едином целом, которое существует в одном и том же мире, играющим с ними.
И лишь к концу своей жизни, когда в пачке оставалось всего две сигареты: она и, чуть подломленная неаккуратно запиханной в пачку зажигалкой, вторая сигарета, которая обязательно будет выкурена последней, она поняла, что ее представление о мире и людях ошибочно. Она разом ощутила, что большой и сильный мир должен нуждаться в смысле не меньше, чем нуждалась она и, наверное, нуждаются люди. Она почувствовала, как мир, будучи в тысячу раз свободнее всех людей и в неисчислимое количество раз свободнее, чем она, живет, двигается и изменяется с одной целью – нащупать, определить, найти потаенный смысл для себя самого. И в движениях этого мира могут появляться и появляются Дмитрий на BMW, несчастная продавщица в ларьке и вот она. Парламентина осознала, как мириады жизней, судеб и смыслов, каждый из которых и есть движение мира, сплетаются в единое осознанное действие, направленное на поиск самого большого и важного смысла. И каждое из этих движений, кажущееся непостижимым и странным, становится простым и понятным, если посмотреть на него, принимая, что оно есть маленькая часть общего желания приблизиться к единой необъятной истине.
И когда, как в первый раз, Дмитрий сидел один в теплом и крайне тихом кабинете, она почувствовала, что пачка извлекается из кармана, внутри нее все замерло. Она быстро перебирала последние свои мысли, боясь найти в них хоть одну оплошность, боясь, что вот сейчас она поймет, что ее сложившаяся картина неправильна. Парламентина почувствовала, как пальцы Дмитрия аккуратно вынули ее из пачки, ставшей привычной за эти несколько месяцев со дня ее изготовления, покрутили, шурша табаком, и вставили в рот. Чуть липкая слюна коснулась ее фильтра, она замерла и приготовилась. Где-то невдалеке чиркнула знакомая зажигалка. Было слышно, как еле заметно шумит послушное пламя. Огонь стал намного ближе и через мгновение его горячие языки уже обволакивали ее конец. Дмитрий втянул в себя воздух и занявшиеся от зажигалки табачные нити засияли, отдавая дым и превращаясь в серый, мертвый пепел.
Она не чувствовала боли, она лишь с жадностью пользовалась тем великим даром мира – данным ей разумом – чтобы еще разок, еще хоть на миг взлететь им в надежде, что и ее мысли принесли ему даже если не пользу, то по, крайней мере, улыбку и радость за то, как она – его маленькое и неприметное движение – высоко парила в своих сигаретных раздумьях.