© Dmitry Karateev & Constantin Mohilnik
Видавничий Гурт КЛЮЧ:
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник
LIEBE DICH AUS… или ЛИРИЧЕСКИЕ ВЕЛИЧИНЫ
Психолирический детектив
Книга VII. ВОРОН
1. РУКИ МОИ ОПУСКАЮТСЯ
2. АНТРАЦИТ
3. СКОРОГОВОРКА О СТОЛИЦЕ
4. ЛЕБЕДИХА
5. МОСКВА ПЕРСИДСКАЯ
6. ЭЛЬЗА И ВОРОН
7. ЖИВОЙ ЖУРНАЛ
Отрывок. Целиком скачать на: http://www.scribd.com/doc/14978129/7-Liebe-dich-aus
............................
АНТРАЦИТ
– Не хочу, отстань! Алло?
– Чего не хочешь, Катарина?
– Это ты, Эльза? Что ещё? Кто там у вас кого побеждает?
– Не в этом дело. Не засыпай.
– А почему бы мне не поспать?
– Ведь так ты можешь вообще всё проспать.
– И прекрасно бы.
– Прекрати депрессию.
– Стимула нет.
– А ты включи телевизор.
– Я – телевизор?!
– А то кто же? Я уже включила. И ты обязательно должна: Сириус, позиция два. Пообещай мне, что включишь.
– Не обещаю.
– Почему?
– Кончается на «му»…
– Что?
– «Почему».
– Да потому, что там – он.
– Где?
– В Антраците.
– Постой. Жив?
– Кто?
– Постой… Завален?
– Конечно, завален. Море цветов, шквал аплодисментов.
– Ужас, Эльза. Это так страшно по-русски: буянить на похоронах.
– Ну. Он так и поёт:
Бой в Крыму, всё в дыму,
Сажа на ботинках:
Потерявший кум куму
Танцует на поминках.
– Почему?
– Потому что Крым – это тоже регион. И преданный своей партии регион.
– А Платон?
– Катарина, милая, возьми же себя в руки. Я всё понимаю, но живые должны думать о живых. Включайся скорее. То есть – включи телевизор. Чю-у-ус!
Ну, включила. Черно-белым он стал, что ль? Равнина под снегом и чёрные пирамиды – ближе, ближе… Э-э, нет: и снег не так уж бел, смешан с чёрным порошком, а пирамиды – не пирамиды – терриконы. Горы угольного лома, малость убелённого зимою. Справа недостроенная бурая пятиэтажка смотрит чёрными заплатами незастеклённых окон. Оранжевый, апельсиновый закат пятнает снег, дом, синюю куртку, белый шарф, мужественно-грубоватое лицо комментатора:
– Посмотрите на наш прекрасный, щедрый и суровый край. Всё это – своё, кровное, наше. Им не взять этой высоты [указывает на угольную гору]. Там [кивнул на закат] – Луганск. А там [повернулся вправо] – Донецк, такой же наш. Да что! И Крым, и Минск, и Брянск, и Смоленск, и Владикавказ. И Владивосток.
Хроника времён войны, что ль? Да нет:
– Но вернёмся ближе, товарищи. Харьков, первая укр;инская столица – с нами, жемчужина Одесса – с нами, легендарный Севастополь, неприступный для врагов – с нами. А кто на нас?
В кадре – карта. Рассечена по диагонали. Слева сверху – рыжий пожар. Где города – адские язычки и: L'viv, Kyїv, Chernihiv, Sumy… Справа и внизу – прозрачная синева, подёрнутая кириллическою рябью: Харьков, Донецк, Луганск, Одесса… Слева сверху – вниз направо – рвутся чёрные толстые клешни с концами-стрелами.
– А на нас…
Камера перебрасывается на плакат. «Не отдадим Родину самозванцу»: жалко съехавшая на ухо шапка Мономаха. Под ней – лицо, избитое не то оспой, не то проказой. Где-то я его видела? Да не его, это был «Иван Васильевич меняет профессию», только у того щека подвязана, а у этого царская борода приклеена, и от бороды странно бабьим, бесформенным стал острый подбородок. Вражеский кандидат – тот самый «Витя Пан», надежда демократии, синоним прогресса, американский зять и резидент, наймит глобализма. Ещё раз повторю: ужас! В Германии невозможно себе представить такую циничную карикатуру. Отец говорил: в России человека не уважают, но любят. Я скажу: но уж если не любят – не уважают в квадрате. Невозможно смотреть на кандидата, не то, что голосовать «за» или «против». Нет, ребята, станьте сначала цивилизованными людьми, а потом уж демократия, не то шут с нею. Кто такой шут? Чёрт? Или что иное? А мне какое дело? Не стоит расшифровывать все идиомы – ничего не останется. Я хочу сказать, не перебивайте: вся прелесть, или вкус, или смак, или интерес, не знаю – в форме, в обороте, в веществе воплощения, вот. А сама сущность – ничто.
Не дай мне Бог сойти с ума
До самой сути.
И снова экран в шахтёрской смуте: зал, там и висят эти предвыборные наглядные пособия: карта справа, «самозванец» слева. А между ними, над самой сценой, над белой урной в конце ковровой дорожки, ведущей к той урне по ступенькам из зала, – громадного роста, лик суров, плащ багров; шуйца воздета, в деснице хартия, на ней два имени, верхнее – рыжее, рядом пустой квадрат; нижнее – синее, рядом победный клин; в глазах – грозный вопрос; над головой – голубым по белому: Родина-мать зовёт! Великая всеобщая Мать.
– Я говорю вам не только как его жена, как мать говорю, как женщина. Там у них в каждом апельсине – отрава. В словах отрава, в мыслях, делах отрава. Вы думаете, почему этот такой страшный? А-а-а! И я повторяю вам: люди дорогие, не берите их, не пробуйте, они и вас отравят, и деток ваших продадут. И всю землю (!) – на поругание янкам. Люди, страшно!..
Приземистая, бурые щёки, серый пуховый берет. Ей кивает успокоительно фигура в костюме и с аккуратным пробором. А за столом зеленобархатным губы кривит – о, вот он: бандит, шапкосрыватель, головорез, раскаявшийся разбойник, жертва оранжевых клевет, спаситель отечества, православный кандидат – «Витя Хам». Он высится над столом, как шкаф, поставленный на крышу. Грубая подозрительность в глазу: какой, дескать, хрен, и какого хрена эту дуру сюда выпустил, велел же, сиди дома, а то… А рядом – по-хозяйски, локти на стол, русый остроносый, стальные глаза в зал, стальные же губы что-то тихо и властно бросают за спину, и тень в костюме и с аккуратным пробором уносится за кулисы. Всему Донбассу босс, воротила татарин, несметный капитал, сотни клинков, и воля – клинок. Ещё кто-то за столом – неразличимы. А со стороны, где карта, правую ногу на табурет – кто? Густо сед, в синей куртке, по вороту волосы, сутул, худощав, и нет уже в лице того лукаво-хулиганского: «Ну держитесь, сейчас я вам такое скажу!» Опущены глаза к подруге шестиструнной, не завален морем цветов – глупости это твои, Эльза! – не оглушён шквалом аплодисментов, не до того этим людям, да и всем им не до того, ты это давно понял, Владимир Ворон. Выговариваешь тихо-терпеливо:
– И то, что встретили вы нас, киевлян настороженно – дескать, из Киева, из Западной, долбать нас, углей, приехали, – всё это оттого, что забывают люди историю, превращают её в прошлое, и тогда она, действительно, становится делом прошлым, бывшим давно и не вправду. И уже начинают зачем-то различать, где русский, где укр;инец, путают Киев с давно, в 13-ом веке потерянным Львовом. Что ж, буду напоминать азы: есть русские укр;инцы, есть наш Киев, из которого вся Русь есть пошла: Малая, потом Великая, Белая. А ещё есть Чёрная Карпатская, и, представьте, она-то себя помнит, а есть Червонная – чуть не сказал: Померанцевая. Вот она-то и правит нынче в Киеве попсовый бал.
На Софийском, так сказать, майдане
Раздаётся, так сказать, мова.
Величаются там галичане,
Чада града гордого Львова.
Вот они-то и пишут имя нашего города через польский игрек и выдуманное австрийскими профессорами «ї» с двумя точками. Особые патриоты, так те и третью точку поставят.
Тут взметнулось далёким отблеском былое «сейчас я вам такое скажу», и в зале кто-то засмеялся, и поднялись на мгновенье глаза, и тут же поникли к шестиструнной:
– М-м-мда. Песня о моём и всея Руси родном городе. Написал эти стихи не я, написал москвич, Алексей Степанович Хомяков. Но, к сожалению, великий славянофил теперь не прочтёт вам своих стихов, так уж я вам…
«…Сейчас такое скажу!» – вновь блеснуло прежнее.
Затрепетала гитара, зарокотало похоже на мелодию «Я люблю тебя, Росси-и-ия, дорога-а-ая наша Русь», слышанную мною когда-то на студенческих вечерах:
Слава, Киев многовечный,
Русской славы колыбель!
Слава, Днепр наш быстротечный,
Руси чистая купель!
Сладко песни раздалися,
В небе тих вечерний звон:
«Вы откуда собралися,
Богомольцы, на поклон?»
«Я оттуда, где струится
Тихий Дон – краса степей».
«Я оттуда, где клубится
Беспредельный Енисей!»
«Край мой – тёплый брег Эвксина!»
«Край мой – брег тех дальних стран,
Где одна сплошная льдина
Оковала океан».
«Дик и страшен верх Алтына
Вечен блеск его снегов,
Там родиться мне судьбина!»
«Мне отчизна – старый Псков»,
«Я от Ладоги холодной».
«Я от синих волн Невы».
«Я от Камы многоводной».
«Я от матушки-Москвы».
И далее – о веках былых, о мраке глубоком, о вечном солнце над Россией – и вдруг:
Братцы, где ж сыны Волыни?
Галич, где твои сыны?
И отставил Володя гитару, и зал невпопад слегка захлопал, а он:
– Вот видите, соотечественники, как ошибался мыслитель прошлого, да нет, уже позапрошлого – хоть и не верится – века. Зачем он звал тех, отрекшихся?!
Их ведёт чужое знамя,
Ими правит чуждый глас.
Ладно. «Отвергшие – отвергнуты». И в истории так, и в любви, что, не так, скажете?
Ну, вот не надо, Володя! Это не к ним, пусть себе зевают и пересмеиваются, это ты ко мне. Кто кого отверг? Кто отрёкся, кем правит чуждый глас? Разве чуждый глас звучал мне в посланиях твоих, Платон, с дороги? Разве это не тот же твой, Володя, негромкий баритон:
Liebe dich aus Anthracit. Степь бела, террикон сед, уголь чёрен, нет его чище. Луна кивает сквозь метель. Люблю из Антрацита.
Отправитель: +491794924001
Послано: 24-Нояб-2004 22:32:47
Вот взял бы да прислал мне такое. Адреса нет? Кто любит, найдёт – не так, что ль? А то ещё послаще:
Liebe dich aus der heissen Kueste Euxinus. Виноградники – красные, синие, черноморские, заморские. Скалы с проёмами для волны, волны с пенными петлями для скалы. Пустуют выдолбленные в камне кельи. Трагически захлёбывается солнце. Люблю с тёплого брега Эвксина.
Отправитель: +491794924001
Послано: 24-Нояб-2004 22:32:47
Вот и не пропал бы втуне тёплый брег Эвксиновый, пропелся бы прибойно в сердце Катарины. А то – пустой звук, пенная петля для скалы: в зале тебя не слышат, а ты их не видишь. Я ничего не говорю, ты, наверное, прав, что на их стороне, хотя – кто это знает, сами не разберётесь, где уж нам, немчурам. Но – тебя не слышат, а ты не видишь – каторжно обритых, уверенно угрюмых, с глазами, подведенными чёрно-синим… Такая причуда встречается у мужчин самых мужских профессий: у моряков в ушах серьги, у шахтёров накрашены глаза. Скрипит, подрагивает, проваливается тяжеленная железная клеть, тащит в преисподнюю свеженьких и румяных парней в красных касках, в чёрных робах, во лбу фонарь лучом раскалывает ночь забоя. Всё жарче пышет слепое лоно, дымным драконом клубится чёрная пудра, выкашливаемая силикозными лёгкими земли. Уже нет белого дня над головою, и где ты, Орфей? Грохот и визг винтовых зубил, грохот и треск, чёрный блеск из мрака во мрак обваливающихся антрацитовых стен, грохот и лязг юрких гружёных вагонеток – и уже трос – из железных волокон многожильная коса – вытаскивает клеть, а клеть – скрипя, подрагивая, боками качая – тащит в белый день чумазых, в чёрных касках, в чернее-чёрного робах, во лбу бледно-жёлто-мертвенный цветок-фонарь. А молодого Алёху Коваленко, вчерашнего дембеля из внутренних войск, того что с утра, расцепив горячие объятия Надюхи, сгоряча говорил, дескать, свадьба будет, Надя, вся Татарка неделю гудеть будет – несут молодого Коваленко с пробитой головой. А чьи головы целы – те под душ. Клубится белый банный дракон, распариваются, багровеют, выбеливаются жёсткие, неломкие тела в пучках ломких горячих, прозрачных струй:
– Та подвинься, блин, Серый, кабан, блин! Мыло глаза режет.
– Это правда тебе, придурок, глаза колет. Хто, скажи, тебе зарплату поднял до человеческого?
– Та не звезди, Степаныч, хоть не сегодня.
– А шо такое тебе сегодня?
– Не, это мне, блин, нравится! Ваще волк;м люди стали: Лёхе за миллионы-прибыля ваших единых, мля, кандидатов – череп, махой, раздавило…
– А потому шо будешь много звездеть, от самого, неровён час, может, буй шо остаться.
– Усё, заглохли, д¬ядьки. То ж у ненашей бригаде, так? А тут усе живы-здоровы. А скажи лучше, Степаныч, шо ты там у тормозок от мастера заховал, га?
– О, отвернулся и не дышит, га-га!
– Ладно, шахтёры, теперь можно отмякнуть. Давай, Серый, по 170. Ё…
– Ё… Принято!
И смывает пахучая, молочно-непроглядная сивушная ярь тоску с шахтёрского сердца, трудную думу с мозгов, и смывают пучки ломких, горячих, прозрачных, малость рыжевато-ржавых душевых струй въедливую угольную порошу с шахтёрского тела, лишь под глазами да на веках останется иссиня-вороной подземельный макияж.
– Попустился, Серый? То-то. Пойдёшь на концерт?
– В честь единого и неделимого кандидата? А хер с ним, пойдём.
– Конечно, пойдём. Там из Киева, прикинь, дружественный к нам певец приехал. Воронин, дрын, Сорокин, в общем, пернатый какой-то.
И вот сидят уже в зале, в костюмах и выглаженных рубахах, при галстуках, вполтрезва. А на сцене за столом – единый-неделимый, рядом хозяин, а у микрофона – столичный артист и поэт со сверкающей гитарой, длинными нервными пальцами, седою шевелюрой, узким лицом… В лицо твоё смотрела, давнего искала. Да чего ж его искать – всё здесь. Давнее стало новым. Взгляд, стать, цвет – давнее, новое, всё в тебе, Володя, а самая суть – не дай мне Бог, зачем мне знать, не испыт;ю. Что-что?
– Понимаете, я мог бы, да может, и хотел бы, петь вам другое, ведь Киев не маршами только славен, лирикой он, как шапкой, покрыт, и в этой шапке, скажу я вам, и есть вся прелесть, весь вкус, или смак, или интерес, не знаю.
Вновь звякнула шестиструнная на мотив романса:
Если объятий подобья не розняли,
Стало быть, ворог, ликуй не весьма:
Вот как развесилась гроздьями мёрзлыми
То ли акация, то ли зима.
Дерево крепнет под ветром неистовым,
Схвачена льдом, не мертвеет вода.
Вцепимся в землю, но если не выстоим,
Дай распрощаемся до никогда.
Из зала:
– Выстоим!
Ты:
– Должны выстоять! Вы даже не знаете, какие вы замечательные люди, какой настоящий народ, что даже не знаете, кто против вас, какая дьявольская паутина хочет вас опутать. А я… Случилось так, что я узнал об этом нечто. И потому я пою вам сегодня другое, и вы знаете, что его-то и надо. Песня «На независимость Украины». Написана опять-таки не мною, я такого писать не умею. Этого автора тоже нет в живых, да ему, быть может, и не хотелось бы самому читать это перед вами. Это человек ненашего рода и духа, Бродский, хоть нашего языка. Но, как видно, [снова вскинул глаза и – только я видела – приусмехнулся одной стороной], как видно, патриот. Ну вот.
Зазвякали струны, а мелодии не уловить. Так – слегка сдабривается звоном речитатив:
Дорогой Карл ХІІ, сражение под Полтавой,
Слава Богу, проиграно…
И – снова кошмар, Володя, разве можно так оскорбительно отзываться о соотечественниках! В Германии, повторюсь, не представить себе такой злобный цинизм:
Прощевайте, хохлы, пожили вместе – хватит.
Плюнуть, что ли, в Днепро, может, он вспять покатит.
Но это не предел, а вот:
Пусть теперь в мазанке хором гансы
С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы…
Что это ещё за варварская казнь – «ставить на четыре кости»? И стоит ли мне обижаться за «гансов», если такое сулят братьям-славянам! И те ребята, что вели спор в Венеции с покойной Крысей, должна признаться, вели его ещё по-джентльменски, по-парламентски. А он всё нагнетает, едва оговорившись:
…А что до слезы из глаза,
Нет на неё указа ждать до другого раза.
По мне, так оставил бы эти две строки, вот было бы и трогательно, и пронзительно, а то:
Вас родила земля, грунт, чернозём с подзомбом…
Какое-то специальное слово. Похоже на немецкое, но не немецкое. Как сам чернозём, что завозили к нам с Украины в сороковые вместе с украинскими же гастарбайтерами. Отец ещё говорил: «Не следует природным условиям чрезмерно баловать население. Конечно, не следует и вымаривать, как где-нибудь в Сибири или под Рязанью: получаются низкорослые, склонные к алкоголизму и депрессии люди. Но если, как на Украине, землю можно на хлеб намазывать, результатом будет опять-таки, лень и неспособность к государственной организации. Что до германца, ему вдвойне неполезны тепличные условия Средиземноморья. Они способны превратить его просто в ожиревшего американца. Я не стесняюсь того, что эта мысль была высказана человеком, чьё имя теперь для немцев превращено в табу. Истина есть истина, из чьих бы уст она ни исходила». Да, а меня ведь тоже родила земля, в которой, должно быть, есть примесь вашего чернозёма. Вот и втянуло меня в плывун вашего варварства. Ведь и наши предки-германцы, было время, рождались от земли, спали на ней, обходясь не то что без электричества, но и без водопровода, часто без отопления, как в этом вашем Антраците, где вы сидите на угле, а на стенах иней. Вот они, воины-арийцы, вернулись с боя с победой и с товарищем на щите. На этой земле за всё идёт битва – за хлеб, за уголь, за правду, за свободу, за самоё жизнь:
Nur der verdient sich Freiheit wie das Leben,
Der tаеglich sie erobern muss.
И воины, как древле, внемлют барду. По-походному обритые, уверенно угрюмые, умеренно хмельные, раздайся только клич – и будет бой.
– Я не понял! – срывается с места неумеренно хмельной Серый. – Не понял, шо вы там на хохлов попёрли! Мы на Донбассе так не договаривались. Не, ты понял: я сам, допустим, кацап, ну русак – я сказал, допустим! – а сегодня погиб наш товарищ, он укр;инец, Коваленко Лёха, и я спрашиваю…
Серого тянут за пиджак, единый кандидат в президиуме почти слышно бросает за плечо:
– Убери его махой.
Но пока добегут и уберут, шахтёр не унимается:
– Та шо вы мне рот затыкаете, как тому Тарасу. Я щас всё скажу: и про того, на кого мы спину гнём, на Хама там, на Пана, на Киев, на Москву. Ты думаешь, ты уже нагнул шахтёра, уже долбёшь нас, углей?!
Канонадой загрохотала гитара:
С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,
Только когда придётся и вам помирать, бугаи,
Будете вы хрипеть, цепляясь за край матраса,
Строки из Александра, а не брехню Тараса.
И другой, в очках, с полукруглыми усами, пожилой, вскочил:
– Геть із класу! Геть, кажу, з зали! Всі чули, що він варнякає? На кого він сміє! Та ти не вартий нігтя Тарасового, і хто би ти там не був, перевертню, – народ каже: скажений собака не має масті.
И даже возвышавшийся, как шкаф, поставленный на крышу, единый кандидат возвысился ещё на этаж и возвысил голос:
– Васыль Петрович, я вас, пожалуйста, попрошу! Уважайте исскуство.
– А ти, проффесоре, чи знаєш уже, як це слово пишеться? Я тебе вчив, і ще вчитиму, і можу ще тобі двійку на виборах поставити…
Захохотали, засвистали в зале:
– А вот тебе, получи, фашист, гранату.
И метнулось по воздуху, и шмяк о портрет самозванца, и потёк желток по шапке Мономаха на приклеенную бороду, и повисла скорлупа на язвах и струпьях. А единый пошатнулся вдруг и схватился за сердце. Но снова гитара: дрын-дрын-дрын, трын-трава. И ты, словно облечённый вдруг властью:
– Бросьте, нельзя так. Разве его, – махнул на самозванца, – не жаль? Победа придёт к нам, только если мы будем правы. Вы знаете, как там – в Киеве, во Львове, теперь всё равно – глумятся над общерусской памятью, над нашей общею славой. И мне безразлично, – махнул на единого, – кто этот человек и сколько он украл. Счастливо ли, нет ли, а на нём всё сошлось клином. И поэтому я за него. За общее дело, соотечественники!
И загудело из чёрных колонок справа и слева:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!
Встали все, и грянули ответно:
С нашистской силой тёмною,
С оранжевой чумой!
Стоит единый кандидат, губы строго надул, стоит и хозяин края, сталью из глаз брызжет:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна…
Стоишь и ты, Владимир Ворон, на гитару опершись, не поёшь, киваешь:
Идёт война народная
Хмурая беззаветность в лицах угольных воинов:
Священная война!
Допели гимн, тут бы и в сраженье. Но снова тот встаёт, на ком всё клином сошлось, так говорит:
– Одно слово скажу вам, товарищи шахтёры и их подруги! Слово это: всем спасибо. И горнякам, и руководителям, и организаторам, и вам, мой старый учитель Василий Петрович, что продолжаете жить и учить, я всегда и всему учился у людей. Как люди, так и я. И вам спасибо, Владимир Ворон, за то, что приехали, поддержали. Все мы любим стихи и песни, только не такие, как мычат те козлы, которые мешают людям жить, правда? [Шумит, ликует зал, улыбнулся кандидат] И что вы тут сказали, товарищ артист, что всё равно вам, сколько там кто украл, так это очень правильно. И дело не в том, а в том, что…
Громоздко выходит из-за стола, приближается к белой урне, что под плакатом «Родина-мать зовёт!», ещё громоздче опустившись на правое колено, лицом к залу:
– Как вы со мной, так и я с вами. Клянусь!
И стоит на колене, голову преклонил, набычась тучей. И кричит-рокочет-плещет народ. А ты? Где же ты, Володя? Вот, вот сутулая спина, синяя куртка, белая грива по вороту, гитара-лира из-за плеча выглядывает. Уходишь? Мне б тянуться тенью за тобою, обожди. Иду, иду, не оборачивайся, только не обернись, Орфей! Что это, СNN? News from Ukraine. Orange Maidan? Apfelsinnenmаеdchen? Что за чушь! Спать.
............................
Целиком книгу ВОРОН скачать на: http://www.scribd.com/doc/14978129/7-Liebe-dich-aus