РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ Н. А. БЕРДЯЕВА «О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА» (М., “ТЕРРА”, 1998).
“Речь не о грубом и невежественном простонародье, а о том, насколько отталкивающе выглядят распри среди философов! С помощью своего разума и науки они хотели бы вознестись превыше самого неба – ведь каждый из них одарен высоким умом, ставшим благодаря долгому учению еще изощреннее. Вдобавок они славятся тем, что умеют недурно расцвечивать и разукрашивать свои фантазии. Но если вглядеться в них пристальнее, то обнаружится, что все это лишь легко смывающаяся краска.”
“То, что Бог засвидетельствовал во многих местах Св. Писания, они отбрасывают под тем предлогом, что это превосходит их разумение. Более того, они дерзают хулить тех, кто продвигает вперед то учение, которое Бог никогда не позволил бы обнародовать через своих пророков и апостолов, если бы не знал, что оно полезно. Ибо наше познание должно состоять не в чем ином, как в благоговейном и послушном принятии всего, чему нас учит Св. Писание”.
Жан Кальвин, “Наставление в христианской вере”.
* * *
Имя Н. А. Бердяева у нас довольно известно, и нам нет нужды подробно представлять этого философа. На материале недавно переизданной книги “О назначении человека” мы рассмотрим некоторые его высказывания о христианской вере. Библейским христианам будет небесполезно уяснить богословские построения философа, отражающие, заметим, позицию многих и многих россиян традиционного верования.
Бердяев, будучи мистиком и сторонником апофатической теологии, высмеивает теологию рациональную (катафатическую), выводящую свои положения из Слова Божиего. Стоит ли говорить, что Бердяев органически не приемлет протестантизм. Особенно он ополчается против кальвинизма, в котором прозорливо усматривает принципиального антипода своих воззрений.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1. ПОЗНАНИЕ
“Познание Бога нам трудно и в известном смысле даже невозможно, оно неизбежно должно прийти к методу апофатическому и обнаружить тщету и бесплодие метода катафатического. Бог не может быть предметом познания, потому что человек в акте познания не может возвыситься над Богом” (с.30).
Бердяев полагает, что для получения рациональных знаний о Боге нам нужно непременно возвыситься над Богом, делая Его объектом познания. Однако это вовсе не обязательно. Бог Сам милостиво дает о Себе знание, открывая Себя. Это знание дано нам в Его Слове (Библии). Мы изучаем Библию, обретая то знание о Творце и Его творении, которое Ему угодно дать. Из Библии мы постигаем, что наш мир создан как единая система, имеет единые законы. Единство мира указывает на единого Творца. Бердяев, отвергая подобный путь постижения Бога, предпочитает мистическое бессознательное воспарение (“философское познание, преодолевающее объективацию и относительность, корнями своими погружено в бессознательное и восходит к сверхсознанию”, с.29), вместо познания Слова Божиего он ищет откровений его собственного духа.
Бердяев пишет: “Познание есть великое дерзновение. Познание есть всегда победа над древним, изначальным страхом, ужасом. Страх делает невозможным искание истины и познание истины” (с.30). Нетрудно понять, что древний, изначальный страх и ужас, о котором говорит философ, – это страх и ужас перед Богом, Творцом-Вседержителем. Поэтому Адам, следуя Бердяеву, вкусив запретный плод и нарушив тем самым волю Божию, дерзновенно победил древний изначальный страх и ужас.
Вряд ли христианам уместно восторгаться великими дерзновениями подобного рода. Мы все же предпочтем остаться со своим страхом пред Богом и с ужасом нарушить Его волю. В этом нас весьма поддерживает Писание: “страх Господень будет сокровищем твоим” (Ис.33:6; см. также Пс.110:10; Пр.1:7; Пр.9:10; Пр.15:33; Пс.54:20; Иер.44:10; Мал.3:5). Пусть страх Божий сделается началом нашей мудрости (1Кор.8:13; Иер.32:39-40).
2. ОБЩИЕ ВОПРОСЫ ЭТИКИ
Бердяев – певец свободы человека, и такой свободы, над которой не властен даже Творец. Вот что он пишет: “Нравственная жизнь всегда предполагает свободу, нравственная оценка всегда стоит перед свободой. Свобода же никогда не может быть лишь в познаваемом, она должна быть в познающем, как основа бытия” (с.30).
Позволительно спросить, кто определяет, что такое нравственная жизнь и какой она должна быть? Бог или философ Бердяев? Если определяет Бог, то нам надлежит следовать Его определениям, Его Заповедям. Бог не спрашивает нас, хотим ли мы их выполнять или нет. Невыполнение Заповедей Божиих неизбежно влечет наказание вечными мучениями. Нам скажут, что это весьма похоже на принуждение, а не на свободу, и будут правы, поскольку Бог установил, что только путь исполнения Его установлений угоден Ему. Как же нам ответить Бердяеву в отношении нравственной жизни? Мы считаем, что истинно нравственная жизнь нуждается не в свободе, а в благодати. По благодати верующий (духовно возрожденный) человек способен добровольно, с желанием (т.е. свободно) поступать поистине нравственно и быть угодным Богу. А могут ли неверующие быть нравственными людьми? Писание говорит, что неверующие по природе избирают неугодное Богу. Без послушания Богу нельзя быть моральным, без Бога невозможно сделать правильный нравственный выбор (Ин.3:18; 2Кор.4:4.).
Однако Бердяев не приемлет этику, основанную на установлениях Божиих. Он полагает, что “Этика есть дерзновение в творческих оценках” (с.31). Но как же тогда, спросим мы, относиться к Слову Божиему? скажем, к Десяти Заповедям? Может ли наша этика быть дерзновением в творческих оценках предписаний Бога? Получается, что сегодня мы можем принять Заповеди за высший стандарт, а завтра подвергнем их творческой переоценке, то есть уценке. Именно к этому нас подбивает философ, предлагая воспарить в бессознательное, лишь бы не оставаться со скучным долгом выполнения нудных предписаний.
Бердяев полагает, что человек хочет быть с Богом потому, что он не желает различать добро и зло: “Тоска по Богу в человеческой душе и есть тоска от невозможности остаться навеки с различением добра и зла, со смертельной горечью оценки” (с.31). Для Бердяева, как мы отметили, характерно желание уйти от ответственного поведения. Ведь христианину каждый раз нужно проявлять ответственность в следовании добру и отвращении от зла. Философу же хочется уйти от ситуации, когда нужно нести ответственность за свои поступки, и прежде всего за морально-нравственные. Между тем Писание говорит, что мы становимся совершенными лишь тогда, когда научаемся различать добро и зло, то есть избираем добро (Евр.5:14). Что касается тоски по Богу, то верующий стремится к Богу вовсе не потому, что желает избегнуть ответственности за свои поступки. Мы говорим о любви к Богу, а желание избежать труда и ответственности – нечто совсем иное. Кроме того, верующий всегда с Богом. По вере он имеет Духа Божия (1Ин.4:13; 1Кор.2:12-14; 1Кор.6:19).
Бердяев нам возражает: “у верующих вера иногда слишком легко им досталась” (с.262). Дескать, атеисты страдают, в муках ищут разрешения своих нравственных проблем, а верующие как-то легко все получают: и саму веру в Бога, и нравственные евангельские нормы, которые принимаются ими не для мучительного обсуждения и оценок, а для выполнения. Бердяев хлопочет за порядочных и культурных атеистов. Для них он пытается сотворить христианство, приемлемое их атеистическому пониманию, атеистическим моральным установкам.
Бердяев полагает, что “В основании этики лежит нравственный опыт” (с.31). Не Слово Божие, а личный нравственный опыт. На основании моего личного нравственного опыта я составляю себе этику. А мой сосед составляет свою, на основании своего опыта. А какие-нибудь, как сегодня говорят, отморозки – свою. Содом и Гоморра именно так и жили – согласно своему нравственному опыту, со своей собственной этикой и методами познания. Вопреки Бердяеву, кальвинисты призывают поступать наоборот: принять этику, данную Богом, и жить в соответствии с ее принципами. То есть жить благочестиво и богобоязненно.
Однако Бердяев такую позицию принять не может по причине того, что “априоризм в этике есть, в сущности, отрицание нравственного опыта” (с.31). Не спорим с философом. Именно так и есть. Таково, например, наше кальвинистское мировоззрение. Кальвинисты заранее согласны со всем, что говорит нам Бог (Пс.31:8). Мы принимаем Божий стандарт, а не проверяем его на соответствие своему нравственному опыту. Бердяев думает нас напугать: “Нормативная этика всегда тиранична” (с.32). Что ж, кому-то руководство Словом Божиим кажется тиранией. Но мы с этой тиранией вполне согласны, ибо Слово Божие для нас – светильник на пути к Царству Небесному. Более того, кальвинисты благодарят Бога за то, что у них есть стандарт человеческих взаимоотношений. Для человека будет лучше, если его с самого детства научат поступать правильно, – к примеру, любить ближнего, как самого себя. Не дожидаясь, пока он сам, методом проб и ошибок, приобретет свой собственный нравственный опыт.
“Проблема этики связана с загадкой о человеке. Этика и должна быть учением о назначении и призвании человека, и она прежде всего должна познать, что есть человек, откуда он пришел и куда он идет” (с.37). Этика Бердяева еще только собирается познать, что есть человек и каково его предназначение. Библейские христиане это уже знают. Человек есть творение Божие и создан для прославления Бога.
3. ТЕОЛОГИЯ
3.1. Н. А. Бердяев – сторонник апофатической теологии
Бердяев иронически относится к теологии катафатической, рационально формулирующей христианское учение. Он не одобряет подобный рациональный подход: “Единственный верный путь есть путь интуитивного описания духовного опыта” (с.263). Как видим, он утверждает превосходство духовного опыта своей духовной жизни над постижением Слова Божиего. Бердяев убежден, что даже теософия (!) превосходит рациональную теологию: “Над наивно-реалистическим пониманием Бога возвышалась только мистика, которая находила другой язык, и христианская теософия” (с.263).
Выступая против катафатической теологии, Бердяев, как мы отметили, особенно возмущается кальвинизмом, находя его духовным антиподом своих воззрений. В этом мы с ним охотно согласимся. Действительно, страшно далеки они друг от друга... Вот к каким выводам приходит философ, говоря о катафатической теологии: “И совершенно последовательно нужно сделать вывод, что Бог в вечности одних предопределил к вечному спасению, других же – к вечной гибели. Кальвин и говорит, что Бог творит неравно, одних для вечного спасения, других для вечной гибели. Страшное учение Кальвина имеет огромную заслугу reductio ad absurdum. Он договаривает то, что неотвратимо вытекает из традиционного учения о миротворении. Правда, само предопределение есть непроницаемая тайна, страшная для разума и совести, но к ней приводит путь рациональной теологии. Катафатическая теология и слишком далеко заходит в рационализации тайны, и слишком рано ставит границы познанию, устанавливая запреты. Мы начинаем дышать легче и свободнее, выходим из тюрьмы, когда переходим к теологии апофатической. В этом великое значение тайны, великое значение docta ignorantia. Вся значительность, смысл и ценность жизни определяются скрытой за ней тайной, бесконечностью, не подлежащей рационализации, о которой возможен лишь символ и миф. Бог и есть бесконечная тайна, скрытая за бытием. И потому только и можно вынести зло и муку жизни.” (с.38-39).
Итак, перед нами два пути познания Бога. Путь первый: осмысленное постижение Слова Божиего. Но этот путь, как свидетельствует Бердяев, приводит к кальвинизму. Неизбежно приводит, подтвердим мы, надо лишь быть последовательным. Путь второй: мистика и соответствующее ей апофатическое богословие. Богословие, которое строится на основании откровений духа. Заметьте, традиционное учение о миротворении Бердяеву не нравится. Это и понятно, ведь в Слове Божием философу тесно. Он легко дышит лишь тогда, когда вырывается на простор своих фантазий. Вот что у него выходит: человек может вынести зло и муку жизни не благодаря помощи, заступничеству и утешению Бога, скорого помощника в бедах, а лишь потому, что у человека есть какая-нибудь тайна.
3.2. Учение о зле
“В традиционной катафатической теологии есть всегда желание унизить человека. Но факт существования зла, за которое возлагается ответственность не на Творца, а на тварь, делает непонятным такое унижение тварного мира. Ответственность за зло возвышает, а не унижает тварный мир и человека, ибо приписывает ему огромную силу свободы, способной восстать на Творца, отделиться от него и создать собственный безбожный мир, создать ад” (с.40).
Догмат катафатической теологии о греховности человека и признание его бессильным без Бога делать добро, угодное Ему (“без Меня не можете делать ничего”, Ин.15:5; Деян.17:28), Бердяев называет желанием унизить человека. Напротив, непослушание Богу в глазах Бердяева является актом, возвышающим человека. Он в восторге от человека восстающего. Ладно, пусть восторгается. Библейские христиане разделяют следующее суждение о греховном человеке: “всякий человек есть ложь” (Рим.3:4; Пс.38:6,12).
Теперь рассмотрим, что собственно говорит Бердяев о проблеме зла. Философ не приемлет традиционную христианскую трактовку о Промысле Божием, согласно которой все происходящее в этом мире Господь Бог использует ко благу Своих детей, неукоснительно исполняя Свой план (Рим.8:28).
Бердяев считает, что “Если дьявол целиком подчинен Богу и является орудием Божьего Промысла, если Бог пользуется дьяволом в своих благих целях, то, в сущности, зла не существует” (с.50). Почему же не существует, спросим мы? Писание указывает, что Бог все-таки использует злых духов, и то, что они совершают, не только похоже на зло, но поистине является злом. И тем не менее, мы утверждаем, что Бог превращает это зло во благо. Вот простейший пример из совсем другой области. Вспомните об обыкновенной пиявке, живущей в пруду, которая так и норовит, как бы напиться крови. Из этого намерения, согласитесь, нельзя вывести ничего благородного и доброго. Но приставленная умелым лекарем к пациенту, пиявка приносит реальную пользу страдальцу.
Итак, какова позиция библейских христиан? Зло есть нарушение воли Божией, восстание диавола (а также восстание человека) против Бога. И тем не менее, хотя диавол думает, что исполняет свою волю, он совершает то, что в конечном итоге способствует исполнению плана Божиего. Однако диавол за свои помыслы и противодействие Богу будет наказан (1Цар.18:10; 1Цар.19:9; Иов.2:10; Иез.38:10; Суд.9:23; И.Нав.23:15-16; Мих.2:3; 2Тим.4:18).
3.3. Происхождение зла
Говоря о происхождении зла, Бердяев следует воззрениям старых немецких мистиков, и прежде всего он благосклонен к сочинениям Якоба Бёме.
“Обычное учение о Промысле [...] не соединимо с фактом существования зла и страдания мира” (с.259). Обычное, то есть библейское учение, таково: Бог полностью повелевает этим миром, и все происходит по Его изволению (“Ведомы Богу от вечности все дела Его”, Деян.15:18; см. также Быт.31:7; Исх.21:13; 3Цар.22:23; Ис.63:17; Иез.20:25; Ам.3:6; Авв.1:12; Деян.14:16; 1Кор.10:13). Откуда же тогда это зло взялось? Библия говорит, что происхождение зла коренится в горделивой попытке творения, созданного свободным, отделиться от Бога-Творца, в желании автономности.
Бердяев с этим не согласен. Вот что он пишет: “Из Божественного Ничто, из Gottheit, из Ungrund’а рождается Св. Троица, рождается Бог-Творец. Творение мира Богом-Творцом есть уже вторичный акт. С этой точки зрения можно признать, что свобода не сотворена Богом-Творцом, она вкоренена в Ничто, в Ungrund’е, первична и безначальна. Свобода не детерминирована Богом-Творцом, она в том ничто, из которого Бог сотворил мир. Различие между Богом-Творцом и свободой ничто уже вторично – в изначальной тайне, в Божественном Ничто это различие снимается, ибо из Ungrund’а раскрывается Бог, из него же раскрывается и свобода. Но с Бога-Творца снимается ответственность за свободу, породившую зло. Человек есть дитя Божье и дитя свободы – ничто, небытия, меона” (с.39); “только так можно понять происхождение зла, не сделав за него ответственным Бога” (с.42).
Как счастлив наш философ! Он снимает с Бога ответственность за свободу человека. Только вряд ли Вседержитель будет благодарен Бердяеву за выставление Его в таком виде. У Бердяева Бог вынужден творить из негодного материала, превращаясь из всемогущего Творца в какого-то прораба, вечно недовольного качеством завезенных стройматериалов. Хотели как лучше, а получилось безобразие и общая трагедия: “Это есть подлинная трагедия, трагедия не только мира, но и Бога” (с.39). Более того, эта свобода не только не зависит от Бога, она еще, коварная, и какая-то непроницаемая: “свобода, от Него не зависящая. Бог-Творец всесилен над бытием, над сотворенным миром, но Он не властен над небытием, над несотворенной свободой, и она непроницаема для Него” (с.39). Освободив Бога от ответственности за свободу, Бердяев неизбежно попадает в ловушку, из которой ему можно выбраться, лишь признав Бога бессильным: “Миф о грехопадении рассказывает об этом бессилии Творца предотвратить зло, возникающее из несотворенной Им свободы” (с.39).
Интересно бы спросить, мысль о бессилии Бога тоже входит в сокровищницу апофатики? Право, лучше мы продолжим постигать Слово Божие на путях катафатической теологии, чем возносить хулу на Всемогущего Творца. Но Бердяев успокаивает нас насчет своих апофатических придумок, ведущих прямиком к пантеизму (и более того, делающих Самого Бога носителем зла. Ведь Бог, по Бердяеву, тоже рождается из Ничто, в этом Ничто есть свобода, свобода неразлучна со злом, и т.д.), и вот как он это делает: философ в привычной для него манере обвиняет во всем теологию катафатическую: “Правда пантеизма относится к Божеству апофатического богопознания. Но ложь пантеизма в том, что он переводит истину мистической апофатической теологии на язык рациональной катафатической теологии” (с.42). Как красиво говорит философ: правда пантеизма, ложь пантеизма... Вы только попробуйте мне в глаза объявить о моем пантеизме, и я вам достойно отвечу: да, это есть, но ваши рассуждения о нем –это ложь пантеизма.
“Бог-Творец всесилен над бытием, но не всегда всесилен над небытием [Это место мне особенно нравится: не всегда всесилен. Всесильный, но не всегда! Е.К.]. Бездонная свобода, уходящая в ничто, вошла в мир сотворенный, и это она выразила согласие на миротворение. Бог-Творец все сделал для просветления этой свободы в согласии с своей великой идеей о творении. Но Он не мог победить заключенной в свободе потенции зла, не уничтожив свободы. Потому мир трагичен и в нем царит зло. Трагедия всегда связана со свободой” (с.42-43). “Бог терпит зло, допускает зло во имя блага свободы. Терпимость к злу входит в провиденциальный план Божий” (с.51). Заметим, что даже такой противник кальвинизма, как Бердяев, вынужден признать наличие провиденциального плана... Однако философ полагает, что свобода не может обойтись без зла, и поэтому его надо терпеть. Здесь он упускает из виду, что святые на небесах, будучи свободными, не творят никакого зла. Да и Сам Бог – абсолютно благ, и при этом совершенно свободен.
3.4. О свободе и свободной воле человека
Бог соделал человека свободным, говорит нам Писание. Бердяев высмеивает такое обычное христианское учение о свободе: “Свободу, через которую тварь склоняется ко злу, тварь не от себя имеет, она получила ее от Бога, т.е. в конце концов она детерминирована Богом. Свобода есть роковой дар, который делает роковой участь человека. Совершенно невозможно все это рационализировать и выразить в категориях катафатической теологии. Традиционная катафатическая теология и ведет к атеизму добрых, движимых нравственным пафосом. Обычное теологическое понятие о свободе нисколько не снимает с Творца ответственности за зло и муку мира” (с.38).
Бердяев хлопочет за атеистов, которые из нравственного пафоса не принимают христианское учение, изложенное в Откровении Божием: “это и есть глубокий нравственный исток атеизма” (с.38). Что поделать, Слово Божие атеистам не нравится. Даже если мы им будем выборочно зачитывать цитаты о любви и добре. Они всегда в нем готовы капризно копаться: это им не подходит, то их не устраивает. Чтобы принять Писание, нужно быть смиренным (Пс.33:19; Пс.50:19; Ис.57:15), а именно смирения атеистам как раз и недостает. Ведь в Св. Писании буквально каждое слово идет против их любимой мысли: я никому не подчиняюсь, я – автономное существо, я верю только в себя. Поэтому в угоду атеистам Бердяеву придется нарезать из Писания некое специально подобранное нравственное Евангелие. Беда только в том, что и такое нравственное Евангелие не примет атеист, потому что оно ему не нужно, он и без него считает себя вполне нравственным. Автономно нравственным.
* * *
Бердяев полагает, что “Свободный нравственный акт может совершаться не только относительно так наз[ываемой] нравственной жизни, но и относительно всей жизни человека” (с.32). Таково понимание Бердяевым человека. Человек может сам по себе жить свободно и нравственно. Исполнить, если захочет, весь Закон. Традиционное христианское понятие о природной греховности человека у философа отсутствует вообще, да и как может быть иначе? ведь оно мешает ему говорить о свободе и дерзновенном творчестве.
“Парадоксально то, что так наз[ываемая] “свобода воли” может быть источником порабощения человека. Человек оказывается порабощенным неизбежностью избрать то, что ему навязано, и выполнить норму под страхом ответственности. Человек оказывается наименее свободным в том, что связано с его “свободой воли”. Но ведь свобода человека может быть понята не только как оправдание человека добродетелями, вытекающими из его свободной воли, т.е. как возможность осуществить норму, свобода может быть понята и как творческая сила человека, как создание ценностей” (с.34).
Мы согласны, что человек может творить, находясь вне норм морали. Этому во все времена предостаточно подтверждений. Но христианин вовсе не обязан от подобного творчества приходить в восторг и следовать подобным рецептам.
Так почему же восстает Бердяев против обычного учения о свободе воли? Дело в том, что оно мешает ему обойти нелюбимую нормативность, закон вообще: “Свобода воли совсем не есть источник человеческого творчества, она есть источник ответственности и возможности наказания. Учение о свободе воли создано специально для закона, оно носит нормативный характер” (с.53); “Человек свободен в смысле творческого соучастия в деле Божьем, в смысле творчества добра и в смысле творчества новых ценностей. Это принуждает нас строить этику, которая творчески понимает добро и нравственную жизнь. Надчеловеческого и внечеловеческого идеального добра и идеальных ценностей, неподвижных и вечных, не существует” (с.53-54).
Бердяев сообщает нам о человеческих ценностях, успокаивая, что ничего иного в области морали и не существует. Надо лишь творчески понимать добро и нравственную жизнь. Говоря это, философ подает нам сигнал: я не хочу жить по вашим (хотя бы и библейским) нравственным нормам.
“Также преодолена должна быть телеологическая точка зрения. Основным является не вопрос о цели, которой должна быть подчинена наша нравственная жизнь, цели, извне данной и навязанной или имманентной, а вопрос об источнике творческой жизни, об энергии, реализующейся в нашей жизни. Телеологическая точка зрения порабощает человека как творческое существо” (с.54).
Энергия, творчество!! Все остальное не имеет значения, все остальное мелко. Философу-мистику скучно с христианами, продолжающими говорить о долге, об ответственности перед Богом и своим ближним, о цели, данной нам (по Бердяеву, навязанной) Иисусом Христом. Творческое существо Бердяева считает, что такая цель есть порабощение. Бердяеву более, нежели нравственная жизнь, приемлем источник творческой энергии художника, хотя бы и совершенно беспутного. Философ будет восторгаться тем, что выходит из всего этого беспутства, уверяя себя и других, что Богу более угодно измызганное, как сказал бы поэт Есенин, творчество, а не благочестие и послушание. Впрочем, это давний спор между христианами и сторонниками гуманистической точки зрения, господствующей в нашем ХХ веке, веке гуманистов и безбожников.
* * *
Бердяев полагает, что человек не может иметь ответственности пред Богом, поскольку у него отсутствует свободная воля. Но свободная воля человека вообще-то ограничена многими факторами. Например, я не могу летать, жить под водой. Для того же, чтобы мне принять решение о каком-либо предмете совершенно свободно, я должен знать все об этом предмете, учесть все обстоятельства. Иначе я рискую не знать чего-либо существенного о предмете, относительно которого я хочу принять свободное решение. Вот простенький пример. Я принимаю решение купить ботинки. Посмотрел, выбрал. Свободно выбрал, никто не понуждал. Через неделю оказалось, что у этих ботинок совсем неважнецкие подошвы, да и клей совсем не держит. О, если бы я знал раньше, что эти ботинки никуда не годятся!
Как видим, дело во многом зависит от того, насколько мы знаем то, что хотим избрать. По сути, человек всегда стоит перед этой проблемой, поскольку он не обладает полнотой знания. Но дело даже не в этом. Мы ответственны пред Богом не потому, что мы свободны, а потому, что мы – Его творение.
3.5. О Боге
Перейдем к понятиям Бердяева о Боге. Здесь есть над чем поразмыслить. Например, о том, в какого же Бога верит интеллектуальная Россия, по крайней мере ее часть, идущая вслед за русскими религиозными философами?
Бердяев ополчается против всего того, что говорит Библия о Боге как абсолютном Владыке, то есть то, что мы обыкновенно понимаем под словом “Господь”. Бердяев называет это социоморфизмом (перенесением понятий о человеческом обществе и государстве на Бога). “Это верно, что человек создает Бога по своему образу и подобию, как некогда создавал богов” (с.257). “На Бога были перенесены социальные категории господства и власти, что и было дурным социоморфизмом. Но поистине Бог не есть ни господин, ни властитель” (с.257).
Итак, социоморфизм Слова Божиего. Ветхий и Новый Заветы, говорящие о действительной, реальной власти Бога, согласно Бердяеву, не должны восприниматься всерьез... Бердяев полагает, что “Рабство твари связано с монархическим понятием о Боге, которое свойственно низшим и нехристианским формам богопознания. Монархическая идея Бога есть идея самодержавного властелина. Это есть аспект Бога, предшествующий христианскому откровению” (с.40). Между тем наш Господь Сам определяет Себя как “Царь царей и Господь господствующих”. Получается, что Откровение Нового Завета для Бердяева есть прежняя форма нехристианского богопознания.
Но что же мы можем познать о Боге? Бердяев полагает, что в Боге раскрывается “аффективная и эмоциональная жизнь, драматизм всякой жизни, внутреннее движение [...] Богу боятся приписать внутренний трагизм, свойственный всякой жизни, динамику, тоску по своему другому, по рождению человека, но нисколько не боятся приписать гнев, ревность, месть и пр. аффективные состояния, которые считаются предосудительными для человека” (с.41).
Здесь, прямо скажем, неточно. Мало-мальски наставленный в Писании христианин знает, что Писание говорит об эмоциях Бога лишь условно, для того, чтобы передать нам отношение Бога к неисполнению Его установлений.
Бердяев пишет: “к Богу не применимы никакие наши понятия. Мы можем мыслить о Боге лишь символически и мифологически” (с.41). Наши понятия не могут быть применимы, – утверждает философ и предлагает пользоваться символами, желая как можно дальше развести понятия о Боге и наши человеческие понятия об ответственности перед Ним. Ведь все, что связано с ответственностью, Бердяев объявляет социоморфизмом.
Бердяев уповает на символы (понимая события как символы), будто символы способны превзойти язык. Но язык есть царь символов, и не уступает никакому иному символу в передаче каких бы то ни было понятий. Язык – это дар Божий, как раз и данный человеку для того, чтобы человек выражал свои понятия о Творце. Точно так же и Библия дана для того, чтобы мы черпали из нее истинные понятия о Боге, исходя из рационального, а не символического (надеемся, читатель нам верит, что мы помним о библейских метафорах, аллегориях и притчах) осмысления текста Слова Божиего.
Бердяев же уверен, что из Библии не следует выводить понятия о Боге, поскольку Библия содержит о Нем наши (человеческие) понятия. Здесь мы усматриваем принципиальное различие между Бердяевым и кальвинистами, которые считают, что Бог открывает Себя в Своем Слове, действительно, посредством понятий, доступных человеку, но это нисколько не означает, что такие понятия ложны. Например, Бог говорит о Себе как о Всемогущем Властителе. Разумеется, мы это понимаем, исходя из своего представления о властителе и всемогуществе, но это не означает, что наше понятие будет ложным. И в этом следует видеть проявление милости Божией по отношению к человеку.
Итак, мы полагаем, что посредством Библии Бог дает людям истинное знание о Себе. Да и зачем было бы давать Библию, если из нее возможно вывести лишь мифы и символы, которые всякий будет толковать по-своему? Наше мнение таково: если мы будем мыслить о Боге только посредством мифов и символов, это уведет нас от истинного Бога Библии, и мы непременно создадим своего собственного бога. Что и подтверждает пример Бердяева: “Бог есть incognito в мире, и с этим связана свобода человека” (с.261-262). Так господин Бердяев проходит мимо Ветхого и Нового Завета, где буквально на каждой странице повествуется о том, как наш Бог действует в этом мире... Бог Бердяева совершенно незаметен. Это и неудивительно, ибо такого бога и не существует вовсе.
3.6. О творении
“Старое учение о том, что Бог сотворил человека и мир, нисколько не нуждаясь в них и творя лишь для собственного прославления, должно быть оставлено, как рабье учение, лишающее всякого смысла жизнь человека и мира. [...] Человек и мир есть обогащение божественной жизни. Амиел говорит, что Бог есть великий и непонятый неизвестный. Леон Блуа говорит, что Бог есть одинокий и непонятый страдалец. Они лучше понимали Бога, чем теологи. Апофатическая теология всегда права против катафатической теологии” (с.259).
Понятно ли, что хочет сказать Бердяев? Ему не нравится быть человеком, созданным для прославления Бога. Он видит себя консультантом, обогащающим познание Бога своими сочинениями. Неудивительно, что философ в который раз неодобрительно отзывается о катафатической теологии. Ее выводы ему весьма неприятны. А выводы эти таковы: надо исполнять волю Божию.
Поэтому философ не принимает и понятие о тварности, поскольку оно связано с традиционным учением о миротворении. “Самое непонятное в понятии тварности есть то, что при его помощи хотят человека отделить пропастью от Творца и вместе с тем признать его ничтожным и целиком поставить в зависимость от Творца” (с.43). Бердяеву не хочется признавать свою зависимость от Творца. Он считает, что “Фр. Баадер великолепно говорит, что и человек захотел быть человеком без Бога, но Бог не хотел быть Богом без человека и потому стал человеком” (с.266).
3.7. Грехопадение
Грехопадение Адама у Бердяева становится чуть ли не благородным поступком дерзновенного человека: “Человек отверг мгновение райской гармонии и целостности, возжелал страдания и трагедии мировой жизни, чтобы испытать свою судьбу до конца, до глубины. Это и есть возникновение сознания с его мучительной раздвоенностью” (с.48). Не спрашиваем, как человек мог возжелать страдания и трагедии мировой жизни, ничего не зная о них. И о судьбе, испытуемой до конца, он тоже ничего не знал, и вообще не слыхал ни о чем подобном... ибо не читал он философских трудов Бердяева. Библия говорит, что Адам знал Бога и знал, что все находится в Его руках. Знал до тех пор, пока диавол не поколебал его уверенность во всеведении и всемогуществе Творца.
Для нас важнее всего то, что Бердяев полагает Библейский рассказ о грехопадении не описанием реального события, а мифом (хотя и полезным для человека): “Миф о грехопадении страшно возвышает, а не принижает человека” (с.50). “Миф о грехопадении есть миф о величии человека. Но теологическое учение о первородном грехе нередко принимает форму родовой теории наследственности, в силу которой человеку предается заразная болезнь предков” (с.51). Философ посмеивается над доверчивыми теологами, всерьез воспринимающими Слово Божие, которое утверждает, что грех был передан от Адама всему человечеству (Рим.5:12).
* * *
Бердяев не считает, что грех, вошедший в этот мир, серьезно исказил человека. Вот что он пишет: “Если бы не существовала наряду с низостью и высота человека, то никогда не дошел бы он до идеи Бога и не имел бы силы воспринять откровение Бога” (с.257). Библейские христиане полагают иначе: сам человек может дойти только до идеи какого-то бога-творца, но знание об истинном Боге явлено нам в Откровении. Правильное восприятие его есть также милость Божия.
“Если человек существо падшее и если пал он в силу присущей ему изначальной свободы, то это значит, что он есть существо высокое, свободный дух” (с.51). Да, Господь сотворил человека свободным, но человек пал; и если Бердяев предлагает рассматривать падшего человека как существо высокое, то кальвинисты называют вещи своими именами: грехопадение есть именно падение человека, восстание Адама против власти Бога.
* * *
Как видим, у Бердяева отсутствует понятие о греховности человека. Поэтому он восторгается возможностями творческих способностей человека, а особенно перспективой обожения. Кальвинисты же полагают, что даже в состоянии славы человек не будет равным Богу. Человек будет знать несравнимо меньше Бога, будет обладать несравнимо меньшими способностями, силами. Человек, как бы Бердяев этому ни противился, все равно останется т-в-о-р-е-н-и-е-м.
Протест Бердяева и других сторонников обожения против библейского учения о человеке выдает их грех ненависти к определенному Богом положению человека. Но, восставая против предназначенных человеку места и роли, они восстают против Того, Кто это место и эту роль предназначил. Поистине, им ненавистно быть творением Божиим. Не хотим быть творением! Это некультурно, нецивилизованно! Неприятное положение человека как творения, зависимого от Творца, терзает их сердце и мешает свободному течению их мысли о дерзновенном творчестве. В самом деле, что за свобода, если все в руках Бога? Нет, такое учение им не подходит. Они сами хотят быть богами. Но история показывает, что когда человек создает свои собственные законы и нормы, делая себя богом, то нормой в конечном итоге становится беззаконие. Поскольку истинный закон один, и это – закон Божий.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. ПРОСВЕТЛЕНИЕ ПРОТИВ ИСКУПЛЕНИЯ
Бердяев отрицает понимание жертвы Христа как жертвы искупительной, освобождающей верующих в Него от наказания за грехи. Он называет такое понимание юридически-судебным.
Бердяев пишет: “торжествовало унизительное для Бога и для человека судебное понимание христианства и искупления, превращающее религиозную жизнь в судебный процесс” (с.256); “Старое рабство сказалось в судебном понимании искупления, в переживании отношений между Богом и человеком, как судебного процесса” (с.258); “Таково унизительное и для Бога, и для человека понятие искупляющего значения крови: Христос вместо нас испытывал страдания за наши грехи, Бог принес в жертву Своего Сына, чтобы получить сатисфакцию за грехи людей, и т.д. Грехопадение понимали как непослушание. Вводились нелепые идеи, что Бог может быть оскорблен. Искупление основывалось на идее justitia vindicativa” (с.260-261); “Этому противоположно более высокое, так называемое физическое или мистическое, понимание искупления (св. Афанасий Великий). Очищенное богопознание должно признать таинственность, непостижимость распятого Бога, т.е. Бога нуждающегося” (с.261); “Только так и можно понять тайну Искупления, если не понимать ее юридически-судебно” (с.39); “Божественная жертва, божественное самораспятие должно победить злую свободу ничто, победить, не насилуя ее, не лишая тварь свободы, а лишь просветляя ее. Только такое понимание божественной мистерии не делает этику атеистической. И пусть не говорят, что это пантеизм” (с.39-40); “Если бы даже не было грехопадения, то все равно было бы воплощение Сына, раскрытие Бога в жертве любви, т.е. новый космогонический и антропогонический момент” (с.45).
Итак, получается, что для Бога и человека унизительно, что Бог, будучи праведен и справедлив, примиряется с грешником лишь через Сына. Далее, Бердяев пишет, что нелепо полагать, будто Бог может быть оскорблен. Однако, непонятно, чем лучше его собственное утверждение о Боге, Который нуждается, скучает и тоскует.
Бердяев не признает искупление в смысле взятия Христом наших грехов, и переводит спасение из этики в онтологию. Темное зло просветлено через распятие, божественное самораспятие покоряет порочную меоническую свободу путем просвещения ее изнутри, без насилия, оставляя свободу. Бог преобразует природу, которая поначалу согласилась быть хорошей, а потом, как говорится, взяла свои слова обратно, и Богу приходится снова заниматься творением, улучшать его. Несовершенство сотворенного мира вынуждает Бога пойти на отчаянный шаг: заложить в строительный материал Собственного Сына. Вот такая строительная теория, сдобренная приправой из рассуждений о таинственности и непостижимости.1 Несовершенный мир указывает на несовершенного Творца, не могущего все сотворить, сразу как следует. Приходится доводить до кондиции, перестраивать...
Теперь обратим внимание читателя на рассуждения Бердяева о пантеизме. Бердяев строго-настрого предупреждает, что не надо ему говорить о его пантеизме. Только вот беда: говори или не говори, а пантеизм Бердяева все равно остается пантеизмом.2
“Для этики искупления и благодати не существует двух лагерей, не существует праведников закона, чистых. Ложно само искание гарантий спасения (Лютер, Кальвин, баптизм). Ложно сознание себя пребывающим в лагере спасенных и избранных. Идея ада, о которой речь еще впереди, связана с этим разделением мира на лагерь добрых и на лагерь злых. Законнически-фарисейская мораль легко побеждает евангельскую, ибо ее легче исполнить и исполнением чувствовать себя оправданным. Эта законнически-фарисейская мораль побеждает и в христианском аскетизме, который так часто ведет к охлаждению сердца. Но благодатная евангельская мораль раскрывается в потрясениях жизни, в важных и значительных событиях, к которым закон неприменим” (с.107).
Хотя Бердяев и говорит о евангельской морали, верить ему не следует. На самом деле он имеет в виду мораль не евангельскую, а свою собственную – мораль дерзновенного творчества. Он говорит о ложном искании гарантий, забывая о том, что верующему и не надо их искать. Они ясно представлены в Слове Божием: человек спасается по вере в Иисуса Христа. Вера – гарантия спасения. “Не оставлю тебя и не покину тебя” (Евр.13:5), – говорит Господь верующему. Бердяев же рекомендует не обольщаться гарантиями, разрывая связь между Словом Божиим и нашей верой этому Слову. Но что предлагает философ? Он советует обратиться к морали, которая раскрывается в потрясениях, в важных и значительных событиях. Если у вас случится важное и значительное событие, вам и закон не понадобится, утешает нас философ. Как это славно! Я теперь могу вообще отставить закон, поскольку любое событие в своей жизни обязательно назову важным и значительным. И наш философ мне ничего не возразит, потому что у меня, по его же совету, вместо нормативной этики – дерзновенное творчество. А такой этикой я все оцениваю так, как пожелаю... Вот какие новости Бердяев сообщает Богу и нам.
Все это весьма похоже на бунт Бердяева против библейских положений о спасении, о грешниках, о рае и аде. Поскольку Бердяеву не хочется следовать Слову Божиему, он обвиняет христиан, что они неправильно это Слово понимают. Бердяев полагает, что рай может существовать лишь при условии отсутствия ада и вечных мук. Для него все отравлено, если даже одно существо пребывает в аду. Для настоящего культурного человека такое положение дел в духовном мире неприемлемо.
Вполне возможно, что подобная мысль Бердяева будет созвучна гуманистическим представлениям иных российских интеллигентов, традиционно забавляющихся религией, но у нее есть один недостаток: она возводит хулу на Творца, Который недвусмысленно возвещает нам о рае и аде. И говорит о том, что одни будут в раю, а другие пойдут в вечную погибель. Бердяев полагает, что творчество человека может преодолеть подобное положение дел. Творчеством можно преодолеть установления Божии относительно рая и ада. У Бердяева этика искупления и этика творчества одинаково ведут в царство Божие.
В этом пункте с Бердяевым весьма солидарен другой русский философ – Н.О. Лосский: “Также исключительно ценно утверждение Бердяева о том, что учение об ужасных муках ада, безнадежных и вечных, имеет садистский характер. Нельзя сформулировать никакую теодицею в отрыве от учения об апокатастазисе или всеобщем спасении” (Н.О. Лосский, “История русской философии”, М., “Высшая школа”, 1991, с.318). Лосский дерзает говорить, что мы, христиане, держащиеся Слова Божиего, имеем садистское учение и, более того, спокойно пребываем в нем. Взамен библейского учения о Боге он, чтобы никого не обидеть, предлагает теодицею, выдумывающую приятного бога всеспасения. Но мы говорим: наш Бог – такой, каким Он является со страниц Писания, а не со страниц философов, опирающихся на свои фантазии и мечты.
Бердяев полагает: “Русской религиозной мысли XIX века делает большую честь, что она всегда относилась отрицательно к судебному пониманию христианства. [...] Элемент жестокого понимания христианства можно найти [...] в кальвинизме, в учении о предопределении, в учении об аде” (с.258).
За что же такая честь отечественной религиозной мысли? Русская религиозная мысль XIX века не поняла библейского христианства, и потому не смогла помочь обществу, когда общество стало весьма нуждаться в практическом совете: что делать? Ведь это трагедия, а философ почести готов воздавать. Русские мыслители капризно отворачивались от повседневности, презрительно называя ее серой магией. Начав с пренебрежительного отношения к закону Божиему для народа, закончили пренебрежительным отношением к ответственности за народ, о котором они так много говорили.
К сожалению, и сегодня российская религиозная мысль большей частью еще блуждает в поисках истины, не веря, что истину можно обрести только на путях постижения Слова Божиего.
2. ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ
Как неизбежно приводит к кальвинизму постижение Слова Божиего методом катафатического богословия, так апофатическое богословие Бердяева, доведенное до логического конца, неизбежно приводит к язычеству, разве что в христианских одеждах.
“Рок и есть то, что связано с меонической свободой, с изначальной тьмой, с Ungrund’ом. В мире действуют три принципа – Промысел, т.е. сверхмирный Бог, свобода, т.е. человеческий дух, судьба, рок, т.е. природа, осевшая, отвердевшая из меонической, темной свободы” (с.44).
Бердяев говорит о роке, о судьбе, действующей в этом мире, что, согласитесь, соответствует религиозным воззрениям Древней Греции, Востока, а не тому, чему учит Слово Божие. Поэтому библейскому христианину всегда будут ближе слова Кальвина, говорившего в соответствии с Писанием: если миром правит Бог, то в мире нет места судьбе.
Когда мы говорим о том, что все в руках Бога, нам не обойти молчанием одно кардинальное библейское положение: предопределение Божие. И если благодать понимать по-библейски (Бог, в полном соответствии со Своим неизменным планом, суверенно воздействует на человека, духовно возрождая его), то нельзя не заметить неразрывную связь, существующую между предопределением и благодатью. Бердяев эту связь заметил, но она ему не нравится, и он ищет выход: “Если благодать действует на человека без всякого участия его свободы, то получается учение о предопределении. Единственный возможный выход есть признание несотворенности, т.е. нетварности свободы, ее вкорененности в ничто” (с.46). Именно так. Мы весьма благодарны Бердяеву за подобную постановку проблемы: либо библейское высказывание о предопределении, либо фантазии о вкорененности свободы в ничто. Но в любом случае прозвучит хвалебная песнь, прямо-таки виватный кант кальвинизму.
Посмотрим же, что приходится изобретать философу, чтобы обойти предопределение Божие: “Парадокс в том, что свобода человека, без которой нет творчества и нет нравственной жизни, не от Бога и не от тварной природы. Но это и значит, что свобода не сотворена и вместе с тем не есть божественная свобода. [ ...] Такой же парадокс представляет отношение свободы и благодати. Благодать не только не должна умалять свободу человека, насиловать и лишать свободы, но должна увеличивать свободу человека, давать высшую свободу” (с.46); “Благодать же исходит от Бога, а не от человека и не означает обращения человека к Богу, победу самого человека над злом и тьмой, не есть ответ человека Богу. С этим связана ошибка Кальвина [...]. Бессильный характер человеческой свободы и нечеловеческий характер благодати составляют неразрешимый парадокс. Тайна Христа-Богочеловека есть разрешение парадокса свободы и благодати, но она не поддается рационализации. Теология рационализирует эту тайну и этим лишает ее смысла, а не сообщает ей смысл” (с.46).
Бердяев говорит об ошибке Кальвина и приписывает ему утверждения о том, что благодать исходит от человека и что человек сам побеждает зло и тьму. Это нас весьма изумляет, ибо трудно сыскать мнения более противного учению Кальвина. Но это только часть обвинения. Бердяев еще обвиняет Кальвина в том, что человек по благодати обращается к Богу, делается способным отвечать Ему. А это уже занятно, поскольку как раз именно об этом говорится в Писании, как в Ветхом, так и в Новом Завете. Вот почему и Кальвин пишет об этом. Эта двойственность обвинений отражает двойную тактику противников кальвинизма: в споре с кальвинистами они либо идут против библейской аргументации, применяемой кальвинистами, либо перетягивают спор на поле мистики и тайных откровений. Второй метод для них куда более предпочтителен: всегда легче выпустить мистический газ, не поддающийся рационализации, чем опровергать библейские положения. Да и выглядит не так неприлично.
* * *
Приведем еще несколько высказываний Бердяева, показывающих, как его отрицание всемогущества и всевластия Божия приводит к признанию действия в мире иных сил, прежде всего случая. Дело понятное: когда допускается случай, то случай становится господином мира. Бердяев с этим и не спорит. У него случай играет огромную роль, что на деле лишь есть завуалированное признание господства случая над Творцом.
“В этом нашем мире действует не только Бог, но также рок, необходимость, случай” (с.260); “Человек и мир подчиняются неотвратимой необходимости в результате ложно направленной свободы. Случай же, играющий огромную роль в жизни, есть как бы потерянность и беспомощность человека в множественном мире, в котором действует огромное количество неуловимых, не поддающихся рациональному учету сил. Несчастный случай, который представляется нам совершенно бессмысленным и жестоким, и означает, что мы живем в падшем мире, в котором нет Божьего управления целого” (с.260).
Когда же мы спрашиваем Бердяева, а как нам быть с утверждением Писания о постоянном Божием управлении миром, то есть Промысле Божием, он с завидным упорством отвечает: “Обычное понятие Промысла взято из управления государством” (с.260) и делает вывод: “Лишь страшной запуганностью человека объясняется то, что примирились с учением Кальвина о предопределении. Более высокое и освобожденное сознание должно признать человечность Бога. Иначе тот, кого идолопоклоннически именуют Богом, есть дьявол, а не Бог. Бога, как и человека и мир, нельзя иначе понять, как через оценку, оценка же есть творческая активность” (с.261).
Итак, что же получается? Запуганный Библией человек принимает учение Кальвина о предопределении, а человек, успокоенный Бердяевым, принимает учение о Боге, в котором более человека, нежели Бога, учение о том, что Бога следует оценивать посредством творческой деятельности самого человека.
И еще один залп Бердяева по Кальвину, выстреливающий против всего, что есть в христианском учении: “Учение Кальвина о предопределении к гибели есть reductio ad absurdum. Достоинство его в том, что оно есть последний вывод из учения о вечных адских муках. В этом учении есть рационализация при допущении совершенной иррациональности Божьих определений и Божьего суда. Согласно этому учению, сам Бог создает ад, что так и есть, если Бог наделил тварь свободой и предвидел результаты этой свободы” (с.239). Без комментариев.
3. О БИБЛИИ
Кальвинисты, считая Библию Словом Божиим, полагают ее в основание своих рассуждений о христианском учении. Что мыслит о Библии Бердяев? Он спрашивает:
“Может ли моя вера сохраниться, если историческое исследование, благодаря новым фактам и материалам, научно докажет, что фактов, о которых повествует Священное Писание, не было, что это не исторические события, а мифы, легенды, теологические учения, созданные верующей христианской общиной? [...] духовная религия должна признать, что нет религии выше истины, ибо Бог есть истина и познается в духе и истине” (с.264).
Как видим, Бердяев считает, что Библия, подвергнувшись критическому исследованию, может оказаться содержащей ошибки. Поскольку она содержит историческое, то есть временное. Философ, как сказали бы сегодня, сдает Библию в угоду историческим изысканиям. Это и понятно: для Бердяева, в отличие от Кальвина, Библия не является основой мировоззрения. Он лишь признает ее важность, ведь в ней имеется много хороших и полезных символов:
“человеческие привнесения и искажения считались неотъемлемой частью божественного откровения. Это особенно ясно на Библии, в которой есть религиозный свет и явления религиозного порядка, но очень перемешивались с этим обыкновенные исторические события и искажения ограниченного сознания еврейского народа. Древнееврейское понимание Бога было порождением еще темного сознания еврейского народа, и лишь у пророков происходит возвышение над этим ограниченным сознанием. Так и на Евангелии, в котором рассказывается о событиях метаисторических, лежит печать ограниченности языка и понятий еврейского народа в известный период его существования, в нем лишь прорывается вечный божественный свет. Библия, Евангелие созданы исторически, со всей ограниченностью и запутанностью исторического, но в них излучается и сверхисторическое” (с.265).
По сути, Бердяев не признает Библию Словом Божиим, как делают это кальвинисты, которые вовсе не торопятся объяснять слова Св. Писания о воле Бога и о Его качествах – измышлением темного сознания еврейского народа. Кальвинисты полагают, что Библия есть истинное Откровение Божие, хотя и дано человеку на языке доступных для него понятий. Бердяев же считает, что Библия лишь отражает регистрацию человеком неких явлений религиозного порядка, перемешанных с разными историческими событиями. И тогда становится ясно, почему он ею не дорожит и не желает держаться библейского курса в полете своих фантазий. Разве можно принимать всерьез такую Библию?
И конечно, подобно всем мистикам, неудовлетворенным Св. Писанием, он жаждет новых откровений. На этот раз настоящих, чистых. “Возражать против возможности нового откровения, откровения продолжающегося и завершающего, можно только при статическом взгляде на человека, при допущении совершенной пассивности человека в восприятии откровения” (с.265). Вопрос только в том, кто даст Бердяеву гарантию, что и в этих новых откровениях не будет наслоений и искажений? Даже если бердяевский человек и перестанет быть пассивным, вынудив Бога давать ему откровения. Правда, это уже называется иначе: не откровения, а дача показаний...
* * *
Мы подошли к завершению краткого рассмотрения теологических взглядов Бердяева. В ходе рассуждений мы не оставили без внимания полемику Бердяева с кальвинизмом. Какой можно сделать вывод? Для защиты своих воззрений Бердяев вынужден отказаться от многих догматов христианского учения: о творении, о грехе, об аде, об искуплении. Они не вписываются в его философию. Вместо них он добавляет собственные измышления или вторит немецким мистикам. Но самое грустное, что Бердяев потворствует тем, кто, отвергая аутентичность Библии, ставит под сомнение ее авторитет. Для Бердяева Библия – не Слово Божие. Если же признать Библию Словом Божиим, следовать ей во всем, опираться на ее положения, то мы, как признает сам Бердяев, неизбежно приходим к кальвинизму.
4. О СЕРОЙ МАГИИ
В своей книге Бердяев презрительно упоминает о библейской морали, законе, наконец, о повседневности: “В падшем греховном мире царит das Man, обыденность, принуждающая человека социальность” (с.35). Для Бердяева падший мир вообще ассоциируется с “социальной обыденностью” (с.35). Подобно большинству русских интеллектуалов он протестует против обыденности, ненавидит ее, желает уйти от нее: “Нужно освободить этическую проблему от социального террора” (с.35). Бердяев хочет прикрыться от требований общества своей этикой.
К сожалению, и сегодня для многих и многих россиян повседневность остается презираемой серой магией. Духовные дети Бердяева – наши депутаты, отличительной особенностью которых является отсутствие трезвости и презрение к здравому смыслу. Эти люди готовы заниматься чем угодно, только не прозаическими вопросами устроения нормального государства и общества. Для них это низко.
Мы вовсе не хотим сказать, что в жизни Бердяев был наивным мечтателем, ничего не видящим вокруг себя. Бердяев все-таки кое в чем разбирался. Об этом говорит его верная характеристика многих сторон русской действительности, как дореволюционной, так и послереволюционной. Но в этом как раз и состоит трагизм русской религиозной мысли. Наши мыслители прекрасно видели недостатки традиционного верования, бойко его критиковали, но сами продолжали пребывать в той же самой мистике и апофатическом богословии. А ведь проповедь библейского учения весьма помогла бы стране в решении стоящих перед ней таких непростых вопросов. Впрочем, не снятых с повестки дня и по сию пору.
Возможно, в суждениях Бердяева многое объясняется его прежним увлечением марксизмом. Несмотря на свои заявления о христианстве, в Бердяеве все-таки проглядывает марксист, заявляющий, что человек – сам хозяин своей судьбы, сам может изменить мир по своему усмотрению. Отсюда грустная непоследовательность Бердяева: осуждая преступления советского режима, он призывает видеть в нем знаки богочеловеческого творения, которые он усматривал в социальных изменениях, произошедших после революции.
В качестве приложения мы предлагаем читателю ознакомиться с интересными на наш взгляд суждениями философа Бердяева о России и россиянах из его работы “Философия неравенства”. В ней он весьма здраво рассуждает о положении дел в послереволюционной стране. И замечает много чего дельного. Возьмите хотя бы его высказывания о том, что у нас “нездоровое, ненормальное отношение народа к власти” и “недостаток духовного мужества”. Однако средства, которые предлагает философ, возможно применить, как нетрудно заметить читателю, только на путях кальвинистской мысли, которая в конце ХХ века, по милости Божией, пришла и в Россию. Сегодня мы имеем великолепную возможность применить кальвинизм на практике, начав построение нормального общества, признающего власть Бога.
К сожалению, и в этой работе высказывания Бердяева о Боге довольно далеки от библейских положений. Например, его утверждение о том, что большевики “загубили великий замысел Божий о России.” Замысел Божий погубить невозможно никому, даже большевикам... Однако, мы предлагаем читателю не продолжение критики взглядов философа, но его мысли о России и россиянах, пришедшие к нему после его знаменитой высылки за границу в 1922 году. Что ж, с чужой стороны, как говорится, виднее.
ПРИЛОЖЕНИЕ ИЗ КНИГИ “ФИЛОСОФИЯ НЕРАВЕНСТВА”
“Исконный русский коллективизм всегда был враждебен культуре, враждебен личному началу, всегда тянул нас вниз, всегда мешал нам выйти к свету, в мировую ширь. Этот коллективизм парализовал у нас чувство личной ответственности и делал невозможной личную инициативу. Коллективизм этот был не новой а старой нашей жизни, остатком первобытного натурализма. Но многие у нас смешивали его с духовной соборностью, с высоким типом братства людей. На этой почве идеализировали русскую общину и т.п. явления русской жизни. С русским коллективизмом связано и отрицательное отношение к праву, смешение права с моралью. Но отрицание права, которое у русских шло справа и слева, есть отрицание личности, порабощение ее коллективу. Право охраняет личность от посягательства на нее злой воли. Право делает свободу человеческой личности независимой от добродетелей и пороков других людей, от их нравственного уровня, от их произвола. Право делает возможной свободу личности даже при существовании зла, при дурной воле людей. Русские смешивают право с моралью и ставят судьбу личности в зависимость от нравственного сознания людей; от их добродетелей. Но есть свобода, которая должна быть мне гарантирована и при порочности людей, и при склонности их к насилиям. Этого никогда не понимало народническое сознание, и правое и левое. Такое отрицание права есть знак ослабления личного самосознания, есть недостаток личного достоинства, есть погруженность в безликий коллектив. Это свойство оказалось роковым для России.”
“Нет в мире народа, который был бы так подвержен этим соблазнам двоящихся и двусмысленных образов грядущего, образов антихристовых, как мой народ, народ русский. Нет в мире страны, которая могла бы так легко сделаться очагом этих соблазнов, как моя страна – Россия.”
”трудно русскому человеку участие в историческом процессе, в творчестве культуры. Он хочет, чтобы поскорее все кончилось или всем, или ничем. Русская народная стихия одинаково находит себе выражение и в черносотенстве, и в большевизме. Крайние правые и крайние левые у нас сходятся, как одна и та же темная стихия, та же смесь неосознанного и извращенного апокалипсиса с нигилизмом.”
“И революция эта имеет прежде всего один горестный и унизительный для русского народа смысл: русский народ не выдержал великого испытания войны.3 Все народы приняли участие в мировой борьбе с тем духовным и материальным багажом, который накопился у них за долгую историю. Русский народ оказался банкротом.”
“Православие много веков воспитывало русский народ в религиозной покорности царю. Самодеятельности и самодисциплины народа православие не воспитало. Вот в чем одна из причин трагедии.”
“Новые души должны прийти, новый дух должен снизойти на несчастную, исстрадавшуюся, погибающую родину нашу. Мало, слишком мало надежды, что вы, люди старого духа, инертной мысли, радикально переродитесь, сознаете вину свою, выйдете из заколдованного круга, откроете глаза свои для восприятия нового света и уши свои для звуков иного мира, непохожего на ваш затхлый, подпольный мир, мир уродливой кружковщины. Многие из вас безнадежны, вы – обреченные, вы так и умрете слепыми и глухими. Новые люди должны прийти в Россию, чтобы творить новую жизнь.”
“Ныне непобедимо более суровое отношение к социальной жизни, более ответственное отношение. Социальная мечтательность есть разврат. Плоды этой развратной мечтательности уже известны. Они всегда были одинаковы. Стремление к отвлеченному социальному совершенству есть нечестивое, безбожное стремление. [...] Человек не имеет права быть наивным и мечтательным в жизни социальной, не смеет распускать своей сентиментальности. Он должен быть ответственным мужем, должен видеть зло и грех, должен научиться различать духов. Слишком дорого стоила ваша мечтательность, ваша сентиментальность, ваша наивность, ваше неведение зла. Будьте суровы, будьте ответственны, познайте зло в огненном испытании. Будьте мужами. Русский народ должен исполнить закон, закон культуры, закон государственности, закон относительного существования на земле. Таков удел грешного человечества. Путь к высшей творческой жизни лежит через закон и искупление. Русский народ – великий, но грешный народ, полный слабости и соблазнов. И ожидание социального чуда есть одна из слабостей русского народа, один из самых больших его соблазнов. Этот соблазн был отвергнут Христом в пустыне. Русскому народу предстоит пройти через суровую дисциплину труда.”
* * *
Как видим, философ предлагает то, над чем всегда и везде трудились кальвинисты. В этом и есть правда кальвинизма. Правда жизни по Слову Божиему, которая, как мы уверены, будет признана и нашими соотечественниками.
1 Один из нынешних последователей Бердяева, говоря о грехе, и, разумеется, также нападая на юридическую теорию, предлагает воспользоваться старой притчей о собаке, которая лижет пилу, – дескать, грешник подобен собаке, пьянеющей от собственной крови. Юридическую теорию он отвергает и взамен предлагает вот такую причудливую – медицинскую, или, если хотите, ветеринарную.
2 Сердясь на справедливые обвинения в пантеизме (из-за утверждений, что Бог произошел из Ungrund’а, из Ничто, из которого же сотворил материю), Бердяев обвиняет в пантеизме Кальвина. “Кальвин был крайним врагом пантеизма, но парадоксально про него можно сказать, что он пантеист, потому что принижает человека и умаляет его реальность, и для него подлинное бытие есть лишь Бог и Бог есть все” (с.270). Что тут скажешь? Кальвин следует Писанию, которое говорит: все Им и для Него создано. Но Кальвин не отрицает реальность материи, и обвинение его в пантеизме – неуместная выходка Бердяева, не давшего себе труда основательно перечитать Кальвина. Но это уже вопрос научной этики, а не этики дерзновенного творчества. Впрочем, Бердяев и сам сознает, что хватил через край, и потому стыдливо добавляет, что сказать можно, но парадоксально.
3 Имеется в виду Первая мировая война. Прим. ред.