Октябрь 1884 года в Черниговской губернии выдался на редкость теплым и солнечным. Поэтому широкая проселочная дорога, ведущая из Ивангорода к небольшому хутору Ивановскому, была сухая и сильно пылила. По этой дороге широко шагал высокий статный странник с окладистой бородой с проседью, в длинной полотняной рубахе, перепоясанной простой веревкой, в белом картузе и высоких сапогах. За плечами он нес крестьянскую котомку. Из-под нависших бровей на широкие южноукраинские просторы смотрел внимательный взгляд его пронзительных глаз. Несмотря на простую одежду, он явно был не похож на местного крестьянина: то ли военная выправка, то ли трудноуловимые черты врожденного аристократизма выдавали в нем человека дворянского сословия. По крайней мере, и проехавший на телеге навстречу мужик и две идущие с ведрами бабы с большим интересом и любопытством посмотрели на эту колоритную фигуру, быстро удаляющуюся в сторону хутора. Могли ли они предполагать, что перед ними не просто странно одетый дворянин граф, представитель одной из самых родовитых русских фамилий. Высокий путник был одним из самых знаменитых людей Российской Империи, властителем дум и величайшим писателем Львом Николаевичем Толстым. Что же занесло этого прославленного человека из его имения в Тульской губернии в столь дальние края? Толстой приехал навестить своего друга и последователя, знаменитого русского живописца Николая Николаевича Ге, который разочаровавшись в бурной и нервозной петербургской жизни, купил здесь хутор и, следуя заповедям своего духовного учителя, решил занятия живописью сочетать с занятиями сельским хозяйством. Ге так описал ту памятную встречу: «День был прекрасный, теплый, хороший, ясный, я работал картину, а затем позвали обедать. Как вдруг вижу: Александра Федоровна, ключница, ведет через парадную дверь Льва Николаевича с котомкой на плечах. Мы все побежали целовать и обнимать этого удивительного человека... Затем дали сейчас умываться и переодеваться Л.Н. А потом — за стол, и началась у нас самая дорогая — искренняя беседа...».
Чтобы понять суть задушевных бесед великого писателя и великого художника в простой крестьянской избе, необходимо вспомнить путь, который привел Николая Николаевича в хутор Ивановский. Путь этот не был прямым, поскольку судьба художника постоянно делала крутые повороты, которые определялись его духовными исканиями, столь характерными для бурного противоречивого и переменчивого века, в котором он жил.
Николай Ге родился в Воронеже 15 февраля 1831 в семье мелкопоместного дворянина. Своей французской фамилией художник был обязан своим предкам по отцовской линии, которые в конце XVIII века бежали в Россию от кровавых событий Великой французской революции. Склонность к рисованию проявилась у Николая очень рано, когда он учился в Киевской гимназии. Хотя, кроме рисования, любимыми предметами Ге были история и литература, он достаточно неожиданно решил поступать на математическое отделение Киевского, а затем и Петербургского университетов. Однако живопись неумолимо влекла к себе молодого студента, что привело его вначале к посещению вечерних курсов Петербургской Академии художеств, а затем и к поступлению в этот славный «Храм Искусств». Почитатели зрелого периода творчества Ге были бы очень удивлены, если бы узнали, что главными кумирами начинающего художника были блистательный Карл Брюллов и Александр Иванов. Как мы увидим позже, Николай Ге совершенно отошел от принципов романтизма и классицизма в своем творчестве. Однако в его конкурсной работе «Саул у Аэндорской волшебницы» влияние романтизма совершенно очевидно. В этом произведении Ге продемонстрировал настолько блестящее мастерство живописца, великолепное чувство света, что Профессорский совет Академии единодушно присудил ему большую золотую медаль и право на пенсионерскую поездку за границу на шесть лет.
За границей в сказочной Италии Ге задержался на целых 13 лет. Это был очень творчески плодотворный период его жизни. В Риме, а затем во Флоренции художник не только близко познакомился с работами величайших титанов Возрождения, но и обрел свой неповторимый живописный стиль. При этом, кроме создания серии блестящих портретов, он непрестанно работал над библейскими сюжетами, пытаясь порвать с иконографическими традициями. Главными принципами его творчества на религиозную тему стало обращение к текстам Евангелия и попытки передать свое собственное восприятие этого, по его словам, “высшего произведения искусства», как возможность высказать и выразить “свое отношение к Идеалу с точки зрения Христа”. В результате в 1866 году им было написано полотно «Тайная вечеря», в которой художник попытался сочетать принципы историзма с психологическим пафосом, характерным для эпохи Возрождения. Картина была благосклонно принята Российской публикой, критикой и профессурой академии художеств. В 1863 году петербургская Академия художеств удостоила Ге звания академика, минуя звания профессора – редчайший случай в истории Академии.
В мае 1870 года Ге с семьей вернулся в Россию. Шестилетний период жизни художника в столице был в первую очередь ознаменован его активным участием в создании «Товарищества передвижных художественных выставок». Собственно организационную модель этой знаменитой организации, определившей развитие российской живописи второй половины ХIX века, предложил никто иной как Николай Николаевич Ге. В 1867 году во Флоренции он впервые в разговоре с Мясоедовым высказал идею организации передвижных выставок по примеру того как в Британии это делает Королевская академия художеств, которая отправляет по стране выставки работ, не проданных в столице. Мясоедов познакомил с этой идеей энергичного и влиятельного Крамского. В конце концов, «Товарищество» было организовано, и Ге, математик по первому образованию, был избран в нем кассиром.
Гвоздем первой передвижной выставки стала знаменитая картина Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе». В этом замечательном произведении, вызвавшем настоящий восторг у публики, прослеживается преемственность с картинами на евангельские сюжеты, особенно с «Тайной вечерей». Главное – это столкновение двух непримиримых позиций, двух мировоззрений, решенным художником в его своеобразной реалистической манере - глубокий психологизм и большое значение эффектов светотени.
По словам лидера передвижников Крамского, на первой передвижной выставке «Ге царит решительно. На всех его картина произвела решающее впечатление».
Однако две последующие исторические картины художника: «Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы» и «Пушкин в селе Михайловском» были явно неудачными и вызвали чувства недоумения и разочарования. Художник явно переживал глубокий творческий и идейный кризис. Не понимая, куда ему двигаться дальше, Ге со свойственным ему максимализмом принимает решение уехать из Петербурга и поселиться на хуторе Ивановский в Черниговской губернии. Там в сельском уединении и тишине Ге вернулся к евангельским темам. Его все более и более волнует тема смысла жизни, нравственного выбора, добра и зла.
В 1882 году Ге случайно попалась на глаза статья Льва Толстого «О переписи в Москве». То, что давно и страстно искал художник – путеводную звезду в своих нравственных исканиях – он разглядел в словах писателя: «всегда будет это дело и одно дело, на которое стоить положить всю жизнь… Дело это есть любовное общение людей с людьми и разрушение тех преград, которые возвели люди между собой, для того, чтобы веселье богача не нарушалось дикими воплями оскотинившихся людей и стонами беспомощного голода, холода и болезней». Как написал впоследствии художник:«Как искра воспламеняет горючее, так это слово меня всего зажгло… Я еду в Москву обнять этого великого человека и работать ему. Я стал его другом. Все стало мне ясно. Это была бесконечная радость». В духовных исканиях Толстого, художник, наконец, обрел ту нравственную опору, которую он так долго искал, особенно то, что занимало его последние годы раздумья о природе добра и зла, изложенными в Евангелии, суть христианского учения, не искаженного служителями культа официального православия.
Именно об этом и велась беседа в тот памятный октябрьский вечер в простой крестьянской избе.
«Не надо изобретать нового учения в христианстве, – говорил Лев Николаевич. Надо только по-настоящему, искренно и вдумчиво, читать то, что написано в Писании. Так я читал евангелия и нашел в них вполне доступную, как и сказано в евангелиях, младенцам истину. И потому, когда у меня спрашивают: в чем состоит мое учение и как я понимаю христианское учение, я отвечаю: у меня нет никакого учения, а понимаю я христианское учение так, как оно изложено в евангелиях». Толстой все более распалялся, голос его гремел. Николай Николаевич с восторгом внимал речам своего друга и духовного учителя, ловя каждое его слово.
«Слушал я разговор безграмотного мужика странника о Боге, о вере, о жизни, о спасении, и знание веры открылось мне, – продолжал Толстой. Сближался я с народом, слушая его суждения о жизни, о вере, и я все больше и больше понимал истину.
Но стоило мне сойтись с учёными верующими или взять их книги, как какое-то сомнение в себе, недовольство, озлобление спора возникали во мне, и я чувствовал, что я, чем больше вникаю в их речи, тем больше отдаляюсь от истины и иду к пропасти. Только для меня, несчастного, ясно было, что истина тончайшими нитями переплетена с ложью и что я не могу принять её в таком виде…».
В том же году в Москве Ге написал портрет Льва Толстого в его хамовническом доме. Писатель представлен за работой над рукописью трактата «В чем моя вера». Этот портрет по праву считается одним из лучших пожизненных изображений великого писателя в процессе творческого созидания литературного произведения.
Встреча с Толстым, его сильное духовное влияние привело к бурному творческому подъему в живописи Николая Ге. В результате он создал свой знаменитый «страстной цикл» в центре, которого, конечно, находится прославившее его полотно «Что есть истина?».
Это полотно было по-настоящему выстрадано художником, являлось плодом его долгих нравственных исканий. Ге изобразил известный евангельский сюжет, когда Христос предстает перед могущественным властителем Иудеи, и « Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина?» (Ин. 18:34-38). Впервые в русском искусстве Ге решительно нарушал традицию изображения Христа как образец Высшей духовной и физической красоты. Ге делал это сознательно, считая своей заслугой, что он «сломал» тициановского и леонардовского Христа.
У Леонардо да Винчи в «Тайной вечере» Христос – это идеал высшей внешней и внутренней человеческой красоты. У Тициана Вечеллио в «Динарии кесаря» - это символ спокойной и высокой мудрости, причем это подчеркивается и в колористическом решении этого шедевра, когда лицо Спасителя как бы светиться изнутри, а лицо фарисея – темное и грубое. В картине Ге - все наоборот. Монументальная, словно античная фигура Пилата с простертой в театральном жесте рукой, освещенная солнечным светом символизирует величье и блеск власти. Насмешливое самодовольное лицо с иронической улыбкой выражает спокойную и даже добродушную уверенность. Христос же в грязной оборванной одежде, находится в тени. В его облике нет ничего величественного и красивого. Лишь в горящем и несколько грустном взгляде читается несогласие - протест, а так же понимание глубокого духовного заблуждения стоящего перед ним могущественного владыки.
Художник подчеркивает, что внешний блеск фигуры Пилата, сияние его расшитой золотом тоги, противопоставлен невзрачному, к тому же измученному побоями и издевательствами Спасителя, который и есть Истина, но Истина, часто скрытая от глаз толпы, ибо она лишена внешнего блеска и не рядится в драгоценные одежды.
Взгляды Толстого, несомненно, повлияли на концепцию картины и ее живописное исполнение. Толстой так охарактеризовал это произведение: «На картине изображен с совершенной исторической верностью тот момент, когда Христа водили, мучали, били, таскали из одной кутузки в другую, от одного начальства к другому и привели к губернатору, добрейшему малому, которому дела нет ни до Христа, ни до евреев, но еще менее до какой-то истины, о которой ему, знакомому со всеми учеными и философами Рима, толкует этот оборванец; ему дело только до высшего начальства, чтоб не ошибиться перед ним. Христос видит, что перед ним заблудший человек, заплывший жиром, но он не решается отвергнуть его по одному виду и потому начинает высказывать ему сущность своего учения. Но губернатору не до этого, он говорит: Какая такая истина? и уходит. И Христос смотрит с грустью на этого непронизываемого человека».
Понятно, что такая смелая трактовка известного евангельского сюжета и изображения Христа не смогла не вызвать ожесточенных споров и протестов, как от сторонников традиционной, восходящей к Возрождению и классицизму трактовки образа Христа, так и от иерархов Православной церкви и, в конце концов – императорской власти.
После появления картины на XVIII передвижной выставке в Санкт-Петербурге обер-прокурор Святейшего синода, известный ревнитель чистоты православия, Константин Петрович Победоносцев обратился к Александру III с письмом: «Не могу не доложить Вашему Императорскому Величеству о том всеобщем негодовании, которое возбуждает…картина Ге «Что есть Истина?»… Художник имел в виду надругаться над… образом Христа богочеловека и Спасителя». На полях письма Император написал: «картина отвратительная…» и повелел снять ее с выставки и запретил возить по России. Обер-прокурор Святейшего Синода был символом реакции Александра III на либерализм и реформы его отца, которые, по его мнению, привели Россию к нигилизму, брожению умов и безбожию и, как результат, стоили Императору жизни.
Как написал о Победоносцеве А.Блок:
«В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла…»
Жестокий гонитель «раскольников всех вероисповеданий», который задался целью «переломить хребет русскому баптизму, штундизму и редстокизму», Победоносцев с ненавистью относился к всяческим попыткам богоискательства и евангелизма вне православия. Поэтому именно он был инициатором отлучения в 1901 году от церкви и Л.Н.Толстого. А тогда, в 1890 году, обер-прокурор увидел отражение опасных взглядов Льва Толстого на христианство в евангельской живописи Николая Ге и поэтому настоял на запрещении картины. Это произвело сильное впечатление на Павла Третьякова, который воздержался от приобретения картины в свою знаменитую коллекцию. И только довольно резкое вмешательство Льва Толстого, написавшего ему: «Выйдет поразительная вещь: вы посвятили жизнь на собирание предметов искусства – живописи и собрали подряд все для того, чтобы не пропустить в тысяче ничтожных полотен то, во имя которого стоило собрать все остальное. Вы собрали кучу навоза для того, чтобы не упустить жемчужину. И когда прямо среди навоза лежит очевидная жемчужина, вы забираете все, только не ее…» заставило Третьякова изменить свое решение и приобрести картину. При этом он написал Толстому, назвавшему картину Ге «эпохой в христианском искусстве», - «окончательно решить может только время, но Ваше мнение так велико и значительно, что я должен… поправить ошибку, теперь же приобрести картину и держать ее до времени, когда можно будет выставить». Тем не менее, Павел Михайлович все-таки решился ее выставить, правда, писал Толстому, что она никому не нравится, но живет в экспозиции. Он говорил, что не хочет навлекать на свой музей надзор полиции, чтобы галерею вдруг закрыли или картины снимали, это бы мешало его делу. На самом деле он не понял и не принял картину Ге, ее живопись, которую считал «неряшливой» и, главное, ему не нравилась невзрачная фигура Христа, стоящего в тени. После покупки Павлом Михайловичем картина "Что есть истина?" не сразу попала в галерею. Полученные за нее деньги Ге отдал толстовцу Ильину, а тот увез картину в Европу, а затем в Америку. В течение 1890-1891 годов она путешествовала – Гамбург, Берлин, Ганновер, затем Балтимор и Бостон, – но успеха там не имела. Если в России картина вызывала возмущение и споры, то за рубежом она была совершенно не понята и встречена равнодушно.
Художник так и не добился признания и понимания своего главного творения. В последние дни весны 1894 он тихо завершил свой земной путь у себя на хуторе. Но прав оказался Павел Третьяков. Живопись Николая Ге с его духовными искания, с попытками осмысления вечных Евангельских истин была понята и принята его потомками. Уже через несколько десятилетий после его смерти и зрители, и искусствоведы единодушно признали Ге наиболее значительной фигурой русской живописи второй половины XIX века. Теперь на его хуторе, где долгие годы в тихом живописном углу сада прижались друг к другу два скромных могильных холма – последнее успокоение великого живописца и его жены, стоит красивый памятник тому, кого теперь считают ярким живописцем, чей неукротимый дух и могучий талант создали свой, ни на кого не похожий образ Спасителя,- не Бога, а смертного Человека, принесшего в мир новое этическое учение, противопоставившего себя грубой и самодовольной силе мира. Образ, полный страсти и протеста, к созданию которого пришел в своих духовных исканиях великий художник.