Жизнь в городе и проживание в поселке деревенского типа сильно отличаются друг от друга. В первую очередь – цивилизованностью быта. Поэтому почти половина строений на единственной улице поселка Светлый, где я снимаю на лето дом под дачу, стоят пустые. Да уж, очень светлый: ни одного фонаря на километровой улице…
Вздохнув, я ухватила ведро и потащилась по пыльной дороге к колонке. Вчера в ней воды не было, но лысый Степаныч сказал, что с утра будет. Он живет напротив колонки, и все про нее знает. Даже чинит все время ломающийся рычаг.
Рычаг сегодня был на месте. Но колонка, при общении с ней, издавала голодное урчание и недовольное шипение.
- Степаныч! Это как понимать? - заорала я. - Ты вчера говорил…
Степаныч блаженно потягивался на своем крыльце. Возле ступенек весело поблескивали на солнце ведра и пластмассовая детская ванночка, полные воды.
- Так я и говорил, мол, с утра вода будет, - улыбался противный дед. - А щас како табе утро! Десять уже. Послезавтра приходи. А то к Нюське сходи, у ей своя скважина с насосом. Зять сладил. Ишь, городские… Белый день проспят и прутся за водой.
Я повернула домой в негодовании. Вот змей! Мог ведь вчера предупредить. А довольный Степаныч ехидно мне в спину:
- Эт до конца месяца таперича, через день с утра!
Ладно, мстительно подумала я, придешь ты еще ко мне, пенёк, перехватить деньжат до пенсии.
Придется все же к Нюське идти за водой. Заодно и молочка у нее куплю.
Я зашла домой за банкой под молоко, бодрой рысцой двинулась к нюськиному дому.
По местным меркам Нюська, тетка лет шестидесяти, считается зажиточной и носит прозвище Кулачка. У нее полутораэтажный кирпичный дом, двор обнесен двухметровым сплошным забором. А во дворе, половина которого застелена широченной конвейерной резиной, собственная колонка. Хозяйственные постройки тоже из кирпича, и на каждой двери и дверце по здоровенному замку. Две коровы, овцы, козы, куры… А еще громадный угольно-черный лохматый Рекс на длинной цепи.
У Кулачки как-то по козьи вытянутое лицо и колючие цепкие глазки. Раз в три дня я покупаю у неё молоко и творог. Очень вкусные, ни у кого больше таких нет. Отдавая деньги, я во все глаза смотрю на ее руки. Но ни разу так и не смогла заметить, куда исчезают бумажки, едва коснувшись ее пальцев. Прямо цыганский фокус.
Едва я тронула калитку, прорезанную в добротных воротах, как она резко распахнулась и я врезалась лбом в Нюськин подбородок. Ростом она точно не обижена.
- Ой, - пискнула я.
- Чего надо? - поздоровалась басом Кулачка. За ее спиной скалился страшный Рекс.
- Вот, молочка бы… и ведро воды. А то там уже кончилась, - ткнула я пальцем в сторону колонки.
- Молоко продам, осталась еще банка в сенцах. А воды нет.
Нюськина козья морда по степени приветливости не отличалась от морды Рекса. Я возмутилась. Банку молока за деньги – пожалуйста, а ведро воды бесплатно, так это фигушки?
Видимо, и на моем лице не было елея, потому что Нюська вдруг вполне миролюбиво произнесла:
- В моей колонке тоже сухо.
Взяла банку и пошла в сени.
Ну, нет! Так я тебе и поверила. Я осмотрелась. Колонка стояла возле загона с курами, штук тридцать упитанных несушек мирно лопотали о чем-то своем. Большой яркий петух гордо осматривал свой гарем. Чуть дальше - пристегнутая к своей будке собака.
Так, псу меня не достать…
С ведром наперевес я кинулась к колонке. И зацепилась носком босоножки о задравшийся край резины. Поняв, что падаю на своё же ведро, в которое вцепилась мертвой хваткой, вожделея драгоценной влаги из нюськиной колонки, я дико заорала. И, в порыве вдохновения, успела метнуть его в металлическую сетку куриного загончика.
Мой дикий вопль и громкий лязг металла произвели неизгладимое впечатление на окружающих. Стая кур во главе с петухом взметнулась ввысь. Хлопая крыльями и возмущенно кудахча, перемахнула через забор и, судя по звукам, стала перёлетной. Грозный Рекс с жалобным визгом кинулся в будку и забился в дальний угол. Ведро с грохотом отскочившее от сетки, долбанулось о крышу будки и поскакало дальше. Пес завыл.
Оцепенев, я лежала на резине, и только переводила глаза с одного события на другое. Затем стала собирать себя в кучу. Руки-ноги целы, не считая нескольких ссадин. Одна босоножка с оборванным ремешком торчит из-под резины. Другой нет. Я поискала ее взглядом и…
На краю высокого крыльца в белой луже сидела Нюська. В одной руке - треснувшая банка, из которой стекали остатки молока, в другой – моя вторая босоножка. Мы ошалело смотрели друг на друга некоторое время.
- Не … Не убилась, - почему-то очень сипло спросила она.
- Вроде, нет, - прошептала я.
И тут Нюська мелко-мелко затряслась и захрюкала. Я зажмурилась от страха. Звон стекла заставил меня открыть один глаз. Нюська, прижимая мою босоножку к груди, беззвучно хохотала. При каждом новом приступе смеха она сползала на очередную мокрую от молока ступеньку. Выпущенная из рук банка разлетелась на крупные осколки.
- Как… Как они летели! - смогла выговорить Нюська и упала возле крыльца, совсем обессилев от смеха.