Светильник из Стамбула

«Светильник из Стамбула».

Из всей радуги цветов: рубинового, топазового, изумрудного, опалового осколков стекла в белой сетке каркаса светильников, словно однажды разбитый и вновь склеенный кубок, я выбрал один - сапфировый, полагая, что озаренное изнутри  стекло будет просвечивать небесно-голубым, словно купол самаркандской мечети. Но стоило  зажечь в нем свечку, запрятанную в алюминиевый пистон, и стекло просветилось бледно-бирюзовым, отдавая гаммой дешевой бутылки. Пламя в нем поначалу горит ровно, вдруг задыхаясь, начинает метаться, оставляя на стенах ночной комнаты причудливые тени, словно пришедшие за мной с берегов Босфора.
Торговался за него отчаянно, хоть скоро уезжать, деньги последние, от того их вовсе не жалко. Но под сводами Гранд Базара невозможно обойтись без традиционного кейфа Востока  - поторговаться всласть. «Эйт!» - ответил мне торговец, после моего долгого приглядыванья к бесконечному ряду светильников. «Отдаст за пять» - решил я и выдал: «Файф!». «Септ!» - ответил турок по-французски. «Пять» - объявил я на родном языке. Видимо решив, что покупатель попался не из понятливых, продавец уточнил: «Сэм!». Я выложил решающий аргумент: «Беш!» («пять» по-турецки, равно на десятке иных тюркских языков). Что-то потухло в глазах долговязого продавца, с последней надеждой вновь проблеявшего: «Семъ». Показав спину, я сделал несколько шагов прочь, наблюдая через плечо за турком, лицо которого сделалось цвета незрелого темного винограда: и зеленое и красное и фиолетовое одновременно, отражая лишь одну эмоцию: «деньги уходят!». Турок пробежал взад-вперед раза три, сделал знак подручному: заверни, крикнул мне: «Сикс!». С жесткостью выносящего приговор победителя я растопырил пятерню: «Бе-еш!» и получил свой светильник, небрежно спрятанный приказчиком в комок серой оберточной бумаги.
С покупкой я гордо шествовал между залитых жемчужным светом витрин с турецким золотом и искусственными бриллиантами, где пять лир никто не сочтет за деньги. Но испытывал гордость, словно выиграл сражение за Великий Город, и уносил великое сокровище. Такова сила Базара, хоть он и Гранд.   
               
При взгляде на мечущееся в голубом сосуде пламя мне приходят странные мысли: а что, если бы выбрал зеленый светильник, или красный? Вспоминал ли теперь Стамбул с холодной теплотой? Похоже на пункт психологического теста: «какой цвет предпочитаете», ибо склонность к цветам определяет тип личности: сангвиник, меланхолик, холерик и прочий, равно пристрастия к темной и светлой гамме. Но одно дело тест, другое – настроение города, передавшееся  тебе, словно зараза. Если надо увести с собой предмет в память о городе меж синью неба, бирюзой мраморного моря и сапфировой жилой Босфора, светильник какого цвета выберешь? Хоть Есенина читай:

И хотя я не был на Босфоре -
Я тебе придумаю о нём.
Всё равно - глаза твои, как море,
Голубым колышутся огнём

     С.Е.

Думал ли тогда что главный архетип мегаполиса о десятке имен – внутренний свет, озаряющий твердую оболочку, делающий стекло совсем иного цвета, чем оно кажется под лучами солнца.         


Короткое путешествие в Стамбул через Византий,  Царьград и Константинополь.

Говорят сюда надо приходить по морю, тогда откроются самые прекрасные виды. Тогда ты полюбишь Стамбул сразу и навсегда, войдя в него, сделаешься снисходительным  к недостаткам. Один мой знакомый приплывал в него десятки раз, знает до мелочей все дворцы, мечети и дома, видимые с воды…, но ни разу на берег не ступил. Не удивительно, он служит на Черноморском Флоте, сход команд которого на стамбульский берег не предусмотрен. «На танке поеду…» как шутили когда-то в анекдотах. Иным способом приплыть в Стамбул хлопотно, да еще в глубине души таится опасение проплыть мимо этой восточной сказки.
Другой мой знакомый обычно прилетает в аэропорт Ататюрк по каким-то делам теоретической физики. Город ему, по большому счету, не интересен: частицы  выпадающего свободного времени проводит вольно: сидит себе в ресторанчиках, вечером в отеле перелистывает телеканалы в поисках «мусульмано-турецкой эротики».
Еще один мой друг видел этот город так, как мало кто видит. Ежедневно взлетал на вертолете, проходя над Босфором, Перой и Эминоню, Юскюрдой по десятку раз в день.  Вертолетчик – тушил пожары, взлетая и садясь на анатолийском берегу у моста Мехмеда Великого. Брал ориентиром крепость Анадолу-хисары. Иногда звонил мне, я спрашивал: «В Стамбуле был?» имея в виде район Золотого Рога. «Нет! - отвечает – Все некогда. По десять вылетов в день. Вечером до койки бы доползти. Какой Стамбул?!». Я желал ему нелетной погоды.
Как-то встретив друга-физика, неожиданно узнал, что он вновь проездом побывал в Стамбуле, окатив меня искристой волной изумления. Город явно преподносил  загадку, словно бардак (стаканчик)  чая на серебряном блюде:
«Как так? – думал я – Повелитель Воздуха (бывший военный летчик), Тверди (физики они Атом, то есть Камень расщепляют) оказались в одном месте. Может,  «Повелитель Воды» в это время проходил Босфором? Шутить изволите, господин Стамбул?». Позвонил моряку, обиняками  выведывая, когда в последний раз тот ходил в «средиземку». «Четыре года назад» - был ответ. Стамбул подмигнул мне хитрой восточной улыбкой. Совпадения случаются, но не такие же.      
Недавно летчик вернулся, посетовал, что за три месяца так и не выпало случая попасть «в Стамбул». «Только катал телевизионщиков над святой Софией и старым городом. Все!!!»
Лет 200 назад над Босфором впервые поднялись английские аэронавты. Посмотреть на чудо прогресса – воздушный шар - сбежалось пол Стамбула. На вопрос султана: «Каково там?», аэронавты ответили: «Меж землей и небом не попадалось нам еще вида прекрасней этого». А вот моего вертолетчика панорама не очень впечатлила: «Одни мечети…». Может быть оттого, что так и не пришлось ему пройти по брусчатке Эминоню.      

Что  за странный город? Недоступный. Во всяком случае, для моих друзей.

Я прибыл в Стамбул немного нетрадиционным для русских способом: проехал почти полтысячи километров на автобусе. Первым впечатлением оказались выжженная холмистая степь, ряды новостроек очень похожие на хрущебы, дорожное кафе с грязью и мухами, где экскурсия умывалась и оправлялась перед въездом в город. Еще туристические палатки, из которых привычно, по кочевому вылезали турки, ночевавшие в поле возле своих  потрепанных Фольксвагенов и Ситроенов.    
Быть на болгарском Сланчев Бряге - «Солнечном Берегу» и не сорваться в Стамбул, чтоб потом локти кусать?! Ведь манит «Цариград». Так и сегодня называют болгары Стамбул. Манит. Удержаться невозможно. Даже если путешествие  оказывается немного маетным.

Стоит ли писать о городе, если пробыл в нем неполные сутки? Стоит! В такие дни восприятие столь интенсивно, глаза, слух, нос улавливают все настолько остро и четко, что хватит на пару месяцев обычной жизни. В местах особенных при малости времени понимаешь: главное, не, сколько ты пробыл, а, сколько захотел увидеть, заметить, ощутить, пережить и, конечно, запомнить. Бывают дни, навсегда врезавшиеся в память, помнятся ярче, чем целые годы. Как после этого считать, сколько ты пробыл в Венеции или Стамбуле… День…год? 
 
 

 
Встреча с Босфором.

При въезде в город сон забрал надо мной верх. Никакой возможности проснуться не было.  Открыл глаза: мы на мосту между Европой и Азией. Зеленые склоны гор на обоих берегах, внизу корабль в золотисто-розовой дымке. Только что взошедшее солнце тянется к нему первыми лучами, а достать не может. Сознание отметило: «и этого вида вполне довольно для впечатлений».
 Второй раз проснулся на обратном пути. Опять на Босфоре чтобы увидеть крепость Румелихисары. Площадь Баязет. Вся в цветах площадь Султанахмед. Голубая мечеть, остатки ипподрома с древнеегипетско (Тутмоса Великого) - римско-византийскими стелами.
Конечно, Айя-София. Снаружи храм не очень: бункер с куполом. И тут на язык приходят фразы, точь-в-точь повторяющие сказанное другими. Город столь древний, что, кажется, все, что можно сказать уже сказали другие, и все мысли, что пришли тебе в голову, уже пришли кому-то еще: «…бросается в глаза, что Айя-Софи прообраз всех стамбульских мечетей… и русских церквей тоже – София Киевская ее калька». Вспоминается рассказ Павича «Голубая мечеть» про  мусульманского зодчего, что пытался постичь пропорции храма Софии, чтобы построить великую Мечеть. Возведя, понял, что что-то в нем изменилось. Бросился к учителю своему – суфию, который быстро догадался, что великий строитель Голубой мечети стал христианином.
Внутреннее пространство св. Софии неописуемо, неподвластно языку: мозаики, фрески, покрытые полудрагоценными плитами стены словно московское метро, пространство-бездна, полумрак, обязательно прорезаемый тонкими лучиками. Воображение живо рисует, как  все  вкупе потрясало средневекового человека. Резьба по камню ажурнейшая и в огромном количестве. Стоя там, в полумраке и прохладе понимаешь: только чтобы увидеть ЭТО, стоило приехать. И подобная мысль будет приходить еще не раз, начав донимать тебя с утра и не оставляя до вечера – до красного закатного неба и солнца, заблудившегося в минаретах словно в трех соснах.

Светильники горели, непонятный
Звучал язык – Великий шейх читал
Святой Коран, - и купол необъятный
В угрюмом мраке пропадал…

Ив. Б.   

Остановился у колонны (как выяснил позже в Москве: у колонны св. Георгия), обнаружил на ней наполовину протертый до дыр медный щит, в середине щита норку в мраморе, за века просверленную пальцами сантиметров на десять. Ведь когда-то читал про нее у того же Павича в «Последней любви в Константинополе»:

«В Константинополе в одном храме есть колонна, к которой прикреплен медный щит. В центре щита отверстие. Тот, кто думает о своем желании, засовывая в это отверстие большой палец и ладонью описывая круг так, чтобы ладонь ни на миг не отделилась от медной поверхности щита, а большой палец не покинул отверстия, - будет услышан. Но только смотри, будь осторожен, мой господин. Когда Бог хочет кого-нибудь наказать, он одновременно одаряет его и исполнением желания, и бедой. Возможно, он поступает так только со своими любимцами,…»
М.П.

 но, разумеется, позабыл. Догадаться, что надо делать не сложно: сунул палец, стал ждать знака, не предполагая, что надо не вынимая указательного пальца очертить большим пальцем круг. Некоторое время ничего не происходило, как вдруг… послышались странные свистяще-хлопающие звуки. Словно ангел спускается с небес. Поднял голову - на меня пикирует сизарь. Голубь испугался резкого движения, в панике захлопал крыльями, взмыл под купол. Что бы это значило? В любом случае что-то значит, вот только от неожиданности забыл я что загадал…
К следующему знаку прикоснулся в Топкапы. Что-то вроде caput mundi - Пупа Мира перед Воротами Евнухов. Похоже на сиську из мрамора с вбитым вместо соска железным гвоздем. Вроде бы прихваченный где-то в Дельфах омфалос. Толи византийцы установили, обозначая центр Восточной Римской Империи, толи турки расстарались, устанавливая трон султана ровно над ним. Под козырьком пред воротами прямо над «сиськой» висит маятник. Пуп огорожен навесными перилами. Посетители почтительно обходят. Прикоснулся к гвоздю, словно проверяя, часто ли протирают, про себя напевал: «Маятник качнется/ сердце замирает,/что кому зачтется,/ кто ж об этом знает…».  Протирают каждый день. В общем, отнесся без должного почтения. Маятник над головой не качнулся. Такое было бы уж чересчур.
В Москве вспомнил, где раньше видел такой набалдашник: каменные столбы парапетов на мостиках Венеции. Получается: какой-то ушлый грек выдал султанам умыкнутый в Венеции столбик за «тот самый омфалос из Дельф», или венецианцы в насмешку над турками наставили таких «пальцев» - фаллосов по всей Венеции. Возможно, между этими каменными члениками вовсе нет никакой связи.   
   
Топкапы в своем роде Оружейная палата и Алмазный фонд «в одном флаконе». Палате проигрывает, но не сильно. Зато наш Алмазный Фонд заметно блекнет перед султанской сокровищницей. Еще бы! крупнейшая кладовая драгоценностей. 
Количество, размеры драгоценных камней впечатляют. Алмаз в половинку куриного яйца. В отличие от бриллианта «Орлов» разрезан не поперек, а вдоль. Просверленные насквозь изумруды величиной с апельсин - балясины для балдахина, подстать им рубины для столь же утилитарных украшений. Ларец из горного хрусталя чуть больше обувной коробки - нарочно  для купания перстов султана в изумрудах линзовой или яйцевидной формы. Понятно: грани не должны царапать нежную султанову кожу. Средний размер изумруда в хрустальном ларце с голубиное яйцо. Будь вместо изумрудов рубины, можно подумать, что перед тобой последствия кастрации султанских евнухов, тогда омфал перед Воротами Евнухов результат той же операции или ритуального обрезания? «Я знала, что им делают обрезание, но не до такой же степени!»   
Публика в сокровищнице невероятно возбуждается, не веря, что перед ними настоящие бриллианты, тонны золота, тысячи рубинов и изумрудов. Для публики припасен сюрприз: проход между павильонами сокровищницы ведет через султанскую террасу. Прямо: вид на ультрамариновый Босфор с провисом моста Мехмеда Второго, направо: Скутари - Юскудар старая азиатская часть Стамбула и порт в Каракое. Чуть поодаль лазурный  простор Мраморного моря. Слева: начало изумрудной бухты Золотой рог. В своем роде тоже драгоценность. Спешат корабли, трехпалубные паромы несутся с невероятной скоростью. Зашла пятимачтовая яхта черного дерева. Подобного чуда не видеть еще не приходилось. Возбужденная публика начинает неистово фотографироваться «на фоне». В первую очередь на фоне Босфора. Под козырьком прохладная тень, вокруг режущий глаза полуденный свет.  Сомневаюсь, что фотографии получатся, слишком большой «клин» по освещенности.
Потом вновь в полутемные залы со звездным небом из бриллиантов. И вновь шепот недоверия. «Не может быть! Стекло!». Дивишься восточной роскоши, смутно начиная догадываться, что она вовсе не для европейских чувств. Рассказывают, что с помощью драгоценных каменьев в османской империи можно было провернуть любое дело, добыть любой секрет. Европу привлекают металлы: золото, серебро, платина. Богатство, что можно пустить в оборот, чтобы получить еще большее богатство. Драгоценности – конечный пункт богатства. Сокровище, что по идее должно остаться у владельца и его наследников вечно. С ним расстаются в исключительных случаях – когда надо спаси свою жизнь, жизнь близких. В остальном, сокровище пригодно только для любования. Иногда его показывают другим, чтоб продемонстрировать свое состояние. Султанам демонстрации требовалось часто, чтобы подданные знали: богатства султана неисчислимы, следовательно, власть его крепка. 
 Однако главное предназначение сокровищ – любоваться ими. Драгоценные игрушки для взрослых. Восточным падишахам не пришло бы в голову запирать алмазы в сейфы банков, чтобы доставать их от случая к случаю. В Персии и в Турции издавна известна «игра в алмаз»: его держат на уровне глаз и вертят, вертят, вертят, старясь поймать особо красивые блики, при каждой удаче восклицая: «Вах!!!». Говорят, такое упражнение разгоняет тоску, меняет мрачный взгляд на мир на восторженный, делает проницательным ум, а сердце влюбленным. Выходит, алмазы средство восточной медитации. Не все так просто оказывается с «восточной роскошью».
Теперь более-менее ясно, откуда произошел традиционный «дар Венеции» - с подклеенным снизу зеркальцем алмазной огранки шарик муранского стекла, через который венецианцы, по преданию, время от времени смотрят на мир, чтобы увидеть его блистающим и радужным как карнавал.   
 
Топкапы сильно утомил: несколько раз прошел туда и обратно в поисках книгохранилища, пока не выяснил что в данный момент оно закрыто. Главного в моих глазах сокровища не увидел: подборку изображений тюркских демонов 13 века, карту Пири-рейса, манускрипты на прозрачных пергаментах, рисованные красками из золотой пудры и растертых драгоценных камней персидские миниатюры. Если долго всматриваться в них, то неожиданно возникает объем, словно на 3D изображениях. Оставил розыски «до другого раза» (да будет ли он?!! в Венецию собираюсь вернуться вот уже сколько лет). Отчасти мою «жажду прекрасного» утолила расположенная недалеко антикварная лавка миниатюр и географических карт. Великолепно, но все же «не то!».
Со мной так бывает в больших музеях: вроде все оббежал-осмотрел, заметил что-то, открыл для себя нечто новое, уже пресытился, а выйти не можешь. Не дает какое-то чувство пустоты-полноты внутри. Верный признак, что находишься в истинном центре города. Дальше куда не пойди, всё будет в сторону окраин. Независимо от того, где находишься.
Странный феномен эти дворцы. Что суть они? По первоначальной идее – жилища монархов, вместилища верховной власти. Нечто сакральное, раз монарх наместник Бога на земле. Тем не менее, дворцы не более чем роскошная рама для портрета царя-короля-султана. Захотел – построил новый дворец, захотел – основал новую столицу.
Не тут то было! Именно главный дворец начинает вбирать в себя личности монархов, династий, государств. Изначально построенные чтобы не только жить в них, но поражать послов и подданных монументальностью, величием и роскошью, дворцы становятся вместилищем сокровищ, богатого оружия, посуды, картин, статуй, драгоценной отделки.
Однажды монархия уходит. Дворцы превращаются в сокровищницы столиц. Накопленные шедевры, труд множества талантов, гигантские средства, выкаченные из миллионов поданных «подлого происхождения», захватнические войны с грабежами чужих богатств – вся их «история, отлитая и застывшая в шедевре», она же «музыка в камне» оказывается сами по себе более ценной, чем священная особа монарха. Так слишком красивый собор перестает быть церковью и тоже превращается в музей, куда приходят не Богу молиться, а дивиться на изделия рук человеческих.
Лишь малая часть экскурсантов идет посмотреть, как жил некий царь или султан, в какой роскоши купался. Большинство идет в Лувр или Эрмитаж смотреть на Леонардо, Тициана, Рембрандта, и тысячи  полотен иных великих. Дворцам, оказывается, не нужны жильцы, когда сформировался истинный центр столицы. Как в храме, в нем лежат святыни красоты, взглянуть на которые приходят сотни тысяч праздных паломников. И что-то при этом происходит. Не может не происходить, если тысячу раз на дню раздается искреннее «Ах!». Энергия, в том числе энергия восторгов никуда не исчезает.

«Существует закон сохранения энергии: энергия, выданная в мир, не пропадает бесследно при любой политической или культурной изоляции. И если в этой энергии вдобавок есть еще и какое-то определенное качество, то тогда волноваться уж совершенно незачем».
И.Б.
 
Огромные метафизические шкатулки, организующие потоки энергии? Выходит, в реестре целей жизни монархов оказывается и такая. Они-то себе думали, что борются за власть, повелевают подданными, решают судьбы мира, одновременно услаждая свои изысканные и дорогостоящие эстетические чувства. На поверку оказывается, что нечто большее использует их как марионеток, чтобы, когда все будет завершено, выбросить их потомков в окошки дворцов и зажить самим по себе. Правильно выбранное место, устроенный и обставленный дворец не нуждается в жильце, а лишь в бесконечной череде поклонников своей красоте. Правило действует всюду, будь то Прадо, Лувр, Кремль, Эрмитаж или Топкапы и «Запретный город» в Пекине. 
Не так ли и мы, провозгласившие человека (то есть себя) мерилом всех вещей и величайшей ценностью на земле, целью всех деяний и свершений,  можем оказаться только средством, для чего-то боле великого. Даже не «можем», а уже оказались…            

 Что за мистика? Что за душные мысли приходят у ворот гарема? И вообще, если женская половина восточного дома символизирует женщину, что тогда вход в сераль?
Прочь на воздух! от Топкапы на Перу к башне по Галатскому мосту через Золотой рог. В старинное стамбульское поселение западных европейцев.
Хотя слышится на Галате в основном турецкая речь (иная – разговоры туристов), но разница ощутима в каком-то неуловимом европейском аромате улиц. Возможно, не улавливаю чего-то, как не улавливает не знающий русского языка особый говор одесситов в Одессе.
В отличие от Венеции Стамбул город исключительно мужской. В смысле: «город-муж».  Опять мысли приходящие на ум всем. Венеция - «стареющая дама-аристократка». Рельеф ее плоский, лишь несколько шпилей башен и купол Мария-дель-Салюте. Стамбул весь из себя холмы, увенчанные куполами мечетей, напоминающие восточные шлемы со смешным названием «мисюрка». Толчея маленьких куполов вокруг большого наводит на мысль о войске, и навязчивое это впечатление дополняют пики-минареты. Башни повсюду: на Галате генуэзская и на площади Баязеда пожарная очень похожая на минарет, колонны ипподрома или древнеримская Диоклетиана. Все дыбится фаллическими символами, не отпуская память об «омфале» перед Воротами Евнухов.
«По вертикалям» в городе очень легко ориентироваться, хоть большинство вертикалей – минареты. Закутанных в платки женщин не так уж много, к ожидаемому от мусульманского  города примерно половина. Остальные вполне обычные тетки как в Москве или в Венеции. «Типичных турков» кавказского типа в Константинополе не так уж много, преобладает европейский тип, еще  более - средиземноморский. Доминанта мужчин роднит Стамбул с Самаркандом, вообще с Азией. Хоть привкус женственности чувствуется в прихотливости восточного орнамента, в коврах живых цветов на площадях и в парках, в особой расслабленности кофеен, роднящих их с кафе венецианскими - неторопливыми и ароматными. Жизнь Венеции движется вдоль каналов,  протекая столь же неспешно, как вода в них. По Венеции ходить быстро невозможно, надо смотреть и всматриваться. Бродят там, в основном, туристы. Жизнь со скоростью гондолы.               
В Стамбуле жизнь кипит подобно воде в Босфоре, где  течение летом 5 узлов со стороны Черного моря. Вода не только в проливе, но и в Золотом Роге бурлит как в котле, да еще  взбивают пену бесчисленные паромы, куда турки набиваются, что твои шпроты в банку. Стамбульцы спешат жить, суетятся, двигаясь раза в полтора быстрей москвичей. Но приходит сиеста, поток оседают в замызганных кафе-клубах. Янтарный чай из каплевидных стаканчиков, мужские разговоры, игра в карты и нарды. В картах молчат, за нардами почти кричат и разве что не бьют морды. Выбирать между кофе по-турецки и цветочным чаем трудно. За первым романтический ореол, за вторым удовольствие.   

Попробовал знаменитый стамбульский витой бублик с кунжутом. Наши лучше. Турецкий айран  вкусней болгарского, тем более - московского. Как-то странно пить этот напиток степей среди узостей древних стен, впрочем, среди «стекла и бетона» тоже. Шаурма из баранины - совсем плохо. Скорей всего мне не повезло с поваром. Из того, что мечталось вкусить: макрель на хлебе, жаренная на стальной решетке на древесном огне прямо на набережной. По-турецки «балык, экмек + салад». Необычайный турецкий аромат (турецкий вкус отдаленно напоминает жареный томатный кетчуп), но пресная. Случилось недоразумение. Рядом стояла табуретка с бутылками соли и лимонного сока. Каждый сыпет по вкусу. Обильно сдобрил свой кусок. Получилось замечательно.
Естественным образом возвращался на площадь Баязеда через район Гранд базара, где приобрел светильник.
 
Мы знаем Стамбул по «Бегу». Булгаков там не бывал, а Алов-Наумов половину улиц-дворов-комнат снимали в павильонах Мосфильма, натуру где-то в Ялте-Гурзуфе-Баку. Все вранье! Все Черноты-Хлудовы в антураже города и порта выдуманы, высосаны из пальца. Куда смотрит Хлудов, следя глазами пароход, плывущий в Россию? В бездонный морской простор, а ведь перед ним должны сходиться узости Босфора.  Если снимали в Ялте, то Дворжецкий смотрит на Юг, в сторону «берега турецкого», то есть все того же Стамбула, воображая своего персонажа на том берегу, словно смотрясь в зеркало.
 Лишь одна деталь в фильме подмечена верно: над подлинными кадрами Стамбула распев муэдзина, прокатывающийся эхом по городу. В масть! Точно! За одну точную деталь остальные «огрехи» можно простить, поскольку «Бег» не о Стамбуле - о русских. И сегодня с минаретов раздается призыв к молитве (правда через репродукторы) и долго гуляет эхом. Турки на секунду вздрагивают, потом вновь протягивают тебе товар: золото, шмотки, посуду.
Надо сказать, что множество известных  фильмов, как иностранных, так и отечественных, снятых в антураже Босфора географической достоверностью не блещут. Всякий раз красота кадра подчиняет себе достоверность перемещений персонажей. Мировой зритель ахает от красот, а у побывавшего там появляется улыбка: то «переправляясь в Азию» плывут в сторону Топкапы, то «уезжая навсегда на поезде» едут в сторону Босфора по берегу Мраморного моря, то солнце вдруг взойдет за Башней Баязеда  - то есть реальный закат выдан за восход. Играя с пространством и временем. Стамбул путает карты. 
 
В Турции бьет по глазам персонифицированный в лике Ататютка национализм. Первый президент всюду, равно как красные турецкие знамена. Белый тонкий полумесяц со звездой издалека почти не заметен, знамя кажется кумачовым, что будит воспоминания. На обратном пути, на контрольном пункте в ожидании печати в паспорте, посчитал изображения Ататютка: портреты в каждом кабинете, посмертная маска, фотографии в рамочках на всех стенах: с иностранными послами, с семьей, в военной форме, в смокинге. На галерее второго этажа современного вида двуцветные плакаты. Считая ноги видневшегося во дворе памятника, получилось 14 Ататюрков. 

Капкан

  Не отпускает меня Стамбул…. Мысли все время вертятся вокруг города, воронкой засасывая случайные сведения из рекламных буклетов, старинные хроники, мемуары всяких разных личностей. Постоянно разглядываю купленную там карту Босфора, под лупой изучаю гравированный Кантемиров план Стамбула 1720 года  (разбор старинных карт вообще увлекательнейшее занятие, вроде «игры в алмаз»). Проштудировал эссе Бродского. Прочел свежеизданный огромным тиражом «Стамбул – город воспоминаний» Орхана Памука еще до вручения ему Нобелевской премии. И вскоре порадовался его заслуженному лауреатству.   
Вот так попал! Недооценил значения места, поддавшись традиционным российским клише. Ну что такое турки? Что великого в культуре они создали? Ну да – Византия, ну св. София, «восточный экспресс». Более экзотика, чем нечто серьезное. Потому и ехал с небрежным чувством… и попал в столь любимые ХIХ веком «восточные сети».
Все оказалось серьезно. Поначалу приписывал чувство непонятной ностальгии красотам самого места, сочетанию разных оттенков синего, голубого, лазури, изумрудного в водах и небе; в красоте моря пролива и залива, в рельефе гор, скал. В конце концов, красотам архитектуры, «аромату старины». Самому знанию, что пребываешь в «историческом месте». Даже все доводы  собранные вкупе, достаточные для туриста «повидавшего мир», не исчерпывает и половины ощущений неразгаданной тайны. Причем тайны не внешней, но поселившейся внутри и теперь там живущей.      
В книжном магазине наткнулся на увесистый альбом «100 мест на Земле, которые необходимо увидеть». Сейчас модно издавать такие «сотни»: «сто великих писателей», «сто великих сражений»… эдакий подарок нуворишу желающему казаться (возможно, самому себе) «тоже знающим». Прочтешь такой талмуд, скажем о писателях, где в основном представлены подробности их половой жизни – вроде знаешь всю мировую литературу, читать сотню романов не надо. При случае можешь блеснуть знаниями в «приличном обществе».
Открыл «стоместный альбом туриста». Примешано в него немного природно-исторического: новозеландские «Альпы», Ниагара, Стуонхенж, пирамиды Гизы, еще что-то по мелочи. Остальное - города. К изумлению своему обнаружил, что уже побывал в семи: в одном мне суждено было родиться и провести большую часть жизни. Еще шесть: Петербург, Рига (почему не Таллинн?), Венеция. Бухара-Самарканд в книге указаны вот так: вместе.  Побывал и там и там. Киев.
Естественно Стамбул. Всю сотню не объехать за остаток жизни, но даже при моей «ограниченной подвижности» по свету семь показалось немалой долей. Кхе-кхе-кхе... Кое-что повидал! «Побывал на Востоке», если нашу Среднюю Азию можно считать таковым - должен был внутренне готовым к Стамбулу. И все же упустил немалую часть ранее слышанного и читанного про Стамбул,  казавшееся не очень понятным особое стремление множества «культурных единиц» к полюсу Константинополя. Полюсу-магниту почти буквально, городу потрясающей энергии.

Стамбул кажется многим из нас, до сих пор думающим о Москве как о столице мира, вторичным ко всему. Была Эллада с Афинами и Спартой, от нее отпочковались колонии, обосновавшиеся на Босфоре. Был Великий Рим захвативший «весь Мир» разделился на «два дома» сделав древний Византий «вторым (вторичным) Римом». Была Византийская Империя, угасшая в тени Запада, став архаикой, синонимом пресловутого «византинизма». Невесть откуда взявшиеся турки, до сих пор возникающие в нашем сознании в карикатурном виде: феска, шаровары, расшитая золотом жилетка, шлепанцы с загнутыми вверх носками. Турки (почему-то еще и «османы») создали похожую на Византию «недоимперию». А «русские турок всегда бивали» если верить Суворову (не современному пасквилянту, а великому полководцу).  «Несерьезно». Обычный признак западни.    

Всемирный потоп

Даже беглого взгляда на крутые берега пролива достаточно,  чтобы догадаться  (а по открытию атласа вовсе представляется очевидным), что Босфор огромная тектоническая трещина. Его берега, как и берега залива Золотой рог, совпадают при наложении, подобно бразильскому выступу Южной Америки и большой экваториальной впадины Африки.
Со школы знакомое: Малая Азия часть альпийской складчатости, начинающийся Альпами западный отрог идет через Балканы, Малую Азию, Иран, Афганистан и далее до Тибета и упирается в Тихий Океан где-то в районе Суматры и Новой Гвинеи. Вот так: цунами в Индонезии, Тибет, Афганистан, Кавказ…

Отсюда - складчатость. Сначала - рта,
     потом - бордовая, с искрой, тафта,
     как занавес, готовый взвиться
     и обнаружить механизм ходьбы
     в заросшем тупике судьбы;
     смутить провидца.

     Нога в чулке из мокрого стекла
     блестит, как будто вплавь пересекла
     Босфор и требует себе асфальта
     Европы или же, наоборот, -
     просторов Азии, пустынь, щедрот
     песков, базальта.
 
И.Б.

 Складчатость - последствие дрейфа материков прижавшего миллионы лет тому назад залив Южного Океана к Евразийской суше. Южный Океан превратился в Тургайский пролив (сколь турецко само название!) огромное вытянутое море, усохнув до   двух «озер»: Каспий и Черное море.
Вспоминаю давний спор с крымским другом, склонным верить в чудовище на вроде  лохнесского, но обитающего под Кара-Дагом и пожирающего дельфинов  (равно верившим в ведьм, порчу и прочие чудеса). Между прочим, радиоинженером. Однажды речь зашла о временах доисторических, друг мой стал доказывать, де раньше уровень океана был куда выше, а люди все равно плавали. Я спросил доказательств, приятель мой, будучи по натуре упрямым и споры проигрывать не умевший, повел меня в Новый Свет, где на одной из скал показал нечто вроде причала, равно некие выбоины. «Здесь были причальные кольца. Сам видел! Археологи забрали». Заметно было, что про уключины приятель приврал, поскольку свято верил в них.
Я, было, начал доказывать что-то про уровень мирового океана, ныне находящегося где-то метров 200 под нашими ногами. Неизвестно вообще «причал» ли каменная притолока, гнезда ли для колец выбоины. «Ну, ты же видишь!». Сошлись на ничью. В последствии друг мой пребывал в  уверенности, будто победил в споре абсолютно, равно в существовании инопланетян, периодически посещающих Лысую гору над его домом. Логические доводы он категорически отвергал, верил лишь в то, что мог увидеть или пощупать. Летающие тарелки над горой он видел. И так ведь бывает. Не знаю, видел ли он карадагскую «Несси» - но, наверное, очень хотел увидеть.               

Теперь я наткнулся на теорию, которая вроде бы может разрешить наш спор, делая правыми и меня и его. Меня – на счет уровня мирового океана, его – на счет высотного причала.   
Не так давно по геологическим меркам Черное море действительно было озером, перекрытым малоазиатским выступом, имело уровень метров на 50-100 метров, а то и еще  выше мирового океана. Если сие верно, то следует множество интересных выводов: Нижне-дунайская и  Причерноморская низменности были залиты водой; Черное море сообщалось с Каспием по руслам современной Кубани, Маныча и Кумы; Крым оказался островом; Северный Кавказ был изолирован от азиатских степей. Значит, до поры магистральный путь «великого переселения народов» из Азии в Европу оказывался весьма узок: Каспий простирался до современных Саратова и Оренбурга. «Черно-Азовское» море на севере доходило до днепровских порогов, на западе плескалось у дунайских Железных ворот. Теория объясняет обилие солончаков в причерноморских степях, засоленность Маныча-Гудило и всей Прикаспийской низменности. Внутреннее Евразийское Море могло простираться от Арала (возможно немного восточней, учитывая подъем суши) до Средне-дунайской низменности тогда бывшей пресноводным Паноннским озером немалых размеров: заливы до Загреба, Будапешта, Ужгорода.
В таком случае представления древних греков об окружающем сушу мировом океане становятся объяснимы.  Правда, не совсем понятно: если Крым был островом, то кто до него доплывал, да еще устраивал гавани? Кому были нужен скальный остров в 500 километрах от ближайшего берега? 
К фантазиям от геологии добавляют свое слово историки-радикалы: примерно 4-5 тысячелетий назад случилось грандиозное землетрясение, перемычка треснула, образовав Босфор. В него хлынули воды Черного моря, гигантской волной прошедшее по Средиземному. Отсюда берут начала предания о «всемирном  потопе» с упоминанием недалеко расположенной горы Арарат. Почему Арарат? Сложно сказать. Даже если Колхидская и Кура-Араксинская впадины представляли собой заливы, то все равно море на 250 километров было удалено от этого «пятитысячника». Но! Но эпицентр гигантского разлома отстоял примерно на 1000 километров.  И все морем.
Предполагаю почти невероятное: гигантское цунами с волной высотой на море метров 100 (у берега в несколько раз выше) расчлененное волнорезами горных хребтов, рвущейся вверх по долинам. Насколько ввысь могла забежать гигантская волна? Как виделась с высот Арагаца и Арарата?  Какую крепко сбитую кошару принесло снизу к подошве Арарата. Что в ней было? Овцы? Козы? Собаки? Предчувствовавшие землетрясение змеи, тигры, обезьяны? Семья перепуганного пастуха Ноя? Все сразу? Чтобы какая-то волна докатилась до Арарата, она должна пройти по долине Арагвы со стороны Каспия.      
 Некоторые историки идут еще дальше: катастрофа случилась во времена гибели Критской цивилизации и взрыва вулкана на Санторине. Точнее, минойцев смыла волна от острова  от извержения острова Тира, что лежит внутри санторинской бухты.  Его руины лежат на нижнем изгибе S разлома, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Уж слишком «удачное» совпадение.
Сколько кубокилометров в секунду могло влиться из внезапно открывшегося «босфорского краника»? Эгейское море зажато меж Грецией и Малой Азией, с юга его подпирает череда естественных дамб Родоса, Крита, Архипелага. Подъем воды в нем мог оказаться резким и высоким.
Посвятивший жизнь исследованиям гибели минойской цивилизации профессор Флойд утверждает, что цунами от взрыва Тира, добежав до Крита могла иметь высоту 3-5 метров, однако имел место дополнительно эффект отражения и наложения волн в Эгейском море. По компьютерной модели получается, что отраженные от Греции волны могли быть даже сильней первоначальной. Потупившись, профессор добавляет в камеру, что в некоторых местах уровень волны достигал 12 и даже 20 метров, и не знает, как подобное объяснить. Без учета «фактора Босфора» действительно трудно свести концы с концами.   
Когда Прометей похитил божественный огонь, боги устроили потоп чтобы потушить пламя в руках неразумного человечества, дабы не спалило оно Землю? Огонь и вода – Санторин и Босфор?
В библейских преданиях фигурируют «горы Араратские», в древнегреческих мифах ковчег их Ноя по имени Девкалион причалил к горе Парнас. В другом варианте к Этне. От Девкалиона народилось новое человечество, в частности сын Эллин - прародитель греков. «От потопа» пошел отсчет эллинской цивилизации. Исследователи называют древнегреческий миф о потопе «самым реалистичным»: в нем отсутствуют космологические черты, нет потрясения основ мироздания. Будничный гнев богов, вроде семейной «разборки». По их мнению, сие означает: греки оказались к потопу ближе всего.
У геологов нет сомнения, что такой разлом однажды случился, однако по срокам версии разнятся: от 5 тысяч лет до 20 и даже 100 тысяч лет назад. Большинство тектоников сходится на 7.5 – 9 тысячах лет. Соленая река из Черного моря до катастрофы должна была протекать несколько восточнее по руслу современной Санарьи в районе Адапазары и далее через Измит в Мраморное море. Через сотни лет греки пришли сюда, к изумлению своему, обнаружив Дарданеллы, Мраморное море и Босфор вместо текущей с гор огромной соленой реки.
Если версий много и за всеми стоят маститые академические авторитеты, следовательно, пока не доказана абсолютная правота одной все имеют право на существование, то дилетанту нет смысла докапываться до тектонической истины. Для вольного текста лучше выбирать версию покрасивей. Мне дата в 5 тысяч лет нравится больше остальных: как раз тогда произошло «сезонное» изменение наклона земной оси, цветущие долины Северной Африки превратились в пустыни. Сезон отклонений у оси солидный: 20 тысяч лет. Уровень мирового океана тогда был на 15 метров ниже, значит перепад уровней больше – волна мощней. Именно тогда бабахнул вулкан Санторина, похоронив цивилизацию атлантов. Если уж катастрофы, так пусть окажутся все вместе «до кучи». 
Куча уж большая получается: одновременно и всемирный потоп, и казни египетские с закатом первой династии фараонов, и Исход, и…. Хотя примерная дата взрыва Тира известна: 1650 лет до нашей Эры. Три с половиной тысячи лет назад. Не знаю, как там: может быть 20, может бить и 3.5 тысячелетия. Главное ведь – было! Есть версии, опять же основанные на древнегреческих мифах, что потопов было не менее трех. Кто знает?         

Иные утверждают: катастрофа случилась, только «в другую сторону». Черное море являлось пресным озером, лежащим ниже уровня океана. По окончании последнего оледенения  ледники растаяли, уровень мирового океана резко поднялся и…. В общем, непонятно. В том числе неясно куда раньше девались воды Дуная, Днестра, Днепра, Дона, Кубани, Риони из Черного моря-озера, если сейчас их могучим потоком выносит в Средиземное море. Впрочем, сие не так важно. Турецкие гидрографы отмечают, что «переливы» морских вод туда - обратно постоянны. Важен посыл, гипотеза, слившаяся с легендой. Недаром первооткрыватель затонувшего «Титаника» сейчас шарит в глубинах Черного Моря в поисках… Ноева Ковчега.      
   Интересно вести начало повествования если не от сотворения мира, то от всемирного потопа. «С допотопных времен». Есть в этом нечто библейское.

Проливы расположены над тектоническим разломом. Более точно: проливы и есть кусок самого разлома, имеющего форму S. Весьма необычная форма материковой трещины. Верхний ее загиб от Босфора идет на восток по черноморскому побережью Малой Азии, изгиб проходит по Эгейскому морю, нижний завиток пролегает между Критом и Пелопоннесом. Все потому что  в районе Мраморного моря сходятся два острых конца плит – Балканской и Малоазийской. С севера провал, с юга тоже. Примерно в эту точку направлены вектора Великого африканского разлома от озера Виктория через русло Нила и африкано-азиатского разлома от Красного  моря.    
Согласно современным энциклопедиям ширина Босфора в самом узком месте 750 метров. Встречал и 700, даже 470. Однако в справочнике столетней давности указано… 120 метров. Сильно же бережки разбежались за столетие! Благо есть друг с черноморского флота, у него есть лоция, в которой указана минимальная ширина: у Бебека в 3,7 кабельтова. Вот и считайте. 
 Полагаю, «ошибка теодолита» отражает некую истину: плиты двух берегов постоянно расходятся. Во времена аргонавтов (примерно 3000-3500 лет назад) берега пролива стояли ближе друг к другу. Возможно, ширина была действительно метров сто. Здесь корни мифа о Симплегадах - сходящихся скалах, путь через которые аргонавтам указала голубка. Без сомнения о ту пору обрывы на Босфоре покруче были и естесвенное выветривание вкупе с людской привычкой всюду ковырять киркой за десятки веков немало их сгладили. Дрейф геологических плит измеряется сантиметрами в год, за столетия складывающимися в метры, за тысячелетия в десятки метров. По самым смелым предположениям скорость расхода плит в разные периоды сейсмической активности может разниться на порядки. За одно землетрясение - на десятки метров. 
Гипотеза «устье Потопа» вполне рабочая. Есть, как и полагается в солидной науке, альтернатива: сильное летнее весенне-летнее течение из Черного моря. На Босфоре и Дарданеллах два течения (другая версия - четыре): мощное верховое из Черного моря и глубинное возвратное из Средиземного. Сейчас средняя глубина 120 м, самое «мелкое» место 20. В советские времена, когда закрыли сток из Каспийского моря в Кара-Богаз-Гол, и лелеяли мечту поворота сибирских рек к Аралу,  даже высказывались идеи дать туркам денег, что бы углубили фарватер Босфора до 100 – 150 метров. Резко возросший водообмен со Средиземным морем понизил бы уровень сероводорода в Черном море метров на 100 – 200, отчего расцвела бы подводная флора и фауна. Получилось бы не мертвое в глубинах море, а рыбоводный садок. Туркам, как помнится, не очень понравилась идея превратить пролив в канализацию сероводородного стока.

Тот же крымский друг в течение почти двух десятков лет пугал меня (может в первую очередь себя), будто рыбаки все чаще видят в Черном море вспышки огня:  «Сероводород прорывается на поверхность и там вспыхивает. Слой обычной воды все тоньше, однажды сероводород вырвется на поверхность, случится гигантский пожар моря, что выжжет кислород на всем юге Европы, Украины, России, в Турции и на Кавказе. Никому мало не покажется».
Переброд слухов в духе послечернобыльской экологической истерики, однако, сама склонность к эсхатологии характерна. Не он один так думает. Особенно если на глазах рушится мир. Мир Империи. Родятся государства, жить в которых не очень хочется
Возможно, чувство вечной неустойчивости моего друга, его вера в невероятное оттого, что за полвека его жизни в Крыму море слишком изменилось. Даже на моей не столь длинной памяти пребывания на черноморских берегах, памяти любителя понырять «в комплекте» -  маской и ластами, нарвать с десяток килограммов мидий голыми руками, наловить сетку рапана. Даже для меня Черное море изменилось очень сильно.
Утверждают, что полвека назад рапан еще не водился, что контрабандой проник из Японского моря. Поговаривают, что прибыл сюда по железной дороге с Дальнего Востока на днище торпедных катеров, вроде бы поставляемых по ленд-лизу, или снятых с брандвахты Владивостока. 
В 60-х рапаны на куротах Черного моря были еще диковинкой – экзотической раковиной из южных морей. Даже в 1990-м никому из крымцев не пришло бы в голову готовить из них жаркое: «Уж больно воняют!». Как-то раз в том же году, припомнив некий китайский рецепт (больше изобретая на ходу), я впервые отважился это сделать. Получилось довольно жестко, вонюче, но… вкусно. Крымские друзья рапанье жаркое оценили, хотя и без особых восторгов: «на закусь сгодится». С закуской тогда было не очень чтобы, хотя мидий все еще водилось в избытке. Путешествия в разные края убедили меня в одном из излюбленных патриотических черноморских лозунгов: «У нас самые вкусные мидии». Это так, в отличие от множества иных утверждений типа «лучше Крыма (Кавказа, etc.) места на земле нет» (относится к вину, воздуху, горам, морю и всему прочему). Мидии действительно самые вкусные, поскольку Черное море не такое соленое, как Средиземное, тем более как Мировой Океан, и мидия в нем растет самая нежная.
Уже в середине 90-х приезжих начали угощать «исконным крымским блюдом» - отбивная из рапана. Вкупе с ухой из пеленгаса и вареными синими крабами. Тоже не столь давними пришельцами. 
Еще года через три довелось встретить удивительной формы подводный колокольчик, похожий на медузу - мнемиопсис. Я просиживал под водой по нескольку минут, наблюдая, как по его мерцательным прожилкам бегут полоски радуги. Позже выяснилось, что мнемиопсис ужасный хищник, пожирающий икру эндемиков. Ему вкупе с рапаном ставят в вину исчезновение черноморских устриц – деликатеса из деликатесов обширного семейства  устричных (очевидно по тем же причинам, что и черноморские мидии). Еще через пару лет увидел и охотника на «морской колокольчик» - «морской кошелек» беройе, тоже прибывшего в Черное море за добычей неизвестно откуда.

Чем больше углубляешься в историю народов по берегам Черного Моря, тем больше подобные нашествия подводных пришельцев кажутся органичными для здешних мест. Не бывает истории отторгнутой от географии.  И море кажущееся таким теплым, таким синим – от таящейся в нем угрозы. «Самое синее море – Черное море мое». Ультрамариновая синева его объясняется скрытой в глубинах толщей темного сероводорода. То есть умершими за сотни тысяч лет организмами, как обитавшими в море, так и вынесенными реками. Огромное донное кладбище тоже история, история умерших живых существ, срытая под тонкой пленкой живого моря. Так и история этих мест дремлет под суетным мельтешением жизни, давая о себе знать прорывами темных удушающих газов наружу, и таящая опасность погубить все живое, если ее взбаламутить. Кто сказал, что историей надо гордиться? Гордиться, независимо от количества мертвых тел, осевших на ее дне. Кто сказал, что история состоит из одних славных страниц? Во всякой истории (народа, государства, человека) найдется много чего стоит стыдиться, хочется забыть. Но было…. Здесь - на «проходном дворе истории» - сию истину чувствуешь особо остро. 
    
 Экологи разводят руками: в 80-е годы биоценоз Черного моря в корне изменился, стал беднее. Как раз в те годы одессит Жванецкий подкалывал: «Но рыба в Черном море была! А сейчас зайдите на Привоз. Где рыба? Где рыба я вас спрашиваю?!!». Это он о социалистическом дефиците. И глубокомысленно продолжал: «А в Турции рыба есть!!! Одно море, а рыба там есть!!!! У нас нет, а у них есть! Говорят, турки гашишем всю рыбу к себе сманили»…
Гашишем или нет, не знаю. Знаю, что низовым течением Босфора из Мраморного моря выносит столь сильную соленую струю, что уровень сероводорода у турецких берегов опускается метров на 400, предоставляя простор для жизни калкану, ставриде, макрели и прочим деликатесам. Во всем остальном море глубина залегания сероводорода где-то метров 150. Глубоко же пришлось бы углублять Босфор и Дарданеллы, чтобы сортирным духом, наконец, повеяло на Бебеке.   
Хотя…, что для человека не под силу, для расходящихся тектонических плит может оказаться мгновением в их долгой жизни. Разлом неотвратимо расходится, становясь все глубже. Азиатский берег будет бежать от европейского все дальше, часто побегами рывками, сопровождаемыми страшными землетрясениями, что может породить цунами, что всколыхнут все море, перемешают обитаемые и сероводородные слои. Лишь бы не сошлось все в одну точку, не ссыпалось в кучку. Иначе прогноз моего крымского друга может стать реальностью.      

И вот еще что: согласно преданиям ворота в св. Софию сделаны из остатков… Ноева ковчега.

Эллины

Во времена «аргонавтические» (примерно 3000 лет назад) Дарданеллы и Мраморное море уже обжиты, однако течение в Босфоре из-за великой узости было еще сильней. На веслах пройти затруднительно, к тому же очень опасно. Погоды стояли похолодней нынешних, значит и зимняя кромка льда проходила много южней, ледовые глыбы толще - отрывались и естественным образом попадали в босфорское «горлышко». Весной-летом против бурного течения не выгрести, поэтому плавали осенью-зимой, лавируя меж проплывающих льдин. Версия №2 объяснения легенд о сходящихся и расходящихся Симплегадах описанных в «Аргонавтике». Тогда полетевший на север голубь означает нечто вроде приметы о потеплении климата и соответствующих изменениях в маршрутах перелетов птиц.
В наши дни ледоход на Босфоре случается, правда довольно редко. По словам Памука «на него сбегается смотреть весь город». Оговорюсь: «весь город» весьма условное понятие, согласно тому же Памуку Стамбул за последние десятилетия сильно изменился, разросся за счет переселенцев из внутренних районов Анатолии. 60% стамбульских детей до 10 лет отроду ни разу не видели Босфора.
               
К чему такая пространная «история с географией»? Возвращаясь к собственным впечатлениям: Стамбул сразу бьет наотмашь в лоб своей потрясающей энергией. Не удивительно, согласно всему сказанному прежде город стоит на тектоническом разломе. А на них всегда с энергиями аномально.

Антитеза самому частому туристскому клише: «единственная в мире столица, расположенная на двух континентах (материках)». Клише неверно: континент у нас один - Евразия. А на счет двух берегов огромного разлома верно. Но какого туриста привлечет такая «экзотика»? Большинство столиц мера стоит на подобных трещинах, поскольку построены в руслах больших рек, протекающих как раз по «слабым местам» плит – разломам. Но до «матерой породы» в этих столицах сотни метров «подушки» отложений. Мощные демпферы.
На Босфоре же все чересчур. Никаких подушек, фильтров. Стамбул словно нависает над пропастью скрытой в «бездне вод». Прямо как у древних «abyssus abyssum invocat». Люди не могут не чувствовать. Одно сознания близости бездны уже заставляет напрягаться.  Мало этого – на разломах высокий уровень сочащихся из глубин недр  гелия и селена, что тоже сказывается, в том числе и в импульсивных поступках.
Вдыхаемые с морским бризом гелий и селеном питают неясные тревожные ощущения, а для сознания людей актуальней историческая память о землетрясениях. В последнее годы турки забили тревогу: что-то давно не трясет! Одиннадцать лет в районе Стамбула полное затишье. Старожилы знают, если не потряхивают - жди беды. Предсказывают даже разрушение храма св. Софии. От геологии и географии, от нависания над бездной отчасти и проистекает повышенная суета горожан, которую на протяжении столетий отмечали все путешественники.
Удивительно, разъезжая и мотаясь по сейсмоактивным территориям, в сумме наберется года три, самые сильные подземные я толчки ощутил… в родной Москве. Сидел, делал уроки. Зазвенели стекла, закачалась люстра. Совсем недавно мне рассказывали, как такое происходит в Средней Азии, и вот – пожалуйста! То был легкий отзвук Бухарестского землетрясения. Официальная информация о нем впервые заставила меня задуматься что-то не так в социалистическом лагере, да и во всей системе в целом.  Стихия природы, как всегда, обнажила илистое дно. Помнится за год до того, меня поразили остатки башен в Судаке: каменные столбы, словно остовы печей от сожженных изб на фотографиях Войны. Поразили тем, что башни разрушились в 1927-м году при ялтинском землетрясении. «Как же так? Простояли 500 лет, чтобы разрушится совсем недавно». Было нечто несправедливое в том, что стихия не щадит не только живых людей, но и «время, застывшее в камне».         

 Вспыхнула спичка, и, странное дело, стул сам собой скакнул в сторону и вдруг, на глазах изумленных концессионеров, провалился сквозь пол.
   – Мама! – крикнул Ипполит Матвеевич, отлетая к стене, хотя не имел ни малейшего желания этого делать.
   Со звоном выскочили стекла, и зонтик с надписью "Я хочу Подколесина", подхваченный вихрем, вылетел в окно к морю. Остап лежал на полу, легко придавленный фанерными щитами.
   Было двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые бедствия всему полуострову, вырвал сокровище из рук концессионеров.
   – Товарищ Бендер! Что это такое? – кричал Ипполит Матвеевич в ужасе.
   Остап был вне себя. Землетрясение, ставшее на его пути! Это был единственный случай в его богатой практике.

И. и П. 

Так было в эпицентре. Трепещущая жила, главный нерв разлома - Босфор. Что может статься со Стамбулом-Константинополем не раз терявшим прекрасные храмы, дворцы, стены от сокрушительных ударов из земных недр?
      
Здесь Сцилла и Харибда Одиссея перекликается с «альфой и омегой» Апокалипсиса. Воды пролива в образе морского чудовища Харибды три раза на дню засасывали огромной воронкой море, однажды проглотили корабль Улисса со всеми спутниками. Лишь сам хитроумный Улисс спасся, ухватившись за фиговое деревце на скале. Чудище проливов извергло обломок мачты и киль корабля, ставшие Одиссею подобием спасательного плотика.
 С водоворотами Харибды более-менее понятно: какие-то приливно-отливные явления.  Но Скилла? Может, подразумеваются пираты, сторожившие путешественников в Золотом Роге? Сцилла (по-гречески Скилла), тоже относилось к морским чудовищам. 19 (?!) ног (почему непарное число?), 6 собачьих голов по три ряда зубов (!?) в каждой. Жила на другом берегу пролива в морской пещере

В истории Одиссея вновь возникают птицы. Сирены, жившие недалеко на островах Принца, что в хорошую погоду видны из Стамбула. Одиссей просил привязать себя к мачте, чтобы послушать их пение и не сбежать к ним. Спутникам заткнул уши воском.  Аргонавтам, тоже проплывавшим здесь, минуть Сирен помог Орфей, заглушивший их пение звуками арфы.
По другую - черноморскую - сторону Босфора обитали гарпии, воровавшие еду у царя-прорицателя Финея жившего где-то на нынешнем болгарском берегу Черного моря. «Напротив» на малоазийской стороне водились осыпавшие перьями-стрелами тех же аргонавтов меднокрылые симфалиды. Как все грозно в эллинских мифах, как монструозны птицы, кучкующиеся вокруг проливов. Мистика какая-то.
Еще одна самая известная птица-чудище выпорхнет отсюда, и начнет парить и гнездиться до сих пор по гербам и орифламмам, навевая манящие мечты, крадя пищу прорицателей, осыпая смертоносными лезвиями врагов. Недалеко от Босфора обнаружено первое известное изображение двуглавого орла.       

О зарождении города Византий ходит множество легенд, лишенных по преимуществу «бытового» оттенка. Пророчества, трагические случаи, кровавые жертвы. Согласно легендам город основывался многократно, но однообразно. Всякий раз некое  мистическое видение или пророчество приводит отцов-основателей на берега Босфора, где им дается путеводный знак. Великое будущее Византия предсказал оракул в Дельфах, и команда переселенцев нарочно поехала сюда по морю. Когда зарезали жертвенного быка и вынули внутренности, орел с небес подхватил бычье сердце и унес его на мыс теперь называемый Сарайбурну (Дворцовый Мыс – там дворец Топкапы).
Руководил колонистами некто по имени Визант. Понятно, что имя городу он дал свое: Византий, по латыни Byzantium. Упоминают, что Визант был сыном Посейдона,  прижитым от нимфы, имя которой напоминает цирроз печени. 
   
С той поры орел почитаем здесь. Вспомнить хотя бы двуглавого орла Палеологов по наследству перешедшего царям русским, затем императорам Российским. Ну и нам грешным. Двуглав достался византийцам от хеттов, обитавшим где-то здесь неподалеку.
Понятно, почему о двух головах: два берега, две части мира, крыло Балкан – крыло Малой Азии. Есть в нем что-то от симфалид аргонавтов, сирен Одиссея, от гарпий Финея, даже от кавказского орла клевавшего печень Прометея – личного орла Зевса. Что-то вроде офицера для особых поручений. 
Конечно от имперских орлов Рима, украшавших все официальные здания империи. Даже на Великом Храме в Иерусалиме (то есть над входом в самую большую синагогу), возведенном Иродом Великим красовался римский орел. Как-то ночью израильские патриоты орла отломали, а Ирод увел в том знак, подвинувший полоумного деспота на путь беспощадного террора. Вполне логично, что у символа империи управляемой из двух столиц отросла еще одна голова. Политическое разделение вселенской империи непременно должно было отлиться в символьной форме. «Двуглавый Рим». Так повелел Константин: «У разделенной пополам империи две столицы – Рим и Византий, как две головы у орла, но тело едино».   
      
Разлетелись двуглавые по границам империи османов, словно распуганные птенцы из одного гнезда:
Черный албанский на красном поле.
Белый сербский с четырьмя буквами «с» на гузке иначе называемых «четыре огнива». Сии «СССС» посильней «SS» и «СССР» звучат, означают: «Только бог (единство) спасет сербов».   
Недавно выпорхнул из-под крыла белого сербского золотой черногорский двуглав.   
Вороненый двуглавый Габсбургов причудливо трансформированный идеями социализма в нынешней австрийский утратив одну (венгерскую) голову в революционных метаморфозах. На лапах разорванные кандалы, вместо скипетра и державы в когтях серп и молот.
Что бы сказали византы? Равно Палеологи, Кантакузены, Комнины, Дуки - роды византийских императоров, увидев «социалистического» орла? Хотя и в России благородная фамилия Комнин превратилась в кабанью Ховрин. Что бы сказали хетты, увидев пятиглавого туркменского орла? Туркмены хотели превзойти всех количеством голов, а получили нечто похожее на Змея Горыныча.
Отсюда же выпорхнул главный «птенчик». Словно рождественская елка игрушками изукрашенный гербами подвластных царств-государств о двух главах орел Имперский Российский. Вроде бы доставшийся «по праву», чуть ли ни «праву первой ночи» через замужество Софьи Палеолог на Иване III.

Уже Константинополь пал, уже сбежавшие Палеологи перешли в католичество, а Москва только начала грезить имперской славой. Папа задумал хитрую комбинацию: женив русского царя на свежеиспеченной католичке - «изнутри», через альков склонить Русь к унии. Иван же купился на атрибуты: теперь из Великого Князя (мало ли князей?), приняв царские регалии, превращался в Царя – «цезаря», чтобы потомки столетия боролись за признание иными государями сего титла.
Хорош царь «по женской-то линии»! Род царей Рюриковичей пресекся на его правнуке Федоре Иоаныче. В Смутное время Романовы приняли орла и Шапку Мономаха уже без всякого на то наследственного права. Насколько по праву современная Россия наследует империи царской – вопрос еще больший. Хороша республика с имперскими-то коронами на гербе!   
 
Парадокс: чтобы расцвел Византий, должна была погибнуть Троя. Троянская эпопея не только послужила поводом для написания «хребта античной литературы» - «Илиады» с «Одиссеей». Война «откупорила» проливы. Троя alter ego Византия перекрывала вход в Дарданеллы, не пропуская корабли на север. А город на Босфоре, словно нарочно расположен для взимания тарифа за проход. Если добрался, значит, проскочил Босфор, идешь с юга – минул Дарданеллы и Мраморное море. Не поворачивать же обратно после столь трудного пути…. Плати и плыви дальше. Плата за переход «брода».
Прекраснозвучное Босфор переводится прозаически: «бычий брод», хотя  вряд ли быки могли когда-либо его перейти. Объяснений названию много, мне по душе намек Павича: здесь бык-Зевс украл Европу. Правда у Павича бык подразумевает Балканы. Не все ли равно? «Раз красиво значит правдиво». Хотя, что может быть красивей лжи?
Вспоминая ту красивую легенду, как-то забывают, что за сынок родился от брака красавицы Европы с Зевсом-быком. Имя ему Минотавр. «Забыковал Зевс!» сказали бы наши братки-«быки».
По другой версии пролив пересек не бык Зевс, а корова Ио, очередная возлюбленная Зевса, обращенная его ревнивой женой в телку, что гонял из Европы в Азию исполинский слепень. В любом случае, без двурогих и Зевса не обошлось.         
Интересно, обратись Зевс орлом, да еще двуглавым, какие дети бы народились от него. Хотя Зевс однажды обернулся орлом и похитил… Ганимеда. Какие там дети? 

В чем-то древние греки оказались пророчески правы: здесь Азия умыкает кусок Европы румелийской частью Турции. Мы (русские) знаем, что никакой границы между Европой и Азией нет, что Европа «островками» может тянуться до Владивостока, что Азия может преспокойно пребывать на Волге и много западней. Но об этом знаем только мы, остальные уверенны, что граница меж двумя «континентами» проходит именно здесь по «Бычьему броду». Странно как Бродский в своем эссе «Путешествие в Стамбул» не упомянул созвучной связи, ведь не заметить не мог.               
 
На мысе Сарайбурну победитель в пелопонесской  войне спартанский царь (имя запамятовал) установил огромный кратер (сосуд для смешения вина с водой) символизировавший союз людей с Посейдоном. Почему-то именно здесь спартанского царя неожиданно охватила тяга к роскоши, деспотизму и восточному чванству – качествам, спартанцам не свойственным. Кратер «имени Посейдона» означал ни много, ни мало претензии на мировое господство. От этого кратера через пару десятков лет начал свое завоевание мира Александр Македонский.   
Кончил тот спартанец не очень хорошо. Просто плохо кончил.


    Византия

На этом событии циклился Бродский: лет этак через 800 после Пелопонесской войны римскому императору Константину во сне явился небесный крест над проливом на востоке. На кресте начертано небезызвестное «сим [знамением] победиши».
Что привело:
1. к принятию христианства Римской империей;
2. к походу римско-христианского воинства на восточный край империи, и разгрому мятежных римско-языческих легионов;
3. к выходу христова воинства к Босфору, в котором Константин «узнал» пролив из сна;
4. «Основанию» Константинополя и превращению его во вторую столицу Римской империи. 
Совокупность событий последовавших за созерцанием мистического сна имела далеко идущие геополитические, религиозные и исторические последствия: раздел и распад империи, разделении христианства и так далее. Всю свою тысячелетнюю историю Византийская империя в основном воевала: на Востоке, на Западе, на Юге, на Севере. Если не случалось войн, непременно учинялись внутренние смуты династического, классового, религиозного или этнического генезиса перераставшие в перманентные гражданские войны. Всегда внимательно смотри, что написано на твоем щите, какой за символ на нем начертан. Для победы нужна война. Для победы Креста - враги: неверные, еретики, язычники.    
В поздних легендах о Константине число мистических снов доведено до трех - долго же Господь вразумлял императора: то звезду в небе покажет, то на месте Трои (тот еще Шлиман) скажет «не здесь, а там», и, наконец, в Византии прикажет храм возвести. Погоняли сны императора по миру. Разумеется, в преданиях Константин император христианнейший, хотя в реальности крестился только на смертном одре, а до этого считался Понтификом, сиречь верховным жрецом всех официальных религий Рима. Титул потом перешел папам.
Слушателям сказаний нужны подробности, чтобы убедиться в достоверности историй. И конечно, во все времена люди обожают слушать и рассказывать о снах. Так пусть их будет побольше. «Не жалко». Особенно снов пророческих, которым верят больше правды.      

Первооснователю империи османов привиделось нечто подобное. Только Осман I Гази узрел во сне не крест, но полумесяц и услышал нечто вроде слов «сим победиши». В восточной словесной традиции краткость не приветствуется, поэтому первый осман просмотрел нечто вроде короткого учебного фильма про полумесяц, вылупившийся из его владений. Серп луны, разрастаясь до небес, охватил всю Землю. В «фильме-сне» настойчивый закадровый голос комментировал происходящее: «если ты обретешь полумесяц, сделав то-то и то-то…, тогда завоюешь то-то и то-то…, и вера твоя распространится туда-то и туда-то…, и потомки твои завладеют тем-то и тем-то…». Надо полагать, ночь была длинной.      
С той поры опять же по преданию полумесяц стал символом ислама. По археологическим данным ущербная луна появляется в таковом качестве где-то через 500 лет после пророка Мухаммеда, то есть где-то рядом со временем сельджуков - прямых предков осман. То есть «близко» к правде. Может быть, так все и было? 
Стратегия османов выстраивалась на стратагеме «полумесяц». Турки не полезли сразу в лоб на константинопольские стены, но обкладывали по касательной, обходом.  Сначала по Фракии в Болгарию, Сербию, Албанию. В другие стороны тоже «дугами»: на излучину кавказского побережья через Трапензундскую империю; в Месопотамию обтекая пустыни; на юг по дуге Средиземного моря через Палестину в Египет, оттуда на запад опять же дугами, отрезая  куски моря, по островам добрались до Мальты и Испании. В Испанию турки не сунулись, добравшись с юга до Гибралтара. Но поддерживали арабов в их борьбе с христианами. Османы и в сражениях предпочитали «серповидную» тактику, отработанную за тысячелетия номадами: прогнуться в центре, отступить, обхватить с флангов, окружить, уничтожить.    
Начальный ареал обитания османов находился почти что в городской черте современного Стамбула, но им понадобилось что-то триста лет, чтобы окончательно покорить город на другой берегу - в 2 километрах от их новой столицы Скутари, тогда еще Хрисополе. Двести лет смотрели, потом перевели столицу на румелийский берег в Адрианополь, по-ихнему  Эдирне. Чуть более ста километров западней Константинополя. Уже из Эдирне двинулись на последний приступ.
 
  От любви к кривизне полумесяца османы возлюбили кривые сабли – клычи. Чтобы представить себе турецкого воина достаточно к описанному выше карикатурному образу турка прибавить кривой, словно долька тыквы меч и водрузить на голову тюрбан в форме целой тыквы.
Настоящие османские воины выглядели иначе: длинные кафтаны, высокая белая куколь – «кече» со спадающей сзади фатой. Янычары! В 9 случаях из 10 не турок, а уведенный от родителей христианский мальчик, воспитанный в жестокости, фанатизме, презрении к смерти и ко всем не янычарам. С ятаганом на боку - одним из самых странных видов холодного оружия. Подобный ему тесак под названием «кукри» встречается у гуркхских горных стрелков. Еще у народов, живущих на юго-восток от Гималаев.
После Стамбула мой друг летчик – «Повелитель Воздуха» оказался в Гималаях.  Я держу в руке подарок – настоящий кукри. Как сидит в руке! Как тянет вперед при рубке, с легкостью перерубая стволы молодых деревьев! Даже убранный в ножны выглядит именно  оружием, а не кухонным секачом. Почему-то охотничьи тесаки даже больших размеров оружием не выглядят. Вещь! Представляю, как страшен ятаган с лезвием раза в 3-4 длинней. Убийственно страшен.   
По одной версии из Индии кукри принесен монголами в Малую Азию, где достался сельджукам под названием ятаган. По другим источникам ятаган изобретен турками. Короткий его вариант называется «кама», средний «ханшер». Названия двух «хорвато-боснийских» дивизий SS. В память о янычарах надо полагать.
Памяти недоброй, поскольку в войну новоявленный «поглавник» Хорватии Павелич объявил конкурс на разработку «сербосека» («сербореза» по-нашему, слышится что-то от «самосека» - меча кладенца по-нашему, магического инструмента победы). Сербосек предназначен исключительно для одной цели - перерезать глотки сербам.  Эргономичный, чтобы палач не уставал. Из сотен вариантов победил вариант «кама» размером с нож для открывания консервов, пришиваемый на перчатку. Есть свидетельства, как один палач перерезал за сутки горло примерно 1700 сербам. Сколько патронов сэкономили….

Музеи антики забиты подобными загнутыми вперед артефактами двухтысячелетней давности. «Фракийский меч» исчезнувший из обихода лет эдак за тысячи полторы до появления осман. У римлян существовал даже особый вид гладиаторов главный враг «провокатора» и «гопломаха» (роды «войск» гладиаторов) -   «фракиец», атрибутом которого служил страшный фракийский меч. От Стамбула до Фракии рукой подать. Странное место, неизменно порождающее одни и те же кунштюки.
Именно схватки с «фракийцами» отличались особой жестокостью: тому надо было бить сильно и точно – наверняка. Фехтовать фракийским кукри-ятаганом не очень удобно. Бывало, когда электорат римский не желал любоваться фехтованием, но упиваться кровью «фракийца» ставили против «мурмиллона», даже против «секутора» или «ретария». Соответственно: «рыбы» и «ловца» обычно на пару изображавших рыбалку с сетями. «Мурмиллон» означал большую хищную рыбу. По идее «фракиец» в их представлениях был не нужен - он мясник, забойщик скота.      
 Наткнулся на интересную версию генезиса ятагана – фракийского меча: подобная форма распространена там, где сильны языческие культы быка. Убивать жертвенного быка следует оружием подобным бычьему рогу. Рукоятку делали из бычьей кости. Потому, де, у ятагана на рукоятке столь странное навершье-балансир, похожее на растопыренные слоновьи уши. Деталь, давно изумлявшая меня больше чем обратная изогнутость ятагана и отсутствие у него гарды.
Вооруженные ятаганами, ханшерами и камами янычары не только «новое войско» (тур. «яни чари» - новое войско), но и закрытый религиозный орден бекташи одновременно, потому акт убийства для них не только исполнение воинского долга, но оправление ритуального обряда жертвоприношения. Спорная версия, но хоть что-то разъясняющая.
Беру в руки кукри, пробую рубить им ветки. Пятка его рукоятки имеет форму рисового зерна. Прямо не ударишь, даже если фиксируешь кулак: острые концы врезаются в ребро ладони при ударе. Благо, приятель моей объяснил, что гуркхи наносят удары по дуге. Тогда рукоять надо держать в кулаке с отведением лезвия в сторону градусов на 30. Действительно, кукри перерубает ветви в три пальца, словно те из пластилина слеплены. Именно так - отведя лезвие чуть в сторону - выглядят на фотографии гуркхи бегущие по сахарским барханам чтобы сойтись в рукопашную. Очевидно, «уши» на рукояти кроме функции балансира играли роль «направляющих» ладони: иным способом не возьмешь в руку, и иного удара не нанесешь. А отсутствие гарды - так не для фехтования ятаган, он для единственного смертельного удара. Оружие кавалериста, вроде шашки – рубить на скаку. Кстати кавказские, да и казацкие шашки тоже имеют небольшие «ушки» подобные ятаганным. Конечно, янычары – мистики, но не самоубийцы. Оружие нужно им для победы.       
      
Противники турок - христиане, сменив рыцарскую кавалерию с длинными рапирами на легкую гусарскую конницу, тоже предпочли кривую саблю. Уравняли шансы. 
Тогда мусульмане наново переосмыслили «лунный» лозунг: «сим победиши» почти буквально… и изогнули саблю в другую сторону - вперед. Разили врага «полумесяцем». Раны ятаган наносит ужасные, рубить на скаку им легче, чем саблей, а вот фехтовать неудобно. Появившись во времена взятия Константинополя, ятаган исчез с гибелью корпуса янычар в начале ХIХ века. «Сим побеждали», но так и не победили.
 
Человек - мастер на изобретение различных смертоносных орудий, по всему миру  придумано сотни видов заточенных стальных пластин и прутов разной формы и длины, чтобы рубить, колоть, резать. Но мусульмане, возможно, превзошли всех, вообразив нечто вовсе несусветное под названием Зульфикар. Подобный нашему сказочному «мечу-кладенцу» меч Мухаммеда.  Непостижимым образом зульфикар оказался о двух лезвиях. Каноническая его форма: раздваивающийся на конце прямой меч. Таковым Зульфикар предстает на знаменах. Как им сражаться - непонятно. В львовском музее оружия видел иной вариант: кривая сабля от середины как змеиный язык расходящаяся двумя лезвиями, напоминая вилы о двух рогах. Одна из «эскизных моделей» ятагана. Есть подозрение, что в записях о деяниях Пророка прокралась неточность: меч у него действительно имелся (главная ценность любого кочевника-воина), только обоюдоострый. В отличие от однолезвийных сабель сподвижников легендарный Зульфикар стал о «двух лезвиях».
Именно малая полезность в бою двух скрепленных лезвий могли придать зульфикару роль имперского жезла, поскольку у арабских шейхов не водилось ни корон, ни скипетров, ни круглых держав, равно иных атрибутов царской власти. Напоминающие  языческие символы мирской власти - от лукавства неверных. Магомет возвел во главу угла принцип власти духовной, власти Бога без идолов и изваяний, посему первые мусульмане обходились без символов. Только знаменами со священными сурами. Особенно из 48-й «Победа». Например, такой:

И оправдал Господь по истине пророку Своему
Его видение (в Медине):
«Вы непременно вступите в Запретную Мечеть,
Если угодно будет Богу,
В спокойствии (души) и безопасности (извне),
С обритой головой или подстриженными волосами,
И не испытывая страх», —
Ведь знал Он то, чего не знали вы.
И, кроме этого, Он (вам) назначил скорую победу. 

Коран

 Природу человека не обманешь, ей необходим визуальный символ власти. Зульфикар превратился в такой символ. Дальше - больше. Магометане обрели ятаган-полумесяц, разящий гяуров как Пророк зульфикаром. Вслед за ним в дело пошли тюркские языческие атрибуты: бунчуки, туги, булавы-скипетры, тамги. Наконец, полумесяц из сна турецкого султана превратился в символ всего Ислама.
            
Во сне Османа все красиво, все очень по константинопольски, если бы ни одна деталь: турецкий полумесяц… плагиат герба города Византий. По легенде Филипп Македонский (отец Александра Великого) приступил с войском к Византию в 339 году. До нашей эры, разумеется. Столь славный воитель не мог пройти мимо столь выгодно расположенного города. В ночь перед штурмом царя ослепил свет народившегося месяца. Как подобное могло произойти? Филипп был одноглаз и зрячим оком не очень-то «зрил». Ослепить полуслепого…,  да еще узким серпиком не темном небе.
 Так или иначе, но, опасаясь гнева богов, царь Филипп предпочел договориться с византами. Посему олимпийской покровительницей города по праву  спасительницы  от македонского приступа сделалась богиня охоты Диана, имевшая атрибутом полумесяц. Метафора охотничьего лука?
После Константина-крестителя Диану поменяли на Деву Марию, благо тоже изображавшуюся с полумесяцем. В одной из расшифровок символа полумесяца девы Марии указывается намек на ее беременность… Иисусом. Отсюда же серпообразная лодка - Христос (чем южнее, тем сильней месяц заваливается «на спинку»), от лодки рыба IHTIOS – Иисус Христос сын Божий. Как бы там ни было, византийцы настолько возлюбили полумесяц, что прибивали его изображение на двери талисманом от нечистой силы.
На поверку археологии оказалось, что византы переняли полумесяц у хеттской богини Иштар, да еще со звездой Венерой. На теперешнем турецком флаге символы воспроизведены один в один. В средние века Иштар (иначе Астарта) слыла богиней разврата за былую храмовую проституцию в ее честь. Вавилонские девственницы превращались в «вавилонских блудниц» отдаваясь на ступеньках храма иностранцам, плату за грех преподносили Иштар, вообще-то «по основной специальности» бывшей богиней плодородия… и войны (!). Обряд храмовых оргий как-то связан с возобновлением животворящей силой земли. Недаром ее эмблема Венера дала имя греко-римской богини любви. Ведают ли об этом турки?
      
«…трения  между Востоком  и  Западом в  Византии  носили,  в  общем, нормальный,  типа я-с-тебя-шкуру-спущу, военный  характер  и решались  силой оружия  --  чаще  всего  в  пользу  Запада.   Что,  если  и  не  увеличивало популярности креста на Востоке, по крайней мере внушало к нему уважение. Но к VII в. над всем Востоком восходит и  воцаряется полумесяц,  т.е. Ислам.  С этого  момента военные действия между  Западом и Востоком,  независимо от их исхода,  начинают  оборачиваться  постепенной,  неуклонной  эрозией  креста, релятивизмом  византийского мироощущения  в  результате  слишком  близких и слишком частых контактов между двумя  этими сакральными знаками».

И.Б.

Русское православие тоже попыталось скрестить луну и крест, водрузив попранный полумесяц в подножье «русского креста»: двойного распятья с косым андреевским крестом. В другой трактовке косое перекрестье внизу – площадка с прибитыми для нее стопами Христа. Утверждается, будто полумесяц присовокуплен в ознаменование присоединения формально исламских Казанского и Астраханского ханств. Серп Луны  в христианской символике так же  колыбель Христа или чаша (sic!).
Символы штука стратегическая, в самом кратком виде в них зашифрована программа действий. У тех же османов, у крестоносцев. Так и в русском православии отразилась претензия на окончательную победу над исламом, на покорение Константинополя.
Но каково к символу одной религии примешивать другой? Поклоняясь «русскому кресту» одновременно с Христом поклоняются Мухаммеду. Верней – его символу. Подобное внешнее скрещение даже дает повод различным мистификаторам называть русское православие ХVI-XVII веков некой синкретической христианско-мусульманской ересью, где царь признавался Богом, а мулла – попом. Де, только киевское православие Великого Княжества Литовского было «истинно русской православной верой». Ну и так далее про русскую «азиатчину».               

Бродский считал, что во времена Константина крест не являлся главным символом христианства. Прав во многом: распинали тогда на «тау-кресте» по форме более близкой к Т. Разнообразных крестов для казни римляне выдумали множество, как самураи линий разрезов живота при харакири: и косые «андреевские», и двойные, и столбы, и двойные виселицы, и Y-образные. Изобретательность римлян позволяет отличить казненных апостолов, большинству из которых нашлась особая форма распятия. Вот только самого «классического» креста + римляне для казни распятием почему-то не признавали.   
Мысль Бродского обращается к кресту как основе римского градостроения: узрев крест на небе, Константин увидел своеобразный план города. Здесь поэт прав лишь отчасти: римляне действительно утвердили ортогональную схему планировки города, разбивку на кварталы прямоугольниками, но не как производную креста, а как повтор строения походного лагеря легиона. В центре находился  прямоугольник или квадрат плаца - «Placa Major», кресты же лишь перекрестки сочленений прямоугольников кагорт, в свою очередь разбитых на квадратные палатки манипул и центурий.
В идеале римского лагереустроения от Placa Major с севера на юг проводилась главная координатная линия, она же кардинальная так и называвшаяся «кардин». От нее отходили перпендикуляры - «демецулы». Обнаружив, что таким образом можно превосходно планировать не только лагеря, но и города, римляне стали прикладывать их повсюду, тем более что их лагеря превращались в опорные форты на завоеванных территориях, а форты - в города. Позднее даже новостройки в Риме стали рубить на прямоугольники кварталов.   
Извилистым путем Бродский приходит к идее перекрестья: Босфор как перекрестье сухопутного пути их Азии в Европу (восток-запад) и морского (север-юг). В его представлении «крест» прежде всего «+», вовсе не соединение четырех квадратов. 
Традиционный «Константинов крест» в мистике и геральдике совсем не похож ни на распятие, ни на тау - «crossing T» (он же крест св. Антония, он же crux comissa).  «Лабарум Константина» - соединение андреевского «Х» с возвышающейся над ним «Р», в целом напоминает «Ж» с петлей наверху. Бродский подобную форму упустил из виду, хотя на Западе, особенно в Америке, его упрощенный вариант часто ставят вместо красного креста на скорую помощь. Трактуется как «христограмма», сиречь монограмма Христа IXD – Иисус Христос Господь или «Хр.» – просто Христос. В качестве императорской эмблемы «лабарум Константина» часто обрамляется в шину лаврового венка, отчего напоминает колесо Фортуны.
В приложении к градостроению христограмма означает не ортогональную, а лучевую планировку. Действительно треугольник исторического Константинополя между Мраморным морем и Золотым Рогом наиболее удобен для прокладки расходящихся лучей. Сегмент в одну шестую «лабарум Константина». В схождении двух стрел: «> <» Европы и Азии возникает уравновешивающая  вертикаль «P», где верхний полукруг «D» подразумевает резервуар Черного моря, «I» - пролив. Графически сложный знак и есть Босфор, не узнать который Константин просто не мог.

Странно, Бродский не прав фактологически: оперирует изначально неверными аргументами, но прав в посылке - «в принципе», поэтому и в выводе. От перемены иксов и игреков уравнение не меняется. Те и другие -  неизвестные величины.    
Всюду ищу рациональное зерно, потому в эссе Бродского мне наиболее ценно  глубокое размышление о советском знамени, как у другого поэта о советском паспорте. Бродский по инерции еще продолжал считать его своим: объединение на красном поле турецкой пятиконечной звезды и полумесяца (серп) с тау-крестом (молот). Или коммунисты подсознательно совместили эту формулу, в символах основываясь на доктрине «пролетарского интернационализма», то уж совершенно сознательно видели в символах синтез религиозных эмблем.

«Не та  же ли нота  зазвучит четыреста лет спустя  в  устах  Устрялова  и третьеримских славянофилов, чей алый, цвета янычарского плаща, флаг благополучно вобрал в себя звезду и полумесяц Ислама? И молот -- не модифицированный ли он крест?»
И.Б.

Подобное проникновение в суть символов попадается нечасто. Например, в Ногинске на монументе к какому-то юбилею Победы женщина (Родина-мать) раскинула руки в одной из которых серп-и-молот и надпись «Тыл», в другой красная звезда и надпись «Фронту!». Ну и на «социалистическом» австрийском гербе в лапах черного орла.         
 
Мистике символов можно подыскать разумное объяснение: утвердившись на Босфоре, древние греки обрели Понт Эвксинский – Черное Море. Вместе с ним не только выход на Дунай и Колхиду, но и к Северному Причерноморью, вскоре ставшему «хлебной житницей» всей Греции. С той поры горла проливов обрели значение стратегическое. В Константинополе оканчивался путь «из варяг в греки». И так до сего дня.
Один геополитик как-то высказался в моем фильме, посвященном левиафанам ХХ столетия – дредноутам: «Борясь за вход к морям, Россия боролась за государственную достаточность, ибо без свободного плаванья в Мировом Океане страна не может полноценно развиваться». Горькая ирония «истории с географией» России в том, что ключи от всех морей к которым она, в конце концов, получила выход, держат чужие руки. «Ключи» от Каттегата со Скагерраком, от Бельтов с Зундом в карманах датчан. Выход в Тихий Океан контролируют японцы в проливах Цусима и Лаперуза. Долгий проход из Баренцева моря в Северное под прицелом норвежцев. Наиболее обидным для православной империи оказывался факт, что Черное море замыкают нехристи-турки, затыкают пробкой Стамбула, словно горлышко большой бутылки-«фиаско».
С Балтикой кое-как, после двух столетий войн со Швецией и прочими уладили: в царицы брали шлезвигских и датских принцесс. С королевской династией Дании под забавной фамилией Глюксбург всегда могли столковаться. Полгода и более на Севере вообще о навигации говорить не приходится. Цусиму и Лаперуза проскочить можно, если не случится войны. Несмотря на обилие морей у России только два незамерзающих порта: Новороссийск и Владивосток. С Севастополем три. Черноморский флот оказался единственным, что в любое время года под рукой. Если бы не «засада» - Босфор. Кое-как через десяток войн удалось заставить придать проливам международный статус. Турки до сих пор недовольны. Веками Стамбул являлся ключом к «государственной достаточности» России. Но чтобы забрать Босфор, нужен более весомый повод чем «государственная достаточность». 

Идею решить проблему Босфора, собрав всех османских православных под опеку России, подсказал Петру Первому граф Рагузинский далматский серб Савва Борисович (не отчество,  сербская фамилия). Личность уникальная в своем роде: удачливый торговец в Стамбуле и Венеции приглядывал за обучением русских недорослей в последней, бунтовал сербов и валахов во время Прутского похода, вел запутанные дела русской дипломатии на Балканах, подписал мирный договор и установил границу с Китаем. Сей перечень лишь малая часть его заслуг. Идея жизни Борисовича: замена Османской Порты на Балканах Российской Империей. Для сего замысла не жалел Савва Рагузинский ни денег, ни словес и привил таки русской реальной политической традиции тягу к Босфору. До него довольствовались  лишь умозрительными прожектами.
К числу славных деяний Борисовича Рагузинского относится развязывание еще одного стамбульского узла, на сей раз на ниве поэзии российской. Странно, как  Бродский не помянул сей примечательный факт.
Как-то, будучи по торговым делам в Стамбуле, припомнил Борисович, что государь Петр просил при случае приобрести несколько арапчат, держать которых на манер пуделей вошло в моду у монархов Европы. Зная, какого сорта товар нужен Петру, Рагузинский отправился в сераль. Правда, в мужскую его часть, где готовили черных евнухов. Там присмотрел подававших большие надежды трех смышленых негритят. Ещё не кастрированных, что оказалось немаловажным для дальнейшего развития мировой культуры. Вероятно, усекновения им не произвели, надеясь подарить какому-нибудь нужному европейскому монарху, но Петр I в перечень «нужных» о ту пору не входил.
За огромную взятку Савва тайно вывел негритят из гарема и контрабандой переправил в Россию. Формально выкрал, вполне в духе эпохи прославившейся оперой «Похищение из сераля». Один из трех мальчиков стал наперсником Петра, знаменитым Ганибалом (в те времена фамилия писалась через одно «н»). В конечном итоге Абрам Петрович воспитывался при четырех августейших дворах: своего отца в Чаде, у султана, царя и французского короля. Герой скорей какого-то то романа «осьмнадцатого века», чем пушкинского – девятнадцатого. Потому, видать, «Арап Петра Великого» за авторством правнука так и остался незаконченным.   
Результатом приключения в серале сделалось появление черного предка Пушкина. Поэт придавал этому факту большое значение, хотя русской крови (верней сказать: российских кровей, поскольку у какого русского дворянина не отыщется иноплеменной родни?) в нем текло 7/8. Но экзотическая одна восьмая казалась Александру Сергеевичу решающей. Кто знает, не был ли и Стамбул ключевым звеном в цепи приключений Абрама Петровича, ведь от оскопления его отделял только шаг. А там, какое уж потомство! Спасибо Вам, Савва Борисович!

 Ко всем прочим достоинствам, Абрам Ганибал поимел чин капитан-лейтенанта, став помощником Петра в строительстве флота Российского. Историки флота относят символическое начало российского судостроения к ботику Петра плававшего по Измайловскому пруду под Москвой. Примечательно: уже в Измайлово подняли над  ним Андреевский флаг. (Кстати, у этого пруда живу и я, и так же, кстати, рядом большой турецко-китайский рынок, принадлежащий айсорам). Далее «по списку» шла флотилия Плещеева озера, почти сразу воронежские верфи для Азовской эскадры. Петр по «турецкой дуге» шел на Юг. Куда? К Царьграду – «городу апостола Андрея». И лишь оттуда судьба забросила царя на Балтику.

В «Повести временных лет» прописана легенда, что, де, апостол Андрей добрался до киевских холмов и предрек славу «грядущему граду». В сие преданье не очень-то верят сами православные. После приключений в Гефсиманском саду, вокруг Голгофы и у Гроба Христова апостол Петр отправился в Рим, апостол Андрей – в Малую Азию и на Балканы.
Кто он «первозванный»? Говорят: первый ученик Христа, проповедовал грекам и скифам. Распят на «Х - андреевском кресте» в городе Патра. Почти всё…. Лишь император Константин, дабы утвердить «равноапостольную» Риму новую столицу на Босфоре, вызвал Андрея из небытия, завернув его маршрут немного севернее.  Следовательно, все же мог привидеться императору «Х-крест». Хоть «ха», хоть «икс» - неизвестное, как любой икс в уравнении. Поскольку андеевский Х = > <, «больше – меньше» в математических символах, две стрелы в знаках мистических, Босфор в иероглифах геополитики. Что подмечено еще в графической поэме Каменского «Константинополь», имевшей, кстати, №1 в серии графических поэм.   
В более поздних легендах Андрей поднялся по широте до Херсонеса Крымского. С продвижением христианства на север помянутых в легендах «скифов», крещеных апостолом, «поняли» («расшифровали») как… славян. Из века в век Андрей забирался все дальше. Неисповедимые пути Господни довели его как язык (проповедь?) до Киева, заставив напророчить славу городу. Затем до Новгорода, до самой Балтики. Отчего же тогда славяне, о которых во времена Христа еще слыхом не слыхивали, пребывали потом во тьме язычества почти девять веков? Хорош апостол!

Не бывал Апостол ни в Киеве, ни в Новгороде – не существовало еще сих городов. Даже его визит в Византий под сомнением. Но все же «град св. Андрея»!? «Андреевский флаг» русского флота - «путь на Царьград». Первая победа флота под андреевским флагом  штурм крепости Азов. Странная семантика: корабли штурмуют крепости. Странней может быть только «конница штурмует корабли».
Большой военный корабль всегда инструмент большой политики. Посему первая дипломатическая виктория Петра - появление русского «линкора «барбарского» типа третьего ранга» с царским послом Украинцевым в виду мыса Сарайбурну. Полный салют всеми пушками.
Как отписал царю посол Укранинцев «от произведенного грома у одной из султановых жен сделался выкидыш». Что сталось в тот день с самим султаном, история умалчивает. Турки страшно разволновались, полагая, что на «Крепости» прибыл в  Босфор инкогнито сам Петр, и только и ждет случая дать отмашку морской эскадре,  изготовившейся ворваться в пролив. Султан самолично изволил посетить «линкор барбарского типа» убедиться, что царя на борту нет. После того случая русским послам предписывалось пребывать в Стамбул исключительно посуху. До того турки не могли и помыслить, что когда-нибудь с севера в Босфор войдет нетурецкий военный корабль.
Разумеется, над кораблем веял андреевский стяг, а на борту выбит был странный девиз «Биют мя, но и подкрепляют». В современном прочтении должно соответствовать тезису: «что меня не убивает, то делает сильнее». Корабль назывался  «Крепость», иногда фигурирует в документах под именем «Замок». Вновь символично, особенно если переставить ударения. Как положено в те времена тотального западничества имел «барбарский» еще иноземный эквивалент имени: «Ситадель». Еще «Кастель», еще  «Старгейт». Как американский сериал «Звездные врата». Так какие врата имелись в виду? Уж не Порта ли? Что тоже означает «врата».

Видел я эти врата! Даже подумал по незнанию: ни черта себе какой-нибудь визирь отгрохал парадную! Оказалось - та самая Порта и есть: вход в «диван». Государственный совет по-нашему. Очень похожа на стамбульские «киоски», и на какие-то индийские беседки с толстыми козырьками по кругу.   

Украинцев малого добился: ну свобода паломничества русским в Палестину, ну закрепление завоевания Азова. Вот только открытия Черного моря для русской торговли и мореплаванья османы не разрешили, высказав отказ образцовым  языком дипломатии того времени:

«Мы бережем Черное море как чистую непорочную девицу, и разрешим плавать чужим кораблям по нему не раньше, чем в Блистательной Порте все перевернется вверх ногами»    
Канцелярия Блистательной Порты Оттоманской.

И невинность не уберегли, и допустили, и вверх тормашками полетели. Но все случилось гораздо позже.   

Итак! кое-что начинает сходиться в константинопольском кроссворде, то бишь в  перекрестье слов-смыслов. Флот под андреевским флагом есть инструмент, отмычка к воротам града «апостола Андрея». С турками у царя не очень получалось: то победа, то поражение. Однако каково усердие.

История дама ироничная, любит повторять в стамбульско-константинопольско-византийских историях связанных с большими личностями один и то же сюжет. Словно экономит в средствах, используя только один прием. Потому интересны лишь «подробности», сиречь различия.

И с Петром Великим так. Приключилось «видение» после жуткой расправы над стрельцами: Петр самолично отрубил с десяток голов и завесил всю Москву висельниками, поставил несколько виселиц под окном кельи заточенной им в монастырь  царицы Софьи.
 Изукрасив столицу на сей манер, молодой царь удалился истово замаливать грехи. Легко догадаться, что случилось дальше. Хорошо, что хоть не спал, как Филипп Македонский или Осман Гази. Услышал царь Божий Глас, поведавший об особом предназначении его – Петра и всей России: «Сделать Россию империей, основать новый град святого Петра у моря, покрыть моря кораблями, утвердиться на их берегах».
Как говорится: «Найдите десять отличий», в данном случае с видением Константина. Посвятить одну Софью в «невесты Христовы», чтобы обрести в мечтах св. Софию. Ирония почти по Фрейду.
 Всякое «пророческое видение» - цепная реакция, случающаяся при накоплении критической массы информации. В предысториях прозрений Филиппа, Константина, Османа Гази все составляющие мотивов их поступков уже имелись. Не хватало одного – мощного импульса собрать-связать все мотивы вместе и непреклонной воли веры в собственную правоту идти до конца к намеченной цели. «Божественное видение» дает и то и другое. 

Из всех «ослепленных босфорским сиянием» правителей нам ближе всего и понятней Петр I. Мечту о выходе к морям царь лелеял с юных лет, потому строил потешный флот на Плещеевом озере. На Азов Петр хаживал дважды, первый раз неудачно, во второй раз с флотом, явно демонстрируя упорное стремление на Юг и  амбиции к морскому владычеству. После Азова Петр почти два года пребывал за границей в составе Великого посольства. Здесь ему довелось не только посмотреть Европу в культурных и технологических достижениях, но и сравнить владения.
Перенаселенная, изъеденная противоречиями, от того постоянно воюющая за клочки земли, с мощными хорошо вооруженными армиями часть света. И почти равный всей Австрийской Империи край, прорезанный полноводными реками - богатейшие пустующие черноземы Причерноморья. От Добруджи до Волги, от Воронежа до Кавказского хребта. Возьми эту землю, засели теми же трудолюбивыми педантичными немецкими колонистами, распаши и засей. Богаче страны не сыщешь.  Целина XVIII века.
Единственное препятствие - крымские набеги подобно наводнениям или степным пожарам, сметающие всякие поселения. За спиной крымцев османы. Уже двести лет,  а то и все 350, если брать от Мамаева побоища, русские по новой осваивали Великую Степь.  Упорно насаждали дубравы, затем срубали на засеки. Отрезая раз в 30 лет от жирного пирога черноземов ломоть за ломтем глубиной в 100-200 и длиной в 1000 верст. 

Петру такие темпы казались черепашьими. Взять все сразу! К тому же папа Петра – царь Алексей Михайлович оставил в наследство сыну программу «Нового Константинополя»: захватить Стамбул, стать императором константинопольским, объединить православные церкви на папский манер, дойти до Иерусалима. Для того и ввел полки нового строя по европейскому образцу. Еще до Петра большая часть войска российского была регулярным, «западным». Числом в три раза больше стрелецких полков. И первый русский фрегат «Орел» был построен, и реформа церкви учинена по «греческому образцу», чтобы достойно принять не только скипетр императора Константинополя, но и чин патриарха константинопольского, сиречь «вселенского».
Поначалу Петр упрямо реализовывал батюшкины установки. Но что-то не вязалось. Петр должен был изобрести свой путь, переступить через инерцию, связав воедино все нити. Как говорят сейчас: «найти личную мотивацию». Царь должен был дать России новую идею. И она явилась, но не раньше предназначенного историей срока. Как у Османа Гази, у Константина.
 
 Было ему видение, и деятельная натура Петра обратилась к работе. Первым делом Петр учредил орден Андрея Первозванного. Лично исполнил чертеж корабля, приказал к закладке. Специалисты уверяют: корабль получил обводы, вошедшие в моду только через полвека, имел новацию – фальшкиль, позволявшую сходить с мели без пробоин. Строили флагман  исключительно русские мастера из отборного русского леса.
Корабль получился на славу, разве что сильнее против обычного изукрашен деревянной позолоченной скульптурой и резьбой, хотя о те времена на декоративные корабельные излишества скупиться было не принято. На растре красовался коронованный лев со свитком в лапах, на корме - барельеф с изображением св. Петра молящегося на уплывающий парус или на Христа в лодке (на разных гравюрах по-разному).
В адмиральской каюте висела картина «Ведение Божия царю Петру». Корабль так и назвали: «Гото Предестинация» - «Божие Предвиденье». Иногда называемый неправильно, но более благозвучно «Предистанция». Тридцать шестой большой корабль Азовской флотилии. Первый российский линкор. Заложен в день Андрея Первозванного (sic!).
 
За работы по проекту и постройки корабля адмиралтейство (тогда еще корабельный приказ) уплатило «корабельных дел мастеру Петру Михайлову» в соответствии с расценками. Благо навык мастера-кораблестроителя вкупе с аттестатом царь загодя получил в Голландии. Не знаю, сколько причиталось Петру за «Гото Предестинацию», но в 1704 году за корабль «Ластка» «мастеру Петру Михайлову» (так Петр проходил по платежной ведомости) отсчитали 366 целковых. Рупь в день, год то високосный. Неплохие деньги по тем временам.
Интересный у нас был Государь. Немного найдется людей могущих устроить дело так, чтобы за плоды божественного откровения получать жалование. Пушкин одним из первых выразил «сие удивление» в «Арапе Петра Великого»: 

«Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная».

А.С.П.   
Всего же построили фрегатов и линейных кораблей для Азовской флотилии более полусотни. Больше чем имело Королевство Швеция, безраздельно господствовавшая на Балтике и в норвежских водах.
Строили азовские корабли непрерывно. Строили после поражения под Нарвой, вооружали пушками, снимая колокола с церквей, оснащали парусами, увеличивая налоги, углубляли черноморские порты, закладывая город на Неве. Корабли гнили от соли, червей и времени. Рассыхались на южном солнце. Взамен строили новые. 
    Названия то, какие! Поэзия, песня! Так бы и перечислял без конца:
    «Три рюмки» (Дрю рюмор) девиз «Держите во всех делах меру»,
    «Отворенные врата» (Опен-де-порт),
    «Цвет войны» (Олах блюм),
    «Звезда» (Золотая звезда, Штайн, Дегоудестарн) девиз «Господи, покажи нам пути твоя»,
    «Слон» (Олефант) девиз «Злым лих», 
«Виноградная ветвь» (Вайншток) девиз «После слез происходит плод»,
«Аист» (Оифар) девиз «Желал бы их всех погубить»,
«Колокол» (Клок) девиз «Звон его не для него»,
«Камень» (Штейн) девиз «Над водами силу имеет».
Так и слышится: «Ты, Петр, сиречь камень. На сем камне…», вспоминается удивительная статья Лотмана «Символика Петербурга», где что ни символ, то оксюморон: «…ногою твердой встать на море»,  «камень плывет на водах», и т.п.
Вскоре после спуска «Предестинации» Петр обратил свой взор к Балтике, заложив очередной Град Святого Петра, сиречь очередной Рим. Хотел Петр и южную столицу основать, да «не сыскал места». Место надо было отвоевать. Лет через 80 Потемкин рапортовал императрице из севастопольской бухты, что место искомое еще Петром I, наконец, отыскал преудобное. 
  Продолжая петровские парадоксы: корабли для Черного моря Петр строил в полутора тысячах километрах от берега в Воронеже. «Зачем вам  корабли, государь? - просил как-то генерал Гордон у Петра, - У вас же нет морей». «Были бы корабли, а моря сыщу», - последовал ответ.
 Для чего же строился огромный флот, которому в Азовской луже было явно тесновато? Цель ясна: вырваться через Керченский пролив на простор Черного моря, и дальше Босфор штурмовать. Вот только со Швецией разобраться.
Поскольку Турция противилась появлению всякого нового корабля на Азове, Петр придумал очередной хитрый план «Вещего Олега»: новую серию линкоров держать на стапелях под Воронежем, в нужный момент спустить флот вниз по Дону и предстать перед турками всей морской мощью.
Когда разразилась очередная война с турками, подстрекаемыми к тому «злой Карлой», Азовский флот долженствующий сыграть решающую роль в победе, оказался заперт не то, что в Азовском море - в Таганрогском заливе.
Испуганные появлением «Крепости» в Босфоре, османы выстроили в 1703 году крепость Еникале, перекрывшую «русский Босфор» - Керченский пролив. После начала военных действий в 11-м году послали флот к Азову. 16 оттоманских линкоров обнаружили русский флот… только с 4 крупными кораблями во главе. Остальные частью уже сгнили, частью оказались негодны уже при постройке.
Стоявший на стапелях в Таврове под Воронежем тайный флот Петра (два десятка линкоров новой серии) не смогли спустить по Дону даже в паводок. Великий флот оказался фикцией. В поход выступили посуху.

«Перед собором стояла гвардия с новыми красными (вместо прежних белых) знаменами с подписью: «За имя Иисус Христа и христианство», а сверху крест в сиянии и подпись: «Сим знамением победиши». Знамена были тут же освящены, и полки выступили в поход к фельдмаршалу Шереметеву».

А.С.П.

 описывал Пушкин в «Истории Петра Великого» торжественное выступление армии из Москвы. Их ждали княжества Молдавия и Валахия, обещавшие выставить по войску. Ждала восставшая Сербия. Ждали изготовившиеся к бунту богары.
Но по прихоти истории пришлось действовать в одиночку, в сухих степях 40 тысячами против 200-тысячного войска янычар и крымских татар. Поражение Прутского похода поставило на планах царя крест.

Это была драма! Русскими историками не принято часто и подробно вспоминать южный вектор петровских стремлений. Впрочем, Пушкин нашел нужным самолично перевести, сверить по дневнику Петра, прокомментировать и издать записки участника похода, царского наемника французского бригадира Моро-де-Бразе (вышли из печати уже после смерти Пушкина). Добрых сто страниц текста не отличающихся симпатией к российским соратникам. Тем не менее, зачем-то Пушкину сие понадобилось, наравне с написанием собственного объемного и незавершенного труда о Петре.
    
До сих пор в тени остаются  титанических усилия освоения приазовских портов, когда каторгу в Сибири заменили ссылкой «в Азов». Трудами каторжных и согнанных рубили «окно в Палестины». Чтобы поднять уровень воды в азовском порту, дамбами перекрыли все остальные гирла Дона.
Лет двадцать назад мне случилось попутешествовать пешком в тех краях по «донской Венеции», где моторная лодка главное средство передвижения меж сотней островов. Где сквозь камыши видишь проплывающие сухогрузы, «аки посуху идущие». Равнина, топи, бурные протоки, дельта шириной в полсотни километров. При всей сегодняшней технике проект практически неподъемный, а 300 лет назад всех дренажных приспособлений: ведро да лопата. Любил же Петр в грязи покопаться, что в дельте Дона, что в дельте Невы. Ценой титанических усилий воды Дона один год текли мимо Азова. Следующей весной паводок смыл дамбы.
Народ, разумеется, бежал с каторги на вольный Тихий Дон. Донских казаков на службе числилось о ту пору всего 14 тысяч сабель. Да рядом «слободских казаков» из беглых украинцев 5 тысяч. Зато войско запорожское выставляло 50 тысяч. Донцы радовались неожиданной «людской прибыли». Петр послал боярина Долгорукого вернуть беглых, нарушив принцип «с Дона выдачи нет». Донцы во главе с Булавиным возмутились, собрались даже пойти походом на Москву «резать бояр да немцев». Восстание докатилось до Сечи. Царь приказал выжечь смуту огнем. Крови пролилось немало, поболее чем при советском «расказачиваньи». Даже Сечь не пожалел. Вот так: «огнем и мечом», не только киркой и лопатой.
Булавинский бунт еще аукнется саблями казаков - некрасовцев, полторы сотни лет воевавших против братьев-русских. Восстание поставило в раскоряку советских историков возносивших на пьедесталы Разина с Пугачевым, да споткнувшихся на Булавине: «Как это так? Прогрессивный царь вдруг утопил в крови народно-освободительное восстание?» Потому о Булавине поминали  вскользь, как и Суворова «развели» с Пугачевым, будто великий полководец плоты с повешенными  бунтарями не спускал по Каме.
            
В Таганроге Петр велел углубить гавань, возвести вокруг города земляные валы длиной 8 километров, пяток фортов. В мгновенье ока возник город. И столь же мгновенно исчез по кондициям Прутского мира. Даже Запорожская Сечь со всеми казаками отошла султану. Обмануло божье предзнаменование.
 
Разрушены и оставлены крепости Азов и Таганрог, флот остается без баз и был…  продан туркам. Верней те 4 больших корабля, что держались на плаву. С сотней пушек, порохом, ядрами. Можно было спалить или разобрать на дрова как остальной флот, а так… уступили за 26 тысяч венецианских червонцев, то есть дукатов или цехинов – девять кило золота. Что-то 80 тысяч тогдашних рублей. Поскольку корабль по смете обходился в 10 тысяч (линкоры новое постройки немного дороже – 12 тысяч), то сделка вроде бы с барышом. Да только весь азовский флот обошелся России в два с половиной миллиона рублей. Годовой бюджет империи! Продали и «Ластку» (Шваль), и «Гото Предестинацию» с ее секретным фальшкилем, которые англичане начали ставить на свои корабли только через 150 лет. Последние 16 линкоров флота азовского так никогда не увидели моря. Простоявшие на верфи у Таврова почти 20 лет корабли разобрали на дрова.   
  Конечно, без такой школы не удалось бы быстро и ладно строить линкоры для Балтики, где флот российской да десяток лет по числу и качеству кораблей обогнал все флоты мира. Кроме британского, разумеется. Без Азовского флота не было бы Гангута и Гренгама, русских десантов под Стокгольмом. Не было бы Петербурга, в конце концов. И такого поэта как Бродский. Но не слишком ли велика цена? Впрочем, цена побед российских всегда вопрос открытый.
               
«Новой Византией» вновь всерьез занялась Екатерина Великая. С подачи Вольтера, подбивавшего «Северную Семирамиду» вернуть «славу Византии». Попутно старичок ехидничал в платочек: «нет для человечества позора большего, чем история Византии». Великий Просветитель благоволил османам. Недаром, намыкавшись по свету, его бессмертный Кандид поселился именно в окрестностях Стамбула, посвятил досуг остающийся «от возделывания своего сада» истинно стамбульскому занятию: созерцанию проплывающих мимо кораблей. Плывущие в Стамбул суда были заполнены честолюбцами, мечтавшими выйти в визири как в ферзи, а из Стамбула  набиты ссыльными на окраины вельможами – бывшими честолюбцами.
Ох уж этот Вольтер, вкупе со всей ватагой энциклопедистов! Именно они придумали термин «Византия», вытекающие из него «византизм» и «византиизм». Никакой Византийской империи не было. «Византийцы» называли свою империю Римом,  а себя ромеями, что на греческом означает «римляне».

Поменяй слова  и в сознании что-то изменится. Назови Рим Византией и в сознании возникнет совсем иной образ. Вольтер сие правило знал преотлично, потому обольщал Екатерину посулами, прекрасно понимая, что станется, явись такая барышня в Европу. Нет уж! Лучше пусть «творит благое» - крушит ислам.   
Любвеобильная Екатерина, среди многих прозвищ имевшая и кличку «русской Астарты», как всякая искушенная в сладострастном волокитстве дама «велась» на славословия Вольтера. «Северная Семирамида» в доверительном письме Вольтеру «открыла план Петра»: основать южную столицу империи в Таганроге. Сегодня ясно, что в южные столицы великий царь выбрал Константинополь, но Екатерина вела свою игру, поддакивая подначкам энциклопедиста. 
Какой Таганрог? Во времена прутского похода в таганрогский залив из-за мелководья не смог пробраться турецкий флот, потому плоскодонный российский оказался от него удален далее пушечного выстрела.    
   
Астарта – «двойная» богиня: плодородия - любви плотской и… войны. Словно следуя программе, заложенной в прозвище, сиятельная царица и лоно свое ублажала непрерывно, и приращала империю новыми плодородными землями, и повоевала вдоволь и успешно. Екатерина мало что вела беспрерывные войны с турками, еще внука назвала Константином приготовляя в императоры Константинополя. Как обычно случается в «русской ботанике», вырастает вовсе не то, что сеяли. Чтобы в России выросло что-то достойное, надо, прежде всего «это» посадить.
Вырос Константин ужасным мерзавцем и отъявленным солдафоном с чрезмерными амбициями. Ожидая вступления на жизненное поприще «Костик» даже отказался от российского трона после смерти брата своего Александра I, хотя поначалу гвардия присягнула именно ему. Случилось междуцарствование, отчего вышла декабристская сумятица. Уж больно соблазнительным показался шанс заговорщикам. Даже в этом, казалось бы, совершенно внутрироссийском деле тянет легким ветерком с Босфора.

Вступивший на престол после «возмущения» царь Николай I вскоре развязал войну с османами. Русское войско дошло до Эдирне - Адрианополя. Как обычно вмешались европейские державы в своем стремлении разрешить «проклятый восточный вопрос», как его поминал Маркс, рассуждая об «эхе классовых битв».
Европа понимала, что «разрешение вопроса» в пользу России сделает ее мощнейшей державой. Не видать англичанам Индии, французам Алжира, австрийцам своих славянских земель.
Если быть до конца точным, то на этот раз воевали англичане с французами совместно с нами. Так сказать, «слегка придерживая за руку». При Наварине флот турков спалила англо-русско-французская эскадра. Звучит как название очень мудреного словаря.
Вместо Константинопольской империи под «царем» Константином возникла крохотная «независимая» Греция. Но «не свезло». Монархия в Греции не задалась, в память возрождения Эллады в «афинской» ипостаси, греки предпочли республику.   Пришлось Константину довольствоваться титулом наместника в Царстве Польском. Своим несносным поведением несостоявшийся Император Константинопольский сильно поспособствовал бунту гордых шляхтичей, обернувшемуся большой кровью.
Претендент на константинопольский престол умер от холеры, завезенной… разумеется из Стамбула. Той самой, что задержала Пушкина в Болдино, спровоцировав самую плодотворную «болдинскую осень» всей русской поэзии.
В ответ на Варшавское восстание Пушкин писал «Недругам России», а Константин в ранге вице-короля сидел на границе все того же Царства Польского. Не пускал его   царственный брат, боясь, как бы  возмущение поляков не вскипело еще больше, вернись вице-король обратно.  Ждал-ждал, да заразился холерой. «Не пейте сырую воду!».
Так отставленный от двух корон, добровольно отказавшийся от третей, в кровавой холерной блевотине отошел несостоявшийся император православного мира в миро иной. Так и слышится в след его черного катафалка скорбно катящегося в Петербург  извечное польское: «Пся крев! Холэра ясна!!!»   
А русская эскадра в Средиземноморье через пару лет уже подавляла сепаратистский бунт Египта против османов. Наконец-то андреевские флаги заполнили Босфор, русские высадились в Царьграде… спасая Стамбул от египетских войск, Турцию - от развала. Чтобы победить… и уйти.

Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой,
Как змия спящего, раздавят
И прочь пойдут и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой

А.С.П.

Всякий раз, когда Россия поднимала кулак, чтобы добить Османскую империю и, наконец, встать обеими ногами на Босфоре, занесенную руку перехватывали железные рукавицы сразу нескольких европейских империй. Позор поражения в Крымской войне.  Унижение Берлинского Конгресса сведшего к мизеру результаты победоносной войны вручившей независимость Болгарии, Сербии, Румынии. Европа зорко следила, чтобы Россия и Босфор никогда не сошлись в одной точке. «Ключи от Босфора» держало множество сильных рук. Казалось, можно было давно понять что «никогда», приискать счастья на других «дистанциях». На Аляске, например. На Тихом Океане. Даже там, во Владивостоке (казалось бы, куда как далеко?) мечта о Константинополе пробивается в названиях: бухта Золотой Рог (!),  пролив Босфор (!!!).
 Мечта сильней реалий. Чем жестче действительность, тем смелей мечты, порой становящиеся вовсе авантюрными.
 
     Венцом авантюрных замыслов царизма касательно Босфора стал проект 1912 года по «двойной атаке» проливов. Ведь андеевский Х-крест не только > <, но также и две стрелы сверху и снизу, с севра и с юга. Хотели построить линкоры на Черном море и прийти на них в Стамбул с севера, одновременно послать балтийские дредноуты в Средиземное море и ударить на Дарданеллы. За неимением своих баз в тамошних водах планировалось базироваться на Францию.
«Южную часть» царева плана попытались осуществить в 1915 году англичане с французами, высадившимися в Дарданеллах и направившие удар на Стамбул. Потеряв 4 броненосца и 250 тысяч солдат (турки столько же живой силы) через полгода союзники покинули Галлиполийский полуостров.  Турецкий командующий Мустафа Кемаль начал прозываться «спасителем Стамбула». Не пройдет пяти лет, как «спаситель»  получит титул Ататюрка - «Отца всех турков».

Русские в 15-м только «демонстрировали активность» у Босфора незначительными вылазками. Редкий случай для той войны, поскольку обычно русские кровью спасали провалы Западного фронта. Босфор должны были взять русские руки, а не толстые пальцы хитроумного Черчилля, придумавшего дарданельскую операцию. Ее провал на время обратил первого политика Англии, ее Лорда Адмиралтейства в простого командира батальона отправившегося месить окопную грязь где-то во Фландрии.

Даже после столь явного фиаско Антанты мечта взять проливы кораблями не оставляла русских в лице Колчака до самой Революции. Адмирал приказал изготовить снаряды с ипритом для главного калибра линкоров, намериваясь залить газом вход в пролив, издали нейтрализовать батареи и триумфально проплыть по Босфору.
Хорош бы был вид у победителей на босфорском рейде… в противогазах-то. А если бы ветер подул на юг, прогнав ядовитые облака по проливу, словно по аэродинамической трубе, накрыв удушливым туманом миллионный город? Картина, достойная самых ужасных фантазий той войны. Революция поставила крест на авантюре Колчака.   
      
Все же флот российский должен благодарить судьбу и турок за такого противника. Чесма, Наварин, Калиакрия, Синоп - названия сладки для русского моряка, для всех наследников славного прошлого России. Сложенные с победами над шведами «османские виктории» образуют полтора столетия золотой поры русского флота, основу мифологемы славы русского оружия вкупе с победами суворовскими.
Турки отнюдь не были слабым противником. Их превосходные линейные корабли класса «султан» строили французы, вооружали англичане. Команды смелы до отчаянья, превосходно выучены. Но, клонящаяся к упадку империя не в силах противостоять империи идущей на подъем. При Чесме, Наварине, Синопе русский флот атаковал и уничтожал стоящие в гавани турецкие флоты под командованием капудан-пашей лично храбрых, но нерешительных как флотоводцы.
Боязливые султаны не давали им инструкций «найти и атаковать противника при любой возможности» - приказа предшествовавшего большинству великих морских побед. Побед превосходящих по размаху Лепанто, тем не менее, не давших в руки России главного приза – Босфора.   
               
Потолкавшись по Стамбулу, невольно закрадывается недоумение: есть ли мысль более авантюрная и более нелепая, чем представить Стамбул русским? Хотя…, во времена оны в Стамбуле минимум 15% населения составляли православные греки (о максимуме говорить не приходится), 5% - славяне (болгары и сербы), где-то между ними же водилось 7-10 % армян-христиан, столько же евреев, еще итальянцы с французами (какие-то проценты). Последние проживали в основном при посольствах и конторах иноземных купеческих домов. Вкупе христиан набиралась весомых две пятых общего населения, не считая расселенным по богатым домам рабов-христиан.
Может при такой насыщенности «своими» вообразить себе этот город русским (во всяком случае, православным) тогда казалось легче? После сюрприза с кораблем «Крепость», путешествовали русские послы исключительно через Валахию и Болгарию, однозначно называя последнюю «турецкой землей». Там в домах «ориентального типа» (деревянный дом с нависающими верхними этажами – основа старой стамбульской застройки) естественным образом бытовало православное население, над которым русский царь имел формальную опеку.
Как собирались управлять вновьобретеным городом, особенно полумиллионным нехристианским населением? Ведь ситуация мгновенно обратилась бы зеркально, когда  бывшие угнетенные превратились бы в господ. Выселили бы «нехристей»? Заселили бы чичиковскими мужиками «на вывод»?   

Фанатик идеи «невиданной прежде русско-греческой империи» Тютчев полагал: к 400-летию захвата османами Константинополя господь явит чудо и как-то самой собой все рассосется. Даже написал стих «Пророчество»:

Четвертый век уж на исходе,
свершится он — и грянет час!
И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
вновь осенит Христов алтарь.
Пади пред ним, о царь России, —
И встань как всеславянский царь.

Ф.Т.

Воистину: «Умом Россию не понять…, можно только верить». Такого наворотит! Бог, он что? любитель справлять юбилеи и устраивать чудеса к памятным датам? Создатель вселенной, властелин времени живет по календарю созданных из грязи людишек?
Чего не сделает Бог, волен сделать его помазанник на земле. В данном случае царь Николай I предъявивший Порте ультиматум: Россия должна взять под свою опеку всех османских христиан. Уже не только балканских, но и в Армении, Анатолии, Сирии, Месопотамии. Заодно святые места в Иерусалиме. К «юбилею».
Не учел монарх, что имеет дело не только с Турцией, но с её подстрекательницей Англией. С сильнейшей европейской коалицией. Господь чуда не явил. Разгромом в Крымской Войне довел помазанника Божия до самоубийства. В общем, отпраздновали юбилей. «Чиста по-русски». Типа двух порванных баянов на поминках.
Тот же Тютчев, размышляя про то, что заветные мечты надо в себе таить,  изрек: «Мысль изреченная есть ложь». Каким только буддистским или халдейским мудрецам ее позже не приписывали! «Не лучше ль на себя оборотиться?»   

Чем дальше от Босфора, тем больше абстракций в умах. В обдуваемом сырыми ветрами Балтики Петербурге взирая на оловянные облака, на цинковые воды с тонкой прослойкой свинцовых берегов царям сладко мечталось о лазури Мраморного моря, о  сини босфорского неба перекрещенного золотым крестом над св. Софией играющегося лучиками полуденного солнца.
Все разумные доводы бледнели перед мечтой, царям грезилось лишь одно: так было! (Византия) – так будет! (Россия). 400 османских лет не в счет. Возможно здесь одна из частей отгадки, рациональное зерно иррациональной тяги российской истории к Босфору, сегмент извечной мечты: вознести золотой крест над Храмом.
 Мечта о свете, сиянии как видение Константина. Крест на залитом солнцем небе, полумесяц в небе ночном. Ослепленный светом Филипп, видение Константина, «Гото Предестинация» царя Петра. Фаворский свет Паламы против «сна о луне» Османа Гази, против «божественного света» суфиев. Уступив символ светила (Луну) противнику Запад проиграл. Восток победил в битве за свет над Босфором.

В петербургской мечте о золотом кресте над Босфором чувствуется что-то… шведское. Цари ведь смотрели на Балтику. Если долго вглядываться и мечтать, то действительно привидится нечто несусветное. Например, флаг шведского королевства: «золотой крест на темно-голубом поле». То есть тот же «крест златой над Святой Софией в небе голубом». 
Кривые дорожки двухлетнего похода на Москву привели Карла XII под Полтаву, где Мазепа выступил с ним об руку. Трижды пресловутый «предатель» или «перший самостийщик» (кому как нравится). Поскольку традиций государственности у украинцев не имелось, то не оказалось государственных цветов и флага. С барского плеча одарил король Мазепу шведскими значками на казацкие пики.
Не помогли шведам щедрые подарки, бежал Карл в Турцию, где подвязался чуть ли ни в ранге военного советника визиря при отпоре Прутскому походу Петра. От мазепиных пик произошел «Жовто-блакытный» ныне на вымпелах украинского флота «гордо реющих»… Хотел сказать: над Черным морем, только вряд ли дотянут сии посудины не то что до Босфора, но до внешнего рейда Севастопольского.
История «дама капризная». И не только. Еще дама ироничная, порой  очень горько ироничная.
Долго пишу этот текст. Украинский флагман «Гетман Сагайдачный» успел пройти ремонт в Николаеве, даже принять участие в маневрах НАТО в Средиземном море…, где у него разом заклинили обе турбины. Пришлось новым Карлам волочь «фрегат» в починку. 

Что только с первого взгляда кажется странным видением царей, на деле оказывается жесткими реалиями политики. Протестанты-шведы нашли прекрасных союзников против российского колосса в лице суннитов-осман. Возможно, все началось еще до Петра, когда шведы «потопом» заливали Речь Посполитую с севера, а крымские  татары и турки терзали с юга. Стоило втянуться в конфликт Руси, откликнувшись на призыв Хмельницкого к воссоединению, лбом упереться в Польшу, как с боков стали подгрызать шведы и татары. Союз Турция-Швеция как две челюсти больно укусил Россию при Петре. Стоило Миниху подступить к стенам Хотина, как шведы открыли «второй фронт» против России. И вновь, и вновь открывали каждую русско-турецкую войну осьмнадцатого века с точностью часового механизма. Так что «русско-шведские» и «русско-турецкие» воины с известным допуском можно именовать «русско-турецко-шведскими», поставившим еще одно пятно на андреевском флаге: позор Реченсальмской битвы. Последние залпы «русско-турецко-шведских войн» отгремели уже в начале ХIХ столетия, когда от шведского королевства был отломлен здоровенный ломоть Финляндии, и Швеция успокоилась надолго. 
 
Бросается в глаза удивительная зеркальность «северо-западного» и «южного» векторов политики Империи Российской. Что нам Балтика, что нам Черное море?! – два запертых проливами внутренних моря. Первое - «внутреннее шведское», второе - «внутреннее турецкое».
Бесконечные разорительные войны ради идей: «византийской» и «западной» - то есть трансформации посконной Руси в нечто надвсемирное. Те же откусывания прибрежных территорий, иногда не очень нужных, иногда нужных очень: Эстония, Латвия, Финляндия или Новороссия, Крым, Бесарабия, Кавказ, Закавказье.
За Третьим Римом в Петербурге угадывается Второй Константинополь. Город, стоящий на берегу протоки между двумя Озерами – Балтикой и Ладогой, словно между Черным и Средиземными морями. Конечно, все гораздо мельче, но сходство есть. Нева лишь в два раза длинней Босфора и немногим его уже. Аналогии можно продолжать до бесконечности. Но стоит ли? Учитывая «сухой остаток» начала века ХХI. То есть кромки берегов, которыми владеет Россия, как на Балтике, так и на Черном море.      

В споре за «свет над Босфором» Россия осталась «сбоку» с белым полотнищем андеевского флага, на котором толи сверху и снизу, толи справа и слева сходятся две стрелы, как вечный символ противоречия и борьбы в букве Х. В старом букваре «ха» называется «хер». От нее происходит небезызвестное «похерить» (перечеркнуть) и еще нечто неприличное. Не от того ли в «двуандреевском» - ХХ столетии русский флот погибал почти полностью два раза, чуть не почил в бозе под конец века в третий. Всегда внимательно смотри, что за символ у тебя на щите и на знамени.

«Вообще у меня по отношению к морскому флоту довольно замечательные чувства. Уж не знаю, откуда они взялись, но тут и детство, и отец, и родной город. Тут уж ничего не поделаешь! Как вспомню Военно-морской музей, андреевский флаг - голубой крест на белом полотнище... Лучшего флага на свете вообще нет! Это я уже теперь точно говорю!»

И.Б.

Как просто свести русское стремление на Босфор к мечтаниям царей, к самообольщению историей, географией, верой. Но есть один автор, тому препятствующий. Имя его, разумеется, Константин (!), фамилия Леонтьев. Проживший в Стамбуле и его окрестностях не один год русский философ. Не назовешь такого не сведущим в делах балканских недалеким мечтателем. Леонтьев и Константинополь такое же общее место в русских рассуждениях о Стамбуле, как посещение туристами-однодневками Айя-Софи или района Гранд Базар «челноками» в льготные шоп-туры.

 Есть в брюзжании по поводу «туристических мест» некая натяжка, словно побывать в Париже,  не увидев Эйфелеву башню и Мону Лизу, есть большое достоинство. Места и предметы современного паломничества совершенно лишены религиозности. Бродскому такое претит, однако и он, порой, ходит по клише туристских маршрутов, будто по осколкам битого стекла.
Найти «не туристическое», от того обжитое, уютное место в большом городе довольно просто, достаточно немного отклониться от указанного в путеводителе маршрута. Но для чего? Чтоб потом рассказывать о нем, как о найденном самородке золота выдавая первое попавшееся жилище аборигенов за истинный Стамбул, Париж, Венецию, Санкт-Петербург, Москву?
«Обжитое (нетуристское) место» такая же туристическая уловка, как и посещение общеизвестных достопримечательностей. Нудно стоять в музейных очередях, обидно чувствовать себя овцой в отаре погоняемой суетным экскурсоводом от картины к картине, как от одной выеденной поляны к другой. Уловка «истинности места» для «не любящих петь в хоре», не желающих сливаться с толпой, привыкших к одиночеству и ощущению собственной инаковости.
Так зачем вообще ехать? Хочешь увидеть Мону Лизу – стой и терпи! Город не только туристический калейдоскоп разноцветных стеклышек, но совокупность всех своих ипостасей. Посему не след брезговать и «общими местами».

К чему это я? Да все к тому же Леонтьеву, протестовавшему против «пиджачной цивилизации». Против унификации, то есть против тогдашних форм (очень актуально) глобализации.
Насколько философ прав, судить сложно. Вайль уверяет, что в 97-м видел в Стамбуле по пасмурной осенней погоде «миллионы» турок в пиджаках и кепках «аэродром», что позволило ему праздновать победу унификации (сиречь «западной культуры») предсказанную русским провидцем.
Что через десять лет? Цивилизация стала «джинсовой». Турок в вечно «слегка помятом» костюме и в кепке-«авианосце» в современной Турции - образ деревенщины, предмет насмешек почище наших кавказцев в 70-е. Кожаные «косухи», мешковатые куртки зимой, джинса летом – вот новый тон одежды Запада. Синоним Америки, ковбоев, хиппи. Одним словом «свободы». Во всяком случае, так, кажется, должны думать турки, судя по их пошиву.
Поглядишь и усомнишься, поскольку большая часть туристов-американцев бродят по Стамбулу в разнообразных вариантах пляжных шорт и в майках, многие из которых напоминают мужское нижнее белье столь распространенное у нас еще в 60-е, когда даже своим домашним исподнее старались не демонстрировать – стыдно было, а сейчас по улицам расхаживают. Странное впечатление от разодетых американцев в новомодные одежки и подражающих им европейцев: толи с пляжа забрели поглазеть на древности, толи из дурдома сбежали.  Им-то кажется, будто они похожи минимум на отвязного Винсента Вегу из «Криминального чтива», но габариты большинства такие, что понадобится как минимум три Траволты, чтобы заполнить объемы их «шмоток».
Не так-то просто за Западом угнаться. Не в смысле маек и гиппертрусов пошить, с этим у турков как раз все в порядке, а в смысле вот так запросто разгуливать по городу. Турецкая публика выглядит в своих приталенных рубашках и штанах с отутюженными стрелками вполне прилично, даже достойно по сравнению с западными варварами, на отдыхе утративших представление о «цветовой дифференциации штанов». Не понять где унификация, какого она времени, когда успела стать национальным отличием. Пиджачно-кепочный повседневно-национальный костюм сельских турков? Провидец?
    
Леонтьев полагал пиджаки атрибутом униформы буржуа (в современной терминологии: «среднего класса») на которых равняются все. В последние десятилетия «средний класс» превратился на Западе в вымирающий вид (еще раньше вымер пролетариат), а набранная инерция толкает турок пробиваться и приобщаться именно в ряды «среднего». Что заметно по архитектуре коттеджей  огромных свежевыстроенных поселков  предместий – пробиваться небезуспешно. Сотни, тысячи домиков одного размера и стиля! Так что норма и стандарты «унификации» постоянно меняются, гибнут даже великие бренды, в том числе «средний класс». «Кока-кола» и «Макдональдс» пока держатся.
Леонтьева пугали пиджаки, котелки, тросточки, размеренная жизнь винтиков большой машины. Деловой костюм черен и строг. Черен и обязательный тогда котелок. Получались люди-заклепки. Заклепками в последней трети ХIХ века было прошито все: борта паровозов, пароходов, опоры мостов, акведуков и дебаркадеров. Винтик еще можно вывинтить, переставить на другое место - заклепка встает намертво. Страшная, пыхтящая миллионами заводских и паровозных труб рационалистическая цивилизация, наступающая на самобытные территории свободного духа.
 Требовалась альтернатива, способная собрать воедино власть, силу, «духовность» и противопоставить Западу. Леонтьев слишком легко ставит знаки равенства: «Византия = православие», «православие = духовность», «современная Россия = православие». С известными оговорками: «до Константинополя нам надо еще дорасти». В пику Достоевскому с его максимой:  «Россия одна доросла до Константинополя».
Вывод: чтобы создать «духовную цивилизацию» - Россия должна захватить Константинополь, сделать его патриарха верховным папой, организовать «бесформенную славянскую массу». Здесь у них с Достоевским полный мир и сердечное согласие:
«Утраченный образ Христа сохранился во всем свете чистоты своей в православии. С Востока и пронесется новое слово миру навстречу грядущему социализму, которое, может, вновь спасет европейское человечество. Вот назначение Востока, вот в чем для России заключается Восточный вопрос….
…Но для такого назначения России нужен Константинополь, так как он центр восточного мира. Россия уже сознает про себя, с народом и царем своим во главе, что она лишь носительница идеи Христовой, что слово православия переходит в ней в великое дело, что уже началось это дело с теперешней войной, а впереди перед ней еще века трудов, самопожертвования, насаждения братства народов и горячего материнского служения ее им, как дорогим детям».
Ф.Д.

Поэтому по Леонтьеву: «нет распрям в православии», «болгары должны подчиниться вселенскому патриарху» и так далее. Прочь моральные сомнения на пути к великому деланью.

«…в этом крике  Константина Леонтьева  - крике, раздавшемся именно в Стамбуле, где он служил при русском посольстве: "Россия должна  править  бесстыдно!" Что  мы  слышим в  этом  паскудном  пророческом возгласе? Дух века? Дух нации? Или дух места?»

 И.Б.

Только Стамбул как всегда хитрее любых прямолинейных построений, он не терпит таблиц ортогональных разбивок. Пути его логики, истории, жизни плутают как улицы в старом городе.      
Если говорить о «духовной альтернативе» увиденной Леонтьевым в «византизме», столь ли свободен сам консул в полетах духа? Личный пример философа говорит об обратном. С ним случилась типичная, самая стандартная история в константинопольском духе.
Итак, наш герой – консул российской империи, постоянно мечется из одного угла в другой балканских владений осман, поскольку русских консульств там расплодилось примерно столько же, сколько турецких на юге России. Жили там такие же «российские подданные», как в России «турецко-подданные» примерно тех же национальностей: греки, евреи, арнауты. Центр окружности его метаний - Стамбул, где русское посольство во главе с великим дипломатом Игнатьевым, полагающим Леонтьева самым ценным своим подчиненным.
Однажды на даче под Стамбулом Леонтьев ставит себе неожиданный диагноз:  холера! Ложится на диван умирать. Взгляд его прикован к иконе Одигитрии, подаренной  в тот день каким-то греком. Далее консул проходит все стадии приятия смерти, столь часто упоминаемые американцами: неверие, гнев, уныние, торговля. Вот только до пятой – последней ступени - принятия смерти как Судьбы не дошло: консул начал истово молиться на икону. Потом снизошло - метнулся к походной аптечке, хватил лошадиную дозу настойки опия. Проспал сутки, был разбужен приехавшим из Стамбула нарочно вызванным доктором. Лекарь у больного признаков холеры не обнаружил. Далее был Афон, просьба к старцам о постриге, православная мистика, книга «Византизм и славянство», метания православного подвижника.
 Не то чтобы до этого консул был атеистом, но верить - особо не верил. Вдруг  озарение, ясность цели всей дальнейшей жизни. Все в этой истории настолько типично константинопольское, что даже скучно делается. При рассуждении здравом все банально сошлось в одной точке. Было Константину 40 лет – «кризис среднего возраста» к тому же переживаемый столь остро, «под дулом пистолета» сиречь «смертельной болезни». На него наложился «кризис Казановы». Совсем недавно консул любил в письмах другу прихвастнуть: «устроился в городе и первым делом завел себе любовницу-гречанку, а вскоре без особого труда и турчанку. Чего и тебе советую». Вдруг импотенция.
Было от чего впасть в уныние. «Как врач» поставил себе смертельный диагноз… или подсознание точно воспроизвело симптомы холеры по законам психосоматики. Вероятней второе, хотя для консула было очевидным первое. Сам себе казался честным, в тоже время не смог найти выхода из кризиса. Пустил все на самотек - куда кривая вывезет. Вывезла. Третий фактор – Стамбул с его традицией мистических озарений. Возможно главный.
Бродский знал эту историю, даже позже поминал консула в стихах.

… Зима. Стамбул.
Ухмылки консула. Настырный гул
базара в полдень. Минареты класса
земля-земля или земля-чалма
(иначе – облако). Зурна, сурьма.
Другая раса.

И.Б.
 
Может быть, одним из  разочарований Бродского в Стамбуле оказалось как раз  «не случившееся»? Что-то должно было случиться, произойти, озарить… Ирония судьбы.  Путешествуя пилигримом по местам паломничества поэт так и не испытал ничего похожего на озарение. Долго рассуждал о мистическом сне императора Константина и тут же о своем сне: какие-то три кошки, одну из которых задрала огромная крыса. Не случилось! Ирония Стамбула. А иронии поэты не прощают. 
Тонкий душевный аппарат оказался подобен очень чувствительному прибору, улавливающему неведомые другим флуктуации, хотя для «озарения» потребен совсем иной – летательный аппарат, возносящий к высотам духа подобно ракете. «Озарение» лишь «ключ на старт!». Бродский оказался способен выдать лишь протяжную «ленту самописца», сработать светочувствительным диодом.
Возможно, очень «светочувствительным» - «ослепленным» а не «озаренным». Отсюда ощущение не только пыли, но даже песка пустыни, которого там нет и быть не может. Но в памяти вплывают ощущения среднеазиатских песков набивающихся в глаза, причиняющих боль, подобную той, что возникает, если долго смотреть на электродную сварку. Стамбул для него оказался смесью «Самарканда с Астраханью», словно смесь перцев или цветочных чаев. В смеси не оказалось «русского духа».   
 
Бывал я и в Самарканде, и в Тбилиси тогда еще советских городах, завоеванных Империей Российской. Ничего особо русского там не приметил кроме социалистических районов новостроя, сталинского барокко и непременных монументов Ильичу. Города эти уже полтора-два столетия  принадлежали России.
С другой стороны Алма-Ата и Ташкент тогда сильно смахивали на российские города из-за обилия русских. Порой казалось, что местные «понаехали». Ан нет, все равно чувствовалось: Азия! наше присутствие временно. «Может еще век, может лет десять». Тбилиси история отвела пять лет (я был там как раз в 85-м – когда Бродский гулял по Стамбулу). Азиатским городам всего лишь считанные месяцы (соответственно – в  91-м). За эти месяцы прекрасные восточные города прямо на моих глазах превратились в «горячие точки».
Из советских «аналогов» Стамбул ближе всего к Тбилиси. Неудивительно. По близости исторической, культурной, архитектурной, генотипической - «кавказский тип», даже тип ландшафтный. Поэтому эпитет Бродского «помесь Астрахани и Самарканда» (в другом варианте: «…и Сталинабада») считаю неудачным.
От Самарканда есть немного в городском  духе, да еще в тюркском говоре толпы. Может быть, еще в обилии красивейших мечетей, неожиданной возникающих за поворотами улочек застроенных саманными домами и определяющих силуэт города. В Самарканде мечети голубокупольные, изящные. Не самое плохое, на мой взгляд, сравнение, учитывая мое полугодовое проживание в Самарканде о котором остались очень приятные воспоминания.

«Я видел мечети Средней Азии - мечети Самарканда, Бухары, Хивы: подлинные перлы  мусульманской архитектуры. Как не сказал Ленин, ничего не знаю лучше Шах-И-Зинды, на полу которой я провел несколько ночей, не  имея другого места для ночлега. Мне было девятнадцать лет, но я вспоминаю с нежностью об  этих мечетях  отнюдь не поэтому. Они - шедевры масштаба  и колорита, они - свидетельства лиричности Ислама. Их глазурь, их  изумруд и кобальт запечатлеваются на вашей сетчатке в немалой степени благодаря контрасту с желто-бурым колоритом окружающего их ландшафта. Контраст этот, эта память о цветовой (по крайней мере) альтернативе реальному миру, и был, возможно, поводом к их появлению. В них действительно ощущается идеосинкретичность, самоувлеченность, желание за(со)вершить самих себя. Как лампы в темноте. Лучше: как кораллы - в пустыне».

И.Б.
 
В Стамбуле хоть изредка да попадаются чисто узбекские типы, однако погоды впечатлений не делают. Преобладают кавказские и средиземноморские фенотипы. Сталинабад вообще ни к месту, ведь это прежнее название Душанбе городом-то ставшего  в 20-х годах ХХ века. Вполне современный (вернее, был таким до известных событий) в нем мало от Азии, еще меньше чем в Ташкенте, где почти все оставшееся от землетрясения – островок Старого Города. Тем более далек «Сталинабад» от Самарканда.
 
Среднеазиатские мечети не похожи на стамбульские: грибовидные купола, крытые голубым увитым орнаментом изразцом, внутри золотые соты лепнины. Черный кристалл  надгробья Тимура, белый, словно дымчатый горный хрусталь, кристалл гробницы Улугбека. Среднеазиатские минареты напоминают поставленные на попа стволы фитильных пушек конца Средних Веков, навевающие в памяти ингушский анекдот про гордого чеченца на вершине горы зарядившего ружье и целящегося в небо: «Аллах покажись, а то выстрелю!».

У Бродского стамбульские минареты - «ракеты класса земля-небо». Что ж! Это как раз верно, поскольку силуэт ракеты С-75 тогда примелькался во вьетнамской хронике, на парадах и плакатах. Изящная ракета действительно похожа на стамбульский минарет.   
 Отличная ракета «земля – воздух», есть, чем гордиться. Названия по модификациям - целая гидросистема: «Десна», «Двина», «Волхов», «Волга». Короче: «наше всё». Подстать другому сплетению рек: «Онега», «Лена», «Печера».   
Как оказалось, в России гидронимы отлично подходят как для образования фамилий литературных героев, так и для названий грозных военных комплексов: «Онега» - баллистический ракетный комплекс 3М1, «Печера» очень популярный (в СМИ) ракетный комплекс ПВО С-125, тоже сильно смахивающий на минарет. Только «Лене» подходящего комплекса не нашлось. Впрочем, Ленский - неудачник, его метко подстрелил Онегин, как Печорин - Грушницкого.   
            
Следуя аналогиям Бродского, Стамбул для меня скорей «Тбилиси и Одесса» или «…и Керчь» что стоит на проливе – бледной кальке Босфора. Тоже ход из «большого моря» в «малое». В почти фрактальной модели Черное море «играет роль» Средиземного, Азовское – Черного, Крым - Апеннины и Балканы сразу. Древние название места тому напоминание: Боспорское царство. Не является ли, в таком случае, Босфор метафорой Гибралтара? Атлантика – Средиземного моря?
 Только на керченском Боспоре все перевернуто: Север поменялся с Югом. Там, в Средиземноморье, дикие просторы Сахары и Аравии с вкраплениями очагов цивилизации и «культурный пояс» с прорехами от Египта по дуге Палестины на Север и Запад к Греции, Италии, Лазурному Берегу, Испании. Здесь - дуга от Грузии через южный берег Черного моря с Трапезундом до Стамбула, далее часть Болгарского побережья.  С севера нависает Дикая Степь от самой Волги до Дуная, да еще вечно дикое побережья Кавказа. Пожиже будет, но, похоже. Только Крым куда приткнуть? Да и с «цивилизацией» - дело прошлое. Кто помнит Трапезундскую или Никейскую империи? Византию-то и то слабо. И ее захлестнули номады. Крым цвел-цвел да однажды оказался заполнен кочевниками… и одичал. С приходом России все перевернулось вновь. Неожиданно «цивилизованным» оказался «север». Вертится клепсидра, оборачиваются песочные часы.               
Как раз ко времени начала новой «цивилизации» Крыма относится единственная заграничная «поездка» Пушкина. И съездил он в… Турцию. Словно следуя завету Петра, Пушкин постоянно оказывался на Востоке: Молдавия, Одесса, Крым, Кавказ, Грузия, Турция, калмыцкие степи. Но тянул и его «северо-западный вектор». Влечение оказалось роковым, смерть была прислана с Запада запечатанной в белый кавалергардский мундир Дантеса, словно сургучный пакет с «секретным предписанием»: «вскрыть в час «Ч».      

Явно подражая пушкинскому «Путешествию в Арзрум», Бродский называет свое «Путешествием в Стамбул». Для Бродского Турция – Азия, как для большинства европейцев. В молодости Бродский немало попутешествовал пешком и автостопом по Средней Азии, от того имел с ней большие счеты. Свел их в Стамбуле. Что счеты не мелочные показал позже в «Назидании», если воспоминание об ударе ножом можно назвать «мелочью». Бродский метафизически не приемлет Азию, прежде всего за пренебрежение к отдельному человеку. Западник.

«Слово "Запад" для меня значило идеальный город у зимнего моря, шелушащаяся штукатурка, обнажающая кирпично-красную плоть, замазка, херувимы с закатившимися запыленными зрачками».

И.Б.
 
Для Бродского даже Петр Первый имеет абсолютную тягу к Западу. Так и говорил: «к северо-западному вектору», уточняя: «мне хотелось бы, чтобы так было». Поэт может поставить историю под сомнение поэтической метафорой, подчинить ее ход свой фантазии. Может не обратить внимания на Азовские походы Петра, на Прутскую кампанию, на завоевание Петром Гиркании - Мазендерана, то есть Южного берега Каспия, основания Красноводска, на казахскую военную экспедицию, на посольство в Китай, на изыскания Беринга…. На поверку оказывается Европа нужна была Петру для покорения Азии.            

Нет в Стамбуле «азиатской» пыли – «праха веков» столь донимавшей Бродского. Я приехал в июне. В то же время года, что и он, и – вот ирония! - почти в том же возрасте. Поразило ощущение свежести, легкости морского бриза подобного свежесорванному листу салата. Но спорить с личными впечатлениями другого человека бесполезно. Они «такие» и никакие  иные, поскольку извлекают из памяти то, что ближе душе. Не наука, а мистика. «Алхимия» вместо «химии».  В конце концов, Бродский сам признался: назвал пыль «психологической», то есть мнимой. Что же тогда покрывало его ботинки?   
Поразительное свойство мистики: успех в ней приносят не факты, но заблуждения, следование не логике, а мифам. Мистическое сознание устроено вовсе по-иному: не «как было, и как есть на самом деле», а «так чувствую, так верю». Поэтическое восприятие - ступенька к мистическому пониманию, поскольку ищет и изобретает образы и метафоры, то есть сравнения художественные, тем самым, отыскивая внешне алогичную, но внутренне верную связь. Это науке нужны достоверные факты, чувственному пониманию ближе легенды… они правдивей.
Вот и Бродский ошибается на каждом шагу, словно спотыкается на многочисленных порогах восточного дома, однако читать его интересней, чем сухие исторические хроники, любопытно следить за ходом мысли, поскольку сам во многом чувствуешь и заблуждаешься похожим образом. 

Что с того, что не был св. Андрей в Византии?! Вон, сколько на вере в это наворотили. Что императору Константину привиделся не «+» и даже не «Х» - крест, а «Ж». Более того, вообще непонятно где и как император его увидел. Из одних записей следует, что над его войском пролетел метеорит с запада на восток светившийся «звездочкой с петелькой» - «лабарум Константинум». И дело было в Англии. Как тогда Константин мог узреть пролив и город над ним? Или после метеорита ему еще и ночью приснилось нечто? Говорят и метеорит тот нашли, вернее кратер от него. Но что это меняет, если уже стоит Константинополь на Босфоре, если вокруг него столько всего произошло.… Даже если вообще никакого виденья не было. 
Стремление «быть» обращается в «стать», «уподобиться тому, к чему стремишься».

В ранней юности я увлекался историей. Потакая увлечению, матушка прикупала мне различные книжки - на ее взгляд «исторические». Одной из них оказалась брошюра Г. Литаврина «Как жили византийцы». Прочтя ее, был разочарован. История Византии показалась скучной. Это тебе не рыцари в сияющих доспехах на турнирах. Что взять с мальчишки?
Недавно в домашней библиотеке вновь наткнулся на нее. Перечел. Почерпнул много интересного. Порой не оставляло ощущение, что автор – скрытый диссидент - бичуя нравы древних ромеев, намекал на тогдашнее кремлевское руководство и порядки в стране. Но СССР ушел, «визнтиизм» остался. Сейчас многое приложимо как на день сегодняшний, так и на порядки царской империи.
Описывает Литаврин времена бытования византийцев от порога, когда Русь только собиралась креститься до распада Киевской Руси. Прошу прощения за слишком длинные цитаты, но судите сами, что откуда проистекает:

Сначала «о  вечном»: о «палёнке» и «разбавлении пива»: 

«Трактирщиков часто обвиняли в том, что они доливают воду в вино, обсчитывают и обкрадывают пьяных. Сохранилась ответная жалоба трактирщика: он сетует на беспокойную жизнь и постоянную бедность — как тут не долить воды, если на дню раз десять зайдут стражи порядка разных рангов, а то и чиновные лица, которые норовят выпить бесплатно, а пьяная голытьба ежедневно растаскивает кружки и прочую посуду».

О монархе:
            
«Самая неограниченная монархия европейского средневековья, императорская власть в Византии, оказывалась самой непрочной. Император помыкал синклитом, самовластно распоряжался войском, покупал щедротами духовенство, пренебрегал народом. Но если при коронации ставшая традицией теория "божьего выбора" не находила воплощения в формальной церемонии согласия на царство со стороны синклита, войска, церкви и народа, оппозиция могла сделать это "упущение" знаменем борьбы против "незаконного" василевса. Императора обожествляли как божьего избранника, не было страшнее преступления, чем "оскорбление величества". Но мятеж против него как личности, недостойной трона, не осуждался, если мятежники выходили победителями».

«Верность и моральная безупречность подданного предполагали безусловное согласие во всем с василевсом, неукоснительное законопослушание и беспрекословное повиновение властям, от высших до низших. Заподозренного в несоблюдении этого кара могла постигнуть в любой момент. Вина Мономахата — лица знатного — была весьма сомнительна, но Никифор III Вотаниат покарал его, заявив предварительно в синклите: «Я подозреваю в этом Мономахате врага ромейской державы».

Об официальной идеологии:
«Церковь провозглашала идеалы гуманизма и братства, но сама же была жестоким эксплуататором, гонителем недовольных и сеятелем раздоров и распрей.
Именно поэтому уже тогда религиозность и уважение к официальной церкви не были равноценными понятиями: идеалы, провозглашаемые церковнослужителями, слишком часто находились в противоречии с их деятельностью».

«…"ромейское самосознание", о котором говорил А. П. Рудаков, гораздо более сложное и емкое, чем самосознание сугубо этническое, было свойственно не только греческому, но и значительному большинству ромеизированного иноплеменного населения империи, не только господствующим и привилегированным, но и самым широким демократическим кругам. Простейшая "истина" — мысль об "избранном богом" народе ромеев бессознательно усваивалась с детства как один из символов православия. Сознание безусловного превосходства над жителями других стран стало второй натурой ромея».

О Власти:

«Принятый законом порядок судопроизводства сплошь и рядом не соблюдался в отношении политических преступников: их сажали в тюрьму и ссылали без всякого суда, по приказу василевса или эпарха. С того момента, как был провозглашен указ Алексея I (приводить в исполнение приговор суда через 20 дней после его вынесения), простолюдин практически уже не имел возможности пожаловаться василевсу. В XII в. нельзя было надеяться на получение приема у императора без связей при дворе и без даров дворцовым служителям».

О тайной полиции:
«Кроме того, в империи был отлично налажен тайный сыск, всеми делами которого руководили непосредственно из дворца и главной целью которого было обеспечение безопасности государя… Тайные агенты действовали не только в столице, но и в провинциях. Пселл пишет, что Орфанотроф имел всюду "многоглазную силу", от которой невозможно было укрыться. Кекавмен с детства втолковывал детям, что главное — осторожность и оглядка. Не поминай вообще имени василевса и царицы, предупреждал он сына, не ходи на пирушку, где можешь попасть в дурную компанию и быть обвиненным в заговоре, не устраивай пиров сам — легко сболтнуть лишнее слово, не рассуждай в присутствии важного лица, молчи, пока не спрашивают, не порицай поступки начальников, не то тотчас скажут, что ты "возмутитель народа". Он лично, заключает Кекавмен, видел немало виновных оправданными, а невиновных осужденными на смерть».
«Даже незаподозренный сановник, сознавая, что провинился перед василевсом, иной раз не выносил напряженного ожидания разоблачения — и постригался в монахи. Сохранилась книжная миниатюра, на которой показано, как, укрывшись за занавесями в частном доме, служители тайного сыска записывают ведущуюся рядом беседу домочадцев».

О детях репрессированных родителей:

«Не только дети, но порой и внуки государственных преступников несли на себе печать проклятия: их долго держали под подозрением, они не получали титулов и должностей. Лишь смена царствования, особенно насильственная, могла изменить их судьбу».

О чиновниках: 
«Для достижения карьеры требовались не столько деловые качества, сколько ловкость и догадливая верность начальству как в законном, так и незаконном деле. Сознание безнаказанности росло пропорционально успехам по службе. Беззакония и произвол сановника могли возмущать весь город. Но никто не решался намекнуть на это василевсу; подобострастные улыбки недавних хулителей неизменно встречали сановника на приемах.
Начальник столичной тюрьмы при Алексее III Ангеле Лагос, договорившись с ворами, выпускал их ночами на разбой и получал определенную долю добычи».
«Казна же государства перманентно то наполнялась благодаря усилиям одних императоров, то почти начисто опустошалась вследствие расточительства других. Сановники соперничали друг с другом в стремлении нажиться за счет казны, вымогая у василевса дары и льготы и доходя порою до рукоприкладства в борьбе за титулы и подачки. На пасху в столицу съезжалась высшая гражданская и титулованная военная знать провинций — ругу раздавал сам василевс в исполненной торжественности обстановке: благо подданного зависело от монаршей милости».

«Настоящим бедствием для налогоплательщиков была система откупа налогов и продажи государством должностей, связанных со сбором налогов. Правительство то отменяло эту систему (народ восставал, требуя ее отмены), то вводило ее снова. Частное лицо — откупщик или покупатель должности налогового сборщика — вносил в казну или обязывался внести определенную сумму денег — обычно большую ранее поступившей с откупаемого налогового округа или собранной занимавшим там официальный пост сборщика государственным чиновником. Взамен это лицо получало право при сборе налогов с откупленной им территории прибегать к помощи полицейских властей. Его легальным правом признавалось получение за счет налогоплательщика определенной прибыли сверх суммы, затраченной им на откуп».

Об интеллигенции:

«Философы той поры, тоскуя о справедливости и законности, возлагали основные надежды не на реформы, не на перемены в структуре власти и ее аппарата, а на моральные качества государственных деятелей».

«Многие византийские авторы, безусловно осуждая всякие бунты "черни", всегда или почти всегда пишут, что их причиной были непомерный налоговый гнет государства и произвол чиновников, а также стремление властей поскорее расправиться с обиженными и недовольными вместо того, чтобы лаской и демагогией погасить их гнев».

«Образованные византийцы гордились своими познаниями. Они не упускали случая отметить, что тот или иной сановник, а то и философ, воспитывавшийся в деревне, так и не избавился от диалектизмов, что облик "деревенского невежды" по-прежнему проглядывает в его осанке, походке и повадках».

О кухонной гласности:

«Хронист, спустя много лет после смерти василевса, позволял себе хулить его, мог порицать его и ромей в тесном кругу семьи и друзей (Кекавмен строжайше запрещал это своим сыновьям), но на людях, на площадях и улицах, в реляциях и указах, громко читаемых народу на рынках и у церквей глашатаями, с церковного амвона византиец привыкал слушать лишь славословие василевсу».

Об отношении к иностранцам:
«Кекавмен предупреждал, что наемные воины не должны получать важных титулов и должностей: они обязаны нести службу "за хлеб и одежду", как он говорит, "посматривая на длань императора"; высокая плата и почести могут развратить их, а главное — оскорбить чувства ромеев, охладить их служебное рвение; возвышение иноземцев опасно и для международного престижа империи — на родине наемника будут смеяться над ромеями, вознесшими никчемного человека, не сумевшего ничего добиться у себя дома. Мало того, по мнению Кекавмена, Романия процветала именно потому, что до середины XI в. василевсы не жаловали иноземцев».
«Но этим рекомендациям императоры обычно не следовали ни до, ни после Кекавмена. Они проявляли особую щедрость по отношению к тем знатным иностранцам, которые навсегда поселялись в империи. Эти люди быстро продвигались по службе, становились сановниками, порой командовали основными военными силами государства».
«Сталкиваясь преимущественно с византийскими дипломатами и сановниками, иностранные деятели считали хитрость, спесь, льстивость и расчетливость, присущие им, характерными чертами всех жителей империи. "Греци льстивы и до сего дни", — говорится в русской летописи. Никита Хониат, осуждая вероломство, с горечью заметил: "Недаром мы прокляты всеми народами"».
«Византийской надменности правители окружающих империю стран противопоставляли свой кодекс чести, основанный прежде всего на военном могуществе. Святослав с презрением говорил послам василевса, что ромеи — ремесленники, добывающие хлеб трудом рук своих, а русские — храбрые воины, берущие добычу мечом».
Г.Л.
    
   
Славяне, русские...

           Русских, в том числе Бродского, более всего интересует православная (то есть византийская) история Стамбула как часть истории нашей, как исходная точка вектора Византия --> Русь. В предыстории «щит на вратах Царьграда», походы Игоря и Святослава - единственное историческое обоснование претензий России на Стамбул.
Походы в целом неудачные: то флот пожгли «греческим огнем», то войско выставили несметное, и пришлось Святославу ретироваться с Дуная, на берегах которого амбициозный полководец хотел основать «новый Киев», приведя все славянские народы под свою руку.
Византийцы о походах Святослава записали нечто прямо противоположное: де, наняли ватагу варягов-славян во главе со Святославом в помощь против дунайских болгар. Тогда еще не совсем славян – болгарская верхушка и воинство были более близки к булгарам волжским, то есть тюркам. Святослав свое дело сделал, плату получил, но войско его по своему обыкновению принялось нещадно грабить вновьобретенных подданных василевса. Пришлось самому императору  выступить на усмирение банды Святослава. Потом нанять киллеров – половцев, чтобы уничтожить зарвавшегося атамана, оказавшегося талантливым полководцем и ярым мстителем. Для византийцев случай рядовой: за тысячу сто двенадцать лет своей истории им пришлось иметь дело не с одной сотней подобных нанятых Святославов из норманов, славян, арабов, турков, албанцев, венецианцев, генуэзцев и многая прочая народов.   

Остались нам из «домонголья» лишь легенды. Осталась заповедь Святослава «мертвыи бо срама не имам», чуть переиначенное позже в «мертвые сраму не имут», когда вышли 10 тысяч русичей на бой против 200 тысяч византийцев. Осталось запись, что Черное море называлось «Русским», и что стоял на нем русский город Тмутаракань, с неким «истуканом».

«…збися Див, кличет верху древа - велит послушати земли незнаеме, Волзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тьмутораканьскый болван!»

Слово о полку Игоревом.

Тмутаракань, разумеется, производили от «тьма тараканов», что вызывало неизменные хиханьки на уроках истории.  «Тмутаракань» – ужасная, безнадежная глушь.  Может быть, в памяти народной что-то засело? Хотя более правильно тюркское Тама-Тархань – в вольном переводе «сбор воевод», в русском сокращении «Тамань». Никаких тараканов.

Случалось вовсе нечто изумительное, опять семантически близкое к штурму крепости Азов кораблями. Вещий Олег поставил ладьи на колеса, поднял паруса и двинул на приступ. Смотришь на константинопольские трехступенчатые стены со рвами: что могли им сделать корабли? Застрять во рвах, стать мостками к первому ярусу стен. Чего же византийцы сдрейфили?
           Думается, и византийцы труса не праздновали, и Олег в бирюльки не игрался. Русы имели большой опыт как сейчас бы сказали «амфибийных операций» -  перетягивания на колесах торговых ладей где-то в верховьях русских рек - в вышних волочках и волоках  ламских на пути «из варяг в греки». Скорей всего, Вещий Олег использовал волоковый навык: задумал перевести ладьи из Мраморного моря в Суд (так на древнерусском звался Золотой рог), со стороны Босфора перегороженный цепями. Константинопольцы поняли замысел, означавший одно: «нам конец».
Вышли из города, выдали Олегу какое-то невероятное количество серебра. Однако в Царьград Олег так и не вошел, просто прибил щит к воротам – пусть знают! Опыт Олега по атаке Константинополя со стороны Золотого Рога использовали норманны через 100 лет, крестоносцы через два века и турки через 550 лет. «Примешь ты смерть от коня своего». Константинополь «принимал смерть» от моря – через Суд. Через Золотой рог (быка? серп Луны?), вонзенный в толщу суши.   
Прозвание «Вещий» Олег как раз получил от того памятного события. Прежде серебра вынесли греки еду и питье, но князь отведать их отказался. Сразу вник, что отравлены. «Варвар не дурак», - смекнули византийцы, вынесли ему «паволоки», сиречь расшитый парчой шелк. Олег велел наделать их них попон. «Варвар все же», - поняли константинопольцы, вновь одарив его на этот раз оружием, которое Олег принял с радушием. «Воинственный варвар», - заключили осажденные, справедливо рассудив, что контрибуция обойдется дешевле, чем расходы на дальнейшую войну.      

После множества столкновений с руссами император завел при себе русскую гвардию тысяч эдак в шесть богатырей. По тем временам немало. Вся Русь вряд ли могла выставить рать в десять раз большую. Вот, пожалуй, вся история древнерусского присутствия в Царьграде. Для обоснований на присвоение маловато, особенно для двух с половиной веков непрерывного натиска Российской Империи. Оставалось только «уповать на Господа», то есть на «освобождение люда православного».
      
Константинопольский патриарх номинально считается верховным владыкой над иными православными церквями, константинопольская церковь – наипервейшей, «вселенской». Хотя исстари повелось, что есть церкви сербская, болгарская, румынская и прочая, однако автокефальными сделались совсем недавно: в ХIХ веке, до этого считаясь частями греческой церкви. Отсюда столь много различий между русским православием и, скажем, болгарским, нам кажущимся прозападным, поскольку близко греческому. Различием внешним: виденные мной болгарские церкви более похожи на католические храмы Словении и кирхи Западной Украины по убранству, иконам, интерьеру, чем на церкви русские. Похожие на русские храмы тоже попадаются. Богослужение ведется на «староболгарском» (он же «церковно-славянский») более понятном нам, чем нынешним болгарам.   

В Стамбуле полно заведений с русскими названиями и зазывающими русских «челноков» корявыми надписями. До 20-х годов ХХ столетия русские здесь не селились, опричь посольского персонала, немногих перебежчиков и… рабов. Хотя один из них вышел в великие визири. Ненадолго, но как раз во время спешного закрытия турками Керченского пролива от петровских «барбарских» линкоров. «Знай наших!»

Первые минут десять в Стамбуле ощущал напряжение предчувствия страха. Все же турки! Шевельнулась вековая память о жути турецкого плена, но быстро ушла. Проснулась  московская наглость «покорения» незнакомых городов: «Город наш! И сам черт нам не брат!». Отыграла привычка к азиатским городам, где всегда хороши доброе слово и улыбка, но доброе слово, улыбка и длинный пачак за пазухой хороши вдвойне. Бродский, на которого поднимали топор и пыряли чуть загнутым среднеазиатским пачаком, помнил об этой восточной обыденности, давая советы:

Даже еще и лучше, что человек с ножом
о тебе не успеет подумать как о чужом.

И.Б.

Столь притягательный для Империи Стамбул пугал простого русского человека. Зато привлекал сербов (особенно боснийских) с болгарами - подданных падишаха, спешивших сделать карьеру и обделать в столице денежные делишки.

Что ни говори, славяне на Балканах народ пришлый. Сколько раз перебирались через Дунай на лодках «однодневках» и грабили, грабили. Пока, наконец, полторы тысячи лет назад не переплыли Дунай окончательно и заселили Балканы «славянизировав» местных насельников. То есть не таких уж и местных – каких-то там готов (то ли «вест-», то ли «ост-»?) притащившихся за Дунай из самого Шлезвига, добив местных фракийцев, уже основательно побитых римлянами.
С той поры южный славяне стали извечной «головной болью»: для Византии, для османов, для всей Европы, для себя самих. Неожиданно открываешь, что у «братушек» не все гладко, что богары с сербами жили, как кошка с собакой. Бог с ним со средневековьем, когда все воевали против всех, можно оставить и османские века, когда рати православных шли друг против друга то под знаменами креста, то полумесяца, заодно опустить югославскую резню 40-х и 90-х ХХ века.
Неприятно узнать, что через десять лет после русско-турецкой освободительной войны, принесшей свободу, как сербам, так и болгарам, сербские войска, пройдя огнем и мечом по Болгарии, уже штурмовали Софию. И получили от болгар по первое число. Потом чередой: Вторая Балканская, Первая Мировая, Вторая Мировая. Всякий раз сербы и болгары поднимали оружие друг на друга.
Если выступать за «славянское единство» то сербо-болгарскую распрю можно «списать» на «суровое наследие Византии». И Королевства Сербские, и Царства Болгарские выстраивали себя под Второй Рим, мечтая занять на Балканах ЕГО место. Всякий раз выходила история с двумя медведями в одной берлоге.  Перед лицом общего врага они еще худо-бедно могли выступать заедино, но стоило опасности миновать, как начинались разборки, особенно вокруг  Македонии, что по языку ближе к болгарам, по исторической судьбе - сербам. Много крови пролили, обиды затаили, подтолкнув Болгарию выступить на стороне турков. 
Почти сразу после освобождения от осман сербы с болгарами  плевать хотели на русских – на своих «братушек»-освободителей. Все разом, кроме разве Черногории. Как, впрочем, и сейчас. Все круги на воде возвращаются, ударившись о другой берег Золотого Рога. Достоевский как в воду смотрел: 

«Не будет у России таких ненавистников, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит... Начнут же они свою новую жизнь именно с того, что выпросят себе у Европы… покровительство их свободе… и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись»
Ф.М.Д.         

Вполне понятно: Россия в их глазах истинный приемник Византии. Империя!  Со всеми вытекающими отсюда соплями. СССР – приемник империи, РФ – преемница  СССР.   

Очевидно, однажды принятая историческая роль «больного зуба» не может отпустить. Положа руку на сердце (как многие из русских) могу сказать: «Сердце мое на Балканах». Словно в родном краю в Словении, в Болгарии, в Сербии. Это же мы! Но другие. «Мы» выросшие в совсем ином климате, условиях. Но ведь и поляки… «тоже славяне». Поляков можно уважать, но душа русская не лежит к ним. Возможно из-за слишком широкого исторического клина вбитого между нами.
Южные славяне как бы реализуют альтернативный вариант исторического развития русских. Поэтому именно они «братушки». Их, между прочим, к русским так же тянет как нас к ним. 
В славянстве можно увидеть кем бы мы - русские (славяне) стали в результате того или иного исторического, религиозного и культурного выбора (с известной степенью условности, конечно).
Сколько раз мы слышали про тот или иной исторический выбор: «Эх! Если бы мы тогда… то теперь бы жили как в Америке» (Англии, Франции, Германии… нужное вписать). Почти никогда не услышишь: «Как в Польше, Болгарии…». В советские времена иногда вздыхали: «В Чехословакии». Редко вздыхали, понимая, что за их уютом вековая покорность немцам. Мы можем быть покорны только своим тиранам, да и то недолго. Нас не тянет бежать в славянские страны. Почти не тянет.
Любой исторический, политический, религиозный выбор перед нами с реальными плодами, наглядными примерами.
Поляки: католицизм плюс имперские амбиции с иллюзиями демократии времен римской республики (они же так прямо и перевели Рес-публика = Речь Посполитая);
Хорваты: католицизм плюс национализм, с примесью вольности «граничар» (так назывались хорватские казаки на службе Австро-Венгрии);
Боснийцы: исламский выбор.
Чехи, словаки, словенцы: католицизм без национального и имперского гонора в разных географических условиях и окружении – полное принятие «европейского образа жизни». Променявшие свое «славянство» на «европейство».
Или, наоборот, выделившие из славянского язычества стремление к «полной чаше» достатку, благополучию, к приносящим сытое удовлетворение кружке пльзеньского, порцию безвкусных кнедликов с кислой капустой,  к  «паркам».
Кстати, «парки» никакого отношения ни к богиням судьбы, ни к садово-парковым ландшафтам («дежурная парка») не имеют. Самый распространенный в Чехии закусон к пиву (шпикачки относительно редки, существуют в основном в воображении русских о чешской кухне). От слова «пара» - «двойка». Пара связанных сычугом сарделек. Две – «парки», одна – «парка».
 Даже пример братьев западных украинцев «цивилизованных» Австро-Венгрией наводит на интересные размышления.

Особо впечатляет «цивилизаторская миссия» Польши - пример набрасывания ярма «брата-славянина» на белорусов и украинцев. Равно «трехступенчатый» феномен: польская шляхта «изнывавшая» под игом русского царя, давя пятой все тех же белорусских холопов. 
 
«Ах, жили бы мы на юге у теплого моря, а не в холодных лесистых равнинах – были бы мы счастливы…». Жили бы на Юге – были бы болгарами. Или сербами. Со всеми вытекающими. А то и хорватами или вовсе боснийцами.
 
Ну, как, нравятся судьба? Хотели бы переменить русскую долю на судьбы чехов или поляков (для «западников»)? Боснийцев (для симпатизирующих исламу)? Сербов с хорватами (для симпатизирующих балканскому образу жизни)?

О, как органично мы вписываемся в гулянки «братушек» под «младо весело вино» или «грета ракия», под лихую полувосточную музыку с боем бокалов, с нескончаемыми разговорами про славянское братство навек. Потом уезжаем с тяжелым чувством: «почему и мы не можем так жить – легко, весело, непринужденно? Почему у нас в России все так «не так»?».
Можно долго рассуждать про климат с географией, про деспотию, ругать доморощенных дураков вкупе с дорогами. Но не стоит забывать, что веселье южных славян как пиры в фильмах Кустурицы – радость последнего дня. Что вино там пополам с кровью, что «братушки» немало хлебнули горя, потому научились радоваться каждому дню, зная, что завтра может не быть, что кто-то обязательно захочет выдрать их из этой земли как больной зуб. 
       
Возвышались и падали Болгарские Царства, Сербское Царство-Королевство. Всякий славянский народ, возвысившийся на Балканах, непременно приходил к стенам Царьграда и требовал «шапку Мономаха», то бишь хотел посадить своего царя во главе империи ромеев. Так затягивало в индукционную катушку проливов Олега, Игоря, Святослава. Но город брали только два раза: один раз крестоносцы (ах, да! у крестоносцев византийцы город вернули, но без особого шума), другой раз турки. И тянулись славяне сначала просить службы у базилевса, потом на султанову службу, притягиваемые магнитом Босфора.         
   
От славян в Стамбуле осталось обидно мало: всего несколько сербских и болгарских церквей. Славяне торговали и делали карьеру в Порте, для службы в туретчине требовался переход в ислам. «Выкресты» играли при Порте важную роль, будучи наиболее рьяными недоброжелателями бывших единоверцев.
К ним примыкает история корпуса янычар, тоже рекрутируемая в основном из православных. Янычары - «SS-орден» средневековья - выделились, в конце концов, в автономную структуру империи, дошли до конфликтов с султаном, почти сто лет определяя кому сидеть на троне. Янычарская субкультура основана на культе воинского ордена, тайных знаниях суфиев бекташи… и широкой практике педерастии по отношению к молоденьким рекрутам. На Востоке  любовь к юношам считалась столь же естественной, как к волооким гуриям. Но в рассуждениях моих пока рано вставать на скользкий путь любовной магии Востока.

Уже в Москве узнал: на задворках Голубой Мечети притулилась меленькая мечеть «Соколович» - Сукуллу Мехмет паша Джами, построенная сербом Соколовичем или вовсе Соколовым. Джами означает кафедральная мечеть, то есть по-нашему «собор».  Сокуллу-джами построил величайший османский архитектор Синан («обратно крещеный» грек, то есть папа его был принявший ислам грек, мама турчанка). Армяне называют его армянином, а Павич не удержался и назвал сербом из семьи несколько поколений назад принявшей мусульманство. Только евреи не спешат записать Синана в свои, видать слишком много мечетей построил.
Известно точно: турком Синан не был, поскольку в юные годы служил в корпусе янычар, а в те времена в янычары не брали. Сей факт не мешает туркам величать Синана «гениальным турецким архитектором».
Более того! В янычары не принимали мусульман вообще, только христианских юношей инициируя их затем в ислам. В детстве Синана звали Иосифом, лишь попав в янычары, и сделав обрезание, он стал откликаться на имя Мимар. Про «истинное», то есть первоначальное вероисповедание и национальность будут спорить еще долго, как города оспаривавшие честь называться родиной Гомера.
Как бы то ни было, Синан построил несметное количество мечетей по всей империи. «По делам узнаете их».
Голубую мечеть построил любимейший ученик Синана, прозывавшийся Мехмед-агой. Тезка серба Мехмет-паши Сокуллу - великий визирь середины XVI века лишь отсыпал золота из султанской казны, чтобы увековечить свое имя. Увековечил.

Взвиться соколом под купол,
Превратиться в аскариду? 

И.Б.

написано Бродским после Стамбула, хоть нам слышится парафраз иного:

Взвейтесь соколы орлами,
Полно горе горевать.

Слова песни рожденной на Кавказской войне – тоже, кстати «антитурецкой», то есть в известной степени противостоящей стамбульским мечетям орлами легионов Третьего Рима. Ну и выражение «присесть орлом» означало любимое развлечение православных воинов в мечетях времен Освободительной Балканской войны. В том числе массовое «облегчение» казаков виденное художником Верещагиным в андрианопольскаой Джами – «вершине творчества Синана». Тема «аскариды» не случайна.      

Среди сотен стамбульских мечетей Сукуллу примечательна тем, что в одну из ее колонн вделаны осколки камня Каабы. Вот не знал! Обязательно взглянул бы. Камень Каабы один из немногих предметов, которые меня по настоящему интересует. Сказывают, что и в Голубой Мечети такие осколки хранятся, однако для глаз иноверцев недоступны. Сам камень Каабы сейчас также недоступен даже самим мусульманам: слишком много их приходит на хадж.
Чем так влечет черный камень меня, не верящего в чудеса?! Что в нем такого особенного, когда вся наш планета сплошной камень с отдельными вкраплениями органики и металлов? Ведь не тронули меня выставленные в Топкапы ворота Каабы, след стопы пророка, все прочие священные для мусульман чудеса.
И всех иных религий тоже. Мумифицированная рука Иоанна Крестителя вызвала лишь отвращение. Судя по количеству хранящихся в мире рак с его руками, Иоанн Предтеча происходил от древнегреческих гекатонхеров. Если так, что ему одна отрубленная голова? «Ехал грека через реку, видит грека в реке рак. Сунул грека руку в реку…». Вынул раку с рукой Иоанна Предтечи. 

Что есть камень Каабы? Стекловидный метеорит больших  размеров, с какими-то белыми пятнами. Каким-то образом пятна перемещаются. При умножении Зла в Мире белые пятна сжимаются. По их перемещению муллы пытаются отгадать близость Конца Света. Возможно, и пятна есть, и перемещаются, и сжимаются. Известно немало кристаллов с изменением прозрачности в зависимости от изменения магнитного поля или освещенности. У меня дома стоят рюмки «редкоземельного стекла» (из отходов производства какого-то «ящика» в 70-е): при дневном свете фиолетовые, при лампах накаливания – розовые, при лампах «дневного света» - зеленые. Чего только наш ВПК не выпускал?!! И никто не удивляется. При желании все можно объяснить. Только надо ли?
Достаточно нажать пару кнопок и наверняка из интернета выпадет целый ворох ссылок. Там будет почти всё для удовлетворение первоначального любопытства. Потом наступит разочарование. Всякое объяснение окажется или слишком прозаичным или завиральным. Тысяча против одного: предстанет слишком земным, обыденным. В душе же все еще звучит «надежды маленький оркестрик» если не на чудо, то… уж не знаю на что. Познавать это «на что» не хочется, чтобы не затоптать последнюю искру надежды. Лучше сидя у воды ждать, что к тебе притекает. Так большая часть моих знаний про Каабу (смотри выше) поведана еще четверть века назад одним афганским поэтом.
Попутно со стамбульскими материалами «выловил из воды» следующее: камень Каабы темнеет от прикосновения грешника и светлеет от руки праведника. Когда-то Кааба был не просто светлым – прозрачным и в его глубине можно было узреть рай. Кто узрит Рай в глубинах Каабы, тот непременно в него попадет. Отсюда сакральность хаджа – камень вбирает грехи ходжи, «очищает», делая если не святым, то просветленным. Какая-то биохимическая реакция с органикой кожи? Ну вот, начинается…          

Скорей всего вмурованные в колонны Сукуллу куски камня Каабы всего лишь осколки черного обсидиана. Не факт, что это вообще сколы от камня Каабы, вдруг и сам Черный Камень лишь огромный булыжник вулканического стекла. Потому особо не хочется их исследовать.
Лет несколько назад из бесконечного потока новостей выпало известие: белые пятна на камне Каабы исчезли! Лишь некий умудренный аксакал смог отыскать крохотную белую искорку. Значит, есть еще осколок надежды.
         
Может только на мой субъективный и скорый взгляд особого наследия славян в Стамбуле не ощущается. А жаль! Когда-то прочел красивую сербскую легенду о возникновении Царьграда, похожую на «Песнь о Вещем Олеге», правда, с пикантными подробностями. Приткнуть ее некуда, расскажу просто так, без умысла: 
 
«Ехал царь, конь его наступил на череп, который пригрозил местью. Царь череп сжег, пепел спрятал в сверток, строго запретив кому- либо прикасаться. Но запреты на то и существуют, чтобы их нарушать. Нашла сверток царская дочь, лизнула порошок, забеременела.
Царь увидел в том «месть кости». Значит судьба такова. Родила дочка  сына. Когда тот подрос, царь изгнал его бродить по свету, искать место где «два зла борются». На берегу Босфора юноша увидел колючий куст, проткнувший змею, кусавшую ветки. Куст и змея обернулись стенами Царьграда, где отрок стал царем, завоевавшим вскоре царство деда своего».
Сербский фольклор

Занимательно, символично. Главное – поддается сотням трактовок: хоть историческим, хоть мифологическим, хоть фрейдистским.

Блуждаю в лабиринтах текстов о Стамбуле, словно по запутанным улочкам в окрестностях Гранд Базара. Как там натыкаешься на русские надписи, искаженные до неузнаваемости, так и здесь попадаешь в искаженный мир, порой вовсе неожиданно перевернувшийся.
Лет эдак семь-восемь (или более) назад, случай свел меня с писателем Цветковым. Мы надписали друг другу свои книжки, с тем и расстались. Все что понял про него тогда: одаренный русский писатель леворадикального толка близкий Лимонову и «евразийцам».      
Натыкаюсь на его путевые заметки о Стамбуле и с удивлением понимаю, что он приехал поклониться… нет, не святой Софии, по логике трансмутации нынешних левых патриотов приход к православию не скажу «естественен», но, по крайней мере, закономерен. Алексей Цветков приехал поклониться… мусульманским святыням Стамбула. Заодно встретиться с молодыми турецкими коммунистами-комсомолками. Такой вот «коктейль Молотова».
И здесь своя логика: религия Аллаха ныне считается самой радикальной  идеологией, потому: «Зачем тебе слово «социализм», если у нас есть слово «ислам»?».  Перефразируя Фукияму: «исламо-фашизм это коммунизм сегодня», отсылая к стародавнему лозунгу о заблудившихся во времени Ленине-Сталине.
Статья датирована 2003 годом, стало быть, всего через пару лет после нашей встречи Цветков уже перешел в ислам, поскольку воспринимает его восторженно, как всякий неофит, открывающий бездну чудес новой религии. Восторгается лозунгами шахидов в «Норд-Осте»: «Мы больше хотим умереть, чем вы хотите жить». После 11 сентября камикадзэ заворожили интеллектуалов. «Вот это герои!». Созвучно лимоновскому «Да смерть!»      
Как свойственно радикалам, Цветков и в исламе ищет радикалов. И находит.   Сначала в суфиях. Ну, как же! Стамбул – всемирно известный аттракцион с «крутящимися дервишами» ордена мавлеви.
Потом в похождениях писателя начался запредел: подкумарившие турецкие комсомольцы приводят Цветкова к некому гуру, оказавшимся алавитом, рассуждающим о равнозначности Иблиса и Аллаха (Дьявола и Бога).
В общепринятой трактовке алавитизм нечто вроде духовного коктейля из шиизма, христианства, манихейства. С большой натяжкой - своего рода восточные богомилы. Богомильство - болгарское изобретение, давшее начало катарам и множеству западных ересей в итоге приведших к первым коммунистическим общинам. (Тоже с большой натяжкой версия от Лимонова).
Как видно из текста Цветкова…  и к алавитам, сейчас составляющим правящий класс и клан власти в Сирии. Султаны османской династии тоже были алавитами века так до ХVI, пока не приняли титул «защитника всех мусульман». Алавитизм извода суфийского ордена алави-бекташи стал тайной религией корпуса янычар, одной из самых страшных бед южного славянства. Причудливо замыкаются в Стамбуле круги времени.
 
Тоже мне открыл Америку! Если верить утверждениям самих турецких алавитов, то каждый третий турок адепт их учения. Де, алавитизм: «народная турецкая религия» идет еще от шаманизма, от культа Тенгри - Синее Небо. Алавиты и крещение принимают, и вино пьют, и христианских святых почитают, равно как все мусульманское. История запутанная, сплошь мистика, которой алавиты подвержены в крайних степенях. Можно ведь ответить и так: «мистика Стамбула в том, что каждый третий  на твоем пути алавит: то есть мистик по определению». Увы, подобная трактовка оказалась бы слишком простой.   
Начал свое повествование Цветков с «челночниц», с презрения к стамбульским шоп-турам, впрочем, тут же упрекнув себя за интеллигентский снобизм: «Они в Турцию за своим, я – совсем за другим». В сущности, за одним и тем же.
От излияний Цветкова берет невольная оторопь: «вот оно «светлое исламское будущее России». Нет уж, я лучше останусь с болгарами распевать за рюмкой ракии, а лучше – за стаканом «тракии». Я выбираю жизнь.            
         
Жаль что «проникновение наше по планете» чувствуется только в «челночных» вывесках. Особенно если заешь, что  Россия постоянно в сознании турок, хотя не в самой выгодной для нас конотации:  страх!
В «Стамбуле – городе воспоминаний» Памука чувствуется просто утробный страх перед Россией. Не перед русскими, у него «мухи»:  Достоевский, Толстой, Чехов - отдельно, «суп» - современные челноки отдельно. На последних только намек. Похоже, турки конкретных русских презирают. Возможно не без оснований, поскольку для турков русский: «челнок» + отдыхающий + ****ь на приработках. Или за копейку удавится, или вечно как свинья пьян, или «падшая». Плюс устные предания о русских рабах.
Не боятся турки нас по отдельности. Страх у них перед Россией «в целом»: перед  великой военной и морской державой. Коллективный исторический страх извечного нависания России с севера. Поди, как однажды грохнутся вниз. Вечное знание, что русские спят и видят золоченый крест над св. Софией. Турки спали и видели, как вдруг завтра у черноморских маяков возникнет русская эскадра, а русская армия заявится в Сан-Стефано. Не так давно турки Сан-Стефано почти полностью снесли и построили на его месте огромный аэропорт «Ататюрк», чтобы ничто не напоминало об одном из самых унизительных для них мирном договоре.
Заглянул в хроники и справочники, понял: было чего бояться. Большинство русско-турецких войн Россия вела на территории Османской империи. Обратное положение  редчайшее исключение. Так кто агрессор? Опять же к началу последней русско-турецкой войны собственно турок в империи проживало миллионов 10, и только из них набирали армию. Из остальных мусульман – жидкое ополчение. Христиан и арабов до 1910 года в армию вообще не брали, да и солдаты империи оказались из них плохие – за султана воевать не хотели. Общим счетом в Османской империи насчитывалось 25 миллионов человек, причем больше половины только и ждали, как бы перестать быть подданными султана.
 В России проживало миллионов под 120, из них только крестьян за 100 миллионов. Соотношение сил понятно. На каждого турка, турчанку и турчонка Россия могла выставить по одному солдату. Такое соотношение сил сохранялось пару веков. Это теперь нас 140 миллионов, а турков 75. Наш народ убывает по миллиону в год, их прибывает примерно в таком же числе.         

Угаданный мною турецкий страх перед Россией почти дословно воспроизводится в описанном Памуком видении. В начале 60-х, будучи еще совсем ребенком, Орхан ночью увидел шедший Босфором огромный советский крейсер. Корабль показался ему размеров исполинских. Несмотря на приглушенные двигатели от их мощи «дрожала брусчатка». Мальчика охватило утробное, неведомое ранее чувство опасности. Опасности ЕГО «городу и миру». Маленький Памук даже придумал средство спастись от этого страха: «посчитал» корабль, как считали и фотографировали все советские корабли на Босфоре агенты ЦРУ.
Сомнительно чтобы мальчик ночью слог разглядеть советский военно-морской флаг, к тому же не было у нас на Черном море и где-нибудь еще столь крупных кораблей. Порезали их при Хрущеве. Ходили морями только крейсера типа «Свердлов» не самых больших размерений, катерки по сравнению с американскими линкорами.
Что-то «большое советское» могло проплыть не раньше 20 сентября 1968 года, когда вертолетоносный крейсер «Москва» прошел в Мраморное море. Орхану уже 16 лет.  Мировосприятие в этом возрасте он описывает иначе.

Если вымпел советский, то, что еще за корабль мог быть? Проект «Атлант» (придумали же название! Недаром Бродский изумлялся фантазии к-г-бшника из Челябинска, придумавшего советскую круизную компанию «Бумеранг») позже тип «Слава», прозванный «убийцей авианосцев» в начале 60-х даже не грезился.
Остается проект 58 тип «Грозный». Их строили на Северной Верфи. На Средиземноморье эти крейсера вышли в 67-м году. Тогда же в августе приписанный к Северному Флоту «Грозный» проходил Босфор, следуя в Бургас с дружеским визитом. Чуть раньше в Севастополь прошел «Адмирал Головко» ставший флагманом Черноморского флота. Памуку 15. Крейсера же эти небольшие, куда меньше «Свердлова». Я видел в 2002-м последний из серии «Грозных» предназначенный к списанию, общался с капитаном, который предложил мне заночевать на крейсере, если не устроюсь в гостиницу. К сожалению, все устроилось, а так бы провел незабываемую ночь на корабле.
 Стоило нашим «тип Грозный» уйти из египетских вод, где они до этого барражировали, случилась «семидневная война». Её я помню отлично, помню и страхи с ней связанные. Так что внутренне могу понять ощущения мальчика, тревожно смотрящего на проплывающий в ночи крейсер.   
Наши корабли турки проводили через Босфор днем безопасности ради и чтобы разглядеть получше. Шанс есть, что проплывал некий советский корабль, хотя  вероятней всего тайно полз по Босфору какой-нибудь «Миссури» или иной «американец». У страха глаза велики, особенно страха генетического. Мальчик считал русским все идущее с Севера, «своими» корабли, движущиеся с Юга – навстречу опасности.
Возможно, Памук стал очевидцем последнего рейса «Явуз Султан Селим». По-нашему что-то вроде «Царь Иван Грозный». И здесь перекличка: «Явуз» (Грозный) - крейсер серии «Грозный», кстати, с ракетами ПВО «Ятаган». Излюбленный кадр советской кинохроники «про флот»: из чрева корабля вылезают ракеты, встают на две балки, разворот - пуск - сбитый самолет. Удар «Ятагана». «Удар ятаганом». 

Кроме самих турок их единственный в истории линейный крейсер никто турецким именем не называет. Миру «Явуз» известен как «Гебен» - «корабль, приведший к революции в России». Во всяком случае, так утверждают некоторые английские историки. По их логике сей «подарочек» султану от кайзера намертво перекрыл Босфор и Дарданеллы, что позволило Турции продержаться столь долго, что не дало союзникам снабжать Россию по полной программе через Босфор, что привело к революции. Версия уж больно поверхностная, уж слишком формальная. Но страху «Гебен» действительно нагнал сильного. На русский флот и на флоты Антанты.
После войны «Гебен-Явуз» служил еще полвека во флоте Турецкой республики. Западные немцы хотели корабль выкупить, превратить в музей, но гордые турки не согласились – отправили старичка в металлолом в толи в 65, толи 66 году.
Последний рейс легенды, скрытый от любопытных глаз стамбульцев, любивших свой «Явуз»? Родной красный турецкий флаг Памук издали мог принять за советский. Старые турбины «Гебена-Явуза» отслужили уже три десятка лет, валы давали вибрацию, отчего могла «дрожать мостовая». Хорошо если так, но опять не вяжется: Памуку 13-14 лет. Не мальчик! Но ведь Памук много раньше мог видеть и не последний поход «Явуза».

Заглянул в справочник кораблей: «Свердловы» оказались на 30 метров длинней «Гебена», почти на 10 метров выше в надстройке, хотя водоизмещение почти в два раза меньше – 14 тысяч тонн, поскольку броня много тоньше. Главное преимущество «сталинских рейдеров» - скорость. Почти 33 узла! Силовая установка мощнейшая. Если смотреть на него с берега, то может «закрыть горы». Может, действительно детские впечатления правы?
Получил разъяснение от знакомого в штабе Черноморского Флота. Оказалось правила провода по Босфору строги: только в светлое время суток (до захода солнца), если при проходе застала ночь, предписывается встать на якорь, включить якорные огни. Если ночь застает при выходе из проливной зоны, то можно проскочить Мраморное море поздним вечером, но опять же с включенными ходовыми огнями. Не мог мальчика  разбудить среди ночи русский крейсер с погашенными огнями.
«Корабль-призрак». С флота пришло еще одно сообщение: «Крейсер "Кутузов" в 1964 году, возвращаясь из Средиземного моря, вышел из Босфора задолго до захода солнца».
Крейсер «Кутузов» единственный «недорезанный» из «Свердловых». Его хотели переделать в корабль управления. Спешил, значит, в родные воды. Как раз когда Хрущев сидел на кавказкой даче, созерцая остывающее Черное море, а в Кремле его уже смещали заговорщики. Теперь сам «Кутузов» обречен на вечное созерцание того же моря, приколотый плавучим музеем к набережной Новороссийска.
Ездил в Новороссийск на съемки,  увидел крейсер, выкрашенный в «шаровой» цвет очень подходящий цементной гамме Новороссийска.  Впечатляет. Крейсер действительно исполинских размерений, но не настолько, чтобы горы закрывать. При взгляде с противоположной стороны бухты «Кутузов» велик, но голову вверх задирать не приходится.      
С какой скоростью проскочил «Кутузов» Босфор не знаю, но лихость наших моряков известна. Вот письмо черноморцев о более позднем случае.   

 «В 1981 году из Средиземного моря возвращался в Севастополь бпк по.1134Б  "Николаев", командиром там был капитан 2 ранга Куренков, бывший до этого старшим помощником командира на бпк пр.1134 БФ "Азов". На "Николаев" был прикомандирован и СПК "Азова" капитан 3 ранга Михеев Николай Петрович, в качестве "ночного" капитана (он был допущен к управлению кораблем этого проекта и нес командирскую вахту, когда Куренков отдыхал). От них то я и услышал эту историю.
Стараясь засветло выйти из Босфора, а также, чтобы корабль лучше управлялся (на большой скорости он лучше слушается руля, даже при сильном течении Босфора), а может еще по каким-то причинам - скорее домой или еще что там, история умалчивает, корабль увеличил ход до 21 узла в узком месте пролива Босфор - вся публика прибрежных кабачков была фактически смыта волной!…
(Далее следует подробность про особенности музыки на кораблях и специфике флотского юмора – по просьбе автора эта часть письма опущена). 
Выскочил бпк "Николаев" из Босфора с музыкой, в общем. А потом приходит дипломатическая нота из Турции и счет на $ 15 000 - 20 000, убытки прибрежных кафе. Послали в штаб флота объяснение, что мол, для избежания столкновения, кратковременно увеличили ход до 18 узлов, переписали вахтенный журнал (как положено, разными почерками), и приложили выписку из него, заверив печатью. Нашего Михеева (он был ужу на рейде Феодосии на "Азове") вызывали в штаб флота в Севастополь для разбирательств - но ответ был такой: "Штормовая погода, баркас спустить с борта нельзя, опасно. Прибыть кап. 3 ранга Михеев не может". Писал эту телеграмму, как ты уже, наверное, догадался, ваш покорный слуга».

Ю.К.

21 узел «по пехотному» означает примерно 40 км/час. Воображаю, что за волна прошла по берегу! Приличная такая волна ценой в 20 000 долларов, вчиненная иском держателями прибрежных кафе на Бебеке потерявшими в водах Босфора столики, стулья, чашки-тарелки. По современным меркам сумму можно спокойно умножить на 5 – не ошибешься.
Так и «Кутузов» мог лихо проскочить «вражьи воды». Моряки тогда служили 4 года, на памяти у всех Карибский кризис, разразившийся из-за размещения американских ракет в Турции. «Знай наших!».
Наверняка о подобных случаях весь Стамбул судачил не один год. Турция! Где уже 300 лет матери пугают детей «вот придет русский – заберет тебя», как у нас еще не так давно пугали младенцев «страшным турком». Если Памук сам не видел, наверно слышал живописные рассказы, обросшие подробностями как днище корабля ракушками, и ему всюду мерещился «русский крейсер».
К тому же в 11 лет. В таком возрасте чувствительным мальчикам по ночам подмигивает звездное небо, а мальчики боятся в него «упасть» представляя себя песчинками Космоса. Подолгу не могут уснуть, переживая собственную воображаемую «нечаянную» смерть, представляя, как заплачут по ним родственники. Здесь же «русские крейсера» в ночи. На самом деле - дряхлый «Явуз» идущий под разделку «на булавки».            
   Виденье маленького Орхана перекликается с концовкой эссе Бродского:

«С ней, с этой улыбкой на устах, можно взобраться на паром и отправиться пить чай в Азию. Через двадцать минут можно сойти в Чингельчее, найти кафе на самом берегу Босфора, сесть на стул, заказать чай и, вдыхая запах гниющих водорослей, наблюдать, не меняя  выражения лица, как авианосцы Третьего Рима медленно плывут сквозь ворота Второго, направляясь в Первый». 
И.Б.

Обыграл-таки слово Порта – «ворота». Поэт!
На счет авианосцев сомнительно… хотя имелись у СССР тогда проект 1143 с одной взлетной палубой, именуемый «авианесущим крейсером». Строили в Николаеве, оттуда рассылали по флотам: два на Север, два на Тихий Океан. Черноморский  флот 1143-х не имел. Черное море по современным военно-морским меркам превратилось в запертый Босфором небольшой бассейн. Теоретически ракетный крейсер «Слава» может, не сходя с внешнего севастопольского рейда уничтожить любой корабль в устье Босфора. Случись чего, авианосное соединение окажется в ловушке. Поэтому миновали черноморские проливы  наши условные авианосцы один раз в жизни - направляясь в порт приписки. Условными, поскольку как ни крути - авианосцы, хотя именно из-за Босфора их назвали «крейсерами»: по статусу проливов вооруженные авианосцы могут проходить Босфор только с севера на юг. 
Эссе Бродского писалось в июне 85-го. Ни в мае, ни в июне того года ничего такого «авианосного» через Босфор не проходило. Правда, авианесущий крейсер «Киев» в тот год все же захаживал на Средиземное. В мае ходил в Алжир, потом еще долго маневрировал по разным углам Средиземноморья. Бродский мог его видеть, но не в Стамбуле… а в Греции, сидя над морем и смотря вдаль, когда «авианосец Третьего Рима» проходил ввиду берега. Газеты и телевизор наверняка сообщали об эволюциях «Киева» по Средиземноморью.
То есть не было такого: гонять чаи в Юскюрде и чтоб наши авианосцы (!) мимо шли. Характерно, что у Бродского «они» идут тоже с Севера на Юг. 

Скорей всего «авианосцы Третьего Рима» поэтический образ связи эр, империй отстоящих друг от друга не только в пространстве, но в исторических эпохах, метафора в размышлениях о морской дороге связывающей пространство и время империй. Поэтам свойственны вольности образных обобщений.
Византий – Константинополь – Стамбул – Царьград - Рим № 2 символизирует вечность подобно Риму Первому – «Вечному Городу». Смешиваемые воды морей в течениях Босфора – ток времен; проплывающие корабли – тщету человеческих стремлений, бесполезность амбиций. Снующие между Европой-Азией катера как сиюминутная суета, большие корабли – людское тщеславие, военные гиганты – имперское величие.
Но Вечный город знает: вечен только он. Корабли когда-нибудь отправятся на дно или будут разрезаны «на женские шпильки», как грустно шутят моряки. Так все империи однажды превратятся в заколки дамских причесок.
 
Памук пишет о двух развлечениях стамбульцев. Первое - гулять по набережным или сидеть в прибрежных кафе или просто на лавочках, созерцая проплывающие корабли. Прикидывать водоизмещение, гадать о грузе и порте назначения, отмечать флаг и принадлежность корабля, что ни одно и тоже: самый распространенный торговый флаг Панамы – своеобразный «босфор» двух Америк. В последнее время пользуется бешеной популярностью монгольский (!) флаг - абсолютно сухопутной страны с самыми либеральными законами регистрации океанских судов.
Большую часть жизни Памука гадать было особо не о чем: корабли шли в порты СССР, Болгарии и Румынии. Иногда судно класса «река-море» могло идти по Дунаю: Югославия, Венгрия, ЧССР. То есть страны социализма, части огромной социалистической империи. Еще Австрия. Социализм «наполовину». Исключая турецких каботажников все корабли плыли или «из» или «в» страны «Второго Мира». Географически Север-Юг, «идеологически» Запад – Восток в терминах холодной войны. На полвека Восток передал имя «Восток» России - СССР и всему соцлагерю.
            
Второе стамбульское развлечение - водные прогулки на катерах по Босфору и Золотому Рогу: смотреть с воды на строения, что вскоре исчезнут, отмечать перемены  города. Изнанка созерцания тока времени.
Мечтать о странствиях, никуда не плывя, смотреть на город глазами странников. Дети Босфора - перекреста двух мер времени: клепсидры и песочных часов. «Песок» пересыпается по параллели, «вода» капает по меридиану.
И клепсидру, и песочные часы переворачивают, стоит истечь воде или песку, тогда заполненная емкость оказывается сверху. Так эллины, византийцы, генуэзцы стремились на север в Черное море, пока не разрослась Россия и не начала стремление вспять – в море Средиземное. Так когда-то персы текли в Грецию с лавиной армий Ксеркса, поворот «песочных» часов – в Азию отправился Александр Македонский. По его следам  римляне, византийцы. Поворот – арабы у стен Царьграда.  Поворот – крестоносцы форсируют Босфор на пути в Палестину. Еще один переворот - из Малой Азии двинулись турки, заполнив «песком степей» половину Европы. Новый переворот - истекает с Балкан османский песок, отмеряя последние часы Порты.
Что сегодня? Больше некому переворачивать время? Или вновь «азиатский песок» сыпется в Европу песчинками гастарбайтеров? Поворот клепсидры – Россия более не имеет амбиций к решению «вопроса проливов», турецкий флот вновь становится самым сильным на Черном море.

Здесь, на Босфоре феномен времени можно увидеть воочию. Раздражает всюду поникающая, портящая виды современная застройка, диссонируя не только с древностями, даже с остатками ушедшей эры 30-40 годов прошлого века. Раздражает «современный» стиль стамбульцев среди исторических декораций. Кажется, жители должны играть какую-то иную пьесу из иных времен.
Но встречаются дошедшие от римлян строения из побуревших валунов с рыжими прослойками тонкого кирпича, вызывают ощущение спрессованного, лежащего под спудом времени. Так, в сущности, и есть: тонкие слои кирпича или дерева между валунами стены - защита от волнового удара землетрясения. Чтоб здание стояло вечно. Монолит не выдержит, только периодичность стойка. Здесь что-то внутри тебя начинает понимать время, выуживая из памяти позабытый курс физики: время течет прерывно - волнами. Есть еще какая-то «постоянная Планка» или постоянная планка от солнечных часов?
Время и есть волна, мы - лишь привязанные к причалу лодки, слегка опускаемые и приподнимаемые волной. Вроде бы стоим на месте и вроде бы движемся, не замечая, как легкая волна, сырость, черви, морская соль постепенно разъедают и крошат наши борта. «Это - время тихой сапой убивает маму с папой». Позже Бродский добавит: «Ведь вода, если угодно, это сгущенная форма времени» подразумевая «водичку» в каналах Венеции.
   
Серые стамбульские мечети подобно Айя-Софи похожи на бункера. Сходство  дополняется шеренгами маленьких сферических куполов, словно крышек дотов. Как видение Албании после падения режима Энвера Ходжи: у каждого албанца оказался свой маленький железобетонный дотик с линзой полукруглого купола. Миллионы по всей стране. Горы облеплены ими словно стаями кочующих галапагосских черепах. Только в Стамбуле бункера и доты стерегут иное – время традиции. Чтобы ничего не менялось, чтоб только останавливающая время вечность. Выходит купола еще и крышки бакалейных банок, хранящих время средневековья. Не хватает только этикетки сбоку: «Время османов».
Еще огромные стамбульские мечети с минаретами напоминают гигантских серых  мотыльков, пришпиленных булавками к холмам, словно к полотну энтомологической коллекции. Приколоты булавками минаретов, чтобы не взмахнули крылышками, оставив город без украшений, не запорошили кварталы серой пыльцой, не улетели куда-нибудь подальше - «к Аллаху», как говаривали раньше русские мужики, посылая очень далеко  делая акцент на этом самом «…ху» в конце. Стамбул всюду стремится удержать время. Но огромные сонные мотыльки никуда не улетят, так же маленькие выпуклые мечети, похожие на жуков и на желтых и розовых божьих коровок навечно приколоты к серому полотну Стамбула.   

Пришпиливать бабочек любимое развлечение Набокова. Навечно, словно в фотографическом снимке, запечатлеть взмах крыльев бабочки, что тоже никогда не улетит. В «Других берегах» Набоков ловит бабочек воспоминаний своего детства, желая пришпилить память о прошлом к листам бумаги. На сходство с этой набоковской вещицей тычут пальцами наши критики, говоря о «Стамбуле – городе воспоминаний» Памука.  Почему только с «Другими берегами», а не с «Я вспоминаю» Сименона? Кстати лучшей его вещью. Нет в ней ничего от детектива, там Сименон «просто писатель» причем писатель отличный, проникновенный, поскольку погружается в самую трепетную пору каждого человека – детство.
В свою очередь Сименон живостью и реальностью прозы словно спорит с прустовским «В поисках утраченного времени». Нас же больше трогают «Другие берега» - пространство, в которое никогда не вернешься, а не ушедшее время, нам уже неведомое. Причем неведомое дважды, поскольку речь об ушедшей эпохе «до» другой ушедшей эпохи. Для многих эпоха социализма уже не вполне реальна, что уж говорить про время дореволюционное.

В начале (может быть в середине) 80-х один мой знакомый  решился на проект очень характерный для мироощущения «интеллигентного круга» тех времен. Попросил у меня фотоаппарат, задал традиционный в таких случаях вопрос «куда чего нажимать?» и поехал в Питер делать фото зданий и мест, описанных Набоковым в «Других берегах». «Зачем?» -  так же традиционно спросил я. Друг пожал плечами. Для него затея нечто вроде хеппенинга: проиллюстрировать фотографиями современных зданий с вывесками типа «КМУ №9» любимую книгу, тогда не изданную в СССР, но уже не сильно запрещаемую.
Понятно, никто бы ее не издал да еще с его фотографиями, в том числе и он сам даже в одном экземпляре. (А вот Памук издал свою версию «Других берегов» с сотней своих и чужих фото). К ксероксам было не пробиться, не говоря о типографской верстке. Помнится, ничего у моего знакомого не вышло: «фотографии не удались». Здания тоже надо уметь фотографировать. Серый фильтр, многоминутная выдержка, особая пленка – обо всем этом мой друг не знал, шлепал из «зенита» на бегу, словно турист.

Чем объяснить, что утешаться нечем.
 Мы не приколем бабочку иглой
 Адмиралтейства - только изувечим.

И.Б.

              Вслед за Набоковым и Бродским (две сходные судьбы – два эстетических полюса) во времени мы ищем место, поскольку ищем потерянную душу, оторвавшуюся от тела (как ни патетично звучит но «тело» означает Родина) и бросившуюся в скитания по миру. Но, выйдя на набережную Галаты, не увидишь в дымке Васильевский остров. Может быть в плоской, источенной каналами, словно ходами червей Венеции (изъеденная червями древесина - символ древности?) или в зыбко-влажном Амстердаме тоже изрытом каналами проще вообразить себя на набережной Мойки напротив дома 12 или на стрелке Васильевского острова. Все равно виденье останется только игрой воображения.
Открытые истины оказываются до сведения скул банальными: «от себя не убежишь», «Родину мы носим в себе», etc. C Перы увидишь только азиатский берег, да мыс под экзотическим (для нас еще немного шутливым) названием Сарайбурну на берегу Золотого Рога. Бродкий предпочел поехать пить чай на азиатский берег Босфора, чтобы созерцать хоть и турецкую, но Европу.

    Жизнь в сущности есть расстояние - между сегодня и
    завтра, иначе - будущим. И убыстрять свои
    шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе
    сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.

И.Б.

На босфорской набережной Перы-Галаты я сиживал. И «чай пил, кофе пил, по-турецки говорил». Давняя мечта, даже гаванскую сигару для такого случая припас. Здесь время спросить: «Тебя-то что тянет на Босфор?» Ответов много, первый конечно «от ума»: «Одна из столиц мира, исторические памятники, много слышал, хочется увидеть своими глазами».
Все верно, но не совсем. Иначе бы зачем в нагрудном кармане сигара. По другому: «Что такое для тебя посидеть в кафе на Пере?» Не знаю…, может, видел в каких-то фильмах, может, читал где-то. Может во всем этом отзвук далеких времен, мечта о расслабленном восточном кейфе в кофейне под фокстрот «В Истамбуле, в Константинополе». Что-то вольное, для одних мечта жизни – попасть, для других начало мытарств – убраться.   

Вдоль галатской набережной тянутся порт и министерство морского транспорта. Всё «стратегические объекты» под охраной автоматчиков. Выход на берег с Перы узкий – вблизи Галатского моста. Первое попавшееся кафе носило название «Бабушка» (надпись по-русски). Присел, заказал кофе. Официанты говорили по-русски с сильным турецким акцентом. Сидел какой-то советско-диссидентского вида эмигрант, тянул каплями узу с водой. Приезжие так не сидят, давно живущие «по делу» тоже.  Только местные.
Кофе в «Бабушке» оказался гораздо хуже, чем в «Султане» на площади Султанахмед, спасший меня от усталости бессонной ночи путешествия, но сие обстоятельство никак не повлияло на  романтическое настроение. Попиваю «бабушкин» кофе, смотрю на Босфор, на Скутари, на мост Галата через Золотой Рог,  на Новую мечеть за ним. Еще дальше – Сулеймания, башня Баязеда. Покуриваю сигарку, сам себе не верю, что вот так запросто сижу на Босфоре.
Только «эмигрант» смущал: выглядел аборигеном, бросал в мою сторону презрительные взгляды, со смаком прихлебывая молочного цвета выпивку. В какой-то момент оказалось, что он беседует с угощавшим его хозяином кафе. Вскоре хозяин заторопился, «эмигрант» наскоро стал прощаться, быстро-быстро маленькими глотками дохлебывая ледяной напиток. Не знаю, кем он был раньше, что корчит из себя теперь, только наш опытный российский взгляд скоро определяет в таких тип «алкоголика-брехуна», приходящего вроде «по большому делу», а, на самом деле, перехватить стаканчик - другой на халяву.
Не показался он мне трагичным булгаковским персонажем, скорей похож на  «жертву романтики» Босфора. Что-то было в нем от спившегося писателя годы просидевшего в кафе. Кто знает, может, приехал за вдохновением, вот так же сидел, смотрел на Босфор, проплывающие корабли, в голове теснились образы и сюжеты. Попивал кофе, ледяную узу, вино, ром. Пока вдруг не ощутил, что можно ни о чем не писать, а просто по-стамбульски сидеть - созерцать. Так и остался.
   
После его ухода стало как-то совсем хорошо. Заказал еще терпкого и ароматного яблочного чаю. Докурил сигару. Пора было подвигаться в сторону автобуса. Расплачиваться не пришлось. Метр закричал: «Ты так красиво пил кофе! Мне так понравилось – угощаю!». Мой блаженный вид привлек в кафе нескольких русских посетителей, заказывавших сразу по три кружки холодного пива: «Только не сразу! Одну выпью -  другую принесешь».

Теперь могу ответить, зачем пришел на Перу: чтоб найти там кусок Средиземноморья.  Того еще - из итальянских и французских фильмов 60-х. Рассказывают, такие уголки там давно сметены курортным бизнесом, евростандартами обслуживания. Здесь можно вновь вернуться в прошлое, одновременно попав во множество стран. Что-то похожее на крымские фантазии.
В созерцании Босфора есть свой особый кайф никак не связанный с ностальгией. Разве что с детско-юношеской мечтой о дальних странах, грезами об особой «законной» радости путешественника, наконец достигшего цели. 

Еще одно сомнение на счет эссе Бродского, впрочем, вполне для современности нормальное. Сдается мне, что полетел в Стамбул не просто так, а с заказом от журнала «Нью-Йоркер» оплатившим командировку и буквально через месяц «тиснувшего» текст. По сегодняшним меркам ничего зазорного: большая часть современных раскрученных «интеллектуальных» российских писателей пишут «на экспорт» по заказу западных издательств. Не говоря об издательствах отечественных, у которых в подряде  преобладают «детективщики» ни в какие командировки не ездящие, а высасывающие сюжеты из пальца, антураж заграницы – из рекламных буклетов. Хотя… сам Иен Флеминг работал по той же схеме.   

«Тут еще загвоздка в том, что в Союзе об ту пору (годы шестидесятые, семидесятые) говорить о деньгах, обсуждать заработки считалось прямо-таки неприличным. Этот вопрос как бы выносился за скобки. Такое всеобщее интеллигентское лицемерие».
И.Б.

Бродский не рвач, не скряга. Нобелевку раздарил менее успешным друзьям-литераторам, и даже не друзьям, и даже неизвестным. Вроде бы и налогов с премии вовремя не заплатил, пришлось потом занимать.
Многочисленные исследователи эссе Бродского пытаются докопаться до «истинной» сути стамбульского путешествия. Уж слишком дотошно сам Бродский объясняет его причины, настолько дотошно, что походят на маскировку. Перечень  причин не закрывает, намекая еще на множество иных, оставляя за читателем право саму додумать или догадаться об неупомянутых «в списке».   
Вот и ищут, вот и находят: «репетиция несостоявшегося возвращения на родину»; катабасис – «сошествие в ад». Много еще чего.
«Глубины»!!! Словно поэт не мужик, которому в расцвете лет пристало работать и зарабатывать. Когда одновременно и для денег и для души. Иначе, зачем Бродскому все эти кафедры, все эти эссе?
Зачем сделал два добротных варианта стамбульского путешествия, причем весьма разнящихся в английской и русской версиях? Для себя, «для вечности» хватило бы одного – русского. «О нет! Он поэт, потому мысли меркантильные ему чужды».
Вот Пушкин имел совсем иное мнение на тот же счет (не все ли равно, Арзрум или Стамбул, все одно Турция). Полагаю, исследователи немного кривят душой, рассуждая об «истинном смысле», поскольку «поэт больше чем поэт». Как же «дремучая» часть «лесного мужика» Бродского?   

Знаток конспирации и перевоплощения Джон Ле Карре называет Бродского «литератором-профессионалом» причем в совершенно определенной «западной» коннотации. Поскольку дружили Ле Карре и Бродский чисто по мужски, обычно не затрагивали в разговорах высоких философских или литературных тем: все больше о девчонках, выпивке, «за жизнь», то видел англичанин в Бродском, прежде всего мужика, а не великого поэта. От того судит о нем достойно и вполне уважительно «как профессиональный литератор», что в его понимании, прежде всего, умение выгодно пристроить рукопись, знание на какие рычаги издательств нажать в нужное время. С каким профессиональным восторгом, чуть ли не с завистью, Джон вспоминает, как Бродский вовремя подсуетился с «нобелевкой».

«…здесь, в Штатах, все говорят - ну не все, но, в общем, люди довольно много говорят про деньги. Тут, правда, есть другая форма лицемерия. Американцы в массе своей, по сравнению с европейцами, люди чрезвычайно обеспеченные. И тем не менее, богатый американец может начать кобениться из-за того, что сэндвич покажется ему слишком дорогим. Или разыграет по этому поводу в ресторане целый спектакль».

И.Б.

«Американский поэт пишущий по-русски» Бродский существовал по правилам того мира, в который попал. Настолько, насколько его вообще интересовал внешний мир. 

«…язык денег: по-моему, наиболее внятный, наиболее близкий к метафизике…. То есть деньги - это одна из самых главных реальностей. Это куда более реальная вещь, чем политические убеждения, платформы и философии».

И.Б.

Разумеется, закажи «Нью-Йоркер» опус скажем про Бангкок, вряд ли поехал.   (Кто  знает? ведь полетел же в Бразилию, даже что-то написал). В Стамбул полетел. Побыл, не выдержал, сбежал. И вот, сидит-мается под Афинами на скале над бушующем морем. Не знает что писать. Потому пишет, что в голову придет, протоколируя ощущения и первые попавшиеся мысли.
Как бы невзначай сообщает любопытную деталь: «пишу, поглощая в немыслимых количествах «кока-колу». Видимо, упомянуть кока-колу оказалось единственной четкой установкой от «Нью-Йоркера» «крутившего» бренд.
Ну не может российский человек в минуты крайнего душевного волнения пить лимонад! Да еще в стране вина и узы. Положим, вина Бродский пил мало из-за изжоги, в чем ему можно только посочувствовать. Но есть же еще метакса и уза. В ажитации русский или вообще не замечает что пьет, или пьет что-то очень конкретное: крепкое и горькое, особенно человек «не пивший только сухую воду».
Не верю!… если не усматривать в его «кока-коле» определенный символизм: успокоение русской тоски по родине смешанной с «арабским кошмаром» посредством самого яркого символа Запада. «Кока-кола» - лекарство от варварства? «Эх! квасу под рукой не оказалось…». Именно в этом месте эссе проходит, как говорят летчики, «точку невозврата». Точку неверия. Тем более Бродский сразу призвал читателя относиться к  стамбульским заметкам с недоверием. 

Я никогда не доверял солидным мужикам, пьющим за столиками в кафе «коку», «пепси», прочие лимонады. Что-то в этом фальшивое, нарочитое, что-то одновременно инфантильное и лживое. На худой конец можно пить чистую газировку. Еще куда ни шло. Такая зарисовка из 30-х: белая шляпа, белая скатерть, оплетеный проволокой сифон с газировкой. Ремарк? Хэм? Сартр? 
Каждый в России может легко вспомнить мужика в жару жадно отхлебывающего темный квас. Но! только стоящим у желтой бочки на колесах. Но что бы спокойно сидел за столом и смаковал глоток за глотком квас из кружки… Невообразимо, если только он квасом водку не запивает.
«Напиток мужчин» должен быть прямо противоположен сладкому питью «женщин и детей» - лимонадам, шербетам, молоку. Пусть будет даже кумыс: сброженный, кислый, слегка шибает пузырьками в нос и хмелем в голову. В Стамбуле повсюду «айрян», то есть айран – напиток «чистого здоровья», такого айрана даже в Болгарии не сыщешь. Пить айран в городе у моря немного странно, поскольку отдает горьковатым запахом степей, привкусом солончаков, чью корку разбили копыта лихо скачущих кобылиц вспенивающих молоко в своем вымени. Разумеется, делают турецкий айран в основном из молока коров или коз выпасаемых где-то в горах. Но чудо закваски! Привкус степей присутствует там, где быть его не должно. Прохладный, кисловато-соленый куда лучше всех стамбульских чаёв-кофиёв вместе взятых.
Айран; горная баранина на вертеле; сухое красное вино; свежая морская рыба, шипящая на тигане в оливковом масле; мидии с отжатым на них соком лимона; россыпи зелени; черные маслины, поедаемые непременно с косточкой; свежеиспеченные лепешки такие горячие, что тает положенный на них козий или овечий сыр; ароматные чаи; немного узы в холодной воде – вот рецепт самой здоровой диеты никем не скрываемый, но почему-то непризнанный. Смесь среднеазиатской, кавказской, средиземноморской и славянской кулинарий на перекрестке, на встрече песочных часов и клепсидры. Зачем вам средство Макропулоса, если есть всё это? 
 
Мужской напиток должен быть горьким, терпким, кислым – лишенным обычной приятности. Чтобы пить его, слегка морщась, словно преодолевая легкий порог боли. И главное, должен содержать особый побуждающий к действию ингредиент: алкоголь, на худой конец кофеин или танин, или вовсе наркотик, поскольку всякое побуждение к действию несет в себе зародыш смерти. Крепкие напитки, пиво, сухое вино, кофе и чай без сахара подходят идеально.
Алкоголь убивает. Выпивая много, мужчина демонстрирует презрение к своему здоровью, то есть к самой жизни. Напиваясь, демонстрирует раскрепощение, полную свободу, в том числе от рассудка. В общем, напиток мужчин – средство инициации юношей, культовый напиток закрытого мужского сообщества … и так далее…
       Хотя…,  что убивает, то в малых дозах дарит жизнь. Взять то же пиво, горькое по определению, столь же грубое на вкус как бы ни изощрялись пивовары. «Золотой напиток» ныне превратился в международный символ взрослого жаждоутоления. Именно пиву обязана Северная и Средняя Европа своему расцвету: слабый алкоголь, убивая бактерии, предотвращал эпидемии. Тысячи лет пиво сохраняло жизнь белому человеку. Ныне один из популярных сортов пива в России «Старый мельник», он же «Эфес» в другом разливе -  турецкое пиво. Кто бы мог подумать, что турки вообще варят пиво. Хотя мне «эфес-мельник» не нравится.   
В Средиземноморье подобную роль играло вино, обычно разбавленное водой. Порой европейскую цивилизацию разделяют не просто на Северную и Средиземноморскую, но идут дальше: на культуру пива и культуру вина. По-своему тонко и глубоко подмечено. Взрастить лозу или скороспелый ячмень? Сварить солод или выждать брожение и настой вина? И главное – как пить?   
В Китае пошли по иному пути: горячий чай, горячая пища, ну и рисовые и сливовые «вина», тоже подаваемые горячими. В Индии упирали на острые специи…
 
Не то с «кока-колой». Приталенная бутылка на столе, расслабленная поза, маленькие глотки, будто в стакане не заправленная аптекарским сиропом газировка, но  как минимум «хенесси». Хотя выглядит так же нелепо, если смаковать квас. Американизм чистой воды, разумеется, если кола не сдобрена доброй порцией рома, чтобы получилась «Куба либре». Мусульманский мир с его полузапретами или строгими карами за употребление вина тоже прочно подсел на колу и сладкие лимонады. Тем нелепей кажутся солидные джигиты, покручивающие в руках бутылочки похожие на мины для 45-мм миномета. Сласти – порок Востока.   
Бродский пил ту - «старую Кока-Колу». «Классическая Coke». Я ещё застал её, попробовав примерно в то же время, когда Бродский наехал в Стамбул. Шибала в нос, что твой кокаин, щипала язык, бодрила. Хотя не понравился привкус травяной химии.
Тогда в Coke действительно было намешано всего в лошадиных дозах: сок листьев коки, вытяжка из ореха кола, алкоголь, кофеин, сахара аж 8 кусков на маленькую бутылку. Выпить «ведро» все равно, что махнуть литр вина, занюхав щепоткой «кокса», и съесть килограммовую пачку сахара. Бодрила и пьянила, горчила, кислила, сластила. Этакий «универсальный напиток» для всех: как «мужской», так и «женский», равно «детский». «Пауза, которая освежает».
Через три года власти США запретили замешивать в самый легендарный напиток Америки кокаин, поскольку противоречил «Акту о борьбе с наркотиками». «Закон есть закон». 
Еще через два года вдогонку за кокой отправился причисленный к легким наркотикам орех кола.
Затем случился гросс-скандал, когда выяснилось, сколько в напитке алкоголя. Особенно бурно кипели страсти среди правоверных мусульман невольно «захарамившихся» кока-колой. Алкоголь добавлять перестали.
В угоду всесильному Обществу Американских Потребителей, озабоченных проблемой здоровья американцев, уровень кофеина снизили раз в десять.
Досталось от потребителей и сахару – большую  часть его заменили сахарином.
В общем, к началу тысячелетия в кока-коле не осталось ничего, что определяло бы ее название. Ничего «мужского», сексуального (даже в космополитичном стиле «унисекс»). Феминизировали старушку, оскопили бугая, превратили из активного гермафродита в кастрата. 
Вру - остался «бренд». Мир словно и не заметил подмены, как пил, так и пьет сладкую бурду с вкусовыми имитаторами былого величия.

Чем-то история мутаций кока-колы напоминает ряженных стамбульских янычар. Вроде нет давно султана, веком раньше ушли в небытие его гвардейцы, Ан – нет! Понатыканы ряженые на каждом углу Топкапы, чтоб туристам было с кем сфотографироваться. Османской империи нет, корпус янычар канул в лету, а драпированный турок при ятагане, в шальварах, жилетке и куколи все еще корчит из себя «ужас Вселенной».
Что турок осуждать – люди вполне законный бизнес на своей истории делают. А  наши традиционные бренды: «водка, балалайка, зима, медведи» сильно потускнели. Уж не говорю про старорежимные развесистые клюквы в виде двуглавых орлов и прочей имперской мишуры.
Блатняк и попса окончательно забили народную песню, зим хороших давно толком нет. Медвежатников развелось больше чем косолапых. Только водка жива, невредима, вытеснив всё и разрастясь чуть ли не до эквивалента национальной идеи.      

Бродский утверждал, что, пережив в Стамбуле нечто похожее на потрясение (скорей стресс) запивал его кока-колой. Тот же Ле Карре вспоминает обычную дозу Бродского за обедом: «три двойных виски». В пересчете с порций 80-х что-то около шести раз по шестьдесят грамм. Неплохо. Привыкший подмечать детали автор детективов уточняет: Бродский не любил ходить в те гости, где не было принято щедро наливать.  Что поэт имел коллекцию виски, которой позавидовал бы любой англичанин.
Бродский, вспоминая о посиделках с Ахматовой, утверждает, что за вечер они «уговаривали» поллитровку, причем на Анну Андреевну которой было уже под 70, приходилось не менее стакана. Поэт и алкоголь, как и вдохновение, видать, неразделимы.  Забавная деталь в воспоминаниях Бродского: когда приходила биографша Ахматовой -  Чуковская - бутылка пряталась под стол, все делали постные и трезвые лица, дожидаясь конца визита. Потом бутылка под хихиканье возвращалась на свое законное место и быстро опорожнялась. Анна Андреевна осталась в официальной биографии поэтессой на дух не переносящей алкоголь. Конечно, Чуковская все отлично знала.   
«Наш рыжий» не пивший «только сухую воду» был не дурак выпить. Но пьяницей его никто назвать не собирается. Хотя, после прочтения бразильского «После путешествия или посвящается позвоночнику» остается чувство омерзения, словно написала его абсолютно эгоистичная алкогольная мразь.
Можно дать «скидку на»: человек недавно «вырвался из лап тоталитаризма», потому ненавидит всё ОТ ТУДА, прежде всего людей в каждом подозревая сексота. Но за что так искренне, до расизма ненавидеть негров из «Чучмекистиана»? Презирать местных за из бедность?
Более поздние его работы гораздо спокойней, «толерантней». Поумнел? Обрел с годами мудрость? Думаю, все проще: больное сердце. Значит, боли, приступы, страх смерти. «Алкоголь – яд». Выпить хочется, но сильно выпивать страшно. Сознание «просыхает», становится трезвей, без похмельной злобы. «Демоны души» прячутся. Приходит тоска и грусть: нет больше разгула, полета, бесшабашного балансирования над бездной. Остается утешаться кока-колой.    
    
Так чему и кому верить? Уж конечно не строкам стамбульского эссе.            

Еще одно скрещение: эссе Бродского чуть не убило писателя Памука. Не в физическом смысле свалившись стопкой книг на голову, а едва не уничтожило его как состоявшегося писателя. Сидит себе турок в Нью-Йорке, пишет первый свой роман (разумеется, о Стамбуле) и этот первый роман является последней его надеждой (да простит мне Аллах каламбуры). Ради последней надежды стать писателем Памук  наживал геморрой, не печатаясь 11 лет. Вдруг в уважаемом издании нью-йоркских интеллектуалов статья какого-то Броского с обширным и разгромным текстом о родном городе. Кто такой Броский? Как посмел! Три дня побыть, ничего не понять и ославить Великой Город, его родной, его любимый город на весь свет! Можно посочувствовать, такой текст мог убить надежду на издание в Нью-Йорке любого романа о Стамбуле…
Броский хотел романтично уплыть из Стамбула, словно на «философском пароходе», но не нашлось подходящих рейсов. Без оглядки подхватил вещи, улетел из аэропорта «Ататюрк» -  бывшего Сан-Стефано.

Понтийские греки

                Сан-Стефано поселение греческое. Говорят, под турками греки сильно мутировали, особенно греки стамбульские. Вывелась особая порода – фанариоты - потомки византийской знати или выдающие себя за таковых. Османы назначали их «господарями» (правителями) в придунайские княжества: нынешние Румынию и Молдавию. Фанариот Димитрий Кантемир - во что веришь, посмотрев на изображение его «палат». Целое поместье на Фенере. В советской историографии господаря сделали молдаванином, слишком уж удобен для истории интернационального сообщества под эгидой России.
Кстати, в соседней Валахии почти «коренной» господарь Бранковану тоже готовил переход на сторону Петра, даже создал тридцатитысячный корпус для удара по турецким тылам, однако прутский поход закончился крахом, и Бранковану остался «не при делах», но на своем троне передав туркам запасы провианта и огнеприпасов, что готовил для армии Петра.
Присоединившийся к русскому войску Кантемир ушел со всем семейством в Россию, за что нашими историками обласкан. Правда, войска с собой не привел – «бояре предали» -  по версии советского фильма «Димитрий Кантемир» с самым  мужественным десантником Союза, и самым романтичным цыганом Михаем Волонтиром в заглавной роли. «Цыган» сыграл весьма интеллигентного правителя. 
  Отказавшись от советского идеологического наследства, молдаване утверждение «Кантемир - молдован» оставили незыблемым. Забавно описывают молдавские учебники истории происхождение господаря: «Отец его не умел читать, с трудом мог подписаться, а мать происходила из знатного молдавского боярского рода». Напоминает классическое:  «отец юрист, мать русская».
Дядя Кантемира по имени Антиох и отец Константин по традиции правили то  Молдавией, то Валахией. Пока один в господарил на Севере, другой подвязывался на Юге. Затем менялись тронами. Османы назначали господарей на три года, поэтому на два княжества у одного турецкого «номенклатурщика» выходило, чуть ли не по десятку сроков.
Разумеется, назначали не бесплатно. Димитрий Кантемир подробно расписывает в DESCRIPTIO ANTIQUI ET HODIERNI STATUS MOLDAVIAE – «Описании Молдавии» кому сколько выдавалось:

  «…существует обычай платить султану двадцать пять тысяч империалов, матери султана— пять тысяч, визирю — пятнадцать, кехае — половина того, что дается визирю, тефепдару— тысяча, рейс-эфенди — пятьсот империалов. Подарки остальным придворным слугам доходят до сорока тысяч империалов, как и пешкеш во время байрама. Искиемне-агаси, который возводит господаря на трон, в награду получает десять тысяч леонин;…»
Д. К.

Всего же покупка должности обходилась в 120 тысяч империалов и 330 тысяч леонин. Империал это золотой дукат, леонин – серебряный пиастр. Так и слышится крик попугая Флинта, кстати «современника» Кантемира: «Пиастры! Пиастры!»

«Он видел, как вылавливают груз с затонувших галеонов. Вот когда он научился кричать "пиастры". И нечему тут удивляться: в  тот день выловили триста пятьдесят тысяч   пиастров, Хокинс! Этот попугай присутствовал при нападении на вице-короля Индии невдалеке  от  Гоа».
Р.Л.С.

Видать, не в тех морях промышляли пираты, или истинные пираты вовсе не те, кто плавает по морям?

Не удержусь привести стандартную концовку документов, удостоверявших право  от имени султана на взимание откупов господарям и иным владетелям. Стиль-то, каков! 
 
«…Упомянутая сумма с 19 раби аль-авваль 1133 г, [18 января 1721 г.] поступает от чауша джебеджи Якуба, пусть растет его мощь. К столице моего счастья, в дефтерах моей государственной казны, пусть будет зарегистрирована в виде дохода и расхода. Этим документом излагается мой приказ. Так и знайте, доверьтесь этому документу»

Из архива Блистательной Порты.

Чтоб в накладе не остаться за три года господарь должен был вернуть «инвестиции» с прибылью. Получая с Молдавии налогов примерно полтора  миллиона, за три года официально уплачивал дани и «подарков» 400 тысяч дукатов. Учитывая первоначальный «взнос», в Стамбул уходило 750 тысяч в год. Знакомая схема «распила» или «отката», как выражаются современные «господари». То есть с «румунов» точно три шкуры драли.
Вновь «улыбка Стамбула», предлагающая штамп «по иронии исторических судеб». На этот раз в смеси названий и самоназваний: потомки некогда покоренной Римом цивилизации называвшиеся «ромеи» говорившие на греческом, управляли потомками римских колонистов смешанных с варварами - даками, говорившими на сильно трансформированной латыни. Румынами («румунами») стали называться позже, тогда же  прозывались молдаванами и влахами. Греки, назвавшиеся ромеями - «римлянами», правили истинными потомками римлян, правда, от лица турков, которые тоже не совсем турки, но «османы» истинные владетели второго «Рума».
Не все так просто с «ресурсами» двух маленьких придунайских княжеств. Столь острое соперничество за их трон, столь частая и успешная смена господарей имеет дополнительное объяснение: княжества обладали в Османской империи монополией на… торговлю пушниной с Россией. Соболя и куницы, песцы и горностаи и множество иной сибирской и северной «мягкой рухляди» ввозилось через эти ворота в Порту. Господари «имели свою долю» взвинчивая цены в разы. Говоря языком современным: «сидели на трубе».
    
К чести Димитрия Кантемира, господарь душой сжился с Молдавией, даже написал её историю. Еще трактат «О древности рода романо-молдовлахов». Всячески желал блага стране, считая, что в православной России будет полегче, чем под Турцией. Философствовал, написал собственную «Метафизику».
Из всех его сочинений выше всего ставлю составленную им карту Стамбула, часами рассматриваю ее под лупой, читаю легенду к карте, сравнивая с современной подробной картой центра Стамбула, постоянно озарясь чувством узнавания. Попадаются милые глазу и слуху анахронизмы. «Вертоград» - виноградник.
Сын господаря, названный в честь дяди Антиохом, когда-то проживал (как и сам Димитрий Кантемир) «в заложниках» в Стамбуле «в палатах Кантемира». Палаты на кантемировой карте прорисованы отдельной иконкой наряду с «полуденной прешпективой» Стамбула – видом с Мраморного моря.  Ничего себе «палаты» -  дворец! Не Топкапы конечно, но…. То есть «в  заложниках» значит дома во дворце.
Антиох позже сделался одним из основоположников российской светской литературы.  Подписывался анаграммой «Харитон Макентир». Не очень-то сынок ценил отцову фамилию. Может быть, наоборот ценил, не желая марать «славой» сатирика?
Полагаю, Антиох иронизировал над собственной судьбой: оказаться из палат на берегу Золотого Рога сначала в солдатских казармах недостроенного Петербурга, потом в подмосковном именьице Черная Грязь, где отец его устраивал из прудов нечто похожее на Босфор, где позже Екатерина велела устроить сказочный дворец Царицыно в честь победы над турками. Закончить и вовсе в утлой квартирке в Питере.  Примечательно, что фамилия Кантемир - греческое озвучание тюркского «хан Тимур». Все сплелось в стамбульском клубке, словно в гордиевом узле. 
  Прославившийся своим благородством Димитрий Кантемир не типичен для  фанариотов карьеру делавших при султанском дворе, от того развившие в характере  худшие черты царедворцев. Есть иная версия: понтийские греки вовсе не изменились под османами, живя хоть огромной, но замкнутой общиной законсервировали византийские нравы. «Бо греци лстивы и до сего дни» - «греки лживы до сего дня» сетует «Повесть временных лет» в ХII веке. В ХIХ веке ей вторила поговорка: «Фанар – школа подлости».

С младых ногтей нас пичкают историей Греции. Древней разумеется: «родина демократии, культуры, философии». По праву. На досуге случается, открываю Платона или Аристотеля, сравнительно недавно штудировал Софокла, в юности забавлялся Аристофаном. Я о другом: из школьного курса нам,  прежде всего, запоминается карта Эллады, примерно соответствующая границам нынешней. Невольно возникает  ощущение, как была Греция, так и осталась. В Греции, как известно, «все есть», и этот чеховский юморок от переизбытка классического образования. Антон «Палыч» явно намекал на вечность, ну и на понтийских греков с таким же переизбытком гордости за родину с невероятно древним и славным прошлым, сто лет назад бывшей бедной и слабой  страной, обложенной почти со всех сторон Османской империей. У него и «человек в футляре»  учитель законсервированных мертвых  языков: «греческого и латыни».
Итак, «древняя Эллада = современная Греция» - символ незыблемости колыбели цивилизации. Атлантида ушедшая в небытие и возникшая из небытия. Два тысячелетия забвения. «Ах да, была еще какая-то Византия. Держава скорей восточная, к тому же исчезнувшая».

     «1821.  2 апреля. Вечер провел у Н. G. - прелестная гречанка.  Говорили  об  А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек:  все  отчаивались  в успехе предприятия этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, а  25 000 000 турков оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера  и Фемистокла».

А.С.П.

Ничто не возникает из ничего. Радикальные греческие историки вторят догадке: после разграбления крестоносцами Константинополя Византия неуклонно чахла. Католики превратились в злейших врагов прибиравших к рукам бывшие греческие владения. С Востока напирали османы. Всем ясно представлялось, что византийский Рим долго не протянет, и тогда тысячелетняя греко-православная цивилизация канет в небытие.
Часть знати обратилась к Западу, ища спасения у католиков, в недрах другой партии вызрел проект, озвученный в девизе «лучше чалма, чем тиара». Полуязычники османы отличались невероятной веротерпимостью по сравнению с католиками, к тому же были дики, посему оставалась надежда ассимилировать их, даже оправославить. Знатные византийцы толпами переходили к султанам поначалу не очень настаивавшими на смене веры. Османским штурмом Константинополя командовал… грек.
  На первых порах хитроумный византийский проект вроде бы принес сладкие плоды: грекам даровали свободу вероисповедания. Более того, взяв Константинополь, султан ликвидировал автономность болгарской и сербской церквей, подчинив их константинопольскому патриарху. Государственным оттоманским языком стал греческий, который и прежде был языком международных сношений осман. Привилегии генуэзцев и венецианцев были ликвидированы в пользу греческих купцов. Даже в крови султанов забурлила притекшая по материнским линиям кровь византийских императоров. Тогда подобное считалось нормой: победитель на Косовом поле султан Баязед I стал родственником побежденного и убитого им сербского царя Лазаря, а наш Иван Грозный оказался потомком Дмитрия Донского и Мамая. 
          Османы, недаром народ восточный, вскоре почувствовав, откуда и куда ветер дует,  сначала отказались от делопроизводства на греческом. Чем дальше, тем больше внедряли в умы христианских подданных правило: «хочешь быть допущен к управлению – прими ислам».
Османы не знали понятие «нация», знали лишь религии, посему греками считались у них и греки, и болгары, и сербы, и православные албанцы. Албанцы-мусульмане вместе с турками, арабами и прочими были просто мусульманским народом. «Теократия».
И что же? Большинство великих визирей до ХIХ были по происхождению греками, принявшими ислам уже в сознательном возрасте. На пятки им наступают  визири-славяне  - омусульманенные сербы и болгары (как поминалось: среди них затесался даже один русский – дезертир из армии Петра I), за ними в очереди за хлебными должностями теснились албанцы. Премьер-министров турок можно пересчитать по пальцам. Стоит ли говорить о чиновниках низших звеньев.

До захвата Константинополя государство османов находилось на уровне племенного союза, только с помощью греков-доброхотов удалось воссоздать в османской империи административную и территориальную структуру Византии. Что же получается? Османы большие наследники Великого Рима, чем, скажем итальянцы? Большие наследники Византии, чем мы? Формально – да. Только уж больно мощные  исторические фильтры отсеивали римское наследие: греки – византийцы – турки.   
Турок-кочевник не умел смастерить плохенькой лодчонки, не то, чтобы плавать на ней по морям. Именно греки создали могучий турецкий флот, именно греки стали его капитанами и адмиралами. Пиратский флот грека Барбароссы-реиса навел ужас на все Средиземное море, его моряки-греки бесконечными войнами подорвали могущество Венеции, через века отомстив за упадок Византии. Морскую  же торговлю греки никогда не выпускали из своих рук.
Не умели номады добротно строить. И здесь пришли на помощь умелые греки и  армяне. Освоение вновь захваченных территорий османы начинали с возведения крепостей. Тоже греческая традиция со времен древней Эллады. Неплохо греки выучили турок: сейчас половину России отстраивают турецкие строители. Половину Европы тоже.      
По утверждению все тех же греческих историков (прежде всего Кицикиса) «греки стали в Османской империи второй правящей нацией». Де, вообще не было никаких «турков-поработителей», были османы «миксоварвары» - полугреки-полутурки, Оттоманская Порта являла подобие двуединой австро-венгерской монархии.
Не знаю, сколько в этих утверждениях истины (хотя определенно присутствует),  сколько извечного «все есть» чеховского грека. Палка в описании «идеального государства» определенно перегнута. За место «второй нации» всегда приходится расплачиваться, греки платили и унижением, и пресмыкательством – в конце концов, новым национальным характером «имперского раба».
Те же историки-греки утверждают, что роковым обстоятельством в расхождении судеб греков и турок стала торговля, почти полностью монополизированная греками. Как только империя пришла в упадок, а на Западе одновременно разразилась промышленная революция, греческие купцы и банкиры превратились в компрадоров и связали надежды (и капиталы)  с Западом.
С Россией тоже: множество греков пошло на службу к «матушке Екатерине», так что составилось  несколько греческих полков. Особо помогли русской средиземноморской эскадре. В основном каперством, сиречь пиратством. Снабжая русский флот, себя не забывали. Фанариоты постоянно подбивали царей на «освобождение Константинополя от неверных», в тайне лелея надежду вновь усесться на султанский престол, сменив османскую династию. Не независимости Греции хотели, но возрождения Византии во всей былой красе и силе. Выйти «из вечно вторых» в «первые».    
В пору пушкинскую греческий национализм взыграл и вместо окончательного захвата власти в Османской империи греческий народ получил резню и маленький кусочек суши вокруг Афин. Первым президентом-греком стал бывший царский министр иностранных дел. Вся история попахивает «вековым заговором», только главные действующие лица в ней не евреи и масоны, а фанариоты - греческие купцы и остатки византийской знати. Хоть без масонов, как всегда, не обошлось.               

Типичнейший фанариот Василий Захаров (Бэзил Закарофф) родившийся в Одессе, но воспитанный на Фанаре. В другой версии сын перебравшегося в Стамбул одесского грека. Ему первому пресса присвоила титул «торговец смертью» поскольку Бэзил сделал фантастическое состояние на торговле оружием. Самая известная его авантюра: одновременная продажа подводных лодок Турции и Греции, которым «Вася» пинал на противоположную сторону: «Посмотрите, они вооружаются. У них такое уже есть!»
До первой Мировой войны ни одна вставшая на вооружение любого флота подлодка не минула его липких рук, к которым прилипали солидные проценты. Российский «подплав» не исключение. Хотя ходит легенда, как один царский морской министр пинком выставил Васю за порог кабинета и самолично выкинул туго набитый купюрами знаменитый кожаный портфель Захарова. Портфель пригодился чуть позже:  нашлись дальновидные стратеги, разглядевшие будущее подводного флота.  «Ну, за День Подводника!». 
Захарова еще называют «отцом Первой Мировой Войны», как-то связывают с Парвусом и всей историей с большевиками. Говорят, «торговец смертью» получал по 6$ прибыли с каждого убитого на фронтах Первой Мировой (а что такое 6 долларов тогда? Видели царский золотой червонец? – так он дешевле шести долларов ценился). Что «основал Казино в Монте-Карло». В американском документальном сериале об автоматическом оружии даже утверждалось, будто Захаров закончил свою феерическую карьеру не менее грандиозной аферой: покупкой через подставные фирмы в Египте на деньги ЦРУ сотен тысяч «калашниковых» для афганских моджахедов. Надо полагать для «Аль Каиды» и Бен Ладена. «Самый достойный ученик «фанарской школы».

Перечислил только слышанное мельком. Сходу скажу: половина «подвигов» Захарову явно приписана. Казино в Монако основал какой-то французский телеграфист, грек им действительно владел после войны, но не Захаров, а Онасис. Что до афганской аферы, то Василию Захарову должно к тому времени натикать годиков эдак сто тридцать.  По официальной версии Бэзил почил в бозе в 1939-м. Вероятно, в фильме речь шла о каком-то наследнике, но миф склонен фокусировать невероятные факты на единую личность. Что поделаешь: «вечный грек» - фанариот!
Сотня романов не опишет всех похождений сего фанариота, мне же приглянулся один узел судьбы, связавший Захарова и Стамбул. Узел «золотой» - «Восточный экспресс». 
Фильм в советские времена прошел с аншлагом не только при прокате, но и при повторе в «Баррикадах», «Иллюзионе» и «Кинотеатре повторного фильма». Назывался «Убийство в «Восточном экспрессе». Знаменитая и не слишком тогда издаваемая у нас Агата Кристи, хитроумная интрига, но главное – антураж. Упакованное в роскошь высшее общество: бизнесмены, графини, русские эмигранты. Устрицы, шампанское, икра и прочие аксессуары. Возможно, поэтому с цветного фильма напечатали ворох черно-белых копий, чтоб не слишком уж отвлекал советского зрителя от действия поезд-отель экстра класса. Многие ходили посмотреть не столько фильм, сколько сам поезд,  не ведая о тянущимся за «Восточным экспрессом» шлейфе легенд.
Изначально задуманный так чтобы цены на путешествие отсеивали всю случайную публику, «Восточный экспресс» возил королей и королев, принцев, высшую  аристократию, премьер-министров. Кто на нем только не ездил! У каких классиков он только не упомянут! Из восточной сказки Стамбула, через предгорья Карпат в экзотический Бухарест, колоритный Будапешт, танцующую Вену, пьяный Мюнхен, в блистательный Париж. Чем не приключение? Приключение «с комфортом».
 
Сказочно богатый Захаров именно в «Восточном экспрессе» обожал обделывать свои делишки, невзначай знакомясь в вагоне-ресторане с военными министрами и (что не менее важно) министрами финансов. Отгремели залпы Первой Мировой, королей и герцогов заметно поубавилось, «восточный экспресс» заполнили разжиревшие на войне бизнесмены, среди которых Бэзил чувствовал себя как акула в стае тунцов. Возможно, поэтому он так и не завел себе конторы, офиса  или что-то в этом роде, а вел дела из навечно зарезервированного за ним купе №7 вагона экстракласса.
Именно в этом купе с Захаровым приключилась невероятная история: однажды ночью кто-то забарабанил в его дверь, потом ворвалась неописуемо красивая брюнетка… с перерезанным горлом. В коридоре Бэзил (в данной ситуации его трудно назвать Васей) увидел выскакивающего из соседнего купе мужчину со сверкавшей при лунном свете опасной бритвой.
Чем не завязка, достойная Агаты Кристи?! Убийца оказался сверх всякой меры родовитым испанским грандом, хотя в данном случае – банальным испанским ревнивцем. Аристократ был бит фанариотом, возможно, бит канделябрами или переносным фонарем. Естественно между спасенной и Бэзилом возникло теплое чувство. Однако соединиться им не удалось, поскольку муж из желчи не давал развода. Пришлось влюбленным ждать его смерти 20 лет. Соединиться и взлететь к вершинам счастья только для того, чтобы грандеса через 18 месяцев умерла от неизлечимой болезни на руках Бэзила. (Здесь зрители плачут и аплодируют).
Захаров попытался умчаться от своего горя на все том же «Восточном экспрессе». Сев в свое купе № 7, он взглянул на часы: было 5.27 утра. Ровно то же время, когда в это купе постучала брюнетка с перерезанным горлом. Больше Захаров на «восточном экспрессе» не ездил. В каком месте он дальше обделывал свои делишки  - неизвестно.               
  История вполне годна для бульварного романа столетней давности, не будь она записана самим Бэзилом и подтверждена очевидцами. Да уж!!! Любит пошутить Стамбул, в том числе и над фанариотами.   

Фанар (по-турецки «Фенер») район Стамбула на южном берегу Золотого Рога. Когда-то там стоял маяк. Ума не приложу, зачем маяк в глубине бухты? Может быть, это какой-то невидимый маяк, озаряющий невидимым светом внутренности города. Возможно, все куда  прозаичней: там край города – стена: ночами надо следить, чтобы тать не проплыл по Золотому Рогу от Ейюпа (другое написание Юйюб – похоже на «жожоба» или боле близкое к китайскому оригиналу - ююба).
Там «у фонаря» святыня Влахерна. Что-то связанное с богородицей и ее чудесами. Раньше по созвучию мне казалось, что «влахерня» означает лавку молдавских (валашских) вин или парикмахерскую. Занятная мнемоника. Рядом резиденция патриарха.

Объяснима и понятна политика осман не слишком притеснявших иноверцев, если их клир не лез в политику. Если патриарх под боком, то вся церковь  на коротком поводке. От «владыки» расходились нити в Болгарию, Сербию, Сирию, Румынию,  Грецию, Палестину к тамошним православным. Потянув за ниточку на Фенере можно вытянуть очень многое на вечно бунтующих окраинах. Заставить петь патриарха «под фанеру». 
Однажды патриарх константинопольский все же сунулся в политику. Случилось это в начале ХIХ века, во времена освобождения Греции и «возмущения Ипсиланти» (тоже фанариота) известного по печальному концу стрелка Сильвио из пушкинского «Выстрела». За духовное окормление восставших патриарха повесили на воротах патриархии.
Сказывают, на труп пришли поглазеть несколько евреев. Визирь приметил их и под страхом смерти велел бросить труп попа в море. За проступок греки прирезали 5 тысяч иудеев (не турков же в Константинополе резать). «Обычная история» для тамошних краев тех времен. Евреи начали съезжать в Одессу, но и там греки их не оставили, устроив первые в истории России погромы. Не стоит искать здесь особой подоплеки «врожденного антисемитизма православных», просто греки и евреи играли на одном поле и делили один  пирог – торговлю.   
Поскольку патриарх формально руководил большинством православных церквей, то считался первейшим среди прочих, посему и мусульманский Стамбул парадоксальным образом считался центром мирового православия. «Вторым Римом». Сим фактом объясняют тягу русских первым делом «освободить Константинополь» уж потом двинуться на освобождение Гроба Господня. Владение Царьградом давало шанс царям стать во главе всего мирового православия, добиться окончательной «духовной достаточности» Империи Российской. Занять место Османской империи, возродив (присоединив) бывшую Империю Византийскую. Пусть без Египта, без Месопотамии, без  Мекки. Зато с Иерусалимом. У западных историков данный вектор принято называть «православно-мессианским константинопольским путем России».
    
В реальности дела с властью константинопольского «вселенского» патриарха (этакого православного Папы) обстояли несколько иначе. Стоило какому-нибудь краю Оттоманской Порты обрести независимость, как православная церковь в нем мгновенно становилась автокефальной, посылая к черту константинопольский патриархат. Последними ушли в ХХ столетии патриархаты Палестины и Сирии.
Православие изначально «заточено» прогибаться под власть кесаря, стать орудием порфироносных, поскольку «сим победиши». По одной из версий Константин оставил Рим, поскольку не смог совладать с растущим авторитетом Папы. Традиция противопоставляла власть апостольскую и власть кесаря. Можно сместить папу, заменить другим, но сложно переиначить миф о мученической кончине св. Петра от рук императора Рима. Духовно Папа всегда выше кесаря. Не проще ли выловить из анналов полузабытого апостола Андрея, назначить ему покорного преемника самому же стать «крестителем» Империи, императором-святым, основать  Константинополь, создать церковь «для себя и под себя».
Следуя византийской традиции, как только менялась власть, местные церковные иерархи прогибались уже не под султана, но под своих царей и королей.

Разумеется, не все так просто, так однозначно «с ролью церкви в освободительной борьбе». Ведь вера и родной язык оставались единственным «национальным имуществом» османских православных. Под знаменем с крестом восставали. Под   иконами Параскевы Пятницы и Александра Невского, Святого Николы и прочего святого сонма основывали школы. Поп с Хиландара Паисий не без успеха попытался создать болгарскую литературу, положил начало «новоболгарскому» языку заодно «второму болгарскому возрождению».
 Однако «кесарев путь» православия - главенствующая тенденция. Пока народ не бунтует, попы «за султана». Иное дело «своя вера» давала покоренным народам духовную силу в противостоянии, не позволяя слишком отуречиваться, «хранила культуру» и так далее. Но это совсем другая история.

Теперь патриарх Константинополя почти не выходит из своей резиденции. Говорят: боится. В 20-х ХХ века годах из-за греко-турецкой войны многие фанариоты сбежали из Стамбула. Еще одна волна исхода прошла в 50-е годы во время турецких погромов. С горечью Памук вспоминает те погромы, когда веками дружившие соседи в одночасье превратились волей соплеменников во врагов.
От былого засилья фанариотов остались лишь осколки. Столь же призрачной стала номинальность первенства в православии «вселенского патриарха», по инерции называемого «первым», поскольку от него ничего не зависит. Удобная позиция поместных церквей пребывающих в феодальной раздробленности.

Ополчился я на греков, хотя лично мне ничего худого не сделали. Знаю двоих. С одним грузинистого вида молодым понтийцем ехал из Симферополя в Москву в одном купе. Давно это было, помню лишь, что парнем он оказался добрым, в гости приглашал на улицу Кечкеметскую в том же Симферополе.
С другим познакомился в Болгарии. Рыбак по имени Георгий сразу попросивший называть его Гошей. Ему обязан познанием чисто «хемингуэйевского» кайфа.
В Крыму можно окунуться только в радость подводного плаванья, из морских прогулок – только водные экскурсии. Строгие советские законы погранзоны не укоренили традицию не то что частных рыбацких шаланд, но даже моторных лодок. Сегодня лодками кое-кто обзавелся, но промышлять рыбкой не получается. Поэтому в Крыму сходить в море на рыбалку можно, но ее «надо устраивать». Чтобы запросто завести мотор и выйти в море… такого нет.
Здесь (в Болгарии), пожалуйста: сотни баркасов только и ждут, когда туристы наймут их хоть для рыбалки, хоть просто для морской прогулки. Как там говорят  «риболов» и «расходка». Просто как стакан вина выпить. И я пошел.
С рассвета на борту шаланды по имени «Ивелина», открытое море, жутко раскачивающаяся палуба. Ловить спиннингом в море я не умел, в чем после некоторого колебания признался Гоше. Его подкупила такая открытость, старик быстро меня научил, что к чему: как насаживать, закидывать, подсекать. Рыбка начала клевать. Увлекательное в некотором роде оказалось занятие. Получилось у меня неплохо, однако особого азарта не испытал, как ни старался. Попадалась часто на крючок рыбка «дракон», на нашем северном черноморском побережье прежде незнаемая. Гоша безжалостно колотил по головам «драконов» молотком, и вообще чем под руку попадется, уверяя при этом, что рыба ядовита, а укол ее короной собранных на макушке шипов очень опасен. Процедура показалась мне органичной: раз Георгий, значит, обязательно должен побивать Дракона.    
Со стороны «по-писательски» оценил достоинства морской рыбалки. Папаша Хэм целую повесть написал про старика-рыбака. Считается его лучшей вещью. Может быть и так. Гоша тоже старик и тоже не может без моря.
В морской рыбалке более всего запомнилась завораживающая опаловая синева воды, из глубин который выскакивает серебряное перышко пойманной рыбки, вытягиваемой невидимой  леской
Потом на рифе у каменных островов скребком на длинном древке с прилаженной снизу сеткой Гоша взял мидий. Как все просто! Признаюсь, обожаю мидий. Не только есть, но и собирать. В Крыму мидии и их ловля подобие ритуала. Попробуйте нарвать там мидий в августе, когда за ними уже ныряли тысячи охотников. Или в холодной июньской воде. Ласты, маска, трубка, пакет на руке. Полсотни заныров. На десять килограмм уходит пара часов. В Болгарии - пара минут. От того, что мидий полно, технология добычи - словно траву косишь. До обидного все просто. 
Самым замечательным во всей рыбалке оказался сам Гоша – романтик моря и общения. Угощал хорошим вином, вел разговоры «за жизнь». Возвращались в порт уже закадычными друзьями. Какое-то чувство невероятного единения, счастья возникло. Вроде ничего особенного не сделали. Ну, ловили рыбу, собирали мидий, прихлебывали вино небольшими глотками. Ну, говорили о многом, иногда шутили. А так здорово!
Грек отдал мне улов, долго не хотел брать деньги за потраченное дизельное топливо. Собирались сходить еще раз, но все как-то не складывалось из-за чемпионата по футболу, страстным поклонником которого Гоша является. С другой стороны (и это скорей всего), просто в душе было опасение, что второй раз так удивительно хорошо уже не получится. Значит, и не стоит пытаться.
Ему «хорошо за 60» но выглядит моложе, а ведет себя словно ему всегда 30. Удивительный день, удивительный человек, открывший мне, наконец, море  взглядом  рыбака и морехода. Я даже покрутил штурвал минут десять. Получалось не очень, но само ощущение дорогого стоит.  Вот тебе и «фанариоты».

Другим годом  (теперь уже – годами) я вновь не раз ходил с ним на «риболов». Познал инертность неторопливого морского судна. Даже не лодка, тем более не автомобиль, тем более не вертолет. Стал неплохим штурвальным, так что капитан  доверяет мне войти в порт, обогнув рифы и мол. Ловля рыбы мне все так же «увлекала», Гоша все так же веселился, несмотря на то, что «Ивелена» постоянно ломалась и требовала дорогостоящего ремонта.
Лишь однажды Гоша впал в дикое неистовство – когда обнаружил на своем любимом месте на скалах следы «пикника»: горы разбитых бутылок и тарелок. Место мы, конечно, почистили, водрузив на «Ивелину» два ящика с мусором, но весь путь назад Гоша проклинал молодое поколение бездельников. Болгар вообще называл «варварами».
Где-то внутри резануло: «Вот она  - «средиземноморская тоска» изобретенная древними греками и до сих пор пробивающая сквозь века». Прорывающаяся из глубин национального характера в поколениях греков, несмотря на все смешения кровей. Неизлечимая болезнь нации - поскольку не исчез ее источник.
Говорят, что беспросветная русская тока порождена пространством: природа наша неброска, преобладающая почти повсеместно подзолистая почва скудна, от того требует много труда. Проплешины полей средь лесов, медленные речки, невысокие холмы и взгорки. И так на тысячи верст в любую сторону. Иди хоть месяц и все будет одно и тоже: поля, холмы, перелески. Те же избы, те же мужики и бабы, пыльные городки. Особенно тоскливо в преддверье зимы: грязь, сырость, тяжелое небо, озноб.  Ни тебе морей без края, вряд ли сыщешь на всю равнину сотню водопадов хотя бы в рост человека, десяток скал, чтобы голову задирать, глядя на вершину. Огромная чаша лесистой Русской Равнины разреженная степью на юге и тундрой на севере. С окоёмом Уральских гор на востоке, Кавказом и Крымом на юге, Карпатами на западе, и Хибинами на севере. До любых гор далеко, как и до морей. «За горами, за морями» - неизвестно где. Поневоле завоешь волком. «Три года скачи – не доскачешь». Дух воюет с пространством-временем, сублимируясь в фантазиях и пьянстве. 
Не то в Греции: вечно голубое небо, отраженное в синем море, скалы, горы, острова, долины, тенистые рощи, водопады: за шагом за шаг любуйся меняющимися красотами, как любуется человек плывущим в синем небе белым облаком. Красиво, потому совершенно.
Среди этих ослепляющих красот – человек! Вечно воюющий, разрушающий, обманывающий, предающий, вечно чем-то недовольный. Человек, конечно, иногда строит, ваяет, пашет, мастерит, поет и пляшет. Случается, вполне достойно ваяет, будучи Лисиппом или строит Парфенон, будучи Праксителем. От того еще больней смотреть, как безжалостно разрушает человек им же самим созданное. Натура человека безобразна,  несовершенна. Несовершенство человека оскорбляет совершенство Природы, Мира, доводя натуры чувствительные до неврастении называемой «средиземноморской тоской».
Хотел вспомнить особую крымскую тоску, в которой русская тоска встречается со средиземноморской – и побеждается ею. Еще больше - морем, горами («за морями, за горами» - не иначе как в загробном мире), вином, свободой. Поначалу «русская тоска» исчезает вовсе. Приезжему там весело, беззаботно. Если что печалит, то сознание, что состояние это ненадолго – скоро возвращаться в свое бескрайнее унылое пространство.   
Если пожить в Крыму подольше и не только летом, то обнаружишь странный коктейль тоски русской и средиземноморской. Почти непереносимой, скручивающей душу в обоженный пергаментный свиток, который не развернуть уже. «Непереносимой»    поскольку все вокруг тоже вроде русские (правда, выросшие в Крыму, что сказывается на темпераменте) и все они так же тоскуют. Развеять тоску некому. А природа вокруг средиземноморская - «греческая». Столь же совершенна, столь же безучастна. Две тоски для одного человека, даже русского, уже  чересчур.   

Георгий продолжал возмущаться до самого берега. Припомнил и 37-й год. «Мы то здесь причем?» - подумалось мне. Оказались ни причем. В 37-м году болгарский царь Борис Третий решил: греки должны жить в Греции, в Болгарии им не место. Следуя умозаключению «очистил» черноморские города, населенные по большинству греками.  Переселил тех в Фессалию, «обменяв» на тракийских болгар. «Голяма хора загивам…» - смахнув слезу, сказал прежде неунывающий капитан. То есть «много народу погибло».
Его отец был великим корабельных дел мастером, поэтому жившие в городе болгары оказались перед перспективой остаться вообще без кораблей, то есть без моря,  без дохода. Поэтому собрали огромную взятку начальству. Денег все равно не хватило, пришлось отцу расстаться со всеми сбережениями. Остался один греческий дом в небольшом городке, основанном греками. Еще древними греками. В городке помнящим Одиссея и аргонавтов. Городке, известном на весь мир находками древнегреческих амфор. Городке - родине философа Анаксимандра. На улице его имени я проживал в один из приездов. Остался всего один дом населенный только тремя греками: отец Леонид (как стойкий спартанский царь), жена Ивелина, сын Георгий. Безысходность неисправимо попранной справедливости, неоплаченная обида национального унижения.
 Впрочем, тема эта более греков муссируется иным народом.               

Армяне
               
Греческая история Константинополя богата чрезмерно, поэтому в ее тени как-то теряется история армян, тоже имеющих предостаточно святынь в Стамбуле. К множеству храмов примешивается изобилие армянских конфессий: григориане, арямно-католики и еще пяток разных «веток». Еще бы! нация считающая себя первохристианской. Хотя, если верить иным хронистам, то приняли христианство если не из рук Константина, то Юстиниана во всяком случае.
Судьбы армян и Империи все более сплетались, пока не стали единым целым, что бы ни говорили теперь армянские историки. Недаром в пору одного из периодов  расцвета Империей Византийской правила «македонская» династия Порфирородных. Македонская по географии, армян по национальности. Свергнутая, кстати, тоже армянином – неистовым Цимисхием, тем самым, прогнавшим от стен Царьграда и из Болгарии нашего Святослава.
При нем вопрос завоевания всей Армении стал для Византии делом первостепенной важности и был «решен положительно», интегрировав Армению и армян в Византию. Тем самым, предопределив передачу их вместе с остальным имперским наследством османам.       
 
Если история Стамбула начинается с Всемирного Потопа, то история армян в Турции рано или поздно упирается в геноцид. Стоило Памуку только обозначить тему, как писатель тут же подвергся уголовному преследованию. В надежде вступить в Объединенную Европу, власти именитого автора не тронули. Вынудили вновь уехать.
Но страсти вокруг бушуют поныне. Не так давно стамбульский армянин Грант Динк обратился к армянам всего мира с воззванием: «Черная часть души армянина – ненависть к туркам. Она отравляет жизнь армянскому народу. Выбросите из себя эту часть, и образовавшаяся пустота заполнится новым качеством. Вы обретете любовь к Армении в душе». Не знаю, что ответили армяне, но турки потащили его в суд по 301 статье их УК. Что-то вроде пресловутой сталинской «58-й». За «выбросите турецкую часть своей души». Полагаю, за косвенный намек на геноцид.
Пока писал, пришло известие: Грант Динк… убили его турецкие экстремисты. Вот так! Человек жив - здоров, герой твоего текста. Текст пишется – человек умирает, переходя из одной символической иллюстрации твоего текста в совсем иную…
      
Вопрос армянского геноцида сильно запутан, потому изложу историю, как она видится мне, не претендуя на полную достоверность. Да и возможна ли непредвзятость, когда бушуют страсти, когда взаимная ненависть передается почти на генетическом уровне?
 Как утверждают армяне, первый геноцид турки учинили в XVIII веке. Вспоминаю: резали в основном персы. Чтобы их не вырезали целиком, пришлось армянам проситься под русское крыло. Как и грузинам, которым турки с иранцами тоже устроили страшную резню, убив чуть ли ни 4/5 всех грузин. Осталось тех то ли 80 тысяч, то ли 400 тысяч. Суть неважно.
Грузины говорят: 250 тысяч. Если взять все потери за 60 лет Кавказской войны, да еще потери в Закавказье в русско-турецких и русско-персидских войнах, то выйдет, что за каждого спасенного жителя Грузии и российской части Армении нам пришлось заплатить жизнью одного русского солдата. Ещё не одним убитым турком или персом, да еще  пятью погибшими жителями Северного Кавказа. Мирными жителями большей частью.
До выбора России в пользу Грузии и Армении народы Северного Кавказа «пребывали во тьме язычества». То есть не желали ни христианства, ни ислама. С одной (южной) стороны грузинские и армянские христиане – враги, мусульмане азербайджанцы и лезгины – тоже враги. «Земли врагов» – цель набегов горцев. С другой стороны (северной) крымские татары, ногаи, астраханские татары – все мусульмане, все приходили с обнаженными саблями. Ни с кем общей религии иметь не выгодно. Разве что давно охристианенные осетины звали на помощь единоверцев.         
Конечно и миссионеры, и суфии крутились на Северном Кавказе тысячелетиями. Последние крутились в буквальном смысле: зикр – основа суфийской медитации - предполагает движение по кругу. В начале 90-х русские мужики смотрели на скачущих по кругу чеченцев, словно скачут мальчишки играющие «в лошадок». Мужики ухмылялись: «Эти все скачут. Ну, скачите, скачите…». Ухмылки кончились при штурме Грозного. Русским солдатам пришлось столкнуться с одним из самых фанатичных и смелых противников. С «янычарами Кавказа».
Сегодня сложно представить православного чеченца. Однако почти 60 лет – от Петра до Екатерины – Чечня формально исповедовала православие. Крым и ногаев Россия замирила, отвела под царскую руку и протянула десницу Грузии и Армении. В глазах кавказских горцев жест предательский. Черкесы – «черкасы» (русский этноним всех народов Северного Кавказа) еще со времен Грозного шли на русскую службу. Россия должна была принять в вассальное подданство, прежде всего, горцев. Взять на службу, дать привилегии наравне с казачьим сословием. 
Царизм предпочел диким горцам цивилизованное Закавказье - плацдарм для рывка на Босфор. Обидчивые горцы массово отвергли христианство, вместе с ним  власть  Русского Царя. Приняли суфийский ислам. «Раз не мы любимые подданные – так вот вам! Ислам наше знамя, Турция – наш главный союзник!» Провозгласили мюридизм основной идеологией (мюрид – термин суфийской иерархии).
Таковым оказался кавказский круг духовно-мистических исканий воинствующих орденов ислама: пули в русских солдат, кинжалы в спину. Последовал жестокий ответ: карательные экспедиции, вырезанные селения, сожженные аулы, согнанные с гор народы.
Во имя чего? Во имя Грузии и Армении в том числе. Чтобы жили на свете, а не пали под кривой иранской саблей «первокрещенные христианские народы». Жили за счет обильно пролитой русской и горской крови. Да, у России имелся в Закавказье собственный «константинопольский» интерес. Но не будь этого интереса, не стала бы Империя Российская «третьей силой» на Кавказе. Грузия и Армения окончательно превратились бы в поле боя между Персией и Портой. Какая участь ждала бы грузин и армян на этом поле – страшно представить.               

Горько слышать сегодня от грузин про «двухсотлетнюю русскую оккупацию»,  больно хлещет по щекам вспыхнувшая война с как бы «мистическим» номером 080808. Ведь «Грузия в сердце моем», как и миллионов русских (хотел добавить «интеллигентов», но причем здесь интеллигенты?).
Может быть, опять история  иронизирует то, хмыкая в сталинские усы, то, растекаясь трусливым потом по свиному рылу «карманного фюрера» Саакашвили, смывая теплую память о веселых пирах на фоне живописных пейзажей Арагвийской долины, о гостеприимстве моих многочисленных тбилисских  знакомых.
      
 Окончательно Северная Армения отошла под руку России в 1827 году при Паскевиче. Армянская нация оказалась разделена надвое двумя империями: Османской и Российской. Ревностные «древнейшие» христиане, армяне стали опорой влияния России в Закавказье, что, в конце концов, оказалось для них роковым. В русско-турецких войнах армяне неизменно оказывали поддержку русским войскам. Турки терпели долго, но гнев их сорвался после войны 1878 года: в оставленных по мирному договору окрестностях Эрзерума была учинена резня.
Армянские националисты поначалу пытались воззвать к «милости великих христианских народов», но, не дождавшись помощи, в конце ХIХ века перешли к террористическим действиям «на показ», работая на английское общественное мнение в надежде, что Англия из-за них вступит в конфликт с Турцией. Конечно не все армяне, партия радикалов-дашнаков, поддержанная большинством населения. 
Англия террористов подзуживала, хотя в конфликт влезать не спешила. Османы осерчали, приговорили к истреблению около 90 тысяч армян. Резали в основном руками курдов – тем отходили дома и земли убитых. Сегодня тот «конфликт» турки представляют как «армяно-курдскую гражданскую войну».
Через 20 лет грянула мировая война, армяне вновь заволновались в надежде на независимость. Ситуация приобрела зеркальный вид: одновременно и османское правительство и русское командование обратилось к дашнакам с призывом к восстанию. Турки обещали армянам власть над всем Закавказьем, русские не обещали ничего, однако намекнули на будущую «Великую Армению» со статусом подобным положению Финляндии в составе России. Дашнаки сказали туркам «нет!», русским – «да!». В ожидании прихода русских армяне прибегли к  диверсиям и саботажу, в области Ван вовсе восстали, тем самым, дав повод к турецкому остракизму.
Младотурки ни о каком «адекватном ответе» не размышляли - «оттянулись по полной», уничтожив что-то около 600 тысяч армян. Эхом на резню отдались строки Маяковского.   

С юга
Константинополь,
оскалив мечети,
выблевывал
вырезанных
в Босфор.
Волны!
Мечите их,
впившихся зубами в огрызки просфор.

В.М.

Протурецкие источники настаивают на цифре армянских жертв в 200-300 тысяч. Проармянские говорят о полутора миллионах убиенных (даже двух миллионах), что явно чрезмерно, поскольку армян в Турции тогда проживало немногим более миллиона. В тот страшный 1915 год турки вырезали еще 400-500 тысяч ассирийцев-христиан. Оставшиеся, не более 70-ти тысяч, бежали в Иран. Позже айсоры добрались до наших краев, судя по небезызвестной колдунье Джуне и знаменитым московским чистильщикам обуви 30-х – 80-х годов сидевших в будочках и называемых «армяшками». Единственные легальные частные предприниматели в столице государственной экономики.
«Заодно» турки истребили 400 тысяч греков и около 100 тысяч иных христиан. Однако айсоры (ассирийцы) и греки почему-то не часто вопиют о страшном геноциде подобно евреям и армянам. Хотя могли бы. Есть подозрение, что армяне вписали всех погибших христиан в свои потери. Если верно утверждение «все армяне – христиане», это еще не значит что «все христиане – армяне». В данном случае погибшие.
Факт массового уничтожения иных конфессий и национальностей указывает на то, что младотурки решали не собственно «армянский вопрос», но «проблемы» очистки империи от «нежелательного элемента». «Зачищали империю» от восточных христиан, потенциальных союзников русских армий, и не будь союзницей турков Болгария, досталось бы и болгарам. Младотурки решали главную – турецко-османскую национальную проблему: превращение страны из многонациональной империи в национальное «туранское» государство. По мере сил и возможностей. Сил и возможностей хватало. Как позже у нацистов решавших не столько «еврейский», «славянский», «цыганский» или иные «вопросы», но, прежде всего, расчищавших территории и сферы деятельности для «арийцев». «Очищавших «левенсбрау».
 
Ключевые слова: «нежелательный, враждебный элемент». Типичные расхожие фразы времен Первой Мировой. Большинство ввязавшихся в войну стран первым делом «интернировали» граждан враждебных государств, случалось - своих граждан «враждебной национальности». Что обычно означало концлагерь. В шовинистическом угаре народные массы спешили «поддержать инициативу» правительств. Что означало погромы. Даже степенного, толерантного Лондона не минул сей порыв: были и сотни разбитых немецких и австрийских витрин, тысячи избитых немцев, кого-то уходили насмерть. «Кристальнахт» по-британски. Под горячую руку в Лондоне 14-го года попали и десятки русских заведений и сотни русских. «Британцы не разобрались». Хотя давняя нелюбовь   англичан к русским известна.
Скрываемые за эвфемизмом «интернировать» репрессии начала войны оказались лишь цветочками. Ягодки пошли, когда за очистку от «нежелательного элемента» взялись военные. Педантичные немцы чтобы пресечь всякие ростки саботажа и партизанщины на Западном фронте установили квоту: 15 расстрелянных французских заложников за одного убитого немца.
«Отличились» почти все армии. Первыми «отметились» австро-венгры. Еще по весне 15-го начались масштабные «зачистки» в Сербии и в Галиции «по конфессионально - национальному признаку». Не желавших записываться в униаты православных русинов и «украинцев» массами сгоняли в концлагеря. Прежде Освенцима и Майданека печально прославились Терезин и Талергоф. В первом сгноили до смерти около 25 тысяч человек, во втором около 40 тысяч лишь за то, что люди посмели называть себя «русскими». Общее число жертв среди «карпато-русских» (русин) сейчас оценивают в 200 тысяч. Первый геноцид украинцев в ХХ веке. Через полтора месяца турки взялись за христиан.
 
Не отважусь даже приблизительно оспаривать или подтверждать цифры, приводить или отвергать документы, свидетельства. Поскольку с юности знаком мне иной документ -  «Похождения бравого солдата Швейка». Пособие как не сойти с ума среди ужасов войны. Там рассказано про расстрелы «чужаков», когда добровольцам из расстрельных команд выдавали за ночь работы сигареты.

«- Когда я был в Сербии,- сказал Водичка,-  то  в  нашей бригаде   любому,   кто  вызовется  вешать  "чужаков",  платили сигаретами: повесит солдат мужчину - получает десяток  сигарет "Спорт", женщину или ребенка - пять. Потом интендантство стало наводить  экономию:  расстреливали  всех гуртом. Со мною служил цыган, мы долго  не  знали,  что  он  этим  промышляет.  Только удивлялись,   отчего   это   его  всегда  на  ночь  вызывают  в канцелярию. Стояли мы тогда на Дрине. И как-то ночью, когда его не было, кто-то вздумал порыться в его вещах, а у этого хама  в вещевом мешке - целых три коробки сигарет "Спорт" по сто штук в каждой.  К  утру  он вернулся в наш сарай, и мы учинили над ним короткую расправу: повалили его, и Белоун  удавил  его  ремнем. Живуч   был,   негодяй,   как  кошка. -  Старый  сапер  Водичка сплюнул. - Никак не могли его удавить. Уж он обделался, глаза у него вылезли, а все еще был жив, как недорезанный петух. Так мы давай разрывать его, совсем как кошку: двое за голову, двое  за ноги,  и  перекрутили  ему  шею.  Потом  надели  на него его же собственный вещевой мешок вместе с сигаретами  и  бросили  его, где  поглубже, в Дрину. Кто их станет курить, такие сигареты!…»

Я.Г.

Упоминает Гашек про фотографии австрийских офицеров на фоне деревьев, увешанных повешенными сербами. Про массовые расстрелы и повешенья русинов и евреев, про концлагеря. Из одного из них пишет Швейку недалекая пани Мюллерова (она из Праги – то есть «своя», а сидела в концлагере, где эпидемии заключенных косой косили). Гашек пишет и про многое другое ужасное, но так, вскользь, с юмором черным.
Мировая война быстро выработала особые представления о ценности людской жизни, вернее о том, что ничего она не стоит. Вместо слова «убить» пришли бытовые: «поставить к стенке», «пустить в расход», «кокнуть», «шлепнуть», «ликвидировать»  и так далее. Слова столь знакомые нам по фильмам о Гражданской войне, участником которой, кстати, был Гашек, тоже «пускавший контру в расход».
Являлось ли такое поведение «из ряда вон»? Ничуть. Еще свежа была в памяти колониальная эпоха, когда европейские страны изощрялись в геноцидах: немцы на народе герреро, французы на мальгашах и тонкинцах, англичане на суданцах. Но то ведь так… «папуасы». Хотя в англо-бурскую англичане не стеснялись загонять в концлагеря бледнолицых «африканеров», сжигать их фермы, расстреливать. Не церемонились американцы с кубинцами и испанцами.
Именно американцам принадлежит приоритет в изобретении концлагерей, поскольку янки додумались использовать для изоляции пленных колючую проволоку, до этого огораживавшую выпасы скота. Достаточно представить других «быдлом» - средство тотчас отыскалось. Цивилизация! Прежние «варвары» все больше кнутом пользовались, никакого представления о прогрессе.

Итак, в Первую Мировую никто особо не ужасался поведению армий в прифронтовой и не очень полосе. Оглядываясь на своих союзников-«учителей» младотурки не увидели ничего зазорного в собственном опыте избавления от «нежелательного элемента». «Превентивные меры» как-то отсрочили поражение, но повлиять на исход войны не смогли. Геноциды оказались бессмысленны. 
               
 Далее последовали крах Империй, в том числе Османской, кемалистская революция, сумятица на Кавказе. После обретения независимости Грузия, Армения, Азербайджан первым делом начали войны между собой. Мстили за исторические обиды методом зачистки «своей» территории от нежелательного элемента. Все: грузины, армяне, азербайджанцы. Ситуация повторилась почти в точности в конце ХХ века, стоило советской власти оставить Закавказье. 

В 18-19 гг. Армения провела «чистку земель» стоившую жизни что-то 60 тысячам турок и азербайджанцев. Однако война с Азербайджаном и Турцией велась не столько как «возмездие» (что по-человечески было бы понятно), сколько за воссоздание «Великой Армении» на землях которые удастся захватить.
Есть в распаде Османской империи некая типология: греки мечтали о возрождении Византийской империи, а получили хиосскую резню, армяне – о Великой Армении, а получили…. Вместо Византии греки обрели крохотную Грецию, позже немного разросшуюся. Армяне, в конце концов, карликовую АрССР. «Карликовую» по сравнению с «Великой Арменией», конечно. Может быть, ассирийцы тоже мечтали о прежней Ассирии? Хотя вряд ли.    
 До прихода красных безобразие в Закавказье с войной всех против всех и этническими чистками «ala turka» правительствами Азербайджана, Армении и Грузии продолжалось безостановочно.
Разбив армию дашнаков, кемалисты заняли старые османские территории Великой Армении, прихватив еще область Карс. Греки в 20-м году, подобно армянам, решили сами свершить правосудие, заодно возродить Грецию в пределах Византии. Турок при этом полегло немало, а греческая армия чуть не взяла новую турецкую столицу Анкару.  Кемалисты разбили греков, устроили им резню в Смирне (нынешнем Измире) убив примерно 20 тысяч жителей. Из горящего города бежал самый известный грек современности - Онасис. По слухам для этого ему пришлось подставить зад турецкому офицеру-любителю мальчиков. В общем, «история делалась через задницу».   

Новый правитель Турции Мустафа Кемаль Ататюрк кое-кого из османских участников антихристианской резни судил и посадил, некоторых даже казнил. Подобно Советской России Турецкая Республика отказалась от большинства обязательств Османской Империи, в первую очередь от ответа за геноцид, тем более от возложения вины на всю турецкую нацию. 
Чтобы не бередить раны «инцидент предали забвению» запретив даже упоминание. Официальная позиция Анкары такова: «Если что и было, то только депортация из зоны боевых действий, в ходе которой и умерли 300 тысяч армян. Но отселение из фронтовой полосы практиковали все и всегда». Значит «вины нет»?
 
Урок впрок не пошел: в 50-х годах по Стамбулу прокатилась волна антигреческих погромов вылившаяся в гонения иных христиан (это о них с болью и горечью писал Памук). В 60-80 годы турки уничтожили от 30 до 80 тысяч курдов. Теперь армянское подполье (еще осталось такое, оказывается!) сотрудничает с Рабочей Партией Курдистана, давая им «наводки» на богатых турков, националистов, исламистов. Лидер курдов Оджалан пребывает в вечном заключении на острове в Мраморном море, словно какой-то изгнанный паша.      
О чем я рассказываю? Можно подумать передо мной история походов Тамерлана: «Эти вырезали хх-тысяч, те в ответ пошли войной и вырезали yy-тысяч, эти осерчали и…».
 
«О эти "века" - любимая единица  истории, избавляющая индивидуума  от  необходимости личной оценки происшедшего и награждающая его почетным статусом жертвы истории».

И.Б.

Тема армянского геноцида давно тлела в недрах мировой армянской диаспоры, вспыхивая «актами возмездия» против турков. Власти СССР, опасаясь накалять отношения с Турцией - членом НАТО, не давали Советской Армении заострять вопрос. В «разгар холодной войны» конфронтация могла полыхнуть мировым пожаром: памятен еще Карибский кризис, разразившийся из-за размещения американских ракет в Турции.
  Припоминаю, как в начале 80-х прошел на ЦТ фильм «Наапет» показавший «в красках» резню глазами армян, и спасительную роль русской армии. «Престарелое ЦК» все же не упустило случая попинать потенциального противника. Примерно в тоже время вышел на широкий экран фильм «Звезда надежды» с неизменным Джигарханяном в роли Сарапета – армянского деятеля времен Екатерины. Русские солдаты спасали Армению уже от персидской резни. «Разрешив» муссировать тему армянской резни, армянам не двусмысленно намекали: смотрите, кто на самом деле вас спас в свое время. Как в воду смотрели. Вперед лет на десять – в Сумгаит и Карабах.    
Ход был «более чем». Еще не забылись страхи, еще будоражили Москву слухи о взрывах в метро. Нет, не чеченских, ставших на сломе тысячелетий почти привычными, а тех – первых, второй половины семидесятых.   
 Помню, приходя в школу, узнавал новость: «Метро взорвали». Кто? Зачем? Почему? Москва взбудоражена, люди не знают, что делать. Чуть позже «в кулуарах» - как раз на дне рождении знакомого, позже озаботившегося съемками мемориальных питерских мест Набокова – его родственница адвокат высокого ранга доверительно сообщила, что взяты под стражу армяне: «Армения вся бурлит!» Полное недоумение…. Как связаны ночные пассажиры московского метро с проблемами Армении? Что Армении бурлить? Хотят независимости?
Чтобы успокоить общественное мнение, власти напечатали в «Правде» (а может быть в «Известиях») приговор группе армянских террористов. Уж не вспомнить когда (может тогда, может быть в Перестройку?) показали документальный фильм о расследовании взрывов, о бомбе в мирной чугунной гусятнице. В финале - репортаж из зала суда. Лохматый усатый подсудимый что-то невнятное бормотал по-армянски, потом взял последнее слово, обращаясь к своим подельщикам. Запомнилось только одно слово, произнесенное трижды: «Вреж! Вреж! Вреж!». Показалось, что он неожиданно перешел на русский, как иногда комично пересыпают свою речь русскими фразами московские армяне (превосходно обыграно Михалковым в «Пяти вечерах»). Казалось, подсудимый сыпал лозунгами что-то вроде: «Увидишь русского – врежь ему. Врежь! Врежь! Врежь!». Лишь при написании сего текста узнал, что «вреж» по-армянски «месть».
Чем провинились перед Арменией запоздалые пассажиры московского метро, мне до сих пор непонятно, хотя можно заглянуть в рассекреченные материалы того дела. Но не хочется. Террор, откуда бы не проистекал: от государства или частных лиц, всегда крушит беззащитных и безвинных. «Слабых», превращая их в жертву. А террориста, считающего себя жертвой (неважно чего) – в палача.               
 
Сегодня армянские институции требуют признания Турцией геноцида, явно   рассчитывая на последующие территориальные уступки и многомиллиардные компенсации. От того растет в исках число убиенных, разжигаются страсти. Хотя у всех сторон рыльце в пушку. Никто не осуждает армянский народ за стремление к свободе, за борьбу за освобождение. Но как быть с «очисткой от турецкого элемента» территории дашнакской Армении?  Забыть?

Что миру геноцид армян? Весь ХХ век геноциды не прекращаясь, дыша друг другу в затылок. К ним настолько привыкли, что уже не могут разобрать, кто кого режет: тутси или бхуту? Армянский не первый геноцид века. В уже упомянутых колониальных войнах успели «отличиться» многие державы, поэтому армянский довод: «первый геноцид, оказавшийся безнаказанным потянул за собой холокост» - шаток. Вовсе не первый в ХХ веке оставшийся не осужденным. Судьба буров не важна, раз не хотим вспоминать боксерское восстание, «кровавые художества» всех подавлявших его держав, в том числе войск Империи Российской. Не столь уж важна цивилизованному миру и судьба армян, раз не осудил он англичан за геноцид буров.

Турки в деле «официального забвения» основательно подчистили архивы, документов не осталось. Ни приказов, ни распоряжений, ни донесений. Ничего.
У армян на руках лишь несколько телеграмм правительства младотурков. Турецкие эксперты полагают: фальшивка. Возможно не без оснований. Подлинные или нет, телеграммы все равно стали историческим документом. Порой фальшивка характеризует  эпоху лучше подлинника.   
Несколько фотокопий бланков, исписанных арабской вязью. И все! Зато, каких телеграмм. В них все чудовищно. Поражает стиль. Словно писал метафизик решающий не политическую задачу, но философскую дилемму:
    
«Представляющий многовековую опасность армянский элемент потрясает твердые основы нашей государственности … 
Правительство…  решило стереть с лица земли всех армян,… Не различая женщин, детей, больных и немощных, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами, не прислушиваясь к голосу совести,… …не оставлять в колыбели ни одного ребенка…  …Еще раз повторяем, что они должны пребывать в Нигде.. …нам стало известно, что они высланы в сомнительные места - Сирию и Иерусалим. Подобная снисходительность - непростительная ошибка. Место их высылки - Небытие».

Вот так: «Нигде, Небытие». Абстракции. «Голос совести» - очень конкретно. Знали, что приказ будут исполнять люди всю жизнь прожившие с армянами, греками и айсорами бок о бок.
Бродский обнаружил в Турции странный город под названием «Нигде», окрест которого сошлись когда-то Кир с Артаксеркссом, в другой раз Сулла с Митридатом. Месту Бродский посвятил свою «Каппадокию». Вайль даже поехал туда на экскурсию
Вот только вспомнить полмиллиона погибших армян в своих эссе обоим авторам оказалось как-то недосуг, «Арта-ксерокс» с «Митри-датами» их взволновали больше. К чести своей, Бродский оставил несколько глубокомысленных замечаний, которые, несколько раз ссылаясь на поэта, цитировал в своих интервью Станислав Лем. 

«Для людей смыслом убийства является само убийство, а все объяснения - лишь фиговый листок».
 «Тяга к преступлению и массовым убийствам является конституитивной чертой человеческой природы, хотя черта эта, конечно же, не проявляется во всех».

И.Б. в пересказе С.Л.

«Нигде» – лишь топоним с непереводимым на русский смыслом, нигде по-турецки звучит «бир юрдэ». Именно в «Бир юрдэ» предполагалось выселить христиан названных «нежелательным элементом». Под этим эвфемизмом армяне сегодня имеют в виду только себя.      

«Покинув нас, пришлецов, сами они переселились в потустороннюю жизнь, к Христу – упованию всех», – писал по другому поводу армянин Симон Лехаци из Кафы когда-то очень давно, когда турки селили армян в Стамбул силой.
Армяне Стамбула стали первыми в череде «исчезающих наций» исстари населявших город. Сейчас их тысяч 60, во всей Турции не наберется и 75-ти тысяч.  Церквей армянских с карандашными башнями в городе немало. Уж не отсюда ли «турецкие карандаши» московских небоскребов? Может не до конца разобравшись в христианской архитектуре турки считают: именно башенки подобные армянским острым навершиям особо приятны христианскому глазу?
 
Стамбул тем и прекрасен, тем и опасен, что времена здесь сходятся. Подобное явление для натур поэтических может показаться волшебством, для историка – раем для изысканий, археологом - кладом артефактов.
Но возвращение времен имеет не только чисто академический или поэтический  интерес – возвращаются, казалось бы, давно забытые обиды. Люди становятся заложниками истории, давней вражды, ненависти, крови, пропитавшей насквозь исторические пласты, как Черное море отравлено в своих глубинах давно отмершими организмами, источающими смертельный сероводород. Не подведенные итоги, разбереженные раны проливаются новой кровью уже на наших глазах. Кровь Карабаха, Сумгаита, Баку, Цхинвали, Сухуми лившаяся буквально на наших глазах (ХХ век – век телевиденья) текла в попытках переделить не столько советское, сколько османское историческое наследство. До сих пор его делят, делят, делят.
В самом Стамбуле тоже: и курдское подполье, и армянское и многие другие: исламское, фашистское, ультранационалистическое, леворадикальное… Взрывы, взрывы, взрывы. «Месть! Месть! Месть!» на всех языках. Кровь случайных жертв. Открытые раны Карабаха, Курдистана, Косово… даже Крыма.
Для многих купола стамбульских мечетей лишь горки выбеленных обжигающим солнцем черепов, оставленных после многочисленных кровопролитий. Верещагинский «Апофеоз войны».            

В османской истории армян меня изумил факт: значительная часть армян завезена в Стамбул из Крыма после его завоевания Османами  в 1475 году. Через десяток с небольшим лет после падения Константинополя. 
Верней, с Южного берега Крыма: от Балаклавы до Кафы (Феодосии). После долгого удушения Византии, после кровопролитного штурма, Константинополь сильно обезлюдел. Половина территории внутри стен оказалась заброшена. Великий Город спешно требовалось вновь населить.
Как меня в иные годы возмущал с его «пассионариями» Гумилев, рассуждавший об обороне Константинополя: де, на миллионный город сыскалось только 5 тысяч бойцов вставших на стены. Остальные «безвольно» молились.

Когда приступом Магомета
Византия была совсем осаждена,
Единым только тем она побеждена,
Что зрелу разуму они не подчинились,
И все, вбежав во храм, во храме затворились.

А.С.

 Какой миллион, «дарагой»? Миллион - население Константинополя  при совсем ином штурме – крестоносцами в 1204 году. И то, по оценкам более трезвых исследователей, тогдашнее население составляло максимум тысяч 600.
 
Константинополь во время приступа турков представлял собой несколько городков внутри стен среди заросших кустарником руин. Жителей насчитывалось в нем, дай бог, тысяч 150. Из них треть бежала на Запад по повелению императора Иоана VII, заключившего унию с католиками. Еще треть считала, что приход осман благо. Так что 5 тысяч, вполне «законная цифра» на 50 тысяч решившихся сопротивляться. Эти 5 тысяч дрались против 200 тысячного войска осман с такой отвагой, что никаким пассионариям не снилась. Перед турками пала лишь тень былой Византии. Овладевшим Константинополем османам предстояло расчистить руины и заросли, вновь заселить их, чтобы вернуть городу былой цвет.            
Армяне - строители, ремесленники, переводчики и… купцы. «Где торговля там богатство». Османы  называли армян «самыми верными нашими поданными», доверяя им государственные дела и дипломатию. Опять же по уверению самих армян. Им бы договориться с греками кто за что отвечал.   
      

Мы (советские люди 60-80-х годов ХХ века) долго представляли Турцию, Византию, вообще Средиземноморье в «отраженном свете» - по остаткам ушедших цивилизаций в Крыму, на Кавказе, под  Одессой, в Молдавии.
В Крыму познание древностей особо пленяло, как часть «культурной программы» отпуска «на Юга». Крым превратился в «наше всё» не только для киношников, снимавших в Крыму и американские прерии с лихими ковбоями, и солнечную Италию, и все древние цивилизации, и фантастическое коммунистическое будущее, и «загнивающий Запад». Миллионы отпускников погружались в атмосферу свободы безделья, сексуальной вольности курортных романов, в изобилие дешевого вина выпиваемого «под пиниями» на фоне «средиземноморских» красот.

«…в ставших  тогда знаменитыми коктейль-холлах,  где  можно было  сидеть на  высоком  табурете и потягивать молочный коктейль, воображая, что ты на Западе.
     И  чем больше  я об этом думаю,  тем больше  я убеждаюсь, что это и был Запад.  Ибо на весах истины интенсивность воображения уравновешивает, а временами и  перевешивает реальность. По этому счету, с преимуществами, присущими любой  оглядке, я  даже  склонен  настаивать,  что мы-то и  были настоящими,  а  может  быть,  и  единственными  западными  людьми. С нашим инстинктивным индивидуализмом, на каждом шагу усугубляемым коллективистским обществом, с нашей ненавистью ко всякой групповой принадлежности, будь она партийной, местной или же, в те годы, семейной, мы были больше американцами, чем сами американцы».

И.Б.

Что говорить – рай! Наш простой советский рай, где без труда можно погрузиться ощущение Греции, Италии, Ниццы. Поневоле завидовалось местным жителям (которым на самом деле не так уж сладко жилось). Губы сами собой проговаривали:

Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.

И.Б.

Как «от вьюги», если из солнечного Рима Овидий был выслан в бурджакскую (или добруджанскую) степь? Явно Бродским подразумевается «Третий Рим» вместо первого. Даже «дубликат Третьего Рима» - Город святого Петра Санкт Петербург.

  «Я, в лучшем случае, путешественник, жертва географии. Не истории, заметьте себе,  географии. Это то, что роднит меня до сих пор с державой, в  которой мне выпало родиться, с нашим печально, дорогие друзья,  знаменитым Третьим Римом».

И.Б.
      
  Перемешанные исторические следы Крыма воспринимались как нечто самобытное, оригинальное. «Нет в мире места лучше Крыма». Просто других мест не видели.   
На поверку оригинальным оказалось только Крымское ханство, все остальное лишь «глухой провинцией» далеких центров: Эллады, Рима, Армении, Турции, Генуи с Венецией, даже Великой Скифии.

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный».

И.Б.

Какой культурный шок испытываешь, если почти всю жизнь смотрел на бледные тени и вдруг оказался в самом центре: или  в Стамбуле, или в Венеции, в Генуе,  в Афинах, Риме! Они напоминают привычную «античность» и «средневековость» Крыма так же, как западная свобода напоминает свободу курортную. Сознание в поисках «спасательного круга» начинает искать и находить «обратную связь» вроде вывезенных из Крыма армян, воображая, что кто-то из их предков когда-то молился в малюсенькой армянской церкви 12-апостолов в Судаке.

Еще мальчиком, подобно Памуку я видел на ней всех апостолов на фреске 13-го века: словно в дымке веков, затертых, полинявших, но всех.
20 лет назад на апостолах появилась выкарябанная размашистая надпись «Здесь был имярек!!!» Три восклицательных знака.
Три года назад увидел только голые стены кладки. Не осталось даже штукатурки от фрески. Словно всех 12 армянских апостолов расстреляли. А ведь 800 лет себе взирали просвещенными очами на суетный мир. На войны вокруг Судака. На десятки армий новых завоевателей, промаршировавших мимо. Москва только закладывалась, а они уже взирали на мир.
Тоже геноцид? Что страшней – не знаю…. Знаю только что вместе с апостолами «канули в лету» три восклицательных знака и имя того самого «имярек».               


«Сволочи»

Вскоре за привозом армян в Стамбул «подоспели» гонения на евреев в Испании. Немного позже на изгнание оттуда же моррисков (испанских мавров – подданных короля) и мосарабов (испанских христиан перенявших арабский образ жизни). Искусные торговцы и ремесленники, особенно оружейники, прославившиеся знаменитыми толедскими клинками изгнанные «испанцы» укрылись за «железным занавесом» ятаганов янычар в Оттоманской Порте.
«Железный занавес» ятаганов» выражение тех времен, придуманное турками, стремившихся не допустить христиан в Восточное Средиземноморье. Много позже образованный Черчилль применил эту аллюзию к послевоенному сталинскому миру, намекая на восточные корни «советский тирании» и на ее методы. Не все столь образованы, как Черчилль, большинство приняло его метафору с глубокими историческими корнями за чистую монету современности.
Черчилль имел в виду двойную аллюзию и на театральный железный занавес – изобретение ХIХ века, падавший между зрительным залом и огнями рампы, чаще всего служивших причиной пожара на сцене. Стоило только чему-то вспыхнуть и бам!!! – перед зрителями стальная стена – своеобразный сигнал: «Уносите ноги!». Всем понятная аллегория, про «железную стену из ятаганов» - знали немногие. 
 
Подобно нашим Саратову и Самаре, Стамбул заселялся всякой «сволочью» в первоначальном значении слова. Отглагольная форма, возникшая по прочтении указа  Бориса Годунова приказавшего основать города на волжских бродах: «без дела болтающихся всяка сволочь в новые грады». Имелось в виду: на аркане сволочь-притащить всех  бродяг на Волгу. Новых поселенцев без определенных занятий стали именовать «всяка сволочь» уже с обидным оттенком.
Гуманный по тем временам был правитель. В города селил, под укрытие стен. Значит бродягам и крыша, и кусок хлеба, и защита. В Англии, к примеру, тогда же  приняли «закон о бродягах»: всех бродяг и нищих на галеры, в каторгу, по тюрьмам, на плантации в тропики - рабами. Время когда «овцы съели людей», когда расцветало огораживание – разорившимися фермерами дороги запружены. Уже капитализм, уже парламент. Уже Шекспир. За злостное «бродяжничество» вешали.
       
Обычай сволакивать в города Годунов перенял у татар-монголов. Те сволакивали людей нужных, особо ценных, значит достойных уважения – «сволочь» и поселять где укажут. Чтоб служили, ремесленничали, землю пахали. Туркам, надо полагать, такая практика привилась через Тамерлана взявшего в плен османского султана Баязеда. Что уж там должен был делать Баязед, пахать или строить, не знаю. И никто не знает поскольку «на этапе» умер султан от позора плена. Однако науку сгонять с земель, переселять и заселять османы освоили «на отлично».
Греческие историки опровергают: «Ничего подобного! Обычай перемещать подданные народы османы переняли от византийцев, а те продолжали традиции Рима, переселявшего целые племена и народы с одного конца империи на другой».
Что ж, возможно политика «сволочь и поселить» необходимый элемент строительства любой империи с метрополией и провинциями, титульной нацией и туземцами, необходимостью колонизировать и удерживать колонии.      
Переселение всегда процесс болезненный. Для средневековья особенно, когда люди жили, держась только за семью, общину, цех, сеньора. Переселение лишало собственности многих, обогащало единицы – бывших нищих. На короткое время размыкало запертые на железный замок подобно «поясу невинности» средневековые мирки, вслед за ними на время, размыкая и озаряя сознание. Пока люди не обжились на новом месте, вновь не нажили собственности, богатств, пока не замкнулись на кружок общины, сознание их оставалось столь же разомкнуто, поскольку попутешествовало, «познало мир и людей» пусть и не с самой приглядной стороны.

«Разомкнутый круг» - эквивалент «расширенного сознания» склонного с вере в чудо (когда больше не на что надеяться!) готового к прозрениям и видениям, если попадет в соответствующее место. Правда, что греха таить, подавляющее большинство озаряет идея не о божественном промысле, а о мирском спасении – дома голодные рты. Пойти на панель «торговать дыркой», на майдан резать кошельки и глотки.
 На истинное прозрение способны, как всегда, единицы. Благо созданы условия – сволочь всех за тридевять земель в одно место.   
      
 «Место соответствовало». Традиция прозрения, начатая с царя Византа,  продолжилась во времена византийские. В Константинополе св. Палама вел проповеди о «фаворском свете» за что заключен в тюрьму, отсидел больше десятка лет, предаваясь созерцанию собственного пупка, пока не увидел его сияющим. Правда, каноническая традиция настаивает, что Палама узрел «фаворский свет» пупка на Афоне в келье монастыря  Вагопед.
Помилуйте! В монастыре Палама беспрестанно занимался полемикой, беспрестанно строчил статьи - отповеди. В общем, вел жизнь суетную, в тюрьме ему особо полемизировать не давали: «Сиди и молчи». Отцам церкви стыдно признаться, что исихазм возник в узилище  – месте по определению «не святом».
      
В доосманскую эпоху Константинополь являлся генератором различных течений и ересей (разумеется, тоже не обходящихся без мистического опыта), стал ареной вооруженной борьбы между иконоборцами и «иконославами», монофиситов с арианами. Еще многих ортодосксий и ересей, всякий раз предопределяя какое из течений станет «истинным» - какое «ложным». Сказывают, и во времена турецкие практиковалось тут православная магия. Существование таковой официальной церковью отрицается, но таковая есть и даже пребывает под тайным патронажем иерархов и инквизиторов от православия. Во всяком случае, в Москве знаю как минимум двоих таковых «магов» в рясах. Константинополь же признанная столица православной мистики и магии. С паломниками здесь постоянно случалось нечто похожие на иерусалимский «эффект миссии».

Недаром изобретатели «хронотрона» переместили Иерусалим в Константинополь. Чушь, конечно, «но идея примечательна». Фоменковцы видят «совпадения» как «соответствия», смещая века и тысячелетия, пропуская мимо общеизвестный факт, что христианские «Римы» строились по подобию Святой земли, если не планировкой, то храмами, стенами, башнями и воротами уподобляясь Иерусалиму. Отсюда обилие «золотых ворот» и прочей иерусалимской топонимики.
С Константинополем еще сложней, чем с другими «Новыми Иерусалимами» – город строился одновременно и в подражание Риму. Ипподром, бани, дворцы, форумы, акведуки, триумфальные колонны и арки - ни в чем не уступать Столице Западной Римской Империи. Что не означает, что Константинополь и Рим один и тот же город.  «Фоменковцы» путают хронотрон с хронотопом.    
 
Разумеется «божьи стопы» (верней «сына божьего») не коснулись мостовых Византия. А что Иоанн Златоуст именно здесь создал Апокалипсис - верится, хоть «вычислил» его как автора главного эсхатологического пособия академик Морозов - «предтеча» Фоменко. «Пророчество в грозе и буре» случилось на острове Родос, однако к этому грандиозному мистическому опыту Иоанна «Богослова» подготовил Константинополь. «По Морозову» центр судьбы Иоанна Хризостома именно Константинополь - по орбите которого он вращался, качаясь на волнах известности своего шедевра. 
  Не добрались сюда и стопы Пророка (только отпечаток стопы), но пришла его рать, десять лет простояла под стенами и ушла ни с чем. В землю лег личный знаменосец Магомета по имени Юйюб. Тут ему и мавзолей рядом с первой мечетью построенной завоевателем Масламой за семь столетий до захвата турками города. Тут тебе и почести, и паломники, и район города на самом острие Золотого рога. Какой уважающий себя центр ислама обойдется без мазара? «Как город без базара». (Так мы подкалывали местных в Азии: «кончай базар – мазар!» отвечая на их непременные «шашлык-машлык», «шарыш – марыш»). Какой мазар без чудес, без чудесных исцелений и прозрений в прямом и «высшем» смысле?   
Много ли в мире найдется столиц, где беспрестанно случаются мистические озарения? В Стамбуле расхожая практика: в османские времена здесь обосновались несколько суфийских орденов, построивших несколько монастырей для медитаций. До наших дней дожили «крутящиеся дервиши» развивающие полы халатов в волчки-юбки, подобно украинкам в танце (sic!). Более аттракцион для туристов, часть представления «мистический Восток». Однако дожили.

Что там дервиши?! Посмотреть хотя бы на мечети названные Бродским лежащими на холмах серыми жабами. Поэт! ему поэтическая метафора важна. Если разглядывать  не только снаружи, но и изнутри эти ажурные дома пятиразового намаза: арабески узоров, вязь растительных орнаментов, то поневоле голова начнет кружиться, мысли заплетаться. Впадаешь в легкое оцепенение, готовое перерасти в молитвенный экстаз. Не следует забывать, что таковому экстазу ежедневно предаются миллионы людей в одном месте. Хотя набожность турок «несколько преувеличена».         
Серьезные исторические исследования утверждают, что до обретения Константинополя османы не слыли столь ревностными мусульманами, что наряду с ним исповедовали языческие культы. То есть тюркский культ Тэнгри - Синее небо. С этим тезисом безоговорочно соглашаюсь, поскольку все кочевники таковы: нет мечетей, нет махалли (то есть уммы), муллы путешествуют на лошадях. Поскольку кочевник все время в пути, молиться желательно, но необязательно, можно и вино пить, и много еще чего. До сих пор в турецком «Тенри» означает «Бог».
 
Превращаясь в Стамбул, Константинополь превращал турков из язычников в правоверных. В подобие православному центру христианского мира султан объявил город «центром ислама» и как «вселенский патриарх» возложил на себя титул халифа-главы всех мусульман-суннитов. Обрел сувою «половинку» магометанского мира.   

Неожиданно (с другой стороны вполне закономерно) набрел в Москве на не обретенную мною в Стамбуле «жемчужину Востока», «звезду Топакапы» - султанское собрание рукописей. На знаменитые «рисунки тюркских демонов».
Книжная ярмарка на ВДНХ - турецкая экспозиция с прекрасно изданными альбомами. Сначала заинтересовался сериями гравюр западных художников, рисовавших виды Стамбула в прошлые века. О них у Памука целые главы, хотя оттиснутые в книге иллюстрации и в лупу не разглядишь.
Открытие: альбом «Тюркеш миниатюрлар». Шучу, альбом на английском: «Турецкое изобразительное  искусство средневековья». Более половины репродукций - «тюркские демоны».  Турки называют «тюрк» себя и всех остальных тюрок, на Западе для турок и тюрков – «turk». В России это различие есть. Своих тюрков полно. Разных тюркских племен-народов больше,  чем в любой иной стране. 

Слава полиграфии! Обретение целого пласта «графики-живописи» - рисунки раскрашены, поэтому их с натяжкой можно отнести к «акварелиям-гуашам». Манера неизвестного художника оригинальна, хотя сильно напоминает китайские зарисовки кочевников. Тут и быт номадов, и война, и жанровые сценки.
Больше всего рисунков демонов. Причем демонов разных видов. Все очень «телесны», живут своей очень эмоциональной жизнью. Особо запомнился лист: демоны убили лошадь, разорвали тушу на куски, пожирают. Кому-то не досталось, те потеяли меж себя драку. Ощущение будто автор все зрил воочию.
 
…Демоны по ночам
     в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам
     может легко заблудиться: шаг в сторону - и кранты.
     Призраки, духи, демоны - дома в пустыне. Ты
     сам убедишься в этом, песком шурша,
     когда от тебя останется тоже одна душа.

И.Б.

Возможно, опять подгоняю мысль под мистические видения (теперь уже языческие), принимая желаемое за действительное, но факт, что сие собрание демонических рисунков является одним из перлов султанской коллекции и знаменито на весь мир. Одним из любимейших занятий султанов был перебор собственных сокровищ: падишахи не раз разбирали эти занятные листы. В своем роде «припадали к корням» - в данном случае к степным, не в меньшей мере языческим. Пусть и не с такой серьезностью, тем не менее, смотрели с любопытством на эти «детские рисунки». «Детство» турецкой нации.
Кто знает,  возможно «жемчужина коллекции» является центром тюркской души: то спокойно беседующие, то отдыхающие, то пьющие кумыс, то скачущие во весь опор кочевники с миниатюр всегда углублены в себя, задумчивы, глаза чуть сужены, что придает им небольшую хитринку и великую мудрость. Демоны их душ готовы выскочить наружу с выпученными и налитыми кровью глазами и «разорвать лошадь». От того путь их устилают обглоданные кости разодранных и пожранных «лошадей»: хиосская резня, геноцид армян, истребление курдов...

Когда потомки титульной нации бывшей империи (то есть мы) начинают копаться в причинах геноцидов иных империй это всегда занятие с душком. У всех империй полно скелетов в шкафу, а шкафов как в раздевалке большого стадиона. Поскольку империя, поскольку собирает свои владения силой, поскольку сопротивление воли империи представляется противоречие высшему (читай: космическому) смыслу. Всякие упорные народы, всякие порожки на пути к государственной достаточности следует попросту снести.
Хотя бы хиосская резня. Один из первых геноцидов взволновавших Европу, воспламенивший туркофила Байрона записаться в «интербригаду». Разумеется, термин появился столетием позже, тогда  интернационалисты звались «филэллинами». Из чувства мести к туркам Байрон поехал в Грецию, где, кстати, скончался от малярии. Другой романтик француз Делакруа пишет картину «Резня на Хиосе» поколебавшую вкусы публики жестокостью (по современным нам меркам вполне политкорректной), возбудила возмущение «злобными османами». 
Из шхер памяти детства выплывает нежный и тем обольстительный образ принцессы Гайде «дочери паши Янины», граф Монтекристо и политические реалии 40-х годов ХIХ века. Западных интеллектуалов беспокоила не только резня греков-христиан, но и мусульман-албанцев. Еще более жестокая, чем на Хиосе. 
Смело! Дюма-отец обвинил француза в предательстве  (хоть Монфор всю жизнь был предателем). Еще смелей: указал, что предатель может взойти на вершины власти в современной Франции. Тогда потеря четного имени означала крах карьеры. Про теперешние политические нравы такого не скажешь. Во всяком случае, у нас. Во Франции публичной репутацией политики пока дорожат.
Взволновал «хиосский инцидент» не только поэтического лорда и революционного художника, но и Англию с Францией, разумеется, Россию. Как следствие - победа при Наварине, принесшая независимость Греции. Редкий случай «благородной и справедливой войны».
В официальной версии (то есть версии победителей) все выглядит так: греки возжелали свободы, турки под предлогом готовящегося восстания на Хиосе высадили десант и вырезали 98 тысяч населения из 100 тысяч. На острове остались одни развалины.
В «расширенной версии» обнаруживаются две хоисские резни (верней - «две с половиной»).  При первой погибло 25 тысяч греков и 45 тысяч продано в рабство, турки ушли. Оставшиеся греки вырезали на острове всех турков («половина резни»). Турецкий флот явился вновь. Конечный результат прежний: 100 000 – 90 000 = 10 000 (не считая погибших турков).   
В версии рассказываемой нынешними жителями Хиоса всё выглядит вовсе по иному: восстали они, всех турков «изгнали», более того, еще захотели «освободить» близлежащий турецкий берег Малой Азии. «Это всегда было наше!» Турки «осерчали».
Приблизительно так и было. Народы имеют право на свободу. В том числе отстаивать право на неё с оружием в руках. Государства имеют право на «территориальную целостность». Сие противоречие международного права до сих пор не разрешено.
 
В Хиосской резне и возне вокруг нее  для нас примечательна (и назидательна) одна деталь: карательную акцию на Хиосе проводили не янычары, к тому времени расформированные и физически уничтоженные султаном, а казаки – «задунайские сечевики» во главе с атаманом с символической фамилией Мороз. Порубали православных единоверцев.
Служили туркам «наши» православные. Сначала потомки сбежавших за Кубань участников булавинского восстания, от фамилии уведшего их атамана названные «некрасовцами». Кубань отошла России. Некрасовцам срочно пришлось бежать на Дунай.
Позже их согнали с насиженных за Дунаем мест бежавшие от Екатерины  II запорожцы, основавшие Задунайскую сечь. Потомки тех самых, что столетие до того  горделиво отписали султану. Не могу превозмочь искушение привести весь документ.

«Отвiт запорожцiв Магомету IV. Ти, султан, чорт турецкий, i проклятого чорта брат i товарищ, самого Люцеперя секретарь. Якiй ты в черта лыцарь, коли голою сракою ежака не вбъешь. Чорт высирае, а твое вiйско пожирае. Не будешь ты, сукiн ты сыну, сынiв христiянських пiд собой маты, твойого вiйска мы не боiмось, землею i водою будем биться з тобою, распро... твою мать. Вавилоньский ты кухарь, Макидоньский колесник, Iерусалимський бравирник, Александрiйський козолуп, Великого и Малого Египта свинарь, Армянська злодиюка, Татарський сагайдак, Каменецкий кат, у всего свiту i пiдсвiту блазень, самого гаспида внук и нашего *** крюк. Свиняча ты морда, кобыляча срака, рiзницька собака, нехрещений лоб, мать твою. От так тобi запорожцi виcказали, плюгавче. Не будешь ти i свиней христiанских пасти. Теперь кончаемо, бо числа не знаемо i календаря не маемо, мiсяц у небi, год у книзя, а день такий у нас, якиi i у Вас, за це поцелуй в сраку нас! Пiдписали: кошевой атаман Иван Сирко зо всiм кошем Запорiжськiм». 
Источник - интернет

Султан принял под свое крыло запорожцев, несмотря на оскорбление своего прямого пращура. Или письмо лишь легенда, часть российско-украинской мифологии, увековеченная Репиным?
Изгнанные задунайцами, значительной своей частью некрасовцы перешли на Кавказ, где столетие сражались с российскими  казаками, пока, наконец, не влились в их стройные ряды. Часть некрасовцев живет до сих пор в Румынии и еще бог знает где, сохраняя уклад чуть ли не XVII столетия.
«Задунайцы» полвека прослужив османам, тоже вернулись обратно. Во время русско-турецкой войны последовавшей за хиосской резней. Недавно омывшие руки по локоть в крови православных, «козаки», встретив регулярные русские войска в Придунайе, бросились в ножки Николаю I («не встанем, мамо, умрем, а не встанем»), перевезли царя на челне через Дунай. Царь беглецов простил, но употреблять в дело супротив турок не стал. А ну как снова переметнуться.
Отправил на Кубань, к родственникам – бывшим запорожцам, тогда уже назвавшихся «черноморскими казаками». В слиянии с вновьприбывшими вскоре образовалось Кубанское казачье войско. Запорожцы сменили оселедцы, шапки со шлыками,  широченные шальвары и просторные кунтуши на чубы, кубанки, чувяки да черкески с гызирями, приняли облик соседей-черкесов, начали прозываться «кубанцами».               
 Но сотни «стойких» некрасовцев  и задунайцев так и прослужили султану до распада империи. Не хуже чем донцы или кубанцы служили царю. Судя по результатам хиосской резни, даже «лучше» наших казаков.  В общем, те еще сволочи.
               

Сероглавый Стамбул взирает на меня прищуренным взглядом «мудрым с хитринкой» со  взгорка на Баязете. Там, кстати, университет. Смотрит и молчит, словно укоряя за мой осуждающий тон, за столь безоговорочный приговор туркам. Словно знает, что все мои прямые как меч Александра Великого доводы вновь заплетутся в гордиев узел. 
Ах да! Стамбул повидал многое и, как говорится: «всякого». Видел толпы черкесов высаживающихся на пирсы с кораблей идущих с черноморского побережья Кавказа: шапсуги, начухайцы, бжедуги, темиргоевцы, убыхи и еще десятки племен адыгских. Перечислил лишь запомнившиеся, поскольку странны и забавны их названия для русского уха. По окончанию Кавказской войны черкесы подчинились воле сдавшегося русским Шамиля, но вскоре восстали вновь, поскольку русские решили выселить их с гор в степь, чтоб всегда под боком и под недремлющим оком. Прогрессивный метод – американский. Как раз тогда «голубые драгуны» начали сгонять в резервации индейцев. За опытами американской легкой кавалерии следил весь мир, и мотал на ус – на будущее.
Подобно индейцам, черкесы тоже противились. Тогда Россия применила самую эффективную тактику из множества опробованных за полвека Кавказкой войны: выжженная земля в предгорьях, разоренные поля и разрушенные до основания аулы. Укрывшееся в горах население изолируется мощными кордонами. Вскоре горцы съедают овец и коней, потом едят траву и кору. Те, у кого достает сил спуститься вниз, сдаются. Как индейцы.
На этот раз царский режим, недавно освободивший собственных крестьян, проявил снисходительность и предоставил горцам выбор: или переселяетесь на равнину, или убирайтесь в Турцию. Сотни тысяч предпочли Турцию с неизбежными для переселения такого масштаба тысячами жертв. Почти половину погубили не пули, не голод-холод, а климат и болезни новых мест. Их развозили из Стамбула на дальние окраины османской империи, где черкесам отвели роль турецких цепных псов среди коренных народов.
Через полтора десятка лет «черкесам» (так в Турции называли не только адыгейцев, но и чеченцев, кабардинцев, карачаевцев – народам Кавказа нет счета) предстояла пройтись бандами башибузуков («сорвиголов») по Болгарии, выжигая и убивая все на своем пути. Еще через год русские генералы удивлялись, откуда у турков появилось столь много отличных горных стрелков. Все ж выжили черкесы.
Включил телевизор: вот личная стража короля Иордании в кавказских папахах типа «кубанка», в черных черкесках с газырями. И конечно с прямым кавказским кинжалом. «Черкесы».
   
Зато («взамен»?) вместо дикого края с заросшими лесом крутыми горами и заболоченными малярийными низинами от Новороссийска до Сухума, после выселения черкесов было совсем обезлюдивший и ставший местом ссылки пострашней Сибири, через полвека расцвел земной рай. «Пострашней» из-за малярийных болот в дельтах горных рек, убивавших каждого второго ссыльного.
Принцу Ольденбургскому (завелся и у нас принц Датский, явившийся все оттуда же - из попыток разрешить «проблему проливов» на этот раз Датских) пришла счастливая мысль выписать из Австралии эвкалипты. За десяток лет эвкалипты высосали влагу из низин. Коал на них не было.
Сейчас летом яблоку негде упасть на Черноморском побережье Кавказа.  Адыгейские названия: Сочи, Туапсе, Шапси, Пицунда приобрели совсем иные коннотации: солнце, море, нега, вино, женщины, пляж, карты. Словом: «отдых». Про адыгейцев большинство русских знает в основном по названию «сыр адыгейский».

Когда-то все «черноморское побережье Кавказа» вкупе со всем черноморским побережьем принадлежало туркам. Их владения обрамляли Черное море, словно корка на каравае. Турецкие  крепости запирали устья всех рек впадающих в черноморско-азовский бассейн: Дунай - Килия и Измаил, Днестр – Аккерман (Белгород), Днепр - Очаков и Кинбурн, Керченский пролив – крепость Еникале в Керчи. Дон запирала крепость Азов. Даже мелководную Риони закрывала крепость Поти. Черное море почти три века с конца XV по конец XVIII де-факто оставалось турецким.
Не зря стерегли «невинность» - в Средиземном море у османов существовала глубоко эшелонированная оборона с чередой островов и «бастионом Греция». Через Баканы и  Переднюю Азию к Стамбулу можно пробиться лишь с огромной армией. Оставался «черный ход» Черного моря, откуда на паруснике за день-два можно дотянуться до Босфора.  Идти в степи, где зимний буран превращает человека в сосульку, туркам не хотелось. Оставалось подкармливать вассалов - крымцев и союзников - горцев.   
Россия начала с Азова, взявшись за ручку на крышке котла – море Азовское. Потом с котла Черного моря сняла крышку Крыма, обнаружив там невероятно удобную для морского базирования севастопольскую бухту. Крым – ключ к Босфору, недаром большая часть войн шла вокруг него. Еще византийцы это понимали, цепко схватившись за Херсонес, что в нынешней городской черте Севастополя.   
 
Затем наступила очередь Бурджака. Герцог Ришелье основал вольный город Одессу. Долгая борьба за Кавказ. Грузия бросилась в объятия России, потом Армения. Пушкин путешествует по Кавказу, а крепость Анапа еще за турками. Ненадолго. Вскоре «русский берег» дотянулся почти до Батума. Потом и за Батум. Благодаря русским штыкам обретают независимость Румыния, Болгария. Море опять «Русское». Вот он, наконец! Свободный проход русских кораблей через Босфор.

О, ирония исторических судеб! С приходом России в причерноморские степи расцвела торговля пшеницей, Новороссия превратилась в «житницу Европы». Русская хлебная торговля дала новый расцвет Стамбулу. Вести хлеб всего удобней морем, Босфора не минуешь. «Клепсидра» вновь перевернулась, вместе с водами Черного моря стала ссыпать хлебные струи вниз, превратившись в «хлебсидру», как водилось еще со времен Понта Эвсийнского.
Причерноморье периодически становилось то житницей Древней Греции, то Рима, то Византии. Теперь Европы. Как положено всяким мерам сыпучих и текучих тел «хлебсидра» восточного Средиземноморья уравновешивалась Египтом, тоже становившегося богатейшей хлебной провинцией империи Александра Великого, Рима, Византии, Османов, от того привлекавших многих алчных разграблявших нильскую долину.

Хлебному потоку на Юг и далее в Европу предшествовал иной поток. Живой. Толпы греческих поселенцев. Как ни сильны были симпатии греческих компрадоров к Западу, все же для православных главной надеждой оставалась Россия. Как помнится, именно Екатерина Вторая всерьез решила заняться Константинополем, самым удобным элементом посчитав греков, благо те сами возжелали свободы. Казалось: приди на Босфор, изгони османов – останутся греки, проникшие во все поры империи. Но для этого нужен был корпус преданных России «янычар». Таковыми стали добровольцы Эллады, организовавшие несколько полков русской армии.            
Для прыжка на юг нужен был трамплин. Крым! Чтобы присоединить его, требовалось разорить Крымское ханство. Екатерина добилась его независимости от Турции, в частности «опеки» над христианским населением. На следующий год крымские христиане по приказу царицы покинули Крым, вышли в открытую степь, где и поселились. Греки в Приазовье, армяне на Кубани. Пустующая черноземная степь требовала заселения. Селили «выведенных» от татар и осман единоверцев: греков, болгар, сербов. Возникло даже автономное образование «Новая Сербия». Опять политика «сволочи»?
В одном из своих пеших путешествий времен неуемной молодости я набрел на бывшее поселение греческого хлеботорговца Алфераки, даже после бурных столетий сохранившее величие хозяйства устроенного на широкую ногу и европейский манер. Остался даже напоминающий крепостную башню каменный элеватор. О мою пору там было устроено подобие пионерского лагеря. Или рядом с ним? Что сейчас с сим памятником истории? Купил ли его очередной олигарх под виллу на побережье? Не из греков ли он?
      
Лишенное мастеров, торговцев, управленцев и рабов Крымское ханство за пять лет пришло в полный упадок. Его осталось взять голыми руками, что Екатерина и сделала. Но греки, жившие там три тысячи лет, уже не вернулись обратно. Вместо них пришли… немецкие колонисты и отставные русские солдаты.

Понтийцы уже из Херсона, Николаева, но в основном из Одессы через Черное море активно перебрасывали мост между двумя державами, претендующими на статус «моста между Европой и Азией». Сложная получилась инженерная конструкция.   

По рыбам, по звездам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос…

Э.Б.

Запевал Багрицкий о черноморской романтике, не зная быть ли ему с контрабандистами или с ловящими их пограничниками. Лишь бы быть при «добром деле, хорошем деле». 
Торговля всем чем угодно в первую очередь пшеницей обогатила греков невероятно. Особо тому содействовало двойное подданство России и Турции.  Особенно в Одессе ставшей порто-франко - «зоной свободной торговли» говоря языком современным. Волны османских греков устремились на север, пока, наконец, царское правительство не прикрыло эту «порочную практику». Деловитые греки нажали на Россию уже через осман, практика вновь возродилась. Правда, процессы теперь пошли зеркально.
В Стамбуле открылось русское консульство, в Одессе – турецкое. Массы одесситов: греков, молдаван, арнаутов, но, в основном, евреев - устремилась «в лоно Турции». Одновременно в Стамбуле 50 000 греков записалось в «русские». 

Ай, греческий парус!
Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
Вор на воре!
Э.Б.

Там же рефреном проводит Багрицкий внук «турецкого подданного греко-римского вероисповедания» и еврейского происхождения. Настоящая фамилия поэта Дзюбин, как у героя Бернеса из фильма «Два бойца».
Да что там «Черное море – вор на воре»! Во время Крымской войны прославившейся не только Синопом и обороной Севастополя, но и невиданным казнокрадством на военных поставках, когда подрядчиков иначе как «хищниками» не называли, император Николай I признался наследнику Александру, будущему «царю-освободителю»: «Мне кажется, что в России не воруют только два человека: я и ты». Действительно, зачем царям воровать у себя?
Война звалась Крымской. Роковой ее конец оказался роковым и для Никлая I – «жандарма Европы». Не вынеся позора поражения, царь покончил самоубийством, оставив на всю Россию только одного не ворующего. 
Лукавил государь, немногим ранее не без скрытой гордости он признававшийся, что среди 52 генерал-губернаторов империи не воруют двое.
Один, потому что сам богатейший в России помещик, в деньгах никакой нужды не испытывающий, второй (вологодский), потому что писатель Салтыков-Щедрин. Тот самый, знакомый нам со школьного курса «Историй одного города» - знал, о чем писал. Так что еще парочка честных в России оставалась.
К тому же Щедрин служил только вице-губернатором. Правда, по отлучкам «шефа» подолгу замещал его в должности. Как потом расплатился писатель за свою честность, в школьных учебниках отлично было прописано. Даже иллюстрация была, пугавшая юное воображение свой мрачностью: бредет по лесу старец с бородой (Щедрин),  на него шипят и рычат змеи, кабаны, волки, прочая лесная жуть. Позади палач в капюшоне налаживает петлю на виселице. Аллегория реакционеров, надо полагать.
 В иной редакции «похвальбы» Николая I фигурировал не вологодский, а ковенский (каунаский) губернатор Радищев, сын того самого Радищева тоже ярого обличителя крепостничества. Чтя память отца, сын был «безмерно честен». Не зря писалось «Путешествие из Петербурга в Москву»  в школе тоже яростно штудируемое.
            
«Двенадцать стульев» в школе не преподавали. Да и зачем? Все и так знали их назубок обруч с «Золотым теленком». Школьный курс литературы надолго отбивает вкус к классике, а эти (слава составителям учебников!) в него не попали. Да и могли ли с их неистребимым воздухом свободы. Одесским воздухом, где перемешались переселенные нации. А переселенцы, как известно, склонны к «озарениям».
Одесситы утверждают, что вся советская литература (даже русская) вышла с юга России. Называют, прежде всего: Бабеля, Ильфа с Петровым, Катаева, Чуковского многих иных. Приплетая порой Булгакова (Киев), Шолохова (Дон), даже Гоголя. Формально все  с «Юга России». Забывают присовокупить Чехова (Таганрог) уж больно сильно пробивает в его смехе сквозь слезы среднерусская тоска. Из южного антуража широко известен разве что грек из «Свадьбы». Надо полагать Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой родились тоже в Одессе, только по странной случайности им в метриках записали «Москва».      
Зерно истины в рассуждениях одесских литераторов чувствуется, местечковый намек на «стамбульское озарение по-русски». Как всегда в Одессе всё не до конца серьезно, недаром бытует мнение, что одесситы и на смерть идут с песенками и шуточками. Одесский колорит идущий от «порто-франко», от «турецко подданных». 
Еще бы! религиозный иммунитет, послабление в налогах и обращение в «иностранца» со всеми вытекающими отсюда льготами, из которых особо ценным было избавление от воинской повинности. Одесситы шутили над «турецко-подданными» никогда не видевшими Босфора как над пройдохами и авантюристами. Памятник нерукотворный отлили им Ильф-Петров (Файзенберг – Катаев мл.)  в бессмертном «сыне турецко-подданного» Остапе-Сулеймане-Берта-Мария Бендер бее. «Оружейный король» Василий Захаров тоже оказался сыном «турецко-подданного».

История любит посмеяться, в том числе над самими сатириками. Иногда тонкими губами Гоголя чей «херсонский помещик» Чичиков торговал людскими душами. Именно «херсонский», поскольку даром мог получить огромный кусок плодороднейшего чернозема в прикрымских степях. Лишь бы растил пшеницу и вез в Одессу. Так что не только «греки и евреи» отличались нравами «турецка подданных». Новороссия всех притягивала запахом больших и легких денег. Вот и у Лермонтова в «Тамани» Печорин общается с контрабандистами. «Герои его времени» возили оружие горцам. Совсем как сейчас возят уже в двойном дне КАМАЗов калашниковы для «исламских боевиков» Северного Кавказа.
 
Манила запахом не просто денег, а «свободных денег», нюх на которые у Остапа Ибрагимовича был превосходный.
И не всегда денег. Отдавая должное литературной максиме одесситов, Юг во все времена тянул к себе свободой, волей разные личности вроде горьковских босяков. Здесь Вольный Дон и вольный город Одесса, здесь дешевое вино рекой, и вдоволь хлеба, здесь миллионы делаются в один день, расцветает вольница ala Мишка Япончик выведенного Бабелем под именем Бени Крика, желавшего миллионы отобрать у многочисленных Тартаковских.

«Беня! Если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту! Но я тебя за такого не знаю, и упаси боже тебя за такого знать. Ты, видно, представляешься мальчиком. Неужели ты не знаешь, что в этой году в Аргентине такой урожай, что хоть завались, и мы сидим с нашей пшеницей без почина?..»
Ис. Б. 

Здесь виноградно-яблочная свобода Крыма (мечта аристократов, беспризорников и курортников-«дикарей») с теплым морским бризом вновь притянувшая Чехова. Здесь Кавказ с его непрестанными военными приключениями притянувший и Лермонтова, и Толстого, и Пушкина. Здесь бесконечные войны с турками – одно сплошное приключение.
У Пушкинского Сильвио существовал реальный прототип по фамилии Липранди, глава разведсети Южной армии, прошедший под видом торговца и дервиша половину Балкан. Его похождения достойны серии романов.
Их вряд ли напишут, поскольку, перебравшись в сумрачный Петербург, отчаянный искатель приключений обратился в мрачного опричника, заславшего на каторгу Достоевского вместе со всеми петрашевцами. Странная судьба, быть другом и романтическим идеалом одного великого литератора -  изломать судьбу другого великого. Если бы не Липранди, с бескорыстным усердным высосавшим из пальца противоправительственный заговор из собрания кухонных болтунов обсуждавших социалистические идеи, не стал бы Достоевский верующим. Ведь единственная дозволенная ссыльнокаторжным книга была Библией. Если читаешь только библию на протяжении десятка лет, мозги наверняка завернуться на религию. Что и случилось с Федором Михайловичем.
Сам Липранди писал сочинения иного толка: патриотов надо воспитывать с младых ногтей, прививая им верноподданнические чувства, равно вбивая в голову, что как только услышишь крамолу - закладывай всех, независимо от степени дружбы и родства. Подобными «патриотами» бывший жуир и бретер мечтал наполнить всю Империю.
В предвидении Липранди отказать трудно: он первым увидел смертельную опасность для царизма социалистический идей (собственно, его  искреннее понимание сути вопроса стало роковым в судьбе всех петрашевцев). Его патриотично-педагогические идеи в эпоху социализма были «творчески  осмысленны». 
Ничего удивительно в метаморфозе Липранди нет: сотни раз реинкарнирующий тип «офицера из органов», будь то жандарм или чекист. Они так служат в России, такова их роль. В том числе и в русской словесности. Будь ты хоть честным аскетом, увешанным десятком крестов за подвиги на войне, все равно окажешься Бенкендорфом в судьбе Пушкина. (Впрочем, не таким уж и бескорыстным). 
Возможен иной поворот судьбы, как у соавтора Ильфа - Евгения Петрова, младшего брата Валентина Катаева. Общеизвестна деталь его биографии: до написания сатирических шедевров работал в Одесском УГРО. Там он встретил прототипа Бендера - известно одесского… чекиста.
Но мне почему-то примечателен конец жизни Петрова.
Ильф умер от туберкулеза в 37-м году. Опять ирония судеб: «выбрал год, когда умереть», хотя человек редко выбирает смерть – чаще она выбирает. После смерти напарника  Петров ничего выдающегося не написал: привык к коллективному творчеству, даже искал нового соавтора. Работал как прежде в «блаженные годы «Гудка» фельетонистом, корреспондентом, репортером. Во время войны стал военкором. Вылетел буквально на последнем самолете из Севастополя, занимаемого немцами. «Дуглас» был сбит. Все погибли. Нормальная такая, выбранная им самим солдатская смерть. И все же в голове не совсем совмещаются «Золотой теленок» и Война.         
   
Даже Акунин задел тему босфорских приключений «Турецким гамбитом». Из весьма скучного романа сделали лихое кино. Тема не умирает, только  сегодня вновь оборачивается стороной «вольных денег».
Я вам не скажу за всю русскую словесность, только за современный «фольклор». Полстраны «по фене ботает». То есть идущим от офеней – книгонош. Первоначально некий пиджен с русским на основе греческого, поскольку народную тягу к прекрасному в виде лубка и примитивных писаний вроде «Путешествий по святым местам святого (имярек)», разносили греки, как обычно еще кое-чем промышлявшие. Офени  подворовывали, поскольку наценки на книжки делали огромные, а народ по причине безграмотности весьма часто книжки игнорировал. «Феня» превратилась в язык уголовников, много впитав из  идиша, что тоже многое говорит о контингенте пользовавшимся «блатной музыкой».
За языком двинулась «поэзия». Вроде шедевров «На Дерибасовской открылася пивная…», и прочая. И вот «русский шансон» заменил народную музыку. Или почти заменил.  Русские народные русский народ поют редко, разве  в подпитии за столом. По радио, тем более в записях, почти не слушает. Зато на ура разлетаются «Владимирский централ» и ему подобные. Что ж, «вся российская литература вышла с Юга».               
 
Экспорт хлеба из Новороссии поначалу держали греки. Посредниками между греческими оптовиками и русскими помещиками выступали «бродские евреи». Как говаривал Тевье молочник:

«У меня дочки, а деньги у Бродского».   
Ш.-А.

Не подумайте, что Бродский означает «хлебный». На идиш: «брот» означающее «хлеб», но часто произносимое «брод», как в слове «бутерброд». На самом деле «бродские» - переселенцы из галицийского города Броды. Среди них, наверное, имелись и предки поэта Бродского.
Босфорские созвучия опять плетутся в клубок: «Бычий брод», город Броды, хлеб – «брод». Бродский, опять же поселившийся недалеко от угла на Бродвея («хлебного пути»), и в лежа в реанимации в коме увидевший Бродвей лифтом, возносящего его на небеса, подобно «лестнице Якова». Впрочем, там же и «вознесся»… несколько позже. Одно слово «Бродский».   

Шаг за шагом бродские оттеснили греков от экспортных операций, организовав  свои пароходные компании. Заодно скупали у разорившихся помещиков имения, самостоятельно организуя хлебопашество. В семьи одного такого владельца пшеничной «экономии» родился Лева Бронштейн, позже сменивший фамилию на Троцкий. Он еще успеет объявиться в Стамбуле.
Вопрос о «русском хлебе» волновал еще Энгельса в статье «Прусский шнапс в немецком рейхстаге» за полвека до роковых событий предрекшего:

«В центре России существуют обширные земельные пространства, где хлеб можно получить так же дешево, как в Пруссии картофель… конкуренция русской водки должна разорить Пруссию… С падением винокурения рушится прусский милитаризм, а без него Пруссия – ничто».
Ф.Э.

И далее – о неизбежности большой русско-прусской войны. Как в воду смотрел классик. Даже Шерлок Холмс оказался озабочен проблемой «русско-германских хлебных налогов», что говорить о южнорусских помещиках, которых душили османские поборы за проход через босфорское горло.
Из духовной проблемы «освобождения Гроба Господня», от парадигмы «государственной достаточности», из амбиций главенства в православии «проблема проливов» превратилась в финансовую проблему многих частных лиц.
И развернулись православные хоругви над головами «святого воинства» уже заготовившего крест для вознесения над св. Софией. Как сегодня Европа не желает, чтобы Россия диктовала им цены на газ, так и в те времена заботилась о «продовольственной безопасности», укоротив Россию в Крымской войне и начисто лишив ее Черноморского флота. Россия жаждала реванша.
Вновь Маяковский:

Сцепилась злость человечьих свор,
падает на мир за ударом удар
только для того,
чтоб бесплатно
Босфор
проходили чьи-то суда.

В.М.

Проблема русского милитаризма оказались сродни проблеме прусского: те же полуфеодальные отношения, тот же класс помещиков, дававший основные кадры воинского сословия. Там «юнкеры» - здесь кулаки. Высокая прибыльность полурабского труда консервировала «старый порядок», аналогично рабству на Юге США. Удар Крымской войны приговорил крепостное право. Все связанное с «восточным вопросом» всегда чрезвычайно запутано и переплетено в один узел, словно арабески османских мечетей.   
Через два десятка лет, окрепшая Россия вновь нанесла удар Турции, окончательно изгнав ее из Грузии и Болгарии. Имея только спешно вооруженные гражданские пароходы и четыре минных катера против турецких броненосцев, Черноморский флот умудрился  взять инициативу на море в свои руки. Подвиги, подвиги, еще раз подвиги молодых еще Макарова и Рожественского. Будущих адмиралов русско-японского позора. 
Осталось построить мощный флот и навсегда «решить проблему проливов». Затягивая османов в свои объятия, Германия уже тянула к Босфору щупальце Багдадской железной дороги, надеясь насадить на железный шампур из рельсов будущих союзников: Австро-Венгрию, Турцию, даже Болгарию несколько раз пролившей немало крови в борьбе с той же Турцией. Огромная стратегическая рокада, раскидавшая от Берлина до сирийских пустынь типовые германские станции, до сих пор исправно служащие.    
Русско-германские противоречия никуда не делись, прорвавшись в очередной раз «подарком» кайзера султану линейного крейсера «Гебен», по «своей» инициативе (германского адмирала Сушона, фактически командовавшего турецким флотом)  начавшего военные действия на Черном море «от имени» турков.    
Теперь в силу «исторических» германо-турецких связей немцы имеют в Фатерлянде самую большую турецкую диаспору: более семи  миллионов. Последние лет тридцать бывшие «тевтоны» убывают в числе, и убывать будут еще сильней – у немцев самый низкий в мире процент детей - 15. За тоже время турецкая диаспора Германии утроилась. В ближайшие десятилетия можно многих сюрпризов ожидать от развязанного почти век назад узла «восточного вопроса». 
             
В начале ХХ века клепсидра проливов вновь совершила оборот, стремясь придти в историческое равновесие. В «решении проблемы проливов» погибла Османская империя, но исчезла и Российская. И две германские тоже.
Экономика вкупе с реальной политикой всегда сильный код к шифрам больших исторических процессов. Куда сильней любой мистики. Так что «иррациональное» стремление российского царизма к Босфору вполне объяснимо в рамках скучных истин. Но после их приложения остается разочарование, как после фрейдистского психоанализа, словно тебя обманули.
Как загадочны и поэтичны фантастические образы подсознания, какие глубины за ними угадывается. В итоге тебе рассказывают, что гения в детстве папаша лупил, а мама гладила по головке. Банальная, в сущности, история почему-то обязательно должная сделать из мужика гомосексуалиста. Во всяком случае, по раскладкам психоаналитиков.
 Так и в Стамбуле кажется, что дело не ограничивается только выходом к Средиземному морю. В самом деле! Русь – Россия накрепко связана еще с повивальных времен с Византией. Крещение Ольги, Владимира, Руси и все такое. Третий Рим…
Конечно, Россию иногда тянуло к туркам – уж больно грозная сила в борьбе с папством. Первые русские пушки купленные у турков салютовали еще возвращающемуся с Куликова Поля Дмитрию Донскому. То есть за 70 лет до взятия Царьграда. С турками часто пытались мириться, даже вступить в союз… Но. Но!

Сознательно выбиравшие «византийский вектор» цари попадались не самые глупые. Иван III сбросивший ордынское иго, принял царские (византийские) регалии и двуглава.
Уничтоживший Казанское и Астраханские Ханства Иван Грозный, мечтавший разделаться с крымцами – вассалами Порты, первый из царей вступивший в противостояние с османами. Грозный пошел на союз с презренными «кафоликами» - со Священной лигой против турок. Де-факто принял государственную идею Третьего Рима. Не обрати он взоры к Балтике и Ливонии, кто знает… Кто знает, была бы вообще Русь.
«Тишайший» Алексей Михайлович бредил в тиши кремля порфирами и бармами императора константинопольского. Хотя дальше церковного раскола дело у него не пошло, но показательна цель никоновой реформы: унифицировать русское православие с греческим. Подготовка великой миссии. Дети его пошли по указанному пути. Царевна Софья робко, по-женски дошла до поражения Крымского похода. Брат ее Петр I действовал рьяно.
Екатерина Великая. Мистик Александр I. Его брат Николай I, солдафон с рыцарскими замашками, мысливший в «европейском масштабе». Освободитель и реформатор Александр II. Цари, делавшие историю России и навсегда в ней оставшиеся.
Для эссеистики свойственно искать и находить массу формальных связей, пусть логике не поддающихся, зато красивых. Потому проще всего вывести вектор стремлений российской династии Романовы от ее корня: «Рим» - «Ром». Словно в самом выборе и имени есть противостояние Рима Первому и стремление к Рима Второму из Третьего. «Династическая программа». Такой аргумент может быть только подкреплением тезиса, но не его обоснованием. «Добавочным доказательством». И всё же…   
 
Вряд ли цари скопом попали под мистическое обаяние идеи, вряд подчинялись программе НЛП собственной фамилии, вряд ли являлись сплошь бесплодными мечтателями. Если всем им нужна босфорская идея, то уж явно для каких-то вполне реальных целей.
Цари понимали суть своей страны, народа, цивилизации. Хоть по-своему, «по-царски». Но именно цари вывели же Россию в ранг великих держав. Великая держава немыслима без великой нации и без великих свершений. Знали цари, что на великие дела русский народ можно подвинуть только великими мечтами. Без понимания народа великой державы не построишь. Не та материя.
Что правда - то правда: русский мужик может отважно помирать за свою землю, да еще за «правду». Великие идеи нужны не мужикам-солдатам, но тем, кто ведет их в бой.
С определенного времени повелось, что слугам государевым надобна не доля в добыче, не заморская плантация с рабами, как офицеру английскому или французскому, не демагогические рассуждения о «великой миссии белого человека» - ему надобно знать, что если он ведет своих солдат на смерть, то за дело правое. Царь наградит потом за службу «по-царски».
Не наградит (что тоже часто случалось), так все равно великое дело сделано. Одно понимание этого уже великая награда за подвиги, главное утешение. Даже чиновнику, берущему взятки, бьющему подчиненных по мордам, даже тому необходимо знать: «Да я сволочь последняя, но все же худо-бедно служу Государю, России, Богу и делу великому».
               
«Идея Босфора» для придания динамики русской государственности подходила идеально. Ключ от Гроба Господня в Иерусалиме находился в руках осман, то есть лежал в ларце султанского дворца. Стремление к Босфору присваивало подвижнику статус крестоносца, обозначая сверх-идею русской цивилизации. Одновременно обрисовывая политическую цель: окончательная победа над турками означала освобождение православных единоверцев. Экономические и политические резоны тоже учитывались: подмять под себя Балканы, выйти в Средиземное море. Возвращение во «Второй Рим» уравнивало с Римом Первым, константинопольского патриарха  - с Папой. После взятия Стамбула приобретение Иерусалима становилось вопросом короткого времени, так же как лидерство России во всем христианском мире. Хорошо еще, что планы не шли дальше. Не мечталось как-то русским о мировом господстве.   

Потому шли на турка «не просто так», но выполняя правую миссию. Вряд ли осторожный Иван III выиграв генеральное сражение «стоянием», когда войска месяцами стояли и смотрели друг на друга, ожидая, кто первый решится перейти Угру (так никто и не решился), государь еще толком Русь не объединивший, вряд ли такой царь мог и помыслить о Константинополе.
Приняв регалии от Софьи Палеолог, став царем, Иван «перенес» Босфор на Москву-реку, приняв эстафету Византии. Далее начала действовать неумолимая логика совершенного выбора: «Сказавши А, надо сказать и Б».  Босфор!

Государи московские не лобызались с мужиками. Случались исключения вроде Петра, Александра Первого, Николая Второго с Распутиным, но остальные скорей всего видели простолюдинов только за плотным частоколом  дружинников – опричников –стрельцов – гвардейцев – жандармов, видели как бросающую в воздух шапки икорную массу под царственными ступнями. Цари жили по системе «черный ящик» - общались «с народом» через аппарат управления посредством указов и законов. И все давили, давили народ православный – «жаловали». «Псари» на местах еще «придавливали». И так до бунтов: «значит передавили».  Тогда бунтовщиков усмирить батогами, а буде не уймутся, то в железа да на каторги. Не поможет – огненным боем. Понеже уймутся – пресс ослабить.
 
Царям достаточно было формулы: «народ русский терпелив». В остальном про подданных цари мало ведали. Зато знали иное: историю, а во всех летописях было расписано: год такой-то – пришли печенеги (половцы, хазары, касоги). Уж про монголо-татарское Иго и поминать не надо. Во все времена над Русью нависала опасность Великой Степи.
Средневековье – эпоха войн всех против всех. Что Европа, что иные места: феодал, хан, эмир, конунг, вождь, князь – раз в год куда-нибудь хаживал или от кого-то отбивался. Редка запись «В этот год не случилось ничего». В «северо-западном векторе» (реально – Север и Запад) существовал паритет: то на Русь литва (поляки, венгры, свевы, немцы) - то мы на них. То они кусок земли отвоюют, то мы у них. По нормам средневековья  нормальная такая жизнь. 
 
На Юге и Востоке всегда иное. Летописи пестрят упоминанием ежегодных   набегов из Великой Степи. Грабежи, убийства, зверства, уводы в полон. Народ русский до самых земель новгородских был беззащитен против «злых татаровьев». Потому в выборе: «степняки - своя власть» народ российский всегда предпочитал власть. Путь с произволом, несправедливостью, деспотией, но власть, дающая хоть какую защиту, хоть какое, но право на жизнь, пусть на худой, но достаток. В отличие от хтонических беспощадных сил Степи. Не случайно первый литературный памятник Руси «Слово о полку Игоревом» о противостоянии именно Степи.
Это в Европах, это в Новгородах можно играться в демократию: в Вече, в ганзейское право. Там можно призывать и изгонять князей. На Юге применима только жестокая рука. Русский выбор не из области «свободы воли»: свобода или тирания. Наш выбор иной: жизнь или смерть. Экзистенциальный. Естественно, большинство всегда выберет жизнь, лишь некоторые смерть во имя жизни. Единицы – смерть.
 
Хочешь свободы: милости просим  в Степь под татарские стрелы и сабли. Казакуй, насколько сил хватит. Не Свобода (слобода – вольное поселение), но Воля. Хочешь вольной жизни, собери Волю в кулак. Будь готов к максимализму: свобода или смерть.   

Налетели ветры злые,
Да с восточной стороны,
И сорвали черну шапку
С моей буйной головы.

Донская песнь.
   
Мне всегда казалось, что в песне утерян конечный куплет. Что-то вроде:

Прилетели остры стрелы,
С татарского  берега,
И пронзили мое сердце,
Жизнь, прощай же навсегда.

Не очень складно получилось. Да все рано… «есаул догадлив был».

Сколько не борись, сколько не побеждай – граница опасности только отодвигается на Восток и на Юг. Победи Казань и Астрахань, останется кучумова Сибирь и гиреев Крым. Победи и их – останется Кавказ и Средняя Азия. И, конечно, Турция, как квинтэссенция степных цивилизаций. Пусть с крепостями, пушками, кораблями, беспощадными янычарами, но все та же Великая Степь.   
Как эманация тысячелетних страхов слой за слоем: татары-крымцы, ногайцы, татары-казанцы, монголы, хазары, половцы, печенеги, аланы, скифы. Поколение за поколением русских видели одно и тоже: степной народ убивает и грабит. «Хуже татарина». Неудивительно, что, в конце концов, «страх тысячелетий» сфокусировался на турках-османах. Преодолеть страх народа – уже оправдать себя, как говорят Кавказе: «до небес». Так государственная идея России воплотилась в «мечте о Софии».
         
Сказать, что обретение государственной идеи Россией есть нечто уникальное – поставить все с ног на голову. Обретение имперской сверх-идеи - норма взросления любой империи, знак ее вступление в подростковый возраст, когда закончилось с детской жадность собирание куличиков в своей песочнице в одну большую кучку, и настала необходимость осознать, что с этой кучей собранных воедино земель делать.
Не существовало империй без сверх-идей! От Португалии до Японии всякая имперская нация сначала начинала сначала смутно ощущать, потом, лепеча, проговаривать несвязные еще слова, потом думать, что ж такое сказано? Прикидывать,  куда же ее влечет столь неудержимо?
Ради осмысления писывались длинные и путанные трактаты, из которых время выжимало эссенцию лозунгов, кратких коанов вышиваемых на штандартах и орифламмах: «становление вселенской гармонии в Поднебесной», «Цивилизуем Мир… со временем», «католицизируем Мир». Ну и так далее.
Лозунги порождали целые поколения сухопарых эксцентричных алкоголиков – строителей Британской империи или алчных конкистадоров (или правильней – конквистадоров) или жестоких янычар… - несть им числа. Может быть, «имя им легион»? Вселенская правота делала их жестокими, освобождает от мук угрызений совести. Порой, и милосердными, великодушными, даже альтруистичными – в самые краткие миги прекрасной истории империй. Идеи заставляли жестоко сшибаться лбами с носителями иных имперских идей, словно желая выбить из головы противника его идею, столь суровым методом поверяя идеи на прочность.
   
Как часто у Чехова и Горького сквозит метафизическая грусть персонажей: «в юности нам казалось, что мы рождены для чего-то великого и прекрасного, для больших свершений…, а прожили жизнь мелко и пошло». Для обывателя маленькой страны «мелкая и пошлая жизнь» предел мечтаний, для имперского интеллигента наивысшая степень унижения - оказаться в стороне от великих дел. 
Идеи имеют свойство ветшать, частично обращаясь в реалии, частично рассеиваясь с пылью времен, разрушать самое себя, обращаясь в противоположность. Особенно когда  официальная имперская доктрина - давно отлитые в бронзу слова, в свое время когда-то жаркого,  кипящего металла в горне строящейся империи. Теперь – всего лишь покрытые зеленой патиной и начищаемые к праздникам как артельные самовары. Уже не прельщают они «лишних людей», им иного подавай… Чего? Они и сами не знают, но чувствуют. Некоторые ищут, еще меньше находят. Кто марксизм, кто маразм.

Что там в глубинах? Как смысл жизни отдельного человека познается на смертной одре (и то далеко не всегда), так и предназначение всякой империи можно оценить лишь после ее распада. У живого организма, будь то организм человека, социума, государства всегда есть запас дел «впереди», «на будущее». В этом будущем всегда «есть место подвигу», то бишь «главному делу жизни». Стремления, забранные в голову сверх-идеи, вполне могут оказаться лишь долгим тренингом к главному событию жизни.
          
К началу ХХ вопрос об освобождении православных народов Балкан уже решился положительно, а владение Иерусалимом уже ничего особого не значило. Двигавшая западную цивилизацию почти тысячу лет идея крестовых походов окончательно  иссякала. Недаром в скором времени англичане поспешат отделаться от Палестины, создав не христианское, а еврейское государство. Никого из христиан особо сей факт не покоробил.
 Хотя идею крестового похода против «сарацин» до сих пор пытаются гальванизировать, понимая, что именно она становой хребет стремлений Запада. Ни одна цивилизация не может без сверх-идеи. Вот только гальванизируют обычно трупы. 
      
  Обратившись против своего истока, идея Босфора для России сделалась разрушительной. По что Россия ввязалась в Первую Мировую? Сербов спасать? А может быть,  реализовать вековую мечту «окончательного решения вопроса проливов»? 
В одном длинном и нудном документальном фильме о Первой Мировой Войне авторы голосом диктора, которому будто два мешка с мукой на плечи нагрузили, рассуждали о причинах поражения России. Вывели весьма интересную сентенцию: «Всякая цивилизация живет до тех пор, пока исполнят свое высшее предназначение»… или что-то в этом роде. На этой верной максиме умудрились выстроить неверный силлогизм: «Предназначением цивилизации русской было хранить веру православную», ну и так далее: «Как только забыли об этом предназначении, рухнула монархия, армия, Россия».

Не буду вдаваться в ошибочность второй логической посылки, поскольку уподоблюсь тому самому психоаналитику. Только спрошу авторов: «А фашизм кто разгромил? Неужели российская цивилизация с ее тысячелетней историей никакого отношения к спасению мира от коричневой чумы не имеют? Кто запустил первый спутник, вывел Гагарина на орбиту, указав мировой цивилизации космический вектор развития?» Ответа, скорей всего, не будет.

Большевики, ведь, тоже кое-что в идеях понимали. Как и в русском народе. Дали русскому мужику землю (ненадолго), за которую тот сражался с «беляками». Многочисленным командирам: юным Гайдарам и молодым Багрицким - мечту о мировом коммунистическом Рае. Заменили Босфор и Иерусалим Мировой Революцией, расширив горизонты российских устремлений на все континенты. Призвали не кресты над храмами возносить, но освобождать все угнетенные народы мира от ярма Капитала. Кто носит ярмо?
Позже призвали сражаться простого солдата за Родину, молодых лейтенантов - за спасение человечества от гитлеризма. «Проблема проливов» навсегда стала для России второстепенной. Прагматичный Сталин периодически пытался ее ставить, но так же легко снимал с повестки дня реальной политики.

Кто сейчас найдет для России «новый Босфор»? Ведь без «великой идеи» Россия жить не может, во всяком случае, сколь-нибудь долгое время. Такая идея как цемент скрепляет  фундамент нации. Именно Идея – бог для русского государства, а не Бог вовсе. А «если Бога нет, то все дозволено».
«Идея Босфора» - движение времени в пространстве к единственному полюсу. Времени исторического к времени мифологическому. Ибо достижение полюса есть обретение рая, попадание в чудесную пусть и героическую сказку, где время ходит по кругу, вечно возвращаясь к истокам, или движется к конечной точке мира. К Апокалипсису. Поэтому просто подменить одну географическую точку другой не удастся, ибо мир мифа живет совсем в иной географии.               

……………………

Силюсь подобрать эпитет к цветовому тону Стамбула: «пепельный», «перцовый» - обычно так называют седеющие волосы. Значит «седой» - звучит немного патетично, но верно. Бродский сказал просто «серый», поскольку серый для него – цвет времени. Цветовую гамму серого поэт оценил в архангельской ссылке среди серых бревен изб, выцветших телогреек, русоволосых крестьян, вечных туманов. Вечных? Значит «серый» - цвет вечности тоже? В английском «седовласый» звучит как «gray-haired» (серовласый), хотя в русском «седовласый» - означает волосы цвета снега.   
Итак…. видел «седой Стамбул», о ту пору оккупированный Антантой, иные суда вновь прибывшие из России с новыми беженцами. Сходящие на причалы Галаты полтораста сотен тысяч белоэмигрантов. Даже не армия – фронт, «контингент», которого хватило бы на оккупацию какого-нибудь Афганистана, но оказалось недостаточно даже для Крыма.
Казалось, сбылась мечта: приход православного воинства, «цвета нации и соли земли русской» на поклон к святой Софии. Только для ахматовских полевых цветочков в чемоданах места не хватило. Там лежали всякие прозрачные камушки, цепочки, монетки, бумажки сиречь драгоценности, золото, валюта. Вещи может быть менее поэтичные, зато в изгнании куда более полезные. 
А ведь года четыре назад барышни сглатывали слезинки читая кликушествующими голосами в  госпиталях перед ранеными Первой Мировой:

А мои — для святой Софии
В тот единственный светлый день,
Когда возгласы литургии
Возлетят под дивную сень.

И, как волны приносят на сушу
То, что сами на смерть обрекли,
Принесу покаянную душу
И цветы из Русской земли.

А.А. 

Искалеченные солдаты кивали юным дурочкам, хмыкая в ус: «Идите сами воевать «за дыры и нилы» (Дарданеллы). Так объяснял термин Ленину «человек с ружьем» - солдат Шадрин из одноименной пьесы. Выражение не выдуманное, из жизни, несмотря на плакатность самой пьесы. Прошедшие сквозь ужас массовых атак на пулеметы, через сводящие с ума массированные артобстрелы, через облака отравляющих газов, встававшие грудью на огнеметы, прожившие в окопе 4 года (попробуйте прожить в нем хотя бы 4 дня, хотя бы летом) - такие солдаты теперь готовы были умирать теперь только за свое. Не за абстрактные «Дарданеллы».

Часть тех «человеков с ружьями» все же добралась и до Дарданелл.  Турция кипела своей  гражданской  войной, да еще войной с Грецией. Чтобы боеспособные части врангелевцев ненароком не вмешались во внутренние и внешние турецкие дела власти Антанты отправили подальше: в Галлиполи, на греческий Лемнос, донских казаков в Чаталджи, что в румелийской части Турции.
Галлиполи, Лемнос, Чаталжи сравнивали с концлагерями. Правда, в каком концлагере заключенным оставляют оружие, сохраняют военную организацию, разрешают проводить военные учения?
 Белые почти год наблюдали те самые пустынные берега Дарданелл, за которые дрались так долго, предаваясь любимому стамбульскому занятию – созерцанию проплывающих кораблей. Среди прочих угнетал факт, что балка, в которой их поселили, веками оказывалась местом заключения то запорожских казаков, то пленных русских солдат времен Екатерины, Александра, Николая, вновь Александра, и вновь Николая.  Историческая преемственность. «Узники Галлиполи», «Узники Лемноса» - так, кажется, назывались книжки и картины об их скитаниях.
С Лемноса кубанцы бежали к кемалистам, послышав, что те за службу «даже деньги платят». Как-то совершенно не волновал казачков факт, что Кемаль – союзник Советов, что сами недавно рубали турок нещадно. В проливе между Лемносом и  Малой Азией казаков встречали греческие пулеметы. Чтобы «не утекли». 
Черноморский Флот угнали еще дальше. В Тунис - в порт Бизерту. Не дай бог, линкорные орудия дали бы залп по туркам. То бы еще началось!
Соответственно потом вышла книжка «Узники Бизерты». Так что слова известной песни «Летят перелетные птицы» имеют глубокий исторический подтекст.      
   
Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна!
М.Б.

Пусть Блантер с Исаковским не бегство врангелевцев имели в виду, но на то и классики, что вещи их приложимы ко «многим  прочим случаям».
В «мягкий плен» Галлиполи и Бизерты попали лишь более–менее уцелевшие части, большинство же из 140 тысяч беженцев высыпали на причал Скутари, где поселили… на кладбище. Очень символично. Считая с прежними деникинскими и более ранними беженцами, в Турции набралось почти четверть миллиона русских. Почитай, каждый четвертый стамбулец в 21-м году оказался русским. Сошли на берег и «нежные ахматовские барышни», которым  суждено возненавидеть Стамбул.

Город нуждой и безразличием к их судьбе заставил белых делать то, к чему большевики хотели принудить силой. Работать! А они так хотели «жить». Жить, как привыкли: богато, весело, беззаботно. Если работать то «чисто», тогда как этот город дешевых рабочих рук предлагал лишь грязную поденщину и ту не всегда. Белые воспринимали Стамбул лишь как нищую прихожую блистательного Парижа, где «все будет по-прежнему». Хотя Париж расщедрился лишь на места таксистов и проституток. Стамбул тоже «белым телом» не брезговал.
Жирному греку с Галаты (персонаж «Бега»), равно пухлому буржуа из Бельвиля распаляло самолюбие сама мысль плюхнуться в постель с русской графиней или княгиней, ощутить плебейский восторг попрания аристократической плоти. Бордели от Буэнос-Айреса, от Стамбула до Шанхая и до Сингапура (почитай любого города мира славного злачными местами) переполнились русскими дворянками.
Как же так вышло? Воспитывали их в строгости и благочестии, учили и по-французски изъясняться, и вышивать, и на клавикордах…, а они на панель? Может, большевики оказались правы, назвав их «паразитическим классом»?
Только через публичный дом или панель вела прямая дорожка к кутежам, к разврату с музыкой и танцами. Легкий путь всегда ведет в Преисподнюю.

Может оно и так, но не только так. Для дворянок работать означало стать пролетариями, окончательно сдаться. Что уж там вышивать - пальцы колоть, лучше уж расслабиться и получить удовольствие за куда большие деньги. Падать, так уж падать до конца на самое дно бардака («бардак» - кстати, стакан по-турецки).  Там упиваться своим падением, своими несчастьями, подлинными или мнимыми, там вспоминать прежнюю «честную» жизнь. Проклинать «красных хамов», ненавидеть клиентов, местные власти, сутенеров, весь мир. Раз ты в бардаке - пусть весь мир превратится в бардак. Очень по-русски:

И вот я проститутка, я фея из бара,
Я черная моль, я Летучая Мышь, 
Вино и мужчины - моя  атмосфера, 
Привет эмигранты….

Автор неизвестен.

С легкой руки развратных русских графинь и княгинь, наполнивших Галату  дешевыми прелестями, в Стамбуле зачалась турецкая «сексуальная революция». Прежде состоятельные турки и греки имели склонность предаваться разврату в закулисных традициях ХIХ века, внешне сохраняя видимость благопристойности. Теперь оккупировавшие Стамбул моряки и солдаты Антанты совершенно не заботились о соблюдении приличий, а «наши дамочки» упав на самое дно, желали, чтобы весь мир опустился столь же низко вместе с ними. Угар «последнего дня» соединился с восточными гаремными сладостями, породили турецкую секс-индустрию и особый сорт порно, что крутят по ночам стамбульские каналы.
Белые офицеры оказались подстать своим подругам, просиживая все в кафешантанах и борделях, сутенерничали, жульничали, воровали, устраивали пресловутые «тараканьи бега», множество прочих «лохотронов». Открывали и «заведения приличные»: сатирик Аверченко организовал блинную, кто-то еще из его окружения – театр. Представляли на том театре не пьесы, а… «живые порнографические картины».
И пили, конечно, «по черному». Так сами говорили: «По черному пили. Как нигде и никогда еще». Сложно вообразить, тем не менее, так в воспоминаниях. В городе их мечты, за который они сражались, сражались их отцы, деды-прадеды, именно в Константинополе «крестоносцев» одолела дичайшая ностальгия по Родине смешанная с чувством полной безысходности. С Галлиполи дезертировала половина армии, в основном в Стамбул. Пить!
Явилась таки «рать православное» на Босфор чтобы превратить вожделенный Царьград… в языческое капище. Как по всей России в «веселые 90-е» когда тоже оказались в «истинном центре истерики» (как говорят психологи) или проще: «обретя  Землю Мечты». 
 
Увидев сколь быстро Стамбул разлагает без того деморализованные разгромом и бегством из Крыма костяк белой армии, Врангель предпочел перевести ее в Сербию, в Болгарию… куда угодно подальше. Там сколачивал новые части на «призовые деньги», что получил за продажу Франции 150 судов русского торгового флота. На чем бежали, на то и жили. Как только деньги проели, армия разбрелась кто куда. Большинство рядовых вернулось в Красную Россию.

А царские офицеры, столь гордившиеся своей честью? Где потом их только не видели, в ряды каких только наемников они ни вливались. В сербской и в болгарской армиях, во французском и испанском иностранных легионах. Воевали русские «рыцари удачи» в Албании, Парагвае, Испании. На стороне франкистов сражался «легион» белых офицеров. Не исключением были русские офицеры-эмигранты, дравшиеся за «демократическую Европу» против фашистов на стороне испанских республиканцев. С ними у сталинских добровольцев складывались весьма своеобразные отношения.
Часть «белых» вернулась в Россию с фашистами. Этих уже за «подвиги» по сожжению деревень и расправы с советскими и югославскими партизанами ставили к стенке. В основном хорунжих-есаулов. Офицеров расстреляли, рядовых на Колыму. Там у них было время найти десять различий между понятиями «узник Галлиполи» и ЗК.      
       
Объективности ради: малая часть эмигранток согласилось с «обращением в  пролетариат». Пошли «вышивать крестиком» в модный бизнес, гувернантками или учительницами музыки и пения, преподавать русский и французский. Смирились, восприняли изгнание, бедность, лишения как должное, как заслуженную кару, как фатум. «Попали под колесо истории». Тоже очень по-русски.
Часть эмигрантов восприняла поворот судьбы как подарок. Наконец вырвались из пут российского «общества», счастливо бежав расправы «по классовому принципу», оказались в свободном, динамичном открытом мире, куда современнее прежней царской России. Айда делать бизнес, изобретать, работать! Не в Турции, конечно же. Из 140 тысяч врангелевцев в Стамбуле прижилось тысячи полторы. Остальные рванули в Европы и Америки основывать бизнесы. Правда до сего дня дожила, пожалуй, только фирма «Сикорский» и еще несколько помельче.
 
Оставшиеся в России сходным образом восприняли череду «катаклизьм»: «Эх, бля! Наступили новые времена!». «Германскую», Революцию и Гражданскую войну, Большой Террор, Великую Отечественную принимали похожим образом: «попали под колеса истории». Вроде никто не виноват или виноваты все, что опять же означает что никто.
Находятся современники, упивающиеся несчастиями своего народа, пусть отчасти  вымышленными: «Сколько погибло от руки Сталина? 8 миллионов?
Мало! Столько сгубил Петр I за все свое правление (максимальная прикидка историков). Неужто, Петр круче Сталина, учитывая, что у царя-реформатора населения под рукой было в пять раз меньше? Быть того не может! Подайте нам цифру всех репрессированных при сталинизме – запишем их в покойники!
17 миллионов? Тоже мизер! Пусть будет 35 миллионов, а лучше 100 – цифра круглая! В войну погибло 20 миллионов? 24? 26? А в Первую Мировую? А в Гражданскую? Итого сколько? Опять 100 миллионов? Мало! Пусть будет 150!»
«Широк русский человек, сузить бы».

Цифирь цифирью, пусть даже дутая, но народу российского в ХХ веке полегло уйма. Пусть не так много, как считают, но больше чем в любой другой стране. Больше чем любой иной народ, считая китайский! Если раздаются причитания, то в основном на  «геноцид собственного народа».
 «Фашисты истребили 15 миллионов наших мирных граждан?! Бог с ними, с фашистами! Дело прошлое. Пусть евреи холокостом хвалятся».
Наибольшие жертвы во Второй Мировой принесли русские?
«Ну да! Зато мы - русские, мы не плачемся. Каково было время, таковы были жертвы. Попали под колесо истории».
Вот и думай после этого кто больший фаталист: русские или народы Востока, те же турки. О самоистреблении ХХ века русские (правда, «особого сорта») предпочитают говорить с известной амбвивалентностью: «Страшное преступление против своего народа, столько и Гитлер не истребил». Не знаешь чего больше: горечи или гордости, поскольку утверждение построено на скрытом противоречии: мы - русские одновременно представляем себя самой доброй и самой злой нацией на свете. Только очень добрая нация позволит столь долго терпеть истребление себя и только самая злая может истребить столько народу. Тайная гордость от большого страха: «Смотрите, как страшны мы в гневе».
 И растут до потолка цифры сталинских жертв. В ГУЛАГЕ погибли миллионы, но погибло много меньше, чем в Войне от рук фашистов. Хотя сегодня многие пытаются убедить всех в обратном. Вперед и с песнями! И пусть песня та будет «Хорст Вессель».   
Кто похитрей, вписывает в жертвы репрессий уголовников, власовцев, военнопленных. Но сумма впечатляет не всех. Восемь миллионов – максимум, что можно «выжать» из всех полузакрытых документов сталинской эпохи, из всех корректных исторических розысков. При всем желании политических набирается не более 3-х миллионов.
Ужасная цифра! Еще одна Первая Мировая Война на нашу голову. В восьми миллионах учтены все! Все!!! Даже погибшие от голодовок начала 30-х и второй половины 40-х. Еще более страшная цифра. Правда уже с «большим запасом», в 8 миллионах жертв всякий «плюс – минус» зачтен как плюс, всякий записанный дважды считается за двоих.
17 миллионов «репрессированных», то есть осужденных законно и не очень. Посчитаны опять же все: репрессированные народы, раскулаченные, севшие «за колоски», уголовники. Разумеется, политические. 17 миллионов! Учитывая, что почти половина отбывала срок в расконвоированными или вовсе с условным осуждением «по месту жительства».
В присно памятном 37-м Большого Террора году сидело 1,7 миллиона человек из 135 миллионов жителей СССР. Включая уголовников, включая «бытовуху». В остальные годы (1925-1953) цифра колебалась от 450 до 900 тысяч. Из них до трети «расконвоированных».
Сколько сидит сейчас из 140 миллионного населения России? 980 тысяч. Почти миллион. Плюс три миллиона «условно–досрочников» - по-старому тех же «расконвоированных» и «условно осужденных». Как минимум два «тридцать седьмых года» сразу. А в Штатах? На 300 миллионов жителей 2.3 миллиона заключенных в тюрьмах и еще пять миллионов осужденных отбывающих наказание по месту жительства. Тоже впечатляет.
 Сравнить  всегда есть с чем, получаются цифры сопоставимые. От того лучше сравнивать с фантазиями. Или фантазмами. Тогда прошлое станет кровавым, а современность  предстанет почти что раем.
   
Иные, понимая, что фантазии о прошлом весьма шаткое основание, заимствуют цифры из западных «оценочных» источников времен «холодной войны». Цели, впрочем, прежние: ведь огромные цифры – крупнокалиберные снаряды в советскую власть. Правда, стреляют уже в исторический труп. Чтобы «бесчеловечная власть» навсегда сгинула, все средства хороши. «Пара лишних миллионов» не повредит, дело-то благое». Если долго повторять ложь, сам начинаешь в нее верить.
Есть у лжи оборотная сторона – однажды в нее верить перестают. Не только в цифры, но в сам факт репрессий и геноцида. «Ложь во благо» рано или поздно обернется против «блага», похоронит саму идею, став преступлением против памяти миллионов действительно погибших в геноцидах и репрессиях. Но обратного пути у обвинителей нет. Ложь превратилась в краеугольный камень их мифологии.
      
Преступления прежней власти надо раздувать, поскольку свершения новой власти имеют бледный вид по сравнению с достижениями предыдущей. Ни тебе великой державы, ни промышленности, науки, образования, пенсий, медицины. Выживайте сами. Вы «свободны», в том числе от государства, от его «опеки». Нет у нас завоеваний социализма. Кончились. На Западе есть, у нас больше нет. Зато есть «свобода», в том числе плевать в свое недавнее прошлое.

 Речь не только и не столько о власти, у нее нет продуманной политики, мечется, бедная, то от несомненных вершин социализма (приписывая их достижения «России») до его пропастей. Власть лишенная объединяющей идеи всего лишь собрание отдельных людей. Каждый «отдельный» блюдет, прежде всего, личную выгоду, уж потом «корпоративную», лопоча  про «государственный интерес», что твой попугай. 
Беда в том, что каждый по отдельности оказался духовным банкротом. Ладно, не надо требовать строить новый Днепрогэс или штурмовать Берлин, написать новый «Тихий Дон» или «Золотого теленка». Но где зачатые ветром свободы новые «Мастер и Маргарита», «Сталкер», на худой конец новый «Архипелаг ГУЛАГ»?
«Зато времена не сталинские». Чтобы оправдать свой вакуум призываются образы Зла. К сожалению, разрушение не созидает. Созидание разрушает, это точно, чтобы построить. Только разрушение во имя Разрушения бесплодно. 

Если на мораль наплевать, так хоть о прагматике подумали бы. Прошлое из могилы может дотянуться до настоящего. Девальвация лживыми речами и дутыми цифрами человеческой жизни, стелят дорожку новым преступлениям: «Подумаешь, убил?! Посмотрите, что эти тираны творили. А тут всего одного какого-то…» Далее каждый может подставить, кого желает.

  Прав, трижды прав Грант Динк! Ведь слова его относятся не только к армянам, и не только о «черной турецкой части души». Человек  за эти слова жизнь отдал.          
 Бесконечно плакать о погибших могут лишь нации, поставившие себя в положение жертвы, причем «жертвы невинной». Но так не бывает. Не потому что безвинные, а потому что это всегда дуализм «палач-жертва». Впрочем, я повторяюсь.
 
Наблюдавший и описывающий «очистку» Смирны от нетурецкого населения Хемингуэй услышал от своей квартирной хозяйки-хорватки старую турецкую пословицу: «Когда топор рубит дерево, в том вина не только топора, но и дерева». 
Не достойны жалости безвольно склонившие голову под топором палача. Сопротивление же слабого сильному всегда жестоко и подло, поскольку нет у него иных средств, кроме ножа в спину. К чести армян в 15-м и евреев в 40-е среди них нашлись мужественные бойцы. Восстание в Варшавском гетто спасло нацию от позора, а заряд воинствующего самосознания позволил состояться государству Израиль. 

В спорах о геноцидах на первое место выходят цифры, становясь предметом торга. «Жертва» умножает, «палачи» делят. На этот раз истина лежит не посередине, поскольку спор идет не о жертвах и даже не о том кто прав и кто «имеет право». Будто сто тысяч больше или меньше что-то меняют в сути? Ничего, поскольку спор идет о мировосприятии.
Пошла мода на «геноцид» - очереди из пострадавших выстроилась. Десятки государств и народов открыли анналы и ищут, ищут, ищут! Если историю нельзя переиграть, ее можно переписать. Словно карты на ломберный стол ложатся документы, противостоящие стороны желают побить их более сильным козырем: «Вы, русские, еще ответите нам за Катынь! – А вы, поляки, тогда ответьте за десятки тысяч заморенных голодом красноармейцев из армии Тухачевского! – А вы тогда за жертвы подавления польских восстаний! – А вы тогда за сотни тысяч православных, замученных панам Речи Посполитой!»
Если «Россия – родина слонов», то Украину по праву можно назвать «родиной анекдотов». За полгода до официальной постановки знака равенства в формуле «Гладомор = геноцид» жители украинского городка Коростень подали в суд на город Киев за геноцид древлян княгиней Ольгой в… 968 году. «Геноцид срока давности не имеет». Нет, они точно издеваются.
Украина объявила «гладомор» геноцидом. Вновь цифирь множится: «10 миллионов погибло!» Хоть доказано документами: полмиллиона умерших в 32-33 гг. от голода на Украине к двум с половиной по всему СССР. Возможно, украинских жертв оказалось раза в два больше. Но не в двадцать же! Как всегда история не стыкуется с демографией. Тем хуже для демографии!
Хотят евреев переплюнуть? Один из героев Вуди Алена устами самого Вуди Алена резонно парировал на ставшую избитой уже в 70-х риторику о холокосте: «Миллионы жертв это не те рекорды, которыми следует гордиться».
Был «гладомор», к чему отрицать, но почему забывают о более чем миллионе умерших голодом русских? Более того, не видят почти 500 тысяч украинцев в те же годы умерших от голода в Польше (возможно меньше, но не менее ста тысяч). «Пилсудчики» (польская калька кемализма) целенаправленно изводили украинцев. Такова логика любого «нового национального государства». Очень «удачно» подвернулся неурожайный 32-й год. Не надо расстреливать, сжигать, надо просто слегка закрутить гайки и «национальное меньшинство» вымрет само собой. За подобные «исполненные государственной мудрости» шаги подпилсудчиков потом пришлось расплачиваться тысячам польских обывателей, попавших под пули бандеровских «мстителей».
   
Сталину по большому счету было все равно, кто мрет от голода: русский, украинец, грузин. Вымирал враждебный класс мелких собственников ставший навозом для индустриализации. Надо было выгнать дешевую рабочую силу из деревни, кормить ее на гигантских стройках социализма. Города росли как на дрожжах, требуя продовольствия. Пара лет коллективизации шла более-менее ровно, пока не обрушился страшный неурожай 32-го. В городах, в том числе украинских, никто от голода не умер.   
Год-то по всей планете был суров. Разгар кризиса. В США, где пыльные бури уничтожили разом половину некогда плодородных прерий, умерло от голода 80 тысяч! Кто-нибудь это вспоминает? Есть подсчеты с цифрами на порядок (даже на порядки) большими, но что это меняет, если сегодня никто не вспоминает само событие. 
Рузвельт в инаугурационной речи не стал бросаться 80 000, вспомнил только маленькую девочку, умершую голодной смертью в трущобах Чикаго. И заключил: «Позор Америке!», в варианте «позор нам всем!». Как-то все кризисы легли «в яблочко»: мировой экономический, политический, экологический, социальный, коллективизация etc., сделав кемализм местных изводов популярнейшей доктриной, приведя к власти «отцов наций» в том числе Гитлера. Зацвели пышным цветом националистические программы, проросшие плодами множественных новых геноцидов.
    
Так как быть с полным гекатомбами ХХ веком? Как быть с чередой массового истребления тех же украинцев австро-венграми, румынами на Буковине в 1918-20-х годах, поляками, немцами в Войну? Здесь и концлагеря, и сожженные деревни. Приплюсуйте  бандеровские «фокусы» по отношению к собственному мирному населению – еще сотни тысяч погибших.
Почему из всех напастей избран только «гладомор»? С Польшей ругаться не хочется? Вдруг поляки вспомнят, как мстили украинские националисты полякам в войну, вспомнят «фокусы» бандеровцев по другую сторону границы, так что пришлось польским властям переселять большую часть украинцев во внутренние районы Народной Польши в ходе операции «Висла». С кем еще Киеву ссориться не хочется? С Бухарестом, Берлином, Веной и Будапештом? С Европой? Ни! Пусть за все ответят «кляты москали».            
Вспоминая геноцид, нация требует не только восстановления исторической справедливости, но, прежде всего, желает изменить свою роль в спарке «палач - жертва». Стать «судьей». Жертва осуждает палача, из побежденного выходит в победители, из пешки в ферзи, словно Давид, побивая Голиафа пращёй.
Есть правда маленький нюанс: «голиафа» должен завалить кто-то другой. «Давид» должен пойти к этому другому и наябедничать, «ударить камнем из пращи в глаз». Само понятие «геноцид» девальвируется, особенно попав в руки «реальных политиков» всегда стремящихся нажить политический капитал. Обесценивается понятие человеческой жизни, трагедии ее потери, когда «в полемическом запале» стороны приписывают лишние миллионы.   
Иран затевает дискуссию: был или не был «холокост» вообще, словно не видя тлеющего под носом фитиля курдского геноцида. Турки убивали курдов, Саддам Хусейн убывал курдов, иранцы тоже убивали курдов. При шахе, при аятоллах. И не «когда-то», а совсем недавно: 70–80-е годы ХХ века. Кровь еще не высохла. Или за отрицанием «холокоста» кроется желание отменить понятие «геноцид» вообще. 
В подобных спорах истина умирает, миллионы жертв становятся разменной монетой в казино текущей политической игры. История предстает чередой нескончаемых взаимных геноцидов.  И нет никому прощенья.

Разве не геноцид против собственных народов - послать миллионы в мясорубку Первой Мировой, где цена человеческой жизни упала до «османского» уровня? Даже еще ниже. Разве не скрытый геноцид – держать фронт на расстрелах как делала Франция, в итоге расстреляв почти 200 тысяч дезертиров? Каждый пятый погибший тогда француз был расстрелян своими! Цифра равная «минимально признанному» количеству жертв армянского геноцида. Впрочем, тоже «оценки». Кто считал расстрелянных на передовой без суда и следствия, в Восстании «ста полков»? 
Если так относились к своим да еще в «европейской демократии», что говорить о восточной деспотии, да еще по отношению к «чужим», вчера бывших «своими»? Ведь турки традиционно для Востока «на показ» жестоки к врагу. Что уж там вспоминать концлагеря, расстрелы заложников, удушающие газы, огнеметы…

Дело не просто в «отравленном прошлом», в привычной «роли жертвы» того или иного народа, тем более не в корысти нечистых на руку политиков, наживающих политические капиталы на давно минувших трагедиях. Что политики? Они лишь транслируют коллективную волю большинства, хотя полностью списывать со счетов не стоит. Политическая воля может пресечь состояние постоянного расковыривания покрытых струпьями исторических ран. Да и то на время.

В ХХ веке подобное смогли сделать только три тирана: Сталин, Тито, Мао Цзе Дун. СССР имел самые большие основания для разнообразных компенсаций за геноцид своего населения, но Сталин этого делать не стал – во имя новой политической ситуации. Даже официальную цифру потерь в Войне занизил в три раза. Хрущев немного отыграл ситуацию, но преодолеть сталинскую  инерцию не смог.
Однако тема геноцида все равно сыграла свою разрушительную роль в массовом возмущении сталинскими репрессиями времен Перестройки. На этот раз большая часть населения страны начала ассоциировать себя с жертвами тирании. Пять лет запоем читали Солженицына, Шаламова, Гроссмана, Рыбакова, многих прочих. Ежедневно открывали газеты, чтобы прочитать не новости – нет! новые разоблачения репрессий, узнать «где, как, кого и сколько» погубил режим полвека назад.
Отчего же так сильно волновались вокруг 37-го года? Ведь по объемам репрессированных 32-й код с массовой коллективизацией и  высылкой семей кулаков превосходит 37-й. И 44 –й – год переселенных народов тоже близок. Тем не менее «37»! Просто в этот год репрессии коснулись интеллигенции – самого «страдательного класса». Тонко чувствующих обиды, умеющих излагать свои мысли поэтов, писателей, инженеров, управленцев. Когда гнули распоясавшийся в 20-е пролетариат – они молчали, когда раскулачивали – они молчали. Когда сажали их – они дрожали по ночам. Когда разрешили говорить – возопили о погибели «цвета нации». У советского интеллигента всегда лежала фига  кармане: он отлично понимал, что, устраивая истерику вокруг миллионов жертв, целят в советскую власть – власть сегодняшнюю, а вовсе не сталинскую. Понимали, что идет борьба, а в ней все средства хороши. Любая ложь оправдана, любая подтасовка простительна – во имя высшей цели: уничтожения «чудовищной» власти. Возможно, чудовищной власть была, как все власти в мире тогда, когда они еще не родились. Их времена  «вполне вегетарианские» (по выражению все того же Бродского). Но какая разница! Себя жалеть – благое дело.               
Под растянувшихся на десятилетия стенания «о десятках миллионов жертв ГУЛАГа» похоронили СССР, всю сталинскую систему послевоенного устройства мира. Крушение унесло несколько миллионов жизней: конфликтами, разгулом преступности, внезапно обрушившейся нищетой, безысходностью. Возможно столько же, сколько убила система за все «страшные годы». Во всяком случае, цифры сопоставимы.  Но этих жертв никто «не заметил». «Творящий во благо не ведает, что творит».   
               
Аналогично Сталину поступил Тито, ограничившись малым в наказании хорватов, виновных в убийстве более миллиона сербов. Предал забвению во имя единства Югославии. Что дало СФРЮ полвека спокойной и где-то счастливой жизни, но так и не спасло страну от последующего распада. Стоило вспомнить национальные обиды…
Более мудрым оказался Мао не слишком бередивший нанесенную японцами рану. Сегодня к жертвам самурайских мечей относят от 3 до 6 (даже 12) миллионов китайцев. Многие европейцы (да и наши тоже) ухмыльнутся в усы: «Китайцев много, миллион туда, миллион – сюда, никто не заметит».
Вот как?! Значит, жизнь китайца менее ценна? Он менее человек, чем армянин, русский, еврей? Разве не испытывал мучений каждый из зарубленных, заживо сожженных, закопанных в землю, отравленных газами, нарочно зараженных бациллами чумы, утопленных в мутных китайских реках человек?  Каждый отдельно.   
Пекин иногда вынимает тему геноцида как веский довод, грозит Токио, но окончательно в ход не пускает. Китайцы понимают, что тема геноцида не только мощное оружие наказания виновного, но страшное орудие саморазрушения. Нельзя отказать в известной прозорливости Ататюрку «тему замявшему» и завещавшему не бередить ран как одну из основ своего политического наследства.   

Так в чем глубинная причина? В «чистом виде» проблема представляется так: народ, подвергшийся геноциду, предстает невинно убиенной жертвой. Жертвой «абсолютного Зла» самой низменной страсти таящейся в натуре человека: срасти безнаказанного убийства. Зло заявляет о своем праве господства над миром, поскольку наказания нет. Сам акт геноцида превращается во вселенское сакральное действо.
Раз есть алтарь, есть массовые жертвы – возникает вопрос: во имя чего? Напрасны ли гекатомбы или они были принесены во имя некой высшей цели? Возможно ли вообразить такую цель, ради которой возможно устроить геноцид? Для гуманиста сама постановка такого вопроса абсурдна. 

 Раз есть воплощение абсолютного Зла то невинные жертвы автоматически обращаются в носителей «абсолютного Добра». И знаком «Добра» становится их идентификационный признак: национальность, вероисповедание, цвет кожи, классовая или кастовая принадлежность. «Нас убивали за то, что мы армяне. (Далее нации по списку). Значит мы… (можно ставить любые превосходные степени)». В сакральном значении – агнцы, избранные Богом (пусть и на заклание). Библейские Исааки, над которыми заносят мечи отцы Авраамы. Если в последний момент гласа свыше не раздалось, то потом «гласом небес» становится «глас народа». Естественно народ ощущает себя не просто «абсолютно правым», но богоизбранным (избранным Богом на жертву для каких-то высших целей) и требует к себе подобающего отношения.
Не будут услышаны никакие разумные доводы. Чем больше доводов «против», тем сильней уверенность в своей правоте, непогрешимости. В своей избранности в качестве носителей «абсолютного Добра». Любое слово непререкаемо, любое действие оправдано. Далее путь к национальной изоляции, одиночеству, поиску больших и сильных защитников. Защита же никогда не бывает бескорыстной и бесплатной. «Враг моего врага – мой друг». «Друг»!

Горькие слова, но сказать их было необходимо. Конечно, всякое зло требует наказания, всякое преступление – отмщения. Но жить надо сегодня и отдельным людям  и целым народам. Не просто выживать, но и развиваться. Вслед за Грантом Динком повторю: «Выкиньте из сердца черную часть – обретете любовь».
Из психологии известно: самое главное в реабилитации пережившего трагедию пациента и самое трудное – заставить его найти в себе силы вернуться к нормальной жизни. «Просто жить» требует немалой силы воли и мужества.
Проще начать искать виновных, посвятить остаток жизни мести. Но после акта мести обычно наступает пустота – жизнь теряет всякий смысл. Велик человек, велик народ не посвятившие остаток жизни мести. Для этого требуется великое мужество.
Я горжусь, что у моего народа однажды нашлось такое мужество после самой страшной потери в истории ХХ века, возможно, во всей истории человечества. Но осталась память, осталась боль под сердцем. Я рад, что мои соотечественники сегодня не думает, что надо идти резать немцев или требовать от них выплат.    


Что «в сухом остатке» от политического развития тем геноцидов ХХ века? Тлеющий арабо-израильский конфликт, в котором арабы косвенно расплачиваются за холокост вовсе не ими устроенный. Армяно-азербайджанский, курдский, раскиданный пазл Югославии, с затаенными обидами, которые не загладят никакие потуги Гаагского трибунала. Распавшийся Союз…. Сколько страниц займет подробный перечень? Укажите место, где справедливость восторжествовала, зло наказано, где люди, свершив «священный обряд мести», зажили счастливо! Северная Ирландия? Страна Басков?
С некоторой натяжкой можно назвать только одну страну – Германию, где в души немцев буквально гвоздями вколочено чувство национальной вины. Почти, поскольку и в Германии то и дело вспыхивают общежития турецких рабочих, вьетнамские кварталы, втихоря избиваются цыгане.          

Некоторыми доморощенными историками принято считать (опять же с тайной гордостью), будто России принадлежит сомнительная слава «изобретения» фашизма. «Черная сотня» - движение лавочников под националистическими лозунгами с «мелкобуржуазной политической программой». Де, «охотнорядцы» первые штурмовики. «Бей жидов – спасай Россию», заодно бей смутьянов-марксистов и очкастых студентов. Только первенство это мало что сомнительно по сути, оно вообще сомнительно.
Все равно, что утверждать будто фашизм – «турецкое» изобретение. Османская империя, пребывавшая в глубоком кризисе, для своего спасения выдавала «на гора» не меньше «новаторских идей». Еще во времена русско-турецкой войны «за Болгарию» 1877-78 годов (всего таких войн было 11, не мудрено перепутать) к власти в Стамбуле пришли «новые османы» попытавшиеся сделать турецкую великодержавную идею подстать веку «пара и электричества». Через четверть века на подобный эксперимент решатся иные империи, еще через пятнадцать лет двинут миллионы в пекло Мировой Войны.
Вместо того чтобы ради спасения империй в 1914-м году гнать солдат на фронты, взглянули бы на  Турцию. Отработав свое, идеи «новых османов» успели уйти в небытие. Перефразируя известный российский девиз «За бога, царя и отечество», этапы движения державной мысли в поздней Османской империи можно выразить: «За султана, Аллаха и Турцию». С первым столпом – султаном, его насквозь изъеденным коррупцией государством ничего не получилось, пришлось взяться за Аллаха. В государстве с половиной подданных не мусульман! Начался новый виток армяно-турецкого противостояния. Клерикализм покачнул одну из опор империи – религиозный плюрализм. Империя зашаталась.
Осталось последнее знамя - «Турция», сиречь национализм. Поднявшие знамя пантюркизма младотурки оказались первым фашистским правительством, пришедшим к власти в Европе еще в 1913 году. Социализм в формуле «национал-социализм по-турецки» можно не упоминать, поскольку в империи сохранились мощные фрагменты восточной деспотии, как известно во многом схожей с экономической структурой «реального социализма».
По неумолимой логике избранной идеологии младотурки пришли к типичной националистической формуле: «Турция для турков», что обрекло инородцев и иноверцев на истребление и изгнание. Младотурки еще цеплялись за остальные элементы имперской триады: султана и аллаха, что обрекло их на поражение и уход со сцены.

Идеолог и основной практик геноцида христианских народов, вождь младотурок Энвер-паша даже после падения империи не успокоился. Загоревшись идеей пантюркизма, рванул в советскую Среднюю Азию организовывать басмаческое движение. Странная дуга путешествий проходила через Москву, где Энвер  (уже не паша,  но  «бывший князь, а ныне трудящийся Востока») успел пожить в «Метрополе» гостем Коминтерна. ЧК послало его нейтрализовать басмачей, но паша бежал от чекистов и возглавил басмаческое движение, собрал силы в один кулак (вот она – школа Первой Мировой!) начал наступление по всем правилам военной науки.
Есть версия, что его отступничество оказалось «индейской хитростью» чекистов, стремившихся собрать «террористические бандформирования» в одном месте и разом прикончить. Люди в кожанках понимали: нападающие из-за угла сотни банд куда опасней, чем одна дивизия полного состава, открыто выступившая против хорошо вооруженной армии. Позже подобную истину усвоили афганские моджахеды.

Весь триумвират младотурецкой партии разбежался. В разные стороны, и всех ждала смерть.
Талаата убили в Париже мстители-армяне. Еще одного деятеля - Джемаль-пашу чекистская пуля настигла в Тбилиси (чекист тоже оказался армянином). Почему-то мне особо утешителен факт, что точку в судьбе Энвер-паши поставил не армянский мститель-боевик, а лихой будёновец, давший очередь из пулемета по шеренге басмачей с грозным  командиром впереди (армяне утверждают, что пулеметчик был армянином).

Остап танцевал классическое провинциальное танго, которое исполняли в театрах миниатюр двадцать лет тому назад, когда бухгалтер Берлага носил свой первый костюм, Скумбриевич служил в канцелярии градоначальника, Полыхаев держал экзамен на первый гражданский чин, а зицпредседатель Фунт был еще бодрым семидесятилетним человеком и вместе с другими пикейными жилетами сидел в кафе «Флорида», обсуждая ужасный факт закрытия Дарданелл в связи с итало-турецкой войной. И пикейные жилеты, в те времена еще румяные и гладкие, перебирали политических деятелей той эпохи. «Энвер-бей – это голова! Юан-Ши-Кай – это голова! Пуришкевич – все-таки тоже голова!»

И. и П.

В то время как Бендер танцевал танго в обнимку с папкой «дела» подпольного миллионера Корейко, Энвер-паша уже 8 лет гнил в земле. «Но дело его не пропало». Кемалистская революция отбросила и султана, и ислам, даже пантюркизм, оставив национализм в чистом виде, впитав немного свежих социалистических идей промышленного века. Что и предопределило сжимание государства до размеров территории современной Турции. Удовлетворенный Мустафа Кемаль провозгласил: «Какое счастье быть турком!».
Нельзя называть кемализм «фашизмом в чистом виде», хоть многие элементы налицо. Так же нельзя сказать, что Ататюрк стал особо ярким примером для Муссолини (оба шли к власти параллельно во времени) или для Гитлера. Их идеологии созрели на «родной датской почве». Однако тенденцию не заметить трудно.
Под боком расцветал православный фашизм в Болгарии, удостоившийся беспощадного обличения Георгия Димитрова с трибуны «процесса о поджоге рейхстага». Болгарские православные царе-фашисты без сожаления репрессировали православных греков. Чуть дальше вила гнездо румынская «Железная гвардия», опять же под православными хоругвями. Рядом венгерские протестанты – хортисты и нилашисты, дальше католики - усташи. Против них сербские «Белые» и «Черные» «Руки». Еще шаг – Германия. И так далее по всей Европе. 
Фашизм всегда фашизм, какие бы кресты ни вешал на грудь и какие бы короны на голову ни напяливал, в какие бы шкуры «серых волков» не рядился и не рядится до сих пор. 
В музее холокоста в Нью-Йорке даже высечено в камне изречение, приписываемое Гитлеру: «Кто сейчас помнит резню армян?». Находятся скептики, оспаривающие авторство фюрера.
Народ русский с его «тягой к справедливости и соборности» предпочел черносотенному кошмару иной путь – коммунизм. С известным успехом. «Турецкий путь» оказался нам заказан. До поры…               
 
На такой почве расцвели «геноциды» гражданских войн и революций,  воспоследовавших за ними массовых этнических чисток и чисток «классовых» последствия  которых наблюдал «седой Стамбул».
Что тогда говорить об «языческих демонах души»?               


Язык язычества

Язычества в Стамбуле навалом, причем в прямом смысле тоже. Груды останков античных скульптур свалены живописными кучами под Персидским павильоном Топкапы. Означало ли это, что правоверные мусульмане должны смотреть на языческих идолов не иначе как распростертыми ниже уровня их стоп и извергнутыми в пропасть? Или нечто иное? Не знаю…. Во всяком случае, стамбульский музей античности  преогромный. Да и всяческие древнеримские колонны расставлены по всему городу.
Язычество в Стамбуле сочится отовсюду. Смотрит тысячами голубых стеклянных глаз  оберегов «назар бонджук» с каждой стены, двери, ветрового стекла машины, с запястья младенца. Тлеет в раскаленных уличных жаровнях, словно в дымящих жертвенниках. В жадном и обильном поедании пищи подобно древним тюркским демонам, сожравшим лошадь. Если Стамбул и превратил турков в правоверных  мусульман, то лишь настолько насколько тюрка вообще можно сделать мусульманином (христианином, буддистом).   
 
В альбоме рисунков «тюркских демонов» автор обозначен как Qurandash - читается как «карандаш». Очевидно, поэтому не привелось обозначение его имени, часто заменяемое на «автор неизвестен».  По-турецки «карандаш» означает «черный камень», то есть каменный уголь, графит. Рисунки выполнены углем, от того путаница названий.
Иногда к рисункам встречаются подписи вроде «могольский всадник поит коня» - эпоха Бабура». Отличительная особенность изображений: войлочные колпаки (тоже тюркское слово) с не загнутыми краями напоминающие пробковые шлемы. Опознаются  как  «Монгольский» или «могольский» стиль».
Настоящее имя этого художника из табризской школы миниатюристов - Мехмед Саях Калем. Обольщаться не стоит. «Саях калем» на фарси означает «черная кисть», то есть монохромная акварель или тушь. Точно никто не знает собственное это имя-фамилия   или профессиональное прозвище. Может быть, и то и другое. Поэтому в англоязычном искусствоведении художника называют Black Pen. Не повезло ему, куда не приткнись, перепутают то с продажным американским публицистом времен их Революции, то с Питером Пенном, а у нас и вовсе с клоуном Карандашом. Невольно запутаешься в россыпи карандашей.      
Для русского уха «кара» - черный, звучит как «наказание». Может быть, от роковой ассоциации, в русском языке так много заимствований кроме карандаша. Караул (кара-аул – черное селение, застава), караван, карабин, карапуз (возможно, я что-то путаю), карачун, карась. Каракуль – от «кара – куль» («черное озеро»), от похожести каракулевых завитков на волны. В некоторых тюркских языках озеро звучит как «коль», что делает игру слов  весьма забавной: лучше не узнать туристу в Стамбуле, что такое «караколь» – «черная рука», сиречь полиция, хотя во всем Средиземноморье знак «черной руки» известен как символ мафии.
Судя по фильму Алана Паркера «Полуночный экспресс» (контртеза «восточному экспрессу»?) – не так уж Коза Ностра разнится с турецкой полицией, во всяком случае, в западном представлении. Как говаривал герой фильма, вернее, сценарист Оливер Стоун устами своего героя:            

«Здесь можно раствориться и не узнать, что тебя больше нет. Можно настолько далеко уйти, что не понимаешь, где ты. Одиночество - это физическая боль, все тело болит. Для турков все «шула була». Значит «как то, как это». Никогда не знаешь, что случится. Все иностранцы «айип». Их считают нечистыми. То же и с гомосексуализмом, но они используют каждый шанс. Есть около 1000 вещей, которые считаются «айип». Можно заколоть или застрелить человека, но только ниже пояса. Удар ножом в задницу считается турецкой местью. Я знаю, это звучит ненормально, но это место ненормальное».

О.С.

Бродский в «Путешествии в Стамбул», за ним и Вайль в «Гении места» с удовольствием играются словами-анонимами русско-турецкого словаря: «дурак» - остановка транспорта, «бардак» - стакан, «табак» - тарелка. Близко  нам слово «балык» - рыба.  «Водка – бардак, балык – табак».   
Бродский отшвырнул словарь, обнаружив в нем «каторгу». Правильнее «катырга» или «кадырга» - «двухэтажный корабль». Проще - галера. В запале поэт приписал турецкому влиянию слово «чай» равно знакомство русских с чаепитием через турок.
Думается,  Бродский и словарь выкинул, и Стамбул невзлюбил от того, что вдруг начал ощущать глубокие тюркские корни в русской культуре и, что более для поэта важно, обилие тюркизмов в языке которым владел мастерски. Значит и в себе самом. Ведь во второй половине ХХ века равных ему поэтов в России нет. Много отличных, но равных-то не найти.
«Наш рыжий» со «сделанной биографией» вдруг почувствовал пробуждающегося внутри себя турка, «тюрка» - «чурки» (от Туркестана в 20 годы ХХ века переиначенного в   «Чуркистан»). Ощутил дежа-вю возвращения в СССР с его порядками, новый поход в советскую Среднюю Азию, где бывал еще очень молодым, о того не слишком мудрым, чтобы тонко чувствовать иные языки. Экзотика Стамбула  кольнула его в бок, как удар ножа-пачака, напомнив, что от себя никуда не улетишь. Что, «все возвращается или к истокам, или на круги своя…»

«Я родился в России и в ее языке (от которого не собираюсь отказываться — и надеюсь, vice versa)».

И.Б.

Другая цивилизация лишь зеркало, в которое смотрится человек. Пусть даже зеркало кривое. Не удивительно, что, смотрясь в турецкое зеркало, увидишь человека, похожего на турка. Как говорят немцы: Wenn ein Affe in den Spiegel hineinguckt, kann kein Apostol heraussehen. «Если обезьяна посмотрит в зеркало, то не апостола в нем увидит».             

Зря он так про чай. Тем более после его же слов о стамбульском чае: «лучшее из всего попавшегося мне в Стамбуле, этой помеси Астрахани и Сталинабада». Действительно, купола мечетей Стамбула напоминают среднеазиатские чайные пиалы-«косушки» в узбекской чайхане с заботливым чайханщиком. Такого же бело-серого оттенка уложенные кверху донышком и увенчанные сверху куполом пиалы для лагмана размером с небольшой тазик. Может, и Бродскому мечети Стамбула вновь напомнили Среднюю Азию с неизменной чашкой «зеленого №9 Самаркандской чаеразвесочной фабрики». В Стамбуле чай черный (на поверку – красный), еще больше цветочных чаев подаваемых в «бардаке» - приталенном стаканчике. Аромат цветочного чая и ритуал пития Бродского восхитил. Но и опечалил в череде приближений русского к турецкому. На всякий случай Бродский делает оговорку: «Остановимся на  слове "чай", означающем именно чай,  откуда  бы оно и он ни пришли».      
  Привычку пить чай мы получили из первоисточника – от китайцев в сундуке  набитом драгоценным «императорским» чаем, присланным богдыханом царю Алексею Михайловичу. Царь чаю откушать не соизволил, а роздал боярам, вскоре запросившим у царя еще чайных плиток, снабдив просьбу челобитной с дегустационным заключением: «поперву тяй (чай) зело горек, но по привычке гораздо укусно».
Турки здесь ни при чем.  Позже в перечне драгоценных подарков султану от Петра Первого, доставленных в Стамбул на корабле «Крепость» фигурируют полтора пуда отборного китайского чая. Так что кто кого «подсадил на чифирь» еще очень большой вопрос.       
Вайль откровенно забавляется принижением высокопарного смысла тюркизмов в русском языке: «сарай» (дворец), «бахча» (сад), «алтын» (золото), «байан» (барышня, госпожа). Даже отпустил сальную шутку вполне в русско-уголовном духе: «Бай играет на баяне». Как только не вспомнил стамбульские вывески  «bay & bayan» обозначающее общественную уборную «МЖ»?
От себя продолжу: «барыш» (мир, примирение), «диван» (государственный совет, также сборник стихов, ну и диван тоже), комичное «миннет» (благодарность). Туркам есть, чем ответить: «чан» (колокол) и более актуальным для «цветочных революций» СНГ «майдан» (площадь). 
 Купив в Москве русско-турецкий словарь, я испытал истинное удовольствие от  открытия ранее незнаемых истин. Словарь есть главная книга кодов человечества - связка  ключей к чужим языкам. Одновременно книга скрытых смыслов языка родного, набор отмычек к его загадкам. Русско-турецкий перевод объясняет значения названий подмосковных деревень, еще больше – крымских топонимов. Словарь «срывает магические покровы» с таинственных слов и терминов. Убивает магию, делая понятное - обыденным, но от того более близким, даже родным. Возможно бесполезным, зато интересным.
Теперь, проходя мимо билборда с увешанным турецким золотом тарканообразным мальчиком, про себя хмыкаю: «Фамилия Топалов происходит вовсе не от таинственного топаза, а от турецкого «топал» - хромой. Наше «топать», надо думать тоже». Певец Таркан поет на турецком, а поди же, очаровал пол Европы и пол России в придачу. Значит, есть, чем очаровывать, есть, чему подражать. Таркан курд, но поет-то он по-турецки.   

Турки же учат русский. «Отличные», надо заметить, ученики. Что ни скажут, что ни напишут, все как на «русской» карте Стамбула, всученной мне каким-то торговцем-   ловкачом. Разумеется, внутри «вадекулума» все надписи на английском, «русской» оказались только книжка-вкладыш и обложка: «СТАМБУД  МЕЖАY ВОСТОKUМ И ЗАПАДОN. КАRТА АРТ НИСТОРИА ТРАНСПОРТ». В магазинах для русских челноков на Гранд Базаре такой же «западоn».  Почти двадцать лет в плотном контакте, а все тоже. Историческое презрение пробивает даже через рьяное желание наварить бакшиш.
 
На карте Стамбула нашел только два славянских названия улиц: Воеводы и Белградское шоссе. Не в честь югославской столицы, а небольшой курортной деревушки Белград под Стамбулом. Ах да! Еще мечеть Сукулу-джами. В турецком до обидного мало заимствований из русского, вообще из славянских языков. Объясняют традицией: славяне были рабами, как-то зазорно употреблять слова рабских «собачьих» языков. Но ведь в Стамбул свозили немало пленников с Кавказа, даже из далекой Африки. Тем более с арабского Востока.
Сколько арабизмов в турецком! Кораническая традиция. Арабский – язык Книги (Корана), Пророка, сакральных текстов, потому «божественный». В средневековье для  светской поэзии и любовной лирики на Среднем Востоке чтобы не пятнать похотью «божественный язык» употребляли фарси, называя его «языком ангелов». Персидский  стал не только языком стихосложения, но и научных трактатов, обиходным языком знати. От «совмещения ангелов с богом» фарси чуть ли не половину лексики заимствовал из  арабского. Язык «тюрки» считался недостойным языком плебса. Алишер Навои первым параллельно с фарси решился писать стихи на тюрки, за что получил прозвище «новатор» и «основатель тюркской стихотворной традиции».
Подобное триязычье не есть что-то специфически османское или ближневосточное. Положение типично для развитого сословного общества. Владение сакральным, элитарным или утилитарным языком означало, согласно «французской схеме трех сословий», принадлежность к одной из страт: 1–е «духовное» сословие, изъяснявшееся на латыни - Европе или на санскрите в Китае; 2-е дворянское или чиновное – французский в Европе, маньчжурский в Китае; 3-е все остальные национальные языки – «говор простонародья». Во Франции употреблялись местные диалекты, сильно отличные от парижского выговора дворянства. В Китае – соответственно – непонятные своим же соседям-китайцам диалекты провинций. Сакральные языки предназначались в основном для священных текстов, богослужений, теологических и научных споров. В обиходе духовенство предпочитало обыденный язык.  Все-таки паству надо окормлять.
В России сакральным языком оказался церковно-славянский, а вот язык элиты сложился довольно поздно. При Петре таковым пытались таковым  сделать немецкий, с середины XVIII ввели в употребление французский. Пока изучали, пока привыкали, уже следующий век наступил. Среди домашних и в свете Пушкин предпочитал французский, что не помешало ему стать реформатором русского языка. Французский успел продержаться лет 100 почти все ХIХ столетие,  к концу которого в интеллигентных домах стало модно говорить на «патриотическом языке», а «в обществах» употреблять английский и немецкий. Чему немало способствовало образование классической гимназии: латынь, древнегреческий, церковно-славянский (всё языки Библии, сиречь сакральные), немецкий, французский. Русский разумеется. Разночинное общество полиглотов. 
   
Османы предпочитали вообще иноземных языков не знать, что приписывается  традиционной восточной лени. Только для двух: «сакрального» арабского и «элитарного» персидского делали исключения. Исключительно их преподавали в учебных заведениях. Турецкий (тюрки) – нет. Первые два века государственным языком империи османов был… греческий, но когда речь зашла о полном завоевании Византии, правители почувствовали угрозу полного растворения в покоренных и заменили греческий на… персидский.
Никому и в голову не пришло сделать государственным «тюрки», который так и остался «языком толпы» или «райя» (реая) - «стада». «Презренный тюрки». Когда дошло до составления первой османской грамматики в середине ХIХ века, то получилась странная смесь фарси, арабского, даже греческого на грамматическом строе тюрки. Язык назвали не турецким, а «османским».
К России османский язык (из вообще-то «османских» различают три или четыре по приставкам: старо-, ново-, средне- и еще бог знает какой) имеет некоторое отношение. Если разобраться с эвфемизмом понятий: «староосманский» он же «литературный крымско-татарский». Словно довесок «татарский» перемещает лингвистический  исток из Стамбула в Казань. Он же «крымско-татарский южнобережный», напоминая о присной памяти «Портвейне южнобережном». У крымских татар бытовало три языка: ногайский степной, османский южнобережный, и горный – переходный между степным и южнобережным. «Ногайский»  и «язык татар ЮБК» соотносились между собой примерно как украинский и польский.   
На османском написаны все старые крымско-татарские первоисточники, такие как  Кырымлы - «литературный памятник «Книга походов» свитый из «заплетенных словес» без которых восточная литература  немыслима. На Востоке не допускается как однозначно прямые речения, и так однозначно прямые речи. (Надеюсь, разница понятна?).
«Плетение словес» (манишкари) предполагает «плетение смыслов» (мазмунбад) именно для того, чтобы скрыть истинный смысл среди иных. Всякое чтение поэзии на Востоке превращается в игру «поиска и нахождения смысла» (мазмунйаб). «Что сказал поэт? Ведь не то, что мы сейчас прочитали. Хотя и это тоже».

 Иду в крови, иду сожженный –
Что сделала со мной любовь!
Я глупый иль умалишенный? 
Что сделала со мной любовь!

То я, как сильный ветер, дую,
То, как дорога я пылю,
То я как призрак разъяренный…
Что сделала со мной любовь!
……………………………..

Дала мне горе, - дай мне радость,
убей или приди ко мне,
Я изнемог, испепеленный…
Что сделала со мной любовь! 

Ю.Э.

Любовь, возведенная в степень религиозного экстаза или исступление суфия, в любовной газели маскирующего обращение к Абсолюту? То и другое, скорей всего.    Описание сумасшествия на сексуальной почве? Может быть и это.   

В переводах восточной поэзии теряется большая часть игры слов и смыслов, потому сложно заплетенные метафоры предстают перед нами в своей первозданной непорочности. И, признаться, быстро утомляют. Только несколько остаются в памяти: «он загнал себя в угол одиночества», «через опору шатра султана проходит небесная ось», «небо укрылось черным плащом». Не бог весть какие емкие метафоры, но помнятся. По младости лет мне самому довелось баловаться пародиями на восточную многоцветность: «уронил гирю измены на ступню доверия», «ударим бичом наказания по заднице преступления», ну и так далее. А вот Кырымлы: 

«…зрячее око султаната, белая отметина на челе счастья, полюс блаженного небосвода, центр вселенского круга, узор на Их царственном одеянии, и драгоценный камень Их перстня величия, привратник убежища людей и защитник всего реая, пособник ислама, помощник людей, страны, народа и веры, отмеченный печатью величия Их брат Крым Герай султан, сын хана Селямет Герая-сын хана Девлет Герая был возведен на трон калгая, и осчастливлен шахским халатом и ветроногим скакуном, и в полном величии, с горделивой осанкой был отправлен с почетом в столицу своего владения, в Акмесджидский дворец, и так, как расстояние было близким, то на второй же день Их брат сел на свой трон, и, усевшись меж четырех тронных подушек, начал отдавать приказы».
Кырымлы
   
Выражаясь общепринятыми (еще недавно) формулировками: Кырымлы повествует об участии крымцев «в национально-освободительной войне украинского народа под руководством Богдана Хмельницкого против польского феодализма».
Какое там освобождение, если за союз с татарами казаки расплачивались ясырем. То есть пленными. В основном украинскими крестьянами, поскольку населенные поляками и евреями города давали выкуп деньгами. Везло, разумеется, городским полякам и немцам, поскольку казаки предпочитали вырезать «жидовское племя» под корень.
По поводу «украинскости» запорожских казаков вопрос спорный, поскольку большая часть их переписки на… старорусском, часть документов на польском, встречаются редкие образцы латыни. Нет только на украинском - по шляхетскому определению «языке быдла», «тюрки» Речи Посполитой. «Ответ казаков султану» на каком языке: украинском или старорусском? Где подлинник его? В канцелярии Высокой Порты?
 Терзания многочисленных рад собранных после Переяславской сродни метаниям  меж языками. То «Черная рада» возвращает Украину Польше, то еще одна отдает страну султану. Рад было много, как и гетманов, как и союзов с кем угодно. Не было только рады «самостийной». До Мазепы украинцам такого и в голову не приходило.
 Очень похоже на современную украинскую кутерьму. Будучи уже «в России» Хмельницкий вошел в сношения со шведским королем, обещая союз, оставив занятную  дипломатическую переписку. Особо занятной ее делает факт, что Россия в тот момент  воевала со шведами. 
 Освободительная война прозванная Руиной, «освободила» Украину от 2-х третей населения и разделила страну на три части: восток – России, запад  - Польше, юг – Порте. Не все из двух третей населения погибли, многие бежали в «Слободскую» (читай Свободную) Украину  - обширную территорию вокруг Харькова. То есть в Россию.
Апологеты свобод Речи Посполитой могут помолчать: свобода в их Республике существовала только для шляхты. Удел «быдла» всюду - ярмо. «Быдло» - шляхетское обозначение, аналог османского «райя», поскольку для католической шляхты православный народ - схизматики. Так что бежали холопы от «свобод польских» под «тиранию» русского царя. Видать делали соответствующие выводы. Как русские, предпочитая  жесткую власть, гарантирующую жизнь, свободе среди вечной войны. 
         
«Книга походов» - поэма в прозе. Хотя автор порой  так распаляется, что переходит на стих, но быстро выдыхается и вновь возвращается на прозу, чем напоминает некоторые стихотворно-прозаические опусы Евтушенко. Поэма хвастливая, от того лживая. Хороши были бы историки, сделай  основой описания исторических событий именно такие панегирики.
Крымские татары в ней выведены солью земли и пупками мира. Гяуры в речах правоверных, конечно же, мерзки. Лишь один из неверных достоин уважения: Богдан Хмельницкий.  По-татарски: Мельниски-казак.

«…истый лев, военачальник запорожских казаков, то есть племени людей, бьющих в колокола, гетман по имени Мельниска, взлелеял в душе желание удостоиться чести стать мусульманином, а так как он истый борец, способный хорошо послужить Аллаху вечному, то, возможно, что он и станет мусульманином».
Кырымлы.

Герои Кырымлы хвастаются «распространением ислама» и одновременно… пьянством, причем с соблюдением всех мусульманских канонов: пьют только «в походе», то есть, отъехав подальше от города. Но пьют так, что русским завидно.
Подвигами хвастаются. И здесь, сквозь заплетенные словеса похвальбы вдруг ловишь мазмунйаб:
«…Адиль-мурза с Османом Челеби возглавили [набег] еще в одну сторону и вернулись с такой добычей, что какой-нибудь самый презренный татарин-пахарь не ценил ни во что тридцать или сорок пленных. И так как количество пленных и добычи было вне пределов всякого счета, то не осталось почти ни одного человека, кто, предварительно отобрав лучших из ангелоподобных девушек и подобных райским юношам мальчиков, не убивал бы ежедневно по десять и по пятнадцать пленников».
Кырымлы.
Подобная похвальба постоянна, недаром названа «Книга походов». Всюду кровь «забрызгавшая подол небес», всюду ясырь, изнасилованные гурии, «опущенные» ангелоподобные юноши. Именно этим гордятся как высшим достижением, а вовсе не распространением ислама. Загляните в текст, проверьте.
Дело не в какой-то особой кровожадности крымско-татарского народа, но  в образе жизни, мышления, понятии о достоинстве и славе номада-воина. Кочевника. Бой для него резня, резня – часть войны, война – способ существования. Языческие демоны,  вырвавшись на белый свет, пожрут не только лошадь, но все живое вокруг. Языческая суть пробивается через все арабески и кружева заплетенных словес.
   
Первого турка я встретил еще в юности. Отец строил что-то для военных, ему дали в подчинение целую роту стройбата. Вот уж покомандовал. Разумеется, то был советский стройбат, раскрашенный всеми цветами национальной палитры СССР «годных к нестроевой». Родитель мой вошел в неформальные отношения с подчиненными и их родственниками. Так что в восьмом классе я наблюдал бесконечную череду гостивших у нас семей армян, грузин, чувашей – родни рядовых стройбата, переодевавшихся «в гражданку» и обратно в нашей «хрущебе». Русских из деревень глубинки России тоже. Через несколько лет как-то все рассосалось. Остались только турки-месхетинцы.
Они не оставили нас даже когда мы перебрались на новую квартиру в Измайлово. Не вспомню, как их звали, сколько их было. Запомнился только запах. Особый, турецкий. Застарелого острого жирного пота, прогорклого курдючного сала, плохо выделанной гниющей овчины. Запах исходил от широких узорчатых шальвар турчанок, круглых как тыквы, от их тюков, от их курток, от малыша, которого турчанки били смертным боем, стоило тому зареветь.
Запах сочился утром через дверную щель в мою комнату, и, еще не проснувшись, мог безошибочно определить: «турки приехали». С началом Перестройки, началось сплошное «кырымлы». Турки бежали от киргизкой резни, повели у нас дома так словно обрели в нем новую родину. Их пацан живописал подробности: кто как спасся, кого киргизы сожгли заживо, кого забили камнями, разорвали в клочья, затоптали ногами. Повешенье вниз головой считалось милосердием.
 Рассказывал, как «оборонялись»: точно такими же методами, как нападавшие. Придумали «ноу-хау» - ходить с канистрой бензина поливать киргизов… и поджигать. Горящий факел мчался в толпу своих. Чтобы запугать, показать «не на тех напали». Отрезанные головы киргизов, которыми турецкие дети играли в футбол. На соседней улице киргизские пацаны играли турецкими головами. Факты можно только констатировать, цепенея от ужаса. Без комментариев. 

Не помню имени турецкого пацана, живописавшего резню. Помню только, что язык его изобиловал южнорусскими оборотами, отличался широтой и разнообразием словаря, что сильно выделяло в семье, где женщины не знали русского вообще, а глава семьи вряд ли освоил сотню русских слов. Смутно припоминаю, что пацан издавал какой-то иной запах, поскольку не «пах турками». Потом турки-месхетинцы куда-то исчезли, наверняка стараниями моего батюшки.
 
Язык запахов один из главных языков тела, он сообщает порой больше, чем слова. Ученые находят тому объяснение: летучие частицы плоти разносят генетическую информацию о владельце. Именно так общаются собаки, обнюхивая зады друг у друга. Именно так поддерживается стайное чувство, система опознавания «свой – чужой». Особи трутся друг о друга создавая индивидуальный запах стаи.

Будто из сказки: «русским духом пахнет». Доводилось слышать утверждение, что  прежде западные люди с трудом выносили запах советских людей. Де, кисловатая отрыжка черного хлеба, перегара, вонь вышедших из моды еще век назад одеколонов и духов, амбре давно ношенной истрепанной одежды, дешевого натурального мыла. «Запах бедности и бескультурья». Может быть, просто естественных запахов в стерильной, словно операционная, западной среде.
Сдается мне, что если запаховая ненависть имела место на самом деле, то раздражали не столько отдельные запахи: за всем шлейфом Запад обонял коллективный запах советской толпы, враждебно настроенной к Западу, от того выделявшей изрядную порцию стресс-гормонов, прозванных еще «ферментами опасности». Тогда как западный человек привык к запахам, имитирующим феромоны – «гормоны радости» в большинстве своем искусственного происхождения. У них даже химия работает на «радость людям», а «запах удовольствия» производится на фабриках.   

При сборах в первую поездку в Среднюю Азию меня не оставляло ощущение, что «запах турков» начнет преследовать меня там повсюду. Но ничем подобным не пахнуло, несмотря на обилие давно не стиранных чапанов и повсеместное употребление курдючного сала. Разве иногда нечто похожим шибало в нос в Ашхабаде, ну и конечно в Турчатнике, куда вся Алма-Ата ездила ночью к туркам-месхетинцам за водкой.
«Запах турков» нагнал меня лет через пять, когда с женой пошли покупать одежду на Измайловский рынок. Еще не осознав до конца, что ощущаю  нечто знакомое, но  давно забытое, пока в эллинге, до сводов заваленном кожаными куртками и плащами, резкая вонь не ударила мне кулаком в нос: «Турками пахнет!». Действительно рынок тогда был почти целиком отдан на откуп туркам. Турецким туркам. 
Потом пришли пахнущие жаренной селедкой и кисло-острыми специям вьетнамцы, одно время торговавшие бок о бок с турками. Затем появились индийцы в сигксих чалмах и без оных, издававшие запах шафрана и кари. Шафран приятно дразнит ноздри, а вот кари я большой не любитель.
Победили всех «китайские трудящие», наполнившие рынок ароматами китайкой кухни разных провинций. Китайцы возвели некое современное паластиково-стеклянное подобие Гранд Базара, вместо нескончаемых лабиринтов железных «международных» контейнеров. В небольших дозах остался особый среднеазиатский запах, исходящий от грузчиков- уборщиков таджиков.
К мультизапахам прибавилось типичное для восточного базара многоголосье.  Таджики обжились, нагло кричат всем «Дорогу! Посторонись!», словно они тут главные. Иногда кричу им в ответ, рискуя вызвать крушение навьюченной тележки: «Хозр! Хозр!», поскольку от обычного их «Подожди! Подожди!» из уст русского таджик встает как вкопанный.
 Сохранились и прочие «ароматы» в той пропорции, в какой остались торговцы: вьетнамский, индийский, закавказский. Только «турецкий» исчез, сменившись запахом турецкой кухни, пахнущей (на моё обоняние) острым подгоревшим кетчупом. Благодаря восточным кухням Измайловского рынка можно побаловать себя парной бараниной из халяльной лавки вместо пропитанной антибиотиками «вырезки» из супермаркета, полакомиться ароматными китайскими черными яйцами, сладким рисом в лотосовых листьях, тонкими афганскими лепешками.

В начале 90-х пошла мода на Анталию - я скептически взирал на загоревших, располневших от халявных шведских столов самодовольных «отдохнувших»: «Неужели они не чувствовали запаха?». Нарочно спрашивал их про «турецкий запах», получая вместо  ответа недоуменное пожатие плечами.   
Отправляясь в Стамбул, испытывал не то что боязнь, но заведомую неприязнь к городу, к Турции вообще: «Ну, как придется все время плавать в «турецком» запахе? Ведь он присущ нациям генетически».
К своей радости, ничего подобного в Константинополе не обонял. Может быть, запах присущ именно месхетинцам? Или в Стамбуле он умело перебит дезодорантами, благовониями, незримой разноцветной пыльцой поднятой с  россыпей пряностей базаров? Лишь иногда морской бриз доносил с азиатского берега короткие обрывки «турецкой» вони, словно шепча: «Не расслабляйся, ты же знаешь, куда попал». Неужели у нас на рынке турецкости больше, чем в Стамбуле? Быть того не может.       

Наблюдения за сменой народов на Измайловском рынке не вызвали во мне традиционной ненависти к пришельцам. Скорей наоборот: стыд и жалость к нам - русским. Русские там присутствовали всегда, но всегда почему-то на странных ролях. Сначала карманники норовившие залезть в сумочку к обалдевшей от изобилия товаров и низких цен дамочке. У меня выработалась привычка ходить позади жены, следя за ее сумкой. Чуть позже появились бритые «братки» методично обходившие контейнер за контейнером. Потом «братки» словно надели форму: одни охранников, другие «ментов». Последние вообще ведут себя как держиморды из гоголевского «Ревизора», на которых жаловались Хлестакову купцы.
С недавнего времени начали бросаться в глаза «русские продавцы» – подставные сидельцы в лавках на поверку оказывающиеся лузгающими семечки заезжими хохлушками,  нагло пускающие покупателям сигаретный дым в лицо, долгом считающих обхамить любого. Становится противно от подобной «русификации» розничной торговли. Пусть те, кто кричат: «черные русских с рынков выгнали» сами встанут к прилавку, пусть улыбаются и кланяются каждому покупателю.
Много раз встречал жалующихся «русским торговать не дают», но не встречал ни одного русского, который сказал «мне лично торговать не дают». Наши «торговцы» все по Турциям  и Китаям «челночат». Вот и на нашем рынке они подкатывают с утлыми тележками к прилавкам, загружают «опт» в неизменные клетчатые безразмерные сумки, чтобы доставить их к лоткам где-нибудь в Кинешме или Бобруйске.               
Восточные базары мне нравятся…, но только на Востоке. В России, почему-то нет. Ходить и торговаться не тянет, разве что вынужденно. Утомляет копеечная пестрота товаров и суета вокруг дешевок. Маета.   

Наблюдая более десятка лет за Измайловским рынком, в просторечии «Черкизоном» (ненавижу это название!), прежде «турецким», а ныне «китайским», де-юре и де-факто принадлежавшим потомкам ассирийцев-айсоров, век назад бежавших от османской резни в Россию, почему-то остро вдруг начинаешь ощущать исторический ритм страны. Не песочные часы и не клепсидра - над Россией раскачивается огромный маятник, заставляя «мается» всех нас.
В эпопее закрытия Черкизовского рынка всплыли подробности, ранее ускользавшие от моего внимания: Измайловский рынок давно объединен с Черкизовским под единым названием; ведущую роль в «ассирийском братстве играл некий Измаилов (!) – горский еврей из Баку, построивший на доходы от рынка самый дорогой в мире отель с золотыми унитазами… в Турции. Как не подивится восточному узору совпадений,  учитывая, что Черкизово названо в честь некого князя «из черкес», а Измайлово в честь мирзы «из Орды» - оба «перешед» в русскую службу еще до Петра.       

Парадокс! Увлечение Западом физически влечет Россию в лоно Востока. Все просто: мечта о западном рае вызывает желание жить «как они». Поскольку на родной почве сразу не получается одним прыжком оказаться в западном изобилии, приправленном соусом свободы, самый простой способ достичь «западных стандартов» - уехать туда и жить «так, как хотел». Год от года на Запад они бежали  миллионами. «Они» - наши носители и желатели западного образа жизни и мысли. Хотя, положа руку на сердце, образа мысли диссидентского, плоть от плоти мысли «совковой» со всеобщим знаком «минус», и «совковым» представлении о Западе как о  загробном мире, как о изобильном рае плотских и духовных утех.
Конечно, там изобилие, комфорт, уют, безопасность. В довесок демократия, свобода почти всего, в том числе заколачивать деньги, богатеть, ездить по всему миру. В общем:

За морем житье не худо,
В мире вот какое чудо.

А.С.П.

Если чудо - явление чего-то положительного, как найти эпитет к явлению  отрицательному? Когда не Бог, а Дьявол творит чудеса?
«Дьявольское чудо» вполне закономерно: когда у человека «все есть», ему ничего не надо. Гедонизм Запада может родить всевозможные чудеса сытости и удобства, только не может родить достаточное число детей. Составленное из сотен миллионов эгоистичных частиц общество не хочет самовоспроизводиться. Если кто-то думает, будто детей личное дело каждой семьи, каждого конкретного обывателя, то глубоко заблуждается. Законы видовой биологии неумолимы: если образуется лакуна вырождающегося вида, она заполняется более активной популяцией. Не надо бунтовать, устраивать заговоры, чтобы уничтожить общество, в котором живешь, достаточно ставить свое «Я» выше всего остального. Оно умрет само, просто-напросто потеряв потенцию.
Западные люди брезгуют грязной работой. «Чистый» высокооплачиваемый труд, без особых напряжений и вреда здоровью – неотъемлемая часть высокого уровня жизни. Но грязную работу кто-то должен делать. Даже демократическому обществу нужна прослойка бесправных – «быдла». И течет медленная, но неумолимая диффузия бедных. В бывшие метрополии (что тоже закономерно) из бывших колоний или стран зависимых тянутся миллионы мигрантов за лучшей долей. Во Францию алжирцы и вьетнамцы, в Англию пакистанцы и ямайцы, даже в Германию - турки. Не говоря уж об Америке с ее «сборной мира».
Внуки современных западных гедонистов уже проиграли эту «ползучую войну».  Возможно, её проиграли их дети. Всматриваясь в константинопольские бездны совмещенных времен, в далекое и не очень прошлое можно увидеть и будущее. Ближайшее и не очень. На Босфоре посещает мысль, что столицы мира ожидает участь Константинополя – Стамбула.

Поездка в Тунис только укрепила меня в подобном мнении. В бывшем французском городе (исключая старинную арабскую часть – Медину) арабы попивают алкоголь, ведут себя куда раскованней своих единокровных единоверцев из иных стран Магриба, вообще живут в некой смеси магрибского и французского образа жизни, когда один сложно отделить от другого. Похоже, у тунисцев (возможно, у алжирцев тоже) некие темы вообще не описываются арабским языком – и они легко переходят на французский.  Араб с арабом, особенно арабка с арабкой вдруг по-французски: «ляля –ляля» - можно догадаться, что за темы. Забавно слышать подобную речь.   
Вписанные в антураж чужой архитектуры магрибские арабы изменились под ее влиянием, равно под влиянием истории. В Марселе можно жить только по-марсельски. Город Тунис тот же архитектурный Марсель. Только переполненный джигитами с редкими вкраплениями старичков – французов. Ничего страшного, тем более апокалиптического в этом нет. Особо  радостного, впрочем, тоже. Не наше будущее. Их!    

«Я  приехал  сюда взглянуть на  прошлое, не на  будущее,  ибо последнего здесь нет:  оно,  какое  оно ни  есть, тоже ушло отсюда на Север. Здесь есть только  незавидное,  третьесортное  настоящее трудолюбивых,  но  ограбленных интенсивностью истории этого места людей. Больше здесь уже никогда ничего не произойдет, кроме  разве  что уличных  беспорядков  или землетрясения».

И.Б.

Я приехал в Стамбул с теми же мыслями, к которым пришел Бродский. И увидел Будущее. Может быть 20 лет большой срок для современности? Может быть, все зависит от взгляда наблюдателя? С другой стороны, не все ли мне равно: гурии в хиджабах, или постнолицие христианские богомолки в похожих на хиджабы платках, все чаще встречающиеся на улицах Москвы. Ни те, ни другие меня не радуют. Мне интересно Средневековье… но только в книжках, в раритетах, в развалинах. Жить в нем я не хочу. Хоть придется.

Будущее уже вскипает бунтами в пригородах Парижа, Лондона, Берлина. Оно уже здесь: в прохожих с иной походкой, в молящихся на полах стокгольмских или боннских мечетей, в гортанных торговцах в проулках Берна или Венеции. Обыватель воротит рыло, но презрительной гримасы не корчит – политкорректность, да и небезопасно это.  Молодые бледнолицые сколачивают отряды скинхедов, их отцы пытаются провести в парламентах законы «регулирующие» эмиграцию. Кто-то, чтоб отсрочить конец, вынашивает планы замены бесправной массы негров, арабов и турков переселенцами из России, Украины, Белоруссии. Иные ратуют за массовое усыновление «несчастных сироток» из Восточной Европы. Потом сироты ассимилируются, вольются в семью европейских народов не раздражая обывателей смуглой кожей и черными шевелюрами. Не проще ли рожать самим, известно, что сироты – подкинутые в дом волчата из которых редко вырастают добродушные дворняжки.   
 Наивные! Не кованый ботинок, не бумага с печатью решают, в конце концов, какому народу выжить. Решают жаркая постель и повивальное ложе, родительская ласка и строгие порядки домостроя. «Личное дело каждого?»  Ну-ну.          

«…все на свете становится жертвой демографии. Ни одно место на земле от влияния демографических обстоятельств не избавлено, в том числе и родной город. И полагаю, что его демографическая физиономия чрезвычайно сильно изменится в сторону широких скул и невысокого роста. Что, по-видимому, неизбежно. Но, поскольку останутся площади, и проспекты, и вода, и мосты над ней, и горизонт, и небо...»
И.Б.

Может быть, я многого хочу? Может быть надо ждать столетиями? Воспринимаем же мы Ригу и Таллинн как латвийские и эстонские города, хотя все Средневековье, всю эпоху Возрожденья латыш или эстонец мог войти в них разве что на цепи, продетый в стальной ошейник с надписью «der sklave» - «раб». Случись свободному туземцу попасть в город утром, вечером под страхом потери свободы он обязан был покинуть «бург» до закрытия ворот. Поражавшие нас узкие улочки, романтические дома и Домские Соборы, равно прочие чудеса прибалтийской средневековой Европы: все построено немецкими мастерами на ганзейские и ливонские деньги. Городские вольности только для немцев. Отчасти для шведов, датчан, даже немного для русских и евреев. Только не для аборигенов – им  рабство под пятой остзейских баронов.
Парадоксальна роль России в освобождении прибалтийских народов. «Первый русский оккупант» Иван Грозный ликвидировал Ливонский орден – с рабов сняли цепи.  Пришедшие чуть позже протестанты-шведы ввели «нормальное крепостничество», фактически новую формацию. 
Лет 300 назад большую часть остзейских земель взял Петр, следуя «северо-западному вектору». Ввел послабления для всех новых подданных. С той поры в города стали потихоньку перебираться ливы, земгальцы, эсты. Остзейские немцы еще долго сопротивлялись, потому чтобы преуспеть, туземцы должны были мимикрировать под немцев: осваивать их язык, перенимать нравы, уклад жизни.
Александр I в начале ХIХ века отменил крепостное право в Прибалтике. За полвека до аналогичного акта в России. Что вызвало небывалый приток местных селян в города.  Появилась местная буржуазия, начавшая обрастать тонким жирком. Подтянулся местный пролетариат и все такое прочее. Завелась интеллигенция, предпринявшая робкие попытки создать прибалтийские литературные языки. Хотя бы алфавит и азбуку для начала.
Две мировые войны извели остзейских немцев как вид. Особенно «добровольная» эмиграция в Германию после присоединения Литвы, Латвии, Эстонии… к СССР. Тиран Сталин окончательно избавил прибалтов из-под железной немецкой пяты, тысячу лет давившей на горло местных насельников. Читая сегодняшнюю прессу, можно подумать, что в Прибалтике местные советы свергли власть неких свободных демократий, а не диктаторские режимы. Нет же! Сталинизм снес все те же кемалистские кальки: литовского диктатора Сметону, латвийского Ульманиса, эстонского Пятса. Все, словно  «трое из ларца» -  националисты, организаторы концлагерей и отрядов штурмовиков. Все трое пришли к власти, совершив военный переворот, и правили очень жесткой рукой. «Демократы»…      
Место немцев заняли туземцы, ныне выдающие Таллинн и Ригу за жемчужины своей истории и культуры. Освоились, онемечились, оевропеились. Теперь ноют: русские в Прибалтике - пришлые дикие варвары на манер турков в Германии, или алжирцев во Франции. Даже хуже! - «потомки оккупантов». Что ж, «культурные нации»! Гордитесь своей историей из века век державшейся только на немецких фамилиях. Смотрю, с рождаемостью у вас не лучше чем в остальной Европе.             
      

Наш процесс диффузии схож с европейским. Только, как обычно, идет по своему «особому» пути. У нас все меняется мгновенно вслед за качком маятника: Туда! – татарское Иго отменяет предыдущую историю Руси. Обратно! – Иго отменяется. Туда! Грезим о константинопольской империи. Обратно! Грозный забирает Казань, Астрахань, Сибирь. Туда! Смута сметает русское государство, следует «бунташный век» Обратно! Петр зачеркивает предыдущую историю Руси, вгоняя в Россию в европейскую колею! Et cetera.
А Век ХХ? Туда! Отменили историю «проклятого царизма»! Со смаком плюнули в прошлое, словно следуя заветам Петра. Обратно! Отменили  «кровавый коммунизм», вновь смачно помочившись на прошлое. Ведь опять светлое будущее впереди.    
 Начали  обустраиваться по призыву, хотя и не по плану Солженицына. Калькируем  западный образ жизни. Россия становится желанной для носителей прозападных иллюзий с Востока. В основном наших бывших соотечественников по СССР. Не беру иные, более суровые, процессы. Поселение в Россию лишено большинства формальностей Европы. К тому же многие рассматривают Россию как ступень к движению на Запад.

Что в итоге? Результат противоположный «заданному». Те, кто как-то мог устроить здесь нечто похожее на Европу, ныне, в большинстве своем, в этих самых Европах обитают. У нас прибавилось лиц кавказских, среднеазиатских, курдских, даже африканских, не говоря уже о вьетнамских с китайскими. Их уже миллионы. Толпа в Москве «почернела». Никого не удивляют: водители-узбеки, строители-турки и вновь узбеки вкупе с украинцами и молдаванами, дворники-таджики. Хотя дворники Москвы и Питера всегда происходили в массе своей из «инородцев». Сто лет назад китайцы,  потом татары, потом «Шафиров и Шапиро» с включениями «лимитчиков» и «интеллигентных дворников».
Процессам глобальным сложно выставлять оценки, как ученикам первых классов: «хорошо, плохо, посредственно». Они происходят и они не в нашей воле. Рушится привычный уклад, меняется окружение, нравы, обычаи. Местами перемены даже приятны с бытовой стороны. Речь не о дешевых товарах качества отвратного, формами и расцветками заставляющие вспомнить диснеевские мультики. Дешевые товары - для бедной толпы. Я же вновь о еде. Говоря о приятном, не грех повториться.
Кроме как на темы «купить и поесть», с людьми с Дальнего Востока контактировать трудно. Замкнутые, ориентированные на себя сообщества, всюду воспроизводящие свою модель. Мы для них чужаки. Спор: «Россия - Европа или Азия? Может это Евразия или Азиопа?» похож на рассуждения зеленого цвета: «Голубой ли я, или желтый?». Со всеми вытекающими толкованиями смысловых оттенков этих цветов.      

В отличие от основной массы соотечественников болезненно реагирующих на подобные демографические подвижки стараюсь хранить философское спокойствие.
«Кавказцы все рынки заполонили!!!». Старый лозунг, но в нем лишь частичка правды. Да - корпоративны (а что еще ждать?), да - сговором регулируют цены на рынках. Но у русских цены еще выше! Поубавилось на рынках кавказцев, пришли вьетнамцы, китайцы, турки, индусы в чалмах. Кто угодно, только не русские. Потому что русский торговец - не торговец вовсе, потому что из русского во все времена выходил дурной купец. Торговое умение надо было вбивать в головы поколениями сотни лет, чтобы появилось хоть несколько семей купцов первой гильдии. У тех же «азербайджанцев» торговля и бакшиш в крови.
Могут ведь возразить: «А как же Мамонтовы, Морозовы, Рябушинские?». Простите, а они все кто? Староверы. Два века гонимая часть русского народа, прошедшая и выселения, репрессии, сожжения и самосожжения. Русские, гонимые русскими. «Русской православной властью».
Замкнутое сообщество с устойчивой психологией выживания. Почти «евреи русской нации». Во всяком случае, СВОИХ  всегда поддержат, скроют, не выдадут, ссора  из избы не вынесут. Чтобы встать вровень с «обычными» русскими православными, раскольники должны были стать выше них: грамотными, непьющими, работящими, домовитыми. Вновь повеяло «босфорским ветерком» - на этот раз от трещины церковного раскола.
Да и то, разбогатев, «войдя в общество» староверы скатывались на магистральный «русский путь». Савва Морозов ушел в революцию, семейство Елисеевых выродилось. Ни один из внуков основателя знаменитых магазинов в Москве и Питере  уже не пошел в купцы. «Чистой службы» захотелось. Последний наследник экзотических магазинов – видный юрист – застрелился в 1916-м году из-за несчастной любви к шансонетке. Такое вот бульварное окончание семейной саги.
            
Современный российский «бизнесмен» по преимуществу торгаш в дорогом и безвкусном офисе «с двумя сотовыми телефонами в руках». Cловом: «новый русский». Или челнок с безразмерной сумкой на колесиках, шнырящий в метро, словно обожравшаяся яду крыса. Или стоящая за прилавком разбитная девка, так и не отучившаяся за два десятилетия капитализма обвешивать и обсчитывать. Да  квадратоголовый охранник без шеи и согбенный в калач шофер за баранкой шестисотого мерса при них. Все! Весь бизнес по-русски. Питательная среда фашизма. Фашизма с русским оттенком: «меньше работать - больше жрать», «жиды (кавказцы... далее все) всю Россию растащили».

На счет растащить русские постарались не меньше прочих. Миллионы наших чиновников с Кавказа приехали или из Израиля? Может быть, с Марса упали? Милиция, судьи, прокуроры? Не они ли превратили государство в аппарат тотальной коррупции, бесконечных «распилов», «откатов», взяток?
Во все времена в России существовал мощный государственный сектор. Оружие делали, корабли строили, главное – водкой-«монополкой» торговали, формируя «пьяный бюджет» страны. Растаскивали тоже. Во все времена, исключая, пожалуй, сталинские и  начало хрущевских. Но те времена совсем иным  прославились.

Маятник качнулся – все вернулось на круги своя. Больше никакой тиран не мешает тащить, воровать, «стричь». Нам, конечно, еще далеко до Османской империи, где в дефтерхане (министерстве финансов) существовал особый «стол» собиравший 10% с каждой взятки. Но все еще впереди. Хотя кто знает, сколько «отстегивается» наверх. Возможно куда больше жалкой османской «десятины». 
Ни морали, ни нравственности, ни чувства ответственности. Не говорю уж «перед народом, страной, государством». Вообще ни перед кем и не перед чем. В том числе и перед Историей. Куда там!.. Таков урожай от посева ценностей либерализма в родную почву: «то моё, и то моё же».   
И сил нет сердиться. Раз Идеи («Бога») нет, так все дозволено (а если есть – не разрешено ничего?). Какая разница воровать во имя себя любимого, семьи, своего круга, мафии любого разлива, коррумпированного государства? Раз мы ничего не несем ни своему народу, ни миру – все равно во имя чего давить совесть. И никакие кривляния перед иконами, заигрывания с православием не помогут.
«Камо грядеши? Куда несешься Русь? Вдогонку за Западом?  Повышать уровень жизни: меньше работать - больше жрать. Так вперед! в демографическую бездну!!!  К ожирению, импотенции и безволию!!!» 

У Лимонова встречаются, оформленные в главы книг, сетования на его на неудачную депутатскую деятельность. Де, суетился, требовал, пробивал, ораторствовал, наивно полагая, будто заполучил частичку влияния на власть. Пока однажды не заметил, что все потуги тонут, словно в трясине. Его внимательно слушали, даже иногда поддерживали…, но вдруг Лимонова осенило: вокруг него не люди, а гоголевские персонажи из «Мертвых душ», из «Ревизора». Все бесполезно! Болото коррупции бездонно. 
Те, да не совсем. У Гоголя чиновники «проговариваются по Фрейду». Выписывая обсуждение письма «про инкогнито» Николай Васильевич явно рассчитывал на комический эффект, точно попав в контекст эпохи.

Городничий. Ну что? как вы думаете об этом?
Почтмейстер. А что думаю? война с турками будет.
Аммос Федорович. В одно слово! я сам то же думал.
Городничий. Да, оба пальцем в небо попали!
Почтмейстер. Право, война с турками. Это всё француз гадит.
Городничий. Какая война с турками! просто нам плохо будет, а не туркам. Это уже известно: у меня письмо.
Почтмейстер. А если так, то — не будет войны с турками.

Н.Г.
    
Где-то в подкорке гоголевских чиновников сидит, что, в конце концов, служат они не только себе, но еще и государству. Однако, в первую очередь себе. Новоявленные городничие и чичиковы (из не подавшихся за кордон) вместо формулы «себе, потом государству» усвоили иное «себе и своим». Они уже не воровали – хапали, а на наворованные богатства скупили всё на корню за бесценок….  И всё привели в негодность, угробили на корню.
Затем начали «исправлять». По западному образцу, вложили капиталы в недвижимость, и… умерла Москва. В очередной раз умерла, покрывшись кристаллами строений в стиле «евроремонт», в просторечии именуемыми «турецкий карандаш». Третьего Рима не получилось, пора переквалифицироваться в кондоминиум. 
А тут еще волна «возвращенцев» с Запада накатывает. Не так там и сладко оказалось, а «зарабатывать» и жить по «евростандарту» можно и здесь. Отсиделись за кордоном в лихие годы, хоть и на чужбине не в масле катались, не в меду купались… Но шею под бандитские пули не подставляли, в беспределе не варились.
 Вместе с ними набегает вторая волна вестернизации. Они ж там «научились культурно жить», теперь нас, сирых и убогих дураков оставшихся научат жить. Спор вчерашнего дня с позавчерашним, и с поза-позавчерашним. В силу демографической импотенции и множества иных милых «приложений» к западной демократии, вопрос устройства в России западной модели всё более теряет актуальность. Хотя наши демократы все наперед знают, как надо жить и страной управлять: «Как на Западе и будет вам счастье!» 
Наши монархисты с националистами наперед тоже все знают. И коммунисты в придачу. Демократия – «день вчерашний», коммунизм – «позавчерашний». Битва престарелых нанайских мальчиков со вставшей из гроба тенью царя Гороха. «Красные», «белые», «синие» - все против всех, словно раздерганный на полосы российский триколор. Живут словно в трех разных странах: в царской России, в СССР, в РФ – с тремя придуманными историями: сусальной дореволюционной писанной угодливыми придворными историографами; с историей СССР выправленной в соответствии с «историческим материализмом»; с «историей России» придуманной западными историками и пропагандистами  всех мастей от Черчилля до Геббельса. Вроде по одной землей ходим, да в разных измерениях.   
Благо народ российский прекрасно знает: все теории, все придуманные истории России, все политические баталии  имеют к его реальной (народа) жизни весьма далекое отношение. Знает, что власть принадлежит коррумпированным чиновникам, собственность – вороватым бизнесменам, улицы – «браткам». И тем и другим и третьим политические лозунги нужны лишь как маскировочная сетка, прикрывающая неприглядную правду.       

В ходу уже патриотические лозунги: «отмежевание от Запада!», православные попы лют елей проповедей с экрана.

Маятник качнётся –
Сердце замирает.
Что кому зачтётся -
Кто ж об этом знает?
Кто кому по нраву,
Кто кого в опалу,
Что кому по праву
Выпало-попало...

А. Г.

Да уж! маятник у нас еще той траектории, напоминающей «странный аттрактор». Может быть, мы не можем разобраться: где Восток и Запад? «Восток» – и в Китае, и в Средней Азии, и под боком на Кавказе, и в Турции. «Запад» конечно в Европе, еще за Океаном. И за другим Океаном: в Японии, Калифорнии, на Аляске. Сила у маятника «страшенная», как говорят в Крыму.

Те самые друзья отца - месхетинцы оказались заброшены качком «российского исторического маятника» аж в утробу Азии, откуда тысячу лет назад пришли их предки.
Как и друзья моей матушки, оказавшиеся в Андижане, что приезжали в Москву на курсы переподготовки преподавателей истории и политэкономии. Социализм всегда строго следовал заповедей основателя: «учиться, учиться и учиться». Меня самого чему только не переучивали и доучивали!    
Повидал на своем веку гостей матери: преподавателей из Эстонии, Молдавии, Узбекистана… уж не помню, откуда еще. Обо всех у меня остались самые лучшие воспоминания, поскольку учителя народ образованный, деликатный, обходительный. Семья из Андижана научила меня готовить плов и шаулю, привела первый вкус к зеленому чаю. Лишь позже я узнал, что они - крымские татары понятно как попавшие в Узбекистан. Припоминаю: историю преподавала жена, муж – русский язык. Причудливы изгибы судеб. Вернулись в Крым, обитают где-то под Симферополем, выращивают яблоки и виноград. Не знаю, какие у них теперь взгляды на историю и русский язык.
 
Не припомню случая, чтобы крымские татары причинили мне какой-нибудь ущерб. В судакской больнице за мной ухаживала молоденькая медсестричка Зарема. Нежно и трепетно. Из первых крымско-татарских возвращенцев, может быть, хотела создать о себе самое лучшее впечатление, но за всю мою долгую историю лежания в больницах больше так не ухаживал никто.
В Крым мне пришлось наезжать более двадцати пяти раз за тридцать с лишним лет. Видел, как меняется земля, как растут татарские поселения. Слышал от своих русских друзей-крымчаков много нелестного в их адрес, рассказов подлинных и «домысленных» живописующих «жестоких татар». Понимаю, что у татар фитиль короток, горит быстро и взрыв может произойти мгновенно. Тогда все пойдет по «месхетинскому сценарию».
 
И все же… только один раз слышал в разговоре татар нечто ругательное с киванием головой в наш с женой адрес. Вспомнив кое-что из бранных татарских слов, ответил, будто невзначай. Как побелели прежде землистые лица тех двоих! Как сомкнулись их рты! Торговавший рядом татарин-мясник мгновенно устроил нам фантастическую  скидку.
Прием практически безотказный. В Стамбуле у Голубой Мечети на нашу экскурсию (обязательная часть завоза) напала стайка торговцев, норовивших потрогать сдобных европеек (русских с нами было мало, в основном поляки и чехи). Экскурсоводы русских сбили в кучку и погнали быстрым шагом к джами, рекомендовав с рук ничего не покупать: «Или продадут гадость втридорога, или окажутся карманниками только и ждущими, как вырвать из рук кошелек».
Меня тоже кто-то тронул: «Купы!!! Нада?!». Я спокойно ответил: «Йок! гардаш». Торговцы, было, заржали, выкликая: «Гардаш – мардаш!», но отошли на безопасное расстояние и нашу группу больше не беспокоили. Всего-то сказал по-азербайджански: «Нет, дорогой».   
С языками всегда такой перевертыш: пока думаешь, что тебя не понимают, кажется, что можно говорить свободно, значит и действовать. Можно безнаказанно, значит безопасно оскорбить, обругать, выказать презрение. Все равно «они» ничего не поймут. Но если тебя понимают, словно протыкается окружающий человека пузырь, его истинное естество предстает голым, беззащитным. Выход один – всегда вести себя достойно, следить за словами и поступками.
Так и с русским языком. Нас понимают все народы бывшей Империи, мы их -  нет. Вознесение на вершины титульной нации порой оборачивается иной стороной. Не утратили мы способность понимать других?

Полсотни слов и выражений на татарском, узбекском, казахском и туркменском – всё, что удалось вспомнить (знать можно и больше, но попробуй, вспомни в живом разговоре) - плюс десяток вновьвыученных турецких в Стамбуле очень пригодились. Тамошние полицейские совсем не реагируют на английский, тем более на русский. Зато на причудливую восточную смесь откликаются живо, пытаясь доступно объяснить, как пройти. В данном случае в султанскую библиотеку – «султанчи китабхана» по-ихнему. (Хорошо, что спрашивал не в три часа ночи).
Хоть и коряво говорил, но был понят и послан куда надо. Другая страна, я в ней приезжий. Ну и что, что плачу деньги, не могу же я купить язык, как того желают американцы абсолютно уверенные, что в любой стране все обязаны говорить с ними по-английски. Американцы вкупе с англичанами для того сделали немало. Что сделали мы для того же? Кое-что, но все же, недостаточно.   
Сотни правильно произносимых болгарских слов мне хватило, чтобы богары начали принимать меня за болгарина из Видина, на худой конец за македонца. Иногда до конца разговора удавалось удержать их в счастливом неведении.
Мои спрашивали: «Зачем тебе болгарский?» Странный вопрос. Такой очень «курортный» вопрос, европейский. Ладно - сами все время попадают впросак, так еще выказывают презрение: «Пусть они нас понимают!» Узнать что-то новое всегда нелишне, особенно, если хочешь понять и быть понятым.
 И не только в обиходной сфере. Развеиваются некоторые  заблуждения на счет родного  языка - русского. Удивительно слышать от маститых российских писателей, часто появляющихся в кулинарных телепередачах, что, де, уменьшительно-ласкательных определений по отношению к еде «нет ни в одном языке мира». «Ни в английском, ни во французском, ни в немецком». Это что, все языки мира? Или жили сии «писатели с кулинарным уклоном» за границей соответственно в Америке, Франции, на худой конец в Германии. Почему-то умиляют наших писателей все эти «огурчики-помидорчики», «водочки-селедочки», «икорки-коньячки». Меня «-чки» раздражают, особенно из уст женщин. Ведь не еде умиляются - самим себе. «Какой я славненький-хорошенький, а поем-выпью, так вообще стану душечкой, и будет мне мальчишечке-девчоночке хорошо-хорошо». Как-то несерьезно, по детски преисполнено жалости к себе – родимому с одновременным неуважением к еде, у других народов занятию серьезному и основательному. Наша же «любовь к «покушать» словно к розовощекому младенцу - не к женщине в соку или к красавцу-мужчине.
Все хорошо в меру. У болгар есть разновидность фаст-фуда под названием «баница». Пирог маслянистого слоеного теста, обычно начиненный соленым творогом или брынзой (можно начинять чем угодно). Болгары предпочитают есть баницу в специальных фаст-фудах собственного изобретения, называемых «баничарная», запивая айраном или болтушкой «боза». Случается, перекусывают на ходу, потому чаще называют пирог - «баничка» (типа «пирог» - «пирожочек»). Разница понятна? «Баницу» едят за столом, «баничку» - на бегу.
 Нашим «кулинарным» писателям стоит поинтересоваться откуда пошло французское слово «меню», почему французы часто употребляют местоимение «пти» перед названием не самых маленьких порций, отчего в китайских названиях блюд проскакивает удвоение слога – так китайцы только с детям сюсюкают. Умиляться едой присуще всем народам, и если писатели в чем-то правы, то в том, что мы умиляемся еде слишком часто.         
   
Углубляясь в иной славянский язык, понимаешь вполне банальные, но от того не менее значимые вещи. Проштудировав русско-болгарский словарь и учебник болгарского, поражаешься насколько не литературен язык «братушек». Отсутствуют падежи (формально есть три, но употребляется один). Нет еще много чего. Просто диву даешься, как мучились Богомил Райнов и Павло Вежинов, пока из-под их пера вышло нечто стоящее. Есть известные достоинства: например артикуляция, даже некая жесткость по сравнению с русским, означающая возможность более четких формулировок. Для нас, чем южней язык, тем певучей, например, при сравнении русского с украинским. В Болгарии правило не действует. Может быть от влияния турецкого?   
  Касательно сравнения двух языков с примерно половиной одинаковых слов – открывающаяся истина проста, подтверждая реплику Бродского о  русском языке:

«…что касается литературы, - один из самых грандиозных языков. И поэтому совершенно неизбежно, что в недрах этого языка возникнут явления, которые всех нас будут сводить с ума».
И.Б. 

«Поскреби любого русского – найдешь татарина». Западные политики считают эту формулу (изобретенную опять же французскими просветителями) универсальным шифром к «загадочной русской душе».
Только надо знать с какого боку «поскрести». Иначе можно протереть до дыр и ничего не найти. Или обнаружить «горячего финского парня», поскольку племена угорские влили в русских много крови. Или натрешь мозолей на гордыне славянина не плошь польской. Мы живем не просто в замесе кровей, но в смешении языков. Залог первоначального богатства «великого и могучего» в усвоении тюркских и угорских слов и словесных конструкций, вольном их расположении во фразах и предложениях.
Предки наши вынуждены были общаться, понимать соседей и делать свою речь понятной им.  Происходило сие довольно давно. С тюрками русские вообще непрерывно контактируют. Наверное, столько,  сколько себя помнят. Равно как с уграми. Чуть ли не каждое третье слово - тюркизм. В силу давности начала процесса не столь заметны современные взаимные влияния. Но процесс-то не останавливается.
Как теперь возможно вырвать из себя татарскую часть, оставив лишь часть русского (сиречь «славянского»)? Придется пожертвовать многим.  Не всем,  конечно, но очень многим. Зачем? Чтобы превратиться в «первославянина». Мы и так славяне. Посмотрите на внешний вид болгар, сербов, даже хорватов. Попробуйте сходу отличить большинство их от турков. Убрать из их языка тюркизмы. Все равно, что убрать из генов, из крови турецкие вливания. Язык, столь же живая субстанция, как плоть. 
Потому столь ценны татары…. для русского языка.   
   
Не возьму на себя смелость сказать, справедливо ли переселили крымских татар. У спорящих сторон ответ всегда однозначен. У меня все тот же «русский ответ»: попали под наш исторический маятник. Его качки вынесли татар «в сердце Азии».
Во времена чеховской «Дамы с собачкой» крымские татары вовсе не были «дикими азиатами», скорей приближались по цивилизованности к грузинам. Татарские погонщики мулов - «экскурсоводы на Ай Петри» - исполняли при курортных российских барышнях роль пылких южных любовников, пока мужья резались в карты и опивались сладкими крымскими винами. В советские времена их место заняли «горячие джигиты» с Кавказа, сегодня турецкие и египетские «аматоры» из Антальи и Шарм-эль-Шейха. Времена меняются, не меняются роли жгучих брюнетов при пышнотелых курортных барышнях.

Полувековое пребывание в окружении узбекских махаллей средневекового   уклада и быта сильно повлияло на крымских татар. «Припадение к корням», «к истокам» состоялось. Многое крымское ушло, сменилось на среднеазиатское, нивелировав внутритюркские различия. Близкая к средиземноморской своеобразная крымская кухня с обилием морской рыбы и мидий - сменилась иной - из пустынь и оазисов. Сегодня все отличие «крымского национального стола» от знаменитого узбекского достархана в большей легкости и свежести. Ни тебе мидий, ни тебе кефали, заргана. Даже плов из мидий готовят не его изобретатели татары, а русские. Теперь для татар такой плов «харам», «аийп».   
В Крым вернулась несколько иная нация, сильно отличная от отправленной на выселение. Вновь из глубин Азии пришли кочевники, распираемые чувством восстановления исторической справедливости и мести «русским». То есть всем поселившимся в Крыму после них.

Общественность России возмущена их «наглым» поведением. Но, в таком случае, почему так легко все согласились с передачей Крыма Украине? Если Крым для россиян место особое, так что же тогда?! Прежде чем говорить о «исконных правах» и «исторической справедливости», надо чтобы земля осталась твоей. «Не мы это решали»! Так решите сейчас!               
 Крым для обывателя: Ялта, ЮБК, курорты. Рай. Простой советский потерянный рай. Для державника Крым  - Севастополь, Флот, слава двух оборон и двух штурмов. И еще южная столица России. Задуманная Петром, найденная Потемкиным, устроенная Екатериной. Без Южной Столицы российское сознание не самодостаточно. Его не заменят ни Ростов, ни Сочи. Даже Одесса. Только Севастополь, который ничто без Крыма. Боль его потери заставляет постоянно изливать гнев. Как известно на тех «кто подвернулся». Активные татары подворачиваются постоянно. Именно на них, а не на истинных виновников утраты Крыма и обращается гнев.    
  Не думаю, что исторические претензии к крымским татарам достаточно обоснованы. Опровергать их бессмысленно, поскольку основаны на национальных стереотипах и исторических архетипах (может еще какие «типы» приплести?). В частности уже упомянутый русский страх перед тюрками-степняками, периодически отливающийся в тяжелые свинцовые пули ненависти, спонтанного гнева: в душе шевелится вековой ужас.
С этим скорей к психотерапевтам. Какова бы история ни была, прервать ее можно сталинским: «сын за отца не отвечает». Если отвечает, то пусть получит…    
   
Да, татары захватили Крым, подмяв под себя прежних насельников. Но русские  тоже Крым силой взяли - через 500 лет после татар. А за полтысячи лет народ уже становится коренным.
Занесенным в Крым качками исторического маятника русским, украинцам и прочим было бы спокойней, если бы крымские татары в конце ХХ века так и остались в Азии. Ведь за 60 лет новые поселенцы успели превратиться в Крыму в коренной народ, учитывая, что некоторая часть их предков имеет век, а то и два крымской истории.
Большинство татар-репатриантов Крыма никогда не видели, вообще ничего не видели кроме саманных стен среднеазиатских махаллей, мутных арыков, пыльных базаров, душных хлопковых плантаций, иногда куска степи или пустыни и гор на горизонте.
Тем не менее, татары тоже крымские аборигены. Во всяком случае, старшее поколение. Надо научиться жить с ними бок о бок, поскольку конфронтация путь к очередной резне. Научились же русские в Москве сотнями лет жить с татарами мирно, а татар в Москве, как в Крыму - каждый десятый. Только это наши – казанские татары. 
Помню, еще в школе зачем-то вывешивали списки классов. Человек по 25 в каждом, 2-3 татарские фамилии на класс. Визуально никто не выделял татар, даже не задумывался что Газизов, Сейфулина, Сатдарова и Садекова татарские фамилии. Вот так: на слух странно, а в голову не приходило думать про национальность. Всегда были заодно, дальше небольших недоразумений дело не заходило. Так всю жизнь, поскольку всюду списки и всегда одна татарская фамилия на десяток. Ничего страшного, даже как-то весело от некоторого разнообразия, от иного выговора, акцента, строя речи и мысли. Мы подтрунивали над ним «Ай, молодца!», они над нами. Даже на уроках истории про Иго или Казань в голову не приходило как-то переносить древности на соседа по парте.       

Позвольте, о други!  Чем мы так гордимся?! «Мы – русские». Этого утверждения достаточно?  Но тем же могут гордиться, все кто угодно: нивхи, ханты, шеванезы, банту и бимпо, парагвайцы, мексиканцы, пакистанцы - индусы, турки и турки-месхетинцы,  англичане, японцы, армяне, евреи, цыгане, немцы, французы  в конце концов. Не говоря уж об американцах. Утверждение собственной нации самодостаточно. Не требует никаких иных утверждений.
Если не требует, то чем мы лучше остальных?  Имеем право презирать и поучать иных, основываясь на нашей самости? Или у нас есть иные заслуги? Ведь если исповедовать национальный эгоизм, то мы оказываемся равны всем остальным в обоснованности претензий. Как остальные мы имеем право на место под солнцем, равно имеем право это место отвоевывать. Тогда остальные имеют право отвоевывать его у нас. «И вечный бой, покой нам только снится…». Если мы «лучше», на том утверждении, что   мы русские, то, на самом деле, мы не лучше и не хуже всех остальных. И да здравствует «homo hominy lupus est».
Вряд ли большинство русских на подобное утверждение согласится. У них тезис иной: «Мы три раза спасли Мир: заслонили Европу от татар, от Наполеона, от фашизма». Трудно  не согласится. С русской точки зрения, нам весь мир обязан.

А если не обязан, если мы, как все иные народы, так чем мы лучше других? Чем обоснованны наши претензии? Русской духовностью? За пяток лет наша, столь лелеемая на диссидентских кухнях «духовность» растаяла, подобно девственности, которую теряют лишь однажды. Ничем особым наша пост-советская духовность мир не оплодотворила, разве что перлами типа «Русская красавица» от которой плеваться хочется.
Нет! Если у кого-то претензии на мировое первенство (у русских никогда не было претензий на мировое господство – коммунизм не в счет – или «в счет»?), так будь готов обосновать эти претензии. Простите, у нас претензии всегда лишь на мировое духовное лидерство (коммунизм в счет – или опять же «в счет»?). С обоймой авторов: Толстой, Чехов, Достоевский, Чайковский etc. Пушкин для внутреннего потребления. Мы должны миру больше дать, чем взять. Иначе никак.
Произнесите магическое слово: «Франция». Перед глазами сразу встает Париж, Монмартр, свобода, вольность жизни. Даже не стоит заикаться, что бы понять: Франция привлекательна для всей мировой культурной диаспоры. Отдает нечто, забирая деньги. Но дает миру больше этих денег. «Нечто» для каждого свое, даже для  во Франции ни разу не бывших. 
Англия? Америка? Италия? – аналогично. Италия: Рафаэль, Леонардо, Боттичелли, Тициан, Рим, Венеция, Неаполь, Милан, тарантелла, пицца. Возьмите любой «культурный бренд», как в нем  окажется много больше прибытку, чем мы вкладываем. Уже потому они имеют некое право (современное) говорить о собственной цивилизационной миссии. Правда, получают от своей «благотворительности» сторицей.
 
Следуя мировой традиции, мы должны отдавать нечто большее, чем получаем. Если это не так, если мы получаем столько же, сколько отдаем, то никакого «высшего морального смысла» на существование не имеем, а лишь право собственника на занятые территории. Что означает: до поры до времени. Всякий, более сильный и плодовитый, поимеет право снести нас с нашей земли.  Или мы все же даем миру больше или без нашей «скрипки» (валторны, контрабаса, литавр, балалайки) мировой концерт не сложится. У нас должна быть мировая миссия. И она есть!
В таком случае претензиями националистов можно оклеивать сортиры. Мы исполняем миссию российской цивилизации, возможно вопреки «интересам русского народа». Если не исполняем, живем только для себя, мы ничем не лучше турков. Равно – всех иных. Если мы лишены вселенской миссии, то нет на нас особого креста. Следовательно: победит сильнейший.
Вам нравится такой расклад? Мне – нет. Без особой миссии в мире России для меня не существует. Если существует для остальных русских: добро пожаловать во времена Ивана Грозного, татарского Ига и прочие исторические «прелести».       
               
Крымское ханство жило набегами, грабя, угоняя в рабство. Но с последнего набега прошло 250 лет. Больше десятка поколений. Может быть ордынское иго припомнить?
Остается одно – Война. За содеянное тогда татарскими карательными батальонами, весь народ расплатился ссылкой. У немцев служил каждый десятый, на каждого пришлось не одна жертва: русские, украинцы, евреи, цыгане… и татары. 12 тысяч расстрелянных своих, сотня сожженных крымско-татарских аулов. 30 тысяч крымцев призвали в РККА. Правда, 20 тысяч дезертировало и оказалось в «батальонах смерти».       
НКВД выселило почти всех, однако, не всех. Татарских подпольщиков и партизан не тронули. Их семьи тоже. Всего на треть миллиона выселяемых набралось около полутора тысяч оставленных. Но все же нашлось! Дважды Герой Советского Союза Амет Хан Султан успел вытащить семью из отправлявшегося на восток эшелона.    
Другие народы «простили» в конце 50-х, и давно забыли их «проступки». Мало кто вспомнит сейчас, какие именно народы выселяли. «Ну, немцы, татары, чеченцы, может быть калмыки. Карачаевцы? Не знаем, кто такие. Может об актере Караченцеве речь? Не о Караченцеве, а о Карачае, что в составе Карачаево-Черкесии». Мало кто уверенно назовет  остальные народы.  С теми же чеченцами Россия отвоевала после Войны два раза, и никто в причинах войны не помянул им фашистское прошлое. Современного хватило.
 
Уместно сегодня вообще рассуждать о «предательстве» татар, если у фашистов набралось более полумиллиона «хиви» из русских. Плюс еще полумиллиона во  власовской армии. Плюс, не входившие в нее еще сотни тысяч «отдельных формирований» - «восточных батальонов» и две казацкие дивизии SS. Уместно ли поминать, ставя памятники казакам-эсэсовцам среди них даже их вождю-«казаку» немцу фон Паннвицу. И кто поставил? «Русские патриоты»!
Как воевали казако-фашисты? Скромно тупясь, их сегодняшние апологеты  мямлят с телеэкранов: «Несли тыловую службу». В чьем тылу? В нашем тоже… устраивая бандитские налеты в степях, вырубая шашками госпиталя, обозы, одиночных солдат, возвращающихся в части. Великий асс Покрышкин вспоминал, как ухаживал за своей будущей женой. Отправляясь на свидание в прикаспийские степи 42-го года, очень боялся «конных банд мародеров» терроризировавших наш тыл. Боялся, естественно, не за себя - за невесту, бегавшую к нему за несколько километров по заснеженной степи. Надо ли уточнять, что «конные мародеры» были переодетые в форму красноармейцев «белоказаки»? Пресловутый штамп, столь прочно засевший в мозги, что даже обыгран в похождениях Джеймса Бонда – «Золотой глаз».    
 В немецком тылу? Да! «Несли службу» в карательных рейдах против партизан. С партизанами всегда война самая жестокая: те не берут пленных, поскольку самим жрать нечего. Пленные стесняют, и хлопотно, и обуза. Потому всех пленных в лучшем случае расстреливали. Посмотрите «Иди и смотри!» - там ищите мотивацию их жестокости.
Как велась борьба с партизанами? В первую очередь их «лишали опоры населения», означавшую выжженные деревни. Даже концлагерь для местных жителей порой оказывался не самым плохим вариантом, ведь часто каратели гнали зимой на мороз баб с детишками, а их избы с нехитрым запасом еды на зиму безжалостно уничтожали. Без крова и еды на морозе долго ли протянешь.
Про расправы с пленными партизанами слышали? Партизаны воздавали карателям той же мерой. И за своих, и за разоренные села в округе, где все вокруг – родня. Каратели свирепели еще больше. Раскручивался маховик ненависти. Не удивительно, что сданных советским войскам англичанами казаков пришлось охранять от советских солдат, вчера еще партизан или жителей оккупированных территорий. Для успокоения расстреляли несколько сот офицеров. Кое-кто из казаков предпочел покончить с собой, заодно прихватив на тот свет семью. Говорят: «из свободолюбия». Когда руки по локоть в крови своих соплеменников, свободы жаждешь особенно остро.      
Казачки фон Паннвица отличились не плошь крымско-татарских карательных батальонов. Что на Украине, что в Белоруссии, что в Югославии. Как говаривал генерал Чернота по иному, но схожему поводу: «Хорошую память ты по себе оставил, брат!»   Им памятник, а татарам проклятие на веки вечные?!  Где ж справедливость?               
Можно легко споткнуться, впав в нескончаемый «спор геноцидов». Если русский народ жаждет справедливости, хочет, чтобы его жертвы не были забыты, то должен признать что справедливость понятие обоюдное. В конце концов, наши предки сражались с нацистами за то, чтобы не тянули в концлагерь, не расстреливали во рвах, не жгли в печах только за то, что ты какой-то иной нации. Не сжигали деревни, не гнали как скот на работы в Фатерлянд. Чтоб не было наций предназначенных на заклание.
Если наши деды просто «родину защищали», придется признать, что татары имеют не меньше прав на защиту своей родины от чужеземцев. А если мы (деды наши) еще и освобождали мир от коричневой чумы, так следуйте идеалам, за которые советские солдаты сражались и победили.

Южнобережные крымские татары имели единый с османами язык, религию. Как сербы говорят о себе и России: «нас с русскими 160 миллионов», так и татары молятся на «заступницу-Турцию». Для них стамбульские мечети означают скопище белых юрт вокруг купола огромного ханского (султанского) шатра. Минареты – бунчуки или пики, воткнутые в землю. Так степняки обозначают ханский стан в степи. Чтоб убедиться, достаточно взглянуть на наивные крымские миниатюры ХV-ХVII веков изображающие Стамбул. 
Исход в Войну татар из Крыма не первый в истории. Первый случился во времена Екатерины, когда в Стамбул ушла большая часть татарских мирз с челядью, семьями,  родами. Всего бежало тысяч 200. Вместо них заселились немецкие колонисты, отставные русские солдаты, вместо, прежних - отселенных армян вновь прибывшие из Туретчины, один из которых - Айвазовский – снискал всемирную славу. Пришельцы – «сволочи» (в годуновском значении) очень скоро составили большинство населения полуострова.      
Бунта оставшихся татар страшились до прихода Наполеона. Именно тогда пара  крымско-татарских полков в составе Донского войска дошла до Парижа, чем  реабилитировала свой народ в глазах царя Александра. Из вечно дремлющей угрозы крымчаки сделались  «нейтральными». Но уже его брат Николай I в Крымскую войну столкнулся с неизбежным: татары встретили турков и высадившихся с ними союзников как освободителей. После взятия Севастополя турки настаивали на «возвращении» Крыма, но взамен получили лишь занятую русскими область Карс. Пришлось «союзной армии» очистить Крымский полуостров. Вместе с ними в Турцию вновь бежало около 200 тысяч татар (по татарским источникам).
Именно тогда (а вовсе не при тиране-Сталине) зародилась идея, горячо поддержанная одним большим человеколюбом, прокомментированная много позже Львом Шестовым:
«Московские ведомости" высказали мысль, что хорошо было бы, если бы крымские татары эмигрировали в Турцию, ибо тогда можно было бы заселить крымский полуостров русскими. Достоевский с восторгом подхватывает самобытную идею. Действительно, говорит он, по политическим, государственным и иным подобного рода соображениям (не знаю, как другие, но когда я слышу из уст Достоевского такие слова, как "государственный", "политический" и т. п., мне безудержно хочется хохотать) татар необходимо вытеснить и на их землях поселить русских. Когда "Московские ведомости" проектируют такую меру - дело понятное. Но Достоевский! Достоевский, который называл себя христианином, который так горячо проповедовал любовь к ближнему, самоунижение, самоотречение, который "учил", что Россия должна "служить народам" - как могла улыбнуться ему такая хищническая мысль?»
Л.Ш.
В Революцию крымские татары вновь объявили автономию, пытались создать независимое государство. Однако Крым слишком важное место для Юга России, чтобы считаться с настроениями его населения. Всякий раз полуостров заливался то потоками оккупантов, то беженцами из России, то белыми войсками, вешавшими на столбах «краснопузых», то частями Красной Армии, наводившими порядок и засыпавшими трупами расстрелянных «беляков» крымские каньоны.
Как обычно, слухи о красном терроре в Крыму «немного» преувеличены, а о белом – приглажены. «Дань времени». В советские времена все было строго наоборот. В любом случае в Крыму всегда насчитывалось войск в избытке, потому татарские националисты поднимали голову только в краткие периоды межвластья. Революционная круговерть вынесла из Крыма еще десятки тысяч татар, в основном в их главный «накопитель» Турцию, где к потомкам крымцев ныне себя причисляют почти пять миллионов турков. Многие из них мечтают о возвращении на «историческую родину». Не трудно представить, что случится, обрети Крым «татарскую независимость».            
Советская власть дала татарам автономию, включила туземцев в аппарат управления, хоть их и одной пятой части от всех жителей Крыма не насчитывалось. Во время войны автономия обернулось «ударом ножа в спину». Даже в мирное время такого не прощают.    

Отчего душка Рузвельт распорядился выслать в пустыню 200 тысяч японцев (вариант - 110 тысяч)? Учел пример осман, византийцев, римлян? Возможно. Человек образованный. Однако, в первую очередь, подчинялся все той же военной необходимости во избежание возможных диверсий и саботажа. И все! Никаких иных резонов, поскольку во время войны одного такого аргумента предостаточно. Американские власти организовали депортацию на широкую ногу: комфортабельные рейсовые автобусы, хорошо устроенные лагеря  (каждый на 10 тысяч), душевые, сносное питание, медицина – не дай бог лагерь станет рассадником эпидемий.
Стоило контингенту одного из лагерей забастовать, как зачинщиков тут же посадили в тюрьму, остальных развезли в иные лагеря. Еще в одном лагере возобладал самурайский дух, разросшийся до восстания. Лагерь сравняли с землей гусеницами танков. В 43-м начали потихоньку выпускать «джапов». В 44-м «японо-американцы» уже воевали в Европе, даже на Тихом океане служили переводчиками. Против «своих».
Нечто подобное в более мягкой форме американские власти проделали с этническими немцами: черные списки, запрещение на многие виды деятельности, арест финансов, отстранение от административных должностей. Причем не только у себя дома – по всей Латинской Америке. Не только американцы, но и англичане заключили в тюрьмы и «лагеря» немцев и итальянцев везде, где стояли их войска. Отец известной певицы Далиды талантливый скрипач отсидел в концлагере 4 года только за то, что был итальянцем. Вернулся раздавленным и сломленным, начал топить личную трагедию в граппе и измывательствах над женой-арабкой и дочерью.
Союзники поступили «вполне цивилизованно», но столь жестко, что никто пикнуть не посмел. Не обошлось без привлечения войск, если верить участнику событий писателю Роальду Далю, интернировавших этнических немцев в Кении, то и пострелять пришлось. Во время войны нормальное состояние стрелять во врагов. Во всяком случае, никаких угрызений совести ни тогда, ни позже исполнители не испытывали.             
  Похожая прагматика прослеживается в действиях Сталина: сотрудничавшие с немцами народы – потенциальные источники партизанской опасности в тылу. Для борьбы с инсургентами надо держать части, воевать, вести агентурную работу. Успех в такой борьбе приходит через годы. Победа нужна сейчас! Самый верный способ избавиться от партизан – лишить их народной поддержки. Не по-немецки, гуманней. То есть выселить народ подальше. Что и было сделано. Сначала из Крыма и с Кавказа молниеносными войсковыми операциями.
После войны – из Западных Украины и Белоруссии, из Прибалтики хоть и выселяли, но почти единично, если сравнивать с масштабами Войны. Проблему повстанцев решили «за пятилетку» уже не «наказывая» народы целиком. Даже гуманно: объявляя амнистии желающим сложить оружие «лесным братьям», и, что удивительно, условия амнистий выполнили.  Вот вам и «кровавый сталинский режим».

В Войну переселение «репрессированных народов» оказалось немногим хуже (а порой и лучше: 44-й год не 41-й) условий для десятка миллионов советских людей, эвакуированных «общим порядком». Об американских никелированных автобусах и спецпайке, речи, разумеется, идти не могло. 
Пережившие эвакуацию с ужасом вспоминают, как бросали дома, квартиры, давились в вагонах под бомбежками, с боем брали на станциях продукты и кипяток. Как умирали в дороге старухи и грудные дети. Как трупы выбрасывали прямо на насыпь при стоянках. Как потом теснились, подселенные в без того переполненные коммуналки, Новосибирска и Ташкента. Этим еще повезло, были и бараки в снегу, даже палатки на вечной мерзлоте. Как пухли с голоду, как мечтали: прогонят немца – вернемся, заживем лучше прежнего. Взрослые молча кивали, понимая, что возвращаться придется на пепелище. Простые советские люди не по приговору - по необходимости выселенные в Сибирь и Среднюю Азию. Как мой отец, как бабушка. 
Ребенком Бродский успел побыть и блокадником, и эвакуированным. Хоть было-то ему отроду всего ничего, но поэт утверждал, что все отлично помнит. Стихи свои забывал, а это помнил. Такое не забывается. Даже малыми детьми.

Сухая прагматика войны. Эвакуировали «кадры» в месте с предприятиями. Увозили на восток людские и мобилизационные ресурсы. Кого не успели вывести по приказу Сталина, тех угнали фашисты на работы в Германию. Речь шла о «людских ресурсах», не  судьбах отдельных людей или целых народов. Арифметика войны совсем иная: угнанный в Германию Иван или Микола освобождает рабочие руки какого-нибудь Ганса или Фрица, который берет винтовку вместо вил или лопаты.   

Если так обошлись со своими, что говорить о приявших сторону немцев? «Наказание за поддержку оккупантов» придумали на скорую руку, чтобы не возвращать позже на освободившиеся земли.
Возвращать начали постепенно. Сначала неоправданно выселенных крымчаков (евреев, говорящих на крымско-татарском языке). В 44-м никто особо отделял татарина от крымчака. Уже при Хрущеве вернулись на Кавказ большей частью чеченцы, ингуши, калмыки, прочие народы. В Крым потянулись караимы, греки, лазы, армяне. Только не татары.   
Берия  предвидел всё заранее, направляя Сталину письмо 10 мая 44 года:

«Учитывая предательские действия крымских татар против советского народа и исходя из нежелательности дальнейшего проживания крымских татар на пограничной окраине Советского Союза (выделено мной - Ц.Г.), НКВД СССР вносит на Ваше рассмотрение проект решения Государственного Комитета Обороны о выселении всех татар с территории Крыма».    

Ключевые слова: «на пограничной окраине Советского Союза».  Как для татар, так  для турков - месхетинцев приложимо. 
Заглянул в отчет НКВД о проведенной операции по выселению крымских татар, писанный не для прессы - «для внутреннего пользования». Под конвоем в Сибирь отправилось 8 тысяч «антисоветского элемента»: полицаев, старост, бойцов «батальонов», предателей. Простой народ вывозили как обычных эвакуированных, выдавая на станциях бесплатно продукты, на месте двухмесячный паек и денег 5000 рублей в одни руки. Не густо, но жить можно. Про расстрелы ничего не сказано.

Военной необходимостью можно многое оправдать. Того же Рузвельта, Того же Сталина. Но и Гитлер приводил примерно те же доводы, приказывая карать мирное население России, Белоруссии, Югославии  любой местности, где возникало партизанское движение. Похожие доводы приводили младотурки, «переселяя» армян. «Военная необходимость». Придется признать, что везде, где подобная необходимость имела место, лидеры стран «сберегали кровь своих солдат».  Вот только методы…

Каков же вывод? Не в тактической мотивации приказов дело, но в глубине побудительных мотивов. Драки часты, но редкая драка кончается даже увечьем к общему числу стычек. Случается победитель звереет, начинает забивать поваленного соперника ногами. Насмерть. В озверении, в неудержимом гневе наружу вырывается затаенное желание: «Убить! Уничтожить!». Так в методах исполнения военных приказов прорывается все тоже: «Думали как лучше, получилось, как хотели».  Критерий, по которому судить геноциды? «По делам узнаете их».            
   
Лишь несколько «социалистических наций» остались в заложниках Истории. Крымских татар не возвращали, чтобы не мутить воду в курортной зоне. Возвращение означало поломать сложившуюся систему «советского рая». Ежегодно «на Юг» отправлялись десятки миллионов отпускников. Учитывая малую подвижность в отпуска народов Средней Азии и Закавказья, учитывая, что прибалты предпочитали свое побережье, «юга» становились районом стратегическим - «всесоюзной здравницей». В середине 80-х на Черное и Азовское моря от Одессы до Сухуми приезжало до 25 миллионов человек из России, Украины, Белоруссии. Еще полмиллиона из-за границы. Любая искра межнациональных волнений не только бы испортила отдых миллионам (его периодически портили то холера, то наводнения с оползнями), не только подпортила бы вывеску системе (бунт в раю! неслыханно!), но мгновенно разлетелась бы по всей стране. Татар «попридержали».

Что говорить! Живет себе народ, гордится славным прошлым воинственных предков, смотрит на русских как на оккупантов, занимаясь тем, чем все занимаются в курортной зоне, чем потом занимались сменившие их русские: бизнес на приезжих, на фруктах, на вине. Нормальный такой курортный бизнес. Чем еще заниматься в «раю»? 
Мне рассказывал очевидец депортации татар, как многие отцы семейств тащили огромные тяжелые чемоданы. Какой баул ни проверь (вдруг оружие!) – набит пачками советских денег. Как человек с чемоданом денег должен относиться к советской власти? Скорей всего как Остап-Сулейман Мария Бендер бей.
Приходят немцы, зовут в полицию, говорят: «Стреляй русских, тебя за это наградят». Дальше подобных рассуждений у большинства татар-полицаев не шло. Кое-кто догадывался, что позже с немцами будет еще хуже, чем с русскими. Такие помогали партизанам и подпольщикам, их набралось около тысячи. Остальные если и догадывались, то все равно жили по лагерному принципу: «ты умри сегодня, я – завтра». Не бунтовать же против Вермахта. Расстреляют всю семью и не поморщатся.
 
На Крым Гитлер действительно имел замыслы, даже издал особое распоряжение не пускать в Крым итальянские части, хотя Муссолини более всего к тому стремился. У итальянцев свои виды на Крым, учитывая историю римских поселений, венецианских и генуэзских колоний. Единственные итальянцы уже ближе к концу войны допущенные немцами – боевые пловцы «черного князя» Боргезе.
Фюреру незачем было делить Крым с итальянцами, поскольку вознамерился превратить полуостров в «Готаланд» - «Страну Готов». То ли древнегерманских племен, то ли богов. Место отдыха и воспроизводства высшей расы – «Арийский рай» на земле. Помните? «Простой светский рай».   
Само собой, татарскому народу в этих планах места не отводилось. Проблемы с ундерменшами Гитлер решал исключительно в своем, даже не в «позднеосманском» духе. Крымским татарам уготавливалась участь превратиться в дым из труб крематория. Советские войска и партизаны, сражаясь с национальными татарскими батальонами, дрались и за спасение ИХ народа, крымско-татарского.
Такой вот парадокс истории: «За нашу и вашу свободу». Лозунг польских конфедератов дравшихся против суворовских войск. Еще против прусских и австрийских. В чем-то поляки тоже оказались правы.
 
Что уготовил крымским татарам реальный ход событий? Меньшее из зол.
Когда заведенные лидерами, живущими на турецкие деньги, татары кричат о геноциде, о «исторической несправедливости в отношении крымско-татарского народа», на ум приходит фраза всё того же Бродского о Льве Гумилеве:

«Лев Николаевич в заключении провел восемнадцать лет, и эти годы его изуродовали. Он, видите ли, решил, что после того, чего он там натерпелся, - все ему можно, все наперед прощено».   

И.Б.         

Если вызываете духов истории, требуете восстановления «исторической справедливости», то и вам припомнят ваше «историческое наследство». Счет наверняка окажется  не в крымско-татарскую пользу.
 
 Какое отношение имеют перипетии войны к языку? С турецким кое-как понятно,  но вот с русским?! Какими-то не до конца известными путями крымско-татарский южнобережный оказался почти идентичен кумыкскому языку. Приведенный выше кровожадный отрывок из Кырымлы как раз про возвращение из похода с Северного Кавказа. Видать, не все возвращались в Крым, кое-кто предпочитал остаться у Терека, создав там кумыкское княжество – шамхальство Тарковское. Вот так. Арсений Тарковский не просто кумык, еще и князь. Или «бывший князь, а ныне трудящийся Востока» как сказано в одном из известных романов.
Частью своей известности поэт Арсений Тарковский обязан сыну Андрею, «гению кино мирового масштаба» с судьбой чем-то напоминающую судьбу Бродского. Только более успешной в Союзе, и менее удачной на Западе. Бродский здесь «влачил», там – «сиял», Тарковский, скорей, здесь «блистал», а «там» - «влачил».   
Редко в своих фильмах Тарковский обходился без стихов отца. Где прямой речью, где цитатой. Вряд ли кто из широкой публики помнит стихи его наизусть, разве что пару строф:               

Вот и лето прошло,
Будто и не бывало.
Было всё, было всё,
Только этого мало. 

А.Т.

Одни помнят их по декламации юродивого сталкера в исполнении Кайдановского (из донских казаков). Другие в забойном, убийственно вульгарном шлягере начала 80-х в исполнении молдаванки Софии Ротару. Опять заплетенный вокруг Черного Моря узел. Даже одного стихотворения, что у всех на слуху достаточно для вхождения в историю словесности, протащив заодно в нее восточную напевность.
   
В лучшем своем фильме «Андрей Рублев», Тарковский обошелся без родительских цитат.
В «Рублеве»  всё рубец, зияющая рана. Рубками татарских сабель-клычей входят в русскую жизнь тюркизмы; замахами топора – единство русской нации, целостность её языка; ударами лома разбивающее члены распятому на колесе, гвоздями в ладони «русского Христа»  – вбивается византийское православие, входит с духовным учителем Феофаном Греком. Осмысление режиссером личной своей истории, веры (христианин), кровей (сын русской и кумыка), происхождения  как истории страны.  Достойный опыт.
Правда, язык фильма местами слабоват. Чего стоит великолепный татарский мирза в исполнении Бешуналиева, но вся его харизма рассеивается одним словом, произнесенным в церкви, при созерцании фресок Рублева: «Интересно!». Сильно! Особенно из уст мирзы ХIV века. Почему не «It’s very interesting!!!»?
А его шутка, «какая она дева, когда у нее дитя?». Татары почти век как  мусульмане со святой Марьям (Марией) и пророком Исой (Иисусом) в пантеоне. Иногда  разговоры в фильмах Тарковского лучше вообще не слушать. Чем более поздний фильм, тем меньше текст увязан с пластикой. Слово не его стихия, хоть режиссер желает максимально насытить смыслом череду монологов и диалогов, но слышатся только интонации – «поэзия». Важней оказывается  визуальный ряд, портретные характеристики, мизансцены, развитие сюжета.   
Кто-то заявит, что «сюжета у Тарковского вообще нет». В долгих спорах о «творчестве Тарковского» (любимое занятие московской интеллигенции времен застоя, после травления политических анекдотов и обсуждения заграничных шмоток – даже Солженицын и Булгаков потом) обычно упускался странный для него фильм «Один шанс из тысячи».
Средней руки боевик про группу советских десантников заброшенных в Крым: глубокий немецкий тыл. Тарковский соавтор сценария и «художественный руководитель» - то есть режиссер, руководящий режиссерами-стажерами. Снимал вполсилы, в простое между «Солярисом» и «Зеркалом». Жить-то на что-то надо. Но что было - то было. Позднее «устыдился», не включил фильм в официальную фильмографию. Однако в тирах остался. Ох уж эти потиражные выплаты!  Оказывается, и гении могут «гнать халтуру». 
 Так «Вот и лето прошло» может быть вставлено в шедевральный фильм, а может быть миллионы раз прокручено шлягером, принося поэту немалый доход, но отъедая славу в «интеллигентных кругах».
Сюжет у «Одного шанса…» крепкий. Опять же действие на фоне великолепных крымских пейзажей. Хорошо, что Крым назван и показан Крымом. Не Италией, не Югославией, не чем-то еще. Татарских лиц в нем не увидишь даже в роли предателей. Предатели там исключительно русские.
Разрешение снять «Один шанс из тысячи» Тарковскому – брошенная сверху кость, «взамен» запрета сделать «В августе 44-го («Момент истины)» по Богомолову. Представляю, что могло бы получиться, отнесись режиссер к нему столь же кропотливо, как к остальным своим детищам. Куда бы пошло его творчество дальше, как бы сложилась судьба? Что напрасно сослагать. Чего не случилось, по всей видимости, не должно или объективно не могло случиться. 
Запрет наложил лично Суслов – «главный по тарелочкам», сиречь идеологии.  И внешне, и по сути напоминает этот «идеолог» Победоносцева: тот же взгляд упыря из-под стекляшек очков, та же роль при власти, то же ползучее ретроградство. Очевидно, существует некая закономерность схожести российских «серых кардиналов», которым «серость» вовсе не тень, но основная черта натуры. «Вечность» по Бродскому. 
Дело не в личной неприязни Суслова к Тарковскому. Заявку на съемку «Момента истины» - одного из лучших романов о войне: жесткого, честного, написанного очень «сильным» языком - подавали и Желакявичус, и еще многие маститые. Литература «без дураков», настоящая  при советской власти ни разу не экранизированная. Очень уж  рельефно выписана Богомоловым работа СМЕРШа. Да и воюют Таманцав, Алехин, Блинов не с немцами - со своими: русской и белорусской агентурой Абвера. Вынесение на широкий экран проблемы не входило в планы «серого кардинала», предпочитавшего фигуры умолчания. Ирония: вместо возможного шедевра, вышла средней руки поделка. «Один шанс из тысячи».

Может быть, я не с той стороны начал? Не с того народа. Ведь их десятки, «отселенных» во время войны. Турки-месхетинцы вообще никаким сотрудничеством с врагом не запятнаны, однако досталось им одним из первых. Сказать, что им «просто не повезло», конечно, мало. «Османское наследство»?
Когда-то давно поселенные османами на правах «акыншей» («людей границы» - служилых казаков по-нашему) на юге Грузии турки-месхетинцы оказались заложниками Сталинградской битвы. В 42-м миллионная турецкая армия могла стать решающим козырем, выступи она на стороне Гитлера.
Но во главе Турции уже не стоял решительный Ататюрк, руководили его мелкотравчатые подручные. Они-то и  выбрали «удачный» момент «воссоединиться» с турками-месхетинцами, со всей Аджарией. На соплеменников им было наплевать – ими водила надежда расчистить себе дорогу к Баку. Не пантюркизм их в первую очередь интересовал, все та же нефть – «кровь войны» ХХ века. 
Начались грандиозные маневры турецкой армии у советской границы. На что последовала молниеносная операция НКВД – репетиция Кавказа и Крыма 44-го года.  Скорый ответ Анкаре: «Никаких турков на юге Грузии не проживает». Сначала их отселили от границы, через год – из Грузии.  «Обычная военная необходимость» сохранив Закавказье, обеспечила победу под Сталинградом, в битве за Кавказ, во всей Войне. Залогом Великой Победы оказалась судьбы небольшого народа.

Сталин – грузин. Абсолютнейшая банальность, вроде «Волга впадает в Каспийское море». Но банальные истины на то и существуют, чтобы, вылезая как шило из мешка, постоянно колоть в бок.
 В 42-м обе истины оказались актуальны как никогда, поскольку нефть СССР качал из Баку. Потеря Каспия означала поражение. Вермахт уже пер по черноморскому побережью Кавказа, прорывался к Туапсе. «Эдельвейсы» штурмовали перевалы, от Грузии их отделяло буквально четыре шага. В цейсовские бинокли немцы уже пересчитывали нефтяные вышки Грозного. Еще чуть-чуть и Азербайджан, Армения, Грузия окажутся  отрезанными. Тут еще Турция собирает войско на границе.         
За нефть стояли насмерть на Волге. Потеря Грузии означала потерю всего Закавказья. Почти всей советской нефти и иранского маршрута ленд-лиза. Откат к Уралу, в Среднюю Азию. Возможно – полное поражение. Для того и тронули своих турок.
Хотя через 2 года - в 44-м – вывозить месхетинцев в Среднюю Азию необходимости  не было. В Турции уже понимали, на чьей стороне победа, к тому же вместо «черного золота», открыли свой источник «золото белое». Хлопок («памук» по-турецки) оказался нужен всем: Германии, России, Англии. Госпиталя всех воюющих стран остро нуждались в бинтах, вате, простынях, требовалось шить форму и нижнее белье. Самое главное – из хлопка делали бездымный порох и взрывчатку. И на хлопке  делали состояния. Фантастические. Турции нужен был нейтралитет, чтобы продавать хлопок направо и налево, а не бесплодно мечтать об обмене большой турецкой крови на большую бакинскую нефть.      

Русские пришли на Кавказ не за нефтью. О стратегическом значении «земляного масла» в те времена мало кто догадывался. Россия пробиралась к константинопольскому престолу с «черного хода» Кавказа. Уже на гербе Алексея Михайловича появились картуши перекрещенных стрел Иверии и св. Георгий Картлийский. Первые, еще робкие шажки России к Константинопольскому трону по «кавказской дуге».
Сначала для Грузии, потом и для Армении отход под руку могущественного единоверца оставалось единственной  надеждой на спасение от османской и иранской резни. Интерес оказался взаимным. Медленно и неуклонно Россия втягивалась в закавказские дела. Чтобы надежно прикрыть Грузию и Армению пришлось влезть в шестидесятилетнюю Кавказскую войну, положить сотни тысяч русских жизней, придать огню и мечу независимых горцев. Выбор оказался не из простых: подчинить, частично истребив горские народы или оставить на заклание грузин и армян.
Укрепившись в Закавказье, Россия со временем получила и нефть (не знаешь, где найдешь) и Сталина, который естественно был наслышан на примере своей «малой Родины» о традиционных османских методах решения национального вопроса.
Хотя, как отмечалась, методы апробировались Византией, а изобретены ее предшественником Римом. Возможно, в Сталине шевельнулась генетическая память избиения грузин турками, и этот потаенный страх перевесил чашу весов. Вероятней всего, просто сработал механизм: Система не может оказаться не права, если назвали народ предателем, даже потенциальным, его следует публично наказать. Иначе подрыв авторитета, сомнения в правоте Вышей Силы. К тому же, на горизонте с вступлением Красной Армии на Балканы опять замаячил «вопрос проливов» - очередной русско-турецкой войны. Пока в отдаленной перспективе. Выселить турков подальше! Не удивительно, что все так обернулось. Тем более если в «войне моторов» очень многое зависело от бакинской нефти.      
       
Нечто подобное предвидел один выдающийся восточный поэт. Хотя, что предвидеть? Уже в конце 20-х все казалось очевидным:               
   
Если британский лорд,
Как сумасшедший Пьер из Амьена,
Начнет собирать
Крестоносцев плечистых,
Если с перекладин креста
Будет капать кровавая пена
Пригвожденных к нему коммунистов.

Скажи, Нефть,
Отвечай, Нефть,
Ты, от которой огни зажжены,
Готова ли бросить
Свой пыл и гнев
На защиту нашей страны?

И вдруг, закачавшись в сырой посте
Из вязкой своей могилы
Ответила Нефть:
- Хазырам. Бэли
Язык Нефти - язык силы.

Н.Х.

Каково?!! Звали поэта Назым Хикмет. Плохо зная русский, прочитав всего пару стихотворений Маяковского, Назым пошел параллельным ему путем, создавая новую ритмику и метрику стиха.
Подражая Хикмету, осваивал метры свободного стиха Бродский. Ему и еще Неруде. Двум самым рьяным последователям Маяковского в мировой поэзии. Бродский подчеркивал, что многому научился напрямую у «Маяка» (прозвище, данное  Бродским Маяковскому), и не столь важно, пришел ли он к «Маяку» через Хикмета или от Хикмета к «Маяку».

Мой пристальный интерес к Бродскому объясняется просто: во второй половине ХХ века не оказалось на Руси поэта крупней. Много поэтов «хороших и разных», но Бродский первый. Увы, не сравнить с плеядой поэтов первой половины, где такое множество фигур крупней Бродского, что затруднительно выделить первого. В свою очередь они меркнут перед Пушкиным и Лермонтовым, что, впрочем, нисколько их не умоляет.
Парадокс: столь много взявший у Маяковского Бродский зацепился за совершенно противоположный полюс русской поэзии, неоднократно высмеянный «Маяком» -  оказался учеником Ахматовой. Эх, Владимир Владимирович, явно «диалектику учили не по Гегелю», забыв про закон «отрицания отрицания»!!! Вы пели «свое отечество», строй, коммунистическую идею, не понимая, что однажды ваш продолжатель отринет Вас с вашими идеями, как самые рьяные ученики коммунистов отринут саму идею коммунизма. Диалектика.
Для Бродского естественно отринув коммунизм, бежать и от «Маяка». Поначалу к другому эстетическому полюсу. Припасть к стопам Ахматовой, боготворить ее всю жизнь. Та ведь ждала, искала подобного ученика, просеивая через сито «ахматовки» (тусовки вокруг нее) почти всю питерскую и большую часть московской поэтической поросли. Анна Андреевна считала своим культурным долгом передать какому-то молодому дарованию наследство «серебряного века». Почитай и всей дореволюционной России. Ну и себя, любимую, не забыть. Шансов не попасться в ее сети Бродский не имел. Так и въехала на плечах «рыжего» в его Нобелевскую речь.
Даже поступи Иосиф в мореходку, вряд ли окончил бы - не терпел он диктата. А что такое морская служба без жесткой дисциплины. Даже если такое чудо случилось бы, окончил бы мореходку, проплавал бы на подлодках годик – другой, уже во втором плавании мечтая поскорей списаться на берег, из флота вообще. Вновь бы болтался по Питеру, в тельняшке, бушлате и черных клешах, может быть с вытатуированном якоре на запястье. Пописывал стишата, может быть хулиганские, обязательно лихие. Приобрел бы флотские привычки, вел бы себя куда более вызывающе. Сделался фигурой сурово-романтичной. Мне как раз такого Бродского не хватает. Пробивает порой в нем морячек, но…  все одно не минул бы «ахматовки».
Ахматова явно перегрузила его дореволюционной культурой, привила чрезмерную тягу к цитированию древней классики, взгляд на современность «оттуда» - из-под вековых пластов культуры. Взгляд «классика». По мне половина стихов Бродского непроходимо скучна, именно от ощущения раздавленности грузом тысячелетней культуры, вечной усталости от душной салонной «духовной» жизни. Так бывает, когда меняют программу, когда водитель «феррари» предпочитает включать только первую скорость.    

Через штудии и бесконечные воспоминания о знакомых ее молодости, подлинных и мнимых, о царивших тогда нравах, часто знаемых поэтессой лишь по слухам, до которых Ахматова была большая охотница, о порядках, обыденной жизни состоятельных классов, А.А. привила Бродскому линейный взгляд на историю ХХ века: «Была «нормальная», богатая, высокодуховная культура, жили прекрасные прекраснодушные люди. Случилась нелепая мировая война, причину которой понять не дано. И не нужно – «настоящие поэты» в политику не лезут. (Разве случайно, тогда мир меняется и тираны трепещут. Или когда ради куска хлеба приходится писать оду правителю). В общем, Прекрасная Эпоха! Если не «золотой век», то уж точно Серебряный.
Большевики воспользовались смутой, разрушили старый мир с его утонченной  культурой. Попытались создать свою примитивную культуру пролетариата, переродившуюся в соцреализм, лижущий пятки диктатору, режиму в целом. Культивируя равенство, прививали серость. «Аномалия в развитии».
Но есть где-то ТАМ (понятно где) «нормальная культура», что идет по магистральному пути. «И нам туда дорога».

Лучше всего подобные чувства выразил Аверченко в сатире о запущенной в обратную сторону киноленте (подобный сюжет есть и у Зощенко). Про человека выскочившего спиной вперед из бушующих вод на высокий обрыв, одевшегося, пред спиной вошедшей в ресторан, выложившего изо рта на тарелки обед, в бокал – вино.
Далее фантазия Аверченки понеслась галопом, уже мечтает он, чтоб прокрутились обратно окаянные дни бегства, революции, мировой войны, чтоб снаряды вернулись обратно в жерла орудий. Все для того, чтобы вновь удало промчаться по Невскому, заскочить в роскошный ресторан и заказать обед с бутылкой коньяка. Все начать сначала…
Хотя это уже не будет то начало, если знаешь, чем все кончится. «Прекрасной души человеки», ничего не забыли и ничему не научились. Достаточно посмотреть, как эти «прекрасной души люди» вели себя в годы испытаний: войны, революции, эмиграции…. Все станет ясно.   

       Не осталось никакой «нормальной культуры». Остатки «академической», сиречь аристократической культуры ХIХ века дотлели в странах-победительницах Первой Мировой, чтобы сгинуть в пучине Мировой №2. Остались лишь жалкие осколки, загнанные в крохотные культурные резервации.
Все «альтернативные пути», казавшиеся случайными флуктуациями или аномалиями, оказались закономерными этапами ее развития. Трансформации и трансмутации, такие как Первая и Вторая Мировые войны  естественными порождениями европейской истории и культуры.
Сама старая культура распалась. Поэт на Западе оказался столь же мало нужным членом общества, как и всюду. Может быть, он нужен власти - петь оды, может быть толпе – писать   коммерческие шлягеры для дискотек. Впрочем, сегодняшние рейвы прекрасно обходятся без песен, даже без мелодий. Амфитамины, прочие «экстази» вполне заменяют и слова, и музыку.   
 Чтобы сносно жить на Западе тот же Бродский должен был писать эссе, переводить, преподавать. Как  большинство уехавших. «Свободная» поэзия не кормила и на Западе. Хотя в коммунистических странах кормила легионы поэтов.    
 
Правило всех веков, всех эпох: как только накопленный груз культуры начинает давить, традиционная «магистральная» культура застывает, зацикливается на себя, становясь бесплодной. Если плодит что-то, то лишь сплошные мысли увядания, тлена, печали. Перестает питать мысль, превращается в паразита.
Культуре необходимо потрясение, взрыв, революция. Нашествие варваров, жадно пожирающих жизнь, видящих вокруг сплошную роскошь, чтоб прибрать ее к рукам. Завернуться в златотканые епитрахили, водрузить набекрень смятую корону, напиться допьяна сладкого вина из чаши причастия, искупать коней в купели базилики. И конечно, завалить белокожих дев на спину и грубо огулять. «Свежая кровь». 
Если государство мощно, если никакие пришлые вандалы ему не страшны, то вызревает внутренний варвар. «Грядущий Хам». Революционер. Парадокс: грядет, чтобы разрушая сохранить, изменяя продолжить культурный вектор цивилизации. Прямо по Аристотелю: «Нельзя создать что-то новое, не разрушив что-то старое».      

Если вывести поэзию из области культуры, попросту отбросить в сторону эстетские охи-ахи, равно политическую пропаганду в духе Демьяна Бедного, то для чего вообще нужна поэзия?
Как профессионально живущий с написания текстов, признаюсь: мне поэзия нужна скорей для утилитарных нужд. Что понимаешь задним числом: сначала «тянет на поэзию», хороший стих захватывает. Потом замечаешь, что пишешь как-то странно, поэтическими оборотами. Никогда не бывает так: почитаю-ка Пушкина, чтоб написать сценарий. Просто тянет.
Ведь после прочтения Пушкина вообще нельзя писать недели три: невольно пытаешься воспроизвести стиль, обороты, образы и метафоры. Настолько сильно пушкинское слово. Но как у него, понятно, не получается. Подражание? Зачем оно? Приходится засорять звучащего внутри тебя Пушкина чем-то попроще, чтобы «вернуться к себе». Тем не менее, что-то всегда остается, пишется много легче, свободней, веселей. Можно и без Пушкина, без других поэтов, но выйдет все иначе. По большому счету – без них скверно выходит.

«Чему научается прозаик у поэзии? Зависимости удельного веса слова от контекста, сфокусированности мышления, опусканию само собой разумеющегося, опасностям,  таящимся в возвышенном  умонастроении.  Чему научается  у прозы поэт?   Немногому: вниманию к детали, употреблению просторечия и бюрократизмов, в редких  случаях - приемам композиции (лучший учитель  коей - музыка). Но и то, и другое, и третье может быть легко почерпнуто из опыта самой поэзии (особенно из  поэзии  Ренессанса), и  теоретически - но только теоретически - поэт может обойтись без прозы».

И.Б.

Маяковский в свое время назвал Хлебникова «поэтом для поэтов». Де, понять все его новации могут только пишущие стихи, поскольку Велимир играется потрясающими аллитерациями.
Мне Хлебников близок вовсе не аллитерациями и синекдохами, а  парадоксами. Но не о них речь. Поэзия – тот же «Хлебников» для создателей прозаических текстов. Хлеб и «хлеб». Как подшучивала дочка Толстого над папой: «Лев Николаич чуть чего/ Хватается за Тютчева». Пишущему прозу необходим поэт, чтобы проза, нет, не была поэзией, а оставалась именно «нормальной прозой».   
Поэт для общества фигура не менее значимая, чем правитель, не случайна оппозиция «поэт – царь». Не в смысле: «поэт в России больше чем поэт». Поэзия исполняет одну из ключевых функций в движении социума, создает образы идущие впереди мысли, поскольку новые мысли не оформляются прежде новых представлений о мире, этих призрачных зародышей великих идей. Образы создает искусство в целом, та же живопись. Поэзия тем и велика, что одновременно формирует новый язык, адекватный новым мыслям и образам, оформляет их в новые слова. Дальше – литература, политика, наука, финансы.

«Люди читают поэта, и, если труд поэта завершен толковым образом, сделанное им начинает более или менее оседать в людском сознании. У поэта перед обществом есть только одна обязанность, а именно: писать хорошо. То есть обязанность эта - по отношению к языку. На самом деле, поэт - слуга языка. Он и слуга языка, и хранитель его, и двигатель. И когда сделанное поэтом принимается людьми, то и получается, что они, в итоге, говорят на языке поэта, а не государства».

И.Б.

Загвоздка в том, что поэт обязан соединить две вещи казалось бы несоединимые. Всю предыдущую культуру и… варварство. Монотеизм с язычеством, если угодно. Поскольку для генерации образа нужна глубокая, стойкая, выворачивающая душу эмоция. Энергия, чтобы мысль не только родилась на свет, но обрела крепость, силу, налилась  кровью и  обросла плотью. Зажила.
Не стоит думать, будто архаика есть нечто древнее. Как только люди ощутили себя людьми, они задумались о главном, описали основные вещи в человеке. И убедились, что человек всегда человек. Даже варвар. «Варварство» (первобытность) никуда не уйдет из жизни, поскольку оно и есть жизнь в самом простом, изначальном истоке, в основе, на дне любой самой культурной личности. Именно «дикий варвар» приходит разрушить Рим. Можете назвать его революционером, поскольку приносит кипение жизни умирающей культуре, в конце концов, оплодотворяя ее, заставляя двигаться, меняться.
В большинстве стран «внутренних варваров» полно, начиная «от уголовного элемента». Несомненно, готовы впасть в варварство маргиналы, бывшие крестьяне и пролетарии - если из-под ног начнет уходить земля. Они не «воспарят духом», но начнут топтаться, вновь отыскивая опору, пусть и архаичную, зато прочную. Ну и обывателями, конечно, если их сдернуть с мягкой кушетки. Уж кто больше любит потреблять, как не обыватель.

«…вовсе не надо кидаться из-за этого на мелкого буржуа с кулаками. Но когда ради сохранения статус-кво начинают массовым порядком уничтожать людей...»

И.Б.

 «У Блока сожгли библиотеку вместе с усадьбой» - «пардон мадам, такое дело – кобыла ваша околела… А в остальном, прекрасная маркиза все хорошо, все хорошо».
 Критики революций любят кивать на деревенскую бедноту, палившую помещичьи усадьбы. Однако многочисленные документы полицейских расследований указывают, что зачинщиками и главными расхитителями усадеб оказывались… кулаки. Беднота никогда не вякнула бы, не будь у нее сильных вожаков, пристраивавших в широких избах барские рояли – «зубастые комоды» как называли их те же кулаки, кровати в стиле ампир и венецианские зеркала. Потом палившие разграбленные «дворянские гнезда», чтобы замазать «весь мир», то бишь общину. Как всегда вопрос в руководителях, в зачинщиках. 
Что примечательно, на всю огромную помещичью Россию едва ли нашлось с десяток помещиков с оружием в руках отстоявших «дворянские гнезда». Остальные тысячи и тысячи загодя предупрежденные крестьянским сходом, покорно бросали родовые поместья, наскоро похватав драгоценности и деньги, отправлялись в столицы, а то и дальше – за границу страдать и переживать. Дворянская культура не просто тихо угасала - издыхала как отслужившая своё лошадь: тихо и покорно, со слезой на печальном глазу. «Ах, как сладостно она умирала».   

Беднота же почти ничего не выигравшая от грабежа усадьб, от раздела помещичьих земель (к рукам прибрали все «крепкие хозяйственники»: кулаки с середняками),  сменила своих кулацких вожаков на пришлых из города. В кожанках и при маузерах и через десяток лет, не без злорадства, растащила по своим плохеньким избам кулацкое добро.
 В городе все складывалось похожим образом: во главе обеих Революций стола интеллигенция, помешивавшая шумовкой власти в кипящем котле разыгравшегося народного гнева. Так что «внутренние варвары» - не только «отсталые массы», но, прежде всего зачинщики, вожаки, вожди. 
Такова двойственная природа интеллигенции: класса «новаторов», «креаторов»,  созидателей духовных и интеллектуальных ценностей. Даже созидая, разрушает:   обесценивают, отменяет прежнее. Всякое новое уже есть отрицание предыдущего, его «лучшая замена». Поэт – лишь «духовная эссенция» той же интеллигенции.

Потому две точки зрения на интеллигенцию: «соль земли», «избранные» versus «не мозг нации, а ее говно» - одинаково верны, и столь же неверны. Истинна лишь их дихотомия. Интеллигенция всегда будет созидать, создавать новое, порой стремясь возвести новое и отменить старое революционным ударом молнии, динамитным взрывом,  и одновременно «гнить и разлагаться», шептаться по углам, держать фигу в кармане, подлизывая зад или поедая с рук власти объедки. Всегда будет стоять в скрытой или явной оппозиции к государству с аппаратом (значит и идеологией) насилия, бюрократией, косностью. Всегда будет мечтать об идеальном обществе, государстве, человеке.
Иногда принимать реальность за идеал ударяясь то в революцию, то в оппозицию, а кто в эмиграцию. Почти всегда мечтать если не о революции, то уж о реформах точно, зачастую радикальных. И хорошо (то есть «душевно комфортно») ей будет только в потоке революции. Неважно какой: социальной, научно-технической, сексуальной, либеральной etc.  Только «своей» революции.

Методов разрушать множество. Есть явный: «сбросить с корабля современности», взорвать храм Христа Спасителя, снести Бастилию. Есть скрытый: перезрело гнить на корню, отравляя сладкой гнилью или черной желчью «окружающую нравственную среду». Методы первых - за революционерами. Вторые из противоположного лагеря. Даже не методы, сам modus vivendi, убивающий своих и чужих, словно вялотекущий рак. Революционеры потому побеждают, что борются не с гранитными колоссами, а с трухлявыми идолами. И непонятно «кто матери-истории более ценен» - авангард или декаданс?   
В предреволюционный период  как-то в одночасье старые истины утрачиваются, перестают убеждать, питать мысль, побуждать совесть. Понятия «Добро» и «Зло» теряют конкретное значение, становясь абстрактными истинами, порой вовсе меняясь местами. Жданов не зря упрекнул Ахматову, что та «мечется от будуара к молитве и обратно».
Во многом оказался прав, поскольку просто, по-крестьянски описал «духовный поиск» оказавшегося в вакууме человека. Когда утрачено все, ничего так не хочется больше, как истины. Но нет её (или, если хотите, истин слишком много), поскольку хочется свежей родниковой воды, а вокруг болото. «Грех» и «добродетель» одинаково бесплодны, и одинаково привлекательны, поскольку традиционно считаются путями познания истины. И еще неизвестно, где найдешь. Основы морали распадаются, как истлевшие ризы. Естественно, утрачивается вера, сам Бог. Далее по Достоевскому.
   
Поиски истины приходится начинать с белого листа. Сначала. С начала. С рождения мира. С самых первых - еще языческих истин, с детства человечества. Разумеется  не с прирученного церковью язычества, не с кикимор и домовых, не с детских сказок. Искать самые отчаянные его проявления в «народном духе» - в полном отвержении власти, морали, в том числе догматов религии. Искать Языческую Вольность в неприкрытом виде.
Находят с избытком. Не случайно в начале века столь популярными становятся образы Стеньки Разина, Пугачева. От первой русской игровой картины «Понизовая вольница» до Хлебникова, Есенина и многих прочих великих и поменьше. Горький лезет в подвалы ночлежек, бредет с босяками по Волге и пескам Черного Моря. Подобное стремление испытывают все, но каждый по-своему. Даже царская семья приближает к себе Гришку Распутина в надежде сохранить себя, свершив мистический акт единения помазанника божия с «народом», в лице очередной реинкарнации Пугачева. Декадентов привлекают сатанинские мессы. Стравинский пишет «Весну Священную», дадаисты умиляются на африканские маски. Ницше становится популярней Маркса, а Маркс – Иисуса Христа.
От воспевания вольного морского ветра, простора степей, к «сверхчеловеку» Челкашу, затем к вольной ватаге, и дальше, дальше, дальше…. к восстанию, бунту, Революции. Долой тиранов, сатрапов, прогнившую мораль, отжившую религию! Вперед в царство свободы, справедливости, равенства! Говоря сухим языком политологии к идее «социального единения и общности».
Помогут в том наука, изобретения, промышленность – с лихвой, лучше языческих богов с их архаичным рогом изобилия закидает всех достижениями прогресса. Так слава машинам! Слава Будущему! Скорей, скорей…!!!  К черту сусальную старину, под снос унылые церковки, захудалые домишки, замкнутые мирки, голубков и лебедей на картинках. Вперед к огромным зданиям из стекла и бетона, широким проспектам, украшенных новым искусством, в котором нет ничего от прогнившей классики, увядания, грусти. Мы, будем говорить на новом языке будущего приспособленного к науке и прогрессу, будем петь новые песни на новую музыку. Язычество оборачивается  самым ярым авангардом.   
Хорошо еще, если обращаются к «чистому» прогрессу. Иные находят Одина - Вотана, Валгаллу, викингов, нибелунгов, замешанную на мистике «чистоту крови». Их мир представляется светлым, но в этом мире нет места огромному числу иных людей, целым народам, нациям, расам. Однажды им вздумается построить свой мир. Прольется столько крови, сколько все остальные идеологии вместе взятые пролить не смогут.    

Параллельно процветает декаданс, предназначенный не только разрушать, но вести поиск истины в иную сторону – внутрь себя. В лабиринты мистики, тайных мерцающих знаков и символов подсознания, в опьянение шампанским, опиумом и кокаином, развратом, азартом казино – всем сразу. В бесконечное любование прихотливыми изгибами линий «арт нуво». В рефлексию, самокопание, доходящего до самых извращенных форм мазохизма. Это не просто разложение – отнюдь! Путь к свободе, личной свободе, в том числе не только от цензуры, пресса власти, но и от диктата социума, толпы. Как сладко предаваться греху, если под него подведена надежная идеологическая опора: духовный поиск во имя полной свободы Личности.       

Единство двух потоков - классический случай сублимации коллективизма и индивидуализма. Одни ищут свободу «для всех», но, прежде всего, для угнетенных классов. Тот же коммунизм, пока еще под кумачовым стягом над баррикадой или над маёвкой на цветущей полянке. Другие взыскуют «абсолютную свободу» «для каждого». Тот же либерализм, завернутый в блестящий фантик эстетизма. Причем одни ищут Выход, другие ищут «указующий знак к тропинке начала поисков пути». Художественная жизнь кипит. Погибельная Belle ;poque (Прекрасная Эпоха) давно ставшая затертым клише первого десятилетия ХХ века. Старая культура умирает, уже ничего не свято, значит можно все, от того сладко разложение и пожирание всего и вся. Belle ;poque!!!

     Прежде чем умереть, старая культура громко хлопнет дверью, обратившись в свою противоположность. Все достижения прогресса (гордость и надежда футуристов) заработают на полную мощность, чтобы выдать на гора миллионы снарядов, сотни тысяч орудий, пулеметов, аэропланов, монструозных дредноутов, ядовитые газы и много прочих орудий убийства. Загремят патриотические барабаны, развернутся святые хоругви, сиренами завоют имперские фанфары: стомиллионная рать отправятся уничтожать друг друга за прежде святые понятия Родины, Чести, Государства, Монархии. Чтобы извалять их в гное ран, забрызгать кровью, втоптать в окопную грязь. Особенно страшно тем, кто испытает горечь поражения, обернувшегося напрасностью миллионных жертв.
 
Встав под красные знамена, варварство начнет мстить культуре. Восставшие отвергнут сложный мир интеллигентских исканий, поскольку найти в нем можно только  бесконечные терзания измученных душ, не ведающих что такое «добро» и «зло», не знающих куда идти и что делать. Огромный груз культуры окажется бесполезным, запутанным как гордиев узел.
Вокруг простых людей рушится мир, их убивают, им жрать нечего, нечем детей накормить – им потребны простые и понятные истины, ответы на извечные русские вопросы: «кто виноват?» и «что делать?». Ответ и вовсе один: «пускать в расход  виноватых!».
Культура становится в раскоряку. Это в стабильном состоянии она презирает примитив и нацелена на сложные многоплановые образы, глубокомыслие. В период потрясений от нее требуется емкая простота. Поскольку сложность превращается в запутанность, то простота – в ясность. Парадоксальным образом «чумазые» оказываются куда больше в курсе происходящего, чем растерянная интеллигенция. Восставшие  прекрасно знают, что есть добро и что есть зло, а так же что такое Добро и Зло. «Презренный плебс» в глубине души подозревают, что духовная импотенция интеллигентов на самом деле есть затаенное чувство вины перед народом, которому поэты и философы не только не могут что-то внятно объяснить, более того – во многом действительно повинны в его (плебса)  теперешнем плачевном состоянии. Поскольку по роду занятий, положению в обществе, подобно чеховским врачам, обязанным несмотря ни на что лечить всех, интеллигенция должна осмыслить и объяснять ситуацию, вырабатывать действенные программы разрешения кризисов, в том числе духовных. Реализовать программы – дело политиков, чиновников, военных, полиции.   
Возникает чувство высокомерия и презрения к интеллигенции, знающей и латынь, и греческий, Пиндара с Экклезиастом, Платона с Аристотелем, Овидия, Плутарха, но не уразумевших самых элементарных истин. В мире Революции добро и зло это простые «да» и «нет», «свои -  чужие». Вопрос только один: сумеешь ли решительно сказать «да» или «нет», сможешь ли ты пойти на смерть, сделав такой выбор?         

«Мужчины того поколения всегда выбирали или - или. Своим детям, гораздо более преуспевшим в сделках  с собственной  совестью (временами  на выгодных условиях), эти люди часто казались простаками. Как я уже говорил, они не очень-то прислушивались к себе. Мы, их дети, росли, точнее, растили себя сами, веря в запутанность мира, в значимость оттенков, обертонов, неуловимых тонкостей, в психологические аспекты всего на свете. Теперь, достигнув возраста, который уравнивает нас  с ними, нагуляв ту же физическую массу  и нося одежду их размера, мы видим, что вся штука сводится именно к принципу или - или, к да - нет. Нам потребовалась почти вся жизнь для того, чтобы усвоить то, что им, казалось, было известно с самого начала: что мир весьма дикое место и не заслуживает лучшего отношения. Что "да" и "нет" очень неплохо объемлют, безо всякого  остатка, все  те  сложности,  которые  мы обнаруживали и выстраивали с таким вкусом  и за которые едва  не поплатились силой воли».

И.Б.

Революция превращает Свободу в свободу классов и социальных групп. В бой за «нашу и вашу свободу» идут под лозунгами Маяковского и многих прочих «связавших свою судьбу с классом». 
«Нет! Мы не такой свободы хотели!» - кричат другие и начинают стенать о конце прекрасной эпохи, заодно стрелять в спину «хамов». Они-то боролись за свободу личности, индивидуализма. И проиграли.
По мне честней позиция Маяковского-бунтаря, а не злопышущей «диссиды», поскольку за ним идет желание обновление цивилизации, а с клыков последних капает гниль. Такие как «Маяк» смогли построить общество, о котором мечтали, хотя на поверку оказавшееся  вовсе не таким уж раем, даже в «городе-саде».
Что ж, не буди лихо пока тихо! Стихия по неумолимой логике сметает романтиков, посадив на их место «крепких хозяйственников». Те по-хозяйски употребят поэтов на писание лозунгов, а философов - на  чистку сортиров. Хорошо если в заводской столовой. Могут ведь привлечь вычищать «авгиевы конюшни истории».

«Как все  чистильщики сапог, эти люди - большие  философы. А лучше сказать  - все философы суть чистильщики больших сапог. Поэтому не так уж важно, знаете ли вы турецкий».

И.Б.

Интеллигенция, следуя дихотомии своей природы, начнет новый круг «созидания-разрушения». Так и Маяковский, как большая часть футуристов, придя в революцию, деятельно отдался стихии разрушения старого, борьбы. Потом, после победа   строительства нового, заложив основу «черной металлургии» социалистического реализма. Прямо по Марксу – Ленину, у которых черная металлургия – основа основ промышленности. 
Так, кстати: «Черная металлургия», назывался роман вождя писателей Фадеева, для которого у Сталина не оказалось «других писателей» - и бился над текстом  десяток лет, так и не закончив мертворожденного уродца.
Пафос революционного созидания звучал в строках Маяковского: «через четыре года здесь будет город-сад», хотя сам поэт чувствовал: ЕГО время уходит, все чаще «приходится наступать на горло собственной песне».

«Но именно когда ему стало наиболее плохо, Маяк начал писать наиболее хорошо». 

И.Б.   

Противники Маяковского проиграли временно. Коллективизм еще успеет развернуться, показать себя во всей красе, как в лучших своих проявлениях: Великих Стройках, Победе в Войне, Штурме Космических Высот. Так и в худших: опять же Великих Стройках, Жертвах Войны, Репрессиях, серости застоя. «Если все равны, то гибель единицы не такая уж потеря». Ход маятника не знает альтернатив: кинетическая энергия разгона накапливает потенциал отката.   
Тем более что доминанта единой коллективисткой истины выедает себя. Диалектическая спираль завершает еще один виток: снова истины, ради которых устраивались революции и проливались реки крови,  утрачивают силу. Вновь поднимают голову носители иных истин свободы. Только теперь не «свободы для», а «свободы от».
В культуре редко что исчезает бесследно. Споры либерализма, рассыпанные по стихам и прозе, в памяти уцелевших, (не говоря об эмигрантском «накопителе») начинают прорастать вновь. Все больше людей предпочитает коллективной жизни и ее потоку пропаганды и информации, создание своей «страны эльфов»: читают книги противные официозу, слушают западную музыку и смотрит исключительно «трофейные» фильмы, носит иную одежду, вырабатывает иной стиль жизни «западный». От «ума» конечно, внешне собезянничайный с Запада. Но для них «истинно европейский». В конце концов, создает свою мораль, свои истины. Вот как выразил подобное кредо Саша Соколов, правда не найдя своих слов позаимствовал их у Бунина.

«Разговор про что и как – отзвук извечной дискуссии между материалистами и идеалистами. Что первично, спорят эти философы – материя или дух? Заменив материю понятием что, дух понятием как  мы получим формулу нашей проблемы. …
В подтверждение  своим размытым умозаключениям хочется привести цитату из романа первого русского нобелианца Ивана Бунина – «Жизнь Арсеньева» Творчество Бунина, которого я осмеливаюсь называть своим учителем, отвечает на вопрос как…

…я заходил в извозчичью чайную, сидел в ее говоре, тесноте и парном тепле, смотрел на мясистые, алые лица, на рыжие бороды, на ржавый шелушащийся поднос, на котором стояли передо мной два белых чайника с мокрыми веревочками, привязанными к их крышечкам и ручкам... Наблюдение народного быта? Ошибаетесь - только вот этого подноса, этой мокрой веревочки! 
Писать! Вот о крышках, галошах, спинах надо писать, а не для того чтобы бороться против тирании и несправедливости, защищать несчастных и угнетенных. Конец цитаты». 
 
С.С.

В моем экземпляре «Жизни Арсеньева» абзац от слова «Писать!» и до «угнетенных» отсутствует (очевидно, прошлись ножницы советской цензуры, сведя силлогизм Бунина к банальному акынству), так что точность цитирования на совести Соколова. Хотя Бунин вполне мог такое сказать.
Вот только демонстративный отказ от социальной роли писателя, уход в чистый эстетизм оборачивается все тем же орудием борьбы за человека, против навязывания ему должности «инженера человеческих душ». «Свобода ОТ!» - борьба за свободу индивидуальности. Все бы хорошо и справедливо, если бы любая идея, возведенная в абсолют, не перерастала бы себя, не кусала бы как ураборос свой хвост.
Максимы Бунина в философских багетах Соколова вполне приложимы к философии «гламура»: если важно как и совсем не важно что, (то есть форма всё – содержание ничто), то любая вакуумная колба, помещенная в стильный интерьер, завернутая в модные шмотки, раскрашенная «продвинутым» макияжем окажется Всем, как пролетарий из песни «Интернационал»! Браво! Торжество эстетизма. Заодно индивидуализма.      
  Потенциальная энергия маятника превращается в кинетическую, чтобы, исчерпав себя, вновь наполнится потенциалом обратного хода.      

В воспоминаниях Саши Соколова есть любопытное наблюдение над собой: оказавшись в коридоре венской таможни, он ощутил такой прилив эйфории от ощущения свободы, что ему хватило на всю оставшуюся жизнь на Западе. В этой эйфории писатель  и пребывает до сего дня. Можно подумать, что в странах демократии подмешивают в воздух закись азота. Может быть, в вестибюль просочился запах сотен сортов сервелата и французских сыров из супермаркетов, устриц и тонких вин из ресторанов, сигар  именитых табачных брендов, выхлоп бензина марки "супер" из «Мерседесов», «Роллс-ройсов» и «Ягуаров»? Запах порока из борделей? Кто знает, но явно не без этого.
Хоть и не главное, но кто станет отрицать мечту «простого совка»: коммунизм, как огромный лабаз, в «котором все есть». Вряд ли кто-нибудь поехал на Запад, будь там только одна свобода личности и слова, перемещения, совести, и не будь свободы выбора в супермаркете. «Бесплатного», но неотъемлемого приложения к Свободе. Как компенсация за душевные муки и терзания. Что-то никто не поехал в нищую тогда Мексику, где свободы навалом, да жрать порой нечего.   

Если серьезно! Можно подумать, будто «Школу для дураков» - самую свободную свою книгу – Саша Соколов написал не в СССР. Можно подумать, что кто-то шибко не давал ее писать. Как, впрочем, и Солженицыну «Архипелаг ГУЛАГ» написанный «по эту сторону». Выходит, свободы творчества в «совке» хватало. Не хватало свободы слова: не публиковали.  Но зачем, если все и так доходило до читателей Самиздата?
Может быть, хотелось еще и гонораров? Вполне законное желание. Ладно, профессиональный писатель Солженицын, для него публикации означали и «хлеб» и «масло на хлеб». Но вечный любитель Соколов? Как в Союзе жил на зарплаты лесника и дворника, так в Канаде (или где он теперь? – в США?) живет на доход инструктора по горным лыжам. Литература для него лишь «масло на хлеб». По многим заявлениям на мнение критиков Соколову плевать (тем более на мнение читателей). Так зачем было огород городить? Зачем ради славы возводить виртуальную мечеть Мехмед-паши Сукуллу? Ведь уехать «просто жить свободно» можно без крика и помпы.   

Дело вовсе не свободе, в ином: к чему человек причисляет себя на уровне чувства. «Мы» или «Я». В первенстве императивов: коллективизма или эгоизма. Чувство, роднящее Бродского, Солженицына, Соколова как бы эти господа не относились друг к другу. Кредо, роднящее всех диссидентов, всех «отказников»: «Личная свобода превыше всего на свете». Поразительная общность индивидуалистов.
Совсем иной набор ценностей рождает совсем иную личность. Стоит ли говорить, что все они личности и индивидуальности, да еще талантливые, поскольку их мало. У них обостренное чувство собственного достоинства, которые они принимают за совесть. Но совесть по определению, отношение, прежде всего к другим, не к себе. В конце концов – поступки. Эти же думают, что их подкупает или ломает Система, поскольку они каждый - Вселенная. И ставят себя в центр системы. Индивидуализм превращается в эгоцентризм.
Для Системы они лишь винтики, пусть винтики из хорошего металла, хорошо обточенные, с правильно нарезанной резьбой. Не стоит думать, что Система бессовестна. Наоборот, она жестко подчиняется лишь социальной общественной совести. Верней, ее догматам. Общественные системы неустойчивы, если не опираются на некие нравственные нормы. В «нашем» - советском случае на коллективную совесть. Правда, декларируются одни нормы, в обиходе – иные. 

«Определенное преимущество тоталитаризма заключается в том, что он предлагает индивиду  некую  личную  вертикальную  иерархию  с  совестью  во  главе.  Мы надзираем  за тем, что происходит у нас внутри; так  сказать,  доносим нашей совести на наши инстинкты. А затем себя наказываем. Когда  мы осознаем, что наказание  несоразмерно свинству, обнаруженному  в  собственной  душе,  мы прибегаем к алкоголю и топим в нем мозги».

И.Б.

Требовать от системы некого снисхождения к своим деталям («винтикам») бесполезно. Система на то и система, механизм, рассчитанный на максимально долгое существование, потому не должна зависеть от срока жизни «запчастей» - то есть отдельного человека. Она должна осуществлять функции: защиты, организации, управления, и прочая, прочая. Всё направленное на ее разрушение Система стремиться подавить. Это не «плохо», и не «хорошо» – такова данность функционирования государства. На вопрос: посчитать ли систему враждебной и попытаться испортить или сломать, бежать от нее, подчиниться ее правилам или попытаться модернизировать – каждый отвечает сам.
В пресловутом «судилище» над Бродским отечественные его почитатели  видят лишь произвол, тупость и жестокость социалистического карательного аппарата.  Американские исследователи недоумевают: Бродский был осужден на основании закона, пусть и слишком строгого по их представлениям, но Закона!  Без нарушения уголовных и судебных процедур. Чего возмущаться? Совершил преступление – отбывай наказание, а не разводи достоевщину. 

          Демократия (капитализм) опирается в массовом сознании на примат индивидуализма, а в «быту» вынужден практиковать «корпоративную этику» очень напоминающую этику сексотов КГБ.  Как бы там ни было, но при социализме  возникает антагонизм моральных норм коллективизма и индивидуализма. Пока лишь Системы и активных застрельщиков грядущей Свободы. 
В стенограмме суда над Бродским самое интересное как раз столкновение двух систем ценностей, двух вариантов совести: социалистической (коллективисткой) и индивидуалистической. Не столько непонимание (как раз друг друга они понимают, поскольку хорошо знают), сколько органическое неприятие сторонами способов мышления и жизни. С точки зрения много пережившей в жизни судьи перед ней наглый молодой человек, тунеядец, оправдывающий свой образ жизни написанием стишков (наверное, и сама кропала что-то в стенгазету к праздничным датам). Раз не печатается, значит, ничего из себя не представляет. Если бы был опасен, то не ей бы этот суд вести. В поэзии она знает только: Пушкин, Некрасов, Маяковский – если нет мандата,  то не поэт.
Но тунеядец не кается – агитирует! Покушается на ценности. С ее точки зрения  Бродский  наглец, бессовестный нахал. Хотя и в ее речах столь много ханжества, что как обвинитель она этого даже не замечает. Две морали, две совести. «Подпиливанье опор строя».
Характерно, что суд мыслил коллективистскими категориями, поскольку признает только общности: партийцы, номенклатура, рабочий класс, «простые советские люди». Перед ними не личность, а «типичный представитель» стиляг, тунеядцев доставших своим богемным (на их взгляд – паразитическим) поведением весь Ленинград. «Богема»: Бродский, Довлатов и сонм им подобным.
В лице подсудимого судили целую категорию (коллектив, общность) «тунеядцев, ведущих антиобщественный образ жизни». Наказывали одного, чтоб другим неповадно было. Как еще можно уязвить поэта, если он видит как его личность, как его ЭГО расплывается в глазах иных в некую обобщенную категорию?

Память об этом Бродский сохранил навсегда. Не «оперы» из органов ему ненавистны (они разбирают Его Персональное дело), но «серое быдло». Так же навсегда он сохранил тот же коллективистский, (то есть «совковый»)  взгляд на выходцев «оттуда». В том же  бразильско-позвоночном эссе для него и болгарская писательница, и  критик из «Дойче Демократише» - все при незримых погонах чины из органов. Они что, ему удостоверения показали? Одновременно «из жилконторы». Ну и «шоколадки» из Африки заодно: все на одно лицо. От классовых клише до расовых недалеко.
Ладно, чего не выкинешь, чего не скажешь с тяжелого похмелья. Зато западные люди в тот же эссе «блещут» разнообразием: что живущий шведской семей скандинав, что пара вечно пьяных немцев – все «индивидуальности». Каждый порочен, но порок его присущ только ему. 
«Платим той же монетой»? Скорей работают привитые с детства стереотипы коллективистского восприятия. Самый ярый индивидуалист их даже не замечает. Что общности, то категории – будь то вдова Эзры Паунады – «фашизм в рафинированном виде», что члены ИКП.  «Независимость взглядов, суждений, мысли»?  Ну-ну.               

На индивидуалистов давят не столько Система, сколько «среда» пропитанная духом коллективизма. Удушает «атмосфера», потому хочется «глотка свободного воздуха», свободной страны, куда еще Аксенов выписал «Звездный билет» с короткой остановкой в Таллине (тогда еще так писали название города).
Хотя им достоверно известно, что свобода, прежде всего внутри, а не во вне. Смог же стать свободным Высоцкий, перешагнуть через барьеры и государственные границы, но так и не справиться с «внутренними тиранами» - патологической властью над собой водки и морфия. Для остальных побег – разрешение собственных внутренних проблем, избавление от социальных и прочих комплексов. Сеанс у психоаналитика. Пройдя успешные сеансы психотерапии в «санатории «Запад», они желают выписать этот рецепт всем, даже здоровым людям.
На Западе индивидуалисты как рыба в воде, здесь их среда обитания. Более того – «рай»,  Царство Свободы. Небеса. Правда, почему-то очень по-советски – хором, встают и начинают выть на коммерциализацию западного книгоиздания, диктат заказчиков, дурновкусье  читающей публики, упадок нравов. Прямо как в передовицах «Литературной газеты» до Перестройки.  Что Бродский, что Соколов, что Солженицын.   
   
Солженицын с Соколовым вообще две стороны одной медали «несоветской прозы». Очень схожи как по форме, так и по сути. Для обоих обретение свободы идет через отвержение и обличение.  Советский тоталитаризм, как образ абсолютного Зла, для них  стал основным  источником вдохновения. Нигилизм отвержения всего: в большом и малом, в «совковых характерах», советской власти, идеологии etc. Уберите из «Школы для дураков» (да из всех трех романов Соколова) простестно-обличительную часть, что останется? Только «рассказы, написанные на веранде». Да и то написанные только для того, чтобы доказать что есть иное, возвышенное свободное искусство, не подпадающее под прокрустовы каноны соцреализма. Точно так же от Солженицына, может статься, останется только «Матренин Двор». Их энергия направлена на торможение хода маятника и без них сильно замедлившего ход, уже готового остановиться. Их строки - песок под колеса «локомотива истории».
Трагедия этих двух больших русских литераторов сродни трагедии Маяковского. «К штыку приравняв перо» оба сделались калифами на час. При погибели советского колосса оба потеряли актуальность, вслед перестали быть понятными подрастающим поколениям. Участь большинства их произведений - погибнуть в забвении под руинами цивилизации, которую они столь усердно расшатывали. Последующим «свободные капиталистические читатели» уже не узнают реалии, язык времени, скрывающий понятия советского периода.
Тот и другой избрали оружием Слово – Язык. Русский язык в желании заодно его «превеличить и возмогучить» (вполне достойно Исаевича). Соколову чувство языка присуще органично и настолько глубоко, в «Школе для дураков» он доходит до метафизических высот и глубин… чтобы, пользуясь все тем же  методом постмодернизма  (скоре сюрреализма) придти к языковому эквилибру, словесному цирку «Монти Пайтон» в «Палисандрии». Сегодня Соколов слова в простоте не скажет, будь то статья, лекция, торжественный спич, интервью. Возникает вопрос: а истина ему ведома, в каком либо виде интересна или плетение словесных кружев самодостаточно?

«И ужаснулся ты за злосчастный народ свой, рожденный в смиренной косоворотке. И язык его стал тебе горек…. Опечалившись за него, разделил с ним заботы и возлюбил  его. Растворился он в твоей крови, стал пыльцою на крыльях: в те дни ты окуклился и воспарил. Но не волшебной нобоковской бабочкой, а угрюмым и серым ночным мотелем, окрыленный непрорходящей тревогой. Правда, лучше парить угрюмо и серо, чем не парить никак. Поступая указанным образом, ты осознал себя малой, но вольной молью родного наречия и хлопотал воспарить выше. Однако же в целом язык по-прежнему влачится внизу, во прахе немилой юдоли, как бесправный больничный труп, потому что казавшиеся в бреду молодого ничтожества мантией Великого Инквизитора было на деле таким – как у тебя как у каждого – красным смирительным. И тупые, бескрылые препараторы над языком твоим глумились, язвя».          

С. С.
   
Когда в конце 90-х Соколов писал эти строки, я как раз познакомился с удивительными американскими маргиналами, что приехали в Москву издавать газету на английском языке. Называлась она, помнится толи «The Exiled», толи «eXil». Спросил: «Зачем здесь?». «В США нет свободы слова. За любую фразу тебя могут потащить в суд. Политкорректность!». Вот так: с трибун Саша Соколов поучает нас (заодно Запад) свободе слова, а тут под боком партизанят мученики все того же «свободного западного слова». Газетка была настолько скандальна, что издатели даже не рассчитывали на подписчиков и продажу.
«Ёксиль» лежала пачками в любом кафе, посещаемом западными приезжими. Рассылалась в посольства и офисы зарубежных фирм. Жила за счет размещенной рекламы. И чего там только не было! Все исключительно на английском языке. Наши блюстители с русскоязычной прессой не успевали справляться, куда им контролировать англоязычную. Позже «навели порядок». Издание успело перебраться в Сеть, где столь же   успешно паразитирует до сих пор. Так каким воздухом Соколов дышит в своих Аппалачах? 
    
Иной персонаж, возложивший на себя вериги патриарха и «учителя Земли Русской»,  совершив круг отрицания обольщения ценностями сначала коммунизма, потом либерализма, Солженицын вернулся к «началу начал»: ценностям дореволюционным, консервативным. «Вера, Царь, Отечество». Хотя из него такой же христианин, как из дерьма пуля. Такой же «друг Отечества», как христианин. Как ни рядись патриарх в ризы и куколи, сквозь них просвечивает голимый индивидуализм с беспросветным модернизмом.
Разве не модернизм его эксперименты над языком, его неустанное словоизобретательство? Мертворожденные, искусственные слова и выражения, пустой лепет на уровне дадаистского бормотания, порожнее буриме. На путях пророка Солженицын окончательно утратил чувство языка, заменив их таблицами приставления к корням суффиксов и приставок. Зачем? Ему не хватает слов в «великом и могучем», не может использовать словарную палитру? Ведь слово имеет смысл, только новые смыслы оформляются в слова. Солженицын идет от обратного: придумает слово, потом подбирает ему смысл. Некую туманность где-то далеко. Возможно, в обычных русских словах видит мало смысла, значит, мыслит на ином языке. Собственном. От того неудобоварим, что хочет заставить мыслить всех по своему. 
Вроде бы понятно о чем «солженицинки», да не по-русски. Все его «сплотки»-«укрывки» более напоминают болгарский, сербский и прочие. Например, болгарская «расходка» - Исаич наверняка сделал бы его антонимом «сходки», типа: два друга разошлись навеки. «После расходки с Пукиным Исайя Ильч запил горькую». 
В болгарском «расходка» значит «прогулка». Только и всего. Языки мудрей алхимиков от пера, пишущей машинки, клавиатуры ПС. Варианты словообразования от славянских корней апробированы множеством народов. Модернистская игра только малая толика в долгом процессе.
Так нет же! Солженицын хочет облагодетельствовать русскую грамматику и лексику заодно. Подарить ворох новых слов. Чистый модернизм – изобретение языка будущего. Тогда почему сразу не «Воркалось! Хливкие шорьки, пырялись по наве»?   
 
Разве не сюрреалистической фантазией в стиле гиньоль громоздятся ужасные байки и страшилки из лагерной жизни на реальные факты трагедий миллионов людей, словно в романах Берроуза перемешивается реальность и вымысел, умножая на «художественное слово», и возводя в степени реальные цифры сгинувших в сталинских лагерях в «Архипелаге ГУЛАГе». Книгу эту представляют «документом эпохи», в котором подтасовку и ложь уже никак не отодрать от правды. Совсем иная совесть: писать «Жить не по лжи» и, чтобы выглядеть убедительней, «для иллюстрации» инсценировать свои лагерные фотографии. Напялить телогрейку с номером, изобразить вымученный и голодный взгляд через 20 лет после лагерей уже в сытой Москве, кропая потихоньку «Архипа» (обозначение «главной книги» среди «своих»). Разыгрывать макабрический маскарад, мистифицировать доверчивую публику. Вставать в позу оскорбленной совести нации и врать про свое прошлое лагерного стукача. Дескать: подписку да, давал, но стучать – не стучал. Только кто ж тебе поверит, «придурок лагерный»? Все для «дела благого», в тяжелых веригах юродства, чтобы подняться над читающей толпой, подчинить ее себе подобно Савонароле.   

    "А почем та радиола?"
        "Кто такой Савонарола?"
        "Вероятно, сокращенье".
        "Где сортир, прошу прощенья?"

И.Б.

Как сей патриарх уже в голубых и розовых тонах рисует картины сгинувшей в революциях эпохи! Куда там Сорокину с «Голубым салом»! Солженицыным  зачитывались, ему верили как богу. Подобно хунвейбинам с цитатниками Мао его книгами размахивали, словно истиной в последней инстанции. Потому что были готовы и хотели поверить.
А он все вещал и вещал, как «воспаленная совесть  нации», пока все не рухнуло. Поглаживая броду, сияя самодовольством, патриарх блеял о своем «малом вкладе» в гибель СССР, всем видом давая понять, что вклад на самом деле немалый, но посмотрите какой я скромный. Неплохо бы «гражданской совести» было взять на себя вину (хоть «малым вкладом») за все последствия развала страны, раз уж считаешь, что разобрал рельсы на пути летящего вперед паровоза и пустил состав под откос, зная, что там были вагоны всех классов: кроме партноменклатурных литеров и военных купе, в основном набитые гражданскими плацкарты, даже теплушки и несколько «столыпиных». Всех под откос. Молчит «гражданская совесть», не дает ответа. (Ну, вот! навеки уже замолчал…).      
А какие надежды подавал, какой силой языка обладал! Не удержусь процитировать неизвестно автора из Сети, в чем-то достойного (стилестически) ученика «Исаича»:

«Написал сам себе Александр Исаевич сказочную картинку. В ней есть прекрасная потерянная Россия – царская. В ней живут добрые, хорошие жандармы, которые ласково журят трусливых революционеров и отправляют их в такие нестрашные и милые царские тюрьмы. В деревнях пашут земельку добрые и бородатые крестьяне, все, кто работают – состоятельные, а голодны – только бездельники. В городах «мастеровые с ремешком в волосах», работящие да рассудительные. Священники – мудрые и верующие. Лампадка. Царь-батюшка. Отцы-командиры. Господа-офицеры. Гимназистки румяные. Всеобщее довольство и процветание. Написал, значит, Александр Исаевич лубок, повесил на стенку, любуется. Потом погуще красной краски и давай его зачеркивать! Вдруг откуда ни возьмись – злодеи-большевики, пришли, изгадили, заморочили народ русский, невинный да христолюбивый, нагнали туч воронья да и погубили Россию-матушку. Семьдесят лет терзали ее, да не перевелись еще на Руси добры молодцы, поднялись на борьбу и отбили ее у злодеев. «И моего тут капля меду есть», - может с гордостью сказать Александр Исаевич, глядя на нынешнюю свободную и независимую Страну Чудес. Вернулась она к истокам, возвращаются в ее землю прах верных сынов ее Деникиных и прочих Колчаков. Работают церкви, попы пересаживаются на «мерсы», прогресс все-таки. Казаки потешные ходят, опять же. Только вот почему-то нефтяные деньги – яд для жителей Страны Чудес. Вот и вымирают они по миллиону в год, чудаки. Ну ничего, вот прочитают все книжку «Как обустроить Россию», чтобы тут коровка да там поле, чтобы крестьяне опять, купчишки и воопче... Тссс... Засыпает Александр Исаевич, путаются его мысли. Кисть с красной краской застыла в старческой руке...
Не будем будить его, читатель, он спит уже давно».

Аноним.

И Соколов, и Солженицын апеллируют к «естественному чувству свободы», затаенному на дне души русского человека. Что за чувства? Понятно: все та же неизменная стихия «воли». Все те же думы Стеньки Разина на волжском утесе. Уголовника «на зоне». 
Ну, вот наступило (на что?) ваше время! Пришла нагая свобода к русскому  человеку, к иным народам Империи. Ваши усилия не пропали втуне! Вашими книгами зачитывались в Перестройку, их предъявляли как документы, доказательства. С лозунгами личной свободы на устах народ вновь начал ломится в светлое будущее, правда расположенное совсем в иной стороне от прежнего.

И что же свободный народ смог прокричать? «Сарынь на кичку!!!» в современной обработке. Миллионы русских "индивидуальностей" обратились в отчаянных эгоистов. «Либералите, эгалите, фратерните». Особенно достало это «фратерните» - то есть «братство».
Как провиденье звучали в начале 90-х утверждения западных политологов: «В ХVIII – XIX веках были революции «либералите» - свободы, в ХХ – «эгалите» - равенства, в ХХI - настал час революций «фратенрините» - братства». Уже к середине 90-х сентенция казалась издевательством, ибо уже не было человека на всей Руси Великой (Так же Малой и Белой), не знавшего терминов «братва», «братки», «братаны».
Одновременно думающие только о себе, о личном благе, отменившим долг, честь, совесть, даже профессионализм – любые «препоны», распалившие алчность  чиновники начали «распил» собственности, земли, бюджетов – «по братски» (то есть «пополам»). Началось торговля всем: в том числе государственными секретами, детьми, своим телом, жизнью. И жить стало весело, поскольку цена такой жизни оказалась копейка.
Любое явление, приняв гипертрофированные формы, превращается в монстра. Свобода личности превратилась в очередную казнь египетскую. Раз свобода, так нет закона, нет ничего. Есть «Я» - и больше ничего! Можно грабить, убивать, воровать, разваливать, продавать всё, всех и вся. «Я» восторжествовало над «Мы».   
Борцы за свободу личности, за освобождение от тирании – в том числе тирании «совковых клише», увидев лик новой свободной России, в ужасе отшатнулись. «Мы не этого хотели! Мы хотели свободы!»
Вы что, дети, играющие со спичками? Не знаете, что бунту важны заводилы, что движениям нужна идеология, лозунги? Что ж, доигрались…. Хотя, что взять с эгоиста: он отвечает перед только собой и своей совестью, главное для которой: «зато теперь они свободны». Свободны от всего: от работы, доходов, защиты закона, образования, культуры, пенсий, медицины. Новые варвары, очередные язычники Земли Русской.
После случившегося уже в летах «молодой писатель» Виктор Ерофеев объясняет на встрече с читателями, будто главная цель его творчества (цитирую по памяти): «Сделать наших людей свободней. А то все какие-то зажатые…». Уж куда свободней? Развязных, даже «отмороженных» объявилось выше всякой нормы. Похоже, внедренная однажды в мозг программа заставляет забыть о реальности. 
С другой стороны, не будь этой свободы, вряд ли я увидел Венецию и Стамбул, следовательно, вряд ли писал бы эти строки.

Хотя, почему именно и только ОНИ? Диссиденты были частью Системы, ее подсознанием, наряду с авторами блатной песни, выразителями тайных желаний толпы, пусть даже толпы интеллигентов. Дополняли, уравновешивали «совок», навевали ощущение тайной свободы при поглощении ночью под одеялом какого-нибудь «Архипелага» или «Синтаксиса», при рассказе политического анекдота, пении «Мурки» или «С одесского кичмана сбежали два уркана». Сегодня какой-нибудь Сева Новгородцев, потупив в ложной скромности взор (видать, есть с кого пример брать), «признается» что именно он «победил Систему». Подобно ему стучит себя в грудь целый рой «могильщиков», обожающих макабрические пляски на трупе давно почившей Империи.
Смею уверить: все это «не совсем так». Попробуйте похоронить СССР году эдак в 37-м, даже в 41-м. Хотя понятно скрытых врагов у советской власти имелось достаточное количество, поболее чем лет через 40, и рой разнообразных власовцев сей факт подтвердил, однако убежденных защитников, как в руководстве, так и в массах – десятки миллионов.
Основной конфликт и основная трагедия коммунизма происходили вовсе не в борьбе с капитализмом или с диссидентами – внутри строя: между энтузиастами («фанатиками») и циниками («приспособленцами»). Рано или поздно горючий материал революционеров неизбежно выгорел, осталась обывательская зола, сначала приспособившаяся к системе, затем приспособившая систему под себя. С этого момента СССР уже ничего не светило, никакие трескучие лозунги уже не могли вдохновить ни массы, ни, тем более «средний командный состав». В трухе размножились черви, глодавшие уже не свежую древесину, но сухую гниль. Гнилоточцев назвали «диссидентами».            
Попробуйте опровергнуть. Попробуйте только пропагандой, только словом подорвать, например, взвинченный аятоллами Иран. Посмотрю в сторонке, что  получится. Идеологические режимы подобны структуре церкви: верхушка может гнить веками, судя по опыту папства – даже тысячелетиями, но пока есть верующая паства, в сердцевине которой не более одной десятой искренне и истово верующих, пока есть  тысячи пастырей на местах, уверенных в своей миссии спасения душ - церковь непобедима. Стоит фундаменту пойти трещинами, размыться – здание не устоит.
Режимы идеологические требуют душевных усилий масс, требуют жертвенности и жертв, и пока «массы готовы» подорвать изнутри режим невозможно. В середине 50-х население СССР, узнав правду о Большом Терроре, хоть и возмутилось, однако в целом сочло принесенные жертвы оправданными. «Во имя светлого будущего». Потребовалось еще три десятка лет, пока народ обуржуазился, сменил идеалы коммунистического счастья на достаток, на «мечту инженера»: квартира, машина, дача.
Напялившие на себя лавровые венки «победителей системы» бывшие диссиденты могут сколько угодно кичиться заслугами в свержении Союза на подиумах ток-шоу, в унылых передачах про репрессии, в радиопередачах, на страницах газет и мемуаров. Все равно их кривляние останется лишь представлением, лишь самоуговорами  на глазах толпы, самоутешением в Несостоявшемся.
Ведь реальную власть и богатства наследства великой империи поделили бывшие циники-приспособленцы, отведя диссидентам лишь воробьиную кормушку СМИ.  Можно гордиться победой над сильным и самоуверенным мужиком, иное дело  чваниться победой над  стариком, даже над целым ареопагом старцев – выевшим себя «престарелым ЦК». «Велика честь»!

Бродский старался дистанцироваться от политики, стремясь остаться «честным человеком». Не очень-то поддавался  попыткам вовлечь его в политические игры. Он все понял на этапе, глядя на простого русского деда получившего срок под старость лет. Понял: за деда никто не заступится, ни советская власть, ни диссиденты. Раз так, чем он лучше того деда? Предпочел не разрушать. Тем не менее, предпочел «свободу». За нее – свободу, прежде всего «свободу творчества» бились противники режима.               
Если Бродский пытался теоретизировать, то очень часто выдавал детский лепет «с позиций абсолютного эгоиста». Например, в эссе «О тирании», которую правильней было бы назвать «О тиранах». Поэт языком прозы так и не смог разобраться, для чего истории тираны. Для чего концентрируется власть, деньги, ресурсы, территории. Для чего ведутся войны. Для чего возводятся дворцы, наполняются шедеврами. Питерец, выросший среди имперского величия, влюбленный в «шкатулку с драгоценностями мира» - в Венецию. Разве великие культуры на медяки бедняков расцветает? 
Не смог понять не по глупости, недалекости – просто оказался последователен в отстаивании личных принципов примата индивидуализма. И о тиранах судит исключительно с личностной точки зрения. Зачем, когда уже сказал, как отрезал:

Говоришь, что все наместники - ворюги?
   Но ворюга мне милей, чем кровопийца.      

И.Б.

Ох, сколько людей в России (и не только в ней) сегодня не согласятся с этой максимой! Сегодня один Сталин многим милей, чем миллионы ворюг. Маятник российский не знает роздыху.
 
С точки зрения атомарного сознания бессмысленны не только тираны, но и сама история. Срывает с места, уносит куда-то, мнет и калечит. Куда? За чем? Во имя чего? Я-то здесь причем?!!!
 Начало 90-х. Самарканд, полдень, душная площадь, Тенек от пирамидальных тополей. Ожидание съемки. Журнал «Америка», переданный продюсером: «Прочти!». Интервью Бродского. Фраза «История смысла не имеет…» – как бы вскользь.
Спонтанный спор именно об этой сентенции. Я возмущался, поскольку чувствовал обратное. Не мог сформулировать, но все во мне кипело: «Имеет смысл! Посмотри, что вокруг творится! Неужели все это без толку?».  Продюсер не понял моего возмущения:   Бродский его убедил, может быть исключительно авторитетом любимого поэта. В ответ я парировал: «Если история не имеет смысла, то жизнь тоже не имеет!» - «Ты уверен, что жизнь имеет смысл?»   
 На доказательство того и другого мне понадобилось 15 лет. Благо доказательство уже высказано в прежнем опусе, нет смысла повторяться. «По взрослому» все началось именно с той статьи.
Странное дело память: помню шрифт интервью, фото Бродского в иллюстрациях. Помню детали спора, даже зачитанные вслух абзацы. Но в скаченном в Сети интервью для журнала «Америка» эта часть отсутствует. А журнал я подарил продюсеру. Искать его копию недосуг. Подозреваю, что Бродский и здесь подвергся цензуре своих обожателей. Итак – смысла в истории нет! Нет?!
Выручает его стамбульское эссе. Здесь подобное утверждение сильно размыто, тем не менее:

"Ибо смысл истории в существе структур, не в характере декора.   
Смысл истории! Что, в самом деле, может  поделать перо с этим смешением рас, языков, вероисповеданий - с этим принявшим вегетативный, зоологический характер  падением  вавилонской  башни,  в  результате   которого,  в   один прекрасный  день,  индивидуум  обнаруживает  себя  смотрящим  со  страхом  и отчуждением на свою руку или на свой детородный орган - не а ля Витгенштейн, но охваченный ощущением, что эти вещи  принадлежат не  ему, что они – всего лишь  составные части,  детали  "конструктора", осколки калейдоскопа, сквозь который  не причина  на  следствие,  но  слепая случайность смотрит на свет. Можно выскочить на улицу - но там летит пыль.
 
И.Б.

Короче: если, в конечном счете, всем правит слепой случай, пусть по некоторым структурным закономерностям, то ни конечного, ни высшего смысла нет. «Господь Бог не играет в кости». 
Варвар может на корню разрушить древнюю культуру. Уничтожить культурные ценности, труды множества поколений. К счастью обычно случалось (особенно тюркская история такими примерами богата), что кочевники завоевав культурную империю, довольно быстро вживались в нее, своим варварским напором заставляя двигаться вперед, создавать новые шедевры. 
Но там где чувства зашкаливают, там, словно взрывом убиваются мысли, разлетающиеся  гранатными осколками.
 Таков рвущий душу Высоцкий, сегодня поэт куда популярней Бродского. От того, что сейчас мысли и образы большинству не нужны, нужно адекватное их собственным всплескам выражение. Высоцкий «дал народу» в песнях язык «выброса адреналина в никуда». Еще раньше подобное сделал Есенин, «объединяя город и деревню», только не в идиллии марксисткой теории, а через превращение наивного талантливого сельского паренька в порочный «деклассированный элемент».
Не стоит думать, будто Есенин столь уж очевидно прост. Поэты имеют дело с языком, по сути, создают свой собственный. Они вечно что-то смешивают, объединяют, привносят. Есенину, наконец, удалось внести в литературный обиход язык простого народа. До него многие пытались (после тоже). Но пытались «культурные» поэты и писатели. Делали «от ума», потому получался квазирусский, искусственный язык, типа потуг Солженицына. Есенин «органичный носитель» народного языка, в прямом и переносном смысле «от сохи» совершил предназначенное с легкостью. По его стопам пошел Твардовский. 
В той же мере и Пушкин, любивший и знавший крепкое русское словцо (однако в обиходе общавшийся на французском), привнес много галльского в литературный язык. Хоть не в этом главная его заслуга.
Пушкин да еще Лермонтов два «аргонавта» русской поэзии, счастливо прошедших между Сциллой «культуры» и Харибдой «варварства», причем корабли их были загружены сокровищами выше ватерлинии.  Остальных «занесло» тем или иным боком. 
 
Читать Есенина хорошо, Пушкина еще лучше, неплохо и Маяковского. Одна беда:    слишком удалены во времени. Значит в реалиях, в языке, в мыслях. Между нами несколько эпох. Конечно, время выкристаллизовывает в них не проходящее, но мы-то  живем сегодня. Потому мысли и слог Бродского адекватней времени, языку. Возможно, найдись поэт лучше Бродского, с удовольствием отдал бы предпочтение другому. «Ахматовский» Бродский порой непроходимо скучен и косноязычен, настолько уныл, что без зевоты читать невозможно. Из-за этого груза (сугубо личное мнение автора) если поэта и пытаются назвать великим, то с большой оговоркой. Зато «маяковский» Бродский безумно интересен.   
Бродский предсказывал появление новой генерации питерской поэзии в 90-х годах, основываясь на прямой экстраполяции: «поскольку каждые 30 лет в этом городе что-то происходило…» в смысле нового поэтического прилива. Ошибся лет на 10. В начале 80-х новой генерацией стал питерский рок, с языком гораздо более близким современности, в том числе языку молодежи. Музыканты  внесли обойденную иными поэтами стилистику сюрреализма, битников, хиппи, панка и так далее. Алан Гинсбург пришел в восторг от текстов Гребенщикова… Ну и что? По прошествии малого времени слабоват оказался БГ (так обозначалось в старославянском слово «Бог»). Не вышло из него Бога поэзии. Даже Пророка.
Сегодня каждый третий текст рок-песен новых авторов «как у Гребенщикова». Не отличишь. Тиражируемое не оригинально. Кто еще? Кормилицын (мир праху его!) Ну, еще пара - тройка. Последние могильщики советской эстетики, играющиеся давно прогнившими в земле черепами Ленина и Сталина (Понятно, что Ленин до сих пор в мавзолее – речь о поэтических метафорах). Дали слово и язык лишь одному поколению. Говорить и думать на их языке? Слишком модное устаревает быстро. Разве что круг песен романтика Виктора Цоя все генерит новые толпы фанатов.
Проходя по Арбату мимо стены его имени, обычно криво усмехаюсь – больше себе, чем  юным «цоевцам»: «как время летит». Большинство стоящих у «московской стены плача» родилось уже после смерти их кумира. Юности во все времена необходим романтический герой – воплощение их мечты, равно как романтические тексты – их речь и мысли.
Такова участь поэзии: если представить поколение волной пробегающей по жизни и таящей на песчаном берегу старости, то одни увлечения, словно пенный гребень на вершине волны побегает с ней  от начала до конца, и в старости напеваются песни юности не понятные даже сыновьям. Другие похожи на плавающие на водной поверхности кружева пены - никуда не перемещаются, только поднимаются и опускаются вверх-вниз по волнам на волнам набегающего поколения лет так 15-20 отроду. Майн Рид, Жюль Верн, Виктор Цой.
    
Язык рока 70-80-х – протестного пафоса против «совка» - на сегодняшний день  даже больший анахронизм, чем поэзия Вознесенского, Евтушенко, Рождественского - «официально объявленных» продолжателей традиций Маяковского. «Московская поэтическая школа». Прошлись по всей стилистике «Маяка», реализовав  все возможные варианты прямого продолжения. Конвертировали находки в «валюту» прямого действия, так или иначе, политически ангажированную поэзию на злобу дня.   
Про прошествие лет оказалось, что более глубоким продолжателем оказался поэт иной школы, иного города. «Питерский». Не изъеденный зудом всюду обращаться к наследию и цитировать Маяковского. Прибегающий к наследию «трибуна» только по необходимости, как художник омакивающий кисть в нужную краску.
«Евтух (кличка, данная Бродским Евтушенко) и Ко» писали свои этюды исключительно в багровых и кумачовых тонах. Думается, поэтому Бродский переиграл их всех. Если кому-то ближе «ахматовский» Бродский, то мне Бродский – наследник Маяковского, Хикмета, Неруды. Хотя Бродский сам по себе оригинален, что вычленять в нем только оппозицию «Ахматова – Маяковский» не совсем уместно.
 
С другой стороны после всей хулы надо отдать должное и Анне Андреевне. Отпев свое, она, почитай, в одиночку взвалила на себя ношу пестовать юные поэтические дарования, передавать им знания, опыт, а главное - дух поэзии Серебряного Века.  Выступила Хранительницей уже несуществующей культуры, создав миф о ней. Маяковский разрушая созидал, Ахматова созидала сохраняя. Лотман таким людям бил особые поклоны, видя главную задачу культуры в создании, сохранении и передаче Текста последующим поколениям. Впрочем, самые драгоценные тексты, подобно алмазам, созидаются Взрывом.
Вместо пространных экивоков, не лучше ли предоставить слово ей самой, ее поэтической оценки в стихотворении начала сороковых  «Маяковский 1913 года».

…
Как в стихах твоих крепчали звуки,
Новые роились голоса...
Не ленились молодые руки,
Грозные ты возводил леса.
Все, чего касался ты, казалось
Не таким, как было до тех пор,
То, что разрушал ты,- разрушалось,
В каждом слове бился приговор.
Одинок и часто недоволен,
С нетерпеньем торопил судьбу,
Знал, что скоро выйдешь весел, волен
На свою великую борьбу.
И уже отзывный гул прилива
Слышался, когда ты нам читал,
Дождь косил свои глаза гневливо,
С городом ты в буйный спор вступал.
И еще не слышанное имя
Молнией влетело в душный зал,
Чтобы ныне, всей страной хранимо,
Зазвучать, как боевой сигнал    

А.А.

Вроде бы панегирик, с другой стороны – осуждение «обронзовевшему» официально лучшему поэту, промеж поэм типа «Хорошо» чиркавших рекламные слоганы для Моссельпрома: «Много товаров/ хороших и разных / дает советская кооперация». «Лучше сосок не было и нет/ готов сосать до старости лет».
Хотя, «цикл о Сталине» разве Маяковский наваял? Какие бы личные мотивы за этим не стояли…  «Мы с легкостью прощаем себе то, чего не можем простить другим». 

И Вождь орлиными очами
Увидел с высоты Кремля,
Как пышно залита лучами
Преображенная земля.

И с самой середины века,
Которому он имя дал,
Он видит сердце человека,
Что стало светлым, как кристалл.

Своих трудов, своих деяний
Он видит спелые плоды,
Громады величавых зданий,
Мосты, заводы и сады.

Свой дух вдохнул он в этот город,
Он отвратил от нас беду, -
Вот отчего так тверд и молод
Москвы необоримый дух.

И благодарного народа
Вождь слышит голос:
"Мы пришли
Сказать, - где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли!"

А. А.

… Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера —
До солнца борозды от плуга-исполина".
О. М.
Это Осип Мандельштам, тоже кандидат на звание «лучшего русского поэта первой половины ХХ века», уже после «кремлевского горца». Такого даже Маяковский себе бы не позволил.
К ужасу своему подмечаю, что одесская теория «южного» происхождения русской литературы к поэзии тоже приложима. Ведь антиподами выбрал Маяковского, рожденного и выросшего в Грузии, в детстве дружившего все больше с грузинами и враждовавшего с казаками и Ахматову-Горенко – наполовину украинку, наполовину гречанку (по ее собственному утверждению), рожденную в Одессе. Вот это факт!
Правда, увезенную оттуда одного году отроду к «брегам Невы». Возможно, дело в южном темпераменте, даже страстности. Успокаиваюсь: Бродский из Питера. Не «южного» темперамента человек. Может быть, именно страсти в нем не хватает?      

Повторюсь: не могу найти среди поэтов полностью адекватного моему внутреннему языку. Потому становлюсь отчасти нем, часто многословен, почти всегда косноязычен. Конечно, не поэты  тому виной. Может быть, не нашел еще нужного, от того берусь время от времени за Бродского….  Что имеем, то и имеем. Или пока имеем, а что еще будет – зачем загадывать? Поэтому приходится вчитываться и находить у него вещи удивительные.
Поэты на переднем краю стоят, в силу этого их образы, высказанные в стихах мысли пребывают уровне предвиденья. Поэты больше в будущем, чем мы «все остальные». Кто бы мог подумать 20 лет назад, когда писался более близкий к Маяковскому, а не к Ахматовой шедевр что станет актуально именно это:

Входит некто православный, говорит: "Теперь я – главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то – в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая – мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон – исчадье джаза".
 
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...
 
«Мне – бифштекс по-режиссерски».
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".

И.Б.               

Что ни строка, то Нострадамус. Атомный крейсер в Североморске  - «Курск»? Особенно хорош «бифштекс по-режиссерски», при взгляде на продукцию российского кинематографа за последние два десятка лет: «Бифштекс с кровью». Простите, «стейк с кровью». 
Не говоря о сложности ассоциаций сознательно заложенных автором. Если подставить «дайте мне опохмелиться» то все встанет на свои места. Такие ассоциации по всему стихотворенью. «Некто православный» - таких теперь миллионы. Хотя, при написании имелся в виду вполне конкретный «гений русской литературы». Хотя сегодня более уместен «гений российского кинематографа».
Ярые ненавистники «совка», которым «Представление» знамя и гимн по борьбе с обществом, где «гражданин, достающий из штанин» записал подворотни, еще споткнутся на нем, еще расшибут себе лоб. Коллективно обратившиеся к «духовности» православия могут даже запретить (негласно), поскольку с удалением во времени коммунистических времен, смыванием памяти о них, будет делать актуальным совсем иные острые углы «Представленья».

«Способность видеть смысл там, где его, по всей видимости, нет - профессиональная черта поэта».
И.Б.
 
Если взглянуть с позиции: «поэт – социальная функция» судьба Бродского закономерна. Самому верному служаке русского языка (поэзии в том числе) провидение уготовило участь объединить советскую и дореволюционную культуры в единое целое, выкидывая политическое содержание, выпаривая «сухой остаток».

Кредо Бродкого (позаимствованное, впрочем, у его кумира Одэна) - взгляд на поэта, как на служителя Языка - ключ к его биографии. Семейная языковая среда русско-еврейских интеллигентов.
Начало пути: пролетарий - фрезеровщик на заводе (городской народный язык). Я, имея корочки токаря 4-го разряда и навык обращения с токарными, фрезерными и сверлильными станками, равно с рабочими - отлично его понимаю. Мне интересно, на каком фрезерном станке работал Бродский: вертикальном или продольном. Две большие разницы, впрочем, только для тех, кто разбирается в металлорезаньи.
Поэтическое самообразование, метания по Союзу. Геопартии с романтическими песнями Окуджавы и Городницкого у костра под гитару, язык бичей и магаданский фольклор. Заменившая Литинститут частная школа поэзии Ахматовой. Языки питерской и московской «богемы»: тогда еще «стиляг», «фарцы», «лабухов». Позже, язык официальной литературной тусовки, «отказников»,  диссидентов. 
Короткое пребывание в  тюрьмах (хотя даже один день там уже на всю жизнь запомнится). Язык урок (в смысле «уркаганов»). Разумеется, ссылка: язык деревни. Причем деревни северной. Язык своеобразный, певучий и в тоже время экономный. На Севере вообще говорят короткими фразами, абы горло не студить: «К ужину не зват, по отчеству не величат». Диалекты и языки Средней Азии.
Кто жил в Союзе, помнит, как кино, эстрада пели и на грузинском, и на молдавском, и на украинском, на эстонском, белорусском, казахском. Все что можно было услышать в Союзе, Бродский услышал. Разве что язык армии, о чем он с некой иронией отмечал, что «променял его на язык зэков».    
Даже отъезд в Америку закономерен: настало время «братания» русского языка с английским. В столь замкнутой системе как СССР даже превосходное знание иностранного языка не делало его носителем. Необходимо погрузиться в языковую среду, одновременно абстрагировавшись от языка родного. Хотя английский уже пришел с джазом и рок-н-роллом, и многие слушатели, не понимая ни слова, заучивали песни наизусть, чтобы потом напевать.

В судьбе Бродского все как-то «лениво», в полсилы, не до конца – как часто случается в его языке, в стихах. Он зацепляет события краем крыла, не погружаясь в них «с макушкой». Тюрьма в его судьбе не «срок»: краткие аресты, предварительное заключение. «Сидеть»: не на зоне лес валить, а расконвоированным батрачить на поселении. Да там, поди, все так жили. Не по ссылке, по крестьянской судьбе. А Бродский из «стиляжного понта» фотографируется хоть и в телогрейке, но с пустой пачкой  «честерфилда». Или «из-под «честерфилда», что сути не меняет – в сельпо такого не продавали.   «Фасонил».   
 
Бродский скорей не участник событий собственной судьбы, а их наблюдатель и фиксатор. Пожалуй, он первый из российских поэтов кто относился к себе (значит и своей судьбе) не слишком серьезно. Понимая предназначение (в его случае – Служение Русскому Языку) повороты судьбы воспринимает как должное. Один из немногих, кто из соображений чести не шагнул под дуэльную пулю, не под пулю расстрельную, кто не хлопнул себе в висок из пистолета, не повесился на гвозде, не спился от отчаянья, не ударился в наркотики. Кто не занялся саморазрушением.
У Бродского нетипичная судьба русского поэта (разве что судьба Ахматовой чем-то схожа, равно  судьбы «ведущих поэтов» конца ХХ века). Умер в постели от болезни сердца, с которой маялся полжизни. Вполне «западный» поворот судьбы. Для русской поэзии Бродский -  момент «исчерпания взрыва».   

«Момент исчерпания взрыва — поворотная точка процесса. В сфере ис¬тории это не только исходный момент будущего развития, но и место самопознания: включаются те механизмы истории, которые должны ей самой объяснить, что произошло.
Дальнейшее развитие как бы возвращает нас, уже в сознании, к исходной точке взрыва. Произошедшее получает новое бытие, отражаясь в представ¬лениях наблюдателя. При этом происходит коренная трансформация события: то, что произошло, как мы видели, случайно, предстает как единственно возможное. Непредсказуемость заменяется в сознании наблюдателя законо¬мерностью. С его точки зрения, выбор был фиктивным, «объективно» он был предопределен всем причинно-следственным движением предшествующих событий».
 Ю.Л.

«Культура и Взрыв» Юрия Лотмана. Силен мужик! На мой сугубо личный взгляд Лотман – ведущий русский философ второй половина ХХ века. Что с того, что таковым он себя не называл, что звания «философа» ему не присвоено. Кто сейчас разберется в давних внутри-академических счетах?
Вот ничтожество (с точки зрения философии) Мамардашвили признан великим философом, даже унылый Подорога признан «ведущим философом России». Не говоря о  мировых «звездах»: Жижеке, Лакане, Гуссерле, Дерриде (этого всегда путаю с певицей Далидой). О Жижеке, правда, разговор особый -  «балканский разговор». Но философские обобщения Лотмана для меня более насущны, чем весь «деструктивизм» вкупе с «неомарксизмом».
Есть у Лотмана замечательная отсылка к Белинскому (или еще кому?) о гениях и талантах: таланты принимаются современниками, а гении в своих высотах отвергаются. Потому что талант понятен, он лучший из всех, а вот гений не понятен – он из будущего. Когда нет гениев, их социальная ниша занимается «имитаторами» (в современной транскрипции – «симулякрами»).  То есть, люди из кожи лезущие, чтоб казаться гениями, те «целиком» признаются современниками «гениями». Что удивительно (или, как рад, неудивительно), они адекватно воспринимаются. Типа сиамской связки «Пелевин – Сорокин». Последние гении эпохи «взрыва» - Лотман и Бродский как бы в стороне.    
 
Взрыв революции сокрушает большинство нитей стягивающих культуру, словно  Гулливера нити лилипутов. «Новое искусство» торжествует, поначалу отвергая все «старое», потом начинает терпеть присутствие классики, потом – мириться. И вот классики уже в курсах школьных программ. Подспудно, пока бурлит в пена в котле авангарда, старая культура отвоевывает позиции. Вот она уже существует параллельно, пока не становится  образцом. Пушкин, Толстой, Чехов превращаются в учебные  пособия написания соцреалистических романов. Список старых разрешенных классиков растет, порой начиная глушить молодую поросль.
И вот традиционная культура уже торжествует. Оказывается, что никуда она не ушла, не разрушилась. Живет себе в новых условиях, в новой цивилизации, где революционный авангард потихоньку отступает, пока не оказывается в загоне. Над ними (авангардом и классикой) уже нарос новый культурный слой со своими темами, проблемами, эстетикой. Новым противостоянием, новым языком. Свершился синтез, ради которого все затевалось. Он-то и заполняет основное культурное пространство. Классика и авангард остаются уделом эстетов.               
Одно уточнение: культурные процессы происходит не с растворами в ретортах, даже не с деревьями. Все свершают сами люди, субъективно полагающие, что по своей собственной воле. Что их ведет по жизни призвание, совесть, судьба. 

В сумме личных выводов Бродского о собственном пути велика роль «компетентных органов». Причем не как отдельных «душегубов», но Аппарата, Системы. Бродский вообще полагал, что не люди определяли этапы его судьбу – документы, «бумажки». В частности увеличение размеров папки его «дела». В мореходку Бродского не приняли по «пятому пункту», то есть записи в анкете. Посадили, когда в деле набралось слишком много материала, выслали, когда Самиздат переполнился его стихами, и надзирающим чинам надо было как-то реагировать. Записанные на бумаге слова – вот основа поворотов его судьбы. «Переход количества в качество». А изо рта его «раздается лишь благодарность»:   

«Если бы у меня был возможность в отечестве печатать все, что мне в голову взбрело написать, то это, конечно, была бы полная катастрофа. Так что в некотором роде я должен быть благодарен за все те цензурные рогатки, которые в отечестве существовали. Слава Богу, что они были!» 

И.Б.

Все сходится. Только немного обидно за дорогое отечество, за судьбу наследия Маяковского. Повторюсь: плохо «Маяк» знал диалектику. Заодно механику маятников.
Кстати, модель маятника «наиболее диалектична»: «отрицание отрицания» - крайние точки амплитуды,  «единство и борьба противоположностей» - раскачивающееся тело маятника, «переход количества в качество» - разумеется, накопление потенциальной  энергии, заставляющей маятник двигаться назад.
Что если приложить диалектику к языковым процессам? Впрочем, давно подмечено,  что наиболее хорошо теории действуют в той умственной среде, которая эти теории разделяет. Диалектика работает в основном в коммунистическом обществе, схоластика среди католиков, суфисткие истины в суннитских странах.      
 
Прощальным приветом рука отечественных «органов» вторглась в «американскую» судьбу Бродского. Не иначе как посмеяться над уже вполне зрелым человеком. Как раз где-то рядом с временем его поездки в Стамбул. Может, немного раньше - в момент бегства балеруна Годунова.
Звонит среди ночи Бродскому один товарищ (в смысле: «его товарищ», то есть не в советском смысле) и заявляет: «Приезжай - нужна хата за городом». Именно такими словами и сказал. Бродский, было, подумал в смысле романтическом, на счет шашней с новой любовницей своего товарища, на счет делишек требовавших уединения, однако смысл оказался политический.
По квартире товарища бродил неприкаянный Годунов, уже сбежавший, но о бегстве официально пока заявить не решившийся. У него «там», видите ли, жена осталась. Как бы ее «вызволить»? Дальше следовала череда невероятных приключений, вроде пары сопровождающих агентов ФБР, подъем в номер отеля при аэропорте по пожарной лестнице (!). Именно Бродский предложил пожарную лестницу, аргументируя: «вы не знаете советских». Закончилось все истерикой поэта, ревом навзрыд на глазах изумленной публики, чего Бродский (к чести его) потом не стыдился. Хоть и оправдывался. 
Ох, Иосиф Александрович! Ведь тертый же калач! Неужели вот так купились? Дешево. Сами же говорили про органы в судьбе. Только не на те органы смотрели. Не на ту сторону. Эпопея с Годуновым, с задержкой самолета не просто так возникла. Почему не обратили внимания, что наши «конторские» в самолете на Вас никак не реагировали? Вы для них вообще оказались никем, поскольку в любом ином случае…

Дело посерьезней оказалось. Настоящий шпионский роман. Пара отвалившихся от «Шаттла» плиток термоизоляции, невесть какими путями попавшая в руки КГБ и вывозимая в Союз тем «балетным» рейсом. Американцы («органы») разыграли тонкую интригу с Годуновым, выманив его, но как бывает в случае с сепульками, «без жены». Именно, что ничего конкретного «не сулили и не осаждали», а поставили в дурацкую подвешенную ситуацию, когда даже человек бывалый начнет хвататься за соломинку. Годунов в истерике, Бродский в панике, половина русских эмигрантов в отчаянии.  Крики, шум, пресса. Ком покатился: американский представитель в ООН, президент Картер, Генсек Брежнев. Может показаться невероятным, что кутерьма затеялась из-за пары сверхсекретных плиток, но не менее странным выглядит международный скандал из-за разлученного с женой мужа. Кстати, разлученного по его собственной воле.   
Воображаю, с каким смаком бахнули по стакану гэбэшники, как только самолет покинул воздушное пространство США, с какими лицами смотрели на улетающий самолет цэрэушники. Одних ждал «звездный дождь на эполеты», других - сорванные погоны, хоть в ЦРУ мундиров не носят. 
Не придал значения  Бродский и «дню после», не обратил внимания на попытки замять шпионский скандал, так и не вырвавшийся из клокочущего вулкана страстей семейных и политических наружу. Хотя что-то почувствовал:

«На другой день была объявлена пресс-конференция. В эту ночь мы спали всего два или три часа. Потому что нас пытались заставить отказаться от этой пресс-конференции. До сих пор не могу понять, почему. Мне аргументы американцев, нас уговаривавших, казались полным вздором. Но давление было такое, которому я никогда в жизни - даже на допросах в КГБ - не подвергался...»

И.Б.

Мне в этой истории жаль людей протомившихся в самолете на августовской жаре трое суток. Знал же Бродский, что своими трепыханиями устраивает им медленную пытку. Понимал, что не выйдет жена Годунова - Людмила Власова. Сам же о том сказал.
Сотня людей три дня просидела на креслах в самолете. Как печет на полосе, когда в городе жара за 40, Бродский знал. Об этом знает каждый, кто улетал из Средней Азии летом. Но о них у него ни слова. Благо его интервью записано Соломоном Волковым, на этот раз не на бумагу, а на магнитофон.
«Слово поэта» никакой роли не сыграло. Видно, органы отвернулись. С ними Судьба, променянная на Свободу. В данном случае на «свободу слова». Вот так: биться за призрачную свободу одной, лишая свободы сотню других, пусть всего на три дня. В итоге не добиться ничего. Парадокс, что держали в заключении в чреве самолета и ту, которую стремились освободить. Конечно, каждый переживает «кризис среднего возраста» по-своему, но зачем уж так-то?
Ведь послал Власовой «записанные слова» - чиркнул записку, в руки Власовой не попавшую. Своего рода непрочитанную «книжку со счастливым концом», о которой мечтал в тюрьме Хикмет.   
         
  Хикмет начинал с суфийской поэзии, впадая в религиозный экстаз, затем всей душой отдался турецкому национализму, потом принял коммунизм почти как новую религию. И язык, стиль этой религии определял Маяковский.
Вот так, не ведая, Маяковский дал импульс через Хикмета формированию современного турецкого языка. В современной Турции первым поэтом нового времени иногда, в пику Хикмету называют Орхана Вели Каныка, в молодости начинавшего с подражаний Хикмету: 

Когда идя по улице
Замечаю что улыбаюсь про себя,
Я думаю что меня сочтут сумасшедшим
И улыбаюсь.               

О.В.К.
И еще:

Окно – самое лучшее – это окно;
Пролетающих птиц видишь хотя бы
Вместо четырех стен.

О.В.К.

Перекличка с Бродским несомненна, хотя Бродский стихов Вели Каныка, скорей всего не знал. И Орхан Вели Калык – Бродского тоже. Далеко же разошлись ученики Маяковского!
   
Маяковский сравнил утыканную минаретами «прешпективу» Стамбула с пастью крокодила. Но видел-то Босфор только на картинках. Попади «Маяк» туда, с чем сравнил бы? Минареты - с трубами химического завода, купола - с газгольдерами? Неисправимый футурист обожал индустриальные пейзажи. Попади он в это будущее, сравнил бы с трубами над атомными станциями? Все зависит, в каком ключе писал бы свои «лесенки».
Сложно представить Маяковского в правлении СовПиса где-нибудь в начале 60-х, но уверен: атомные станции его бы восхитили. До Чернобыля «Маяк» все равно не дожил бы. Вообразить его военкором в Войну еще можно. Перетянутого скрипучими портупеями, в гимнастерке с кубарями или даже со шпалами в петлицах, словно из ствола «максима» строчащего убийственные для фашистов строчки. В погонах, в гимнастерке нового образца с  воротничком  стоечкой – уже нет.
Нельзя представить Маяковского в 37-м, разве что спецкором в Испании. Все равно тяжело. А 20-е без Маяковского вообразить невозможно. Для поэта главное вовремя законченное стихотворение. Точка, поставленная в нужном месте. Маяковский выстрелом поставил точку в своей судьбе. Закрыл эпоху.
Его турецкий «двойник» Хикмет выжил. Хотя и просидел в тюрьмах полтора десятка лет, словно отыгрывая альтернативный вариант судьбы Маяковского. В 30-е «в эпоху  диктаторов» крупные поэты или гибли, или сидели. Не все, конечно.   
Назым «сел», но стихов писать не перестал. «Пришлите мне книгу со счастливым концом» - его печальный ответ друзьям на вопрос, какую книгу прислать в тюрьму, Бродский вставил строку эпиграфом к стихотворению «Книга». Стихотворению - мечте о «нормальной жизни».

Путешественник, наконец, обретает ночлег.
     Честняга-блондин расправляется с подлецом.
     Крестьянин смотрит на деревья
         и запирает хлев
     на последней странице
         книги
     со счастливым концом.
     Упоминавшиеся созвездия капают в тишину,
     в закрытые окна, на смежающиеся ресницы….

...Если в первой главе кто-то продолжает орать,
     то в тридцатой это, разумеется же, не слышно.
     Сексуальная одержимость и социальный оптимизм,
     хорошие эпиграфы из вилланделей, сонетов, канцон,
     полудетективный сюжет, именуемый -- жизнь.
     ...Пришлите мне эту книгу со счастливым концом!

И.Б.

Писать, мечтая о том чего нет, как Хикмет, которому бесконечно обидно сидеть в тюрьме в любимом городе Стамбуле, год за годом не видя даже неба:

Сегодня воскресенье.
Сегодня впервые дали мне час на гуляние.
И впервые в своей жизни поразился я,
Насколько небо далеко от меня. 
Такое  синее
Такое просторное.

Прислонился спиной к стене.
Забыл тогда  - что такое броситься в волны
Что такое борьба,
Свобода, что такое жена.
Я счастлив...
Только земля, солнце, и я...

Н.Х.
 
Солнце в голубом стамбульском небе. Стоит того чтоб уже стать счастливым, увидев только его.
   
На все той же книжной ярмарке мне всучили буклет “An overview of Turkish literature” изданный министерством культуры и туризма Турции. Хикмету посвящено две страницы – Памуку два скупых абзаца. Время расставляет все по своим местам.
Правда, Памук тогда не еще не получил Нобилевки. Памуковский набор турецких писателей, описывавших Стамбул, (заодно походя причисленных им к выдающимся писателям Турции) категорически не совпадает со списком турецкого министерства культуры. Памук не назвал Хикмета, хотя оба «левые».          

Благодаря стараниям «людей доброй воли», Хикмет оказался на воле (каламбур за каламбуром – следствие смешения языков и понятий?). Не нашел себе места в погрузившейся в национализм Турции отвергавшей коммунизм на корню. В конце концов, решился на авантюрный шаг – бежать через Черное море в Советскую Россию. 
Бродский вот тоже большую часть времени проведенного «здесь» мечтал сбежать «туда», все изобретал способы, скорей для внутреннего успокоения, поскольку мечта о побеге уже побег. Один раз благодаря какому-то авантюристу (списанному за пьянство летчику) Бродский оказался в пяти минутах от бегства. Но, представив, как ему придется  стукнуть камнем по затылку незнакомого человека (пилота кукурузника) отказался. «Тварь дрожащая или право имею?»  - «Человек не вошь!».   
   Много мне приходилось слышать, как «отказники» планировали побег из СССР по Черному морю, кто на резиновой лодке, кто с маской и трубкой. Вроде кому-то выгорело. Хикмету удалось обратное.
 
«Система вас угробить может только физически. Ежели система вас ломает как индивидуума, это свидетельство вашей собственной хрупкости. И смысл данной системы, может быть, именно в том, что она выявляет хрупкость эту, сущность человека вообще, наиболее полным образом. Если, конечно, она его не уничтожает физически».

И.Б.

Хикмета в резиновой лодке подобрало румынское торговое судно. Триумфальная встреча в Союзе… и разочарование. Увиденный через тридцать лет после первого посещения СССР реальный социализм оказался далек от коммунистической мечты. Но и в России Хикмет написал еще немало хорошего – на турецком. Своем турецком. Подобно обожавшему Зеркала Судьбы «политическому эмигранту» Броскому, тоже сидевшему в «иной стране» и служившему только одному богу – языку.

«Все империи существовали благодаря не столько политической организации, сколько языковой связи. Ибо объединяет прежде всего – язык».
И.Б.

В Османской империи турецкая знать, естественно, говорила на «османском». Отсюда институт греков-драгоманов – толмачей переводивших османам с языка иноземцев и их собственных поданных. Когда зашла речь о выборе между срочной модернизацией или гибелью империи началось обильное вливание новых терминов из французского, английского позже – немецкого.
В русском заимствований не меньше, особенно слов называемых «международными». Что говорить! Очень похожи наши империи. Возьмите «Войну и Мир» и задайтесь вопросом: отчего русский текст то тут, то там по несколько страниц кряду перебивается написанным по-французски?
   
Как всякий уважающий себя диктатор «стиля 30-х годов» Ататюрк,
 разумеется, считал себя корифеем языкознания. Когда составили первый словарь уже не «османского» (первый в истории Турции словарь «родного языка» был составлен всего за сто лет до этого), а «турецкого», то тюркских слов там оказалась, дай бог, одна треть. «Неувязочка» получалась: у националистического турецкого государства язык оказался «не совсем» тюркский.
Заодно всенародно любимый диктатор реабилитировал само слово «тюрк» - «турок, турецкий», поскольку с унижением в языке столетиями соседствовало презрение к «тюрку» - синониму полудикого кочевника, доля которого служить где-то на окраинах. «Презренный тюрк» еще столетие назад весьма распространенная презрительная кличка в Иране, Ближнем Востоке, самой Турции. Что-то вроде нашего «мужик», «пахарь», «смерд». «Какое счастье назваться турком!» - демократ, популист: «Я ваш, я мужик!»   
«Отец всех турок» приказал реформировать турецкий язык, вычистив из него арабизмы и фарсизмы. Если до реформы языка что-то имелось от славян, то ушло вместе с «архаизмами». Современный западный лексикон пришлось сохранить. Да и полностью отказаться от арабо-иранского наследства не удалось, слишком глубоко проникло в плоть языка с исламом, шариатом, поэзией, наукой. В турецком просто не оказалось им замены.
Ататюрк приказал филологам найти синонимы фарсизмам и арабизмам у иных тюрков, причем иных ветвей: кыпчакской и алтайской. В чем-то успешно, тем хуже  для  персидско-арабской части османского языка.
Потратив десятилетие на труды, турецкие лингвисты выдали «на гора» новый словарь с 80% тюркских слов. В школах учителя стали вбивать в детские головки «новую грамотность». В авторитарных обществах вбивать истины в головы умеют. Получилось что получилось: современные турки воспринимают тюркских поэтов ХIII века, но османская поэзия и мемуары ХVI – XVIII веков им непонятны даже со словарем. Орхан Памук презрительно называет официальный турецкий «искусственным».
Вот так трудились «поэт» (Хикмет) и «царь» (Ататюрк) на языковой ниве. Сегодня в обиходном турецком языке тюркских слов 2/3, примерно столько, сколько использовали Орхан Вали и Хикмет. Значит, поэты потрудились более плодотворно, чем «турецкий отец».
Турецкие националисты упрекают Хикмета в том, что поэт принес в турецкий язык «дыхание южнорусских степей» (все те же татарские корни?) и дикость (читай:  революционный пафос). Турецкая нация, де, имперская - развитой городской  культуры, с 700-летней историей одной только османской цивилизации. Были еще их предки сельджуки, да огузы,… И вот какой-то поэт из «политических», да еще эмигрант, избравший для жизни страну - «врага номер один» наводняет турецкий Самиздат крамольными стишатами на потребу коммунистической пропаганде. Так у него еще и язык не совсем турецкий. Одна беда: стихами его зачитываются, интеллигенция предпочитает «язык Хикмета» «языку Ататюрка». Как все похоже на «случай Бродского»! Нет?! Нас с турками явно связывает типология.            

В СССР революционные реформаторы пытались проделать с русским языком  нечто подобное, но в иную сторону – к «языку будущего», засорив русский аббревиатурами, неологизмами и заимствованиями, благо последние считались «прогрессивными». Казалось, если ты употребляешь западные слова, то тем самым «индустриализируешь» свой язык, мышление, значит – всю страну. Отсюда пресловутые «стремительные домкраты». Из прозаических «надувных шин» в начале ХХ века колеса автомобиля превратились в «пневматические протекторы» мгновенно выстраивая образ автомобиля несущегося со скоростью «аж сто верст в час». А уж когда перешли на километры… 
Стоило революционной эйфории поблекнуть, стоило смешать коммунистические лозунги с патриотическими – началось отыгрывание в иную сторону: по «курсу Ататюрка». Особенно в пору «борьбы с космополитами». Хотя Солженицын так и не смог остановить своего движения в сторону «русскости» русского языка.   
Отыграть назад уже невозможно. Воображаю выражение лиц доморощенных  националистов, которым в рдении за истинно русскую нацию еще предстоит создать «истинно русский язык» вновь повторив «подвиг» Ататюрка. Вернуться хотя бы в допетровскую языковую эпоху. Может быть, заменить современный русский староболгарскими, древнеславянским? Выбросить и забыть Пушкина, Толстого и всех прочих?
Только вот непонятно с чего сбросить? С «корабля современности», как предлагал Маяковский, или с «ладьи русопятости»? Тип корабля не имеет значения, все решает, в какую сторону плыть: «вперед»? «назадъ»? Или к Босфору, где обороты клепсидры могут запросто, не меняя курса, обратить вспять плывущего вперед? Благо в подобных реформах больше преуспевают поэты, а не диктаторы.             

Есть в турецком одно очень важное для нас заимствование из русского - «водка», более распространенное, чем традиционное турецкое «ракы». Для нашей гордости и этого довольно.          
 
Чуфутлар (евреи).

Небольшим, но значимым открытием для меня стало, что Османскую империю отличала невиданная для Средневековья, даже для Нового Времени, веротерпимость, сравнимая разве только с жестокостью турок. Жестокостью весьма относительной на фоне творимой их современниками повсеместно, жестокостью сильно преувеличенной их врагами-европейцами.
Тоже мне секрет Полишинеля – веротерпимость осман! Если турки пришли в Византию  полуязычниками – тэнгрианцами, то естественным образом должны были установить режим веротерпимости подобный правилам Золотой Орды, где любая религия оказывалась в почете.      
 Известно, что изгнанию из Испании марранов (крещеных евреев тайно чтивших Тору) меньшая их часть поплыла за Колумбом на поиски Индии. Куда делась большая часть? Поселилась в Стамбуле, назвав этот  град «Всемирным убежищем». Так с конца ХV века Константинополь превратился в крупнейший еврейский город. А я-то грешил на Прагу! За века сложилось несколько крупных еврейские общин, мало общавшихся  друг с другом: сефарды, ашкенази, караимы.
Караимами евреи считают не народность, говорящую на караимском языке, а общину исповедующих трансформированное вероучение, нечто вроде христианских протестантов или мусульман-шиитов. То есть евреев, почитающих только Тору и отвергающих все «приложения» в виде Каббалы и прочих текстов. Весьма туманны объяснения талмудистов, почему именно эта группа евреев приняла не только караимский (тюркский) язык, но и многие тюркские обычаи, хотя заимствованиями чужих языков и обычаев еврейский мир не удивить.
По современным этнографическим данным караимы - кыпчакское племя, жившее в Крыму (из Крыма немало караимов  расселили в Литву, значительная часть попала в Стамбул). Отсюда название (караим – крым), хотя на иврите слово «караим» трактуется как «чтящие» или «читающие». Караимы приняли от хазар иудаизм, пронесли его без изменений и последующих наслоений - в «чистом» виде. По другой версии караимы есть прямые потомки хазар, поскольку караимский язык относится к кыпчакской ветви тюркских языков и как-то совпадает с хазарскими письменными источниками. Уж не с «Хазарским словарем» ли извода Павича?
При строгом следовании логике отнесение караимов к потомкам хазар опровергает «теорию хазарского происхождения» остальных современных евреев. Есть такая версия, впрочем, не так давно опровергнутая израильскими генетиками: 80% евреев Израиля генетически практически идентичны… палестинским арабам.
   
Ашкенази - выходцы из Западной Европы говорящие на идиш (сие общеизвестно -  еврейский диалект немецкого). Беженцы от еврейских погромов в Германии и Польше, большая часть – спасшиеся в «туретчине» от «хмельнитчины» (еврейской резни, устроенной Хмельницким). 

Сефарды – потомки марранов - испанских евреев и вообще еврейских выходцев из Магриба. Говорят на ладино: старокастильском языке с великой примесью арамейского. Вспоминая пору своего детства (50-60 годы) Памук, говорит о «певучем ладино» слышанном на улицах. Большая часть стамбульских сефардов подалась в Израиль, меньшая ввела в обиход турецкий. «Еврейская энциклопедия» сообщает: до сих пор в Стамбуле 3 тысячи евреев используют ладино, даже выпускают на нем газету с характерным названием  «эл Темпо» («Время»), словно споря с Талмудом:

«Вам кажется, что время проходит. Глупцы! На самом деле проходите вы». 

Талмуд. 

Правда, другая еврейская энциклопедия утверждает, что эта газета называется «Шалом» («Мир»).
Когда-то была еще одна община - «романиоты», которые общалась с тремя остальными. «Коренные» балканские евреи оставшиеся еще с Византийских времен. Говорили на еврейском диалекте греческого. Тоже трактовали Писание, каббализировали понемногу. Что-то оставили в мощном корпусе талмудистких текстов. В силу своей «всеядности» (читай - общительности со всеми) растворились в евреях-пришельцах. В 1660 закрылась последняя романиотская стамбульская синагога, следы языка затерялись в начале ХХ века.      
Естественно употреблялся «библейский язык» - предтеча современного иврита, на котором не только оправлялись службы и писались тексты, но и общались образованные ребе. Кроме того, среди раввинов недолгое время ходил арамейский. Итого на один народ в одних стенах – 6 языков!
Возможно, бегло пролистав несколько источников, я что-то упускаю, поскольку в начале ХХ века отмечена еще община грузинских евреев со своим отдельным языком,  еще курдские евреи с иранским диалектом, еще таты….  Чтобы разобраться, потребен специалист, хотя перечисленного вполне достаточно для нехитрого вывода: самых разных евреев в Стамбуле всегда обитало предостаточно.   
 
Во времена османов евреи составляли от 20 до 35 % населения города - около 60-ти тысяч на 200-400 тысяч населения. Опять же, как и когда считать. Привожу цифры из еврейских источников на конец ХVII века - пик еврейской иммиграции. Другие документы указывают на лидерство греческой общины, потом армянской и уж на третьем месте еврейской. Причем пропорция не мусульман в Стамбуле из века в век оставалась постоянной - около 42 %. С погрешностью в две десятых процента.
Во всех еврейских кварталах обитало немало каббалистов, ставивших медитацию озарения во главу угла. Плодотворных, поскольку от них осталось немало книг по кабалистике. Первую книгу в османской империи напечатали евреи. Разумеется что-то религиозное. Еще один нехитрый вывод: полтысячи лет Стамбул пребывал еще и мистическим подобием «Ершалаима».

При столь насыщенной духовной жизни не обошлось без алхимии. В одном рекламном буклете типа «Турция вас ждет» вычитал, что еврейский лекарь Иосиф Гамон (он же Мойше Хамон – странная фамилия для еврея, поскольку «хамон» на испанском означает «ветчина») преподнес султану Баязеду II «эликсир бессмертия». Дело происходило в XVI веке, когда всякий засидевшийся на троне султан оказывался зарезан или удушен. Зачем им нужен был эликсир бессмертия, если от старости никто не умирал? С другой стороны, чисто человеческой, очевидно зачем.   
Следы чудодейственного «средства Макропулоса - Гамона» затерялись. Удивительное совпадение! Примерно в тоже время в Праге еврей Бен Бецалель - штатный алхимик императора Рудольфа II находит рецепт «великой алхимической свадьбы» и оставляет потомкам загадку в виде куска «алхимического золота». «Вдобавок» конструирует Голема.
Не пройдет и полвека, как ученые начнут высмеивать алхимиков, почитая их шарлатанами. Яблоко стукнет Ньютона «по кумполу» - начнется теоретическая физика. Механики при августейших дворах заменят алхимиков, примутся мастерить часы, механические пианино, заводных птичек. Под шумок изобретут паровую машину, нарезную пушку и семафор. Наступит картезианская эпоха. Но перед своим уходом алхимия громко хлопнет дверью, оставив на своей могиле целый букет тайн.

Тайны сии велики есть, и никто особенно не стремится их разгадать, поскольку подобны они камню Каабы. Подозреваю, человек больше боится узнать, что никаких тайн нет, что перед ним банальный осколок обсидиана. Боится сильней всех прагматической выигрышей от познания тайны.
И так узнали немало! Ведь здесь как с «последней искрой» - человек должен ответить себе определенно: верит он в эти чудеса или нет. Ответить утвердительно – признать веру в чудо, значит в Бога. Значит и в собственную ничтожность перед его ликом. Ответить отрицательно - лишить себя последней надежды, отказавшись от веры в иррациональное. В Фортуну, Удачу, Судьбу. Погрузиться в беспросветный мрак абсолютно адекватного принятия действительности, не надеясь более ни на что свыше. Расписаться в отсутствии собственной исключительности, даже избранности. Какой современный человек признает себя чьим-либо рабом, пусть даже божьим, с другой стороны признает себя пылью, обыденностью, «тварью дрожащей».
Нет уж! Лучше оставить малую толику тайн и чудес неразгаданными! Ни то – ни сё. Так комфортней. Редкий случай, когда неопределенность внушает чувство стабильности, особенно когда чудеса помещены в клетку подобно монстрам в зоопарке.

Кто сказал, что все «тайны алхимии» нечто мистическое, непостижимое? Сами алхимики… Современные физики, на практике осуществляющие мечту алхимиков - превращение неблагородных металлов в благородные бомбардируя протонами и нейтронами ядра-мишени, иронично кивают головой в сторону алхимиков: «неужто они знали, что такое возможно?». Откуда ученым известно, что изменять атомный вес и положение элемента в периодической таблице можно только на синхрофазотроне? Если нечто можно сделать одним способом, то, скорей всего, можно и иным. Алхимики колдовали с металлами, солями среди которых вполне могли оказаться радиоактивные. То есть загвоздка, может статься, в технологии, а не в теории.

Аналогично с «эликсиром молодости». Состояние молодости, здоровья, в конце концов, сводится к биохимическому балансу организма. Пропорции ферментов, гормонов, микроэлементов. Их подобий в природе предостаточно. И во флоре, и в фауне, и в минералах. Только найди пропорцию…. Искали тысячи лет. Вполне возможно нашли некую «универсальную биоактивную добавку к пище». Прожить двести годиков активно,  особенно во времена, когда средний возраст не превышал 35 лет все равно, что прожить вечность. Иной вопрос, нужна ли человеку такая вечность?
 
«А что Голем?» - А что Голем? Время увлечения монархов механическими  игрушками, в том числе заводными куклами. Что мешало Бен Бецалелю смастерить большую керамическую игрушку? Движение уже научились задавать предтечами перфокарт – копирами и просеченными металлическими листами, задевавшими рычажки барабанов. Подобную «перфокарту» неискушенный зритель может принять за листок с магическими заклинаниями. Ходить, шевелить руками по программе всего лишь фокус для города, в котором позже Чапек придумает название «робот». Вот Леонардо Да Винчи изобрел устойчиво шагающий манекен лет за сто до Бецалеля. А за сто лет технологии далеко вперед шагнули.
Все на свете начинает гибнуть, достигнув своей конечной цели, «осуществив жизненную программу». Кто знает, может, алхимия сошла со сцены вовсе не от проигрыша в конкуренции с научным познанием: просто достигла всего, к чему стремилась. Нам, грешным, результаты тех открытий неведомы, так алхимия изначально считалась наукой герметической, тайной. Тайно полученный результат можно тайно уничтожить. Касательно слухов об алхимическом золоте, големе, эликсире бессмертия: не нам - толпе профанов - предназначались. «Месседж» другим алхимикам: «ребята, все сделано!» чтоб не надрывались напрасно, не губили здоровье. Алхимики трудились не корысти ради - для духовного перерождения. Чтоб сыграть «алхимическую Свадьбу». О шарлатанах речь не идет.
Почему же открыватели не воспользовались своим знанием? Лаборатория алхимика не конструкторское бюро при конвейерном производстве. Если посвятил жизнь духовному поиску, что тебе все золото мира?

К ХIХ веку город уже перестал уподабливаться Святой Земле, поскольку немало еврейского народу подалось туда – в Палестину, еще больше в Америку. Меньшей частью в Одессу. К началу ХХ-го в Одессе евреев числилось почти в 3 раза больше чем в Стамбуле. Сравните по Брокгаузу-Эфрону:

«Одесса по переписи 1892 г. — 340526 (178443 мужчины и 162083 женщины). Население до 1894 г. удваивалось в каждые 20-25 лет. Православных 195679, евреев 112235, католиков 19862, протестантов 7921, армяно-григориан 1214, караимов 958, раскольников 934, магометан 919, официальных баптистов и штундистов 144, разных исповеданий 660. Русских 188082, евреев 112235, поляков 13462, немцев 8897, греков 5272, французов 1129; остальные 11449 распределяются между другими национальностями. Дворян 17144, духовного звания 114, почетных граждан 6982, купцов 4704, мещан 196775, крестьян и колонистов 80758, нежинских греков 170, отставных нижних чинов 2058, семейств нижних чинов 4680, казаков 2395, однодворцев 188, вольных матросов 277, финляндских уроженцев 23, монахов 53, иностранных подданных 21697, разных сословий 2507».

(особо умиляют 277 вольных матросов) 

«Население г. Стамбула (в узком смысле) — не более 600000 чел., а всего Константинополь, с пригородами и предместьями — 1033000 человек. Для собственного Константинополя перепись 1885 г. дала следующие цифры: 384910 турок-мусульман, греков 152741, армян григорианского исповедания 149590 и католического 6442, болгар 44377, евреев 44361, протестантов 819, католиков-турок 1082 и, кроме того, 129243 иностранных подданных, в том числе одних греков 50000 чел…».

(куда-то пропало 118 тысяч, да ладно) 

Среди стамбульских «иностранных подданных» (в первую очередь российских) евреев, понятно, большинство, как среди «турецка-подданных»  в Одессе. 
Довершили «алию» (исход) турецкий национализм и создание Израиля, куда  евреи потянулись отовсюду. Стамбульских евреев осталось тысяч 15 - 25. Традиционные трудности подсчета, поскольку всегда трудно разобраться, кого считать евреем.
Это не ирония, как может показаться на первый взгляд. В середине 30-х годов глава караимской общины Стамбула подал германскому послу петицию не считать караимов евреями. Дескать, этноним «караим» происходит вовсе не от древнееврейского «читающие», а от тюркского «простой народ». Буквально: «черная кость». На что получил из Берлина благословение лично фюрера. Совсем скоро - во время войны - советских  караимов не тронули, несмотря на их иудейское вероисповедание. Немцы во всем любят порядок.

«Стамбульский сюжет» мирового еврейства не сильно отличаются от  Константинова или Османа Гази, даже Петра I. Будто педантичный немец, Стамбул предпочитает проверенные варианты: В ХVII веке сюда явился  еврейский мессия.
Понятно, почему именно тогда. После 30-ти летней войны население Германии  уменьшилось на ; (три четвертых!). В первую голову убитых, умерших от голода и эпидемий. Немалым оказался счет беженцев, в массе своей евреев, при европейских разборках всегда оказывавшимися крайними. Не успела закончиться «первая» мировая война – «предтеча всех мировых войн» (так некоторые историки называют Тридцатилетнюю войну) как настал час  «хмельнитчины» сопровождавшейся тотальной еврейской резней. «Хмель-злодей» стал самой одиозной фигурой еврейского фольклора наряду с гонителями евреев: Гитлером и Новохудоносером. «Хмельнитчина» после Холоклоста считается евреями второй по количеству жертв еврейской катастрофой.    
«Естественным образом» подобные беды всегда считаются предвестием конца света и прихода мессии. Столь же естественным образом евреи Германии, Австрии, Венгрии, Чехии потянулись под защиту османов. За ними воспоследовали евреи Украины, Польши, Белоруссии и Литвы - тогда еще Великого Княжества Литовского. От погромов подальше, к Земле Обетованной поближе.
Тогда и явился посреди османской империи озаренный мистическим прозрением   мессия, и большая часть мирового еврейства уверовала в него. Многие общины в Европе даже продали имущество и  гешефты, ожидая, когда мессия призовет всех в «эрец Исраэль». Мессия, было, собрался призвать, для чего отплыл из Смирны. Но не на юг – в Иерусалим на Храмовую Гору, а… на север - в Стамбул. Шаг очевидный: именно в этом городе проживало больше всего евреев, не только в Европе – во всем мире. Какой свет увидел мессия перед глазами – доподлинно неизвестно, но что-то в его мозгу явно осветилось.   
 На рейде Босфора мессию схватили янычары и представили пред очами падишаха. Султан, конечно, не мог потерпеть подобной смуты, его совсем не прельщала мысль об оставлении Стамбула купцами и банкирами, ювелирами и оружейниками при которых «город расцвел» (про «рассвет» из еврейских источников, поскольку подобное же утверждают армяне с греками, ставя его исключительно себе в заслугу). Те времена называют временем «пика османов»:  янычары стояли недалеко от стен Вены, Киева, Тегерана.
Султан предложил мессии выбор: или голову с плеч или переход в ислам. Мессия предпочел второе, за что назван бывшими почитателями «трусом и отступником».  Характером мессия имел авантюрнейший, часто поступал как большой оригинал,  например, справлял пасху и новый год в один день. Всю эксцентричность подобного  выкрутаса могут оценить только иудеи. Я не могу.
Однако в вере мессия был тверд, даже несколько экзальтирован, заражая окружающих мистической харизмой. От того, думается, что мошиах - вероотступник труса не праздновал, просто оказался поумней паствы: понял, что с отрубленной головой рискует превратиться во второго Иисуса, тогда как от христиан его племя и без того немало претерпело. Не пожелал перерождения иудаизма в новый вариант христианства. Уже для евреев.
Итак,  еврейский мессия коснулся стопами камней константинопольских. Звали его в мусульманском обрезании Мехмед Эфенди, в  иудейском «девичестве» Саббадай или Шабтай Цви.  В общем: Шалтай – Балтай что по созвучию, что по сути.   

Еще один «мессия» прибыл в Стамбул из Одессы на пароходе «Ильич» в 1929 году. На причале его обнял сам Ататюрк, связанный благодарностью за помощь трехлинейками и «максимами» из Страны Советов во время борьбы за независимость. Хотя, получая одной рукой помощь от коммунистов, другой «Отец турок» утопил в Черном море 75 членов ЦК турецкой компартии. Знакомая схема. Позже при схожих обстоятельствах ее повторят получивший Героя Советского Союза Насер в Египте и Сукарно в Индонезии.         
Именно «мессия мировой революции» и большой дока в национальных вопросах стал инициатором советской политики «помощи национально-освободительным движениям». «Враги моего врага (читай - мирового империализма, прежде всего в лицах Англии и Франции) – мои друзья». На Востоке дружат на свой манер.   
Звали мессию мировой революции Лев Троцкий. Мессия без тени иронии, я лишь воспроизвожу еврейское предание, согласно которому Лейба Бронштейн родился со всеми задатками мессии, но однажды вместо освобождения еврейского народа решил освободить все угнетенное человечество. Поняв что «мессия» творит что-то не то, один раввин собрал еще 9 раввинов и прочел заклятие отлучения от благодати Торы. С той поры звезда несостоявшегося мессии пошла на закат. Так гласит легенда. Взошла другая – красная пятиконечная, предложенная эмблемой коммунизма самим «мессией».
Опасаясь сталинских шпионов, Троцкий вскоре перебрался из отеля в Пере на один из Принцевых островов, откуда видна панорама стамбульского рейда. Тем самым  превратил Стамбул в центр мировой перманентной революции. Устроил миру «перманентную завивку» мозгов.
Среди прочих сентенций Троцкого, написанных в Стамбуле, было и такое, что Ататюрк мог рукоплескать и завещать своим наследникам:

 "Эти соображения ни в каком случае не являются попыткой "оправдания" революционного террора. Пытаться оправдывать его - значило бы считаться с обвинителями. Но кто они? Организаторы и эксплуататоры великой мировой бойни? Новые богачи, возносящие в честь "неизвестного солдата" благоухание своей послеобеденной сигары? Пацифисты, которые боролись против войны, пока ее не было, и готовы снова повторить свой отвратительный маскарад?… Эту перекличку можно продолжить без конца. Дело для меня идет не о философском оправдании, а о политическом объяснении. Революция потому и революция, что все противоречия развития она сводит к альтернативе: жизнь или смерть".

Л.Т.

Ультралевые приливом хлынули на Босфор. Но, судя по тому, что помимо сотен статей против Сталина новый вождь мировой революции засел за мемуары (написал пространную автобиографию и три тома воспоминаний об Октябрьской Революции)  Троцкий откровенно скучал. Не находилось настоящего дела – Революции, которую надо окормлять. От тоски через 4 года рванул во Францию, оттуда в Мексику, где роковой удар ледоруба поставил точку в жизни новоявленного мессии.
Как приплыл мессия мировой революции морем в Стамбул, так и уплыл. Его корабль вышел на рейд Мраморного моря. Хоть и мучимый тяжелой инфлюэнцей,  Троцкий в последний раз кинул взгляд на вид города, так и не ставшего вторым Петроградом. В этот момент корабль прошел точку, на которой судно Шабтай Цви было остановлено фелюгой янычар. Вряд ли несостоявшийся вождь мирового пролетариата, всех угнетенных думал о мессии мирового еврейства смотревшего на Стамбул за два с половиной века прежде.         

Троцкий не был верующим, мистиком, тем паче каббалистом, а уж тем более не считал себя мессией. После смерти Ленина поставивший себя в центр коммунистической вселенной гордец, свято веривший в скорую и окончательную победу коммунизма. Сиречь «в спасения мира». Нечто мистическое в этой обреченной отверженности все же есть. Как и Шабтай Цви Троцкий завораживал своей харизмой окружающих, так же магически действовало его слово на митингах. Вот только в выборе султана: «или – или» он явно предпочел бы смерть. Непреклонный, как всякий готовый идти до конца революционер не щадящий ни своей  жизни, ни жизней других.
   
Среди прочих многих Троцкого посетил в Стамбуле, бывший его подручный, теперь  резидент советской разведки, преподнесший бывшему шефу в подарок списки агентуры. Надо обладать большим самомнением, чтобы для поездки в недавно отвергший  монархию город  выбрать фамилию Султанов.
Фамилия «Султанова» «в миру» - Яков Блюмкин. Тот самый, стрелявший в посла Мирбаха. Несмотря на проступок (см. изречение Троцкого о революционном терроре)  ЧК Блюмкина реабилитировало, и куда потом только не посылало, даже в экспедицию Рериха по поиску Шамбалы, где Яков справлял роль «надзирающего» под видом монгольского ламы. Рерих крайне удивлялся его «медитативным» способностям, когда «лама» закрыв глаза «видел и описывал» знакомых художника по Москве. Яша оказался еще и человеком богемы, близким знакомым Есенина, водившим поэта показывать, как расстреливают «в подвалы Лубянки».

Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.

С.Е.

И на этот раз не обошлось без мистики. По легенде «купец Султанов» прибыл в Стамбул торговать антикварными свитками Торы и раритетными трудами каббалистов, для чего ГПУ опустошило десятки украинских синагог, даже какие-то редчайшие государственные собрания. Блюмкин так вошел во вкус торговли, настолько вник в тонкости текстов и датировку свитков, что забыл о прямых обязанностях шпиона, ударившись в бесконечные споры со знатоками Каббалы.
Книга его погубила. Троцкий в книжке переслал с Блюмкиным письмо для Радека, который, не читая, отнес томик Сталину. Якова Блюмкина «пустили в расход», повторив операцию сотни раз произведенную в годы революции самим Блюмкиным.
История имела продолжение. Через пару месяцев в том же Стамбуле Агабеков - непосредственный начальник Блюмкина, опасаясь, что за поступок подчиненного придется отвечать по всей революционной строгости «подарил» уже англичанам не только советскую агентуру в Турции, но и в Иране и на Ближнем Востоке – креатуры все того же неутомимого Блюмкина.
Есть иная версия  «бегства» Агабекова во вкусе Джеймса Бонда из фильме «Из России с любовью». Англичане подсунули резиденту красавицу, потом начали шантажировать «моральным разложением». Так или иначе, но вскоре предатель уже бедствовал. Ради хлеба насущного выдал в печать несколько разоблачительных книг о Сталине, что не сильно поправило его финансовые дела. Занялся контрабандой ценностей и нелегальных эмигрантов из СССР. На этом бизнесе его и подманило НКВД.
В воспоминаниях Судоплатова - организатора ликвидации перебежчика - есть интересная деталь: в Париже Агабекова зарезал советский агент-турок, фамилии которого Судоплатов не мог разгласить и через 60 лет. Кто он? Один из революционных турецких писателей? Или поэт?
 И уж совсем кривая улыбка Стамбула: резидент ГРУ Ахмедов сдался туркам в 1942-м в Стамбуле и был препровожден на Принцевы острова. В бывшем доме Троцкого написал книгу «Как татарин от Сталина сбежал». Не слишком ли саркастична ирония истории?

Странно, как могла не заинтересовать богатая Бродского еврейская история Стамбула? С другой стороны ничего странного нет. Поэт оставался неисправимым «шестидесятником», для которых «нет ни эллина, ни иудея», есть только «свои и чужие» (в смысле: свой круг). Сказал же он о себе:

«У русского человека, хотя и еврейца, конечно, есть склонность полюбить чего-нибудь с первого взгляда на всю жизнь».

И.Б.

Я не против «шестидесятников», не рукоплещу им обеими ладонями. Очень многое в тех поколениях сегодня кажется неприемлемым, однако многое  вызывает зависть. Зависть не столько к людям, жившим тогда сколь ко времени, к тому удивительному «воздуху». Сам прожил 60-е насквозь, но был слишком мал, чтобы надышаться. Так завидуют чистому небу после бури, сидя в зное жары или под дождливыми облаками. Зная, впрочем, что пережить бурю уже счастье, особенно бурю мировой истории. 

Франки 

Казалось бы, многочисленных экскурсов достаточно, чтобы запутаться в стамбульской истории, тем более выявить в этом месиве историю мистическую. Хотя «мистика» Стамбула для меня вполне конкретна: непроходимая тоска по Стамбулу, притягивающего неизвестно чем. Чем-то неясным, «магическим», «мистическим».
Магия, парапсихология, астральные энергии – понятия настолько ненадежные, ненаучные, что все знания о них имеют ненадежные источники. Есть «классика магии», но книги эти столь же непригодны к практическому использованию, как советы гадалок из соседнего подъезда. Поэтому все надо «делить на десть», может и «на сто». Всем высказываниям по магии верить можно одинаково, то есть с большой долей скепсиса. Но иных источников нет. 
Как-то услышал занимательное высказывание одного «специалиста» по работе с «аномальной энергетикой» (другой специалист ухмыльнулся: «Э-эх! Энергетика у Чубайса, у людей - энергия. Физику в школе плохо учили!!!».): «Храмы люди ставят на выходах негативной энергии из земли, тем самым, меняя ее заряд». Или полюсность? На подобные утверждения, впрочем, натыкаюсь довольно часто. Если судить по числу мечетей: что-то более 700, причем 560 построены в османскую эпоху, церквей – штук 70-80 (в некоторых устроены музеи), синагог - 48, то Стамбул генератор таких энергий. Моментально ощущается, что город пронизан дикими волнами земли. Подобное чувство возникает в высоких горах, где нет поселений, где ждешь постоянного камнепада, где иногда гудит земля землетрясением в 3-4 балла. Говорят, люди их не ощущают - только звери. Может, люди  не ощущают, но слышат точно. Словно преломляя земное излучение, Стамбул насыщается «мистическими энергиями», блуждающими  по городу  словно смерчи.

Истории Стамбула мной не рассказано и половины.  Про то, как Константинополь успел побыть еще и католическим городом.
Смертельный удар Византийской империи нанесли не турки, а… венецианцы, подговорившие крестоносцев разграбить город. На историческом театре разыгравшие очередную трагедию: в конце 12 века народ православный словного города Константинополя при попустительстве императора порезал множество венецианцев, державших в руках левантийскую торговлю. Жители города св. Марка являлись конкурентами, но особое возмущение византийского плебса вызвали венецианская… роскошь на показ, кичливость богатством и горделивое поведение. Роскошью в византийском Константинополе удивить кого-то было практически невозможно, однако смогли же.   
 Чуть ранее император Византии изгнал венецианского посла Дандоло, предварительно ослепив. Дандоло обиды не забыл. Когда собрался Четвертый крестовый поход, венецианцы предоставили для него суда запросив с крестоносцев немыслимую по тем временам сумму в 85 000 золотых дукатов. Вес дуката 700 лет оставался неизменным: 2,5 грамма золота высочайшей пробы. Вот и считайте. 
Крестоносцы таких денег не имели. Мстительный Дандоло предложил раздобыть золото в Константинополе. Предлог нашелся: некий базилевс узурпировал власть, заточив императора в узилище на Хрисополе. Крестоносцы императора освободили, вернули трон, потребовав плату за трон в 200 тысяч дукатов. И «дорогу окупить», и «свою дольку» получить. Ставки в игре росли.   
В византийской казне такой суммы не оказалось. Подождав год, христово воинство, которым, кстати, командовал все тот же слепец Дандоло, взяло Константинополь приступом. Дож хорошо помнил то, что видел в последний раз. Поговаривают, что не таким он уж оказался слепцом. «Полузрячим», что-то вроде Филиппа Македонского.
Город крестоносцы разграбили почище, чем вандалы Рим, ко всему еще и сожгли. «Взамен» Византии основали Латинскую империю. «Латинской империй» ее назвали позже энциклопедисты времен Вольтера, из-под того же пера что и термин «Византийская империя». Тогда же и латинцы, и византийцы назвали себя «Рум», то есть Рим.   
Обретя «Рим», венецианцы проникли в Черное море, понастроили крепостей. Цитадель в Судаке их рук дело. Сменившие их генуэзцы только достраивали начатое. Дандоло более не покидал Босфора, похоронен на хорах св. Софии. Знаменитые кони Лисиппа отправились в Венецию, где до сих пор украшают собор св. Марка. Копии на фасаде – подлинники внутри. Крестоносцы умыкнули еще много чего «по мелочи»: особо много мощей разных, святынь, в том числе Туринскую плащаницу.
За 500 лет борьбы с исламом Константинополь вывез из Палестины, Сирии, Малой Азии большинство реликвий, дабы не попали в руки мусульман. Город буквально ломился от разнообразных святых даров. Заявившиеся «освободители Гроба Господня» разбили на щепки Крест Господень в надежде продать их задорого в аббатства и монастыри Европы. Новоявленные парсифали и галахарды не поделив, могли разгрохать даже Грааль, попадись чаша им в руки. А явись им Христос во второй раз – продали бы  в рабство и Христа. Что еще с пленным евреем делать?
Кстати, о «вписавшихся». При погроме Константинополя крестоносцами некто Добрыня Едрейкович «из Руси» умыкнул под шумок «Гроб Господень». Святыня долго хранилась в России тайно, пока патриарх Никон не положил ее в основание Нового Иерусалима под Истрой. Как можно умыкнуть целую пещеру (древние евреи хоронили именно в них) тот еще вопросик. Как остается под вопросом достоверность самого исторического персонажа «Добрыни Едрейковича». Тоже мне Чурила Пленкович!

Зачем Венеции был нужен погром? И без него влияние свое восстановили, пошлин Византии не платили, большая часть византийских законов на них не распространялась. Открытые войны с Венецией Византия неизменно проигрывала. Негласно поддерживаемый базилевсами плебс бунтовал против засилья итальянцев. Но это было единственным «неудобством».
Константинопольская венецианская колония переваливала за 60 тысяч человек, учитывая, что в городе вряд ли всего проживало более 300 тысяч (называют максимальную цифру в 600 тысяч), а в самой Венеции не более 200-т тысяч? Лучшего не пожелаешь.
Пожелали. Под горячую руку крестоносцев попали сотни венецианских домов, фактории, склады, даже церкви. Тысячи венецианцев погибли «по ошибке», 4 тысячи граждан Венеции крестоносцы продали в рабство. Пришлось республике срочно выкупать их обратно. В итоге Дондоло получил разоренный, опустевший склеп вместо богатейшего города мира, приносившего Венеции неслыханные барыши. Не поддаваться же искушению разделить мистическую  версию Горана Петровича, будто Дондоло затеял все из-за волшебного плаща базилевсов?   
Барыш имел для Венеции значение первостепенное. Не только сиюминутная прибыль грабежа, стократ окупившая все расходы на четвертый крестовый поход, но огромные грядущие доходы  – на столетия вперед.
До достопамятного 12 апреля 1204 года венецианцы формально числились подданными… Византийской империи. Пять веков до того поселение в заболоченной лагуне на севере Италии считалось ужасным захолустьем Византии, имевшей на Апеннинах более лакомые куски. Стоит взглянуть на собор Сан-Марко, как за всеми «цветочно-готическими» каменными кружевами без труда опознается православный пятиглавый храм. Пользуясь относительно автономией от Папы, венецианская церковь долгое время походила более на греческую, чем на римскую.

За три столетия Венеция потихоньку разрослась и набрала сил, пока не пробил час раскола церквей и первого крестового похода, обогатившего венецианских каботажников неслыханно. Еще двести лет шаг за шагом Венеция как рысь когтями выскребала себе кусочки самостоятельности, увеличивая автономию, в том числе церковную. Штурм Константинополя оказался вырыванием сердца из груди тираничного родителя.

«Песочные часы» совершили оборот, настало время «клепсидры». Строившая свою власть на армии и территориальных захватах Византия оказалась низвергнута. Вдруг почти неоткуда возникла империя Светлейшей Венецианской Республики, возводившая своё процветание исключительно на морском господстве.
Хитроумные итальянцы выстроили цепочку колоний, протянувшуюся от Лагуны через Истрию, Далмацию, Корфу, Морею. Какое название! Так и отдает мистикой, неведомым краем, «беловодьем» - на самом деле средневековое название заурядного Южного Пелопоннеса или более романтической области Спарта. Дале ценпь тянулась  через Крит к Кипру – ключу левантийской торговли. «Империя тысячи островов». Монополист Европы по специям и благовониями.
Принцип торгашей: «хочешь  больших прибылей - устраняй посредников, стремись к монополии». В данном случае девиз означал: убирай хитроумных греческих купцов и византийскую бюрократию. Выстроив политическую систему восточного Средиземноморья под себя, Венеция  последующие полтысячи лет обогатилась чрезмерно. Гораздо больше, чем досталось ей от грабежа Константинополя.
      
У дожей хватило ума не садиться на цареградский престол, однако если покопаться в «паях» владения землями Латинской империи, то окажется, что большая часть отошла  Светлейшей Республике, а вовсе не императору Болдуину.
Столь любезный Бродскому «мир по-венециански» сменил на престоле столь ему нелюбезный восточный византизм. Хотя, здесь многое представляется амбивалентным: Бродский сбегает из Стамбула вроде бы от увиденного им родства турецкого и русского, но, в сущности, бежит от Византии, калькой которой есть Русь древняя и средневековая.  Особенно касаемо культурного наследия. Клише Византии Бродский ощущает даже в русском коммунизме. Поэт вновь и вновь возвращается в Венецию, в город на первый взгляд ренессансный и западный, хотя в зародыше хранящий все тот же запластованный временем византизм. Его тянет «на родину», где православие как одна из основ русского сознания вписалось в Западный уклад.
В его «Fondamenta degli incurabili» – «Набережной неисцелимых» лишь слабые отголоски подобных мыслей. Поскольку венецианское эссе его - его признание в любви Городу. Признание старческое, можно сказать предсмертное – столь же старому предмету любви не ответившему взаимностью. Самый большой наш знаток Венеции, Бродский с тлеющей (не пылкой) любовью описывает тлен: восхищается патиной, черной морской водичкой в каналах, что никогда не забурлит свежим штормом, тленом. Даже пылью! Поскольку эта та самая «пыль веков» (которой не было в Стамбуле, но которая его там раздражала) в Венеции Бродского восхищает, поскольку лежит ворсом на истлевших портьерах, а не кружит в воздухе. Несмотря на отшлифованную красоту, эссе оставляет непреходящее ощущение осыпания перхоти с седых волос.
Да, так признаются в любви старики, прекрасно зная, что бурное продолжение в постели (как в молодости) невозможно. Где здесь ждать хоть тени осуждения любимой? Как возможно бросать упреки в стиле Маркса: «в основе каждого большого состояния лежит преступление»? Это в России «преступление и наказание», на Западе – «преступление и состояние». 
    И все же один раз упрек проскакивает:      

«Однажды в сумерки, когда темнеют серые глаза, но набирают золота горчично-медовые, обладательница последних и я встречали египетский военный корабль, точнее легкий крейсер, швартовавшийся у Фондамента делла Арсенале, рядом  с  Жардиньо.  Не могу сейчас  вспомнить название  корабля, но  порт приписки точно был  Александрия. Это было весьма современное военно-морское железо, ощетинившееся всевозможными антеннами, радарами, ракетными установками, бронебашнями ПВО,  не считая обычных орудий главного калибра. Издалека его национальная принадлежность была  неопределима.  Даже  вблизи пришлось бы  подумать, потому что форма и выучка экипажа отдавали Британией. Флаг уже спустили, и небо над Лагуной менялось от бордо к  темному пурпуру. Пока мы недоумевали, что привело сюда корабль - нужда в ремонте?  Новая помолвка Венеции и Александрии? надежда вытребовать назад мощи, украденные в двенадцатом веке? - вдруг ожили громкоговорители, и мы услышали: "Алла! Акбар Алла! Акбар!" Муэдзин созывал экипаж на вечернюю молитву, обе мачты на мгновение превратились в минареты. Крейсер обернулся Стамбулом в профиль. Мне показалось, что у меня на глазах вдруг сложилась карта или захлопнулась книга истории. По крайней мере, она сократилась на шесть веков: христианство стало ровесником ислама. Босфор накрыл Адриатику, и нельзя было сказать, где, чья волна. Это вам не архитектура».

И.Б.

Стамбульское эссе Бродского можно сравнить с угрызанием слегка  недоспелого антоновского яблока: сочно, с брызгами, но кусать яблочную плоть трудно, остается кисло-вяжущий вкус на языке. Венецианское  – чмоканье перезрелым персиком: мягкое до слизи, приторное с легким послевкусьем горечи гнили, с ароматом экзотического плода неумолимо подпорченного трупным запашком. Такой же «вкус» у большей части прозы Набокова. Только приведенный выше отрывок наполняет эссе духом свежего морского бриза, авантюры. Словно стоя на кладбище Сан-Микеле потупив голову над могилами Великих, вдруг увидишь за кирпичной оградой белый парус яхты, спешащей к горловине Лагуны.
Стамбул принес в Венецию ветер авантюры, напомнив Бродскому еще одно похищение хитроумных венецианцев: из-под носа турок купцы умыкнули из Александрии мощи Святого Марка, переложив их ветчиной, в надежде, что мусульмане не будут рыться в корзинах с харамной пищей. Уж не удача ли с похищением мощей вдохновила венецианцев на «подвиг» разграбления мощей и святынь Константинополя.   

Только в середине следующего после грабежа ХIV века в венецианской живописи начался поворот от византийских канонов к готике, затем к ренессансу. Многими чертами  Венеция являет гармоничный синтез Запада и Востока, обеих ветвей христианства, счастливая поедательница плодов унии. 
Венецианцам достало мудрости и воли не распрощаться с наследием православия до конца. Не в католических канонах, но в сути «Константинова дара» православия – покорно лечь под государство. На протяжении веков вовсе не Рим, а Венеция сама назначала себе иерархов: патриарха собора св. Марка утверждал дож, епископа Венеции - Совет Десяти. И что еще немаловажно, Совет Десяти взял на себя роль инквизиции Светлейшей республики. Для Средних Веков сие означало полную государственную свободу, что позволило купеческой республике даже при зарождении и бурном расцвете капитализма счастливо минуть протестантизма, особенно разорительных эксцессов его становления. Здесь мой взгляд и суждения Бродского сходится.

«К тому же, в этом городе церковь  и государство слились, совершенно византийским  образом.  Единственный  случай, должен заметить,  когда  такое слияние   обернулось, и  очень  скоро,  выгодой  для  подданных».

И.Б.

С венецианской «руины» для Константинополя началась эра католическая, поскольку «заточенное под кесаря» византийское православие пошло на унию. Благодаря появлению Латинской империи папа формально объединил под свою тиару большую часть христианских церквей. Оставалась еще «варварская Русь», но на её окатоличивание вскоре благословили несколько воинствующих орденов. 
Весь мир христианский пребывал тогда в ожидании конца света. Надо полагать не зря. Добиваются катары, учреждена инквизиция, поскольку умножились колдовство и ереси. Разжигают костры для еретиков, берут Константинополь,  полагая, что спасают мир и тем творят историю, не подозревая, что на другом конце мира мировая история уже совершила оборот стараниями Чингисхана. Не успели расправиться с катарами, как подоспели ужаснувшие Европу батыевы орды. «Византийский буфер» оказался порушен собственными руками. Началась эпоха натиска Востока. 
Через 60 лет наследники византийцев из Никейской империи вновь обрели Константинополь, однако возродить былое величие не смогли. Монголы раскидали в ошметки оказавшееся не по зубам крестоносцам государство турков-сельджуков, расчистив место для возвышения турок-осман. Оттоманцы только добили дышавшую на ладан старушку Византию. Диву даешься, как после стольких перипетий от Византии в Стамбуле осталось еще столь много.
Стоило возродиться Византии из осколков империи, как венецианцы утратили Черное море. Крымские колонии Светлейшей республики, прежние венецианские преференции достались конкурентам-генуэзцам. Сугдея и Кафа перешли в их жадные руки. Крепость в Судаке по сию пору называется «Генуэзской», хоть венецианцы владели ею куда дольше.
От генуэзцев на Галате осталась башня, торчащая, словно донжон в средневековом замке, невесть каким образом занесенный в восточный город. Её вертикаль определяет архитектурный облик северного берега Золотого рога, «европеизируя» вечно прозападную часть Стамбула.
Генуэзцы оказались для новых византийцев теми еще союзниками: в самый ответственный момент османской осады их тяжело раненый кондотьер Джованни Джустиниани оставил обороняемые ворота, бежал в Галату, тем самым, предопределив быстрое падение Константинополя. Корыстная надежда путем измены сохранить своё,  оказалась иллюзорной, как рана самого Джустиниани оказалась смертельной. Изменник умер на палубе плывущего на родину корабля.
А как триумфально вступал кондотьер Джустиниани в осажденный турками город! Тридцать генуэзских кораблей прорвались через стоявших в несколько линий шестьсот турецких, и под рукоплескание константинопольцев вошли в Золотой Рог. Что же увидел Джустиниани в городе? Армия осаждавших в два раза превосходила все население Константинополя. Город оказался обречен. Умирать за безнадежное дело ландскнехты кондотьера Джованни не желали.      
Турки скоро прибрали к рукам все генуэзские города на Черном море, превратив их в стратегические пункты влияния, прежде всего на беспокойных крымских татар, Северный Кавказ, Речь Посполитую, дунайские княжества, позже и на вышедшую к Черному морю Россию. Разумеется, первым делом османы взяли Крым, сделав вассалом крымского хана –  побратима Великого князя Московии.   

 Во времена католического правления проплывавший через Константинополь по пути в Китай венецианец Марко Поло ни слова не обронил о красотах тогдашней столицы Латинской империи. Указал только, что правил там Болдуин II. Именно этот надутый гордыней  «император» на свою свадьбу во всех своих дворцах не смог сыскать ни одного серебряного кубка, и отапливал императорский дворец, вытаскивая балки перекрытия верхних этажей.
Когда крестоносцы пришли в Константинополь, по утверждению и византийцев и венецианцев в городе скопилось примерно две трети (!!!) богатств тогдашнего мира. Как показали путешествия Поло видевшего великолепие Индии и Китая, конечно, не всего мира, только Европы, может быть - Средиземноморья. Что тоже немало. Теперь: ни кубка, ни полена. Алчность крестоносцев фантастична.
В конце своего долгого путешествия Марко угодил-таки в генуэзский плен. Лишенный возможности двигаться в пространстве, путешественник начал движение во времени «по волнам памяти» и, без сомнения, фантазии.   

Сложные отношения между конкурировавшими итальянскими торговыми республиками усугублялись проблемой «Константинова дара», на тему которого рефлексирует Бродский. Для нас «Константинов дар» (на поверку оказавшийся сфабрикованной в Ватикане фальшивкой) не только вопрос о «власти бога и власти кесаря», вселенского раскола и унии. Для православия это вечная перипетия славянофилов и западников, в спор которых на особых правах в ХХ веке вписались евразийцы, обращавшие Россию лицом на Восток. Стоит приплюсовать четвертый вектор спора - доморощенный «византинизм», мессианское увлечение православием, временами доходившее до паранойи. 
 «Западники и почвенники» проходят и через историю Византии то владевшей разоренным варварами Римом, то воевавшей с католиками, то отдавшейся формально под их власть и принявшие верховенство Папы, то вновь отрекшиеся, признав власть султана.
 
Большое самообольщение России считать себя основным историческим противником Турции. Таковыми мы действительно пребывали 200 лет (От Петра до Николая II), однако столкнулись лбами с османами, когда их империя пошла на закат, после 400 лет восхождения. Запад – вот главный враг Порты. Не клепсидра - песочные часы определяли время осман. 
«Вечный буфер» Европы – Византия поначалу встала на пути Иранской империи. «Заодно» восстанавливала «Рум», стремясь возродить империю цезарей. К началу арабских завоеваний восприняла по свою власть большую часть владений римской империи в Средиземноморье.
Под самумом арабского нашествия Византия устояла, приняв страшный удар, отведший исламу половину завоеванного, сиречь «восстановленного» Рима. Византийцы разбирались с арабами сами, утратив Африку, Палестину, Месопотамию.
До схизмы христианство формально считалось единым, потому помогать или нет восточным единоверцам, считалось «частным делом» западных монархов и рыцарей. На Босфор пребывали небольшие отряды закутанных в железа рыцарей, служивших базилевсам «по договорам найма». Подобно миссии Руси в Средневековье – «демпфера» монгольского нашествия, Византия долго сдерживала натиск Востока. За тысячу лет империя прошла через полтысячи войн - примерно полторы тысячи военных кампаний (треть из них – войны гражданские), однако в сознании западного обывателя остались изнеженными, погрязшими в роскоши женоподобными существами. С легкой руки западных хронистов.   

Только приход турок сельджуков к стенам Константинополя вызвал к жизни феномен крестовых походов. Примечательно время их начала - почти сразу (через 40 лет) после  развода церквей.
Вот эпоха: Византия осталась с «варварами» один на один. С Востока наседали сельджуки, с Запада норманны, с Юга подбирались арабы. Север тоже преподносил сюрпризы восстаниями и походами славян. От некогда великой империи осталась «катушка из-под ниток» на Босфоре. Судьба страны висела на волоске. И тогда император Алексий I Комнин запросил помощи у Запада под предлогом «освобождения Гроба Господня».
За что поимел непрекращающуюся «головную боль». То «поход бедноты», принявшейся грабить богатый город. Пришлось экзальтированных нищих срочно переправлять через Босфор. То первый «поход рыцарей» под водительством Герцога Бульонского. Западные рыцари тоже чуть не разграбили Константинополь, и базилевс вновь поспешил поскорей сбыть их с рук, переправив в Малую Азию.
Там крестоносцы набросились на сельджуков, основательно их потрепав. Впрочем, «войны христовы» особо не различали местных мусульман и христиан, не предполагая, что и те и другие одеваются на восточный манер. С той поры слово «франк» означает в турецком «европеец», поскольку Годфруа Булонский считался франком, как и большая часть его воинства.
Вспоминается великолепный фильм ВВС «Крестовые походы», один из лучших в жанре документально-исторического кино. Начинается фильм с печальной судьбы палестинского городка, где веками мирно жили христиане, иудеи, мусульмане. В город ворвались… каннибалы с нашитыми на плащи крестами и сожрали половину жителей. Детей варили в котлах, взрослых жарили на кострах и пожирали. Печальный исторический факт. До чего дошли «воины христовы» - именно их басилевс срочно отправлял за Босфор, на век оттянув трагическую участь раграбления католиками Константинополя.   
Большинство крестовых походов целило именно в турок. Обкатанный на них «крестовый поход» превратился в инструмент католичества, в «универсальную машину» сокрушения еретиков, неверных, язычников и, конечно, схизматиков. В Прибалтике, Иберии, Лангедоке, Руси. По версии авторов (подкрепленная высокими авторитетами) все того же фильма ВВС просьба Алексия Первого ловко использовалась папством для установления вселенской власти католичества. Нет резонов не верить этой версии.    

Веками папство беспрестанно пыталось возродить «священную лигу» сдерживавшую натиск османов с переменным успехом. Для Папского Рима крестовый поход на османов оказался не просто долгом освобождения Святой Земли, жизненной необходимостью остановить продвижение ислама, но, по большому счету, битвой за Средиземное море. Успех крестовых походов разрешал основную проблему католичества – церковной унии. Закрытие «вечного восточного вопроса» для папской курии означало вселенское владычество. Отсюда череда крестовых походов и наступлений «Священной лиги». Отсюда же позор святотатственного разграбления Константинополя 4-м крестовым походом. Разумеется, за спиной слепца Дандоло стоял сам Папа. Кто еще может объявить крестовый поход?

Если на время принять за истину максиму «средства и есть цель», то Константинополь разграблялся крестоносцами ради самого разграбления. Что был Рим до того? Покрытый античными руинами бедный городишко. Константинополь сиял во славе, богатстве и, главное, в Святости. Во всей Западной Европе начитывалось не более 30 тысяч книг. Не названий, а томов. То есть Евангелие не во всякой кирхе наличествовало (как они вершили обряды – уму непостижимо!). Что тогда представляла «библиотека Ватикана»? От силы 1-2 тысячи томов. Только в библиотеке византийского императора, в монастырях и частных собраниях Константинополя книг и  свитков насчитывалось почти в два раза больше, чем во всей «цивилизованной Европе».  Что-то за 50 тысяч названий.
 Готика только входила в моду, великие соборы Европы только заложены проектировщикам-«каменщикам», а в Византии уже имелись сотни огромных, величавых и богатейших церквей набитых «златом и каменьями», и (что важней прочего) святыми мощами. Уже возводились готические алтари, пустовавшие без реликвий. Свято место пусто не бывает, поскольку натура не терпит пустоты. Особенно жадная натура человека. 
К ходившему по всей Европе посланию византийского императора с призывом к  крестовым походам прилагался составленный патриархом константинопольским внушительный список христианских святынь, хранимых Константинополем. Говорят, что список тот фальсификация и патриарх ничего такого не писал. Однако сам факт подобного подкрепления примечателен: «Второй Рим» оказался «святее» Первого, цезарь Византии вкупе с патриархом «святее Папы». Единственным средством возвысить Рим виделось повторение опыта вандалов. Святотатственное, мистическое в своей основе деяние во имя «вышей цели».
Объективности ради: то самое историческое племя вандалов, от которых повелось  понятие «вандализм» на поверку оказалось вовсе не языческим, но арианским. То есть христианами как-то не очень канонически трактующими святую торицу в пользу Бога-отца. И Рим-то вандалы почти не тронули: народ не резали, город не жгли, дома не грабили. Сожгли только большой языческий храм с античными статуями (надо полагать Пантеон), поскольку посчитали их языческими идолами. Статуи разбили – что было, то было. Еще взяли с города огромный выкуп золотом. И всё!
Все школьные учебники по античной истории пестрят картинками разграбления вандалами Рима, навсегда врезающимися в детскую память. Историю «нашествия вандалов» записали папы лишившиеся богатств, вместе с ними - власти. Месть папства оказалась воистину вселенской: миф о «варварском обхождении» с Римом стал частью мировой культуры.

История обожает повторы: «Второй Рим» тоже один раз разграбили христианские вандалы-крестоносцы. «Третий Рим», сиречь Москву, католики разграбили и сожгли даже дважды: поляки и «Великая Армия» Наполеона, венчанного императорской короной самим Папой. Тот же Наполеон за десяток лет до своего императорства подверг Рим «вандализации». Вот так! Миф есть механизм, поскольку живет в памяти и живо встает примером перед глазами, как только перед воинством завоевателей замаячит очередной призрак Рима.    
До 1204 года христианский мир не знал, какая из ветвей церкви «более правая»: папская или патриаршая, католики или ортодоксы. Если раньше Пиза, Венеция, Ломбардия, Лангедок, сам император «священной Римской империи» склонялись то в одну то в другую сторону, то теперь все знали: «Константинополя нет!». Нет в нем более святости, реликвий, святых и праведников. Обе церкви воссоединены под папской тиарой жестокой рыцарской рукой. Год 1204 положил начало католичеству в нынешнем виде. Святость святого престола отныне зиждилась на попрании риз Вселенского Патриарха.
Хроники утверждают, что затеявший 4-й крестовый поход папа Иннокентий III «страшно печалился о разграблении святого града, но поделать уже ничего не мог». Что ж! можно искренне скорбеть, что не отменяет умысла на грандиозное святотатство. Посылая еретика на костер, инквизитор обязан молиться о спасении его души. Молиться искренне. Что ж Иннокентию было не молиться!? Разграблением Константинополя Рим решал и внутреннюю проблему католичества. Все того же «Константинова дара»: упрямо вел дело к окончательному разрыву с императорами «Священной Римской империей Германской нации». Столь пышно тогда называлась Германия и подчиненная ей Северная Италия. Пройдет не так уж много лет, как отлученные от церкви германские императоры побредут на поклон к папам с посыпанной пеплом головой и петлей на шее. А пока следовало использовать «крестовый поход» для ослабления власти императора Барбароссы и подчинения всего средневекового мира папскому престолу. Так - «довесок» к четвертому крестовому походу. 
 
Современному «культурному человеку» Папа-«вандал» известен по фрескам Джотто «сон Иннокентия III». Где Босфор там обязательно сон, видение, мистическое озарение. На сей раз не привиделось никакого сияния – только… сгущающаяся тьма, затопившая небесную твердь, отчего сделалась та тяжела, и   навалилась на Латернаский собор – тогда главный в Риме (не было еще собора св. Петра). Собор закачался, накренился. Вдруг странный монах в рубище подошел и подпер собой собор,  вмиг вернувшийся на прежнее место. Проснувшись, Иннокентий  понял: собор есть церковь католическая. Но что за монах? Вскоре явился и монах в рубище - святой Франциск Ассизский. Иннокентий тотчас учредил орден францисканцев – аскетов и мистиков. Заодно и орден доминиканцев: ханжей, изуверов, инквизиторов, благо не фигурировавший во снах понтифика святой Доминик тоже обретался  неподалеку. Вот так: «огнем и крестом» - силой и верой. «Силой веры».
Идеология обретена, стратегия создана, пора приступать к делу. Иннокентий III отличился походами против единоверцев: против православных, равно против «добрых христиан» альбигойцев. После костров и виселиц молился за их души, подобно блаженному монаху из «Цветочков» св. Франциска возрадовавшемуся при виде взмывающей к небесам души почившего брата. Другой бы скорбел: «человек умер», а блаженный брат ликовал, вслед за ним св. Франциск, а вслед за ними Иннокентий № 3.  Чего не сделаешь ради веры?
Понтифик не мудрствовал лукаво, не плел интриги в византийском духе, не влезал в бесконечные богословские споры и распри. Рубанул «гордиев узел» сплеча. Как когда-то заплетенный именно в городе Византий пресловутый узелок Александр Великий рассек перед персидским походом, словно сказал: «Восточная витиеватость не для меня, я - человек «прямой» мысли. Эллинской». То есть западной.
Так Иннокентий разграблением и латинизацией Константинополя отрезал: «Не хотите объединяться на постулатах веры, объединю две церкви силой». Уния! Начало ей положено здесь в 1204 году. Хотя обкатывалась ранее в Венеции. Сейчас никто не может с уверенностью утверждать, какой ветви христианства придерживались венецианцы до ХIII века, имея полностью автономного, зависимого только от Большого Совета и дожа архиепископа. Многие исследователи намекают, что Венеция была православной. Точно можно сказать одно: в 1204 году Светлейшая Республика стала насквозь католической. Нет в мире беспощадней мстителей, чем недавно сменившие веру. Первые униаты.   
Значительная часть попов Латинской империи признало Папу «верховным понтификом». Что еще ожидать от православия? Остатки Византии перешли в Никейскую и Трапензундскую империи, куда вместе с наследниками императорских фамилий сбежали константинопольские патриархи. Как стерпеть утрату главенства в православном мире, как перенести святотатство погрома? Только война ответ. «Хотите войны – будет вам война»!
Через 60 лет попы вернулись во «Второй Рим». Но за шесть десятилетий униатство превратилось в универсальную отмычку католицизма к православному миру: «мы оставим вам обряд и язык богослужения, только признайте главенство папы». Ни о каком изменении догматов католицизма, их символа веры, обрядов и прочего в угоду православным отныне не могло идти речи. Вопрос встал только об изменении православия. 
На вопрос унии должна отвечать не паства, но верховные пастыри. Что потом сделали православные владыки Украины и Белоруссии - тогда Великого Княжества Литовского. До сих пор гвоздь униатства, вбитый Иннокентием III в православие, кровоточит, отливаясь то пулями бандеровцев в спину, то сегодняшним помутнением рассудка всей Украины.
«Уния» универсальный инструмент Запада: «Присоединяйтесь»! Главный ее принцип перешел в политику расширения Евросоюза, в расползание НАТО: «Мы останемся Западом. Хотите быть как мы? Присоединяйтесь! И будет вам счастье. В руках у нас оливковая ветвь, за спиной всегда припрятан меч крестового похода против схизматиков». Идут века, текут воды Босфора. Ничего не меняется.
            
Православным народам ни тогда, ни теперь все представлялось отнюдь не столь однозначно. В конце ХIV века Европа получила бесспорный шанс покончить с турецким натиском. В очередной раз собранные Папой силы поставили османов в безысходное положение. Обескровленные завоеванием Сербии и нашествием Тимура турки собрали буквально последние силы в кулак, чтобы дать генеральное сражение блистательной коалиции крестоносцев австрийского, венгерского, итальянского и немецкого рыцарства под водительством Сигизмунда Венгерского.
От поражения турков спасли… православные сербы, сражавшиеся с ними бок о бок под Никополем. На первый взгляд странное решение: совсем недавно сербы испытали на Косовом Поле унижение полного разгрома. До сих пор «Видавдан» - день св. Витта - дата национального траура сербского народа, хоть почти семь веков минуло. Рана Косова до сих пор кровоточит. Как убедился недавно мир - не только в фигуральном, но вполне реальном значении. Кровью людской.

Не выступи через 20 лет сербы за турков, судьба Османской империи решилась бы в 1396 году на поле под Никополем. Вместе с ней судьба Сербии, Балкан, Византии, Босфора. Разоренная Сербия не смогла бы противостоять католическому натиску, папство забрало бы большую часть «византийского наследства». Ключ к разгадке «сербской измены» прост: от османов сербы получили гарантии неприкосновенности их веры. Еще в первом крестовом походе, рыцари не получив задаром продовольствия разграбили и сожгли Белград, ставший  первым разоренным городом на пути к Святой земле. Даже   три  века спустя сербы вполне отдавали себе отчет, что станется с ними после победы «Святой Лиги».   
Жестокие были времена. Благодаря этому выбору сербы до сих пор православные, и до сих пор их судьбы определяет история, в том числе история религиозного выбора: ислам? католицизм? православие? 

Если быть до конца точным, Тамерлан пришел позже и после битвы при Анкаре,  османского государства некоторое время вообще не существовало, поскольку султан Баязед умер от позора плена или отравился, но все равно от позора.
Дальнейшее бремя борьбы с Османами легло на Австрию с Венгрией, что имели войн с Турцией не меньше чем Россия. Отчасти на Речь Посполитую. На морях - на Венецию с Францией. Героическая оборона Мальты, победа при Лепанто. «Священная лига» половины Европы против экспансии осман.
Под Веной австрийцам пришлось несладко, против них вместе с турками шла почти вся Венгрия, исключая князей Эстерхази.
Профессор Фоменко, указывая в гравюрах осады Вены на щиты с крестами «у турок», утверждает: «Турки в 1684 году были христианами». Да не турки - венгры! Так называемые «куруцы» во главе с князем Текеи. (Помню еще детские дворовые игры в «куруцы - лабансы» - на зимних каникулах года 70-го показывали венгерский сериал с лихими приключениями). Даже католики ходили  против католиков обруч с турками, что уж говорить про сербов. Вечный вопрос колебания маятника: «Запад – Восток».
Не подоспей вовремя к стенам Вены польский король Собеский с украинскими казаками и саксонскими ландскнехтами, Вена бы обратилась в форпост осман в Европе. Времена-то относительно близкие: уже умерли все герои «Трех мушкетеров», труп Кромвеля вытащен из могилы, до основания Петербурга два десятка лет, на Карибах намечается закат пиратства. Френсис Морган губернатор Ямайки. Турки под Веной.
   
Во  время осады Вены Россия только входила в соприкосновение с Турцией. То есть давно о ней знала, сносилась дипломатически. Встречавшие салютом Дмитрия Донского возвращавшегося с Куликова поля первые русские пушки были куплены у турков, бывших первыми в Европе мастерами по их отливу или клепке. Пушки большого калибра тогда собирали из стальных полос, стянутых железными обручами -  этакие стальные фаши. Греки утверждают, что клепали их туркам греческие мастера. Позже турки при Иване Грозном было потеяли поход, чтобы отобрать у царя только что привоеванное Астраханское ханство. Даже начали рыть Волго-Донской канал. Понятно, что из этого вышло. То есть ничего у них не вышло. Но чаще Русь имела дело не с самой Турцией, а с ее  беспокойными вассалами – крымцами, то просивших дружбы царей, то ходивших в набеги.      
 «Плотные контакты» началось «во времена мушкетеров». Донские казаки захватили крепость Азов и «поклонились им» русскому царю. Царь подарка не принял, мало ему проблем с крымскими татарами, тут еще могучая Турция на голову. «Азовское сидение» кончилось ничем, показав что «донцы – удальцы» и что «турка бить можно». Влезала в турецкие дела Россия поначалу неторопливо, по мере втягивания в дела украинские и  кавказские.
Петр, которому было на то видение, ввел Россию в «Священную лигу» двинув войско на Азов синхронно с австрийцами, ударившими на Балканах. И понесли кони! Через 30 лет Порта уже считала Россию своим главным врагом, виновницей большинства своих бед.               
               
 В наследство от Византии деление «западники – почвенники» приняли османы. «Евразийство» им мало свойственно, турки сами себе «Восток». К тому же брататься с извечными врагами - Россией или Персией - османам претило.
У турков было свое мессианство: зеленое знамя ислама над Европой и Азией (как во сне Османа-гази – лунный серп над миром). В навязчивый фанатизм исламское мессианство обращалось лишь в периоды набожности иного султана. Иногда верховный муфтий империи (калька с константинопольского «вселенского патриарха») решал личную судьбу падишаха. Чтобы такого впредь не повторялось, султаны удаляли исламское духовенство от рычагов власти на максимально возможное расстояние. Отсюда наиболее острая, почти единственная оппозиция: «западники» - «почвенники».

Пока османы были в силе, «почвенники» торжествовали. Стоило салазкам османской истории покатиться под гору, как взоры султанов обратились к Западу. Корыстный Запад ожидал распада империи, готовился поделить османское наследство. Порта поняла, что в Европе «наследников» у нее слишком много, что можно сохранить империю, размахивая сочными кусками провинций перед их носом. Так и держались два века, искусно группируясь с бывшими врагами против бывших друзей. Правда «наследники» время от времени вцеплялись в пролетавшие мимо их пасти куски, хватая их бульдожьей хваткой. Османы держались за то, что могли удержать, но процесс сокращения владений, как в бывшей Византии, уже сложно было остановить. 
Прогресс Запада потребовал от осман не только дипломатических уловок, но серьезной модернизации управления, армии, промышленности, что вызвало целую эру под названием «Танзимат». Эра закончилась переходом промышленности и большей части внешней торговли в руки западных компаний, а финансов империи во внешнее управление. Куда османам тягаться с матерыми империалистами?   
Танзимат случился позже  - в ХIХ веке, а «первой европейской любовью» османов оказалась утонченная Франция начала ХVIII века. Хотя для Франции Стамбул сделался любовью на два века раньше: именно на Галате король Франциск I по прозвищу «Долгоносик» приказал устроить первое зарубежное посольство Франции. Два века ждали взаимности. Дождались.
Блистал Версаль. Ему хотелось подражать. В Порте наступила «люле деври» - «эпоха тюльпанов» - европеизация прошедшая только по фасаду не затронув фундамента. Именно тогда взоры европейской аристократии устремились к Стамбулу, к местечку у  впадения в Золотой Рог речек Алибекой и Кагызхане, называемым «Сладкие воды Европы». Там расцвел султанский дворец Саадабад в окружении сотен «кёшки» знати, непременно окружавших их полями тюльпанов выписанных из Голландии. Подражая Версалю, вельможи соперничали в устройстве развлечений. 

Хочу забыться я, приди, разрушь мой грустный ад,
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад!
Уж легкий челн для трех персон давно наметил взгляд.    
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад.

Бери от жизни все дары – таков ее закон,
Вкусишь нектар эдемских струй – приносит радость он.
Увидишь, как живой водой дохнет на нас дракон.
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад. 

Гуляя там, где светлый пруд раскинул гладь свою,
Мы будем созерцать дворец, весь в кущах, как в раю.
Я то спою тебе газель, а то шаркы спою, -
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад. 
……………………..

Нас будет только: ты да я, и с веслами певец.
Когда ж добьюсь я от тебя согласья двух сердец.
И тотчас прочь друзья, пиры! Вдвоем мы, наконец!
Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад. 

А.Н.

От турецкого «кёшки» происходит европейское «киоск», то-то в Стамбуле попадаясь на глаза, они неизменно напоминали мне наши газетные киоски времен 60-70-х годов, только большие и роскошные. Примерно так бы выглядели бы газетные точки, наступи коммунизм на Востоке.
Эпоха тюльпанов закончилась восстанием янычар и нищих под водительством албанца Патрона Халил, свергшего ненавистного падишаха Ахмеда Третьего и казнившего фактического правителя Порты визиря Ибрахима-пашу. 
Вдобавок Патрона разрушил Саадабад. Революционерам свойственен максимализм: «мир хижинам – война дворцам». Естественно, через пару месяцев новый султан Махмуд Первый, возведенный Патрона Халилом на трон, казнил бунтаря. Два месяца народной вольницы. «Либерте, эгалите, фратерните». Закономерный конец романа с Францией. Вскоре множество французских патрона халилов врывались в Версаль, Тюэльри, Лувр, Бастилию. Закономерный конец романа с Турцией.            

На закате «эры тюльпанов» в Стамбул наведался Казанова с не очень понятной миссией. Сеньор Джакомо представляет себя в мемуарах чуть ли не секретным дипкурьером с тайной депешей послу Венеции в Порте. Отдав должное природным красотам города, античной его истории в описании первого впечатления от прибытия, Казанова в мемуарах больше к ним не возвращается. У венецианцев свои счеты с этим местом. Что до красот архитектуры и роскоши жизни, то Венеция в те времена тоже задавала моду, являясь мечтой просвещенных умов всего мира грезивших о вольности нравов и беззаботности жизни бушевавшего по полгода венецианского карнавала.
В описаниях иных западных европейцев той эпохи все тоже: восторг от потрясающей панорамы Стамбула и Босфора, укорительный тон узким и грязным улочкам лишенным «архитектурных излишеств». Будто большинство европейских городов тогда было чище, а улочки шире. Особенно улочки Венеции.
В описании Симона Лехацы «из Кафы», выросшего во Львове, где тоже немало красивого построено, посетившего около 1600 года Константинополь, город предстает исполненным света и чудес. Чудес невероятных, порой мерзостных вроде зверинца устроенного в церкви, но все же чудес множественных. Не только храмы, но и дворцы, крепости, замки, сады, заполненные сокровищами рынки. Прожив в Стамбуле год, Лехацы отправился в Венецию, которой посвятил тоже немало восторженных строк, однако по сравнению со Стамбулом Венеция в его глазах блекнет.
Возможно, отгадка проста: западные путешественники пребывали по морю и после фантастического видения панорамы города,  не могли найти внутри нечто превосходящее «полуденную перспективу». Лехацы прибыл посуху, чудеса Константинополя (именно как христианский город  воспринимает Стамбул армянский священник) для него открывались постепенно, ежедневно умножая восторги, и лишь по отплытию сложились в чудную мозаику, увенчанную великолепием панорамы города.
Европейцев занимали «слагаемые чуда». Привыкшим все расчленять казалось невероятным, как инкрустированная драгоценностями шкатулка содержит так мало ценного внутри. От того разочарование «внутренностями» Стамбула. 
 В Стамбуле почему-то тянет на радикальные версии: все чересчур! Что это?  Подсознательная жажда чуда в мистическом городе? Нечто иное? Во всяком случае, все  путевые заметки, описания, которым веришь дома, в Стамбуле подлежат пересмотру.  Как говорил Павич:
 
«Вспомни Константинополь в Афинах, это будет один Константинополь, вспомни его в Риме, и это будет совсем другой Константинополь». 

М.П.
Существует весьма радикальная версия, будто Казанова… страдал мужским бессилием и все блистательные победы либертина над противоположным полом лишь плод фантазии импотента. Версия подкреплена весьма многочисленными свидетельствами врачей, пользовавших Дон Жуана галантного века от известного недуга немощи, спровоцированного множественными «неприличными болезнями».
Диагноз не противоречит ни его образу, ни количеству побед. При беспорядочных сексуальных контактах требовавших долгой и напряженной связи, при частых приступах «дурной болезни» бессилие могло накатывать на него краткими приступами, каждый раз пугавшими: «неужели это навсегда?». Ужас заставлял тотчас в панике бежать по врачам.
Будь Казанова откровенным фантазером, не преминул бы стамбульскую главу мемуаров украсить описанием дерзкого набега на сераль, увенчанным невероятными победами достойными 13 подвига Геракла. Вполне в духе времени, прославленного, в том числе, моцартовским «Похищением в серале».
Но нет! В стамбульской жизни Казанове все скучно: нет увеселений на западный манер, нет азартной карточной игры, балов, маскарадов. Нет даже дуэлей! Его восхищение, кроме первой встречи с городом, вызывает лишь перечень подарков некого греческого купца. В Европе знаменитые турецкие табаки, ароматные чаи, пряности, благовония составят целое состояние! Даже для утонченной философской беседы находится лишь одни восточный мудрец, с которым вяло течет беседа в вольтеровском духе на тему «ислам-христианство».
Нет и женщин в европейском смысле слова, то есть светских женщин. Нет даже проституток! Лет за 20 до прибытия Казановы в окрестностях Фенера накрыли подобие публичного дома, законспирированного под воспитательный дом аж с шестью  «воспитанницами»! Случай посчитали  вопиющим, что особо отмечено хронистами. Торговки телом в османскую эпоху объединялись в подобие актерского ордена, ежедневно переезжая от города к городу, раскидывая палатки под стенами вечером, чтобы блюстители мусульманских нравов не успели их снести. Наутро девицы оказывались вновь в пути.

Немусульмане выжили в исламском мире, поскольку мусульмане в них нуждались. Не только и не столько в ремесленниках, драгоманах, банкирах. Хотя, надо отдать дань справедливости, в последних нуждались особенно. Коран запрещает правоверным давать деньги в рост – своих ростовщиков не завелось. 
Однако более всего мусульмане нуждались в «нормальной жизни». Мусульмане тоже люди, им тоже хочется выпивать, веселиться, ходить по девкам. Во всех библейских религиях посты и запреты не особо касаются трех категорий людей: воинов, больных и… путешественников. Выйдя за стены города, мусульманин считался странником «в пути» к недалеко расположенному пригороду христиан, евреев, зороастрийцев державших винные погребки, бордели и ростовщические лавки.
Назывался пригород  Харабат - «запретный город», так же «руины, развалины, трущобы». Из того же корня - «харам» (запрет) происходит «гарем». В нашей бывшей Средней Азии широко распространено русско-арабское слово «охарамиться» - типа  свининки поесть, сильно поддать, ну и так далее. Забавно слышать слово поутру после разгульной ночи, например, от бухарского еврея.      

Поэты-суфии часто селились в харабате и посвящали вину самые лучшие стихи. Правда, в их насквозь засимволизированной поэзии «вино» подразумевало «любовь», «опьянение» - влюбленность, в свою очередь, обозначавшую символическую любовь не к женщине, а… к Богу.
Читатель-простак мог прочесть про вино и только, более искушенный увидеть намек на эротику, лишь посвященный осознавал всю разницу между «заплетением словес» и «заплетанием ума» ведущую к «заплетению смысла» - уже помянутым   терминам правил суфийского стихосложения.

Видит бог: не пропившись, я пить перестал,
Не с ханжой согласился, я пить перестал.
Пил – утешить хотел безутешную душу,
Всей душою влюбившись, я пить престал.   

О. Х.

Любовный стих или рассказ о степенях духовного восхождения? 

В жизни сей опьянение лучше всего,
Нежной гурии пение лучше всего,
Вольной мысли кипение лучше всего,
Всех запретов забвение лучше всего.

О.Х. 

 Игры духовной элиты. Большинство мусульман тянулось в харам вовсе не за духовными полетами.

Харабатом Стамбула стала Галата, во времена Казановы и много позже «славившаяся» продажной любовью. Торговали «дыркой» исподтишка. Видимо самого известного либертина всех времен интересовали не уличные шлюхи, тем более не рабыни, посланные на галатскую панель с целью поправить финансовые дела хозяина, потому отдающиеся с неохотой и без вкуса.
Казанову интересовали дамы полусвета. Страстные, распутные в то же время образованные, утонченные способные вести учтивую беседу, знающие манеры и галантное обхождение. Куртизанки в высшем смысле этого слова. Таковые если были, то сидели по домам консулов и послов тихо как серые мышки.   
 Стамбул в мемуарах Казановы отмечен своеобразным сексуальным поражением. Некий вельможа (в манерную эпоху принято было скрывать имена персонажей, намекая на высокое их положение или нежелание бросать тень на «честь знатной особы») обратился к молодому Казанове с непристойным предложением. Венецианец собирался вызвать его. Любивший беседы о разнице религий друг-мудрец разъяснил «западному варвару», что любовь к юношам на  Востоке в порядке вещей, поэтому просьба вельможи не нарушает приличий.
Казанова отказался подставить зад, заставив вельможу пойти на изощренную хитрость - на грани нарушения всех норм исламской морали. Хитрый царедворец позволил Казанове взглянуть на свой гарем. И не просто на гарем, а на купание самых сексапильных своих жен, что тотчас возбудило плоть Казановы. О предоставлении гяуру  в пользование жен правоверного не могло быть и речи. Пришлось венецианцу и вельможе удовлетворять друг друга. Самый великий любовник в мире попался на живца, и сам оказался «обольщен» педерастом…
На склоне лет Казанова вспоминает об этом случае с грустной иронией. Так кто кого учил утонченному разврату, если вождь либертинов Казанова целенаправленно сеял разврат от Лондона до Петербурга, искренне считая, что высевает семена свободы? (о Аллах! Опять каламбур!). Казанова «учил» свободной любви – непременному началу любой «революции освобождения».
Контрапунктом Стамбулу в записках итальянца служит его свидание с Петербургом, где развлечений множество, но избалованные фаворитами Екатерины галантные барышни дарят любовь только в обмен на дорогие подарки. Следует отметить,  Казанову куда чаще приступов мужского бессилия мучила хроническая худоба кошелька.
На сей раз хитроумец не сплоховал: на весь период пребывания в Северной Пальмире Джакомо купил за 100 рублей молодую миловидную чухонку, каждую ночь валил ее на постель, возбудившись в безуспешном флирте с русскими графинями и княгинями. Многие иноземцы завидовали его проворству. В России Казанову бесплатно одарила любовью только соотечественница – давнишняя его любовница.
Совпадение на первый взгляд странное: две столицы, два стратегических поражения на любовном фронте. Не завоевал Казанова любовь московиток. Может, на тектоническом уровне Восток и Россия не воспринимают технических уловок обольщения либертина? Или в императивах восприятия: «что есть свобода». Для западного «гражданина мира»? Для русского? Для турка?

Сексуальная свобода для европейца часть «пути освобождения». Потому лучезарна, даже если это свобода вкусить от запретного плода, который сладок от того,  что чуть гниловат. Пусть даже «смертный грех», но ведь не самый тяжкий. Потому разврат для западного горожанина внутренне легок, даже радостен. Радость, впрочем, не искупает факта свершенного греха – следует покаяться. Хотя бы внутренне, чтоб ощутить полноту ощущений. Следовательно, адюльтер еще опасное (для души, то есть чреватое ее погибелью) тем и привлекательное приключение. Карнавал.
      
Для русского разврат, в просторечье называемый ****ством, сопряжен с понятием «воля». Здесь уж точно в омут с полным отрывом и забвением всего, поскольку в слове «отрыв» слышится и «надрыв» и «обрыв».
Эх! Погибать так с музыкой! С песнями-плясками, с цыганами, пьяным в… (кому как нравится, поскольку чего-чего, а определений опьянения у нас в избытке). Загулять -  так разгуляться, забыться в угаре, спустить все и вся. Справить поминки по погибшей душе. Упоение своим падением смешанное с тоской по погубленной «христианке» (как сказал о душе некий святой: «душа она христианка»), с вызовом Всевышнему, а заодно большим кукишем в кармане для дьявола и смехом в лицо всему потустороннему.
В русской душе не бог с дьяволом враждуют - христианство со всей святой троицей и чертями борется против язычества, против сонма славянских богов добрых и грозных одновременно.
В официальной религии для русского нет чистилища, поэтому даже малый грех невозможно замолить, невозможно искупить, загладить. Недаром после слова «Бог» второе по частоте упоминаемое слово русских православных текстов «Грех». Русскому дано отпущение только при покаянии полном. «Как падал в бездну – так же отчаянно   кидайся в покаянье». Не получив оного в пору  повеситься. А покаялся искренне, порвав душу в клочки – греши вновь! «Для чего люди каяться? Чтоб не маяться. А потом снова здорово».
 И не нужно русскому чистилище! Зачем неизвестно за что претерпевать страдания, если не знаешь что дальше: рай или ад? Лучше уж сразу «чик! и на небеса»… или в бездну. А падать, так уж падать. «Помирать, так с музыкой!». Бездна падения  и есть те самые боги языческие, без которых русский не может, поскольку без языческого разгула души (даже гипотетической возможности его) русский - не русский. Без того чтоб рубаху рвануть на груди русского не бывает. Ведь язычество не вера ума, язычество - желание «плоти»,  «потребности», подсознание, в конце концов!
Недаром попытавшийся приложить свой метод к нескольким русским пациентам Фрейд развел руками: «Русский - это диагноз». Тело для нас почти что душа: широкая и вольная. Разговор на языке тела для русского и есть «воля». «Делай что желаешь!»
Беда только, что язычество без жертв невозможно. Богам же, чтоб жертва была жертвой, приносят самое дорогое. От того стремление поднагадить ближнему неискоренимо. Порой дивишься, насколько русский может быть жесток к другому русскому. Увы!… Но и да! На какие подвиги, на какое самопожертвование может пойти  русский человек, если знает что его «бог» с ним. ХХ век просто ломится примерами, как того, так и другого. «Ну да! Мы такие: и последнее «быдло», и невиданные полеты духа. Бывает, что одновременно».
         
Но и без православия (признаю с неохотой) русский уже не совсем русский. Без клерикальной одежды души, без «русского Бога по имени Христос» понуждающего к порядку и благочестию. Русское служение «делу», «Родине», «Богу», «истине», «правде», «справедливости», «государству», чтобы и как бы не понималось под этими словами – от православия. Даже став атеистом, русский остается православным…  язычником. 
Более точно: крещеным язычником, от того или с яростью неофита утверждающим  вновьобретенную веру, верящим в Христа, как в Ярилу, или в грядущий коммунизм как в Христа, или вовсе ведущий себя словно никакой церкви нет.
Уж 1000 лет прошло с крещения Руси, уже изобретены и позабыты ереси стригольников, «жидовствующих», иосифлян, нестяжателей, уж и когда раскол случился, поди, никто не вспомнит, уж сотни сект народилось и ушло в небытие – русский все такой же: язычник более чем христианин, но все ж христианин. Потому от веры так легко отступается, и вновь потом в нее обращается. Только язычник подобно играющему куклой ребенку может влюбиться в бога, обидеться на него, разбить-разломать его кукольный образ, плакать над разбитой игрушкой, забыть о ней на следующий день, чтоб начать играться с новой погремушкой «Богом».
Православие лишь одежда языческой русской души. Всякая одежда вещь необходимая,… но сменяемая. Поэтому решительно не понимаю, почему «православие – основа русской нации и культуры».
 Почему белорус-униат, тем паче белорус-католик для меня должен оказаться духовно и культурно дальше, чем какой-нибудь православный араб из Иерусалима, эфиоп, даже грек с Кипра? Не знающие русского языка, тем более нашей истории и культуры, порой вовсе не знающие «где она – Россия?» - но православные,  почему «основа русской культуры»? Ведь православие такая же основа их наций, если возможно считать христианские общины Востока нациями. Нет же! Скорей с татарином найду общий язык, не говоря уж о белорусах и русских «иной веры». Одежду могу сменить, душу – никогда.          
      
Для «турка» сексуальная свобода - свобода насилия. На первый взгляд утверждение слишком сильное, на второй - противоречит утонченной культуре гарема. Однако гарем – тюрьма, сиречь то же насилие, пусть в самых «мягких» формах. Для мусульманина в сексе как таковом нет греха, нет его и в полигамии. Чистое удовольствие. Под запретом лишь прелюбодеяние, склонение к измене, как покушение на собственность других мужчин.
На Востоке женщина ниже мужчины. Не потому что женщина, а потому что слаба. Одной, особенно в степи, ей не выжить, по необходимости нуждается в защите мужчин. Номады одновременно уважают женщину и ставят в подчиненное положение. Уважение на уровне снисхождения к слабому, подобно снисхождению к ребенку. «Мать семьи, рода, твоих детей».
За защиту мужчин женщина должна платить покорностью. Ислам - религия созданная кочевниками для кочевников, приживается, в основном, среди кочевников, их оседлых потомков или среди покоренных номадами народов. Женщина  Востока всегда кому-то принадлежит: родителям, мужу, старшему мужчине в руду, семье. Даже объявив о  разводе, женщина обязана вернуться от мужа к другим мужчинам – к родне.

 Мужчина еще кое-как может жить один в степи, но способ общения его с окружающим миром преисполнен насилия. Иначе не выжить. В степи или пустыне трудно укрыться, спрятаться. Во всяком случае, много трудней чем в лесу или в горах. Номад вынужден противостоять врагам и хищникам грудью, если не имеет возможности сбежать. Сбежать – бросить скот, основное средство выживания. Уровень насилия у номадов всегда высок, это норма жизни. Психика и психология кочевника приспособлены к высокому уровню насилия.
Женщина  слаба, без мужчин ей не выжить, потому нуждается в защите, за которую платит подчиненным положением. (Данная тирада не оправдание номадов, тем более не порицание, лишь ступень к пониманию их образа жизни и мысли).

Не скажу, что порнография отражает реальность, скорей, порно создает сексуальные мифы. Тем и ценна – как самая наглядная иллюстрация фантазий нации о сексе. Как нереализуемая, но зримая мечта. Полагаю, пресловутый девиз «Das ist fantastize!» немецкого сексуального механицизма знаком практически каждому. Только воспринимать его, возможно, следует немного иначе: «Это – фантастика! Есть такой жанр…».   
Благо живем в ХХI веке с интернетом, не надо совершать утомительные,  унизительные походы по подпольным лавкам, как делали озабоченные мужики во все века. Сегодня достаточно скачать презентационные ролики порнофильмов, чтобы ознакомится с эротическими фантазиями того или иного народа. Мой опыт изучения турецкого порно основывается где-то на трех десятках клипов. Выборка невесть какая достоверная, но уже показательная. Извините за слишком узкую базу исследования -  на большее не достало терпения.
И что же? Прежде всего, поражает чувственность, ощущение, что актеры через полминуты перестают играть и «увлекаются процессом». Вслед за ними режиссер с оператором. Реальный секс.
Но вот что настораживает: молодые черноусые красавцы-«джигиты» обычно насилуют прекрасных гурий, хотя, по идее, должны обольщать. Сцен изнасилования примерно треть от общего числа. Обольщают молодых пышногрудых гурий, как правило, пузатые седеющие мужики. Тоже примерно треть. Еще треть турецких казанов (можно читать и как множественное от «Казанова» и как  от «казан» - котел) трахают крашеных блондинок русско-украинско-белорусского вида.
Ясно, на какую аудиторию, на какой из «сегментов рынка» рассчитан каждый жанр. Ненавязчиво так выдается национальный характер. Еще раз прошу не искать прямых аналогий. Речь об  оплаченных мастурбаторами фантазиях .
A propos! Российскую порнопродукцию мне не довелось исследовать столь тщательно, но в увиденном поражает… явное святотатство. Отечественное порно изобилует сценами совокупления на фоне советской атрибутики, равно церковной, исторической, культурной, всякой иной «ala rus», любой «развесистой клюквы». Явный расчет на «экспортные варианты», однако в глубине угадывается желание изгадить пороком все, ассоциируемое с «Россией» или с «совком». Плюнуть в душу, прежде всего, себе самими. «Или крестик сними, или трусы натяни» - как раз обратное. Есть над чем задуматься. В том числе и соотношении язычества и православия.               

Разврат (в западной его коннотации) в гареме невозможен. Гарем запретен для проникновения всего внешнего, в том числе религии. В Средние Века католичество предписывало, как спать с женой: в рубахах от горла до пят с дыркой на причинном месте. Как на жену смотреть, о чем думать во время соития.
Исламу подобные предписания не свойственны, разве что гигиенические, определяющие периоды, когда женщина «чистая» и «нечистая». За пологом гарема мусульманин может законно творить все, что пожелает. Сказывают, султаны в гареме попеременно изображали то оленя, то быка, то жеребца и невесть еще какие чудища. Некое подобие языческих игр падишаха творится за пологами всех гаремов.
Воспоминание «в тему», запоздалое, но все так же окропленное кровью: голландский режиссер Тео ван Гог (угораздило его поиметь фамилию великого живописца, или художник - предок его?) убит фанатиком… за раскрытие тайн современных гаремов. Они не пускают в гарем никого!!! Под страхом смерти. Раньше за такое сажали на кол, теперь бьют ножом, чаще всего в задницу.
Ван Гог, Грант Динк… кто еще?!   
 
Мусульманский разврат возможен только «во вне». Но «снаружи» осквернение женщины-чужой «собственности» означает унижение «владельца» - мужчины.  Моральное  насилие над защитником. Прелюбодей переступает черту, вступая в мужское противоборство. Потому непременно должен торжествовать над женщиной, взять ее силой, во всяком случае, взять грубо. Со своими женами и наложницами можно разводить восточную негу, утонченные услады, «во вне» мужчина демонстрирует: Я воин!
 От насилия развратник испытывает дополнительные радости помимо физиологии сексуального удовлетворения. Радости весьма «высокие». Хоть и низкие.
 
В разврате номад – садист, тогда как русский – мазохист, западный человек – гедонист.
   
Здесь не просто оппозиции Запад – Россия – Восток, но  разные цивилизационные типы: горожанин – крестьянин - кочевник.  Схема максимально упрощена, в жизни все сложней даже без учета взаимных влияний.
Либертины с их многочисленными последователями разных эпох трудились не напрасно. В больших городах: хоть в Париже, хоть в Москве, хоть в Стамбуле полно мест, где свободно расцветает «свободная любовь». Стамбул и здесь преподносит урок. Еще лет двадцать назад казалось, что Турции еще шаг - и не отличишь турка от европейца. Вдруг начались подспудные процессы «обращения масс» к исламу, к фундаментализму. Вновь появилось хиджабы. Военным силой пришлось усмирять клерикалов. С наплывом турок из Киликии Стамбул становится все консервативней, все исламистей. Противостояние: «современность – средневековье» проходит не по границам государств, они проходит внутри любого общества. 
Сами по себе определения «горожанин», «крестьянин», «кочевник» мало что объясняют. 100 лет назад девять десятых мирового населения числилось крестьянами, сегодня в городах обитает более половины человечества. Стамбул – город с полутора десятками миллионов жителей, из города с тысячелетними традициями превращается в стан с традициями вовсе не городскими.
   
Типологию сознания должны подкреплять дополнительные факторы, воспроизводящие архетип психики. Думается, для России «крестьянство» (язычество) сознания - вечная проблема пространства, освоения территории. Не просто освоения, но оседлого обжития. Как на таких просторах расселить, в общем-то, немногочисленный народ, как закрепиться и удержаться, как сделать простор своим? В психике русского должна присутствовать связь с землей, тяга к ней – органическая связь с языческими богами земледелия. Чтобы земля стала его, русский должен совершить языческие ритуалы связи с землей: полить кровью (отвоевать) и потом (возделать). Осеменить в буквальном и ритуальном смысле.
Чушь на первый взгляд! Однако как только в России наступают тяжелые времена, горожане, интеллигенция в том числе, первым делом стремится обзавестись своим участком. Не дачей, а именно огородом. В ХХ веке такое случалось не раз: в 20-е, в 40-е, 70-е, 90-е. Профессура и м-н-сы с нежданной прытью и возникшими «из ниоткуда» умением начинали рыть землю, солить огурцы, закатывать помидоры в банки, копать картошку. Еще хвастаться друг перед другом урожаем, «солеными огурчиками со своей грядки».
Тот же Бродский отдал пару лет жизни русской деревне. Вспоминая ссылку, он постоянно обрушивался с упреками на упекший его в глушь режим, и так же постоянно с душевной теплотой припоминал деревенских жителей и свою работу по благоустройству коровников. Утверждал что «это лучшее время его жизни», что третью часть его души занимает «лесной мужик» (хотя числился «зэком»: часть срока прожил в бараке). Сработал глубинный психологический механизм связи русского человека с землей.
В Переделкино могут порассказать и не такое. Про Пастернака с его неизменным за спиной мешком картошки взращенной на собственной делянке. Пастернак продолжал ее выращивать, когда никакой угрозы голода уже не было, когда картошка стоила в магазине 10 копеек. Сажал, рифмуя эстетские стихи, окучивал, обдумывая главы не слишком удачного, но необходимого его совести «Доктора Живаго». Выкапывал клубни, слагая строки перевода Табидзе: «Цвет небесный, синий цвет/ полюбил я с малых лет,/ В детстве мне он означал/ синеву иных начал». Может быть, поглядывал на серые осенние небеса, вспоминал синеву над Черным морем (как Хикмет в тюрьме). И продолжал вгрызаться в сырой подмосковный подзол. Нобелевский лауреат в телогрейке и в резиновых сапогах. Земля! Русский врастает в нее как зерно, прорастает колосом или клубнем картошки. Как тут не быть язычником?
Русский  будет сажать и копать картошку в Крыму, на Кавказе, в Сибири, даже в вечной мерзлоте. Я видел в Сургуте мини-огородики в два квадратных метра с несколькими слоями пленки поверх и «скоммунизженным» где-то фонарем уличного освещения. При подлете к сургутскому аэродрому эти прозрачные пузырьки светятся, словно светлячки в ночи. Вот так по-русски «растительно» осваивается, подчиняется пространство. 
«За нами пространство и время! – ответил французскому послу на предложение капитулировать Александр Первый, указывая на карту Российской империи. – Если понадобится, мы отступим хоть до Камчатки, и оттуда погоним Наполеона вспять!»               

Натянув телогрейку, Бродский тоже немало земли перекопал. Тонны навоза перекидал вилами, навсегда при этом сохранив теплое отношение к русской земле.
Что, однако, не помешало ему выйти в питерские казановы. Поэт - по определению существо влюбчивое. Отказы непременно оскорбляют его тонкую натуру. Особенно измены. Особенно невесты да еще с одним из лучших друзей.
Бродский утончен и настойчив в любви, подобно незабвенному салонному философу Джакомо. Уезжая с родины навсегда, Бродский прощался со своей «большой любовью», и десятком любвей поменьше, оставив как минимум трех незаконнорожденных детей. Холостой. А женился на итальянке, словно на всей обожаемой им Италии. И здесь с оговоркой: полурусской итальянке, подобно Венеции, хранящей православные и славянские корни в основании своем, как в фундаменте навечно  вбитые в дно Лагуны стволы боснийских лиственниц.
 
В таком случае Стамбул, в отличие от его родного Питера, приготовил ему поражение ala Казанова. В духовном плане, разумеется. Не попалась ему волоокая гурия – предмет вожделений Хайяма и Хосрова. Не случилось приключения в серале. Может, не очень-то и хотелось. Ему муза Петрарки ближе, пленяют миндалевидные, медоточивые очи Венеции. Тем не менее, Бродский, посвятил таки свое стамбульское эссе некой Веронике Шульц. Через пять лет написал стихи женскому портрету в Стамбуле. 
Воспоминания иных людей о Бродском странны, ведь поэт предстает как любитель вина, женщин, дружеских задушевных застолий. Эпикуреец чистой воды! А в хронике,  в многочисленных интервью, на фотографиях он бесконечно одинок, при этом самодостаточен. Не слишком тяготится одиночеством, порой воспринимая его как благо, как роскошь. Убежденный индивидуалист! Верящий в спасительность для культуры и мира идеи индивидуализма, как православный в Христа.
Хотя главный источник правды о нем, даже не ворох мемуарных статей, не интервью, а его стихи, обнажающие внутреннюю суть: запершийся в башне из слоновой кости отшельник. Его стихи прорастают столь же неспешно, как трава. Потому «русские», «славянские» по природе. Исключая, конечно, самые лучшие.    

С высоты ледника я озирал полмира,
     трижды тонул, дважды бывал распорот.
     Бросил страну, что меня вскормила.
     Из забывших меня можно составить город.

И.Б.

 При поминании ХVIII века вслед за Казановой как-то сами собой чередой приходят образы Сен-Жермена с Калиостро, за ними масоны.

Официально «вольные каменщики» появились в Турции при младотурках. То есть в начале ХХ века. Организацию младотурецкой революции приписывают им, вместе с изобретением теории пантюркизма и идеей создания «Великого Турана». Первыми жертвами националистической политики младотурков стали… евреи, поскольку лидером итяфалистов – противников младотурок – оказался великий визирь Мехмет Кямиль-паша. В юности принявший ислам еврей.
Случилось нечто похожее на Кишиневский погром. Погибло около сотни евреев. Одно из самых крупных официальных антисемитских гонений за всю историю Турции. Верь после этого в жидо-масонский заговор.
Масоном оказался будущий «отец нации» Мустафа Кемаль-паша. В каждом конкретном случае трудно понять использовала ли сильная личность масонский орден в своих целях или стала его марионеткой. Может быть, шли рука об руку? 
У турецких масонов существуют своя легенда и своя цель: поиски Грааля, по их легенде спрятанного где-то в Антиохии, где в какой-то из церквей святого Петра возник сам термин «христианство». Что не противоречит мусульманству, поскольку общеизвестно  известно: пророк Иса (Иисус) предтеча Магомета, а мать его Марьям (Мария)… ну и так далее. Зачем повторяться? Кстати, по легенде дева Мария похоронена в Турции. Вроде, даже сохранилась могила.
Не очень верится что младотурки - первые масоны в Турции. По крайней мере, на христианских окраинах Порты ложи зачались куда раньше. Греческое общество борьбы за независимость «Фалаки Этерия» в начале ХIХ века устраивалось по масонскому принципу. Еще раньше появились ложи Сербии, Валахии, Молдавии. Мог ли оказаться  Стамбул с огромным христианским (так и подмывает сказать: «и еврейским» - однако воздержусь) населением вне поля зрения «мировой закулисы»? Могли ли славные древностью своих братств Венеция и Генуя оставить без внимания братьев на Босфоре? Вопрос риторический. Вот только фактов и подлинных свидетельств маловато.

Масоны, иллюминаты, розенкрейцеры считаются собраниями мистическими. Однако  масонов, которых посетило озарение, можно пересчитать по пальцам. Навскидку припомнятся разве что Бёме и Свендеборг. Почесав затылок, приплюсуешь к ним Нострадамуса. Наверняка больше, но все равно «мистика» и «мистические прозрения» несколько разные понятия. 
Большую часть масонских братств можно уподобить бенедиктинцам в католичестве. В отличие от собратьев - францисканцев они не стремились к истовому слиянию с существом божественного, от доминиканцев – не боролись с ересями, от иезуитов - не утверждали основы веры повсюду. Хотя время от времени за все эти богоугодные дела им приходилось браться. Но общеизвестны бенедиктинцы не аутодафе, а ликером «бенедиктин» - продуктом глубоких научных познаний флоры. 
Главное предназначение бенедиктинцев -  сбор и умножение христианского знания, создание библиотек, размножение книг, глубокое познание Учения. Истовые молитвы, видения, озарения для других. Их дело прилежное переписывание манускриптов и работа архивариусов. Коллизии отчасти знакомые по «Имени Розы».
В масонстве есть свои «францисканцы», есть «иезуиты». Однако большинство «каменщиков» ни на озарения, ни на моления не способно. Их удел «бенедиктинский»:  сбор и классификация мистических знаний.
Меркантильные и шкурные мотивы вступления в ложу опускаю. Равно пока  не рассматриваю версии о жидо-масонском заговоре. Есть он или нет, каковы его цели и задачи, как и истинные цели и планы, провозглашаемые в ложах – в этот спор до поры лучше не вступать.
Могли ли масоны пройти мимо одного из самых мистических мест Европы, не оставив каких-то упоминаний? Может вообще для «каменщиков» мистика и связанные с ней знания лишь игра? Уровень мистического понимания мира св. Франциска их практическому сознанию недоступен?
   
Профиль одного «блистательного русского масона» памятен всем еще с детства. Михаил Илларионович Голенищев–Кутузов Рущукский. Спаситель Отечества 12-го года. Вот уж неудобная фигура для отечественных конспирологов. Кутузов - и вдруг масон! Причем высоких градусов посвящения, с личным масонским «погонялом»: «Зеленеющий лавр», и личным девизом от масонов «К победам идущий». Мудро подмечено, кстати, еще до его великих побед и лавровых венков триумфатора. Хорошо же «сын вдовы» исполнял «волю приората» в извечных кознях Закулисы против России. Ведь в 12-м году Кутузов отличился дважды: кроме изгнания Наполеона осенью-зимой, еще весной разгромил турков. Отрезал турецкую армию от снабжения и заморил голодом. Без всяких генеральных сражений. 
В Стамбул Кутузова привела временно навязанная ему Екатериной Великой дипломатическая служба на год прервавшая блестящую карьеру военного. Турков в 1791 разбили, но мирного договора подписать «по горячим следам» не сумели. По своему обыкновению османы тянули. Два года. Пришлось отправляться «Михайле» (так Кутузов подписывался в письмах родным) послом в Константинополь.
На Босфоре будущий спаситель отечества совершил подвиг, о котором Казанова мог только грезить. Кстати, несмотря на кривизну (глаз полководец потерял, разумеется, воюя с турками в Крыму, у селения ныне называющееся Генеральское), несмотря на, мягко говоря, «полноту», Кутузов неизменно пользовался небывалым успехом у женщин. В 1805-м будучи военным губернатором Киева и проходя пару верст в день «во избавление от толстоты» (как иронично называл Михайло сей моцион), Кутузов подвергся преследованию сразу нескольких светских львиц, о чем тоже с немалой иронией сообщал в письмах жене. Есть свидетельства, что даже на войну фельдмаршал брал в обоз несколько дворовых девок – одной не хватало остудить сексуальный пыл сражений. Сей факт делает полководцу несомненную честь.      
В 93-м турки, по своему обычаю, переговоры затягивали. Кутузов решил вызнать тайные рычаги влияния на султана. Таковыми оказались вовсе не «братья», а «валиде султан» - мать султана,  «любимая жена» - «баш хасеки» (дословно: глава жен) и главный евнух «кызлар агасы» (начальник девушек). И посол решился на лихую кавалерийскую атаку гарема, где можно было застать все гаременое начальство разом. 
Рассыпая пригоршнями серебряные рубли, которые тут же принялись подбирать стражи-евнухи, Кутузов ворвался на коне в сад цветов «Гюльхане». Там как раз прогуливался весь султанский гарем. Буквально осыпав кольцами, серьгами и браслетами жен султана наш герой одарил баш-хасеки и валиде-султан невероятными по красоте и цене драгоценностями. Прибежавшему разбираться главному евнуху тоже перепало немало. Не сказав ни слова, Кутузов ускакал под восторженный смех султановых жен.

Вскоре падишах позицию на переговорах смягчил, Кутузов добился всего, что России  надобно. За дерзость ворваться в султанский гарем иного обязательно на кол посадили бы, в лучшем случае снесли бы голову и всем евнухам гарема в придачу. Однако «при съемках данного клипа ни один кролик и ни один евнух не пострадал».
Известно, что проникнуть в сераль за всю его историю удалось десятку смельчаков, после Кутузова на такое отважился разве что Байрон. Объективности ради, надо признать: Кутузов отлично понимал, что за его плечами вся победившая русская армия. Поднять руку на посла означало продолжить проигранную войну.
Посетил я «Гюльхане» - по сей день в нем вместо травы ковер цветов, тень вековых деревьев, еле слышно журчат восточные мелодии, забиваемые плеском фонтанчиков. Огромный оазис прохлады и тишины среди раскаленного, кишащего людьми Стамбула. Парочки целуются. Забавно оказалось встретиться взглядами с раскрасневшейся от поцелуев молодицы в хиджабе.
О приключении Кутузова в Серале я тогда не знал. Но теперь воображение и память все дорисовали мгновенно.
 
Про мистику Стамбула Михаил Илларионович нигде ни словом, ни оком. Но оставил поэтичное описание Стамбула в очередном отчете жене:

«Над моим домом есть бельведер. Взойдешь на него и увидишь все положение Константинополя: сераль, гавань превеликая, покрытая беспрестанно судами и лодками, которых, конечно, во всякое время увидишь тысячу.  Константинополь с прекрасной Софией, Сулимания, Фанари,  Галата, Пера, прекрасный пролив Константинопольский, называемый древними Босфор Фракийский; за ним предместье Скутари в Азии; в нем 200 000 жителей; море Мармора, острова Княжия, мыс Калцыдонский, гора Олимп, башня Леандра и множество других мест – все это видно вдруг. Сии чудеса увидя, не рассмеёшься, а заплачешь от чувства нежности.
Целую тебя, мой друг, будь здорова. Михайла Г-Кутузов».      

На том бельведере любил поразмышлять Михайла в одиночестве по ночам, обдумывая, как обойти каверзных осман. Еще один одноглазый полководец любовался луной над Босфором. Вспоминал ли Филиппа Македонского? Его сына Александра? Барбароссу? Носимого в корзине карлика Веризария – лучшего византийского полководца. Наверняка, но сих мыслей бумаге не предал.
 
Странное создание человек, сегодня готов хоть одним глазом, да расплакаться при виде чудесной столицы, а завтра готов уморить голодом 40 000 ее жителей. Правда, жители эти обтают в янычарских казармах, но все равно стамбульцы.
Я не о Кутузове, я о натуре человека, поскольку на месте Михайлы Илларионовича поступил бы точно так же. Полагаю однако же , устроить военную хитрость с блокадой турецкого лагеря я вряд ли додумался бы. 
 
Не слишком ли многого жду от масонов? Не попал ли в русло логики борцов с «жидо-масонским заговором»? Для конспиролога вполне хватило бы для далеко идущих выводов только одного факта: «Столица государства владеющего Палестиной и развалинами храма Соломона, крупнейшее на протяжении полутысячи лет поселение евреев, etc. По всем признакам здесь должен быть вековой центр масонства».

Ничего похожего ни в масонских, ни в мистических, тем более в антисемитско-антимасонских текстах мне не встретить не удалось. Даже намека. Конечно, антимасоны могут привести в оправдание убийственный довод: каменщики так хорошо законспирировались, что не токмо сами масоны не имели права раскрыть страшную тайну, но даже нам ничего неизвестно!»
Не похоже на «вольных каменщиков», приписывающих свое членство всем великим людям, а свое влияние полагающим всемирным.  Придется разбираться самому.

Прежде всего, во всемирном заговоре - методом «от противного». Объективные факты:  действительно самая большая до Нового времени колония евреев, действительно столица, владеющая святой Землей, действительно евреи там до Нового времени притеснениям не подвергались. Во всяком случае – со стороны властей, в любом случае, не больше чем другие гяуры. К тому же мировой центр работорговли, в котором евреи всегда играли видную роль.
С работорговли начинаются множественные «но!».
Во-первых, поставщиками рабов являлись, прежде всего, крымские татары, берберские пираты Средиземноморья и хозяйничавшие в Восточной Африке арабы. Турки брали пленных в военных кампаниях, но захват пленных не был главной целью тех войн.
Во-вторых, среди посредников можно найти и албанцев, и греков, и арабов. Вот только евреев маловато. Османам казалась кощунственной мысль, что иудей может продать мусульманина - сие категорически запрещалось. Иудеям разрешалось торговать язычниками, христианами, единоверцами. Так что в османскую историю работорговли удалось втиснуться всего нескольким еврейским фамилиям, выторговавшим подобную «привилегию» за большие взятки.
В-третьих, мировой центр работорговли с конца XVII века перемещается в Новый Свет в связи с расцветом плантаторского хозяйства и добычей ценных металлов. Там действительно еврейские заправилы играли главную роль. Но не в Турции. 

В Средиземноморье работорговля имела «архаический» вид. Еще бы! Традиция идет еще от Одиссея и финикийцев, пережила масштабные войны по «зачистке» морей от пиратов и много чего еще. Именно Древняя Греция и Рим прославились рабовладельческим строем, в иных частях света плохо прививавшимся.   
В турецких владениях часть захваченных пленных держалась для выкупа богатыми родственниками. Другая значительная доля предназначалась на выкуп государствам и единоверцам. Французы выкупали французов, католики католиков. По сути, рэкет, захват заложников, важный козырь в запутанной политике Средиземноморья. В Средние Века существовал особый, распространенный на весь еврейский мир общинный сбор на выкуп евреев из рабства. Нечто похожее на мусульманский «зякат». Такие же «фонды» собирали греческие и армянские общины, хотя основной «оборот» невольничьего ранка делали как раз греческие, армянские работорговцы. Еще албанцы. На Востоке редко что делается без посредников, которыми обычно выступали представители этих трех народов. Однако, не отыщется ни одного утверждения о мировом армянском, о греческом, тем более - албанском, заговоре работорговцев.
Не стоит забывать, что в России тоже вовсю торговали крепостными, применяя к ним термин «раб». Если через невольничьи рынки османов в год проходили десятки тысяч рабов, то в России счет годовых продаж шел на сотни тысяч. Доходило до того, что русские помещики поставляли своих крепостных… на стамбульские рынки. В основном молодых пацанов, оформляя их на границе как посланных «обучаться ремеслам». Что за ремесла, объяснять не надо. Всего продано несколько десятков тысяч. Такая вот «коммерция».    

Османы подвергали рабов военной эксплуатации: галерники и носильщики в походах. Отдельно следует указать на «захват» христианских мальчиков - «налог кровью» для превращения в янычар. Войско «рабов», которому позавидовал бы сам Спартак.
Рабы использовались в качестве слуг в домашнем хозяйстве, на строительстве и погрузке. Не менее важной оказалась сексуальная эксплуатация женщин-рабынь и миловидных юношей.
Однако рабы не являлись главной хозяйственной силой Османской империи, основу экономики которой составляли крестьяне, отчасти работающие на феодалов, большей частью на государство.
По свидетельству автора «записок янычара» Константина из Островиц турки отпускали рабов через 20–25 лет неволи, следуя фирману султана. Отменять указы прежних султанов у османов в обычаях не водилось. Во всяком случае, до танзимата. Отпустить умирать на волю «отработанный человеческий материал» соответствовало представлением турок, вообще мусульман об «адамчалык» (человечности). Турецкий раб жил знанием о грядущей воле, этим сознанием был уже свободней негра американской плантации. Ценность такого раба оказывалась иной, соответственно и правила работорговли практиковались иные. Поэтому доходы от работорговли хоть оказывались значительными, но не столь фантастическими как в Новом Свете.
Следовательно, влияние евреев-работорговцев на оттоманские финансы и политику сильно преувеличивается. Спрут работорговли, «голова» которого находилась на стамбульских невольничьих рынках, к середине ХIХ века зачах, когда стали отрубать его «щупальца».  Сначала исчезло в чреве Российской империи Крымское ханство, затем Франция забрала Алжир и Тунис - основные логова пиратов. Завершили дело ярые противники работорговли англичане, утвердившиеся в Египте и на Крите. 

Возвращаясь к предмету «в общем». Следуя логике современных обличителей  «всемирного заговора», стоит предположить следующую динамику развития Османской империи. Мощная еврейская община, укрепление в финансовой сфере, «объевреивание» османской верхушки, повсеместное распространение масонства и мафии, засилье евреев в культурной и образовательной сфере, занятие евреями ведущих постов в государстве, проеврейская политика османов, «еврейская» империя ради которой все мировое масонство просто из кожи вон лезет. В конечном итоге превращение Порты Оттоманской во всемирную империю, где на высших ступенях евреи и масоны - гои воюют и несут тягло. Подчинение всей Европы и мира.
За образец взяты рассуждения конспирологов о США. 
 
Насколько факты соответствует истине?
Еврейская колония действительно обитала большая, но одна община жила изолированно от остальных (караимы), а общение сефардов и ашкенази не назовешь тесным. Стамбульские евреи так и не смогли создать единой общности, выступающей единым фронтом. Было, попытались создать верховный совет общин, даже назначили председателем верховного раввина, но после его смерти должность оставалась вакантной. Последующие три века евреи спорили, от какой общины будет следующий, да так и не смогли договориться о месте в очереди. 
Османы действительно почти не подвергали евреев каким-то исключительным  притеснениям, даже занчительно меньшим, чем в других мусульманских странах. Но преференции цыган оказались выше еврейских.
Финансы в руках ростовщиков сосредотачивались немалые, однако в развитие бизнеса капиталы вкладывались весьма ограничено, часто перетекая в заграничные еврейские банки. Вместо укрепления «своей» империи уводили из нее капитал. Значит, не считали «своей».
Один из немногих эпизодов всевластия евреев над финансами османов - гегемония семейства Наси при Сулеймане Великолепном и его сыне Селиме - пьянице.
«Еврейская энциклопедия»:
«В борьбе между сыновьями султана Сулеймана I — Селимом II и Баязетом — за престолонаследие Наси поддержал Селима, который, заняв престол, выказал ему многочисленные знаки расположения. Благодаря осведомленности в европейской политике и личному знакомству с многими политическими деятелями Европы, а также разветвленной коммерческой агентуре, Наси оказывал значительное влияние на внешнюю политику Османской империи в период ее наивысшего расцвета. Так, Наси содействовал восстановлению власти господаря Александра Лапушняну в Молдавии, играл ведущую роль в мирных переговорах между Турцией и Польшей (1562), побуждал Нидерланды к восстанию против Испании, и его письмо с обещанием турецкой поддержки было зачитано в 1569 г. на кальвинистской консистории в Амстердаме. Селим II, личный друг Наси, произвел его в герцоги острова Наксос с прилегающим архипелагом, которыми Наси правил, живя в своем дворце в Бельведере близ Стамбула. Еще в 1561 г. Наси получил подтверждение приобретенной ранее Грацией концессии на Тверию, к которой были теперь присоединены семь близлежащих деревень. Зимой 1564–65 гг., когда было закончено восстановление разрушенных стен Тверии, Наси обратился с письмом к еврейским общинам Италии, призывая их членов селиться в Тверии. Неясно, однако, стремился ли Наси создать еврейский политический центр в Эрец-Исраэль, действовал из филантропических побуждений или преследовал чисто коммерческие цели. Он никогда не посещал Тверию, однако стимулировал экономическое развитие города, основав там шелковое и шерстяное производства. Противодействие местных арабов и христиан, а также придворные интриги помешали дальнейшей деятельности Наси в этом направлении. Тем не менее, до самой смерти он носил титул правителя Тверии; затем концессия перешла к Ш. Ибн Я’ишу. Наси содействовал развитию еврейской учености, оказывая покровительство отдельным ученым и иешивам. В Бельведере Наси основал иешиву и создал превосходную библиотеку. Он написал полемический трактат против астрологии «Бен Порат Иосеф» (Стамбул, 1577).
В 1569 г. Наси выступил во главе партии, призывавшей к войне с Венецией за владение Кипром, королем которого султан якобы обещал назначить его. Хотя Кипр был захвачен в 1571 г., Турция потерпела тяжелое поражение в морских боях при Лепанто, следствием чего было усиление мирной партии и падение авторитета Наси, который, однако, сохранил свои титулы и привилегии до конца жизни».
Вот оно – доказательство!!! «Классический» захват еврейскими банкирами власти над государством. Этап всемирного заговора.   
Доказательство? Однако что случилось после? При Селиме Пьянице Порта стремительно покатилась под откос, его приемникам стоило больших трудов вывести империю из пике. Зачем гробить государство, если, дергая за веревочки, ты управляешь ее всесильным, но безвольным владыкой?  Непонятно. Если цель – разрушить государство, значит, речи о захвате власти и тайном управлении речи не идет. В круговерти смены падишахов трудно выстроить череду креатур. В конце концов, Наси удалили от престола за поддержку «не того» кандидата. Очень напоминает историю разорения всесильных Фуггеров примерно в тоже время. Быть заимодавцем императоров – опасная азартная игра, ведь с закатом империи угасает ее кредиторы. 
Полное подчинение османских финансов иностранным, в том числе и еврейским банкам (Ротшильдами в первую очередь) произошло гораздо поздней - уже в эпоху окончательного упадка империи на заре ХХ века.   

«Объевреивания верхушки» не случилось: османы не допускали к управляющим должностям не мусульман. Исключение делалось в основном для армян - драгоманов и для фанариотов - управителей дунайских княжеств. Случаи перехода евреев в ислам редки, занятие ответственных должностей евреями тоже нечасты, хотя случались. Ели верить кропотливым изысканиями конспирологов, то из всех Османских великих визирей возможно десятая часть происходит из евреев, из турков – чуть больше трети. Лидируют, как обычно, греки.   
Особо сильное влияние на султанов оказывал все тот же лейб-медик Хамон (Гамон или Гемон), якобы преподнесший падишаху эликсир бессмертия. Потом на короткой ноге с падишахами оказались его сын и внук, тоже медики. Влияние их основывалось на знаниях, может быть действительно на каких-то эликсирах. Безусловно,  евреи стремились к высшим должностям, но фатальную роль сыграла конкуренция с множеством других народов империи. Их постоянно оттирали греки, которым принадлежит сомнительная слава изобретения «погрома», хоть свое недобро известное на весь мир название метод устранения конкурентов получил уже на Юге России.

Проникновения евреек в гаремы редки, тем более нет свидетельств, что «главой жен» когда-либо становилась еврейка, хотя встречались чеченки, грузинки, арабки, ирландки, даже украинка Роксолана. Около последней вертелась фаворитка Эстер Хандали, оказывавшая сильное влияние на «смеющуюся славянку». То есть с большой натяжкой можно сказать, что однажды еврейка все же стало если не главной женой султана, то ее любовницей.
Жены редко оказывали заметное влияние на султанов, скорей наоборот. Говорят туристам раньше показывали желоб, по которому из Топкапы спускали султановых жен, живьем зашитых в кожаные мешки. Однажды конвейер «заработал на полную мощность»  переправив на дно Босфора весь гарем со всеми наложницами в придачу. Гарем падишаха редко насчитывал менее полутысячи женщин.
Сказывают, причина была в политике, но мне представляется, что не оказалось под рукой Гамона с его чудодейственными эликсирами способными возбудить увядшую мужскую плоть падишаха. Конечно, гарем занимался политикой и интригами, только интриги и политические козни имели «ограниченный радиус действия»: весь пар уходил на стремление приблизиться к султану, занять вожделенное место «баш хасеки». Только  сын «любимой жены» мог стать султаном. Представляю себе восторг очередной Гюльчатай: «Господин назначил меня любимой женой!».      
            
Не только взглянуть за врата гарема, но стать фактической главой Порты, из султановых жен удалось только раз все той же Роксолане. Вообще-то ее надо было расписать «по трафарету» в главе о славянах. Но к теме заговора «она ближе».
Ко всему в славянском происхождении Роксоланы есть большие сомнения. За «честь» назвать фаворитку соотечественницей, как за право называться «родиной Гомера», спорит не одна страна.
Испанцы называют ее Лусией Гомес с острова Майорка, итальянцы – Маргаритой Марсили из Сиены. Даже вывели итальянкой в каком-то «плюшевом» сериале, где Роксолану сыграла Клаудиа Кардинале. Уже «в возрасте», но все равно обольстительная  половину сцен звезда неореализма возлежала на роскошных коврах в «газовых» одеяниях, просвечивавших соблазнительные формы. Она из той еще плеяды: Софи Лорен, Брижит Бордо, Джина Лолобриджида… 
Пересказанная западными популяризаторами история Роксоланы достойна пера ее современника Шекспира. Фабулами «пьесы» (может быть драмы, но скорей всего трагедии) пестрят путеводители по Стамбулу. Вот один образчик:

«…профессионально подозрительный и коварный, Сулейман становился при ее виде тряпкой и верил всему, что она ему нашептывала. A это были не только слова любви - оказалось, что под лучезарной улыбкой (придворное имя ее было Хюррем - «смеющаяся») скрывается чудовище, которому Леди Макбет в подметки не годилась бы.
Первым делом она отделалась от Махидерван - прежней фаворитки Сулеймана, которая успела родить ему двоих сыновей. Хюррем же решила во что бы то ни стало возвести на престол своего сына Селима. Махидерван была сослана. Затем Роксолане удалось убедить султана, что популярный в народе и войсках принц Мустафа (старший сын Махидерван) замышляет переворот. Мустафу задушили, а его брат умер с горя. Затем Смеющаяся последовательно истребила всех, кто мог встать между ней и Сулейманом, - одного за другим султан казнил своих ближайших друзей (включая Рюстем-пашу, который привел Роксолану во дворец). Мать Сулеймана, высказавшая сыну все, что думала о его жене, вскоре внезапно умерла от странной болезни (видимо, была отравлена). Для страховки Хюррем послала убийц в провинциальные дворцы: нет ли у Сулеймана еще сыновей на стороне? Таких оказалось больше 40, все они были убиты. И, наконец (уж для пущей верности), были убиты два брата Селима - ее собственные сыновья. В результате обожаемый Селим II взошел-таки в 1566 году на престол, став одним из самых ничтожных государей во всей истории Турции. Свое прозвище, Селим Пьяница, он оправдал даже смертью: погиб, спьяну поскользнувшись в бане».
Автор неизвестен.
Казалось бы – монстр, чудовище! Злобная леди Макбет стамбульского разлива. Если не знать, что в праве наследования трона падишаха было узаконено братоубийство: первым делом новый султан истреблял всех претендентов на престол на совершенно законных основаниях, давно превратившихся в непреложное правило. В византийские времена поступали гуманней: братьев базилевса обычно кастрировали.
Шанс выиграть, ставя на «своего» наследника оказывался меньше, чем при игре в рулетку. Порой, на несколько порядков ниже. У того же Сулеймана Великолепного насчитали столько детей, сколько дней в году. Да не в простом, а в високосном, что принципиального значения, впрочем, не имеет. 
 Естественно, за каждым претендентом стояла своя партия, так что смертью только прямых наследников дело не ограничивалось. Даже не скорпионы в банке, а целые их армии. Можно вообразить, что за закулисная жизнь кипела в Топкапы. Сколько трупов св мешках сбрасывалось в Босфор. Как говорил один герой Шварца: «Обычная дворцовая жизнь».
К поре «эпохи тюльпанов» обычай истребления принцев «гуманизировали»:  заменили «золотой клеткой», в основном на Прицевых островах – отсюда название.  Султановых братьев уже не убивали, но держали в вечном заточении в наполненных удовольствиями роскошных тюрьмах. Для политической карьеры не слишком большая разница с усекновением головы.      
На пьедестал национальной героини Роксолану возвели украинцы, испытавшие острую нужду в национальных героях в пору неожиданно свалившейся на голову пост-советской государственности. Всякий раз мое появление в Крыму за последний десяток лет почему-то отмечалось показом сериала «Роксолана». Не столь я важная персона, чтобы специально для меня демонстрировать любимый украинцами фильм (да простится мне неудачная шутка). Сериал на Украине крутят постоянно «для поднятия национального духа». История Роксоланы меня всегда занимала, но только достоверная, а не многочисленные ее худождественные интерпретации. Чтобы мгновенно утратить интерес к сериалу, достаточно увидеть одну сцену, в которой турецкий пикет осматривал телегу, вроде бы вымогая взятку. Когда ничего не вышло, один из «турков» выругался так: «Щёб им повылазiло!!!» О-очень турецкое ругательство.
По иным многочисленным статьям и книгам, украинская история Роксоланы предстает куда романтичней. Примерно так: дочь священника Гаврилы Лисовского из города Рогатина что где-то подо Львовом, похищена крымскими татарами, продана в Стамбул, где попалась на глаза Рюстем-паше, подарившего ее султану. Имя Анастасия «открылось» только в ХIХ веке, когда вышло с десяток польских и украинских романов и пьес о ней, совпав со становлением литературного украинского языка и «самосознания» в западно-украинском духе.
Де, разлучена с любимым, затаила обиду за смерть отца, «душа ея уязвлена есть» страданиями милой Отчизны. Девушка решила отомстить нехристям-туркам и «злым татаровьям» покруче «чем Ульянов-Ленин за брата». Замысел вполне ей удался: никогда больше Османская империя не поднималась выше, чем во времена Сулеймана Великолепного. Значит, с Роксоланы начался ее упадок. Мораль: «Гордая украинка погубила Туретчину». Здесь зрители аплодируют и утирают слезы.
 
«Классическая» история заговора. В нее верят, поскольку дает надежду «маленькому человеку» влиять на мировые события. История Золушки на османский манер.
 
«Если б я была царицей,
  Третья говорит девица,
  Я б для батюшки-царя      
  Родила богатыря».

А.С.П.
         
Нетрудно заметить, что все истории «стамбульского заговора» вертятся вокруг двух фигур: Сулеймана Великолепного и Селима Пьяницы. В круговороте и семейство Наси, и Роксолана с еврейкой Эстер Хандали, и Гамоны-Хамоны с эликсирами бессмертия.
Чтобы распутать очередной гордиев узел надо, в свою очередь, написать большой роман. Сулейман будет воистину великолепен. Даже благороден, раз взяв Палестину не вошел в хам Гроба Господня, хоть звал его патриарх «посмотреть». «Там где ступает моя нога  - мусульманская земля. Хочешь, чтоб здесь была мечеть?».
Его сын Селим станет алкашом, каких мало. Распишу всю его «алкогольную личность» по трафарету за всех моих спившихся друзей, в первую очередь крымских.
Роксолана – пусть сделается сразу и украинкой, и испанкой, и итальянкой. Невозможно такое? В романе все возможно, особенно если писан на балканский манер в стиле Павича.
Гамон, конечно, будет Агасфером инкогнито, жаждущим вдохнуть в эликсир свое бессмертие, то есть выдохнуть его из себя и, наконец, спокойно умереть.         
Без сомнения пропишу в нем «ужас морей» рыжебородого грека и алжирский бея Хаер-эд-Дина турецкого капудан-пашу по прозвищу Барбаросса-реис. Пусть станет ярым антисемитом.
Значит, придется выводить его удачливого врага Андреа Дориа.  Раз Дориа – так и Лепанто, здесь и Сервантес, попавший в турецкий плен. Не обойду героическую оборону Мальты бывшими родосскими, ныне мальтийскими рыцарями, хранящими какие-то тайны тамплиеров.
Сражений морских, горных, пеших, конных, степных, осад, приступов, дуэлей и перестрелок описал бы превеликое множество – чтоб читатель не заскучал. Впрочем, не так много, как их было в действительности.    
Не обойтись без кровожадного Карла V, похожего на упыря его сына - некрофила Филиппа и короля Франции Франциска I «Долгоносика». Неплохо бы приплести тираничного Ивана Грозного и Волго-Донской канал.
Не минуть и архитектора Синана, прожившего более столетия и не утратившего к старости ясности ума и творческого импульса (недаром одних мечетей построил за 800 штук). Сюжет с ним развивался бы примерно так: Хамон передал Селиму эликсир, но тот обожал совсем иные напитки, от того и помер. Снадобье попало Синану, от того тот прожил век с хвостиком.

Шаг за шагом буду распутывать «загадки истории», находить им художественное и психологическое обоснование. Не миную смачных деталей: пусть сын хохлушки Селим пьет горилку и закусывает салом, итальянки – кьянти и прашута, испанки – херес и хамон. Чтоб поддать мистики - Нострадамус под боком, для колорита эпохи - Франсуа Рабле (можно приплести Панурга, бежавшего из турецкого плена).
Вроде бы и Нострадамус, и Рабле тоже имеют еврейские крови, да, вдобавок, что-то их заставило стать заклятыми врагами. Опять же Телем называют «первой опубликованной масонской конституцией». Подбавлю для колорита янычар, вдохновляемых комиссарами – капеланами - мистиками суфиского ордена бекташи, равно припишу алавитов, богумилов, исмаилитов, осколки камней Каабы, сербов, армян, крымских татар, албанцев, колдунов Магриба, мосарибов. Круто все замешаю….
Глубоко копну в геополитику тех времен. Ведь османы являлись самой могучей военной силой в  Европе, правда, начали потихоньку отставать в мощи огневого боя и в кораблестроении. С другой стороны Персия и Египет, путь в Индию, где тигроподобный Бабур и его потомки Великие Моголы.
Босфор тогда стал центром мирового равновесия, и если основывать всемирную империю, чтобы одной рукой вершить дела в Европе – другой в Азии, то в ХVI веке лучше Стамбула места не сыскать. Отсюда посольства, шпионы, интриги, заговоры….   

Пусть их! Пусть клубок распутает автор с талантливым пером. Оставлю попытки – пусть даже не выяснив, был там всемирный заговор или нет.

         
Еще один «прием» выделяемый конспирологами: возведение на трон людей воспитанных в «еврейском духе». А вот факт: воспитание будущих султанов не допускало никакой иной формы, кроме как в духе османском. Образование осман традиционно мусульманское: в медресе не допускались вольности в трактовке коранических наук, тем более проникновения учений иных религий. Учителя: арабы, персы, турки.
Сложно говорить о влиянии «еврейских тем» на османское искусство, поскольку в нашем понимании искусства: литературы (кроме поэзии), живописи, театра, оперы, классической музыки у осман не существовало до начала ХХ века. Его с успехом заменяли прикладные и декоративные ремесла, восточные танцы, народный театр теней «Карагез». Турецкие писатели, художники, композиторы явление уже Новейшего времени. Да и то нечастое.
При сильном желании можно найти «специфически еврейские» мотивы в орнаментах, впав при этом в расхожее заблуждение: «древнееврейское» давно превратилось в  «общевосточное» благодаря давнему взаимопроникновению культур и близости  в религиозных, территориальных, да и в генетических истоках.
      
Мафии существовали. В основном турецкие, греческие и албанские воровские сообщества и пиратские братства во главе с берберскими шейхами или албанскими бегами. Масоны, как следует из предыстории, появились в турецкой среде в начале ХХ, в иных средах если существовали, то существенного влияния на политику Стамбула не оказывали. Разве в отрицательном для империи ключе вроде «гетеристов» к радости греков, первыми добившимися независимости. Куда сильней на политику Империи  влияли иноземные масоны - послы иностранных держав в интересах собственных государств.
Еще о «проеврейской» политике османов: репрессий не допускали именно потому, что евреи в политику не лезли. Вообще держали евреев на удалении, как остальных не мусульман, ограждая множеством мелких ограничений, с презрением называя «падалью». Одним из принципов оттоманской политики стало недопущение евреев в Палестину. Порта  понимала, что создание еврейского большинства на Святой Земле рано или поздно приведет к потере этой ключевой территории на пути к «жемчужине в османской короны» - Египту. Равно к святой Мекке.
Хотя в результате проигранных войн по мирным договорам (в основном с Россией) христианам были гарантированы обширные права в Святой Земле, даже покровительство Россией всех православных подданных османов, для евреев никто аналогичных прав не вытребовал. 

Итак: «Еврейско-масонского» государства из Османской империи не получилось, даже рассуждать на эту тему смешно. Более того, державы, в которых влияние масонов на политическую жизнь было сильным, и где евреи допускались к управлению как Дизраэли (не буду смешивать евреев с масонами) успешно наносили Турции удар за ударом, отнимая территории, заставляя идти на политические уступки, превратив империю в развалину. Как антитезу приведу только факт, поддающийся двойной трактовке: два века империи удавалось избегать распада в первую очередь благодаря очень удачной дипломатии.
Никаких особых подтверждений существования «еврейского заговора» в Османской империи нет. Если подробней пройтись такими же методами по другим миллетам, то с достаточно большей вероятностью можно обнаружить греческий или армянский «заговор».

Возможно, пристрастный взор антимасона найдет мои аргументы вздорными и найдет им «правильную» трактовку. Бог в помощь! Сердцевина «коспирологичекой теории» - утверждение, что заговор существует именно там, где нет никаких его явных признаков. Не удивлюсь, если вскоре обнаружу «открытие центра мирового заговора в Стамбуле».  Конспирлоги, ссылка на меня обязательна!!!   

Вот вам историческая загадка. Живет народ с особыми антропологическими признаками: большой нос, смуглая кожа, черные кучерявые волосы. Строго блюдет чистоту крови, активно препятствуя ее смешению. Быстро размножается. Все иные народы вообще не считает за людей. Расселился по всему миру, перенимает язык, религию и обычаи страны проживания при этом параллельно придерживается своих верований и языка. Знает тайные струны души иных народов. Играя на них, входит в доверие, как к богатым, так и к простым людям, обманом вытягивает немалые деньги. Для обольщения инородцев практикует тайную магию. Руководится из особых центров, соединенных в единую систему. Несказанно обогатился, потакая порокам иных народов, особенно влечениям молодежи. Гитлер увидел в этом народе угрозу арийской нации и крови, потому беспощадно истребил половину в концлагерях. Ныне численность народа  восстановилась.
О ком речь?…. О цыганах. А вы на кого подумали?
По поводу утверждения «управления из центров» имеются в виду вожаки таборов, цыганские бароны, цыганские цари и «Всемирный конгресс цыган». «Потакание порокам» - наркобизнес, в котором «сильно влияние» цыган. Цыганские гадания как способ отъема денег, использование гипноза при мошенничестве сейчас широко известны. Лет сто назад цыганские хоры отличились в проматывании состояний русских купцов.
Однако никому, даже их гонителю Гитлеру, не пришла в голову мысль о «всемирном цыганском заговоре». Смени я Гитлера на Энвер-пашу, речь могла идти об армянах, без акцента на обман и потакание поркам. Армянские купцы в веках известны предприимчивостью, армянские ученые, поэты, актеры составляют славу не только Армении.   

Ключ к пониманию феномена «заговора» спрятан в типологии замкнутых сообществ. На известном этапе их члены начинают считать себя «избранными судьбой высшими существами», что необходимо для отделения себя от общей массы и длительного автономного существования. В некоторых цыганских таборах до сих пор не считают людьми не только не цыган, но даже представителей других таборов. Поэтому относятся к «другим» словно к «не людям». Их можно обманывать, травить наркотиками, даже убивать: в отношении «других» не существует моральных запретов, поскольку действует гипертрофированная «корпоративная этика». Хотя на убийство иных есть ограничения, поскольку при обнаружении такового репрессиям подвергнется не только убийца (отдельный человек), но все сообщество.
 В таком сообществе складывается собственная иерархия, система управления, этика. Даже суд за тяжкие преступления творится келейно, поскольку привлечь полицию и суд «инородцев» (даже во имя справедливости) разрушает замкнутость на себя их мира. Рычагов противостояния окружающему миру, тем более защиты своих прав у такого сообщества немного. До конца оно не может играть по правилам внешнего мира, что означает интеграцию, потерю самобытности, «утрату себя».
С другой стороны, пребывание в инородной среде устойчивого, активного сообщества отводит ему социальную роль сартровско-лакановского Другого. «Козла отпущения». Случись чего – в первую очередь виноваты «другие». Украли ребенка! Кто? Цыгане, чтоб продать или сделать калекой для нищенства. Евреи, чтоб пропитать его кровью мацу. «Черные» - чтобы сделать сексуальной рабыней или общинным рабом. Бить их! Резать на куски, жечь на кострах. Выпускать пар своего гнева на Других.
Быть Другим очень опасно. Особенно если «других» мало, если на них все время смотрят косо. Если они сами живут в постоянном страхе перед расправой. Как известно,  мысль постоянно присутствующая в голове начинает определять стратегию поступков.      
       
«3 апреля. Третьего  дни  хоронили  мы  здешнего  митрополита;  во  всей церемонии более всего понравились мне  жиды:  они  наполняли  тесные  улицы, взбирались  на  кровли  и  составляли  там  живописные  группы. Равнодушие изображалось на  их  лицах  -  со  всем  тем  ни  одной  улыбки,  ни  одного нескромного движенья! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее их».

А.С.П.

Отсюда склонность к «тайным воздействиям». Магия, столь развитая у цыган, равно присутствует в каббале, несет на себе не только функцию «тайного магического оружия» (по большей части недейственного и бесполезного), сколько обрядовой своей частью сохраняет культурное единство сообщества, а сакральной стороной воспроизводит замкнутость как часть посвящения и сохранения «магических тайн». Не надеясь на магию, практикуется развитие неформальных связей с сильными мира сего, обеспечение временных тайных привилегий, равно занятие собственных ниш, их монополизация в структуре окружающего социума: особые виды ремесел, шоу-бизнес, финансы.
 
Нелегко выделить первопричину: определяется ли подобное поведение жесткой необходимостью выживания сообщества или это эксплерентная стратегия развития сообщества. В любом случае подобная практика - данность, способ существования не только масонов, евреев, цыган, но всех изолированных групп, вплоть до каст, кланов, общин, семей исключенных из социума. В любых частях мира, где о масонах, евреях и цыганах даже не слышали.

Те же русские бабы продают всякую «спиртосодержащую» смертельную гадость, оправдываясь: «детей кормить надо». И травят десятки тысяч человек. Та же мотивация у всех участников цепочки распространителей «суррогатного алкоголя»: «денег срубить по легкому», «своя рубашка ближе к телу». Наличие ниши на не контролируемом рынке при тотальной коррупции приводит ее быстрому занятию. И не только алкоголя, но и наркотиков и прочих нелегальных или фальсифицированных «товаров и услуг».
Если не следует жестких мер со стороны государства и социума, из цепочек эгоистов сложатся замкнутые мафиозные сообщества. Кто-то посетует: «Заговор по отравлению русского народа!». На самом деле хуже – просто преступный бизнес. «Хуже» поскольку у заговора всегда есть штаб-«мозг», ликвидировав который можно заговор пресечь. В ином случае общество имеет дело с «полем сорняков» - рудиралов. Придется «выдирать» каждый росток или обработать все поле гербицидами. Накопившая финансы структура сложится позже, когда «случай окажется глубоко запущенным, и будет иметь тяжкие последствия». Тогда преступная система ради самозащиты начнет лоббировать политическую сферу, где уже активно действуют игроки из «смежных» образований: игорный бизнес, наркомафия.
Существование мафий строится уже по иному принципу: достигнув пика могущества, мафиозные кланы входят в острые противоречия с государством и другими кланами и однажды истребляются. На смену им приходят другие. «Мафия бессмертна» как феномен, а не как один вечно живущий клан.          
Типология замкнутых сообществ объясняет парадокс: люди в заговоре не участвуют, стратегических целей не преследуют, но постоянно поступают как истинные заговорщики. Их поведение определяется образом жизни и мысли, а не злокозненными замыслами.
Таким образом, вопрос из политической плоскости переходит в онтологическую сферу. Что ни коим образом не устраивает как противников «жидо-массонского заговора», так евреев и масонов, поскольку для всех важна оппозиция «или – или»: «Или заговор есть или его нет». Для первых ответ однозначен «есть!», для вторых «нет…», для третьих «возможно, но…». В онтологии подобные вопросы дело не фактов, но веры подобно доказательству бытия Бога. Есть религии, есть теология с десятками миллионов томов, но нет главного доказательства – подтверждения существования Всевышнего. Есть, в конце концов, атеисты, есть их научные работы, доказывающие обратное, есть множество примеров полного игнорирования подобного вопроса. Для верующего никаких доказательств  не требуется. Впрочем, для убежденных атеистов тоже.
 
Вопрос веры (в данном случае веры в заговор) имеет прямое касательство к реальной жизни. Масонам свойственно преувеличивать свое влияние на мировую политику, на ход истории, развитие науки и искусств.
Нельзя отрицать такое влияние, но всецело приписывать масонским козням развитие истории и культуры излишнее самообольщение. Прежде всего, самих масонов, хотя отчасти и их противников. Сами «вольные каменщики» постоянно намекали на свое всемогущество, на тотальное влияние на все сферы жизни. В основном в целях саморекламы, для воздействия на профанов и неофитов. Массированной рекламе и пропаганде присуще свойство превращаться из субъективного фактора в объективный -   с течением времени все сильней влиять на источник пропаганды. Убежденный агитатор, даже вещая заведомую ложь, рано или поздно начинает сам верить в нее, впадая с самогипноз, и в дальнейшем выстраивает стратегию своего поведения исходя из лозунгов, а не из объективной информации.
 
Таковой пример подает сравнительно недавняя история ложи «П-2». Ее магистр (или кто он там? - гроссмейстер) Личо Джелли решил с помощью масонской иерархии  захватить если ни мировое господство, то уж власть в Италии точно. Поначалу ему сопутствовал невиданные успех: в ложу вовлекли руководство многочисленных итальянских спецслужб, армии, высших чиновников, финансистов, лидеров и функционеров политических партий. Играя на «левой опасности», Джелли заручился поддержкой ЦРУ, в подковерных интригах и махинациях привлек деятелей мафии. До «классической масонской системы управления» оставался один шаг.
Но созданная им огромная структура, держащаяся на корыстных интересах, круговой поруке и работающая на собственные нужды, послужила причиной перманентных правительственных кризисов (все члены хотели пролезть наверх по блату),  частых сбоев управления явившихся симптомами бездействия государственного аппарата. Центральная власть оказалась парализована. Захватывать, по сути, оказалось  нечего.
Пришли в действие компенсаторные силы. Прежде всего «белое масонство» Италии. Джелли, естественно, делал ставку на «черное». «Черное» и «белое» не конспиративные, но вполне официальные термины. Вслед за ним активировались публичные политические партии. Особо коммунисты. Каждая партия и блок действовал в своих интересах, понимая, что паралич власти и хаос – удобнейший момент для получения политических бонусов и вообще завоевания власти. Все смешалось в доме П-2.

Какие-то «мелкие сошки» - провинциальные следователи  нащупали нити заговора и без особого труда арестовали или нейтрализовали могущественных членов «П-2», что возможно только в условиях паралича аппарата, когда не занимаемая должность, но инициатива начинают забирать вверх, а могучая «рука сверху» уже не может заткнуть выбившую где-то внизу затычку. Парализовав госаппарат, масоны-заговорщики парализовали и власть своих членов. Джелли слишком уверовал в теорию заговора.
 Скандал, помнится, случился грандиозный. Мирового уровня. Стороны вскоре попытались его замять: бросал тень на все итальянское и мировое масонство. Однако аппарат от заговорщиков основательно почистили и создали структуры, впредь таким заговорам препятствующие. 
Подобных примеров в истории немало, что не отменяет факта, что большинство демократических революций совершалось членами масонских лож, реализуя параграфы масонских конституций. Однако в фазах нарастания революционной активности влияние масонов, как правило, сходило на нет. У революций свои законы.             
             
Что там гадать: «есть там заговор или нет, был – не был»? Конспирологи, все время смотрят под ноги, заглядывают в темные закоулки и закутки, что твой любитель энтомологии из крыловской басни, не заметивший слона. В данном случае собора св. Петра. Ватикан.    
Рим особо не скрывает, что веками стремился и стремится до сих пор к власти над миром. Духовной в первую очередь. К вселенскому распространению христианства. Для этого тысячелетиями создавалась сложная иерархия, система управления, контроля, бесчисленные ордена, в том числе и воинствующие, и шпионские, и карающие. Труды теологов-идеологов наполняют ни одну библиотеку, методы воздействия, как на психику каждого верующего, так и на массовое сознание отработаны в совершенстве. Форпосты-миссии разбросаны по всему миру, и труд подвижников неустанен.
 На чем, в первую очередь, основана власть Рима? На вере! Как коллективной вере паствы, так и личной вере каждого прихожанина в католического бога. Сумма веры сотен миллионов верующих. Без нее все эти сложные надстройки, аппараты, монастыри,  братии, ордена, теологии, университеты и воскресные школы, огромные финансы, соборы и кирхи – все очень скоро зачахло бы и рассыпалось.
Что это, если не вселенский заговор? В том числе против нашего «родного» православия. И сильно преуспели? Нет сомнения, с открытием Америки католикам подфартило, да с колонизаторами по всему миру огнем и мечем разнесшими распятие. Тем не менее, результаты полутора тысячелетий заговора сегодня выглядят более чем скромными. Особенно на фоне иных достижений.
У Истории, как и у революций, свои законы, и никакая самая сильная воля хоть одного человека, хоть самой мощной и самой централизованной организации в мире не сможет их отменить. Затормозить  может, ускорить может, слегка подправить может. Но отменить, изменить – не в силах.

Что тогда говорить о масонстве? Как ни хотелось бы многим (автору в том числе – в силу непреодолимого подсознательного желания верить в чудеса) верить, что история вольных каменщиков идет аж от фараонов, факты упрямо говорят об ином: масонство – порождение все того же католического «заговора», его побочный продукт. Абсолютно западное в своей основе явление.
Контрзаговор, если хотите, возникший из желания и потребности личности уйти от религиозного тоталитаризма церкви, ее догматизма, посеянного крестовыми походами и инквизицией страха. Стать свободными от догм и догматов, предписаний и установлений,  от суда церковного, его соглядатаев и шпионов. Выстроить «неформальную» организацию, куда нет доступа церкви. Мафию, если хотите, что может решать вопросы с властью, финансами, учеными, художниками, композиторами, магами так, чтобы клирики не сунули в их дела свой любопытный нос.
Самыми устойчивыми и мобильными одновременно, богатыми и владеющими тайнами оказались каменщики – по той причине, что соборы средневековья строились не один век. Поколения строителей следовали первоначальному плану. Большие соборы оказывались самыми дорогими проектами. Дороже замков и дворцов.
Искусство, особенно культовое, тогда несло сложную символику – ни одной случайной детали, все с великим смыслом для комплексного воздействия на психику молящихся. Таким цехам разрешалось перемещаться из города в город, входить в сношения с князьями церкви и князьями мирскими: решать проблемы канонов, финансирования, рабочей силы. Разумеется, каменщики начали брать на себя и несколько иные функции и поручения, что оказалось куда выгодней собственно строительства.
Дальше все развивается по закону закрытых сообществ и систем, пока однажды строительство храмов осталось лишь символом, а не делом, и позже – когда началось обезьянничание с папства, разговоры о «всемирной миссии», «антицеркви». И вновь обветшалый аппарат масонства вдруг потребовался для иных – тайных финансовых операций олигархии, которой вдруг осознала, что в демократически устроенных обществах кое-какие делишки с конкурентами и правительствами лучше обделывать тайно, без желтых глаз прессы или голубых очей закона.   
Так что: а был ли мальчик?
               
В православных странах особых нужд в масонских мафиях не было, все по той же «клерикальной» причине. Подчиненная государству церковь не являла собой ни абсолютной духовной, тем более, мирской власти.
Папа имел возможности заставить приползти императоров на коленях. Попробуй патриарх или митрополит начать стыдить царя-князя, как мог запросто лишиться не только кафедры, но и свободы, даже головы. Колычев попробовал почитать нотацию Ивану Грозному – не помогли ни патриаршьи ризы, ни проклятие Бжьим именем.
Власть могла не оглядываться на церковь, потому часто не прислушивалась к призывам блюсти нравственность (та и не очень-то пыталась,  «проповеди  - для «быдла»), и не слишком старалась ее блюсти. Православная инквизиция не институт, а  кратковременная необходимость. В отличие от власти, церковь особо не боялись и не слишком уважали. Не было необходимости какими-то окольными путями добиваться своих целей. Зачем? Когда можно напрямую решить проблему с  представителем власти, за взятку или еще каким келейным способом.
Ситуация оказалась зеркальной: не церковь принуждала уважать «власть кесаря», а цари принуждали исполнять волю церкви. Стоило достигнуть уровня Империи, как патриаршество заменили Священным  Синодом – вполне чиновным институтом с обер-прокурором (штатским) во главе. Богатства секуляризировали, следование нормам православия внесли в «Уложение о наказаниях Российской Империи». Вполне закономерный итог.               

В Стамбуле практика замкнутых сообществ («народов» - миллетов) с их особыми нишами насаждалась веками. Им предоставлялась внутренняя автономия. Османские власти имели дело только с официальными представителями греческой, армянской, еврейских и прочих обособленных «миллетов»-диаспор.
Массовое появление цыган (джиганлар) в Османской империи относится опять же ко времени падения Константинополя. Как в случае с иберийскими евреями, крымскими армянами, гранадскими маврами завоеватели заселяли опустевший город цыганами, традиционно имевшими склонность к кузнечному делу, с охотой снабжая турецкую армию холодным оружием. За столь ценное качество султаны даровали им освобождение от налогов и право свободного передвижения по стране. Следуя старой османской традиции, сегодня никто не сгонит со скоростной автотрассы медленно тащащуюся цыганскую кибитку. Именно через османские «ворота» (опять надоедливый каламбур: «Порта» - «ворота») цыгане из Египта отправились в Европу, за что и получили второе название «египетское племя». «По дороге» подцепили самоназвание «рома» от прежней империи. Имя можно вольно перевести как «византийцы». 
 
Из существенных культурных «житанизмов» от цыган ведется происхождение  танца живота. Мусульманка не могла показаться чужим мужчинам с открытыми частями тела, тем более выставив наружу пупок. Однако для немусульман правило действовало не так жестко, поэтому танцовщицы (ченгиз) могли выступать перед женщинами, а танцоры (кочекс) перед мужчинами. Иногда кочекс переодевались в женское платье, что не проходило для самых миловидных из них без последствий.
 Слово ченгез возводят к ченган, то есть в другом произношении «джинган» (цыган) подмявших под себя тогдашний «шоу-бизнес». Ченгиз по обыкновению предавались лесбийской любви. Не удивительно: богатые люди имели большие гаремы, поэтому удовлетворить всех жен и наложниц возможности не имели. О проникновении чужих мужчин в гарем уже упоминалось. Охотники встречались, но вообще мало найдется на свете охотников сесть на кол в случае неудачи. Женам оставалось удовлетворяться танцовщицами, на которых расходовали немалые суммы.
Единственное исключение ченгиз делали для султанов. В серале ченгиз учили танцам султанских жен, стремившихся возбудить властелина эротическим трясением живота. Иногда султан смотрел на представления ченгиз, одаривал их золотом, а особо понравившихся… отправлял в подарок вассалам в Египет или Северную Африку. 
«Широким массам» османских мужчин танец живота стал доступен только в конце ХIХ века. И только в притонах Перы. К тому времени цыгане утратили свое исключительное лидерство в развлечениях, хотя до сих пор у цыган существует обычай посылать жен на улицы и в кабаки исполнять танец живота за немалые деньги.
На сломе веков пикантное развлечение из Перы распространилось на другие турецкие  города, где привился обычай: «верхушка города» уединялась на вечеринки с «танцами живота». Тайно, чтоб никто не видел и не знал, поскольку такие представления считались сродни оправлению языческих обрядов. В общем, правильно считались.
Танец длился недолго: минут 15, от силы 20. Турки сильно возбуждались, однако  валить танцовщицу на ковер строго запрещалось. Богачам приходилось эякулировать пригоршнями золотых монет, брошенных под ноги ченгиз. Не дать ни взять кучка зевсов, осеменяющих златым дождем Данаю. Запрещалось поднимать глаза не то, что на лицо танцовщицы, даже на уровень ее груди. Все внимание сосредотачивалось на пупке ченгиз, еще раз подтверждая магичность действия. 

Не потому ли купола мечетей напоминают еще не налившиеся груди «дев младых». По гаремной моде в жилетках жен и наложниц делалось столь большое декольте, что груди смотрели наружу, так и купола мечетей напоминают отдельно существующие груди  девственниц, которым еще предстоит однажды утолить материнским молоком духовную жажду многочисленных чад.
    
Магия – странная наука, сродни алхимии, в ней, если упорно искать, все сходится вопреки логике. Наука сия сильна не теорией, но практикой. Чего бы я прежде не говорил о цыганах нехорошего, их вклад в мировую культуру трудно переоценить. На Востоке в том числе.
В началах язычества лежала тайная бытовая магия. Хоть я назвал «первым языком тела» запах, правильней было бы сказать: «запах – язык плоти». А «языком тела» общепринято называть танец. Почему именно здесь, в Стамбуле с его многочисленными «пупками мира», с традицией гезихастов – православных созерцателей свечения пупка открытого Паламой, вдруг из цыганской магии родился танец пупка, ставший одним из символов Востока, Востоком принятый, даже ставший «национальной традицией» не только Турции, но Египта, Сирии, Ирака? Сколь часто воспевали округлый живот суфии, любя его округлость, выпуклость, симметричность, соразмерность - удивительным образом совпадающий с формой и пропорциями стамбульских мечетей. Пусть это звучит по язычески кощунственно, но, двигаясь по городу, в стремительном его ритме ловишь себя на мысли, что мечети Стамбула танцуют танец живота. Не для людей, конечно.
   
Благодаря суфисткой поэзии на Востоке полюбили выпуклый девичий животик, как бы «слегка беременной девицы», напоминавший о плодовитости женщины, о сокрытой под ним одной из величайших тайн – тайне рождения… и судьбы.
Ведь человек может родиться и во дворце, и под дырявой крышей хижины бедняка. Рождение - уже Судьба. «Кисмет». И в хижине, и во дворце человек может быть и счастливым, и несчастным.  Как восседающему на золотом троне, так и на гнилой циновке может улыбнуться Аллах, хотя Судьба чаще благоволит сидящему на троне. Но, как известно, его многочисленным братьям кисмет корчила козью морду. 

Магия танца живота – магия эротическая, квинтэссенция цыганской культуры заманить чужака, обольстить, не отдаваясь, заставить кидать золото за минутное самообольщение. В конце концов, выводить человека на те эмоции, о существовании которых в себе бедняга не подозревал. Выведя – увести за собой. Как уводят в табор.
Опять магия. Как бы не была похотлива и эгоистична сексуальная магия, как бы ни целила доставить удовольствие – утонченное до извращенности в гареме, или жесткое до садизма в любви насильственной, она обращает бьющую из земли энергию разрушения в энергию любви, в энергию зачатия и рождения. Это не вялый Запад, рассчитывающий сколько детей можно себе позволить, чтобы самим прожить в комфорте. Нет! это бьющая через край похоть, заставляющая турок иметь огромные семьи. Возбужденная цыганским танцем плоть.         
 
Ныне цыгане в Стамбуле кроме цыганского квартала на Золотом Роге обосновались в самом трущобном квартале Фатих (вот уж там тоска Памука разыгрывается не на шутку). Говорят по-турецки, выглядят турками, только грязными и оборванными. Многие «гости из тюркских стран» попав в их лапы, увозят домой из Фатиха негативное мнение обо всех турках. Цыгане монополизировали стамбульскую торговлю цветами и посторонних в бизнес не пускают. Казалось бы, ничего необычного: в Нью-Йорке, по всей Америке корейцы монополизировали торговлю овощами, азербайджанцы в России – фруктами. Типичный бизнес замкнутого сообщества в найденной нише.

«Ничего удивительного», если бы не один маленький нюанс: на Востоке, тем более в Стамбуле с его многочисленными гаремами, с запертыми по домам дочками на выданье язык цветов развился в совершенстве. Не имея возможности обменяться не то, что взглядом – записками, влюбленные посылали друг другу цветы, уподабливаясь героям суфийской притчи про соловья и розу: безнадежно влюбленных, вечно стремящихся друг к другу. Соловей поет песнь любви – роза в ответ благоухает. Соловей радуется восходу солнца – сейчас раскроется розы бутон, но и скорбит – взошедшее солнце скоро иссушит нежные лепестки, они увянут и опадут. Красота цветка скоротечна, подобно красоте юной девы. Лови момент наслаждения! Стоит соловью устремится к розе, забыв про шипы….
В общем «мотылек и свеча». Только восточная роза сама любит и страдает от знания, что однажды соловей все же устремится к ней… и заранее оплакивает его кончину. Кончину невозможной любви. Роза не вольна избавить себя от шипов. Что это, как все та же символика танца живота?
Особую пикантность придает всему «шип розы». Понятно, что сия метафора   подразумевает, и в какое место соловью его воткнут, залети голосистый в цветник гарема набитый «розочками».
 Символике цветов отдал должное весь Ближний Восток независимо от вероисповедания. Первый фильм Сергея Параджанова «в стилистике Параджанова» оживляющий церковные фрески и восточные миниатюры назван в честь заглавного героя - армянского поэта «Саят-Нова», имеет второе название «Цвет граната». В переводе с восточного языка цветов означающего: «Мои мысли всегда о тебе». Об Армении? О Боге? О возлюбленной поэта? Здесь не могут без скрытых смыслов.
Цыгане всегда роятся там, где эмоции, любовь, сильные чувства. Недаром Кустурица столь любит цыган. У него цыгане балканские, почти турецкие. Магические и трагические одновременно во «Времени цыган»; невероятные, сюрреалистические, гротескные, но такие обаятельные в «Черной кошке, белом коте». Его взгляд увидел иное там, где взгляд обывателя видит лишь «заговор инородцев».
               
Кстати, о заговорах. Последними временщиками-оккупантами на берегах Босфора оказались солдаты Антанты, что хозяйничали в Стамбуле добрых три с лишним года. Продержались бы еще долго, да греки переусердствовали в «возрождении Византии». Когда разбитая греческая армия начала отступать, в конфликт с кемалистами начали втягиваться английские гарнизоны, расквартированные по побережью.
История повторялась с убийственным постоянством: еще какой-то год-другой  назад интервенты Антанты вот так же пытались сидя в ключевых портах (Одессе, Архангельске) быть кукловодами русской смуты. Но красные «революционные орды» смыли белые редуты, докатились до портов, где вступили в авангардные бои с интервентами, да еще принесли «большевистскую заразу» в оккупационные гарнизоны и на экипажи кораблей. Пришлось срочно и бесславно «сматывать удочки», получив пинок под зад.  Несколько французских кораблей ушли из Одессы (в Стамбул!!!)  подняв красный флаг революции.      
Перспектива новой войны с турецкими «революционными ордами» не прельщала Антанту, понесшую невиданные прежде потери в Первой Мировой. Победа Советской России в гражданской войне и бегство Врангеля из Крыма на время лишило Стамбул стратегической значимости. Черное море вновь стало Русским морем, а с Красной Россией никто торговых и политических дел иметь не желал никто… кроме Ататюрка, сидевшего в Анкаре. Крупные торговые потоки через Проливы не ожидались. Черноморский флот Врангель на корню продал французам – Советам нечем прорываться через Босфор, превратившийся во внутренний турецкий канал. Союзники бросили туркам утратившую былую ценность игрушку, обязав аборигенов придать проливам международный статус. Читай – право свободного беспошлинного прохода.   
 
За год до бегства Антанта строила грандиозные планы: отторгнуть румелийскую часть Турции, Босфор и Дарданеллы, придать им статус нейтральной зоны, самому  Стамбулу - «вольного города». Благо султан низложен и бежал, предварительно подписав унизительный Севрский договор. Столицей Турции националисты объявили Анкару – так что Стамбул утратил и символическую роль столицы, и центра сосредоточения турецкой нации.
 Сколько бы изгнанного народу вернулось? Тех же греков и армян. Сколько бежало бы турков? Получился бы самый удивительный «вольный город» Мира. Учитывая, что тогда каждый пятый в нем был русский. Через четыре с половиной века Константинополю выпал шанс вернуться в византийское прошлое. Но… 
  История вообще большая забавница, особенно на счет черного юмора, да еще в Стамбуле. Кемаль только собирал силы, а греческий корпус уже расчистил  себе путь к Анкаре. Но тут короля Греции Александра… укусила мартышка. Вскоре развилась гангрена. Союзник Антанты скоропостижно скончался, ушло в отставку проанглийское правительство Афин.
Наступление на Анкару замерло. Когда греки возобновили натиск, было уже поздно. Поднялась вся Турция. «Четверть миллиона людей погибли от укуса одной обезьяны!» - негодовал Черчилль. Иногда Константинополь посылает монархам и властителям мира озарение, иногда кусачую обезьяну. Что лучше – неизвестно, поскольку в ином случае Греции пришлось принести на алтарь возрождения Византии куда большие бесполезные жертвы.
Антанте пришлось бы держать немалую воинскую силу для защиты «вольного города Стамбула» и задействовать части белых «узников Галлиполи». Вариант, конечно, сомнительный. Втянуть в турецкую смуту неудачливых, деморализованных участников другой смуты авантюра слишком рискованная. Реализуй союзники таковой план, возможно впервые бы город этот из силового полюса имперской столицы превратился бы в…
Что бесплодно фантазировать в духе модной ныне «альтернативной истории», если против исторической логики не попрешь.
Константинополь постоянен (очередной каламбур) как в озарениях, так и в шутках. «Константин в переводе с античного – «постоянный», - говаривал Костик Ромин («Римский»?) – герой «Покровских ворот». Поскольку «история повторяется сначала трагедией, потом фарсом», то последовал, разумеется, фарс.
Умершего от грязных зубов обезьяны Александра сменил король… Константин, имевший большой зуб на Антанту. Во время Мировой войны он счиатался явным противником вступления в войну, за что был свергнут с трона под канонаду французских и английских броненосцев стоящих на рейде Пирея. Погибли греческие солдаты, а Константин отправился в Швейцарию со своей свитой.
Теперь (1922-й год)  он вернулся, и первым делом сменил руководство армии – боевых офицеров = на свою придворную камарилью, по словам Хемингуэя, тогдашнего военного корреспондента «Торонто стар» в Стамбуле: «больше думавших о запасах пудры и помады для себя, чем о запасах пороха для армии».      
Греческие войска были разбиты в Анатолии, но еще надежно удерживали румелийский берег и Восточную Фракию. Решимости им было не занимать. И тут вмешались «союзники»: как через 16 лет они подпишут Мюнхенский сговор, даже не пригласив представителей Чехословакии на церемонию, так и теперь Антанта без совета с греками отдала Кемалю и Босфор, и Румелию. Разделение Стамбула надвое означало бы закрытие Проливов, подобно более позднему перекрытию Суэцкого канала  67-м году. Постоянную конфронтацию Греция-Турция. Перекрытые Босфор и Дарданеллы Европе  без надобности. Константина уведомили, чтобы его войска в три дня убрались за реку Марица (оперетта!), на берегу которой стоит Адрианополь-Эдерне.      
      
Все случилось, как случилось. Антанта ушла. Ушли греки, так и не возродив Византию. «Вопрос проливов» разрешился от бремени конвенцией Монтрё: проход через Босфор и Дарданеллы беспошлинный, транзит вооруженных кораблей регулирует Турция. Никакого «вольного города Константинополь».    
Центр напряжения, «центр силы» не может без Силы. Не может Стамбул сделаться  подобием веселой и утонченной Венеции. Для обуздания своих полей разломов, ему нужны мощь, жесткость, доходящая до жестокости. Он как серый волк, которого можно удержать за уши, но невозможно отпустить. От того когда-то почти европейский Стамбул сегодня становится все более и более турецким.      
         

Левант, Магриб…

В Стамбуле политика не слишком бросается в глаза. Дежурные для всей Турции портреты отца нации, обилие государственных флагов и автоматчиков. Пожалуй, всё, в отличие от соседней Болгарии с ее вечными предвыборными плакатами и политическими граффити на заборах. Кажется торговля, туристы, ловля рыбы, порт, пошив всего на свете, строительство, нарды и карты, бесконечные чаи, просмотр спортивных газет и телепрограмм не оставляют стамбульцам времени на политику. Она делается где-то там – в столице, в Анкаре. Стамбулу хватает воспоминаний о тысячелетиях бурной политической жизни. «Вышедшая на покой Столица».
 
Уже выезжая из города, притомившись от впечатлений и мыслей, созерцал последнее чудо Стамбула. Скорей всей Турции – обилие новостроек, в том числе фабрик, торговых центров, магистралей. Засыпающая страна демонстрировала свою динамичность, темпы развития завидные даже для привыкшего к подобному москвича. Столь быстро меняться может позволить себе только великая страна. Но даже эти мысли не могли перешибить усталость горячим свинцом отлившуюся в исхоженные по жаре ноги и застывшую где-то в ступнях.
Вдруг резануло! Огромный, с фасад нашей стандартной пятиэтажки, белый плакат. Шар головы, замотанной по глаза в палестинскую куфию, две турецкие надписи: перечеркнутое красной чертой слово «блокада?», и еще одно незнакомым мне с восклицательным знаком. Очевидно, слово означало «солидарность!» или что-то в этом роде. За транспарантом скрывался новопостроенный торговый центр. Стоило предположить, что часть выручки идет на поддержку братьев-мусульман в Палестине.
Политика во вполне в константинопольском духе - ударом  наотмашь -  напомнила о себе. Через неделю началась война в Ливане.               

Вот что еще напоминают стамбульские мечети – яйца. Рядки куполков Топкапы - словно уложенные в серые формы пресс-папье яйца неизвестных птиц или ящериц. Неизвестно что из них вылупится: сказочная птица Семург иди дракон, которого придется забороть очередному святому Георгия, или головка «птенчика» по глаза закутанная в палестинскую куфию.   
   
Арабы  в Стамбуле? Ничтожны мои знания об арабах Стамбула, как и о шептарах – албанцах-арнаутах (знаю, что  здесь их хоть отбавляй), о курдах, об ассирийцах-айсорах. Последние, вроде бы, исповедуют несторианство. Их обитало  здесь немало, но мало они интересовали европейских путешественников, а османы исторических или литературных записей не вели. Особенно про чуждые миллеты.
Часто натыкаюсь на какие-то отрывки текстов про стамбульских персов, что не исключает наличия среди них фарсов. Рассматривая старинные карты, поражаюсь обилию маяков, что, в общем-то, не удивительно для проливов, однако наводит на мысли о зороастрийцах - огнепоклонниках.
Как их выделить? Как разделить? «Не заточен глаз», от того плохо различает ближневосточные особенности. Только Египетский рынок, пряности и специи, кальяны, восточные украшения и сласти, ткани с «огурцами», ковры, ковры. Где чернокнижники  Магриба? Где манихеи, где асассины? Неужто миновали место сие? Не верится! Да и были ли они, «магрибские чернокнижники»? 

Сами турки не распознают! В османскую эру подданные империи сделались столь похожи лицом и одеждой, что Порта запретила немусульманам роскошно одеваться. Но поскольку критерий роскоши не был определен, а с упадком Империи среди турок появлялось  все больше оборванцев, то ввели новые правила: всем носить обувь своего цвета: грекам - черную, армянам – красную, евреям – синюю. Во избежание путаницы туркам предписывался желтый цвет обуви, словно китайским богдыханам.
Вот на суперобложке книги Памука старинная гравюра шествия янычар в алых  сапогах. (Кстати «алый» по-турецки и по-русски звучит одинаково). Может то янычары набранные в Армении? Если приглядеться, то половина янычар в желтых сапогах, а у одного вообще три ступни – две в красных тапках, одна - в желтой. Хороши же наши компьютерные верстщики! Так халтурно порезали знаменитый свиток выезда султана.
 
Есть свидетельства, что установления падишаха не очень-то касались янычар. У них цвет сапог приличествовал званию, вроде наших звезд на погонах. Вообще же про янычар тоже надо писать отдельную книгу, «срывая покровы». Например, что  «дань кровью» - миф. Только в начальный период, до начала XVI века христианских мальчиков забирали насильно, под рыдания матерей. Позже дело приняло совсем иной оборот. 
Весь корпус до ХVII века насчитывал не более 20 тысяч человек, призыв составлял около 1000 мальчиков в год. Юношу проверяли на грамотность, вероисповедание (только христианин), здоровье, способности. При желании «экзамен» можно было легко «завалить». В османской верхушке христиан настоящих и бывших было порядком, янычары же имели огромные привилегии, поэтому каждый миллет (нация) хотел иметь свою опору в корпусе янычар.
К тому же юноши-новобранцы принимали ислам алавитского извода, почитавшего христианских святых и их праздники, дозволявшего пить вино, допускавший даже крещение, но не как «принятие веры», просто как предохраняющий от дурного глаза и шальной пули языческий обряд. Тайное знание давали дервиши ордена бекташи.
Одна из многих черт, роднящая янычар со спартанцами: молодых рекрутов «опускали» старики, выбирая себе любовника на долгие годы. Считалось, что взаимная симпатия укрепляет боевую взаимовыручку, что любовник скорей придет в бою на выручку возлюбленному. Как и спартанцы, янчары основывали выучку на богатом военном опыте. Существовала и менее экзотическая причина: янычарам запрещалось жениться. Обычай держаться семьи и обилие родственников стали бичом османского аппарата. Всяк хотел протащить к кормушке «родного человечка», что разводило чудовищную коррупцию. Главная опора войска и режима долженствовала лишиться этого порока, породив иной. Как удовлетворять похоть молодым и сильным мужикам? «Между прочим, все мы дрочим!» Это для детишек.    
С той поры в подражание янычарам, надо полагать, гомосексуализм, не очень осуждаемый моралью Востока, сделался модой турецкой армии особенно в среде офицеров «посвящавших в солдаты» молодых рекрутов. «У-у, педерасты!»   
Янычары действительно оказались одним из самых боеспособных родов войск до эпохи все того же «танзимата». Жесткая выучка, отличное оснащение, вооружение, снабжение. Что немаловажно – огромное жалование. Отрыв от национальных и прочих корней во имя Империи. Жестокие, беспощадные, дисциплинированные, презирающие смерть благодаря магии суфиев «эсесовцы Востока».

Турки откровенно завидовали положению янычар и в ХVII веке добились таки права принятия в корпус не христиан. Янычар вскоре набралось за 200 тысяч, что послужило причиной их расцвета и… упадка. Устроив чехарду управления страной, сметая одних султанов и возводя на трон новых, «новое войско» неизменно требовало новых преференций и прибавок к жалованию. Янычары погрязли в роскоши, пьянстве и разврате. Творили «беспредел» почище нашего (что бывает при восстаниях «на зонах»), убивали, кого хотели. Уходя на покой, наконец, обзаводились семьями и бизнесом, многочисленных отпрысков «по знакомству»  пристраивали в янычары.
В конце концов, янычары так распоясались, что дошли до бунтов против Стамбула, начали захватывать для корпуса провинции. Многие национальные восстания окраин  начинались с деклараций, что бунтуют вовсе не против султана, но против янычар не признающих верховной власти.
SS средневековья погряз в корыстных страстях власто-сласто-сребролюбцев и эгоистов. От того погиб. Султан сам раздавил их с помощью все тех же «объединенных англо-франко-русских» войск.

Алла велик!
К нам из Стамбула
Пришел гонимый янычар -
Тогда нас буря долу гнула,
И пал неслыханный удар.
От Рущука до старой Смирны,
От Трапезунда до Тульчи,
Скликая псов на праздник жирный,
Толпой ходили палачи;
Треща в объятиях пожаров,
Валились домы янычаров;
Окровавленные зубцы
Везде торчали; угли тлели;
На кольях скорчась мертвецы
Оцепенелые чернели.
Алла велик.- Тогда султан
Был духом гнева обуян.

А.С.П.

Никакая магия, никакие тайные учения не помогли. Вот так и мы думаем, что нас, Россию спасет некий орден меченосцев. Надолго ли?

Странная, даже парадоксальная штука - увиденная мною замотанная в палестинский платок голова араба воспроизводит всемирно известный стереотип «арабского террориста», «врага номер один» современного мира. Клетчатый платок, оливкового цвета военная форма, ботинки - «берцы», калашников в руках. Фанатик! Только в «положительной коннотации». 
О! время политических мифов, юнговских архетипов перебравшихся из снов на плакаты и «голубые экраны»! Время подобных флюсу профессионалов. Когда узкого знания хватает, чтобы слыть «образованным», а оттиснутых в матрицы личного сознания расхожих клише, чтобы считаться «политически грамотным». Две трети населения «цивилизованных стран» проглатывают мифологемы, не задумываясь. Лишь треть склонна доверять собственной логике. Хотя треть, уже очень и очень неплохо. 
  По мнению западного обывателя, весь арабский мир (даже более того – мусульманский) стоит на трех китах, трех образах, немного комичных, как образ того же турка в феске и шальварах. 1-й - богатый шейх в белоснежном платке, с черными бородкой и усами и непременными черными очками. С чемоданом «баксов», скупающий все на своем  пути. 2-й - туристический бедуин на одногорбом верблюде на фоне пирамид Гизы или барханов пустыни. 3-й - помянутый уже «арабский террорист».
Всё! Вполне достаточно для массового сознания чтобы описать стоящие за ними понятия: «нефть», «варварство», «исламский терроризм».

Чем в таком случае отличается современный обыватель от средневекового крестоносца? В свое время пришедшие на Восток «воины христовы» были безграмотными и малокультурными варварами. (Еще раз отсылаю к «Крестовым походам» ВВС).
Арабский мир сиял ученостью, культурой, цивилизацией с десятками университетов-медресе, с настольными трудами по медицине, химии, поэзии, богословию. Мусульманские ученые спорили о возможности расщепления атома и о громадной энергии выделяемой при этом. О многом ином занимательном.
Их мир благодаря наукам,  внедренным в практику градостроения, устройства жилищ, организации жизни оказался очень удобен. Христиане, зороастрийцы, иудеи с охотой перенимали их модус вивенди, предпочитая спасающий от жаркого солнца бурнус и чалму, прохладные арабские дома с водопроводами и канализацией, «кондиционерами» в виде бьющих в тенистых садах и затемненных комнатах небольших фонтанчиков, сиесту, перерывы на кофе. Перенятые от римлян общественные бани с подогреваемым полом, ароматное мыло и благовония, гостиницы на сотни «номеров».
Да что там: кофейни и дуканы для сладостного восточного кейфа! Трудно представить, но готовить еду на продажу в Европе начали не ранее ХIII века, до этого каждый посетитель приходил со своим свертком и варил-жарил на очаге в таверне. Двумя веками позже открылось первое европейское кафе «Флориан». Разумеется в Венеции. Разумеется по образцу турецких и арабских кофеен.       
Образовался особый класс христиан – левантийцы, перенявшие арабский образ жизни и сохранивших только свой язык и религию. Купцы из Венеции и Генуи, Греции и  Далмации на вид стали малоотличимы от мусульман.

Глядя на современных арабов, западный (да и российский) обыватель не может  поверить в великую историю и в богатейшую культу их предков. Конечно, врага проще представлять лишенным корней и традиций варваром.
Скажи кому-нибудь в СССР в начале восьмидесятых, что через десять лет большая часть страны превратится в пространство хаоса со вставшими предприятиями, с разрушенной наукой, культурой, экономикой, с толпами безработных, в дикое поле для враждующих кровожадных банд, с мгновенно одичавшим, спивающимся «мирным населением», в одночасье принявшим девизом homo homini lupus est (поняв «лупус» как «лупить») – поверил бы кто-нибудь? Кто, глядя на величие Рима с его легионами, дорогами, акведуками, наукой, культурой, властью мог предположить, что на развалинах Колизея будут пасти коз пришедшие с севера варвары?
Завороженный идей прогресса - сиречь неуклонного возрастания уровня цивилизации, умножения ее чудес как материальных, так и духовных - европеец (в самом широком значении термина) возведший себя  на вершину этих устремлений,   забывает что прогресс – только теория, только идея в его голове.
Реальная история состоит из взлетов и падений, витков спирали, амплитуд вечно возвращающегося маятника, лупящего по морде, что твоя боксерская груша, из отливов, переворотов разнообразных клепсидр и песочных часов истории, рулеток и всех прочих азартных игр исторических казино, исходов бесконечных баталий  на аренах античных  и современных цирков.
Творят эти перевороты большей частью не стихии, боги, капризы природы - в первую очередь люди, поскольку сами они и есть история. Значит - «время историческое».  Что накопившая богатства цивилизация становится вожделенной целью варваров внешних и внутренних, череда вторжений которых следует бесконечно, стоит только империи надломить свой дух экспансии и предаться пожинанию плодов цивилизации,  ударяясь в сибаритство.
Для пребывшего на «проходном дворе истории» арабского мира варваров как внутренних, так и внешних оказалось слишком много, много раз сбиваемая с ног культура более не смогла подняться до прежних высот, синтезы выходили все какие-то куцые. Потому «левантизм» превратился в защитную позицию самих арабов: «Зачем что-то строить вновь, все равно разрушат. Лучше сидеть в кофейне, слушать журчащие напевы и рассказы о былом величии, судача о том, о сем и созерцать течение жизни».     

Ситуация с крестовыми походами оказалась для Европы – Леванта зеркальной. «Варварством» оказался Запад – «цивилизацией» Арабский Восток. Вернее просто без кавычек: западные варвары и цивилизованные арабы. В их удобный и повещенный мир ворвались воняющие потом рыцари в грубых домотканых одеждах более защищающих тело от холода, чем от жары.
Отчего такое внимание одежде? Потому что, увидев восточных христиан, одетых как арабы, крестоносцы сочли тех предателями и вероотступниками. Началось истребление всех без всякой жалости, без намека на милость. Уцелевших братьев по вере продавали в рабство. «По одежки встречают».
Крестоносцев встречали, само собой разумеется, тоже «не очень вежливо». Особенно исмаилиты (радикальные последователи ислама) решили сопротивляться тайно.
Выделив секту «гашишников», в латинских устах озвученных как ассасины.  Термин, превратившийся во многих европейских языках ставшее синонимом «беспощадного убийцы». Себя же гашисины называли фидаями - «жертвующие собой», Так до недавнего времени называли себя и палестинские партизаны. Не заботясь о своей жизни, фидаи резали крестоносцев из-за угла. Как еще сопротивляться дошедшим до людоедства рыцарям в иступленной, воинствующей вере в Христа. 
Предпочитая более модное  прозвище «шахиды», нынешние фидаи пребывают  под гипнозом навязчивого образа «исламского террориста». То есть все того же архетипа из древности - гашисина. Только если лет 40 назад фидаи воевали с израильской армией, бросались с поясом гранат на патрули ЦАХАЛа, то сегодня предпочитают взрывать автобусы с мирными людьми.
Ассасины - фидаи не первые террористы в истории. За тысячу лет до того в тех  же местах обитала иудейская секта зилотов, прятавших под плащами заточенные на римских легионеров кинжалы. И часто пускали в дело ударом в спину, пока дело не дошло до Иудейской войны и разрушения Соломонова храма. Впрочем, Юлию Цезарю вовсе не евреи и не арабы кинжалы в спину всадили. 
      
Надо отдать должное «среде обитания» – Леванту. Климат и цивилизация сделали свое дело: через столетие крестоносцы «втянулись». Водрузили на головы подобие восточной чалмы, плащи перекроили на арабский лад, завели себе фонтанчики в замках.   Даже усвоили обычай мыть руки. Некоторые узнали, что почитаемый арабами за  источник нескончаемой мудрости Афлатун – некий древнегреческий философ Платон. В противоположность почитаемому католиками Аристотелю.
Будет большой натяжкой утверждение, будто Возрождение началось с крестовых походов, но мощный толчок Ренессанс получил именно с Востока, о чем позже западные гуманисты предпочли забыть.
Что там гуманизм с философией!!! Европейцы не знали цифр, которые теперь называются арабскими. Считали латинскими букво-цифрами по замысловатым таблицам, не ведая понятий нуля и сложных дробей. От того имели большие проблемы со строительством больших сооружений, с подсчетом товаров, с разменом денег, даже с подсчетом процентов по кредитам.
Только Фибоначчи (то ли участвуя в крестовом походе, то ли поставляя крестоносцам кое-какие товары) наткнулся на арабскую систему счисления, освоил их алгебру с арифметикой (тоже арабские все названия), за три года прошел начала высшей математики.
Вернувшись в Италию, Фибоначчи углубился в математические исследования. Плодотворно. Открыл числовые ряды собственного имени, напоминающие расположение чешуек в шишке, но еще больше – традиционную кобальтовую роспись турецких блюд для плова, самые простые из которых напоминают расчерченные незаполненные таблицы для чисел Фибоначчи. Только в ХХ веке «числа Фибоначчи» оказались востребованы компьютерным программированием.
Впрочем, новой манеры счета Фибоначчи оказалось достаточно, чтобы положить  начало основанной на числе новой европейской науке, архитектурным расчетам, весьма пригодившимся в строительстве готических соборов. Будучи практичным купцом,  Фибоначчи положил математическое основание знаменитой итальянской бухгалтерии.
Вот так: и компьютеры, и капитализм, и градостроение – всё из десяти знаков от «0» до «9». 

Как иначе столь просвещенные и культурные люди (арабы) могли взирать на крестоносцев еще не успевших скинуть шкуры викингов? Равно и на степняков - тюрков, явившихся из недр Азии и все еще остающихся язычниками пусть и признающими  главенство Аллаха?  Позже, такими же глазами смотреть на монголов и многих иных пришельцев. Только, как на диких варваров. 
Парадокс ситуации в том, что… турки-сельджуки тоже, мягко говоря, «недолюбливали» арабов, несмотря на «единство религии». Только для западного человека исламский мир един, хоть в школе наверняка что-то говорили про суннитов и шиитов. На самом деле сплошная арабеска всяческих границ.
На периферии исламской вселенной господствовали секты дервишей. (Так на нашем Кавказе вера была принята от ордена накшбандийя и еще парочки других и в таком виде дожила до недавнего прихода ваххабитов). Так что тюрки-кочевники, вдобавок к неискоренимому язычеству являлись еще и сектантами. Да еще полудикими варварами, презирающими цивилизацию. Антагонизм был предопределен.
Пользуясь таким разладом, крестоносцы поначалу вошли в исламский мир, словно горячий нож в масло. Лишь позже, показав себя во всей красе, вызывали реакцию  коллективного противодействия. Исламский мир (то есть турки и арабы) договаривался долго, сурово и подло, как свойственно Средневековью, пока, наконец, не сошелся на фигуре Салладина. Курда по происхождению – «нейтральной фигуре». Салладин крестоносцев с Ближнего Востока изгнал. Натиск «креста» сменился натиском «полумесяца».   

Вскоре настала очередь Балкан и Византии. Османы одно время в имели европейские владения шире азиатских, но, назвавшись «верховными блюстителями ислама» на время вынуждены были переменить вектор. О реальности статуса без обладания святыми местами: Меккой и Мединой думать было нечего. Для чего потребовалось покорение Сирии и Египта. Далее путь лежал на Багдад и в Закавказье - «прикрыть фланги». К столкновению с могучим шиитским Ираном.
Надо было как-то удерживать захваченные территории. Несмотря на взаимную, ненависть как-то жить с арабами вместе. Арабам мессианство султана казалось нелепым и диким: они-то знали, что главным носителем знамени пророка может быть только араб. Более того, только потомок Пророка.
Конечно, столь однозначно никогда не бывает, тем более на Востоке, где всё, даже история, заплетается в арабскую вязь. Особенно когда Европа «помогает», вспоминая опыт крестовых походов. То испанцы влезут в Оран, то французы в Алжир, то Наполеон пойдет походом к пирамидам, то англичанам вздумается прорыть Суэцкий канал. Османы много чего растеряли за века, в том числе в арабском мире. Но за Мекку и Иерусалим они держались крепко. Какое без них исламское мессианство?       

Турецкое владычество над арбами закончилось в Первую Мировую. Кривая ухмылка истории: ни лобовой штурм Константинополя с Галлиполийского полуострова, стоивший полмиллиона жертв, и чуть не уничтоживший политическую карьеру Черчилля, ни грандиозные русские победы при Сарыкамыше и в Месопотамии, ни удар под Кутом не смогли свалить Османскую империю.
Только восстание бедуинов, отторгнувшее библейские земли: Мекку, Медину, Иерусалим, Дамаск, Ирак добило некогда великую Порту. Племена взбунтовал некто    Лоуренс, прозванный Аравийским.
История вновь горько посмеялась, поразив не «сердце и мозг» империи Стамбул, а отторгнув духовную составляющую «главы всех правоверных» - Святую Землю. Верней, «святые земли». Улыбнулась в последний раз османам, показав, что усилия одного отчаянного авантюриста неведомой прихотью судьбы занесенного в век двадцатый из восемнадцатого века, здесь значат куда больше чем многотысячные лобовые атаки на пулеметы и ураганные артиллерийские обстрелы. Людские потери турков в Палестине и Сирии не сопоставимы с убылью их войск в больших сражениях. Но именно «малая война» оказалась роковой, поставив точку участия в войне Турции.

Стоило упасть одному столпу, как далее опоры «Союза центральных держав» посыпались, словно костяшки домино.  Через месяц остановила военные действия Австро-Венгрия. Кайзер еще пытался сопротивляться, собрался вывести весь немецкий флот на самоубийственный последний бой, но был сметен с трона восстанием на флоте, переросшим в революцию. Мировая война закончилась. Россыпью больших и малых Революций, из которых мы помним лишь Октябрьскую.
Справедливости ради надо отметить: первой капитулировала Болгария. От иронии балканской и ближневосточной истории однажды устаешь, начинаешь вздыхать и кривиться. Тем не менее, принимаешь: вспыхнувшая из искр выстрелов револьвера Гаврилы Принципа на Балканах война истлела там же. Но крах Болгарии (большой тактический успех Антанты) еще не означал катастрофу коалиции центральных держав поимевших неисчерпаемые тыловые запасы в оккупированных землях вышедшей из войны России. Стратегическая потеря Турции дала Антанте выход через Босфор в Черное море – в тот самый тыл. Лишила последней надежды на более-менее достойные условия капитуляции. Турция же лишилась воли к сопротивлению, только когда у нее вырвали из рук знамя ислама – святые места.         
Развивая «теорию заговора» можно уподобить арабский бунт «пломбированному вагону» с Лениным. Стоит ли рыться?   

Лоуренс спас репутацию Черчилля, проигравшего авантюру Галлиполи и отправившегося из кресла Лорда Адмиралтейства (военно-морского министра) майором в окопы Фландрии. Не прошло и трех лет, как один полковник разведки и другой - министр по делам колоний «сер Уинстон» за обедом в каирском ресторане, словно пешки на доске расставляли на троны Сирии, Ирака, Трансиордании, Аравии шейхов бедуинских племен – соратников Лоруенса.
Оба играли в любимую игру победителей. Деятели Антанты «посолидней» как раз в то время кроили большую карту мира. Европы в первую очередь:  «Германию урежем – создадим Польшу. Австро-Венгрии быть не должно: пусть станут Австрия и Венгрия. Что-то много остатков получается: Чехия, Словакия, Словения, Хорватия, Босния с Герцеговиной (на самом деле на месте Австро-Венгрии поначалу образовалось почти два десятка государств – большая часть их возглавлялась революционными социалистическими правительствами). Соединим обрезки: скроим Чехословакию. Из остальных слепим Югославию и подарим сербскому королю.
Ага, на Востоке все так и оставим, поскольку, что там будет неизвестно. Пусть Черчилль с Лоуресом решают. Франция просит Сирию? Отдадим союзнику Сирию. Не беда, что обещана какому-то князьку. Пусть вместо сирийского трона сядет на Иракский. Нет такого государства «Ирак»? Создадим. Курдам независимость обещана? Обойдутся…   Что нам воинственные курды? Решат сражаться за независимость – пусть. Не наше дело, а тех, кто будет править ими.
Европа!!! Вот жирный пирог. Пусть Франция отрежет вожделенный эльзасский кусок Германии. А Румыния от Венгрии трансильванский кусок заглотит. Греция заберет  Южную Фракию у Болгарии. И кусок Турции.
Что там с Турцией? Не передерется ли она с Грецией. Ей-ей передерется! Венгрия с Румынией тоже? А Польша с Литвой? Что за Литва? Не Латвия? Не Эстония? Что со всей этой «балтийской килькой» делать? Позвоните в Каир Черчиллю, пусть поскорее возвращается. Без него мы не знаем, как быть!».
         
Черчилль готов был выехать: надо было срочно прибрать к рукам колонии побежденных, представить окончательный план раздела Ближнего Востока, заодно успеть навязать свежую идею «лимитрофов» - буфера марионеток вокруг России, где у большевиков наметился крупный успех. Перед расставанием друзей Лоуренсу, как образцовому герою авантюрного романа, подвернулся случай спасти жизнь Черчилля от покушения арабских  террористов. Или это были евреи? Мстить за обман могли и «те», и «эти». 
 Двое англичан кроили карту Ближнего Востока, двигали фигуры на тронах, упиваясь властью над древней землей, смутно подозревая, что будят страшного зверя. Что поднятое ими восстание «за освобождение свободолюбивой  арабской нации» так и не утихнет, будет то затухать, то вновь разгораться. Еще аукнется арабо-израильскими войнами, «Бурей в Пустыне» и «Несокрушимой свободой». Не проходящим  «арабским кошмаром» - так зовется сон в жаркой пустыне, когда снятся мучающие тебя демоны, заставляя просыпаться через короткое время. В конце концов, лишив человека сна окончательно, демоны пустыни начинают мерещиться уже наяву, навсегда стирая грань меж сном и реальностью. Заодно между безумием и разумом.       
Даже мудрый Черчилль не мог заглянуть столь глубоко. Даже хитроумный Лоуренс, слава о котором разнеслась по всему миру… чтобы через десяток лет стать предметом насмешек.

«…Себя Остап называл полковником Лоуренсом.

– Я Эмир–динамит, – кричал он, покачиваясь на высоком хребте. – Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-нибудь племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига Наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, они любят продавать огнестрельное оружие племенам, и марш-марш, в Данию. Германия пропустит – в счет репараций. Представляете себе вторжение племен в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Какой из него вышел бы прекрасный мародер. Ему бы датского гуся!..»
   
И. и П.

У заполучившего корейковский миллион Остапа обострилась тяга к сатире: великий комбинатор намекает на опереточный реваншизм белоэмигрантов, мечтавших «въехать в Москву на белом коне», казавшийся тогда столь же нелепым, как въезд бедуинов Копенгаген. Тогда казавшийся нелепым – не сейчас, особенно после датских карикатур на Пророка.   
Но одну деталь великий комбинатор подметил точно: без набитого деньгами чемодана Лоуренсу Аравискому в пустыне делать было нечего.
А 1915-м году в чемодане Лоуренса лежало фунтов-стерлингов миллионов, эдак, одиннадцать. Страшно представить, сколько в современном исчислении. Тогда  примерно 60 тонн золота. Эскадра дредноутов. Только стальные  дредноуты взять Дарданеллы приступом не смогли.
Что миллионы Лоуренса? Так, затравка для разжигания аппетитов, птичий корм мелкой алчности нищих шейхов ведших род от самого Мухаммеда. У евреев есть поговорка: «гордого араба нельзя купить,… но можно взять в аренду». Наживка была куда крупней чемодана денег: отторгнуть все святые библейские места у ненавистных турок, раздать Палестину, Аравию, Сирию, Ирак наследникам Хашимитского рода. Кое-что еще Саудидам.    
Арабы ему поверили. Поверили одному единственному человеку, не поверив прежде всей Британской Империи. Невероятно! Лоуренс оказался последним истинным левантийцем: еще в бытность простым археологом изучил арабские диалекты, обычаи, образ жизни. Полностью перевоплотился в араба. Злые языки утверждают, что не столько вел раскопки, сколько топографировал будущий театр военных действий для Интелледжейс Сервис. 
Ну да, конечно! Делать ему нечего! Будущий некоронованный хозяин Ближнего Востока в основном изучал замки крестоносцев, вкупе со всей историей пребывания их бывших строителей. Видать, многое почерпнул, раз смог не просто разыграть пьесу собственного сочинения, но создать свой театр политических марионеток а-ля Карабас Барабас. Годами слонялся по пустынным развалинам, отрывал плиты и артефакты поменьше. Изучал, изучал…   
О тайной миссии «археологической экспедиции» Лоуренс узнал в самый последний момент, уже после прибытия на место и выполнения большей части работ. Лишь тогда начальник экспедиции Хогарт раскрыл перед Лоуренсом карты: «Мы не ищем древности, мы топографирум театр военных действий для Интелледжейс Сервис!» 
Отлично! Лоуренса к тому времени арабы  прозвали Эль Оранс. Почти как шейха.  И «шейх» уже заглядывал в будущее. Кому по этим картам придется воевать? Кто поведет шотландские и индийские полки через пустыню. А кто ведет, тот руководит. Решено! Поведет их эмир Эль Оранс!!!   
       
И Черчиллю, и Лоуренсу, и всему военному и дипломатическому аппарату британской империи нельзя отказать в прозорливости: знали, к какой бочке с порохом подносят зажженную спичку. С подачи Черчилля турецкие земли в Палестине одновременно были обещаны Лоуренсом и арабским шейхам, и… евреям, в лице Сионистского Конгресса. «Для  возрождения национального очага».
И арабов, и евреев англичане обманывали, предоставлять государственность им никто не собирался. Любящие загребать жар чужими руками, англичане хотели «подбросить» евреев в противовес бунтующим арабам. А землями, как богатыми нефтью, так и  водой (глубоко вперед заглядывали) владеть самим. Ну, разве что уступить Ливан и Сирию союзникам-французам. 
План их вполне удался. Нарезали по линейке куски пустыни, распределили оазисы, посадили туземных князьков на троны в образовавшихся «государствах», объявили «протекторат», означавший фактическое колониальное правление.
«Декларация Бальфура» оказалась лишь красивым жестом в сторону «мирового еврейства», еще одним козырем в разгар войны. Но так же была похерена позже.
Парадоксальным образом Британия исполнила «вековую мечту Российской Империи» - добраться до Иерусалима. Добрался, впрочем, только русский язык: миллион израильских подданных ныне предпочитают его. Как тут еще раз не скривиться в кислой улыбке «восточной иронии»:  и над вековыми мечтаниями и над «служителем языка» Бродским.

Евреев с арабами на какое-то время британцам удалось обмануть. Что само по себе звучит как нонсенс: «обмануть и еврея, и араба». Коварство в духе крестовых походов, тамплиеров иже с ними. Странно, что главным и единственным связующим звеном с араьами оказался полковник Лоуренс.
 С другой стороны,  ничего странного нет. «Человеческий фактор». Общаясь с арабами «последний левантиец» оставил в неприкосновенности только две вещи «личного пользования»: веру и службу. В остальном сделался «арабом в квадрате» чем снискал истинное уважение бедуинов. Еще умом, хитростью, отвагой… и коварством. Коварство - не самая последняя добродетель на Ближнем Востоке. Стоило стронуть «стоящий на запасном пути бронепоезд» и всё покатилось по рельсам партизанской войны. Недаром Бендер присвоил себе кличку лично подорвавшего десятки турецких военных эшелонов Лоуреса Аравийского – «Эмир динамит». 
 К восставшим арабским племенам турки проявляли даже большую жестокость, чем к недавно репрессированным армянам: вырезанные поголовно поселки и города, казни, насилие, пытки. Массовые расстрелы. Арабы отвечали схоже: просто не брали  пленных. То есть брали иногда… для истязаний до смерти. Ислам не стал скрепляющим цементом – древняя тектоническая трещина обнажилась, поглотив единство империи.  «Развод» оказался неминуем.    

Распад Османской империи был предопределен ее ростом, слишком разные «крылья» оказались у османского орла, слишком разные крови, слишком полярные культуры - христианская и мусульманская - одновременно ударяли в его «голову». Полтысячи лет сливались потоки в едином теле, и все же  мусульманский поток ударил  сильней. В итоге осталось бескрылое и безголовое «тело», зато с «чистой турецкой кровью».

«У меня есть серьёзные основания полагать, что Маленький принц прилетел с планетки, которая называется «астероид В-612». Этот астероид был замечен в телескоп лишь один раз, в 1909 году, одним турецким астрономом.
Астроном доложил тогда о своём замечательном открытии на Международном астрономическом конгрессе. Но никто ему не поверил, а всё потому, что он был одет по-турецки. Уж такой народ эти взрослые!
К счастью для репутации астероида В-612, турецкий султан велел своим подданным под страхом смерти носить европейское платье. В 1920 году тот астроном снова доложил о своём открытии. На этот раз он был одет по последней моде, — и все с ним согласились».
А.С-Э.

Здесь Антуан де Сент-Экзюпери немного ошибся. Султан ничего не менял. Безвольный правитель - марионетка в руках младотурков, оказался свергнут, и бежал за границу. Но для сказки подобные «ошибки» простительны. 
Знаменитый указ Ататюрка последовал вслед за его зажигательной речью в Стамбуле в 1923 году. Говорят, вдохновила «турецкого Отца» («папу турецка-подданных») статья Анри Жида 18 года о варварстве турок - во многом предопределенном их одеждами (о, ужас Константина Леонтьева!).
Ататюрк убеждал, что отказ от фески не есть предательство нации и бросил в народ девиз, доныне развешанный на кумачовых транспарантах от Эдирне до Карса: «Какое счастье быть турком!». В России «какое счастье!» часто произносят совсем по иному поводу, так что нам до конца не понять какое это счастье быть турком.
В девизе Ататютка тоже скрыта ирония: сам из албанской семьи, да еще на четверть серб и на четверть македонец. Вот вам и «отец всех турок»! Без единой капли турецкой крови…. Для него, понятно, «быть турком» означало «стать турком», что возможно только «стать турком душой». Апатрид решивший: «раз смог я, значит, могут все» и всех поданных записавший в турки.
Ничего удивительного, одним из самых ярых русских националистов считается грузин Сталин - «Отец народов». По-турецки, наверное, будет Атамиллетлар или благозвучней Миллет-Ата (прям как Алма-Ата – «отец яблок»).  Ироничней не бывает!   
   
Турецкая национальная революция победила, настало время «строительства». Нетерпение, желание увидеть плоды революции здесь и сейчас - родовая черта всех революционеров. Проще сорвать погоны, отказаться от кюлотов, нацепить красный бант или цветную кокарду, переименовать площадь, проспект. Но именно с изменения названия вещи начинает меняться ее суть.
«Но роза будет розой/ хоть розой назови ее, хоть нет».

 Конечно, если  назвать розу черешней, сладких ягод вам все равно с нее  не собрать. Но назовите розу шиповником (что, по сути, верно) и вместо цветка будете думать о шипах. Забросите уход – розовый куст одичает, и действительно станет шиповником. Назовите шиповник розой, начните оставлять бутоны с множеством лепестков – получите в итоге сотни сортов роз. Из дичка можно вывести культурный сорт, и наоборот. 
 Ататюрк призвал отказаться от «дикости»: фесок, бурнусов, шальвар (еще один привет Константину Леонтьеву), перейти на цивильное, сиречь европейское платье, котелки и шляпы. Слово лидера революции всегда имеет силу закона. Объявив Новую Турцию светским государством, Мустафа Кемаль упразднил суфийские ордена, в первую очередь бекташи. Убил в зародыше появление новых янычар. Сменив платье, попытался сменить и душу. Ислам – «одежда турецкой души», как православие – русской. Во многом преуспел.

По кальке Ататюрка действовал и «большой друг Советской России» (заодно младотурецкой Османской империи, позже и кемалистской Турции) эмир Афганистана Аманулла. Для начала, подобно кемалистам в свое время, эмир унизил воинскую гордость интервентов - разгромил английский экспедиционный корпус.
Каково бриттам  было снести поражение, сразу после победы над кайзером, и султаном, и австрийским императором, заодно «утопив» Российскую Империю в пучине Гражданской Войны? Потом по очереди получить по шее от большевиков, кемалистов, пуштунов? История точно - завзятый юморист.
Первый успех всегда вызывает прилив энтузиазма. Копируя Ататюрка, Аманулла решил молниеносно европеизировать Афганистан, что до сего дня хлебает беды от корня его реформ.
Однажды объявился «полевой командир» - таджик по фамилии очень похожей на  с японскую - Сакао. Вообще-то его фамилия Хабибулла, а «Сакао» лишь уменьшительное от прозвища Бача-и-Сакао, что в переводе с таджикского означает «сын водоноса». Детство свое он действительно провел поливальщиком сада какого-то вельможи. 
Страшный человек даже по афганским меркам: однажды в припадке жестокости убил родного отца, жену, детей. «Даже муллу». Люди отце-дето-женоубийцы распространяли листовки, все реформы эмира разбиравшие по косточкам:

«Во-первых, Аминулла отвергает ношение чалмы, узаконенной пророком. Он хочет, чтобы все носили шляпы. Во-вторых, Аминулла отвергает афганские одежды, носимые нашими свободолюбивыми предками. Он отдал распоряжение всем женщинам снять чадру…» 

Некто П.К.Ш. 

Нет! Они точно начитались Леонтьева!
Автором воззваний считается некий Пир-Карам-Шах. За этим пышным псевдонимом скрывался все тот же Лоуренс Аравийский.
Примечателен в его новом «погоняле» термин «пир» - звание главы общины дервишей–суфиев. Лоуренс как бы подавал сигнал своим псевдонимом: «вот я кто!». Второй термин «шах» еще занимательней. В персидский традиции означает титул «сеид» - потомок пророка Мухаммеда. «Великий скромник!» Предтеча Геббельса: «ложь должна быть настолько ужасной, чтобы не поверить в нее было невозможно». У кичливых пуштунов титул «шах» может присвоить себе любой князек – prince по-английски. Выходит «Черный Принц» в вольной интерпретации.
«Black prince» эстафетой переходящее название кораблей английского флота. Присвоив пышные пропагандистские титлы «принц Динамит» издевался над  безграмотными пуштунами, намекая на «корабль пустыни». «Последний Левантиец» в душе презирал, даже ненавидел восточный люд. Особенно тюрков.
Формально было за что: однажды при разведке его схватил турецкий патруль. Лоуренс назвался черкесом, среди которых попадалось  немало белокурых и голубоглазых (уж не русское ли наследство?). Черкесы подлежали призыву и мнимого джигита  тут же записали новобранцем в часть. В туже ночь «прописали» коллективно изнасиловав. Британскому офицеру достало мужества рассказать об этом в мемуарах. Пожалуй, слишком подробно рассказать, с примесью мазохизма и эксгибициониста - Лоуренс всегда предпочитал мужчин и мальчиков.
Следует напомнить, что самый известный «Черный Принц» во время Крымской войны затонул с грузом золота у Балаклавы. 
Тут, конечно, надо исправить историческую несправедливость. «Черный принц» действительно существовал в британском флоте, и на момент страшного шторма у Балаклавы, унесшего на дно десятки кораблей коалиции, почти десять тысяч английских и французских  моряков, ценных грузов на десятки миллионов фунтов (сотни миллионов рублей – по сегодняшнему курсу на десятки миллиардов  долларов), «тот самый» «Черный принц» числился в списках. Но только числился. В тот драматический миг  разбирали на английских верфях «на дрова и булавки».
Затонул совсем иной корабль – просто «Принц». Согласно опубликованной экспликации грузов, он был до клотика забит изделиями из прекрасной английской шерсти: шинелями,  мундирами, валенками (английским их аналогом), даже шерстяными подштанниками.  Десятки наименований по полсотни тысяч (!) штук. Но никакой казны для выплаты жалования на нем не числилось. 
Романтические  взгляды поздних исследователей, конечно, наделили его прозвищем «Черный принц» и приписали ему тонны золота в трюмах. Легенда.. 
Почему так? Эдвард Черный принц   - деятель английского рыцарства 14 века. Стал  примером «истинного рыцаря» наряду с французским Баярдом и английским  Ричардом Львиное Сердце.  Ну и арабо-курдом Саладдином.
В романтической традиции он назван «черным» за цвет своих доспехов. Дескать, как только этот родственник королей появлялся среди воинов черным пятном в рядах, они знали, что он рискует наравне с ними и утравиали бовой пыл. 
Эдуард Черный принц прославился абсолютным бескомпромиссным благородством во отношении врагов. Но только в отношении равных врагов. Так однажды присягнувший ему французский город Льеж, вскоре вернулся в подданство врага – французского короля. И Черный принц вырезал весь город на корню, не щадя ни женщин ни детей. Пощадил он только льежских рыцарей, устроив им поистине райские условия плена. «Бла-ародныый»…
С того времени ходят слухи, что вовсе не за цвет доспеха назван Эдуард «Черным», а за черноту сердца…. Как и Ричард Львиное Сердце назван так не за благородство льва, а за убийство тысяч военнопленных во взятой им «по договору» Яффе.
Лоуренс Аравийский – как знаток истории просто не мог не знать подобных нюансов. Так что в персидском псевдониме его можно прочесть вековое английское изуверство. На уровне классовой аристократической ненависти: «Смерть аборигенам – любовь к их высокой культуре». Так из колонии Египта англичане вывезли множество шедевров фараонов и поместили их на сомые почетные места в Британском музее. Да и со всех иных колоний тоже.   
      
Вскоре Афганистан наводнили отснятые в борделях Пешавара фото-листовки с полуголыми девицами на коленях у облаченных в европейские костюмы «эмирских сатрапов». Дескать, таковы нравы современного Кабула. Возмущению темных дыкхан не было предела. Те схватились да винтовки и двинулись покарать развратника Амануллу. Сакао с толпами фанатиков взял Кабул, учинив там грабежи и расправы, взошел на трон под своей родовой фамилией, и вскоре получил прозвище «черный Хабибулла».
Вести из Афганистана занимали умы советских людей – все по той же причине, что и полвека спустя. У границ СССР прогрессивный режим неожиданно свергли, на его место поставили марионетку мирового империализма. Даже такой популярнейший и мало политизированный для того времени журнал «Вокруг Света» разместил летом 29-го серию очерков некого Шуана о перевороте Бача-и-Сакао. Прямо назван у Шуана «серый кардинал» заговора – «Пир Карам Шах», фигурировал неизменный мешок с золотыми монетами, присланный им Сакао с караваном верблюдов из Пешавара – на ведение пропаганды среди полудиких племен и мулл – «мракобесов». 
«Афганская заварушка» случилась примерно в то время, когда Бендер и Корейко уподабливались дервишам, пересекая пустыню на верблюдах…. или немного ранее, поскольку смычка  Турксиба произошла в апреле 30-го года, а в «деле Корейко» Остап поставил дату начала «25 июня».
История с истинным лицом Пир-Карим-Шаха открылась намного позже. Ильф и Петров не могли знать о причастности «эмира Динамита» к въезду Сакао в Кабул «на белых верблюдах». Однако что-то почувствовали, «узнали по почерку».  Ведь в Стране Советов «эмир Динамит» о те годы был популярен не мене чем на Западе, где прическа «под Лоуренса» стала мужским стилем 20-х. Говорят, чекисты очень уважали Лоуренса.
Чекистские кожанки перекликаются с увлечением Лоуренса мотоциклетным спортом. Скорей всего, прямой связи здесь нет, но есть полное соответствие духу эпохи. Большинство авто того времени были открытыми или полуоткрытыми, потому кожаная тужурка, кожаные галифе, краги, сапоги и кожаная кепка или шлем являлись неотьемлемыми атрибутами  водителя. И непременно противетровые очки. Против ветра, дождя, снега.
Даже владелец «Антилопы Гну» Козлевич имел подобный наряд. Кожанка по тем временам – символ прогресса. Тем более что униформу шоферов приняли авиаторами, поначалу летавших на аэропланах, вообще лишенных кабин. Чекисты в черных кожанках олицетворяли нечто вроде «водителей Революции», одновременно являясь ее черным орденом. Они обожали использовать авто и мотоциклы в оперативной работе, опережая разъезжавших в допотопных пролетках врагов Революции. 
 Шофер – пролетарий, хотя и один из самых привилегированных, своего рода аристократ в среде рабочих. В те времена кандидатов  «на шофера» отбирали особые медкомиссии, проверяя зрение, слух, реакцию, «физическую форму», раскручивая кандидата на ценрефужных стульчиках и прочих замысловатых устройствах. Примерно как сейчас отбирают летчиков.   

Что говорить о мотоциклистах? Наиболее рискованной части сообщества любителей наземных средств передвижения на двигателе внутреннего сгорания? Им кожанки и короткие стрижки оказались просто необходимы. Лоуренс как раз был отчаянным фанатом езды на мотоциклетах. Шпион погиб на «двух колесах» в аварии, устроенной ему неизвестными, но вполне определенными кругами. «Он слишком много знал».
«Но дело его не пропало». На изломе 20-30 Европу заполонили «великолепные одиночки» – предвестники «беспечных ездоков» и современных байкеров, предпочиающих сбиваться в огромные «волчьи стаи». Подобный оригинал вовсю гоняет по маленькому итальянскому городку в фильме «Амаркорд» Феллини, вызывая живейший восторг молодых обывателей.
 Он сродни более позднему «неутомимому» Савранскому из «Покровских ворот». Как раз когда Савранский на своем «железном коне» решал вопросы семейного счастья Хоботова, в Америке появилась песня «Black denim trousers and motorcycle Boots» очень скоро ставшая всемирно известной в исполнении Эдит Пиаф.  В ней парфразом звучит судьба Лоуренса.
 
На нем  штаны и сапоги для мотоциклетной езды,
Куртка из чертовой кожи с орлом на спине,
Его мотоцикл несся, как пушечное ядро,
Сея ужас по всей округе.
……………….
 
Его девчонка Мари-Лу, умоляла его:
"Не уезжай сегодня вечером, я расплачусь, если ты уедешь...»
На ее слова он не услышал, и слез не заметил,
За грохотом мотора и дымом из выхлопной трубы.
Он  вскочил в седло, словно  чёрт.  Недобрые огни загорелись в  глазах,
И понесся по шоссе, как шаровая молния,
Налетел на локомотив, двигавшийся на юг,
И когда разобрали обломки...

Нашли только его штаны и сапоги для  езды на мотоцикле,
Куртку из чертовой кожи с орлом на спине,
Но ничего не осталось от мотоцикла и от того демона,
Что сеял ужас по всей округе.

М. С.  и Д.Л. 

Здесь уж недалеко до «Ангелов Ада» и до современных нашествий байкеров, равно черных кожистых одеяний активных геев. Все можно произвести от разогнавшего до иаксимальной скорости «индиан» закутанного в кожу самого знаменитого шпиона и педераста  - Лоуренса Аравийского – могильщика Османской Империи. 
  Далеко же могут завести ассоциации от пары аферистов, путешествующих на верблюдах с чемоданами денег!!!

Действие «Золотого теленка» разворачивается год спустя – в 30-м, а кровавая афганская заварушка случилась в начале 29-го. Уже к декабрю авантюра «исламской революции» провалилась. Очередной груженый английским золотом «Черный Принц» затонул в очередной восточной войне. К власти пришел «контрреволюционер» Надир-Хан - кузен бывшего эмира Амануллы. Тоже «большой друг Советского Народа». Сакао, естественно, расстрелял.
Есть версия, что тот, в свое время убитый полевым командиром Сакао «даже мулла» и был… истинным Пир-Карим-Шахом, а имя этого святого человека было «подобрано» пронырливым Лоуренсом Аравийским. Ни в одном авантюрном романе подобного не придумаешь.      
            
Через полвека новоявленные Лоуресы из Америки повторяли тот же опыт уже над «демократическим Афганистаном», c обвинениями в адрес неверных «шурави» на счет одежды, и с чемоданами денег для полевых командиров. Место Сакао примерно с тем же успехом заняли сначала моджахеды, взявшие Кабул и повесившие Наджибуллу, потом талибы и Бен Ладен.
История с восстанием арабских шейхов против османской империи за английские деньги и посулы мало чему учит. Зажженное пламя на Востоке долго не гаснет. Одно утешительно: афганцы до сих пор предпочитают головные уборы и одежды своих правоверных предков (привет-привет Константин Леонтьев!), а так же в порывах высокой религиозной духовности расстреливают гигантские статуи Будды стоявшие себе спокойно два тысячелетия и бросаются с поясами шахидов на конвои новоявленных крестоносцев.   
 
Смешивать «Восток с Западом» так же опасно как «Запад с Востоком». Даже в местах, где синтез шел даже не веками – тысячелетиями. С одной стороны Ататюрк явно вестернизировал османскую жизнь, в добавок секуляризировал. Но брал только «самое современное, передовое, прогрессивное». Перестраивая страну в духе турецкого национализма, диктатор старательно изгонял все связанное с вековым наследием Европы:  византизм, христианство, античность.   
Досталось от переустроителя турецкой жизни и Константинополю. «Отныне и навсегда» город переименовывался в «чисто турецкий» Стамбул. Представляю, как хмыкнули в рукава греки. Непереводимое на турецкий Istanbul  - искаженное греческое is tam pol(is) – «в город». О чем c неизменным ехидством упомянули Бродский с Вайлем. Поэтический слух Бродского сразу уловил «восточность» звучания для российского слуха слова Стамбул. В Казахстане между Чуйской степью и горами Алатау есть город Джамбул, названный честь сталинского любимца седобородого акына. Имя Джамбул однажды слышал у нас каждый. Стихи его, правда, подзабылись, но в имени слышится что-то от эха в горах или крика в степи: «А-у, ау-ул!».
    Я, правда, припоминаю, как матушка мне декларировала нечто «из Джамбула». И ехидной усмешкой на губах.

Пойте, акыны! Пусть песни льются!
Песни о сталинской конституции… 

Д.

Турки греческих ухмылок не оценили, да и острить скоро стало некому: толпы стамбульских греков отправились на «историческую родину». Теперь «фанариотов» в Стамбуле что-то тысячи три, не больше. Константинополь как европейское поселение почти исчез, остался стремительно развивающийся турецкий Стамбул.

So take me back to Constantinople
No, you can't go back to Constantinople
Been a long time gone, Constantinople
Why did Constantinople get the works?
That's nobody's business but the Turks
Istanbul (Istanbul)
Istanbul (Istanbul)

    Действительно, теперь это чисто турецкие дела. В споре между Константинополем и Стамбулом победили турки, потеряв большую часть империи. Зато в обозримом будущем никто не заявит своих прав на Босфор. Оно и к лучшему.
Турецкая победа избавила нас от «босфорской паранойи», от вечного бесплотного стремления в пространстве к несуществующему времени. От ненависти к самим туркам, в конце концов. Уже давно русские женщины не пугают детей «страшным турком», нашлись  другие жупелы. 

 Осталась только поэтическая тяга. Хорошо, что сегодня с легким сердцем можно запросто приехать в Стамбул туристом, не держа фигу в кармане, камень за пазухой, пачак в рукаве и задние мысли в голове. Поехать как во всякое иное место, например в Венецию, чтобы искупаться в лучистых его энергиях, любоваться красотами, влюбиться в это место и признаться ему в любви. Что и делают тысячи моих соотечественников.   

Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил -
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.

А.С.П.

Пушкин писал эти строки в еще начале века ХIХ, а через столетие все, как свойственно Стамбулу повторилось. Потом еще через столетие.
Похоже, настало время очередного прилива волны. «Политический ислам» поднял голову, завыли «серые волки». Жесткая военная власть пытается пригнуть им шеи, старясь не подпасть под один из трех «арабских стереотипов» в глазах Евросоюза, куда Турция столь настойчиво стремиться.
Значит тот гигантский плакат с фидаином лишь отблеск разгорающихся внутритурецких политических страстей. Государства, построенного исключительно на идее национализма, не случилось. Чем кончится теперешняя «тяга к арабам», как часть тяги к «чистому исламу» предсказать трудно.
Поэтому позволю себе последнюю метафору: мечети Стамбула похожи на крышки бумажных осиных сот. Толи шершни вылупятся, толи человек сдерет сухие оболочки гнезда, как отщипывает лепестки роз и употребит серую бумагу в дело.      
    
               
Четки

Большинство повествований о Востоке становится четками. Нанизываешь, нанизываешь эпизод за эпизодом на «нить повествования», а она все не кончается,  тянется и тянется, словно сказки «Тысячи и одной ночи». Пока однажды не поймешь, что по кругу перебираешь бесконечное одно и тоже.
Так Бродский никак не мог закончить свое эссе, хотя хотел поставить точку где-то посередине, а вышло сорок три главки. Что бы ни писали и ни говорили о недостатках его эссе, в том числе и автор этих строк, стоит признать: поэт заложил  новую русскую литературную традицию - «критическое» путешествие в Стамбул». Не важно кого критиковать: Византию, турок, православие, ислам, эмигрантов, самого Бродского, себя. Важно поехать – окунуться – ощутить аромат – выдать на гора текст.
 Вайль, Померанцев, Шульпаков, Шарый, Цветков, Аплетин, Гургуров… Бесконечные четки.

Так и Памук зернами четок перебирает одного за другим западных знаменитостей  рисовавших Стамбул на протяжении 2-х веков. И своих – турецких худоржников, поэтов, писателей тоже. Пытаентся схватить в каждой главе-бусине зерно истины, а оно скользкое -  выскакивает. Лишь нить, лишь четки как понятие связывают все бусины вместе, лишь их совокупность становятся молельным атрибутом, обретая в движении по кругу сакральное значение.
Рассыпанные бусины - просто шарики. Так зачем я перебираю истертые до тонких трубочек камешки и стекляшки, еле-еле держащиеся на истрепанной нити? Зачем пытаюсь доказать, что и так в доказательствах не нуждается. Может быть, стремлюсь выделить у всех народов Стамбула типологию (как врачи выявляют патологию) мистических озарений, чтобы понять «мистику города». Тупиковый путь. 

  Простая сумма всех составляющих всегда меньше целого. Крутящие зикр суфии, возносясь к воссоединению с абсолютом, понятия не имели, что где-то сосем рядом - в нескольких кварталах от них - медитирует какой-нибудь каббалист или созерцает светящийся пупок последователь Паламы, творит свои обряды алавит, зажигает маяк на Фенере тайный зороастриец.
Сумма всех мистических историй, развивавшихся параллельно, не охватывает этот город, не описывает его «истинную» историю. Порой создается впечатление, что место живет своей собственной духовной жизнью, а все эти турки, греки, армяне, евреи и прочие - лишь покрывала над истинным телом города. Просто формально этот огромный бриллиант должен кому-то принадлежать (ведь не бывает бесхозных драгоценностей). Так почему бы не туркам?
Посмотрев на Стамбул с многих граней, не раз воскликнув «вах!», ощутив синие прилижения к истине,  я уподобился персонажу, который за деревьями не видит леса. Хотя, «леса» как раз не ищу.
Меня интересует метафизика места, метафизическая его история, в которой мистическая история лишь малая и не главная часть - лишь стрелка манометра дергающаяся от бушующих где-то внутри огромного котла энергий. Думаю, заглянуть внутрь будет непросто. Возможно, придется написать свою книгу о сакральном Стамбуле.  Впрочем, сдается мне, что я ее уже написал.    

Памук – коренной стамбулец, искренне и нежно влюбленный в свой город, рисует его красками тоски, меланхолии, печали. Подобная странность в восприятии города перенасыщенного энергией объясняется просто: ностальгией по былому величию, по «городу которого нет» и быть уже не может, комплексом тоски по утраченной империи, столь знакомый множеству советских людей. Сам автор «Стамбула – города воспоминаний» твердит нечто подобное.
Не побывав в Стамбуле, не ощутив его энергию, не увидев его красот сложно воспринимать город «с листа»: с печатного, граверного, фотографического. В отличии, скажем, от Парижа. Монматр, Елисейские поля, Нотр Дам  вызывают прилив ностальгии по городу, в котором никогда не бывал. Их немало - магических заклинаний, бередящих душу тоской по странствиям в разнообразные столицы мира: «Сан-Марко – Реалто - Гранд Канал» и уже тоскуешь по венецианскому карнавалу; «Бродвей - Таймс Сквер – Централ Парк» и глаза застит свет невиданных реклам.
А какие чувства вызовут слова «Эменоню, Пера, Галата, Фанар, Фатих, Бешикташ, Юскюрда, Таксим, Бебек»? Какой-то детский лепет, бормотание дервиша, крики восточного базара. Может быть, всплывет в памяти название футбольной команды «Галатасарай». Магия стамбульских названий только для «посвященных», только для окунувшихся в город, его атмосферу, в потоки энергий. 

Читая Памука, делаешь два вывода:
Первый – книга его собственный печальный взгляд на родной город, в книге есть, как говорит наша творческая интеллигенция, мало помнящая физику: «отрицательная энергетика». То есть энергия вакуума… Так бывает когда живешь на одном месте, привыкаешь и не замечаешь того, что другим в диковинку.
Настоящая, бьющая через край энергия у Памука возникает только при описании утробных страхов, подобных «наблюдению прохода по ночному Босфору русского крейсера», или при упоминании о знаменитых стамбульских гангстерах, об эпохе, когда резко вздорожала недвижимость в 60-е, и начался раздел имущества с драками и убийствами из-за квартир. Его берет дрожь при упоминании как «бизнесмены» обделывали свои дела во времена экономического бума во вполне «новорусском»  стиле: разборкой, стрельбой, пытками, трупами.
 «Вакуум Памука» идет от сердца: город меняется на глазах, причем не в лучшую сторону. Гибнет старая застройка, исчезают «уходящие нации». Из некого вавилонского смешения языков и культур Стамбул совершает обратный ход – к торжеству единого языка, единой культуры, во многом сельской из глубин Анатолии, от, до сих пор полукочевых турецких племен Киликии почти ничего общего не имеющих с просвещенными османами и европеизированными стамбульскими старожилами.
Ничего не поделаешь: «салат» из разных народов оказался имперским. Греки, армяне, славяне, евреи, арабы за века из коренных и не очень насельников превратились в  «полпредов» отдаленных уголков империи радевших за свой край, за соплеменников. Молениями, подкупом, интригами добивались снисхождения к своему народу, к провинции, к вере. Делая на этом карьеры, состояния и одновременно являясь заложниками.  Поднимая бунт, соплеменники знали, что в Стамбуле домоклов меч висит над шеями десятков тысяч их единородцев.
Дальнейшая история чем-то напоминает власть константинопольского патриархата. Как только бывшее владение обретало независимость, что означало конфликт с верховной властью, как Стамбул покидали давние его насельники. Ушли славяне, албанцы, греки, армяне. Последними ушли евреи в только что появившийся Израиль. От многолюдных диаспор остались единицы, что не хотят бросать святыни или которым все еще важен бизнес в Турции.
Процесс естественный… но печальный. О том и грустит Памук.               

Второй вывод куда шире: тоска по утраченному величию бесплодна, возрождение былых империй невозможно. Кто всерьез пытается совершить подобное, поневоле превращается или в ряженного под янычара клоуна, или в упрямого и жестокого садиста. 
Попытался высказать нечто подобное на одном патриотическом сайте в полемической статье на опус «имперца» (так и слышится вызов: «задай им перца!») по фамилии Махнач, писавшего о благе бытия в империи типа Римской и призывавшего к воссозданию православной российской империи. Вот финал моего опуса:

«…Пример Турции здесь столь выпячен, поскольку может служить уроком России. Стоит обратиться к книге Орхана Памука  «Стамбул – город воспоминаний», там выпукло обрисовано сколь бесплодна тоска по утраченному имперскому величию, что это путь в никуда, в тупик культурной самоизоляции. Безуспешная попытка вернуться в утраченный мир, с глубоким пониманием в конце, что империю не вернешь. Сколь жесток национализм, соединенный с вестернизацией, безжалостно разрушающий остатки имперского величия и высокой культуры.
Пример тем более характерен, что турки очень похожи на русских (сколь ни обидно это звучит для русских, мало общавшихся с турками). Только там понимают, что возрождение Империи невозможно, а в России все еще тешат себя иллюзиями, представляя их вполне реальными планами. Об ушедшей империи можно только грустить черной грустью без надежды на возрождение. Урок для нас: стоит пойти по пути национализма - замкнемся в границах этнической территории и будем прокляты соседями. Прочтите Памука!»   

Ц.Г. (М.Х.)

«Патриоты» назвали меня «жидом и врагом русского народа». Вот так.
К мыслям этим привел меня Стамбул запутанными улочками своей истории.
 
Предполагаю, что после «Светильника из Стамбула» меня проклянут турки и армяне, евреи и цыгане, греки и, разумеется, еще раз русские. Однако брутальный город-космополит не располагает к политкорректности. Несмотря на вечное желание Востока прятать мысли за заплетенными словесами, Стамбул ударом ятагана рубит правду-матку. Зачем прятать мысли, если стремишься  постичь город, в котором серые мечети чем-то напоминают обнаженный, препарированный мозг? (Все же предыдущая метафора так и не оказалась последней). А сплетение улочек на плане Кантемира очень похоже на белые прожилки, между синими стекляшками светильника, привезенного из Стамбула. Пока не зажжешь в нем маленькую свечку.


Приложение №1 можно прочесть здесь.

http://www.proza.ru/2010/10/30/179