Марина

Наталья Сокова
Моему первому редактору Марине Миловой посвящается.
  Иногда, вглядываясь в темноту сумеречного неба над большим городом, я вспоминаю свое детство и проваливаюсь в маленький провинциальный городок.
  Жаркое лето. Небо без облаков. Я ухожу  из трехкомнатной душной «брежневки», где живет моя подруга Марина.  Ей лет – 25-26, а мне 14. Я захлопываю дверь подъезда и понимаю, что ухожу из жизни Марины навсегда.
  В покинутой мною квартире затхлый запах, не спасают даже распахнутые настежь окна, там комната с зелеными обоями в листочек, старым диваном, круглым столом, накрытым вязаной скатертью, а на нем аккуратно сложены стопки книг и тетрадей. На тумбочке птеродактиль советской техники – катушечный магнитофон «Астра».  На диване остается Марина. Я даже представляю, как она прислушивается к звукам за окнами, вдыхает разогретый воздух и вздрагивает, задевая рукой сложенную инвалидную коляску, приставленную к стене.
  Вот уже который год, раз в неделю, я прихожу к Марине, читаю свои стихи, романы – так и недописанные никогда.  Она всегда внимательно слушает бред моих подростковых литературных трудов о родине, любви и о дьяволе, исправляет ошибки, где все написанное – сплошная ошибка. Затем, в ответ на терпеливо выслушанные сочинения, я должна читать вслух тома тетрадок – роман Марины о цыганах, свободных и неукротимых. Я читаю опубликованные в очередном номере местной газеты ее стихи, и мне кажется, что они изготовлены на стихотворном конвейере. Потом по программе идут гадания. Я включаю по просьбе Марины магнитофон, и мы слушаем песни цыган. Меня тошнит от них. Но я снова и снова прихожу в этот дом выслушивать жалобы матери Марины на часто пьяного отца, читать свои глупые рассказы, делиться сокровенным. И уношу от Марины Булгакова, Чехова, Бунина, Набокова, Есенина… И воспоминания о днях рождения, переполненных совершенно разными людьми: школьниками,  учителями, профессорами, что несли к этой  обыкновенной, у всех на устах звучащей в маленьком городе сочинительнице Марине, свои бездарные, или талантливые творения. И у нее всегда было время выслушать их, восхититься, или строго раскритиковать, и чем талантливее был человек, тем больше Марина его критиковала.
   И вот… допит чай с земляничным вареньем, мое время заканчивается. Я целую Марину. Захлопываю дверь. И ухожу в мир, полный света и летнего тепла.
  Однажды я ухожу навсегда. И не могу ответить - почему, даже теперь, через годы.
  Спустя много лет, вглядываясь в темноту сумеречного неба над большим городом,  я вспоминаю Марину, вросшую в диван, в свои фантазии, и я не знаю, что с ней теперь. Но понимаю, что она так и не узнала подлинных цветов жизни, не прикоснулась к губам любимого мужчины,  не ощутила тепла своих детей.  И никому из тех, талантливых, или бездарных, кто навещал ее когда-то, не интересна ее судьба.
  И я прощаю Марине ее наивные конвейерные стихи с правильными  рифмами, скучные романы о цыганах, пытки их песнями.  Я благодарна ей за то, что она открыла мне мир, подарила веру в себя и понимание того, что жизнь и любовь – самое важное. Мне больно, что Марина навсегда осталась по ту сторону двери, где затхлый запах, зеленые обои в листочек и придуманный мир, о котором можно только мечтать.
  Прости.

22.06.2005