К четырём годам, навыки канатоходца, виртуозно балансирующего между "нельзя и надо", у меня уже наличествовали.
– Что надо сказать тёте? – спрашивала меня мама, прикладывая ватку к пальчику.
Медицинская Баба Яга, высосавшая из меня склянку крови, ухмылялась.
"Ведьма!" - мысленно закалывал я её шприцом, но вслух проговаривал:
- Спасибо, тетя!
Закалывать было приятно, но - "нельзя". Тогда как вежливым быть - "надо".
– Какой смелый мальчик! – изумлялась ведьма. - Хочешь конфетку?
– Конфетку? - переспрашивал я, и мама больно сдавливала мне руку.
- Нет. Спасибо.
- Какой воспитанный мальчик!
Мама сияла.
– Придёшь ко мне через неделю? - говорила ведьма, смазывая рукой по моим и без того прилизанным волосам, и незаметно втискивая в мой кармашек "Дюшеску". Я распознавал её по шороху, отчего сердце моё начинало громко «бумкать».
- Приду... обязательно...
- Хорошо, что ты не взял у неё конфету – говорила мама, ведя меня длинным больничным коридором. – Тут же кругом инфекция!
– Конечно, – вздыхал я, - это же - "нельзя"! - и, запустив в кармашек пальцы, принимался вылущивать леденец.
– Кто знает, в чьих руках побывала эта бяка! - нагнетала мама.
– Да, кака-бяка! – выкрикивал я, дабы заглушить предательские шуршания. И под мамино: "умница!", делая вид будто зеваю, закладывал за щёку леденец.
***
К пяти годам навыки были мной отточены ещё филигранней. Я даже научился обращать "нельзя" в "надо", а "надо" использовать, как оружие.
Взять, к примеру, рыбий жир. От безысходности избавиться от этого рвотно-смердящего "надо", я заставил себя его полюбить.
– Время рыбьего жира! – каждый раз перед сном бойко провозглашала мама, и я деланно радовался:
– Ура-а!.. Рыбий жир!.. Ням-ням-ням!.. А давай покажем папе, как я люблю рыбий жир! - каждый раз неожиданно заканчивал я, и мама начинала вздыхать.
– Понимаешь, папе сейчас некогда... Он занят...
Папа, тем временем, прятался в спальне. От запаха, и тем более вида рыбьего жира, его тошнило. Я это знал, и потому отступать не собирался:
- Ничего, - говорил я, - мы подождём.
– Ну так что? Где же наш любимый рыбий жир?! – минут через пять вновь подступала ко мне мама. И я встречал её подкупающей улыбкой:
– А папа? Где папа?!
Мама терзалась.
- Ну так ты, наконец, покажешь нам, кто тут самый смелый, и кто сам пьёт полезный рыбий жир?! – подстёгивала она моё тщеславие.
- Да-а-а! Конечно-о-о! - вскидывая кулачки, отзывался я победоносным воплем, и тут же добавлял: - Но только с папой!
И тогда мама со вздохом проговаривала:
- Лёня, идём уже смотреть, какие мы молодцы!.. У тебя нет выхода, идём!
Через минуту, с грацией похмельного Деда Мороза, на кухне появлялся обречённый отец.
- Пап, ты смотришь? – подтягивая на ходу свисающие колготки, молодцевато маршировал я к шкафчику.
Папа кивал, и мама глядела на него участливо.
– Пап, смотри! – влезая на стул, доставал я коричневую бутылочку. – Только не отворачивайся! Видишь, какой я герой?! - наполнял я ложку. После чего, с криком: "Не хочу быть рахитом!", страстно цедил отвратительную, тягучую гадость, и облизывая ложку, приговаривал:
– Смотри!.. Ням-ням-ням!
Папа зеленел. Щёки его надувались. Губы отыгрывали чардаш Монти. А потом он всегда сбегал.
– Куда это он? – изображая на лице крайнее изумление, спрашивал я маму.
Мама молчала.
– Ты даже не сказал мне "молодец"?! - кричал я отцу вдогонку, и из уборной доносилось:
"Ман-дец!!!"
***
К шести годам по части манипуляций я стал уже совершеннейшим виртуозом.
– Да ты посмотри - оно же растёт! – звучали в коридоре раскаты папиного грома.
– Что там у тебя опять растёт? Что там у тебя уже может вырасти? – звеня посудой, откликалась мама.
– Говорю тебе – оно растёт!
Вытирая руки полотенцем, мама выплывала из кухни, и замечая лосиные рога, грозно нависавшие над папиной головой, удовлетворённо хмыкала.
– Говорю тебе, оно растёт! – надрывался отец, тыча пальцем в серое пятно на стене.
И тогда мама обращалась ко мне с вопросом:
- Колупал?
– Нет, конечно! – бешенно мотал я головой. - Это же - нель-зя!
Я знал, что "нельзя" любимое слово взрослых, и повторять его нужно, как можно чаще.
– Ты помнишь, что это бяка? – мягко напоминала мне мама.
– Конечно, кака-бяка! – изображал я на лице откровенный ужас.
Ужас всегда прекрасно сочетается с "нельзя", тогда как "надо" красивее смотрится в обрамлении простодушной улыбки.
Однако, папу мои заверения не убеждали.
Папы такие. Он вечно подозревают подвох, поэтому им надо объяснять дважды, а лучше показывать.
– Признайся, это ты колупал?! - надвигался на меня отец, и я начинал всхлипывать, демонстрируя, что недоверие – это обидно и больно. Мои распахнутые глаза наполнялись невинными, родниковыми слёзами, и сердобольная мама, заключая меня в объятья, провозглашала голосом судьи:
– Нет! Он этого не делал!
- Кака-бяка! – шептал я, пятью минутами позже, слюнявя пальчик и окуная его в известковую патоку. На зубах приятно скрипело.
Кальций - не кальций, но что-то в той штукатурке было. Не знаю, может всё дело в купоросе от клопов?
***
– Ничего не понимаю! – ещё громче разорялся отец на следующее утро. – Оно всё растёт и растёт!!
Феномену расползавшегося пятна объяснения не находилось.
Прибегая на крик, я неизменно делал озабоченное лицо, качал головой и цокал языком.
– Да он это, он! Голову на отсечение! – кричал отец, и я зажмуривался.
Представлять папу без головы было гадко, но он почему-то настаивал.
– Если бы колупал он, – заслоняя меня, говорила мама, – то весь пол был бы в штукатурке!
И отец хватался за голову.
Сперва он некоторое время гневно сверлил меня глазами. Потом вставал на четвереньки и принимался ползать, растирая крупинки в пыль, и облизывая пальцы.
В этот момент сердце моё замирало.
"Догадается, – цепенел я, - это же так вкусно!"
– Может это крысы? – внезапно предполагал папа, поскольку крыс боялся чрезвычайно.
– Не говори глупости! Нужна им твоя штукатурка! - восклицала мама, стараясь избавить папу от навязчивых идей.
Когда, месяцем ранее, распотрошив в кладовке чулки с луком, я по неразумению соврал, что в углу видел настоящую "Шушару", папа едва не спалил весь дом. Бутыль керосина мама вырвала у него в самый последний момент.
– Но оно же растё-ё-т!! – не унимался отец.
И это была чистейшая правда. Пятно, действительно, росло.
– Признайся, это ты?! Ты?!! - кричал он. И я, делая испуганные глаза, бормотал:
- Нет! Это же нельзя! Это кака-бяка!! - и, в сущности, не обманывал, ибо штукатурку отдирал от стены прямо зубами, не расколупывая.
И тогда папу внезапно осеняло:
- Если это не он - значит, это ОН?! - указывал его перст на комнату моего старшего брата, и родители направлялись туда. А я, облизываясь под оглушающие вопли, подступал к вожделенной стенке.