Бомба

Виктор Горобец
У Павла Семёновича день начинался с дивана. Как любой театр начинается с вешалки, каждое утро у Павла Семёновича начиналось с дивана, а точнее – с падения. Диван, как супружеское ложе, исчерпал себя лет пять тому, отчего супруга Павла Семёновича – дама костистая и желчная – испытывала неудобства, мучилась кошмарами и неизменно отправляла мужа на пол. Случалось это часов в шесть и настолько регулярно, что уже года три он перестал заводить будильник. Подхватившись с пола, Павел Семёнович, игнорируя зарядку, спешно умывался, грел завтрак, быстро поглощал его и, пока готовилось вкусненькое для Серафимы, успевал выбриться и облачиться...
Серафима Игоревна жила с Павлом Семёновичем вторым браком, имела нешуточный разряд по самбо и на мир смотрела со скукой. Назвать ее лидером семьи, – означало покривить душой: в квартире тридцать два дома пять по улице Энтузиастов культивировалась диктатура. Детей они не нажили, человеком Павел Семёнович слыл прилежным и замкнутым, оттого о семейной его драме в районном городе, – бывшем Пропойске, ныне Славгороде, – не догадывались. Всех родственников на семью остался дед – отец Серафимы, живший в собственном доме на окраине, однако и он не слишком разбавлял их жизнь. Причина отшельничества старика объяснялась охотой до продукции местного ликёроводочного завода. Когда же родственники таки собирались, следовало непременное, нелюбимое супругой застолье, и болезненной темой, в случае излишеств, служили фронтовые воспоминания:
– Спирту котелок – раз... самолет – игрушечка... баррикады немецкие – в щепки... танки – кастрюли... «мессершмитты» – охапками... Та-да-да-да-да! Листья жёлтые над городом кружа-атся!..
От этих слов дочь обижалась и старалась удалить папу из-за стола, – спать…
Супруга уходила на службу часом позже, возвращалась часом раньше, вела строгий учёт хозяйственной деятельности, и каждые выходные посвящала активному отдыху на природе, создавая для уступчивого Павла Семёновича, как для мужчины его лет, условия спартанские.
В трест «Славгороджилстрой», где трудился инженером по технике безопасности, Павел Семёнович попадал с неизменным двухминутным опозданием, успев до того десять раз извиниться в общественном транспорте. И так год за годом. Будни – в работе, выходные – сплошь дни здоровья. Даже вечера слились в лиловую киноленту, неизменно склеиваемую и восстанавливаемую...
Этим утром привычный бутерброд преподнес Павлу Семёновичу сюрприз, упав маслом вверх. Сюрприз вышел неприятным, ибо бутерброд был сложным и, поймав на лету кружок «Любительской», кулинар пошатнулся и совершенно не вовремя наступил на собственный завтрак. Неловкость стоила новых носков, ворчания супруги на его шипение и потерянного времени.
 «Двойка» шла переполненной, и Павлу Семёновичу стоило трудов втиснуться в салон и добраться на службу. Вопросами, почему единственный городской маршрут курсировал под такой маркой и что за планы у исполнительной власти относительно «единицы», – он не задавался, привычно принимая все, как есть.
Улицы мыл дождь, и родись инженер поэтом, настроение его приняло бы лирическое русло. Но человеком Павел Семёнович состоялся приземлённым, непогода вызывала в нём меланхолию и мысли о грязи.
От конечной остановки «Межколхозтехника» до треста не больше трех минут ходу. В мятом плаще с оторванной пуговицей, чудом не оставшейся в автобусе, а сжимаемой в руке с портфелем, и зонтиком в другой, Павел Семёнович преодолел путь за полторы. Во дворе конторы стоял компрессор, расхаживали дорожники, вхолостую шумела двигателем начальственная «Волга», у двери под навесом в пиджаке нараспашку стоял и курил Ильин.
– Опаздываете, Павел Семёнович, – упрекнул начальник.
– Да. Знаю. Извините, – стушевался инженер, вместо привычного румянца краснея густо и мучительно.
«Павлом Семёновичем» на работе его называл разве что Ильин и, как подозревал сам обладатель имени отчества, – в силу своего положения руководителя. Несмотря на его сорок пять и близорукость, для конторских он оставался Пашей, а рабочие – штукатуры, плотники и каменщики, и вовсе его не замечали, считая верхушку треста обузой. Только хохотливый прораб Иваныч был с ним накоротке и, проверяя прочность поясницы инженера, приветствовал данным студентами прозвищем «Секамыч».
– Стыдно, Павел Семёнович. Жду вас пять минут! – по утрам Ильин был полон производственной информации, но, как Павел Семёнович всегда опаздывал, – вечно спешил, и потому инженеру доставалась сухая конкретика, касающаяся его непосредственно. – Сегодня меня уже не будет, а завтра, как освободитесь, подойдите, – будем принимать решение по общежитию.
– Хорошо, – брюки руководителя не избежали грязевых отметин, и это обстоятельство немного подняло настроение Павлу Семёновичу.
«Волга» у подъезда взревела.
– Я готов, – отозвался с переднего сидения Игорёк.
Ильин кивнул шоферу, бросил окурок в урну и застегнулся.
– И вот ещё что... – нахмурился, открыв дверцу автомобиля.
– Сеня, давай! – проорали рядом. Компрессор затарахтел, и услышать дальнейшие инструкции Ильина, Павел Семёнович не смог, сколько не силился.
Монотонный дождь, недавняя давка и неприятная беседа в начале рабочего дня хорошего не сулили. Проверено опытом. Перехватив портфель под мышку, Павел Семёнович вздохнул и, зажав в руке пуговицу, не оглядываясь на стронувшуюся «Волгу» вошёл в контору. Мимо общего гардероба, вазона с карликовым деревом, мимо «здрасьте» из открытых кабинетов и тёти Раи с тряпкой, прошел длинным коридором и поднялся на второй этаж.
Казённая дверь с желтой ручкой скрывала уют двадцати квадратных метров, вотчину инженера по технике безопасности. Повесив плащ на вешалку, Павел Семёнович определил портфель на стол, и занялся поиском ниток. Вторник день более чем будний, материалы к завтрашнему плановому инструктажу монтажников подготовлены со вчера, и до обеда оставалось бездельничать.
Вскоре пуговица обрела законное место, цветы напились из графина, суточная пыль с подоконника исчезла, «Неделя» сдала последние позиции в области кроссвордов и пришла скука. Павел Семёнович не увлекался рисованием, проявлял равнодушие к пасьянсу, а телевизор ему не полагался. К радиопередачам время выработало устойчивое отвращение, так что оставалось занимать себя философскими размышлениями либо слоняться этажами, надоедая сотрудникам. Пришла идея позвонить однокласснику по сельской школе, которого случайно встретил в парке прошлой пятницей. Павел Семёнович снял трубку, прочистил горло и набрал номер. Горло отказало всё равно, старый товарищ Боря вяло вернул привет и, объясняя кому-то на том конце провода: чей звонок, – сослался на занятость. Павел Семёнович чутко услышал сквозь плохо прикрытую трубку: «пентюх», невнятные голоса и женский смех. Беседовать расхотелось. Инженер подпер щеку: дождь за окном угомонился, небо просветлело, и хотел было Павел Семёнович посетить бухгалтерию, справиться: не надо ли чего им в магазине, когда ручка опустилась. В дверях стала Зина, недавняя выпускница средней школы, взятая секретаршей.
– Приглашение, – тихо отозвалась.
– Ага, – вскочил Павел Семёнович и выбежал навстречу девушке, приняв белый прямоугольник с красным текстом. – Гм. Спасибо.
– Пожалуйста, – кивнула секретарша и застучала каблучками прочь.
Павел Семёнович тише повторил «гм», закрыл дверь, прошёл обратно. Приглашение казённым типографским шрифтом уведомляло о предстоящей завтра профсоюзной конференции.
– В двенадцать ноль ноль, – вслух закончил Павел Семёнович.
Среди шаблонных строк, набранных красным цветом, глаза цепляли только вписанные ручкой фамилию с инициалами и невежливое «С ув!», заканчивающееся неразборчивой подписью красной же пастой.
– «С ув!» – бормотал Павел Семёнович, раздраженно убирая приглашение в папку «разное». – «С ув!»
Настроение упало ещё на балл, идти в бухгалтерию расхотелось, возникло желание вздремнуть. Павел Семенович подпёр ладонью подбородок. Часто ему являлся заветный сон: ковбой на рыжем коне в родном колхозе – он сам, и Люда – девушка из сельпо. И так явственно предстали сейчас луг у фермы, стога на нём, туман, что инженер зажмурился. «Недурно бы, – потекли мысли, – вычислить фазы долгого и короткого сна. Чтобы раз, – и выспался за пять минут на целый день...»
Размышления о фазах прервал звонок.
– Пётр Валентинович! – завибрировала мембрана. – Это что, позвольте узнать, происходит, Пётр Валентинович? Сами вчера обещали... – в трубке зашумело, забулькало. – Я-то вас понимаю... – прорвалось следом, но вскоре переливчатое бульканье отдалилось, усохло и стало совсем грустно.
В гору – к обеду – стрелка настенных часов взбиралась неохотно, отчего хотелось зевать. Чтобы не скиснуть окончательно, Павел Семёнович вскочил, нарочито бодрым шагом прошёлся кабинетом, щёлкнул выключателем и отметил необходимость в увеличении количества люменов. «Таких вот, ламп дневного света, как у главного...» Сев обратно за стол, он достал пластиковый футляр, снял и уложил в него очки, затем снова встал и решительно покинул кабинет.
Когда Павел Семёнович впервые появился на службе в очках, многие этому значения не придали. «Многие» – из мужской части треста, ибо женская половина перемену отметила. Весь день под разными предлогами сотрудницы забегали к нему в кабинет: «глянуть на Пашу в очках», – и шептались в коридоре. Очки в солидной оправе, кажется, непременная деталь солидного инженера, ему не шли и в перерыв вся бухгалтерия, куда традиционно хаживал обедать Павел Семёнович, буквально лопалась от смеха, удерживаемая вежливостью. Озорной блеск женских глаз, проглоченные окончания, косые взгляды и долгие улыбки на несвежий юмор заронили подозрения и, наконец, открыли глаза. Павел Семенович надулся и два дня не посещал привычный круг. В его кабинете появился кипятильник, из дому удалось вынести сахарного песку, и какое-то время он намеревался чаёвничать в одиночестве, а то и завести моду приглашать к себе. Но кипятильник вскоре сгорел, обиды растворились, и всё вернулось на круги своя. С тех пор в плохое настроение инженер всегда оставлял очки в кабинете.
В бухгалтерии накрывали стол, были и гости. Кривенцов, мятый после «вчерашнего», – единственный из мужчин в компании трёх женщин – находился здесь видимо давно, пил домашний ликёр и владел вниманием аудитории. Бывший геолог дюжину лет провел в экспедициях, жгуче не любил с тех пор дикую природу и каждый отпуск с великим удовольствием проводил у телевизора. Однако компаний не чурался, знал преогромное множество баек и славился привычкой эпатировать слабый пол романтической выдумкой. Дальность странствий, уровень опасности и степень достоверности его рассказов, прямо зависели от объёмов возлияния. Чего стоила только его беспримерная история о подвиге старых воров в законе, по велению отца народов откусивших золотые пряжки на туфлях японского посла. А случалось и ракетой быть, на стартовой площадке…
– Присаживайтесь, Паша, – пригласила Агнесса. – Сегодня мы угощаем.
– Моя очередь, – отозвалась от плитки Инга Михайловна.
– Садись, – двинул стул Кривенцов, и продолжил повествование.
– «Кроки» – всегда множественное число, в единственном не употребляется. Слово пошло от фамилии основоположника: был себе такой француз. Он и придумал, как искать закрепленные на местности знаки. Это вам удивительно, каким таким образом геодезисты отыскивают свои пункты в любой точке страны, – он отпил из стакана и зажмурился:
– Умница, Агнесса, замечательная вещь, – похвалил.
– Я знаю, – блеснули зубы.
– Так, значит, «кроки», – продолжил Кривенцов. – Понадобится, например, пункт за номером семь тысяч двести пятнадцать на территории... допустим, соседней области, – в спецхране достанут каталог выполненных ранее работ на интересующий район, извлекут из архива карточку на этот самый пункт. Карточка – обычная открытка, где указано: описание местности, адрес в смысле, и план непосредственного места с замерами от ближайших контуров с точностью до сантиметра. Затем в ход пойдет лопата и – вуаля: пункт найден, будь он хоть полметра под землей. Эта карточка и есть «кроки». Теперь представьте, как без карточки на Кольском полуострове или в Средней Азии? Да через тридцать лет? В земле достаточно зарыто!
Кривенцов допил ликёр и придвинул пепельницу:
– Не возражаете?
– Кури, – махнула Ирочка.
Павел Семёнович согласительно кивнул. Агнесса, и себе достала сигарету, чиркнула немецкой зажигалкой, подсела к ним.
– А вот как было за царя Панька... – продолжил Кривенцов.
– На Кольском полуострове? – серьезно поинтересовался Павел Семёнович.
– За Кольский не скажу, приведу пример своей деревни, – хитрованно поднял брови рассказчик.
– Романтика... – вздохнула Ирочка.
– Гнали в прошлом веке от столицы до Азова нивелирный ход. Из Петербурга путь неблизкий, дело долгое – в прошлом-то веке. Ну и закрепляли секции хода знаками. Закладывали в степи – метр под землю – фундаментальный репер, из ближайших крепостных брали малого, везли на место закладки и пороли неделю, так, что шкура трижды слазила. А в бумагах писали: Охрим Егорычев, сын Антипа. Проживает там и там, уезд, губерния – скрупулёзно. Проходило лет, допустим, двадцать, приезжали другие геодезисты, находили через старосту уже семейного мужика и бывший мальчик с безошибочной точностью указывал в чистом поле место, где пороли. Это – царские кроки.
– Загибай! – улыбнулся Павел Семёнович. – А как его в солдаты?
– Броня, – задушил окурок Кривенцов. – Государев человек. Ему и деньги шли за то.
– Может быть, – с сомнением произнес инженер. – Хотя не очень верится. А болезнь или несчастный случай?
– Писали «утрачен», – развел руками собеседник. – Так пишут и сейчас, если трактор поработал…
– Суп готов, – объявила Инга Михайловна.
– Пахнет сногсшибательно, – отозвался Кривенцов.
– Как всегда, – подала голос Ирочка. Ирочка числилась кассиром и ещё вела путёвки, что обуславливало её популярность у водителей, отчего готовить она так и не научилась.
Настроение Павла Семёновича приподнялось: старший экономист славилась своими блюдами, и гордилась не напрасно. Суп Инги Михайловны всегда заправлялся салом, выглядел сверх меры аппетитно и являл для худощавого инженера вершину поварского искусства. В супах её то плавала половина яйца, солнечным глазом, то гроздья аккуратных фрикаделек, а уж резкий запах нездешней зелени так притягивал носы, что хотелось прочь отбросить приличия и, закрыв глаза, просто дышать над тарелкой...
Первые ложки прошли в молчании, затем посыпались комплименты. Привыкшая Инга Михайловна отмахнулась и перевела беседу в иное направление. На вопросы старшего экономиста Павел Семёнович отвечал неспешно, и взглядов, выжидающих, занятый супом, не замечал. Присутствующие томились, пока парторг и бухгалтер треста, прямая немка Агнесса – женщина всё ещё интересная – не спросила в лоб:
– Что с бомбой, Паша? Избавляться будете, или так оставим?
Взгляды трапезничающих скрестились на персоне ответственного. Ложка супа обернулась глотком уксуса, в горле запершило, дыхание спёрло.
– Ч-что? – инженер неуверенно сглотнул, попытался вежливо растянуть губы, но улыбка у Павла Семёновича вышла заискивающая и он её спрятал.
– Неужели Ильин ничего вам не сказал? – простодушно удивилась Ирочка. – Не ожидала, что вы последний узнаете!
Павел Семёнович весь как-то сморщился и сделался маленьким, в противоположность своим глазам, показавшимся присутствующим огромными и овальными.
Некогда, в другом городе жена его, Серафима, жила с Ильиным гражданским браком, но оба они – начальник и подчиненный предпочитали об этом помалкивать. Вообще, вопрос: «кто лишний в тресте» – старались не поднимать, по причине девяносто процентной профнепригодности сотрудников аппарата занимаемым должностям. Не составлял исключения и Павел Семёнович, занимающий кабинет исключительно хлопотами супруги.
Мысль, что Ильин посвятил кого-то, Павлу Семёновичу и в голову не пришла, – не тем человеком был глава треста. Но привыкший к стабильности инженер, вдруг испугался, что недавно овдовевший босс обратил внимание на первую любовь, та ответила взаимностью, что стало достоянием общественности, и теперь от него чего-то ожидают… «Этого мне только не хватало!» – запутались мысли.
– Совершенно не в курсе, – постарался взять себя в руки инженер. – Просветите, – обратился за помощью. Аппетит испортился, и суп потерял свое волшебство, как Ирочка без косметики сразу теряла привлекательность. Павел Семёнович, выпрямив спину, приготовился к самому худшему.
Кривенцов, с полным равнодушием к теме, освежил бокал, а женщины, как это умеют только они, не прерывая еды, затрещали наперебой...
Выплыло солнце, настольные часы округлили час, ушел Кривенцов, Ирочку вызвали, и Павлу Семёновичу над тарелкой остывшего супа удалось выстроить цепь событий. Виной всему оказалось нелепое стечение обстоятельств, каковое решительно не поддается прогнозам и бороться с которым бесполезно. Тяга человечества к саморазрушению, выбор места строительства объекта и рвение экскаваторщика Кутепова, привели к обнажению грозного свидетельства Второй мировой. Впрочем, инструкции имелись и на сей счет. Сапёров военкомат обещал к трём, работы на котловане Ильин прекратил до полного выяснения степени опасности боезаряда, рабочие перебрасывались на девятиэтажку – известный Славгороду долгострой, а Павлу Семёновичу предписывалось на месте обеспечить безопасность в пределах ответственной территории, и сдать находку старшему офицеру.
Телефоны работали, но не соединяли, попутки не намечалось и, наскоро утешившись драниками со сметаной, Павел Семёнович поспешил на объект.
* * *
К месту инженер добирался тяжело. Частный сектор асфальтом похвастаться не мог, в районе новостроек он тоже почему-то отсутствовал, отчего образовавшаяся грязь охотно облизывала туфли незадачливого путника. Проклиная Кутепова, с чего-то решившего снять лишний слой, Павел Семёнович осторожно углублялся в урбанизированную часть города, невольно заглядываясь на подступающие справа детища треста. Однако возрастающее количество луж и глубина их возвращали мыслям минор: среди царящей жижи сероватого оттенка, в такого же цвета плаще, он походил на ворона, сравнение это ему не нравилось, но идти приходилось.
Оставив позади частную застройку слева и кубики недавно заселённых пятиэтажек по правую руку, он ступил на пустырь и запетлял им скользкой тропинкой к последнему сданному недавно семнадцатому дому и котловану рядом.
Шагающего навстречу Горина увидел издали. Увидел – и не удивился. Горин служил пожарным инспектором, офицерским званием не гордился и мужиком считался шебутным. С Гориным они встречались у Власовых и Карпенчуков, где тот, хохоча, предлагал ему возглавить сборную страны по спортивному пожаротушению. А еще в составе комиссий по работе. Серафима говорила, его чистоплотность была столь патологична, что не позволяла обедать, если в квартире где-либо наблюдался беспорядок.
Павел Семёнович приблизился, разбирая детали Горинского гардероба, и укрепился в убеждении, что здесь и в таком виде пожарному инспектору делать было нечего. Несомненно, его визит в дом номер семнадцать квартала «Героев Перекопа» к государственной службе отношение имел весьма отдаленное. Пожарник снискал имидж сердцееда, и, очевидно, заслуженно. На слуху был недавний скандал в семействе Гориных, когда вернувшегося от любушки главу поджидал решительный женский консилиум в составе жены, двух дочерей, тёщи и матери самого Горина. Упрек десятка глаз пожарный инспектор выносить не собирался, как и оправдываться. Не к лицу это пятидесятилетнему мужику. Не разуваясь, он хлопнул дверью и отнёс в «Минутку» весь оставшийся аванс. Через сутки дома его уже ждали с распростёртыми объятиями...
Тропинка их сблизила, и Павел Семёнович мог видеть, как морщится Горин, – лицо идущего навстречу то и дело искажала мука: благодушию погода не способствовала.
Руку Павел Семёнович подал первым.
– Здорово, – замялся Горин, вспоминая имя отчество, но затем просто улыбнулся. – За чем хорошим?
Инженер замялся и себе. Признаться, что послан, словно старшеклассник, отгонять мальчишек показалось неудобным.
– Так... По работе.
– Ха-ха! – многозначительно подмигнул пожарник и показал большой палец. – Молодец, не ожидал, – и, уважительно покачивая головой, двинулся дальше, разминувшись с Павлом Семёновичем. – Настоящий котяра! Кто бы мог подумать?..
Павел Семёнович озадачился и взял портфель под мышку. Ясно, что пожарник расценил его появление в столь необычном месте совершенно неправильно. Сравнение с котом Павел Семёнович выдерживал разве в отношении сонливости. Подобно представителям семейства кошачьих, он мог спать по шестнадцать часов в сутки, что решительно не приветствовалось супругой.
Обнесенная забором стройплощадка встретила тишиной, запахом железа, плитами. Ограждение из сосновых досок уважения не вызывало, зияло внушительными провалами, сквозь которые дышал сыростью котлован.
– А, Пал Секамыч! Наше вам... – сегодня прораб ограничился плечом инженера и осторожно пожал ему руку.
Павел Семёнович тоскливо огляделся. Замерший, вчера сооружённый кран, бетономешалка в нерабочем состоянии, строительные вагончики, одинокий осветительный столб, лужи... И тишина.
Возведение пятиэтажного крупнопанельного дома типового проекта на начальном этапе из графика выбивалось редко. «Панельки» не «кирпички»: коробку выгоняли без проблем. «Горело», обычно, при отделке. Конечно, гарантийный срок эксплуатации такого дома сокращался, но для претворения в жизнь программы «Жильё 2000» лучшего решения предложить не могли.
– Вот объяснительная парня, бомба – там... – не подводя Павла Семёновича к котловану, Иваныч очертил ситуацию вкратце.
Послание потомкам заключалось в металлической оболочке, весило на вид не менее сотни кило и вполне могло разнести в клочья несчастного Кутепова вместе с казённой техникой.
– Обещали скоро, – напустил на себя бодрый вид Павел Семёнович.
– Слышал, – усмехнулся прораб. – Главное – жди.
Иваныч отхаркнул, скрылся в вагончик, быстро переоделся и вышел обратно:
– Держи ключ. Замёрзнешь, – заходи, погреешься. Телек не включай, – уснёшь... Бывай! – и, с юмором пожелав успехов в труде, он, вместо скользкой тропинки – к тресту, направился выдернутыми из шаткого забора сосновыми досками к семнадцатому дому.
Павел Семенович исподлобья проводил удаляющуюся фигуру и перевел взор на свежую надпись «Рыжая» красной краской на стене... Все заботы его теперь сосредоточились на котловане, делать, кроме, как ждать, было нечего и на душе у молчаливого и безотказного Павла Семёновича сделалось на редкость противно.
Убивая время, он обошёл котлован, постоял у спуска, почувствовал озноб и направился к вагончику. Озноб не проходил. Пришлось расстаться с портфелем и снова выйти на улицу. Капало с крыш, невидимо гудел самолет, в носу свербело. Никого. Совершенно пустынное место. И пасмурно. Павел Семёнович заученно перебрал в памяти весь день и вздохнул. Он вспомнил Кривенцова и представил, что ожидает его дома в случае опоздания. Картина порки инженеру по технике безопасности не понравилась, и Павел Семёнович счёл за лучшее вспомнить рассказы Ильинского водителя Игорька – известного баламута по женской части. Особенно тот, когда в такую вот непогоду, бесшабашный шофер свёз несговорчивую племянницу Агнессы в Леньское урочище и оставил на ночь глядя. Когда, покружив с час, вернулся по лютому дождю, – та, спасаясь под деревом, ждала его, сняв плавки и держа их над головой, покрытая гусиной кожей и готовая на всё. Однако поспешно праздновавшему победу Игорьку, стоило трудов расшевелить её и разогреть...
Приятные образы прервало появление посторонних, Павел Семёнович забеспокоился и трусовато оглянулся. Приблизившиеся оказались местными старожилами, живущими на пенсию и, шмыгая носами, спросили Иваныча.
– Ушёл.
– Плохо, – сокрушился один вполне искренно.
– А сто грамм не найдётся? – поддержал товарища спутник.
Инженер разочаровал и этого.
Скучающие пенсионеры расстроено покряхтели, потерли щетину, обшарили глазами стройплощадку и удалились.
Мальчишки, которых следовало отваживать от хранящего опасность котлована, не показывались. Вместо них у двух контейнеров вскорости объявился неприятный тип. Коричневая курточка, резиновые сапоги, испитая рожа. Рожа находилась в определенной степени опьянения и нахально поинтересовалась наличием стакана. На отрицательный ответ и настороженность алкоголик ухмыльнулся, а затем достал из-за пазухи половину буханки черного хлеба, впился в нее зубами и повернулся к собутыльнику. Павел Семёнович не сразу разглядел кого-то ещё. Второй мужчина был пьянее первого, на ногах держался с трудом, отчего обеими руками держался за ребристую стенку контейнера.
«Час от часу не легче. Этих не хватало на мою шею!» – малодушно подумал инженер. Павлу Семёновичу захотелось узнать, какими словами авторы остросюжетных произведений в подобных случаях описывают, как внутри у главного героя что-то обрывается. Лично у него внутри дрогнуть ничего не успело: плохо стоящий на ногах мужчина в спецовке сосредоточил взор на фигуре инженера, сузил глаза, отчего те стали немного осмысленнее, и вдруг икнул, прикрыв рот ладошкой.
– Слава, Величко! – «узнал» кого-то в Павле Семёновиче. – Привет!
Павел Семёнович попятился.
– Не узнал? – сделал шаг вперед незнакомец. – Петька я! Ну?! Петька Шимоняк, чёрт с рогами... Помнишь?
Рогов субъект не носил. Наверное, посбивали. Или сам сбросил. Инженер по технике безопасности читал, – лоси это умеют.
Обознавшийся осилил новый шаг, покачнулся и осел в грязь. – Ой, да что я совсем? У тебя же Валя померла! Ты извини, я понимаю... Да, если помочь чего, – то мы это... Я и вот – Юрка...
Коричневокурточный Юрка, продолжая поедать хлеб, согласно закивал:
– Жена – плохо, без жены – совсем не годится... У меня вон, какая ни рыжая, а всё ж дома кто есть...
Петька, не без помощи Юрки, встал, извлёк из кармана «мерзавчик», дал отхлебнуть товарищу, взял у него хлебца и, невразумительно бормотнув что-то похожее на «упокой её душу», допил сам.
Павел Семёнович с преувеличенным интересом обозревал антенны и швы семнадцатого дома, бесцельно шарил по карманам и для чего-то картинно кусал губы. Прослезившийся Петька, показал инженеру в сторону котлована и, оставив общегражданское «все там будем», опираясь на собутыльника, двинулся прочь. Котлован гибельно темнел.
После случившегося, раздумья на тему: «жена – плохо, без жены – совсем не годится», привели Павла Семёновича к краю обрыва и неожиданно переросли в ужаснувшее его откровение. Фантазия явила жуткую картину похорон Серафимы: почерневшего мужа, плакальщиц, соседей, коллег и совершенно незнакомых людей. Много людей – детей, женщин и особенно мужчин. Скорбных, развязно-деловых, собранных, с пронизывающими глазами, спрятанными под бровями, гордой осанкой, спортивного вида, снисходительных к нему... Размышления удручали.
Тучи над Славгородом создали иллюзию вечера, принесли беспокойство. Осветительный столб круглосуточной лампочкой набирал привлекательность, от Свилочи – мелкой городской речушки – пополз робкий туман, захотелось домой. Для очистки совести Павел Семёнович обошёл огороженный сосной периметр ещё раз, отметил отсутствие теней, котов, посторонних звуков и почувствовал едва различимое, комариное раздражение. Быстрый взгляд на часы заставил всмотреться внимательнее.
– Это не стрелка у меня отвалилась, – зло зашептал охранник поневоле, – это времени уже двадцать минут пятого. И сторож будет не раньше шести. Если будет! – припомнил Иваныча.
Недовольство инженера росло. Комарик внутри укрупнился до размеров шмеля и рост не останавливался.
– А если дождь? Приедут или нет? – вслух порассуждал Павел Семёнович и, высоко задрав голову, едва не оступился.
Вечер тучи обещали зловещий, грунт на пустыре развезло всерьёз и надолго, курить Павел Семёнович не курил, перемолвиться было не с кем. Домой он, похоже, опоздает, и от этой неопределенности ему хотелось выть самому и показать Ильину, что обычно показывают мальчишки своим соперникам.
– Бомба! – бормотал инженер. – Тоже невидаль... Их тут, может, тысячи осталась. Бои какие город пережил! Бомбили... – но никто на его памяти не взорвался. – Что они – дураки? Жить им надоело, пацанам Славгородским? Да и где они? Пусто вокруг, – непогода. Или спасибо ей.
На волне неистовства Павла Семёновича посетила блажь самому увидеть бомбу в непосредственной близости. Одно дело в печати и кино, и другое – рядом, тут вот, под рукой, так, что можно дохнуть на неё, тронуть... Павел Семёнович молниеносно представил себя победителем фашистской угрозы, проникшей в восьмидесятые, заволновался, и душа его, вспоротая беспокойством, затрепетала. Выразительно представив, как покорит нечаянную «красавицу», подышит на чужой, сырой и сильный бок, разглядит бороздку слева и неглубокую вмятину, он убеждался, что не полностью закоснел под пятой супруги, чьи большие ступни, и редкие волосы, и длинное «е» в словах нагоняли протяжную тоску и внутренний протест.
Не так давно стараниями Кривенцова ему в руки попал журнал без обложки – поистине знамение – проза, с маленьким рассказом о сапёрах... Нашедший бомбу мужчина не обладал присущими советскому человеку достоинствами, зато скрывал постыдные: неуверенность, робость, даже трусость. Случившаяся перипетия взвихрила его внутренний мир: человек справился с ужасом, изгнал страх, который задался победить, и заставил себя не только приблизиться и потрогать опасную посылку, но и наступить на нее. Инженер усмехнулся: бомба оказалась безвредной. Приехавшие сапёры вчетвером взяли ее, и с раскачки «раз-два-три» бросили в кузов, на песок. Обнаружившего находку пригласили с собой, вывезли груз в карьер, выставили оцепление, обложили бомбу толом и рванули... Затем спустились к воронке, соорудили в эпицентре стол, водрузили на него ящик водки и принялись «квасить»...
Желание испытать себя Павел Семёнович прогнал. «Не солидно, – заворочалось в голове. – Не маленький». Но бес, сидящий в каждом, впервые за много лет демонстрировал завидную активность. Обернувшись зудливым насекомым, он принялся вредничать и, оскорбительно кривляясь, пищать в адрес инженера неуместные: «сдрейфил, шкет», «кишка тонка», а также не совсем цензурные выражения.
– Глупости, – дернул щекой Павел Семёнович. – Я взрослый человек. У меня жена и могли быть дети. Довольно взрослые.
А бес не унимался:
– Слабак, слабак, – нашептывал голосом физрука. – Дрожат колени. Девчонка!
«Нет. Всё. Хватит, – с решительной твердостью закончил дискуссию Павел Семёнович. – Никаких дискуссий! Сделки какие-то. С собой, в таком месте и неподходящее время… С какой стати бояться центнер металлолома? Не взорвется ведь она в самом деле?»
Конус света у вагончиков стал будто ярче. Пять часов... Работают ли сапёры круглосуточно, или у них нормированный день? Павел Семёнович сделал попытку отвлечься ходьбой, строя прогнозы, какое «Динамо» возьмёт сегодня верх в Минске? Однако вопрос остался открытым: риторичность его в сложившейся ситуации была явной, и ответственного за технику безопасности в «Славгороджилстрое» снова потянуло к бомбе.
– Вот завязался! – проскрипели соблазнённые бесом полушария и сцепились в ничейном споре:
– Потому что трус! И жидок на расправу. А трус всегда скрывается за словоблудием. Чего боишься?
– Я гуманитарий! И пацифист.
– Языком работать всегда легче!
– Вот, сволочь недобитая, фашистская! – выругался Павел Семёнович, меняя направление и делая несколько размашистых шагов к спуску. Шут его дернул на последний слой этого Кутепова! – сжимал губы инженер, тихо ужасаясь такой своей мысли. Шаги Павла Семёновича заметно уменьшились, стали мелкими, суетливыми. Сапёры не ехали, спасительный дождь не брызгал, и мысли подобные первой, становились смелее. – Лежала она себе, эта бомба, мирно, и никто её больше не тронул бы. Лет сто! – метрах в двадцати от вывернутой глыбы инженер остановился. – Надо думать не одна она засела здесь! Их сотня может оказаться... Положительно, в авантюру ввязался, – затоптался он на месте. – Тут специалистом надо быть. Соответствующего профиля, – с убедительной ясностью пронеслось в голове.
Тревожная молчаливость изрытой земли, осознание опасности пустили ледяной ручеёк, хотелось немного постоять и отдышаться. С близкого расстояния бомба показалась чересчур большой, и вес её на глаз сразу увеличился со ста до двухсот пятидесяти килограммов. «Ржавая болванка и химию может содержать», – ахнуло в сознании.
– Мальчишество! И так знаю себя, – доказывать ещё что-то... Вот если кому-то! – его взору вместо сырого котлована предстал луг и мускулистый ковбой на нём, увозящий Люду. – Силу воли... Зачем мне ржавая болванка? – Павел Семёнович твёрдо повернулся через левое плечо и зашагал обратно. Бродившие до того мозги зловеще и презрительно молчали. – Что и требовалось ожидать...
Как день меняет ночь, а затем сходит на нет, и снова оборачивается глухой, всепоглощающей мантией, чувства Павла Семёновича варьировались от храбрости до страха, чтобы дойти до крайней его степени, раствориться, подняться до всё понимающей уверенности, созерцательной мудрости, и вновь сорваться в жуть, словно в чёрную яму...
– Вздор! – определился инженер и сгорбился, удаляясь. – Никакой химии... – мысли стали плавными, вязкими, где-то чужеродными, потому – лишёнными эмоций, точно со стороны. «Вот и ладно», – утвердился. И едва успев додумать, – упал.
Упал по-лягушачьи, на четвереньки, измазав обе ладони и колено.
– Не везёт! – сквозь слёзы унижения, посочувствовал себе Павел Семёнович. Душа инженера, видимая экстрасенсами, скукожилась до размеров съеденного яблока и приняла цвет его порыжевшей сердцевины.
Встав, он неловко сделал шаг в сторону, инстинктивно вытер руки о плащ, спохватился, – тернул рукавом оплошность и, осознав, что лучше подождать, пока подсохнет, бессильно чертыхнулся и выпрямился. Более маркие брюки горели красноречивой отметиной на колене. Жалость к себе захлестнула Павла Семёновича жидким потоком тепла. Он высморкался в свежий платок, вяло погрозил находке: «Чтоб тебя!» и замер. Со стороны элеватора нарастал звук автомобильного мотора. Гул тяжёлого грузовика спутать невозможно. Павел Семёнович спешно покинул котлован, – успеть забрать портфель из вагончика, закрыть строительную времянку, оставив ключ в условленном месте, встретить военных.
Полтора десятка военнослужащих, включая зама военного комиссара, разминали ноги. Старший справился о местонахождении бомбы, младшие быстро покурили, прошлись шутками по двум бурёнкам костромской породы, бренчавшими колокольчиками в отдаленной части пустыря и с лёгкостью отправились вниз... Кроме профессионального интереса, ни единого слова за исключением «добрый вечер» Павел Семёнович в свой адрес не услышал. Между собой сапёры коротко переговаривались по существу, дважды зачем-то обежали пустырь, опустили борт крашеного зеленью военного «ГАЗа».
– Взяли! – военнослужащие небрежно забросили находку внутрь и так же лихо прыгнули следом.
Растерянный Павел Семёнович выхватывал эпизоды развернувшихся действий: жующий шофёр, ушастые прапорщики в стираной форме, сутолока у машины. Сравнение себя с героем рассказа из журнала Кривенцова определенно было не в пользу инженера по технике безопасности. К удрученному Павлу Семёновичу, кисло озирающемуся, подошёл низенький капитан.
– Прораб? – спросил утвердительно.
– Иваныч, – страдальчески сморщился Павел Семёнович, делая отмашку в сторону семнадцатого дома.
– Можешь работать, Иваныч! – по-своему понял его старший. – Начальству передай – порядок, угрозы нет. В земле тоже чисто. Пустырь проверен.
– Спасибо, – инженер понял, почему курила основная группа, – часть приехавших обследовала прилегающую территорию миноискателями…
– Куришь?
– Нет, – не впервые Павел Семёнович чувствовал неловкость, давая отрицательный ответ.
– Молодцом, – впервые за последний год услышал одобрение. – Я тоже брошу. Жене обещал.
– Значит, всё? – вытянул шею Павел Семёнович.
– Мы закончили. Тебе куда?
– Энтузиастов-Вяземская.
– Садись, – кивнул капитан, – подбросим к Парку пенсионеров, – и, в следующее мгновение оказавшись в кабине, большим пальцем указал «прорабу» на кузов.
Силы оставили Павла Семёновича. Снова он почувствовал ледяную хватку страха и отчего-то с пронзительно-ясной уверенностью подумал, что никогда ему не обнимать Люду из сельпо... В полном ужасе, не без помощи сидящих внутри, инженер вскарабкался в кузов и сжался в комок. Брезент закрыли, машина фыркнула и, описав дугу, запрыгала по бездорожью. Коровы грустно звякнули колокольчиками вслед.
Дорогой Павел Семёнович старался не размышлять, а если и думать, то – о предстоящем дома разговоре. Глаза привыкли к темноте, и скоро он рассмотрел то, от чего вполне мог решиться прыгнуть за борт на ходу.
Из всех специалистов по разминированию, непринужденно обсуждавших прелести доступных женщин, один – более отважный – сидел верхом на бомбе. Павел Семёнович сглотнул образовавшийся комок, подобрал ноги под себя и смежил веки.
– …И вот, представьте, ежедневно во время перерыва, она ищет себе мужика. Вместо, чтобы обедать! Каждый день – хоть кто-нибудь. Дома – муж, всё, как полагается, а не хватает...
– Уж не знаю. Говорили – «порядочная». Что ж она – супруга-то?
– Так если инженером он? А с инженеров что за прок, коль с бабой не справляется? Известный ход. Она его «Постскриптум» называет.
– Интеллигент, выходит?
– Мне всё равно...
– Ты там осторожнее!
– Не боись, не наслежу. Сама всё понимает. Спортивная дама, детей нет, всё при ней...
Павел Семёнович открыл глаза и обострил внимание.
– С грузом «осторожнее».
– Не мешай! – отмахнулся рассказчик.
– Смотри – храбрый: «Не мешай!» Плохому танцору известно что мешает.
Сапёры расслабленно судачили, вытянув ноги, нимало не смущаясь его, Павла Семёновича, присутствия и наличия грозного предмета.
– Да! Я плохой танцор. И горжусь этим! Мне есть, чем гордиться, – удобнее устроился смельчак под общий хохот. И в оставшуюся часть пути принялся рассказывать историю о групповом приключении на кладбище, где они с ветеринаром Лёвкиным учили дамочек глотать, потому что «с любовью не шутят»…
Славгород – небольшой город и только это обстоятельство спасло Павла Семёновича от сердечного приступа. У гастронома грузовик остановился. Парк пенсионеров.
Дрожащий, с потными ладонями, чудом не зацепившись плащом и не забыв портфеля, инженер выпрыгнул из кузова, нетвердо приземлился, и сдавленно попрощался с военными. Мыслей не было. Был светофор, вечер, асфальт, снова был дождь, ещё – очередь у гастронома, и ещё тоска. Вполне объяснимая, давящая, в беллетристике подчёркиваемая прилагательным «зелёная». Под настроение всплыла старая притча Кривенцова о пойманном Адамом Змее. Взмолился согрешивший: «прости нас, Господи! Меня и жену мою. Он – истинный виновник. Его казни». Отправил Бог Адама с Евой костёр собрать, изжарить гада. Да только степь – не райский сад с яблонями да кущами: не нашли поленьев. Так и вернулись ни с чем. Развел Господь руками, Змея след и простыл, а на «нет» – и суда нет. Так и мается человек с тех пор: ищет оправдания, пытает истину, горба наживает, проклятия шлёт, молится, душит гадов ползучих, змеюк подколодных в себе и окружающих, только всё напрасно, ибо круг – пространство замкнутое, а время – субстанция неразрывная…
Павел Семёнович рассеянно постоял, медленно соображая прервать цепь ошибок сего дня, сделал шаг в направлении дома, но передумал. Автомашина с пугающим его грузом скрылась, но нечто внутри него продолжало мерно тикать.
В противоположной стороне у гастронома давали пиво. Безволие и уступчивость Павла Семёновича достигли зенита, сплелись со страхом пережитого и боязнью ответственности, а ноги помимо воли стали за последним гражданином. «И таранки!» – зажмурился он, теребя четыре одиноких рублика в кармане.
Домой идти не хотелось, и безо всяких реверансов «отчего-то». Стоящий впереди обернулся, намётано смерил Павла Семёновича и предложил компанию. Гражданина Павел Семёнович узнал сразу: Антохов. «Везёт мне на вашего брата», – мысленно заметил себе, покорно соглашаясь вслух.
Антохов был уже в годах и считался в Славгороде чем-то вроде писателя. Работал в районной газете корреспондентом – одним из двух, читал на всех культмассовых мероприятиях стихи собственного сочинения, издал тонкий сборник поэзии и, утверждали, кропал ночами толстый роман, отрывки из которого охотно читал вслух друзьям и случайным знакомым, сидя в белом высоком кресле у электрического камина... С развитием машинописи искусство чистописания осталось прерогативой писателей и он, Антохов, решил оправдывать значение слова – творил исключительно рукописно. Но «писателем», со слов жены, Антохов был «недалёким и неглубоким», в городе считался застарелым максималистом, по единодушному признанию Славгородской интеллигенции «писал, как говорил – спотыкливо» и годился разве «на перепевки к предисловиям классиков по школьной программе».
Канул в сумерки новый час. Закончилась вяленая чехонь, обрело полную силу парковое освещение и за оставшимся «Жигулёвским» отчаянно жестикулирующий Антохов глобально толковал о любви неизвестному, забывшему представиться мужику с синюшным «Вася» на запястье.
– Богатство, роскошь, яркость и блеск пролитых красок; сочность образов, и всё – женщина... – сипел, не забывая о бокале.
– Если человек убежден, что – счастлив, значит, так оно и есть, – твердил мужик своё, не оспаривая собеседника.
«А если он считает наоборот?» – едва не брякнул инженер, но предпочёл не вмешиваться. Мужик, судя по многочисленным шрамам рук, прибитому ногтю, крепким коротким пальцам был из работного люда, твёрдо стоящий на ногах.
Выпитое пиво настроение не подняло и облегчения не принесло. Холод в животе сменила тяжесть, заворочались невесёлые думы, и принесли предчувствие надвигающейся катастрофы. Павел Семёнович попробовал выстроить модель сегодняшнего дня, но бесстрастный лёд фактов расплывался, менял состояние и улетучивался, основные аргументы подобно стволам могучих лиственниц уходили в облака и терялись из виду, отчего все умозаключения упрямо крошились и, в конечном итоге, рассыпались. Растворились в серости парка «Вася» и Антохов, и ноги, зажившие вдруг своей, отличной от других частей тела, жизнью понесли вялого, удручённого хандрой и предстоящим скандалом Павла Семёновича к дому. Срезав путь, чем окончательно испачкал и без того повидавшую нынче обувь, Павел Семёнович всю оставшуюся дорогу шаркал туфлями по асфальту, скребя налипшее. Дорогой он пытался представить реакцию жены на его сегодняшнюю выходку с растратой, и перегар, и его безапелляционное заявление, что после «Времени» вместо «Семнадцати мгновений весны» они будут смотреть «Что? Где? Когда?» и он постарается угадать, но – так и не смог...
От Парка пенсионеров к его пятому дому – классических пять минут ходу прогулочным шагом. Ранняя осень стелила под ноги первые ковры, накрапывал редкий дождик, полыхали разноцветно окна Энтузиастов, а в сердце к несчастному Павлу Сёменовичу пришла зима. И чем выше Павел Семёнович поднимался по лестнице, тем больше росло количество пятиминутных отрезков времени, и тем явственнее, с болезненной остротой чувствовались щекочущие его щупальца, стискивавшие и покалывавшие атрофированные мышцы, и то и дело заставлявшие его вздыхать. Картины провала «Пивного путча», грохот близких взрывов и прямых попаданий слились в общую палитру животного ужаса. Ноги онемели, голова сделалась почти невесомой, портфель – наоборот – чугунным, он снова отметил потерю пуговицы, и его последней достойной мыслью на пороге собственной квартиры стало сравнение себя с увязшей в смоле мухой, которой первое же чьё-то решительное дуновение безжалостно оторвет прозрачные крылья...