Дмитрий Каратеев & Константин Могильник
Видавничий Гурт КЛЮЧ
Киев 2003
ВОКРУГ БЛЕДНОЙ ГОРЫ
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн.
(К.Б.)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИСТОРИЯ ЖОАКИМА
Я лично знал двух-трёх провидиц
Госпожа Сальмажур раскидывала карты по-океанийски
Она была когда-то в тех краях и раз присутствовала
При смачной сцене людоедства
О чём не каждому рассказывала
А насчёт будущего никогда не ошибалась
Ещё на картах ворожила и неплохо Маргарита
Фамилии не помню
Но г-жа Деруа была всех вдохновенней
И всех искусней
Всё что она сказала мне о прошлом так и было
А предречённое сбылось в назначенные сроки
Еще я знал гадальщика по тени но тень свою допрашивать не дал
Знал родникоискателя норвежца это был Дирикс художник
Треснет ли зеркало рассыплется ли соль уронят ли ломоть
Безликими богами бережённый
Я в них не то что верю но смотрю и слушаю и надо вам сказать
Я сам прилично понимаю по ладони
Все потому что я не верю но смотрю и даже слушаю когда это возможно
Все мы провидцы милый друг Андре Бийи
Но слишком долго всем и каждому внушалось
Что будущего нет что мы пожизненно невежды
Потомственно тупицы
И люди приняли такую участь и никто себя не спросит
Знает он будущее или нет
Религиозного начала здесь ни капли
Ни в предсказаньях ни в поверьях
Ни в том что называют оккультизмом
А это просто способ наблюдать природу
И толковать природу
И весьма законный
Гийом Аполлинер
Архив Издательского Гурта KLYUCH.COM, фонд Чёрного Лоцмана.
Единица хранения W144
История юнги Жоакима, рассказанная Родриго Маланойте, шкипером бота Донья Эшперанса, Виллему ван К., августа 21, 1865 Р.Х.
Жоаким Дуарте поступил месяц назад на старую калошу. Был он совсем мальчишкой, но успел похлебать и солёной водицы, и крови. Плавал он юнгой на судне, оно геройствовало под «весёлым Роджером». Шкипером на нём ходил, чего греха таить, братец мой кровный, Жоржи Суровый, я сам и прозвал его так ещё малолеткой. Он чуть не с колыбели приговаривает: нет джентльмена – нет удачи. Тому и юнца научил на его же голову. Взяли наши прыгуны на абордаж кораблик французский, прибарахлились, команду акулам на корм, это как водится. А ещё была там креолка-краля. Так её не утопили, хотели всей толпой позабавиться – опять как водится. И вдруг взбесился Жоаким – закаты над океаном, сам знаешь, развесёлые, розовые! «Моя будет, – кричит, – всех попишу!» – и за нож. Братец мой, капитан – ни слова. Пусть порезвятся, думал, чтобы не заскучала братва. И поехало: из кого больше крови пустили, не знаю. Только показалось крале, что крышка Жоакиму, а другого она не хотела. И перекинулась за борт, поминай как звали. А Жоаким в запарке рванул пистолет из-за пояса у капитана и себе в голову пальнул. Братва так рты и раззявила. А как допёрли, что пацан себе не башку, а пол-уха снёс, так и покатились все. А Жоржи – как всегда сурово (хотя душа у него нежная, я-то знаю) – забрал свой пистоль горячий и говорит: «А теперь – ша, шпана! Нет удачи – нет джентльмена». А потом отвернулся, слезу стряхнул в океан, сопли вытер и говорит тихо: «Что вы знаете козлы! Красота мир спасёт!»
Н-да, ушёл скоро тот сокол от Жоржи. К нам уже об одном ухе явился. Правду сказать, не сам он ушёл. Жоржи его нам, рыбакам передал – серьёзности поучиться. Буяном оказался, Сulo Calente*, как у нас говорят. Пиратам таких не надо: по понятиям живут.
Ну вот, идём, значит, мы южнее Лоуренсу Маркиш**, на Санта-Лусию. Около Пунту ду Оуру прицепились малость, рыбки половить чтобы сети не пылились. Закинули мы эти самые сети наудачу, рому приняли по глотку (Жоакиму горячему не дали) и загораем, горизонтом любуемся. А на горизонте ботинок допотопный возникает, какой, знаешь, у вас в Капштадте лет сто на приколе стоит – ты его случаем не топил, старикан? Ладно, не фыркай, браток, правду говорю. Твоё здоровье. Так вот, я потом понял, что это за кораблик, да поздно было. Нам ещё повезло как никому – всего одним только юнгой откупились.
Смотрю, значит, в бинокль – что за хрен: на море штиль, а паруса его потрёпанные раздуты! Жоаким, говорю, скачи в шлюпку, шагай к тому ботинку. Узнай, что за джентльмены на наш участок пожаловали. Да не груби там, не то второе ухо укоротим (это уж я про себя: с малым так не шутили, кок наш раз попробовал, так тот ему чуть … не укоротил). Вслух только прибавил: да пошевеливай своей горячей задницей.
Прыгнул он, побежал. Ждём, покуриваем, в море поплёвываем. Полчаса проходит, час, нету юнца заполошного. Чёрный наш боцман, Паулу... ох, извини, брат!.. Паулу пошутил ещё, дескать, малец пошёл отлить, да утонул. Как в воду глядел. Ждём ещё с полчаса, видим, обратно плывёт шлюпка. А в ней, представь, дедушка черножопый, весь татуированный, сидит, скалится, аж холодно спине. Паулу ему: «Моё почтение!». А чёрт в ответ огрызается по-ненашему. А кока увидел, так и наши слова вспомнил: «Мандинга***! Давай нож – рэзить будем!». И привизгивает, как, знаешь, кафры. А у самого – слёзы ручьём. Ко всем лезет обниматься, каждого по имени, представь, назвал. «Ты руки-то опусти, образина ненаглядная» – говорю. А он ко мне: «Капитан…» – да и запнулся. «Я-то капитан, а ты кто такой?». «А я, – говорит, – ваш юнга Жоаким». И снова плавники веером. «Но-но, – говорю осторожно, – съел ты его что ли?». Тот плакать перестал, завизжал, да как прыгнет на меня, – аж кок в трюм забился. Уж он-то его признал! Скрутили, в общем, черномазого, руки ему за спину, канатом спеленали. Глядим, а у него половины уха-то и нет! И глаза закатил, как Жоаким, вот-вот пену пустит. Гляжу, а это и не кафр, похоже. Белым когда-то был, только много лет на солнышке испекался. Потолковал с ним кафр Паулу по-своему, так сам чуть белым не сделался. «Не понимаю, – говорит, – язык, то есть, понимаю, а что он несёт, и знать не хочу. Это нэльзя-а!». И привизгнул аж. Подумал я, подумал, подхожу к связанному. «Ну, не серчай, – говорю, – Мы тебя развяжем, только скажи, кто ты?». «Не узнаёте, что ли, вашего Culo Calente, Жоакима?! Капитан Жоржи, братец Ваш, тот сразу бы признал, – и снова слезу пустил. – А вот свидеться снова не ожидал. Как же вы все живы ещё?». Не захотел я эти бредни дальше слушать. Так до Санта Лусии и не поговорил ни с кем, только чёрному боцману нашему, Паулу, долго о чём-то по-ихнему плакался. А кок всю дорогу из трюма не вылезал, и вилки все попрятал, боялся, как бы того не развязали. Ну мы парня привезли в факторию да и сдали, как был, связанным на руки лекарю из мэков . Только его и видели.
Что, старик, задумался? Может, из прошлого припомнил чего? Видишь, разное на море случается, не одни только крушения. Ну, не фыркай, чего там, свои люди. За твоё долголетье! И чтоб кораблей на весь твой век хватило.
________________________________________
* Colo Calente - Горячая Задница (порт.)
** Lourenco Marques - ныне Maputo
*** Mandinga (порт.) - человек с длинным удом
Единица хранения W143
Рассказ Жоакима Дуарте, бывшего юнги с бота Донья Эшперанса, в изложении доктора Дуайта Дж. Моррисона в Санта-Лусия, Мапуталэнд, июля 23, 1865 Р.Х.
«Я приблизился вплотную к борту неизвестного корабля. Встречное течение сносило лодку. Пришлось грести через силу, чтобы обогнуть высокую деревянную корму с облупившейся кариатидой. Я хотел уже метнуть тройной якорь-блесну через борт посудины, чтобы закрепить лодку и взобраться, как вдруг меня потащило в сторону против течения, которое сейчас только толкало лодку. Посмотрел я туда и увидел край Чёртовой Воронки, вы конечно, слышали о ней. Летучий Голландец обычно появляется в её близи. Иные говорят, что он и возникает из проклятого водоворота. Воронку нельзя заметить издалека, со шлюпки она вообще не видна. И не опасна, пока не окажешься у самого её края. Вот тут уж ничто не спасёт, и нет других возможностей, кроме как молиться. Я молился. Но видно, Господь припас для меня новые возможности.
Лодка неслась по ослепительному краю воронки, обрывавшейся в бездну водопадом. Поток падал и втягивал за собой звук. Звук уносился в бездну. Всё смолкло. Тишина стала нестерпимой – онa гремела, глушила, сплющивала. Ноги по-прежнему стояли на твёрдом, но это твёрдое не было лодкой. Оно вообще не было чем-то знакомым. Нечто плотное и устойчивое – мчится. Или всё вокруг мчится? Сомкнулся зелёный купол. Стало холодно. Мгла сгустилась. Бездна запела непонятно и томительно. Завыла, заныла мучительно о чём-то громадном, что было впереди, позади, вокруг, везде, чего не в силах понять и вынести человек, и что вредно для души .
Показался свет в густой плотной зелени. Вверху или внизу? Не понять. Далеко ли, и что за свет? Добраться, дотянуться! Иначе – что? Конец? Что-то похуже. Хуже всего, что случилось и что может случиться. А тёмная сила влекла дальше, никуда. Но близок свет – всё ближе. Это солнце сквозь трясину. Ещё усилие. А вот корни и ствол – и я выскочил из горячего болота, как лягушка…»
Рассказ несчастного старика занял в моей тетради ещё три или четыре страницы, которые, к сожалению, не сохранились. Потеря, впрочем, невелика: речь больного всё более принимала характер бреда (delirium africanorum). Если мне не изменяет память, там упоминался какой-то бледнокожий, едва ли не потусторонний народ, среди которого мой незадачливый португалец и провёл почти всю сознательную (если только такое слово тут уместно) жизнь. Притом провёл почему-то в образе кафра. Должен прибавить, что это не так уж удивительно: его соотечественники не многим от них отличаются. Думаю, бедняге в самом деле пришлось долго жить среди дикарей в тропической глуши. Там, должно быть, он и повредился в уме, адаптировавшись таким образом к гориллообразному окружению. После нашей встречи, человек, называвший себя Жоакимом Дуарте, прожил недолго. Здравый рассудок к нему так и не вернулся.
Единица хранения W651.
Из антологии «Янтари и кораллы. Морской фольклор от Одиссея до Хейердала», Гамбург, 1971
Летучий Голландец и Чёрный Лоцман
(Mалоизвестный вариант морского сказания)
Почти четырьмя столетиями, точно толщею океанской воды, отделённый от нас, плавал в южном полушарии у побережья Африки не то португальский, не то, будем говорить, голландский корабль. Команда подобралась на нём – негодяй к негодяю: кто беглый с галеры, кто вчерашний пират, и все – картёжники, пьяницы и богохульники, а капитан – первый в этом роде. Звали его не то Бартоломеу Диаш, не то ван дер Деекен, не то, будем говорить, ван Страатен. Была, значит, у него причина туманить своё имя, чего честные люди, всякий знает, не делают. А честным и нравственным был на этом судне только лоцман – ещё в ту пору не старый, но весьма опытный по прозвищу Виллем из Капштадта. Он знал свое ремесло, исполнял его безупречно, читал лютерову Библию, не сквернословил, в карты не играл, а к рому и табаку был усерден в меру. «Всё мне позволительно, – цитировал он, бывало, апостола, – но не всё полезно; всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною». Не любил этих слов капитан ван Страатен, и самого Виллема недолюбливал, да и апостола, правда говоря, не больно праздновал. Им вполне обладали его пороки, особенно главный из них – гордыня, а гордецами – не кто иной, как Велиал – Князь Мира – обладает.
Шёл корабль к южной оконечности Африки – к мысу Доброй Надежды. Кто его обогнёт, тот перевалит из строгого Атлантического океана в ласковую стихию и поплывёт к Индии, где, как полагали, полным-полно золота, алмазов – и перца с корицей да гвоздикой, что ценилось тогда не дешевле золота.
Но не всякий огибал его, ибо недаром звали этот мыс не только мысом Доброй Надежды, но и мысом Бурь. Три, или пять, или, будем говорить, семь раз относило бурей корабль ван Страатена от мыса, и выдумал тогда лихой капитан, что оскорбляет его этим Высшая Сила. Плюнул он тогда в океан, забожился так, что волнение на миг улеглось, и поклялся достичь мыса, хотя бы пришлось плавать до дня Последнего и Страшного Суда. И услышал, и принял его слова Князь Мира – Велиал, который гордецами обладает. А лоцман Виллем обличил тогда капитана в бесовской гордыне. «Плавай, – сказал он, – до Последнего и Страшного Суда, плавай! Неровён час, и после Суда будешь плавать – в смоле кипящей – вечно! А я тебе, нечестивцу, не помощник и не попутчик». И прыгнул Виллем в шлюпку, не взял с собой ни пресной воды, ни сухаря, ни компаса, только Библию, и взмахнул вёслами, и ушёл в океан. Одно прибавил: «Небось, не утону!». А ван Страатен крикнул ему в след: «Твоя правда – не утонешь! Зато затонут корабли, на которых будешь лоцманом ходить ты, – Виллем, Чёрный Лоцман!». И вновь услышал Князь Мира и принял его слова. А Виллем их не услышал за плеском и рёвом воды.
И носится теперь безумное судно ван Страатена по всем океанам, и всё не может обогнуть заветный мыс. В его парусах всегда ветер, хотя бы стоял на море штиль. И вся команда, и сам капитан давно мертвы – мертвы, но непостижимо и жутко живы. И всё еще длится на Летучем Голландце тот самый день, хотя преодолел тот корабль толщу почти четырёх столетий. А другие суда – нет им числа – спокойно огибают мыс Доброй Надежды и идут в Индию, где жарко, как в печи, и обнажённые и обожжённые дочерна люди с приплюснутыми носами ходят грязные и тощие, а на киноэкранах толстые и страстные; где что-то не видно золота и алмазов, а перца да корицы с гвоздикой – как песка, да что в том: они теперь по всему свету в каждой лавке. А которое судно встретится с Голландцем – то уж ни в Индию не придёт, ни в родимый порт не вернётся: повлечёт его нечистая сила за кораблём-призраком и швырнёт смаху на рифы, а не то затянет в Чёртову Воронку, которая блуждает вокруг Земли и вертится вблизи Голландца. Потому ему суждено бегать по водам и попадаться навстречу неудачникам до дня Последнего и Страшного Суда, а что будет после – мы не знаем, знаем только, что тогда кончится власть Князя Мира и над гордецами, и над трусами, и над безумцами, и впадут они в руки Бога Живого. Не говорил бы лоцман Виллем легкомысленных слов о том, что будет после Суда, не предварял бы приговора Господня, глядишь, и не возымело бы силы проклятие пр;клятого капитана. Но видно, заразил его тогда ван Страатен гневом и гордыней. И теперь толщу почти четырёх столетий переплыл Черный Лоцман на разных судах, и на которое судно поступит он лоцманом, с того тут же уходят крысы. Всё так же он, как в молодости, прям станом и крепок здоровьем, только поседел, да и то не слишком: что ему делается – бодрый старик; все так же безукоризненно исполняет он службу, и никто не скажет, что такой-то корабль потонул из-за ошибки или небрежности лоцмана – всегда либо буря, либо течь, либо еще что-нибудь; всё так же он честен, нравственен и набожен, всё ту же читает первопечатную лютерову Библию – отца, пастора Маркуса наследство, в карты не играет и не сквернословит, к рому и табаку прилежен умеренно, а имени своего ветеранского не меняет и не прячет – честные люди этого, всякий знает, не делают.
Продолжение: Вокруг Бледной Горы. Часть 2. Неудавшийся сеанс: http://proza.ru/2009/04/23/455