Лекарство от несчастной любви 3 ч

               
                ЧАСТЬ 1.
"Нельзя... любить... чужого... мужа...
Нельзя. Любить. Чужого. Мужа.
Нельзя - любить - чужого - мужа," - отдельно друг от друга,  будто кубики, выставляла Аня слово за словом, пытаясь отгородиться ими от самой себя. Фраза, ставшая заклинанием, давно перестала помогать. Слова скользили мимо сознания, но она цеплялась за них, как жертва кораблекрушения цепляется за обломок доски.

Вдохи у неё были долгими и редкими, а выдохи - слышные только ей  стоны.
От двух страшных слов - "развратна и назойлива "- Аня чувствовала себя грязной и гадкой даже самой себе. Она заменила их словом "Cтыдно", и оно не уходило из сознания. Стыд заслонил всё остальное.

Оправдывая чужую ненависть к себе, Аня не находила для себя ни оправдания, ни сочувствия, ненавидя самоё себя, как личного врага.

Сильнейшее нервное потрясение невидимо для окружающих разрушало её, не соразмерявшую поступок и степень самоосуждения. 
Всё чаще  на неё находило  какое-то безразличие, и  хотелось только  одного: уйти в тишину, в темноту и заснуть, чтобы ничего не чувствовать.

Неожиданно вместо привычного слова "Стыдно" в уме появилось новое слово. Аня с удивлением повторила: "Больно!" - и прислушалась к себе. Больно! Ей было больно!
Думая только о тех, кого нечаянно потревожила, она совсем забыла о себе, но, оказывается, ей тоже больно!

Стонов больше не было. От нового слова что-то изменилось в её сознании, будто в чёрном озере, где она давно тонула, забил новый родник, и его течение, обжигая бодрящим холодом, пробивало себе путь - чистый и светлый - и, убегая куда-то, звало за собой.

- Передайте, пожалуйста.
Перед глазами рука с деньгами на талон.
Передала же, что ещё?
Как ты мне дорог...
Рука моя в перчатке, а глаз  не подниму.
Да не дави ты плечом, всё равно не догадаюсь!
Нет, лучше  отойти.

Уйти. Убежать. Спрятаться.
Но куда? Как забыть этот ужас? Ведь ушла,  давно ушла. И всё равно больно.

Дорога от остановки до родного ИВЦ привычная до незаметности. В голове всё та же надоедливая жвачка из мыслей.
Наконец, свой отдел, своё рабочее место.
Ещё вчера надо было разобрать бумаги в столе. Не успела? Или забыла? Какая разница? Аня всё равно не могла вспомнить.
Сводки, таблицы, отчёты - с ними легче ни о чём своём не думать.
Не думать. Не думать. Не думаю. Работать. Работаю.

- Анечка, обед.
Уже? Обедать. Обедаю. Отвечаю. Улыбаюсь. Не тороплюсь. Стою спокойно. Отвечаю.
Наконец-то!.. Никто ничего не заметил. Всё нормально.

Снова сводки, таблицы; числа... цифры... цифры... цифры...

Дорога домой, как дорога на работу - никакой разницы, только жвачка в мыслях слегка меняет окраску. Вокруг люди, все спешат домой. И они тоже.
Больно?  Да. Да. Да-а-а...

Женщина красива и серьезна. Они хорошо смотрятся рядом - оба высокие, статные.
Достойная пара и давно вместе.
Больно. Очень... Очень!..

Пока не знала, что "почти женат", было легче: можно было фантазировать на любую тему, представляя себя рядом с ним. Теперь нельзя.

Опять больно.

Терпеть. Надо терпеть!
Надо привыкать и помнить, что это - чужое, и трогать нельзя.
Надо постараться забыть.

Он всегда прекрасно выглядел, но Ане в голову не могла прийти, что он не одинок, настолько необогретый и необласканный был у него вид. Как тут было догадаться, что брак все же есть?
Правда, гражданский, да еще гостевой...

Снова больно.
Боль тупая, привычная.
Аня перетерпела её на ходу,  подумала, что надо переключиться на что-то другое, но получилось  снова о том же.


...Она звонила ему на рабочий раз в месяц. Он слушал и молча клал трубку. Ну никак не могла она  догадаться, что он счастлив и всем доволен!

Умная, строгая, красивая. И она, Аня, рядом - невысокая, неприметная, рядовая.
Больно. Мучительно больно...
И стыдно, стыдно, стыдно...

Сердце билось, как в тисках, но слёз не было. Только боль. К ней Аня привыкла. Страшнее было понимать, что нет над собой власти. Бросить и забыть не получалось. Аня молилась об избавлении от этой любви, но душа мёртвой хваткой держалась за свою боль, которая поначалу казалась счастьем.

От разговора до разговора Аня представляла его реакцию на некоторые свои фразы и купалась в своих фантазиях, как воробей в весенней лужице. А потом неутолённый душевный голод помогал ей рисовать в своём воображении новые картинки, и фразы сами собой выстраивались в очередной монолог.

После его просьбы не звонить, Аня снова и снова повторяла, что ведет себя неприлично, что надо уйти и забыть, и все было понятно, но почему-то не получалось самое главное: забыть.
Зато уйти почти получилось: она перестала попадаться ему на глаза и стала смотреть на него только тогда, когда он её не видел.

Один раз в месяц они встречались на расширенном совещании. Если случайно оказывались рядом, здоровались. Он смотрел спокойно, чуть испытующе.
Постепенно Ане стало казаться, что он, если  не сожалеет, то присматривается к ней. Забыв о решении уйти и быть гордой, Аня снова начала звонить.
Какое-то время он молча слушал и клал трубку. А потом...

Такой резкой и уничижительной отповеди она совсем не ожидала.
Оказалось, что его отношения с любимой женщиной переживают кризис, так как, оберегая её душевный покой, он впервые за много лет вынужден был скрывать от неё некоторые свои мысли, и она это почувствовала.
Он дорожит этой женщиной и потому ненавидит её, Аню, считая её женщиной корыстной, распущенной и липкой.
Не выбирая слов и не смягчая смысла, откровенно и прямо сказал, что она не в его вкусе, а для утоления женского голода посоветовал найти кого-нибудь более подходящего ей  по статусу. Предупредил, что поможет ей прийти   в себя, если сама не сможет образумиться.

Положив трубку, Аня потеряла сознание.

Неделю она не могла прийти в себя от ужаса. Он свёл все к такому грубому примитиву, что ей хотелось мыться и мыться под душем.
Мысль о его статусе даже не приходила ей в голову.

Боль острая, как клубок колючей проволоки бесцеремонно ворочалась в сердце, мешая дышать. Ум застыл от ужаса: как же надо её ненавидеть, чтобы так с ней разговаривать! И ведь она сама во всём виновата.

Она казнила себя ежесекундно. Кроме фраз "Сама виновата" и "Так мне и надо", она истязала себя тем, что без конца бередила свои раны, снова и снова обвиняя себя.
Но забыть этого мужчину она не могла. Любовь пустила в её душе слишком глубокие корни и уже не могла уйти, не разрушив душу.

Жить было больно каждую минуту. Мысль о том, что она долго и упорно разбивала чьё-то счастье, стала для Ани убийственной. Невыносимо было знать, что тот, кто стал для неё смыслом жизни, ненавидит её так сильно. Несколько недель Аня корила себя без всякой жалости, даже не пытаясь оправдываться.

Душа её изнемогала от ужаса и раскаяния. Ей не за что было уцепиться: не осталось ни капли самоуважения. Только боль и стыд.
Чтобы не привлекать внимания, Аня старалась выглядеть, как обычно, хотя внутри сгусток боли и унижения жёг огнем.
Как-то незаметно угасали эмоции, куда-то подевались увлечения и привязанности. Из окружения осталась только соседка Лада.

По возрасту она была между Аней и её мамой. Стараясь избегать разговоров о мужчинах, чтобы не вспоминать о своей боли, Аня перестала заходить в гости к Ладе и только терпела, когда та   сама стала заходить  к Ане со своим внуком - хвостиком, чтобы поделиться  проблемами.


Их у Лады было три: четырехлетний внук Валентин, дочка Илона и мужчина Вениамин Севастьянович.
Проблема номер 1 - мужчина, которого она плавно пересаживала из одной неверной ситуации в другую.

Сначала он думал, что тридцатидевятилетняя Лада - мать Валентина; потом - что она приуменьшает возраст, так как у неё взрослая дочь; потом он ломал голову над возрастом обеих, глядя на Валентина, потому что Илона всё же была слишком молода для четырёхлетнего  сына.
В данный период Лада мучилась, не зная, как сказать о возрасте своей незамужней дочери,  не оскорбив строгие моральные установки своего любимого мужчины.

Дело было в том, что сама Лада родила дочь в неполные восемнадцать, а Илона своего  сына - в такие же неполные шестнадцать. Мало того, Илона  и не думала ни от кого скрывать, что родила рано и без мужа; к тому же, она собиралась выходить замуж и, вроде бы, уезжать с мужем за границу, оставляя сына с Ладой. А Лада, которая ни за что не отдала бы внука неизвестно куда, изводилась, не зная, как сказать Вениамину Севастьяновичу, что внук будет с ней при любом раскладе.

Илона только смеялась над материнскими страхами, а её жених предлагал поговорить по-мужски с женихом будущей тёщи. Но Лада, не доверяя молодому легкомыслию дочери и зятя предпочитала мучиться в одиночку, и, поскольку все будущие родственники находились в свободном общении,   жила, как на вулкане.
Она приходила к Ане выговориться, но та всё меньше интересовалась этой историей, которой хватило бы на сериал.

Аню  всё больше тяготили  эти посещения. Всё больше тем она делала запретными для себя, всё реже выходила из дома и звонила по телефону.
Радовалась, что никто не мешает дома быть одной. 
Всё чаще возникали у неё перебои в сердце, но лекарств и врачей она не хотела. Когда поняла, что угасает не только интерес к жизни, но и сама жизнь, отметила это даже с некоторым облегчением.  Страха не было: боль и усталость от жизни притупили все чувства.

Дома она почти всё время  лежала на диване, безучастно глядя на тёмный экран телевизора; всё чаще ленилась раздеться, чтобы нормально лечь. Так и засыпала в халате, натянув на себя плед.
А утром через силу приводила себя в порядок и шла на работу, преодолевая отвращение к жизни и одышку, которая уже не позволяла двигаться так быстро, как раньше. Одышки уже нельзя было не замечать, но Аня даже радовалась: значит, сердце. Это было лучше, чем безумие, которым её пугала Лада, глядя на её безразличие.

Теперь Лада приходила к ней каждый день, но ненадолго: дома  оставался  внук, которого она  не хотела пугать  видом вялой от равнодушия Ани.
А той уже было безразлично всё.
И пришёл день, когда Аня не смогла встать, чтобы идти на работу. То есть, она встала, но упала от слабости и головокружения рядом с диваном.

Лада обнаружила её вечером всё там же, на полу, едва прикрытую стянутым с дивна пледом. Она открыла дверь запасным ключом, который хранился у неё на всякий случай.
Увидев, в каком состоянии Аня, она вызвала "скорую помощь" и проводила подругу до больницы, оставив Валентина на старушку с первого этажа, потому что Илоны дома, как всегда, не было.

                ж ж ж

Лада с трудом скрывала от подруги свой ужас, но сама Аня была почти рада, что теперь будет видеть Ладу не каждый день. Её утомляли уговоры  Лады взять себя в руки. Ане казалось, что то необратимое, к чему она долго и бездумно шла, ещё где-то далеко.
Она не торопила события, просто ждала, не имея ни сил, ни желания бороться за себя. То, что в больнице можно отдохнуть от сотрудников,  должностных обязанностей и постоянного самоконтроля  радовало, потому что даже забота о внешности давалась ей уже с трудом.
Мысль  о том, что её позор может стать темой для пересудов, убивала её больше всего.

Лёжа в больничной палате, она думала о переходе Т у д а без всякого страха, почти обыденно, как об этапе пути; с облегчением думала о том, что исчезнут  боль и страх позора.
Это было какое-то детское недомыслие - полное непонимание, что с ними исчезнет и сама жизнь.

Её спокойствие стало глубоким, как вода в озере: снаружи - никаких эмоций, внутри - никаких желаний. Она заметила, что прежние мысли уже  не пугают, а новые  не появляются; ясно осознавала, что от прошлого  уходит без оглядки, а будущего у неё не может быть.
Оставались только пустота и ожидание.
Страха не было.

Ей нужна была экстренная психологическая помощь, но все вокруг воспринимали её безразличие как физическую слабость и старались меньше беспокоить.
Ощущение пустоты и бессмысленности  всё больше усиливалось.
Только один образ оставался, по-прежнему, недостижимо высоким и прекрасным.
Но думать о нём было больно и нельзя.

               
Лада  приходила через день, два и разбивала её спокойствие возмущенным сочувствием:
- Ты попробуй возненавидеть его. Увидишь, сразу силы появятся.
- За то, что не бросается за каждой юбкой?
- За что хочешь! На твою кардиограмму страшно смотреть! - шепотом кричала Лада.
- Не получится. Устала.
Аня чувствовала, что уже перешла какую-то черту. Уход из жизни  казался не страшнее, чем уход в монастырь, а больница была промежуточным пунктом, где не надо было звенеть эмоциями и никто не мешал.

От Лады шло беспокойство.
- Да оглянись ты! Сколько мужиков вокруг ходит и облизывается!
- Чужие. Ему я не нужна, а мне без него пусто. Мне хочется уйти отовсюду, потому что  его там нет.
Но и к нему я больше не хочу, потому что я ему не нужна.
- Попробуй подумать о чем-нибудь приятном.
- Я всё время думаю о том, сколько времени прошло после того разговора, перестал ли он меня бояться.
- Пройдет немного времени, всё забудется.
- Проходит. Но помню так, будто вчера было.
- Ты думаешь, мне было легко, когда мама умерла? - не отставала Лада. - Ты вспомни, как я одна со всем выводком осталась: Илоне пять лет было, из болезней не вылезали; на работе держали только потому, что уволить нельзя было. Брат с сестрой - восьмиклассники, сестра учится перестала, брат у девушки стал оставаться на ночь, а я боялась, что в плохую компанию попал.
Голова пухла! А ведь мне всего двадцать три было. Но я же держалась.

Аня молчала. Чем больше волновалась Лада, тем больше ей хотелось, чтобы она ушла. Хотелось быть не просто в одиночестве, а в пустоте.
Это было осознанное шествие к пропасти. Мешать такому почти бесполезно.

Но судьба лучше нас знает, что нам надо. Она испытывает нас на прочность, чтобы увидеть наш максимум, после чего выдает по заслугам, направляя нашу жизнь в нужную сторону.


                ЧАСТЬ 2.


В палату пришел, наконец, постоянный врач.
Алексею Владимировичу было сорок восемь лет. Несколько месяцев назад он развелся. Это был поздний брак с его единственным за всю жизнь ребенком - сыном Димой трех с половиной лет.

Жена -  прелестное создание - была  прекрасно воспитана, мила безгранично и никто вокруг был не в силах сопротивляться её обаянию. Вокруг неё было множество мужчин, которых полагалось считать не поклонниками, а "полезными" знакомыми, ценившими, в свою очередь, её полезные свойства. Такой подход к проблеме давался Алексею Владимировичу не без усилий.

Каждый раз, когда в квартире появлялась очередная новая вещь, превышающая возможности их семейного бюджета, Алексей Владимирович  старался пролить свет на источник финансирования.
Обычно, жена называла чье-то имя,   чаще мужское, после чего полагалось считать, что это очередная благодарность в виде  скидки - иногда весьма значительной - за услугу, оказанную Аллой в качестве экономиста или консультанта.

Ее бурная профессиональная деятельность, связанная с перегонами машин, партиями конфиската и налоговой отчётностью предпринимателей держали Алексея Владимировича в постоянном судорожном напряжении. Он всерьёз опасался за её свободу, балансирующую на грани закона.

Когда имена мужчин, испытывающих деловую благодарность к его жене, совсем перестали разбавляться женскими, в душевное равновесие Алексея Владимировича вкрались сугубо мужские опасения. А когда он услышал, как жена по телефону благодарит за доставленную накануне плиту для кухни, его опасения превратились в тоскливую уверенность:
не было сказано ни одного подозрительного слова, но её голос так нежно ласкал слух собеседника интонацией, что последние сомнения испарились.

Алексей Владимирович был мужчиной во всех отношениях и потому не умел повышать голос вообще, а на женщину тем более, и, возможно, именно поэтому, задыхаясь от гнева, он смог донести до жены только своё возмущение.

Она спокойно приняла его состояние как ревность стареющего мужа, причём, совершенно необоснованную, и постаралась, тактично, скрыв её даже от него самого, переключить его  мысли на хозяйственный аспект проблемы.
- Чем ты недоволен? Посмотри, как у нас все хорошо получается. Ну когда бы мы смогли купить всё это на две наши зарплаты?

Крыть, как говорится, было нечем, хотя зарплат было три: Алексей Владимирович, кроме больницы, дежурил на "Скорой помощи".
Дальше Алла спокойно, но без привычного милого прищура и нежных интонаций в голосе, напомнила мужу, что его жена не только молода и красива, но и - в свои двадцать шесть  - достаточно успешна в профессии и потому жить в нищете и стариться раньше времени не собирается, да  никому и не обещала.
Напомнила так же, что никогда не упрекала мужа за то, что его вклад в дело процветания  семьи гораздо скромнее, чем её, и что ему желательно помнить об этом, а ещё лучше ценить.
И ещё добавила, будто вскользь, что с его зарплатой умные люди не женятся и не заводят детей, потому что здоровыми и счастливыми дети у таких отцов не вырастают.

Получалось, что в своей семье Алексей Владимирович - пустое место. Однако, он был не настолько слабодушен, чтобы от таких слов утонуть в рефлексии. В словах жены была лёгкая, почти прозрачная инсинуация. А если есть маскировка, значит, её правда боится яркого света.

Действительно,  в легкомысленном отношении к семье Аллу упрекнуть было нельзя. Но, заботясь о муже и ребёнке, она никогда не забывала и о себе.
Уложив сына спать, она читала ему или разговоривала, но ровно в девять выключала свет, после чего  могла позвонить друзьям, чтобы интересно провести вечер, особенно, если муж дежурил на станции "Скорой помощи".

У Алексея Владимировича сердце особенно ныло  в такие вечера, но звонить домой он боялся, чтобы не разбудить сына, а на мобильный жене - ненавидел: было одинаково невыносимо слышать и шум ресторана и тишину зрительного зала.
Очень скоро мысль о том, кто сейчас рядом с ней, перестала его волновать. Но мысль о том, что сын в это время совсем один спит в пустой квартире, лишала его душевного равновесия.
Каждый раз жена успокаивала его, словно несмышлёныша:
- Здоровый ребёнок спокойно спит всю ночь. Неужели ты думаешь, что я оставила бы его одного, если бы что-нибудь заметила перед уходом?

Алексей Владимирович надеялся, что не оставила бы, но всё равно снова и снова пытался объяснить ей, почему даже здоровый ребёнок и ночью должен быть под присмотром родителей.
И не мог.
Очевидно, у его молодой жены было больше логики.
На воспитание сына точки зрения у обоих родтелей расходились настолько, что прийти даже к компромиссу они  не могли, и к четвёртому году семейной жизни  вопрос о разводе стал делом решенным. Аллой.

Алла не стала из-за этого резкой и раздражительной, напротив, она сочувствовала неумению Алексея Владимировича свои принципы, убеждения и  притязания  сложить на алтарь семейного согласия.

Она обещала, что у Димули будет всё необходимое, что он получит максимально хорошее воспитание и образование и что она будет держать отца в курсе всех важнейших событий в жизни сына.   
Заботясь уже о самом Алексее Владимировиче, предложила ему сразу отказаться от родительских прав, чтобы позже не отвлекать его и не расстраивать процедурой усыновления ребёнка её будущим мужем.

Но у Алексея Владимировиче было своё представление о золотом детстве сына. Он точно знал, что  радость в семье ребенок получал всё же от него, а это важно. Отказываться от своего единственного ребёнка он не собирался.
Только после решения суда о том, как часто отец будет видеться с сыном, Алексей Владимирович переехал к родителям и перешёл работать в клинику рядом с домом.
               

               
Увидев Алексея Владимировича первый раз, Аня обратила внимание на его сходство с тем, из-за кого она здесь оказалась: примерно тот же возраст, та же седина и даже рост почти такой же, но главное - та же сдержанность.
Неприятно не было. Она отметила это отстранённо, как из кабины прозрачного лифта, и про себя стала называть его "Тот", в отличие от остальных, непохожих.

Лада поговорила с доктором, выждав несколько дней после его прихода. Он уже выходил из кабинета одетый, собираясь идти домой, но задержался.
Алексей Владимирович коротко рассказал ей о состоянии Ани и добавил, что, кроме лекарств, очень желательны внимание и забота близких и положительные эмоции.
Лада, поколебавшись несколько секунд, в двух словах высказала свои подозрения относительно причины болезни Ани.
Доктор озадаченно посмотрел на Ладу:
- Двадцать первый век...
- Она из девятнадцатого, - безнадёжно махнула рукой Лада.

По дороге домой Алексей Владимирович пытался вспомнить  лицо больной Цветковой Анны Алексеевны, 31 года, но  вспомнил только её кровать - третью от окна  и бело-голубые пододеяльник и наволочку.
Вместо лица вспоминалось что-то тихо печальное. За всё время она ни разу не подняла на него глаз. Он испытывал странное любопытство, представлявшее смесь раздражения и нетерпения.   "Странный народ эти женщины: не под поезд, так под горку, - подумал он,- неужели в  жизни нельзя найти  ничего, кроме противоположного пола?"
Вспомнил о жене: нет, Алла совсем другая.
Очень хотелось поскорее рассмотреть эту больную  как следует.


Утром Алексей Владимирович ещё до обхода нашел повод зайти в Анину палату.
Один, но очень внимательный взгляд вобрал в себя всё, как фотоснимок: брюнетка  с карими глазами, лицо удлиненное, брови вразлёт, густые волосы,  как у дикарки, наступают на лоб,  придавая лицу мрачноватый вид. 
И худенькая, как подросток.

Уже в кабинете, вспоминая её лицо, он удивлялся: тип яркий, но будто пылью присыпана. 
Впечатление  тихого угасания было настолько сильным, что закрывая дверь в палату, Алексей Владимирович  почувствовал себя так, будто оставляет  там маленького беспомощного ребёнка, который даже умирая от  боли, не сможет позвать на помощь.
Было тревожно и неприятно, от того, что он не знал, как ей помочь.

В кабинете за столом,  стараясь мыслить конструктивно, он пробовал определить Анин характер, её интересы и привычки - это могло помочь лечению.
Детей, конечно, нет. Значит, одиночество?  Желание иметь семью?   Попытка женить на себе? Всё не то.
Бросил? С ребенком?
Не то, не то.
Подруга хорошая, помочь наверняка старалась, и - не смогла.   
Да что же это за любовь такая??
Удивление перешло в необъяснимое раздражение и тихое, непонятно против чего направленное упрямство. Алексей Владимирович не мог объяснить себе его причину  и - странное дело! - почему-то не хотел.

Мысли кружились, как в водовороте.  Тут было всякое: жгучий интерес к виновнику её болезни; к истинной причине этой болезни;  способы выведения человека из стрессового состояния и ещё много разного, особенно вопросов.
Только один вопрос он не задавал себе: что в том мужчине особенного?  Но вопрос этот в его подсознании был. И ещё один вечный мужской вопрос - "Чем я хуже?" - в нём тоже был. В  сознании они  вылились в профессиональный азарт.

Вечером за ужином    он ни словом не обмолвился об этой больной, хотя о других интересных случаях из своей практики с родителями-врачами  всегда говорил охотно.
Эта история болезни осела в нём тайной - профессиональной, как ему показалось. 
"Случай очень интересный," -  думал он, не замечая, что думая об Ане, он перебирает в уме не только  методы лечения, но и способы выведения её из состояния подавленности,  хотя вполне можно было бы пригласить  психолога.

Ещё он думал о равнодушии в её глазах; о том, какие у неё были родители;  почему её не навещает никто, кроме одной подруги; о том, какой была её первая любовь, как она выглядела до болезни и даже о том, как можно изменить её прическу. 
      
А вопросов о ней у него было так  много, что они не повторялись. Но этого он как-то не замечал, потому что   мысли постоянно возвращались к её апатии.               
Даже проснувшись среди ночи, он думал о том, что она чувствует, когда просыпается ночью. Не страшно ли ей одной в темноте?
Наконец, он понял, что ему необходимо  увидеть её живую реакцию хоть на что-нибудь.

Алексей  Владимирович заходил в палату к Ане по несколько раз в день:  проверить  пульс, измерить давление, спросить о самочувствии. Он делал это с такой внутренней сосредоточенностью и вниманием, что  ни у кого не вызывал   удивления.
В Аниных глазах он, по-прежнему, видел тишину. Он понимал, что у  неё парализована воля. Надо было во что бы то ни стало как можно скорее разрушить это убивающее её равнодушие ко всему и к себе самой.
И надо было спешить.

                ж ж ж

Валя, женщина с соседней кровати - молодая, очень полная, с одышкой даже от смеха,- сказала:
- Анечка, что-то новый доктор часто к тебе подходит.   То ли на поправку ты идешь, то ли что? Ты как себя чувствуешь?
Аня пожала плечом.
- Подругу попроси, пусть поговорит.    Вдруг лекарство какое редкое надо? В больнице может и не оказаться.
Аня равнодушно  кивнула.

Уже неделю она спала кусочками в течение суток.  Остальное время тихо лежала в полусонном оцепенении. Думать было не о чём, вспоминать ничего не хотелось. Всё куда-то отодвинулось и незаметно уходило всё дальше.

Глядя на яркие маки на Валином халате, Аня подумала, что у каждого цветка   своя красота. И женщины тоже все разные, но каждую можно сравнить с каким-то цветком. Вот Валю, например, похожа на  пышный пион.
А её, Аню,  и сравнить  не с чем. Разве что с травой. Да ей красота уже и  не нужна.
Это потому, что она идет туда, куда наметила,  ясно осознавая последствия  своего решения.

То впадая в дрёму, то просыпаясь, Аня, видя    яркие маки на халате соседки, снова и снова  возвращалась к этому сопоставлению:  цветы и трава.
Новых мыслей по этому поводу не возникало, и её жизнь казалась Ане серым туманом.               

Через два дня  после разговора с Валей  Аня  проснулась ночью  и привычно лежала без сна.
Слушая сонное дыхание спящих женщин, Аня без всяких мыслей смотрела, как за окном   на фоне ёрного беззвёздного неба покачивались поредевшие верхушки берёз.

Когда на фоне   луны засветилось прозрачное облачко, почему-то  вспомнила: самая чёрная ночь перед рассветом. И  вдруг отчётливо     поняла, что в её жизни уже давно ночь, но рассвета  не будет, потому что она сама идет туда, куда наметила.
Нет, пожалуй, уже не идёт, а катится.

Или плывет - безвольно, как водоросли.
Но... ведь водоросли не плывут!.. Извиваются  по течению, но не плывут! Они корнями держатся за грунт. Выходит, не такие уж они  и безвольные. 
А вот она плывет, как сухой лист, как смятая бумага, как что-то никому не нужное.
Куда?  Зачем?  Ни за чем.  Просто к концу.
Думать об этом было почему-то неприятно.

Ане вдруг захотелось увидеть, как светлеет небо и начинается утро. Она подумала. что под утро, обычно, засыпает, но не  огорчилась: увидит, так  увидит, а не у видит - тоже не страшно.
Веки сами сомкнулись, но сознание оставалось ясным. Она лежала, не замечая времени.

Как-то странно - без звуков - Аня почувствовала рядом с собой движение; с трудом приподняла веки   и увидела край белого халата и тёмные брюки.
Мужчина повернулся и отошел от тумбочки неслышно, как привидение. 

Проводив его взглядом, Аня снова сомкнула веки.
Ночь, сонная тишина и покой - лучшее время суток: можно думать, вспоминать или дремать. Сейчас ничего не хочется. Сердце бьётся тихо, но  привычная полудрёма  не идёт.
Помедлив, Аня открыла глаза, чтобы еще раз посмотреть на небо: между ней и окном стояла банка с водой, а в ней  -  рыбки!..


Ум был совершенно ясным. Аня дотронулась до банки и ощутила гладкость стекла. Рыбки были явью.
Она смотрела на них, сонных и почти неподвижных, без всяких, казалось, мыслей.
Потом уснула.

Спала недолго. Сон и дрёма давно не радовали снами, а тут что-то снилось - вспомнить не удавалось, но что-то спокойное и приятное.
Ощущение тепла под одеялом тоже было приятным, ласковым, будто сполз, наконец, панцирь с измученного тела. Сердце билось ровно, хоть и слабо; ум не мучили ни воспоминания, ни раскаяние.

Аня наслаждалась этим непривычным ощущением полного покоя. Приятно было нежиться в этой блаженной душевной невесомости.
Уже совсем рассвело. Луч, прорвавшийся сквозь щель в шторах, вспыхнул яркой искрой в банке. Рыбок было пять: четыре ярких, золотисто-оранжевых, и одна бледненькая, почти серебристая.
Аня видела, как  рыбки с заметными "шапочками" шевелят пышными плавниками.
Все спали, и она была наедине с миром, в котором царила абсолютная безмятежность.
Ане захотелось стать такой же неторопливой и спокойной, как эти рыбки.
Покой  заполнял душу и, убаюкивая сознание, незаметно оттеснял всё отболевшее.


Когда она снова проснулась, банки на тумбочке не было. Это оказалось до боли неожиданно.
Прислушиваясь к разговорам  женщин, она не уловила ничего, что могло бы пролить свет на её красивую ночную тайну. 
Это было непонятно.

Аня вспоминала переливы  красновато-золотистой чешуи, ленивые движения   почти круглых тел, пока - умиротворенная - снова не уснула.
После сна опять вернулось равнодушие, но покой остался.

День прошел незаметно. Промежутки без сна уже не казались такими пустыми, как раньше. Мысли о рыбках, как о чем-то далёком, уходили и возвращались. Постепенно Аня смирилась с тем, что это был сон.

Ночью она смотрела в темноту за окном между шторами и вспоминала о рыбках не зрением, а умом. Удивлялась, что сон был таким отчётливым в ночном и утреннем вариантах.
Так всё-таки сон? А если не сон, то куда исчезла банка? И откуда появилась?

Мысли текли спокойно; в них не было ни самобичевания,  ни стыда, ни боли. Давно Аня не чувствовала такого покоя. Иногда казалось, что вот-вот в памяти всплывет что-то важное.
Захотелось вспомнить, как она  жила до этой любви?
Да вроде нормально жила: развлечения, увлечения, огорчения... Были спады, были подъёмы - всё, как у людей. Неприятности были, но уходили, и  опять жизнь катилась вперед, к новым радостям.
Все шло как-то ровно, спокойно.
Как давно это было...
В той, прежней, жизни так много всего помещалось: работа, праздники, поездки; даже простое общение было в радость. 

А теперь? Каждый день лекарства, осмотры, капельница. Дойти до умывальника - почти подвиг: сердце колотится, ноги подламываются. Хочется только лежать и молчать.
А ведь где-то люди гуляют, смеются и даже флиртуют и влюбляюятся. Но главное - они получают от этого удовольствие!
А она даже не заметила, когда её счастье превратилось в боль.
Вот оно что!..

Она забыла, что от любви все ждут только хорошего; забыла, что любовь - это радость и счастье.
А ведь сначала, когда полюбила, всё так и было: будто на крыльях летала.
Тогда ей даже в голову не могло прийти, что её ждет столько унижения и боли. Эта любовь  привела её в больницу.
И что теперь?
Аня задумалась.
Что теперь, уже понятно, а вот что дальше, лучше не думать.

Странно, ведь она сама наметила себе этот путь и ступила на него без страха и сомнений. Значит, она идет по нему сознательно.
Нет, пожалуй, уже катится.
Известно что любая боль вызывает у человека желание, если не убежать, то хотя бы уклониться.
А она?

Она  и пыталась уйти от боли. Но куда?..
Неужели она так любила этого мужчину, что готова была идти сквозь огонь, терпя боль?
И ведь шла. Шла так, будто была уверена: там, за полосой огня её ждут любовь и счастье.
Эта волшебная страна так и не открылась ей.

Но боль понемногу утихает.. Скоро она совсем исчезнет. Огню  осталось уничтожить совсем немного. Тело совсем ослабело.
Но что  значит: боли совсем не будет?
Это значит, что не будет её, Ани. Совсем...
Зато появится боль у её родителей.

Беспокойство возникло сразу в уме и в теле.
А  ведь утром было так спокойно, легко и почти радостно.
Говорят, что перед выздоровлением  бывает рецидив, а перед смертью - облегчение. Сейчас с ней - это что? Только что было облегчение.
Значит, смерть?..

От мыслей сердце забилось сильнее и снова стало больно.
Что же дальше?
Паузы были короткими, мысли, будто торопились прорваться к её сознанию, которое, наконец-то, принимало их.

Да смерть дальше, что же еще? Сама  этого хотела, вот и дождалась: уже почти у цели.
А ведь, кажется, родилась - живи и радуйся. Почему же на её улице уже второй год пасмурно? А теперь еще и вечер...  И рассвета не будет.
Странно...

Почему она терпела такую сильную боль? Совершенно непонятно, как можно было терпеть её так долго  да ещё и цепляться за неё?
А может, она  стала любить боль и унижение потому, что они были от любимого человека? Он же не виноват, что может дать ей только это.
Но почему она-то согласилась на эту замену?
Непонятно...

Получается, что она незаметно перестала любить себя и стала любить боль?
Где и когда она перешла границу любви и боли?
Никогда не задумывалась, любит ли она себя. Но, если бы любила, разве попала бы в больницу? И ведь  первое время даже радовалась, что всё идёт само собой. Убирала себя из жизни не только чужой, но и из жизни вообще.
Страшно!

У Ани неприятно забилось сердце. Тревога и растерянность, как на краю пропасти. И она продолжает туда идти! 
Идёт! И-дёт!..
Она же просто сама совершает над собой казнь! За что???
И почему, собственно, её жизнь должна угаснуть? Ради чего? Откуда в ней эта беспощадность к себе, это равнодушие, будто это не она, а кто-то чужой?
Чужих не так жалко, потому что мы о них ничего не знаем.
Но ведь себя она знает, так  неужели ей не за что пожалеть и простить себя?

Пауза прервалась возмущением - тихим, но неожиданно решительным: можно! Можно её простить и можно  любить: есть за что.
Удивительно, почему её жизнь никогда раньше не казалась ей драгоценной или достойной хотя бы уважения? Почему она согласилась презирать себя?

Он ненавидел её за то, что она его любила.
Разве за это можно ненавидеть?
Пауза оказалась продолжительной.

Оказывается, можно: ведь он страдал от её любви.
Нельзя осчастливить человека  насильно. А она пыталась. И помешала чужому счастью.
Но она же не знала, что он счастлив.  Она ошиблась, потому что слишком мало знала о нём.
Вот оно что!..

Вся её вина в том, что она слишком долго не знала, что держится за чужое. Она ошибалась, за то и наказана.
Ну, что ж, было за что.
Но, если он прятал свое счастье так старательно, то откуда ей было об этом узнать?
Это была ошибка. Но  теперь ошибка исправлена, она ушла и никому не мешает. Пусть живут и будут счастливы.

А что у неё теперь к этому человеку?

Пауза была наполнена самым пристальным вниманием к себе.
Да ничего, вроде.
Боль под толстой коркой и трогать её нельзя, да и не хочется.
Стыд? Ей больше не в чем себя упрекнуть.
Пусть всё зарастает.

Снова пауза.
Теперь паузы были похожи на перекрёстки в мыслях.
Так что же с ней происходит?
Как ни уходи от ответа - суицид. Спланированный и - для маскировки - растянутый во времени.
Пауза перешла в лёгкое оживление: хорошо, что растянутый, вот и мысли новые появились. Может быть, ещё не поздно?

Надо разобраться.
Итак, кому нужна её смерть?
Ему?
Нет; ему нужно было только одно: чтобы Аня оставила его в покое.
Она оставила.
А он знает, что она в больнице?
Нет, конечно. Да и вряд ли его это взволновало бы.
Сколько же ей осталось?

Мысли были непривычно беспокойные.  Очень хотелось от них спрятаться, но надо было ответить себе на главный вопрос: почему она должна умереть?
Аня почувствовала слабость до дрожи. Вот до чего себя довела: от одних только мыслей лежит без сил.
А могла быть дома. Утром - на работу, вечером - домашние дела. Можно куда-нибудь выйти. Раньше она охотно  шла в люди - в суету, в яркий свет.

Аня прислушалась к себе: не хотелось никуда, но привычной подавленности не ощущалось. И совсем не хотелось думать о неприятном.
Хотелось просто лежать и смотреть на рыбок. Жаль, что их убрали. Они точно были.
Кто и зачем приносил их?

В аквариуме, наверное, много разных водорослей, и рыбки красиво смотрятся среди них.
Вспомнилось, как в детстве брат приносил с речки рыбу.
Он ловил её с лодки, привязанной к раскидистой иве. Её ветки свисали до самой воды, и брат сидел за ними, как в гроте. Тень от веток делала незаметной тень от удочки и рыба там хорошо клевала.

Сама Аня любила играть в бабушкином саду. Она вспоминала, как солнце прорывалось сквозь листву, кружевную тень под яблонями, своих кукол на тёплой траве, и ей захотелось в бабушкин городок, в детство, в лето, в беззаботность...

Мысли вернулись в реальность: за окном осень, и она в больнице; ей плохо, и она сама в этом виновата. Скоро не будет ни боли, ни её самой.
Как странно...

Пауза была переполнена недоумением.
Странно? Нет, страшно!
Аня, будто проснулась от кошмарного сна.

Умирать?..
Да с какой это стати??
Возмущение накрыло её, как волной.
Ну, да, да, она действительно, хотела умереть, потому что  было невыносимо больно. Но ведь теперь всё по-другому.

По-другому?..
Конечно!
Но что именно?
Непонятно, что, но что-то в ней изменилось. Она больше не хочет умирать.
Не хочет и не умрёт!

Да, конечно, сердце стало очень слабым, но ведь все болезни у нас в голове. Если там была программа угасания, то теперь её надо заменить программой выздоровления.
Для каждой болезни есть комплекс по реабилитации. Не на кладбище же её привезли, а в больницу. Ей помогут, а уж она постарается.
И всё будет хорошо!
Слезы высохли в одно мгновение. В сознании ярко вспыхнула воля к жизни и решимость бороться. Апатия, страхи и неуверенность исчезли без следа.


От новых мыслей началось сердцебиение, которое впервые за последние  месяцы не испугало, настолько оно было лёгким и радостным.
Увидев проблему в новом свете, Аня взбодрилась.

Это было давно забытое состояние. Мысли - ясные и чёткие - вставали друг за другом, выстраиваясь в ряды и группируясь в блоки.
Аня определила опорные точки: строгий режим, гимнастика, еда, витамины, водные процедуры и положительные эмоции.
"Пока дышу, надеюсь", - подумала она с оптимизмом и добавила: хочу, значит, всё получится.
Она опять стала думать о рыбках и уснула в полной уверенности, что ночью снова увидит их.

Но проснулась она только утром.
Все ещё спали. За окном бы серый сумрак, но Аню это ничуть не огорчило, потому что внутри у неё уже занимался свой собственный рассвет. Она даже не огорчилась, что рыбок на тумбочке не оказалось: она спешила начать выздоравливать.

Представляя, как у нее сейчас всё хорошо получится, Аня села, пережидая  головокружение, похвалила сама себя и отправилась умываться, держась за стенку.
Она не только умылась, но и облила руки до локтя и почистила эубы. Рот наполнился забытой свежестью, а душа - радостью и надеждой.
С сильно бьющимся сердцем она вернулась в палату и из последних сил забралась под одеяло, ставшее за время болезни её домом.
Полотенце на спинке кровати повисло криво, стакан со щёткой поставила в тумбочку, но дверцу закрыть сил уже не хватило, но всё равно - хорошо!

Слушая несчастное сердце с удивлением и отчасти со стыдом думала, что сама довела себя до такого состояния.
Сердце понемногу успокаивалось, и мысли в голове были самые деятельные:о пользе свежего воздуха, о проценте кислорода в крови; о том, что как только кто-то проснётся, она попросит открыть форточку. Подумала, что в тумбочке должно быть что-то из фруктов, которые хорошо бы съесть до завтрака.

Вот только когда количество перейдет в качество?
Пауза была короткой и нетерпеливой.
Когда, когда... Перейдет и - всё!

 

                ЧАСТЬ 3



После завтрака Аня, как обычно,  лежала, закрыв глаза, чтобы ни с кем не разговаривать, но отблески новых мыслей на её лице были слишком заметны, и Валя, соседка слева, заботливо спросила сквозь одышку:
- Анечка, плохо тебе? Позвать медсестру?
- Обход уже начался, скоро все тут будут, - напомнила женщина из угла  справа.
 Аня узнала ее, не поворачивая головы: эта женщина каждое утро подолгу расчесывала свои длинные волосы. Её звали Тамара.

Когда врачи вошли в палату, Аня заметила взгляд Алексея Владимировича. Ещё дважды он посмотрел на неё, пока говорил главному о других больных, но у её кровати только перечислил назначения, не глянув ни разу.

И все-таки после ухода врачей у Ани осталось ощущение, что она не одна.
Непонятно, почему, но оно не уходило  и перешло в какое-то радостное беспокойство, которое она старалась не отпускать от себя.
Вспомнив, что в мочках ушей находится множество жизненно важных точек, Аня, стараясь делать это незаметно, стала массировать их. И еще шевелила пальцами под одеялом. Это была её гимнастика.

Сердобольные соседки обычно приносили еду Ане в палату, но теперь она решила, что в столовую будет ходить сама.
Нетерпеливое ожидание прибавило сил, и она, к удивлению женщин, встала, чтобы идти с ними.
Шла, держась за Валю и Тамару, изо всех сил стараясь напрягать их как можно меньше.
За столом отдышалась и, глянув и их сочувствующие глаза, улыбнулась и взялась за еду, как за работу.

На обратном пути перед глазами почти не было белёсого тумана и дрожь в ногах была не так заметна, не так больно колотилось сердце, только  тело - тяжелое и неуклюжее - было в горячей испарине.
В послеобеденный сон Аня ушла легко и спала крепко.

Вечером пришла Лада. От нечаянного везения она была радостно многословна.
- Илона с женихом едут к друзьям, захватили  нас с Валентином. Они с ним в машине побудут, пока я тут. Сказали, что могу не торопиться, - весело  говорила Лада, выкладывая в тумбочку пакетики и баночки.

- Совсем мой мальчик от рук отбился, - говорила Лада, явно хвастаясь. - Такое сегодня утворил! Из квартиры сам выбрался.
Представляешь, кручусь на кухне с обедом, Илона новое платье примеряет, вроде тихо все. Заходит мой Валентин ко мне на кухню и говорит строго так:
"Бабуска, дай!"  И на черпак показывает. Дала, чтоб под ногами не путался. Через минуту слышу в подъезде стук. Выскакиваю: стучит черпаком в твою дверь.
Я его - на руки. а он вырывается, чертёнок, и кричит: "Тётя Аня! Оклой! Это я плисол!" И когда  он научился цепочку снимать?
Еле утащила в квартиру. Наобещала, что возьму с собой, покажу, где ты "отдыхаешь", если больше не будет из квартиры выходить один. Придётся слово сдержать. Ты как сегодня?

Женщины с разных кроватей стали расхваливать Аню за её дневные подвиги, и Лада, не веря ушам, только поворачивалась то в одну, то в другую сторону.
Анина кровать стояла напротив   двери. За стеклом  что-то двигалось. Аня  присмотрелась: Илона и её жених в четыре руки удерживали Валентина, а он молча старался вывернуться из их рук.

Аня тронула Ладу за локоть.
Увидев за дверью всё свое семейство, Лада бессильно обмякла на табурете, но тут же подхватилась и выскочила за дверь.
В коридоре она присела перед внуком и стала что-то очень серьёзно объяснять ему. 
Валентин нетерпеливо кивал головой. Лада раздела его, отдала вещи дочери и, пригладив внуку волосы, за руку ввела в палату.
- Поздоровайся. Скажи, кто ты, - негромко подсказала Лада внуку. - Скажи, к кому пришел.
- Здластвуйте. Я - Валентин. Я к тете Ане плисол. Я её длуг.

Женщины умилённо заулыбались, а Валентин подошел к Аниной кровати.

Он был так хорош своей детской серьёзностью, что Аня залюбовалась им и невольно улыбнулась.
- Иди ко мне, - сказала она и протянула к нему руки.
Валентин тут же забрался к ней на кровать, а  Лада ловко - почти в воздухе - стащила с него сапожки.
- Здравствуй, солнышко! - сказала Аня. - Я очень по тебе соскучилась. Как ты живёшь?

Она обняла его, ощущая под рукой  его влажные после недавней борьбы светлые волосы.
- Ты болеес? Касу не любис?- сочувственно спросил Валентин, продолжая обнимать Аню за шею. - Я тозэ не люблю.
Он покосился на бабушку.
Лада сделала строгое лицо.
- Не люблю, - сокрушенно сказала Аня,- но теперь буду есть.
- Надо: за маму, за бабуску. Ам, ам - нет касы!
Валентин развел руками.
Аня опять  обняла мальчика.
- Буду есть за маму, за бабушку и за Валентина. Да?
Валентин кивнул.

Лада разрезала грушу и дала им с Валентином по половинке.
Валентин тут же перебрался к бабушке  на колени. Продолжая рассматривать Аню, он ел грушу и, не глядя поднимал её вверх, угощая Ладу. Лада замолкала, ловко ловила ртом грушу, откусывая малюсенький кусочек.

Аня вместе со всеми  любовалась этой сценой.  Бабушка с внуком являли собой такое единство, которое создает только любовь и нерушимая привязанность. И те двое, что остались за дверью тоже были частью этого единства, и от этого им всем было хорошо и спокойно.
Аня вдруг почувствовала, что она может быть еще одной фигурой в этой группе; что её там ждут и будут рады, когда она поймет это.
Заметив во взгляде Лады осторожную радость, она, будто проснулась: не только Лада, но и остальные женщины радовались её сегодняшнему успеху, её гостям. Радовались за неё!
Ане стало жарко: столько доброты вокруг, и вся  обращена к ней.
Хорошо-то  как!

                ж ж ж


Продолжая новую жизнь, Аня не давала себе никакой поблажки, только внимательно прислушивалась: нет ли отрицательных ощущений? Их не было.
Видя живой блеск в глазах Ани, вся палата поверила в чудо её скорого выздоровления, хотя сама она внешних перемен в себе почти не замечала.

Примерно через неделю  она проснулась рано утром и в сером предрассветном полумраке палаты увидела рядом со своей кроватью сидящего на табурете Алексея Владимировича с котёнком в руках.
Котенок зевал, широко разевая розовый ротик с завёрнутым в трубочку язычком.
Увидев, что Аня проснулась, доктор положил котенка к ней на одеяло со словами:
- Мне его только что принесли. Мама давно хотела рыженького.

Аня достала руку из-под одеяла и накрыла котенка ладонью. Котенок зажмурился, уютно подвернул под себя лапки и довольно замурлыкал.
Доктор смотрел на неё спокойно, по-домашнему.
- Нравится?
- Очень.
- Если хотите, я подарю его вам, когда будете выписываться.
- Рыбки - это тоже вы? - спросила Аня, приложив котенка к щеке.
- Понравились?
- Да. А зачем?
- Вы залежались. Вас надо было встряхнуть.
- С того дня я захотела выздороветь.
- Значит, всё правильно.
- Что мне надо делать?
- То, что и делали. И вот вам комплекс для лежачих. Когда почувствуете, что окрепли, скажете. Будете ходить на ЛФК.
- Хорошо.  Откуда вы знаете, что я делаю?
- Догадываюсь по состоянию. А теперь нам с Рыжиком пора. Поправляйтесь.
Доктор опустил руку с котёнком в карман и неслышно вышел из палаты. На тумбочке остался сложенный листок.
Аня с удовольствием потянулась и зажмурилась. Через минуту она уже спала.


Теперь у неё не было ни минуты свободного времени. Она сама ходила в столовую, два раза в день обливала руки и ноги холодной водой и даже решила, что дома будет принимать контрастный душ.
Она спокойно спала по ночам, а если и просыпалась, то ненадолго. Вспоминала рыбок, пыталась представить себе, как выглядит их аквариум или думала о том, что она будет делать, когда окажется дома.

Какое-то время она ходила смотреть комедии на кассетах, но это быстро надоело,  и она попросила Ладу принести ей что-нибудь почитать.
После тщательной цензуры переполненная заботой Лада принесла подруге книгу о путешествии по Франции  с прекрасными фотографиями и две книжечки о реабилитации кардиобольных.
Стараясь скрыть разочарование, Аня полистала их.
- Это все?
Лада растерялась:
- А что бы ты ещё хотела? Я найду, ты только скажи.
- О любви что-нибудь.
От неожиданности Лада едва  перевела дух.
- Анечка, может, пока не стоит? - осторожно спросила она.
- Да ты что? - удивилась Аня. - Я в полном порядке. Мне теперь  душу надо лечить. Выбери у меня дома что-нибудь. Со счастливым концом.

Жизнь возвращалась к Ане. В ней было столько интересного! Аня  и не предполагала, что вокруг так много  радости.
Пробивая стены болезни и уныния, жизнь спешила к ней со своими дарами: с добротой больных и вниманием врачей, с заботой Лады и её семьи, с любимыми книгами,  непривычной заботой о себе и... с цветами!

Как-то проснувшись, Аня увидела на тумбочке букет из белых и желтых хризантем. Их длинные лепестки, широко округлые по краям, напоминали ухоженные ногти. Аня с досадой подумала о своих и понюхала цветы: они пахли праздником и звали куда-то, и будоражили.

За последнее время она настолько отвыкла от внимания к себе, что спокойно восприняла букет как сюрприз для всей палаты от заботливого доктора. Связать букет с рыбками и котёнком, а значит, Алексея Владимировича с собой, ей  и в голову не могло прийти: тему любви для себя она закрыла ещё до больницы. Иногда, правда, ей хотелось, чтобы он её похвалил, но это было только для стимула. К тому же, внимательный доктор был слишком похож на другого мужчину. Его сдержанность, пусть и доброжелательная, была из той же холодной палитры.  Теперь Аня относилась  к этой черте без восторга. Ей хотелось поскорее забыть пережитое.
Да и возраст доктора заставлял думать о его возможной семье.
Нет уж, с неё достаточно.
.

Дичиться доктора Аня давно перестала -  такой неделимый сплав профессиональной и человеческой доброты был  в его внимании. Он никогда не улыбался, только взгляд у него теплел, если он был доволен.
Когда он говорил:
- Поправляйтесь, - и отходил от кровати, то больной оставался в полной уверенности, что доктор, если и не забудет об остальных больных, то уж точно будет думать о  его выздоровлении до следующего обхода.

В этом человеке не было спокойной радости; скорее, о нем можно было сказать: душа не на месте. Но на любое беспокойство он отвечал заинтересованным вниманием и заботой, и больные не только уважали, но и любили его.
Поэтому и цветы на Аниной тумбочке были восприняты всеми так же спокойно, как мимоходом открытая форточка или поправленная подушка. Никто из врачей этого не делал, а у него получалось, будто само собой: характер такой.

                ж ж ж

Однажды перед обходом Валя через одышку сказала Ане:
- Ты уже хорошо себя чувствуешь, Анечка. Пора тебе за собой  начинать ухаживать.
Аня не поняла.
- Врачи тоже мужчины. Им приятнее на красивых женщин смотреть. А мы тут - сама видишь. Так что ты уж  старайся за всех нас.
И она протянула Ане зеркало.

Аня увидела свое лицо - посветлевшее, разгладившееся. Построжевшее. Кого-то  напоминал ей этот новый помудревший взгляд, но думать об этом не хотелось.
Она подумала, что ярких красок на лицо надо бы добавить. Обрадовалась: ещё один способ оторваться от болезни и получить положительные эмоции.
А когда обратила внимание на силуэт прически в стекле двери, то забеспокоилась не на шутку: надо срочно за себя браться! И она позвонила Ладе.

Когда Лада привезла косметику,  Аня разложила её на одеяле и  неожиданно разволновалась, даже разрумянилась. Но начать решила с волос. Перепробовала все заколки, резинки, обруч; волосы сворачивала в жгуты, заплетала, закалывала... Всё было не то. Устав от неудач, она щеткой загладила волосы назад и затянула первой попавшейся резинкой.
Диковатая пышность отросших волос исчезла, всё убралось в хвостик, похожий на толстую кисточку. Лицо,  выступившее на первый план, было непривычным в своей открытости и худобе.

Рассматривая в зеркале втянувшиеся щеки и ставшие заметными скулы,  Аня пыталась понять в себе главное и - не могла. Лицо необратимо изменилось. Пожалуй, не в худшую сторону, но к нему надо было привыкнуть.
До самого вечера   Аня с интересом то думала о нём, то рассматривала в зеркале.

Теперь каждое утро Аня старательно возилась с волосами под одобрительными взглядами женщин, в конце обязательно проверяла общий вид в дверном стекле и к приходу врачей  сидела на застланной кровати.
Она чувствовала себя здоровой и с нетерпением ждала, когда врачи это заметят.

Увидев Аню первый раз  с новой причёской, Алексей Владимирович от неожиданности  задержал на ней взгляд. 
Днем он заглянул в кабинет ЛФК, когда группа только что закончила занятие.

- ЛФК вам на пользу, - сказал  он, глядя ей в лицо. - Вы становитесь всё красивее.
От неожиданности Аня посмотрела на него в упор. Он не отвёл взгляд, но почти сразу повернулся и  пошел к себе в кабинет.
Аня порадовалась комплименту как очередной своей победе и отложила фразу доктора в памяти, чтобы порадовать себя  ещё раз или два.

Выздоровление стало главным в её жизни. Она больше ничего не вспоминала и не анализировала.  Мысли стали спокойными, цепкими и практичными.  И только о себе.
После больницы надо снять деньги со счета и, даже не заходя домой, привести   в порядок голову и ногти; потом заняться гардеробом, чтобы до выхода на работу успеть подобрать необходимый минимум.
Как ей теперь одеваться?
А краситься?
Чувствуя недостаток знания в этой области, она надеялась, что это временно.

Аня была полностью поглощена собой. О мужчинах она не думала совсем.  Теперь это были  просто  люди: врачи, коллеги, чьи-то мужья.  Поэтому она не поняла, когда Валя сказала:
- Молодец ты, Анечка.  Из такой ямы выскочила! А хорошеешь как! Доктора тебе надо ой как   благодарить. А уж как он смотрит на тебя!

Комплименты своей внешности Аня принимала уже спокойно: результатом своих усилий она гордилась. Но то, что на неё кто-то смотрит...
- Который?
- Да тот, который цветы тебе носит, - сладким голосом сказала Валя, упирая на последние слова.
Аня опустила зеркало. Она  ничего не понимала.
- Мне??
- Если бы он   м н е   давление по три раза в день приходил мерить, то я бы подумала, что  и цветы - мне. А так - получается, что тебе.

Валя еле сдерживала смех.
Аня по-прежнему смотрела на неё недоумевающими глазами.
- Да он скоро кофе тебе в постель приносить будет, а ты всё не замечаешь, как он с тобой возится. Очнись!- возмутилась Валя.
- Будто он с вами не возится, - досадливо отмахнулась Аня, но, вспомнив фразу доктора: " Вы становитесь всё красивее",  порозовела.

- Возится-то он со всеми, да вот цветы ставит только тебе почему-то, - опять с нажимом сказала Валя. И все женщины тоже с весёлым лукавством  смотрели на неё.  Видно, в Валиных словах была какая-то правда, но всё же Аня  попыталась отодвинуть упрек.
- На ваши - ставить некуда.

- А утром стоит за дверью и смотрит, - не унималась Валя.
Она сверлила Аню весёлыми глазами, и её одышки почти не было слышно.
- Проверяет, все ли на месте, - уже почти сердито  ответила Аня.
- Ну, милая, тебя не прошибёшь! - засмеялась  Валя, а за ней и все.

Аня. не отвечая, только досадливо передёрнула плечами.

- А шоколадки под подушку почему только тебе подсовывает? - спросила Валя и вся заколыхалась от смеха, переливаясь маками на блестящем  халате.
На  лицах у всех появилось появилось весёлое изумление, и Аня оказалась в самом центре общего любопытства.

Действительно, шоколадки появлялись, она складывала их в тумбочку, думая, что это Лада оставляет их тайком от Валентина.
- Всем суёт, - неуверенно  возразила она.
- Ой, всем ли?  - пропела Валя и  решительно скомандовала: - Ну-ка, девоньки, проверим!

Подушки взлетели почти разом.   
У всех было пусто, и женщины  горящими от любопытства глазами смотрели на Аню.
Она с неохотой подняла подушку, боясь увидеть там шоколадку не меньше, чем лягушку,  но под подушкой ничего не было.

Аня не  просто выдохнула от облегчения;  глаза у неё сами собой возмущённо расширились от возведенной напраслины, и она уже   набрала  воздуха, чтобы ответить Вале на её глупости, но Валя, как пушинку, перенесла свои сто с лишним килограммов  к Аниной тумбочке  и откинула салфетку: за пакетом с соком  лежал шоколадный батончик.
Валя торжествующе показала его всем, покрутив над головой.
Растерявшаяся Аня молча смотрела на шоколадку, зато женщины смеялись так, будто завтра всем было на выписку.

После обеда, когда все ещё  только укладывались, Аня уже лежала с закрытыми глазами.   Она знала, что заснут все, примерно, через полчаса.
Сердце билось быстрее обычного, но не больно. Мысли весело прыгали, будто в "классики" играли.
Значит, он смотрит?  А раньше заходил.   Рыбки, котёнок...  теперь шоколадки. И цветы!.. Ну и ну! Это потому, что похорошела?
Неужели настолько?..
Скорей бы сделать стрижку!
И маникюр.
Не слишком ли она теперь худая?
Ой-й-й!.. Бельё!... Его же тоже придётся полностью заменить!
Интересно, что она купит себе раньше всего: Юбку? Джемпер? Или платье?  А вдруг будет что-то безумно красивое?
Все деньги уйдут на гардероб или хоть что-то останется?
Скорей бы домой! Хочется в театр. Или на концерт?  Да всё равно, лишь бы на люди.
Да, но как ей теперь одеваться? И краситься?

Сколько забот и все первостепенные...
Вот она, жизнь, наконец-то!
Какая же она теперь у неё будет?
Работа. Ну, дом.  Сама, конечно. Лада, коллеги, родственники.
И всё?
На первое время. Только на первое время. Остальное придёт само. Постепенно.
А что придет7
Пока неважно. Но что-то хорошее, интересное, приятное - что-то очень важное - оно обязательно появится и появится очень скоро,  ведь в ней теперь столько сил!..

Аня повернулась на другой бок.
Стоит и смотрит. А почему больше не заходит?
Потому.
Ходит по коридору, сон разгоняет.

Да глупости всё это! Посмеялись и забыли.
Теперь главное - она сама.
Надо забыть все, что было, научиться любить себя и радоваться жизни - вот теперь какие у неё заботы!
Аня снова повернулась на другой бок.
Смотрит. Надо же... Она ведь тоже когда-то смотрела. Будто живую воду пила. И чем всё закончилось?
То-то же.

Аня обогнула воспоминание и похолодела: а вдруг он всё-таки женат? И тогда получается, что из-за неё может  разбиться семья?
Господи!.. Только не это! Ей же никто не нужен!..

Аня села от волнения.
Что, собственно, ему от неё надо?
Пусть не надеется, что она...
Аня не могла придумать, что она будет делать, если доктор вдруг захочет ей о чём-то сказать.
Измаявшись, она так и не уснула.
Аня решила понаблюдать.

Взглядами Алексей Владимирович не злоупотреблял, но, входя в палату, сразу внимательно смотрел на Аню, будто проверял, всё ли в порядке.
Были ещё моменты, которые она старалась не замечать. Она и так была в состоянии, близком к панике.

Конечно, всё закончится с её выпиской, но после открытий, которые ей помогла сделать Валя, она никак не могла найти верный тон в обращении с доктором. Он не был похож на ловеласа. Среди больных у него была безукоризненная репутация. У него был вполне достойный вид. Конечно же, он был женат.
Тогда на что он рассчитывает?
Скорей бы выписаться из больницы! Скорей подальше отсюда и от этого соблазна...

Дня через три после истории с шоколадкой во время обхода главный врач выслушал Алексея Владимировича и, с улыбкой глядя на Аню, сказал:
- Эту красавицу готовьте к выписке.
У Ани радостно дрогнуло сердце: наконец-то!
Наконец-то, количество перешло в качество.
Всё, здорова.
Там, за стенами больницы, придётся начинать всё на пепелище, но ведь она победила болезнь, значит, и дальше всё получится.
Надо уточнить, на сколько дней больничный, заранее распределить все дела, ведь столько всего надо успеть!

Перед обедом Аня зашла в кабинет к Алексею Владимировичу.
- Конечно, ваше состояние улучшается, но торопиться с выпиской я бы на вашем месте не стал, - сказал врач, не поднимая глаз на Аню.
"Готовьте к выписке" и "Торопиться не стал бы" - это интересно, - подумала Аня и решила зайти с другой стороны:
- Алексей Владимирович, посмотрите, какая я худая, бледная и лохматая. Неужели выздоравливать дома мне будет хуже, чем здесь?
Не поднимая на неё глаз, он строго сказал:
- Не лукавьте. Вы хорошеете с каждым днём. А как вы должны выглядеть, вы поймёте, когда станете по-настоящему счастливы.

Последняя фраза прозвучала как-то загадочно и насторожила Аню. Да, пожалуй, Валя кое-в-чем права. Видно, что  тут не один эмоциональный слой. Всё-таки  мужчина - это не только больно, но и опасно, и  действовать надо осторожно, чтобы не угодить в новый капкан.
- Но как я смогу стать счастливой здесь, среди болезней и лекарств? - осторожно спросила Аня, стараясь не обидеть ни словом, ни интонацией.

После короткой паузы поднял глаза, улыбнулся с едва заметной иронией и сдержанно сказал:
- Вы правы: стать счастливой здесь не только сложно, но и маловероятно. Теперь вам нужны другие лекарства. Но, честно говоря, не хотелось бы, чтобы мой и ваш труд пропал даром из-за того, что вы решили слишком рано взвалить на себя прежние проблемы.

Аня не совсем поняла: это профессиональное стремление закрепить результат или попытка удержать над ней контроль в дальнейшем?
Да-а-а...
Осторожность осторожность и ещё раз осторожность, - решила Аня.
- Мои проблемы позади, - серьёзно ответила она. - Я хорошо помню, чего мне стоило выкарабкаться и никогда не забуду, как вы мне помогали. Спасибо. Но я хочу домой,- сказала она твердо.

...Алексей Владимирович посмотрел на неё так, будто она уплывала от него на белом пароходе...
                ж ж ж

Выходя из кабинета, Аня была спокойна за себя: она здорова, и рядом всегда есть люди. Они помогут. Да и в ней самой теперь была сила, которая - Аня это знала - не даст ей больше споткнуться.
А мужчины? Что ж, они разные. Где-то есть и тот, которому нужна именно она. Они - с котёнком или со щенком - его подождут.

В день выписки Аня простилась со всеми в палате и пошла в кабинет Алексея Владимировича за больничным.
На каблучках она была заметно выше, но всё равно смотрела на него снизу.
С загустевшими от туши ресницами и чуть тронутыми бронзовой помадой губами она казалась совсем здоровой, но у Алексея Владимировича дрогнуло сердце от жалости: одежда  висела  на её исхудавшем теле. 
Она казалась ему такой беззащитной, что от волнения он не мог сосредоточиться, чтобы сказать ей что-то ободряющее на прощанье. 
- Когда мне к врачу? - спросила Аня.
- Через неделю.
- Спасибо за всё. Передавайте привет вашему котёнку, - сказала она, забирая больничный.
- Вы раздумали его брать?
- Ваша мама уже успела привыкнуть к нему. Поищу сама.
- Но вы можете навестить его. К тому же, там, где я брал его, есть ещё белый и рыжий в полоску. Хотите посмотреть?
- Очень! - обрадовалась Аня. - Запишите мой телефон.

Алексей Владимирович стоял у окна и смотрел, как Аня уходит.
Завтра они встретятся и пойдут выбирать котёнка.
Он вдруг озабоченно покачал головой: если он помедлит, то в доме, где будет жить ребёнок, окажется два кота!

Мысли о ребёнке согревали его уже несколько дней.
В начале недели позвонила Алла и предложила перевести сына в сад поближе к его дому, чтобы Алексею Владимировичу было удобно забирать ребенка в пятницу вечером и отводить в понедельник утром. В остальные дни ей будет несложно делать это на своей новой машине.

Алексей Владимирович усмехнулся: что ж, она движется в заданном себе направлении, и ребёнок нужен ей всё меньше. Так он и предполагал.
Всё налаживается. Аня будет только рада, в ней он уверен, как в себе.
Вспоминая её упорство и тихую стойкость, он подумал, что в душе у неё неиссякаемый родник любви и она, как донор, должна делиться ей, чтобы жить.
Он поможет ей  понять, что лучшее лекарство от несчастной любви  - любовь счастливая.

Надо подготовить родителей, чтобы не растерялись, когда придет смотреть котёнка.
Ах, да, котёнок... Два кота в доме, где живут три врача - это же нарочно не придумаешь! Но  почему бы его будущей любимой дочери не иметь персонального кота?
И он улыбнулся.

                ж ж ж

Аня шла к остановке, вдыхая свежий, чуть горьковатый запах опавших листьев, думая, что всё плохое осталось позади.
Она ошиблась, но больше не стоит об этом думать.

Возможно, тот, кто предназначен ей, тоже ошибся. Может быть, у него даже есть семья. Тут уж ничего не поделаешь. Значит, надо жить так, чтобы  никому не мешать, и отныне её жизнь будет спокойной и  удобной, исключительно для себя. Начало уже положено: она здорова, почти дома и у неё почти есть котёнок.
А что, если завести и рыбок? Они будут жить в большом аквариуме с красивыми водорослями и неторопливо плавать, наполняя душу покоем.
Вот уж Валентин будет рад!

Она вспомнила, как он делился грушей с Ладой, и ей захотелось взять его на руки, прижать  к себе, расцеловать...
Мысли разбежались, а потом выплыла одна. Она была простая и спокойная: надо взять малыша из детского дома.
Лада поможет, и у Валентина будет младший друг.
Решено!
И она улыбнулась.

                ж ж ж

...И ни одному из них даже в голову не могло прийти, что ровно через год, в тот же самый день, почти в тот же час он будет стоять под окнами больницы, удерживая радость от того, что только что узнал,  а она - будет искать  в пакете с фруктами записку, которую он от волнения забыл положить.
Не найдя записки, она будет  метаться по палате в поисках  ручки, чтобы сказать ему самое важное, но, не найдя, будет объяснять ему  знаками через окно: у нас двойня - девочка и мальчик!

Его радость всё-таки вырвется наружу, но он будет улыбаться, надеясь, что она с третьего этажа ничего не заметит.
А она, отчётливо видя на его щеках две блестящие дорожки, разрыдается, ещё не понимая, что - от счастья.

Но это потом. А пока - она уходит по дорожке, баюкая свое одиночество, а он смотрит ей вслед и знает, что они уже вместе.

               
                2004 год