Двести лет спустя
Письма к Гоголю
1
Дорогой Николай Васильевич!
Отзывчиво сердце мое на Ваши слова. Но еще более отзывчиво оно на Ваши стенания о России. В письме «Что такое губернаторша» призываете Вы молодую барышню, к примеру, не переменять платья без надобности и выезжать на балы до шести раз в одном и том же наряде. Браво, Николай Васильевич! Нигде еще за всю мою жизнь не отыскала я мыслям и чувствам моим столь явного подтверждения. Братства такого и два века не поколеблют. Ваша рука дорога мне своею легкостью и кротостью.
Нынешние беды в России все еще от этого «платья». Не будучи губернаторшей, признаю, что, исполняя этот наказ, спаслись бы тысячи. Но дело, конечно, не в платье, вернее, не столько в платье, сколько в необузданности, невероятном расстройстве ума нашего, который нынче разрываем страстями и похож на растрескавшуюся в засуху землю, являющую собой картину умирания. Все устои, о которых пишете Вы, выброшены теперь с потерявшего высоту воздушного корабля.
Коммунистические навыки (и не только они) не дают русскому человеку вспомнить, что такое он есть, чем жив должен быть, как ему вновь подняться в эту синь необъятную...
Ваши «Выбранные места...» — драгоценные живительные потоки, что бегут по растрескавшейся земле. Таков и Ваш «Русской помещик» — это не что иное как «новый русский» на пять с плюсом, тот самый наш современник, наш богатый современник, или каким он может быть, если в нем, конечно, осталась хоть капля русского океана...
Но вернемся к «губернаторше». Мне кажется, Вы получили от нее немало писем, в которых она отвечала на запросы Ваши. И благодарила Вас за советы (!) Но каково же ей было бы знать, что всего через 200 лет во всей России не найдется и приблизительно такой губернаторши, ибо если бы она существовала, то была бы особенная губерния, где произошло бы невиданное. Впрочем, быть может, все впереди.
Чудесные превращения творятся в России по воле Божией, но мы их не всегда чувствуем. Они совершаются в душах праведников, в том числе и ныне здравствующих, на которых и мир стоит. Вам, дорогой Николай Васильевич, известно все это теперь. Там, наверное, и многим это открыто.
Так что же поделывают нынче бедные русские люди, за коих молитвы Ваши непрестанно совершаются...
22.02.08
2
Николай Васильевич, душа дражайшая!
Как хотелось бы видеть Вас сегодня, беседовать с Вами, пить чай, наконец... Все другие, встреченные мною в пути, сами по себе интересны, и я с ними чай пью. Но с Вами — душа к душе. Объяснить не могу, да и стоит ли... В новом столетии мало места для бесед. Сами посудите и послушайте, что расскажу.
Если что и стоило Вам предвидеть и, предвидя, изничтожить в зачаточном состоянии силою своего пера, так это нынешнее телевидение. Теперь ведь и статей не надо писать, печатать и распространять — миллионы открытых ртов жаждут сладкой подачки из вожделенного «ящика». Могли ли Вы себе такое представить?
Да что далеко ходить — «телеящик» и в моей душе смуту посеял, и в моей собственной квартире почти ежедневно выступает. Но вот удивительно: сам он не включается: надо обязательно кнопочку нажать. Стало быть, кто виноват — тот, кто вещает с экрана, или тот, кто включает и слушает? Вопрос не так прост, как это может показаться...
Во-первых, среди совсем уж бесовских телеоргий попадаются и невредные передачи (не говорю «полезные», т.к. их процент вовсе ничтожен). Но эти «невредные» бывают «с хитрецой»: часто думаешь увидеть одно, а видишь противоположное — значит, не угадал. Но ведь телевизор для этого включаешь!
Во-вторых, что полегче, то и несешь. А телевидение — продукт вторичный (относительно литературы, например). Как говорит мой муж, писатель: «Вы думаете — что за монстр этот самый телевизор? А это всего лишь кучка прожорливых редакторов». Да, да, редакторы прожорливы. Зарплата их выше среднемещанской раз в десять. Что же они там такое особенное делают? Вторичный продукт разбрасывают по воздуху? И откуда доходы? Реклама (эта игла глупости и червеобразной всеядности) входит в мозг и сосет остатки его, питая весь телеавторский коллектив.
В-третьих, устарела, кажется, поговорка «всякому овощу свое время». Насаждение порока происходит у нас в раннем детстве, ибо кнопочку нажать может и младенец. Далее этот «овощ» зреет, наливается и растет, заполняя собой бедную душу. И что же делает с ним человек? Он скармливает его своим же детишкам, потчуя их тридцать раз пережеванной культурой.
Любят у нас все то, где думать не надо. Когда не удается «ящик» посмотреть, например в метро, тогда суют в уши специальные провода, чтобы подключиться к подобным монстрам (впрочем, подробности опустим). Те же, кто не смотрит и не слушает, те читают какую-нибудь «Теленеделю», где пересказывается уже пересказанное и пережевывается пережеванное...
Вот, в общих чертах, то, чем занят обыватель в часы досуга. Страшно, что многое из сказанного касается и меня, и моих детей. Хорошо ещё, что часы досуга теперь у большинства настолько коротки, что о них и говорить смешно. Добываем деньги, которые, впрочем, в большинстве своем тратятся на наши же прихоти и сомнительные удовольствия: «Мы много работаем — нам все можно».
Ну зачем, скажите, почтенная интеллигентная дама покупает своей десятилетней дочери такие брючки, которые едва прикрывают наметившиеся бедра, а также втридорога приобретает для нее какую-то модную непотребную кофточку, в которой та выглядит голой (и даже того хуже). Неужели эта дама стремится к тому, чтобы ее девочку в столь нежном возрасте любой проходящий мужчина мог возжелать??? Нынче, к сожалению, мода на порок, и с этим трудно сладить.
Кажется, я вас утомила подробностями. Но ведь Вы в свое время просили губернаторшу писать как можно подробнее. Может быть, и от меня не погнушаетесь их принять.
А еще есть компьютер. Без него нынче и в монастырях не обходятся. Но в отношении компьютера, все же, сам человек хозяин. Это как огромная запущенная библиотека, где есть не только душеполезные книги, но и всякий хлам (хлама, конечно, больше). И горе тому, кто пойдет не по той тропинке и затеряется в стеллажах. Но это отдельная история.
Николай Васильевич, Вы в своей земной жизни почерпнули — из книг ли духовных, от отца Матфея ли или, быть может, от не известных никому, явленных только Вам чудес — что-то такое, от чего душа растет и восходит к небу. Научите же и меня жить и молиться. Научите нас, писателей. Надоело стихи растить «из сора», надоело топтать душу завистью и черствостью друг к другу. Ваши «Выбранные места...» на пленумах писательских читать надо или хотя бы в школах хором. И частично учить наизусть. Помнится, все мы в детстве учили из «Мертвых душ» знаменитую «Русь-тройку». Эх, не доехали! На полном ходу в овраг улетели. Пересчитать бы оставшихся да снова в дорогу...
01.04.08
3
Николай Васильевич!
Спешу сообщить Вам о своем сне. Приснилось мне, будто бы блуждаю я в неизвестном месте. Среди людей и вещей, мне не знакомых. Вас ищу. Вдруг вижу, сидит человек, весь в черном, словно монах. Перед ним книга огромная, с трудом он ее перелистывает. А я будто бы знаю, что это за книга, знаю, что в ней все-все записано.
— Поищите, пожалуйста, — прошу. — Он должен быть здесь.
А сама волнуюсь очень. Да и монах-то серьезен больно уж.
Говорит глухим голосом, листая книгу: «Гоголь... Николай...Васильевич...Жив». И закрыл книгу, на меня смотрит. А я уж со слезами радости благодарю его, и свою дорогу сразу отыскала.
Вот так нашла Вас во сне. То есть, услышала весточку, ветерок с океана.
Всегда рада встрече.
Елена.
02.04.08
4
Примите новый привет!
И снова — приключение из приключений. Вчера в маршрутке (где установлен видеоэкран) своеобразно «отметили» Ваше 199-летие. На фоне Вашего портрета на экране «прозвучало» следующее: Н.В. Гоголь. Русский писатель, автор «Ревизора» и «Мертвых душ», сюжеты которых были подсказаны ему Пушкиным. 12 лет жил за границей — (Ни с того, ни с сего информация...) Но самое чудовищное далее: В последние годы увлекался мистикой.
Я, конечно, могу, размышляя, прийти к выводу, что это написали для НАРОДА, который эти самые редакторы, очевидно, презирают, считая, что он глуп, бездарен по сути и не имеет понятия о своем классике. Но почему им кажется, что слово мистика обывателю понятнее, чем Православие? И как понять это — увлекался??? Просто чудовищно — это не ошибка, это фальсификация. Вот так начинается у нас подготовка к юбилейным торжествам.
«Литературная газета», впрочем, разразилась большой статьей об «украинском прочтении» Гоголя (почему именно с этого начали?), статьей, имеющей реальные основания и небезынтересной. Будем ждать «российского» прочтения и анализа сложившейся обстановки.
04.04.08
5
Милостивый государь!
Вчера, на Благовещенье, в храме не была. Потому и самочувствие непередаваемо сумрачное. Во всех и вся вижу одно плохое. Наверное, меня нельзя теперь научить истинному смирению. И одно, только одно утешает в эти минуты, в этом море фальши — русский литературный организм, почва, платформа, корабль — нет, целая верфь — баржа, груженная лесом дикой действительности. Утешает то, что не отрекаюсь пока (ни за какие посулы) от тех, кто был ПРЕЖДЕ. А прежде был Гоголь, прежде был Пушкин, прежде был Достоевский.
Что теперь для большинства «хороших людей» этот спор славянофилов и западников? Схлынул, как и не было? Да ничего подобного. Просто западный стиль жизни одержал временную победу. Отсюда — и западный стиль мышления, и западный стиль духовного поиска, предполагающий быстрые ответы на частные вопросы (своеобразный, блиц-опрос учителя, и непременно сразу — в жизнь, в практику).
Некий бездарный писатель, главарь одной писательской организации, господин N заявил недавно во всеуслышание, что никакого-де спора и противостояния западников и славянофилов вовсе не было. Что, дескать, одни и те же люди (писатели) находились поочередно то в том лагере, то в этом. Что по этой причине не имеет смысла и само разделение на два лагеря. Конечно, в наши дни большинство «писателей» перебывало почти во всех «лагерях», какие ни есть в российском пишущем болоте. Но, не надо ставить знака равенства между девятнадцатым веком и двадцать первым. К тому же, весь спор не только зафиксирован письменно, но и косвенно подтвержден опытом последующих писательских поколений (к коим, разумеется, не относится господин N, т.к. «рожден» как писатель последней революцией в конце XX века).
Буря всегда хороша и вызывает восхищение, когда ее показывают по телевизору, когда не ты главный герой и участник событий. Такая «буря» особенно хорошо идет под селедочку в масле, с традиционным стаканчиком (а вы говорите — славянофилы!). Спорить хорошо задним числом, путаясь в догадках и выдвигая версии (которые хорошо идут под шампанское с шоколадом!), тем более, что на заданную тему можно и диссертацию вовремя накарябать, и никто спорить не станет, т.к. речь идет о днях, давно минувших...
Это я к тому пишу, что ЗАБЫТО ПОЧТИ ВСЕ из того, что было свято в нашей литературной гавани. Но, Николай Васильевич, эта дисгармония — тоже часть той великой гармонии, которая была задумана в мире. Она катализатор творчества истинного, и между прочим была, отчасти, и Вашим пером обнажена. Но, но... Тысячу раз «но!» Гармония не нуждается в творчестве, тогда как творчество без гармонии мертво. Океан дышит не потому, что там корабли ходят.
Простите еще раз за православное невежество, молитесь за меня, молитесь...
08.04.08
6
Милостивый государь, Николай Васильевич!
Что за приятность называть Вас так — милостивый государь! Оно почему-то само выговаривается. Вообще, слова бывают такие приятные, но совсем забытые. И таких очень много. Говорят, язык наш развивается и обогащается, но что значат в смысле эстетическом все эти «блокбастеры», «полюбасы», «аськи»?
Как ни близко от нас отстоит век девятнадцатый, а разница очевидна. И она совсем не в достижениях науки, не в комфортолюбии современного человека, не в бытовых нововведениях. Она — в особой «заветренности», «задымленности», «замазанности» славянской души «позднейшими» слоями. Как в живописи. Грубо говоря, каждая революция — новый слой, каждое потрясение в обществе — снова слой и т.д.
В этом смысле, возврат к началу — не есть деградация неразвитого сознания, но прогресс возрождения, или восхождения к исконному, святому, постоянному, что есть у всякого народа, на земле живущего. И в эту-то самую сердцевину и метят как раз враги всех мастей. Их задача, чтобы человек забыл о существовании главного в себе, чтобы каждый поздний слой хранил он как исконный и незыблемый.
«Я советский человек», — до сих пор с гордостью повторяют некоторые, даже и весьма уважаемые, люди. Этот слой советскости так въелся в корку и подкорку, что ничего иного они и представить себе не могут. И ведь это их протест против нынешнего «пиратского века»!
Всё это я говорю Вам не потому, что надо выговориться; просто все те примеры из жизни XXI века, которые я уже успела Вам изобразить, думается, подтверждают эту мысль. Банкир — бывший «советский бухгалтер», старательно «замалевавший» сам себя «под запад»; какая-нибудь школьная учительница (учитель-мужчина у нас — ископаемый экземпляр) — бывшая советская троечница, поступившая в педагогический институт, пользуясь малым конкурсом, сегодня как ни в чем ни бывало рассказывает детям о радостях новой жизни; «народный» депутат — бывший «советский Чичиков» или та же губернаторша ... Не буду утомлять Вас типажами, тем более, что кое-что Вам даже виднее.
Но есть в нашем веке и нечто необъяснимо-притягательное, нечто детски-нетронутое. Наверное, никогда не умирает самая маленькая, почти невидимая «горошинка», из которой может взрасти весь русский характер, как только она попадет на благодатную почву. Другое дело, что почву такую не только срыли нынче, но и асфальтом закатали, и мавзолеев на том асфальте понастроили. Где уж той горошинке до земли добраться? Ан-нет, словно сказочная принцесса, душа наша чувствует горошинку через все эти «перины» и «асфальты». Чувствует, а объяснить не может. Отсюда, наверное, все эти стихийные недовольства, публичные пьяные покаяния, уходы «под землю», одним словом, протестные всхлипы, из которых большею частью ничего серьезного не выходит, но которые не дают покоя «замалевщикам» нашей истории и нашей литературы.
Есть такая «Новая газета». По-моему, основная идея ее редакторов — «сыграть на понижение», т.е. отвлечь публику от настоящих проблем, от настоящих бед, грозящих народу и его языку, с тем, чтобы думающие люди сделали ставку на новый «слой», протестный выкрик (абсолютно, повторяю, бесполезный и неправедный в своем посыле), чтобы забыли не только о «слоях» и «наслоениях» предыдущих, но каждый день и каждый час забывали о том, что было совсем недавно. Газета выходит дважды в неделю, и дважды в неделю наслаивает свою мазню на прежний слой. Впрочем, она такая не одна…
Николай Васильевич, где редакторы и газетчики Пушкинской поры? В какой «глубинке» затерялись их следы? Если бы мы стали в один голос говорить сегодня о насущном, мы неизбежно встретились бы в храме, а пока нам приходится рыть литературные окопы, по ночам отстреливаясь от лазутчиков и думая, что именно наша батарея делает настоящее дело…
17.04.08
7
Христос Воскресе!
Во Истину воскресе!
Именно так — во Истину — написал мне наш батюшка отец Никифор. Как велика эта Истина, как неохватна, и вместе с тем необходима и проста, — нужны века и тысячелетия, чтобы постичь...
И во Истину, и воистину — воскресе! Дожить до Пасхи Христовой — смысл года целого, дожить и, где возможно, уцелеть. Дожить, и начать новый цикл бытия, как все живое, что «особой метой отмечается с ранних пор».
Дорогой Николай Васильевич, через различное понимание Вашего духовного облика чуть не рассталась с одной своей приятельницей — трижды филологом. Она очень много ЗНАЕТ, и не терпит возражений. И вдруг изобразила в разговоре со мной (буквально, между делом) Ваш портрет как человека довольно мелкого, хитрого, «себе на уме». И тут же «оправдала» — но писатель-то гениальный! Причем, удивлению моему не было конца, когда я сопоставила два факта: такое ее высказывание и то, что она верит в Бога, постоянно посещает храм, постится весьма строго. Да и разговор-то с ней состоялся в среду на страстной неделе. Такое произнести о Вас — проявить не только незнание, но и бестактность, ибо это было не столько сказано, сколько предъявлено Вам. А точнее, предъявлено мне, ведь я пыталась Вас защищать. «А как же «Переписка с друзьями», статьи из «Арабесок», предсмертные записи?» — спросила я, наконец. «Он все это выдумал, сочинил...» — прозвучало в ответ.
— ??? Откуда такая уверенность?
— Современники так о нем пишут.
— Кто же?
— Что-то подобное было у Вересаева, кажется...
Не обижая Вересаева, скажу, что, во-первых, его с натяжкой можно назвать «современником», а во-вторых, в творчестве Гоголя он мог разбираться не лучше нас, его самого никак не назовешь православным писателем. Скорее уж коммунист Шолохов понял бы Гоголя как гений гения, и его следовало бы об этом спросить.
Кстати, о Шолохове: статья в одной из последних номеров «Литературки» (которой ни один номер не пропускаю, в ней заметно бьется некий живой пульс) прочла о памятниках Вам, установленных в Москве. При всем том, что автор статьи имеет, конечно, право на самостоятельное мнение, но опять же, нельзя так грубо, схематично подходить к тончайшим вещам. Знаменитая Ваша «Русь-тройка» буквально «притягивается за уши» и чуть ли не отождествляется как образ с Бургановско-Шолоховскими лошадиными головами, выглядывающими из символической воды на Гоголевском бульваре. Да к тому же проводится мысль, что «лошади еле-еле плывут», и Россия вообще-то вряд ли выплывет... Конечно, «бывают странные сближения...», но до такого можно додуматься только при наличии воспаленно-TV-одураченного воображения.
Не «лошадями» близки Гоголь и Шолохов, не «лошадями» же и далеки они! Их роднит вера в Россию, и разъединяют сомнения — у каждого свои.
Быть может, и даже — наверняка, Вы храните еще много тайн о своей земной жизни. Но кто из писателей согласился положить на алтарь Истины свой (даже крохотный) дар? Кто согласился раздать все «имение» нищим? А Вы владели такими богатствами, такими дарами обладали, — и все это согласились отдать во имя Истины, или — во Истину, отдали. Приобрели же во много раз больше...
29.04.08
8
Добрый день, Николай Васильевич!
Сегодня действительно — день добрый. Схлынула немного моя болезнь, а в болезни я всегда малодушничаю. Вот и Вам не писала. Да где уж писать — позвонить кое-кому из близких сердцу людей не хватает сил.
Переписка с Вами (я не оговорилась — переписка именно) делает меня лучше, строже, ответственнее перед... (чем? временем? пространством? или категорией неизъяснимой?), да что там кругами ходить — перед Богом. Ведь не все порой и напишешь, что сотворишь. А выговориться надо. Вот и получается, что лучше становиться лучше и плохого не сотворять вовсе.
Что же касается «категории неизъяснимой», то здесь вспоминается мне одна поучительная история — притча не притча, но что-то в этом духе — из области занимательной математики (кажется, Гарднера). Жили-были некие человечки в двумерном пространстве, т. е. попросту в мире плоском. Представьте себе плоскость листа и нарисованных на нем человечков (назовем их хотя бы плоскаликами). Однажды один из них заметил на своем поле две подошвы от ботинок — обе на левую ногу. Созвали всех и каждого — что бы это могло значить... И вдруг — о, ужас! — одна подошва прямо на глазах превратилась в подошву от правого ботинка. Это было невероятное чудо для плоскаликов — ведь если в нашем обычном мире мы просто-напросто перевернули бы подошву, и она тут же превратилась бы из левой в правую, то в двумерном пространстве ( в формате плоскости) этого сделать нельзя никак. А если уж кто-то сотворил это, то он, несомненно, — сверхчеловек (точнее, сверхплоскалик). И то, что нам кажется делом обычным, для другого мира — чудо!
Наше пространство трехмерно, и то, чего мы никак не можем совершить, очень легко осуществить в пространстве, например, четырехмерном. Поэтому и в переписке с Гоголем ничего сверхъестественного (в широком философском смысле слова), полагаю, нет. Хотя, это и неизъяснимо.
Возвращаясь к нашим «баранам», то бишь, нашим писателям, отмечаю парадокс, что настоящих художников слова, «инженеров человеческих душ» становится все меньше, а вот Союзов писателей все больше. Как это может быть? Собрались нынче два-три единомышленника — вот тебе и Союз писателей. Да на здоровье, пожалуйста, собирайтесь и после раскалывайтесь. Только не называйте себя писателями, а ваши поделки — литературой.
Быть может, я зла, да неспроста, ведь довелось мне поработать в правлении одного «Союза» — так сказать, среди «мертвых душ» в «мертвом доме». Вот уж где, действительно, преобладала психология плоскаликов и жизнь в двух измерениях — «водка» и «женщины». А где этого нет? — спросит кто-то и будет прав. Но, господа, существует же и третье измерение, хотя бы ЧТО-ТО третье. А здесь...
В это трудно верится, но писатель Л*, почивший три года назад, при жизни обладавший в правлении Союза писателей «второй подписью» (во всяческих документах), обладает ею и теперь, после своей кончины. Мне, конечно, как и большинству членов организации, в какой-то степени все равно, кто ставит подпись под финансовыми документами в отсутствии председателя, но есть же совесть, господа ответственные работники.
Неудивительны поэтому для многих и выходки главного редактора писательской многотиражки, господина Д*, выпускающего свой «листок» не только без всяких там постоянных корреспондентов и редакторов-корректоров, но и вообще в гордом одиночестве. Каждый человек имеет право на ошибку и каждый главред в том числе, но когда на первой полосе писатели отдают честь русскому языку как языку НОРОДА — это, согласитесь, слишком. И не только не уничтожают весь тираж этого страшного номера, но и распространяют его среди уважаемых членов писательской организации на одном крупном мероприятии, призванном подвести итоги их работы. Здесь уже надо не просто выпивать, но допиться до «чертиков», чтобы выкидывать подобные номера. Правда, НОРОД, именуемый писательской общественностью, вовсе не восстал, не зароптал и даже не удивился, а словно бы, таким образом, согласился с тем, что (как значится на первой полосе, крупными буквами) «Язык — душа норода». Вряд ли здесь имеются в виду РУССКИЙ язык и РУССКИЙ народ... А если народ какой-то другой, то, очевидно, имя его произошло от слова «нора»... Впрочем, предположений может быть сколько угодно!
Одна писательница из далекого уголка России все же возмутилась (и не первый раз), публично удивляясь тому, что творится в Москве, но ее быстро «остудили», вручив ей в этом же году крупную («Большую») литературную премию. Но о премиальной политике говорить настолько «скучно и грустно», что лучше помолчать. Вам, Николай Васильевич, сие понятно.
«А что же Председатель?» — спросите Вы. Председатель не только не пресекает этот бардак, но и руководит «учреждением» с умным видом, восседая на троне под портретами Президента и Патриарха. Скажите хоть Вы ему, Николай Васильевич, что обманывать нехорошо, что не этому учат в русской Церкви, что по Святым местам лучше всё-таки ездить со светлой душой и чистой совестью, и желательно, не на общественные писательские деньги. Одёрните же его! Ведь «соратники», окружающие Председателя (а также его родственники) никогда правды ему не скажут. Только на Вас, Николай Васильевич, и надеюсь.
Если же напустить в наше время на все это «правление» некоего ревизора, то кое-кому с пьяных глаз покажется, что «за ним пришли» — чего доброго, глупостей натворят. Пусть уж себе стоят посреди дороги с разинутыми ртами, дожидаясь, пока кто-нибудь «вырвет грешный их язык».
Николай Васильевич, не хотела о грустном, действительно, не хотела, но — «как грустна наша Россия»!
28.05.08
9
Искренние, искренние мои приветствия Вам!
Сегодня Вознесение. Утром прислал письмо-поздравление (а точнее, всё же sms-сообщение) наш Батюшка из Иванова. Он игумен Свято-Введенского монастыря, иконописец. Иконостас его работы (а трудится он более 10 лет) поражает мощью и словно бы некоторой событийностью. Помните Ваше: «...и страшная история событий евангельских...»? От одной работы к другой, как по ступенькам, движется взгляд вверх, к главному и окончательному — относительно всего земного «приключения» нашего...
На хорах — лучшие стоят, а мы уж где-нибудь при входе... И всё же радостно от мысли, что двести лет не изменили нас, ведь мы с Вами (и они тоже, многие из них — вкупе с нами), в сущности, разновидности одного произведения, творения Создателя, проросшие зёрна русского духа. И от нас с Вами, и от всех, кто придет после — ещё через двести, и через четыреста лет — зависит смысл этого вселенского Иконостаса, его глубина, его мощь, его совершенство. Вознесение душ наших должно тревожить каждого ежечасно.
Но, добывая средства к существованию, — как «помнить о смерти»? И ведь не только о самой физической смерти, но о той парализации чувств, что наступает мгновенно и часто навсегда, о той парализации совести, которая кидает навзничь самые лучшие побуждения. Сегодня муж мой рассказал свой сон о том, что придуман способ превращать материальные блага в духовные. Вот, скажем, стоит шкаф — раз-два и готово: перед вами апофеоз честности. Или, к примеру, лампочка — чик-чик и просвещение народа. Да, это уж какой-то империокритицизм с гегельянством! Тьфу, тьфу, тьфу! От греха...
А может, не надо бесконечно ругать себя и своих сородичей за всю эту ПЕРЕСТРОЙКУ? Ну, была и была, в конце концов. Кое-кто до сих пор трубно голосит о всеобщем народном покаянии. Покаяние — оно всё-таки личное дело, уединенное. И не надо всё мешать в одну кучу.
5.06.08
10
Дорогой Николай Васильевич!
Идя одною дорогою, как мы могли разминуться? Вот уже сорок с лишком лет моей жизни прошло, а с Вами — рука об руку — я недавно. Зато уж, назад оглядываясь, нахожу много пустого в своих действиях. Вот мы недавно книгу издали: Ваша духовная проза, «Выбранные места», «Тарас Бульба». Смотрите-ка, я немного уже и завидую профессору Воропаеву (составителю книги), который ВСЮ ЖИЗНЬ занимается Вашим творчеством. А что же мне помешало? Страх, банальный страх — а ну как не справлюсь...
Нет, не надо бояться великих, я думаю. Надо смело высматривать у них подробности картины века, картины мира. И подробности эти помогут нам заглянуть за новую завесу, в день завтрашний.
Духовное здоровье общества и духовное здоровье каждого его члена связаны не столько прямо пропорционально, вернее, не столько количественно, сколько качественно. Ведь общество, хоть и состоит из множества людей, но его «духовность» никак не равна простой сумме «духовностей» всех. Здесь возможны и взаимопересечения, и взаимопогашения, короче говоря, вопрос грозит вылиться в дифференциальную формулу.
Я все это к тому пишу, что не надо так бояться отсутствия «русского духа» в других, но надо беречь его в себе. Если уж речь зашла о русском духе и русской мысли (кое-кто уж, наверное, и сморщился — ну, снова одно и то же!), то лучше Хомякова не скажешь: «Нам не суждено ещё сделаться органами, выражающими Русскую мысль; хорошо, если сделаемся хоть сосудами, способными сколько-нибудь её воспринять».
Недавно, в день рождения нашего Пушкина, была у памятника на Тверском бульваре. Смотрю, стихи читают. Всё как всегда. Подхожу, ну, думаю — послушаю голос великого поэта. Что Вы думаете — действительно, читают Пушкина. Интеллигентного вида немолодой человек, с умным и вроде бы благородным лицом, читает:
Не для житейского волненья,
Не для тревоги (???), не для битв,
Мы рождены для...наслажденья (!!!),
Для звуков сладких и молитв.
Какие уж тут «звуки сладкие» — просто плакать хочется от такого невежества. «Вдохновенье» заменено вполне современным «наслажденьем». XXI век, как всегда, выдал себя с головой. Кажется, стоило Пушкину шевельнуть одной ногой — и декламатора бы след простыл, но Александр Сергеевич медлил, со склоненной головою, философски созерцал все эти грубые подделки. Быть может, он наблюдал, что будет дальше...
Толпа, окружающая памятник, восторженно аплодировала чтецу. Тот, раскланявшись, продолжал чтение другого стихотворения, тоже, впрочем, изрядно перевирая смысл. И никто его не стащил со сцены, не остановил. Возможно ли представить такое, например, 50 или 100 лет назад? А что же я, также наблюдавшая всю эту сцену. Да не сказала ни слова и отошла. Поэтому, можно думать, что некоторые поступили в том же духе. Значит, весь наш протест против пошлости — также пошл, как сама пошлость.
Бездуховность — это отсутствие духа, а значит и спокойной отваги, решимости, готовности защитить свою «сердцевину», о которой уже шла речь в нашей переписке.
Не знаю, были ли у Вас подобные моменты в жизни, но от них остаётся неприятный осадок надолго. Так ведь можно дойти и до уровня «поэтессы», которой легко закрыть рот парочкой приличных премий...
Пожелайте мне иметь немного времени для встречи с Вами, с Вашими письменами.
PS. Кстати, молитвы из нового сборника, составленные Вами, помогают мне вскарабкаться хотя бы на одну ступеньку...
25.06.08
11
А что, Николай Васильевич, не продолжить ли нам беседу!
Доброе утро и заря добрая. Жара стоит, правда, жестокая, но от этого утро кажется ещё добрее. Звенит где-то высоко-высоко (отсюда не видать) маленькая струнка, и только в переписке с Вами открыла я этот тонкий звук, похожий то на нежное перешептывание, то на низкий голос большого далёкого колокола, то на стрекотание в траве...
Я, Николай Васильевич, прекрасно сознаю, что вижу порой, и слышу, и ощущаю не то и не так, но трудно всё же уйти от страшного мира в не менее страшную тишину. Кстати, слышала недавно фразу: «Деньги тишину любят». Это говорил один банкир. Да-да, деньги не любят шума. Значит, все-таки не тишина сама по себе очищает, а то, кто в нее погружается и зачем.
Мне же тишина нужна, чтобы, наконец, отвернуться от многого в «постперестроечном» обывательском пространстве. В наше время не обязательно ставить себе цель — многое узнать, достаточно достичь лишь цели — не знать многого. А это очень непросто. Информацию толкаешь в дверь, а она в окно лезет. Информация нынче и лекарство, и наркотик, и хлеб, и вода. Информация пожирает последние зачатки культуры и поэтического миросозерцания, ибо последнее вовсе не нуждается информации, но только в правде. И вот эту-то правду как раз и клонировали нынче «информационные писатели», и пустили в обиход ничтожных клонов. (Ах, Николай Васильевич, скоро и человека клонируют, только вот морально подготовят).
Во время юбилейного (к 70-летию!!!) телеинтервью, известный поэт Е* переодевался раз восемь. Он даже демонстративно снимал и надевал невыносимые какие-то рубахи, пестреющие на экране не хуже его стихов, разваливался в кресле, словно американский ковбой и рассказывал о своих женщинах, словно фараон. И если не так давно о поэзии говорили, что она «ушла в библиотеки», то теперь, наверное, в салоны красоты или, точнее, к портным.
А где же тогда, спрашивается, сегодня по-Вашему «существо русской поэзии» и в чём «её особенность»? Или телеэкранная поэзия вовсе не русская? Или нет у неё теперь никакого «существа», Вами когда-то определённого?
В «Переписке» говорите Вы: «Пушкин дан был миру на то, чтобы доказать собою, что такое сам поэт, и ничего больше, – что такое поэт, взятый не под влиянием какого-нибудь времени или обстоятельств и не под условьем также собственного, личного характера, как человека, но в независимости от всего... Даже и в те поры, когда метался он сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня – точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрепанная действительность».
Растрепанная действительность нынче не только вошла в поэзию нагишом, но она правит бал. И даже в лучших своих образцах поэзия лишь сражается с ней, а не игнорирует. «Уж не хотите ли вы причесать действительность?» — спросят наши современники. «Хотим, хотим, очень даже хотим. Быть может, тогда она станет, наконец, долгожданной правдой».
22. 07. 08
12
Любезный сердцу моему, Николай Васильевич!
Прочла сейчас в воспоминаниях К.С. Аксакова об одном замечании профессора Ивашковского: Гомер не изображает никакого природного явления без присутствия человека, без свидетеля. Замечание очень точно. Ивашковский объясняет это свойствами древнего созерцания и, главное, его полнотой.
Знаете, что я подумала в связи с этим — за последние несколько веков произошёл некий отрыв природного начала от человеческого существования, и быть может, этой неполнотой и объясняется вся разорванность и несообразность современного искусства. Художник пишет ЛЕС как таковой, ЛЕС сам по себе. Поэт воспевает РЕКУ и не более. Музыкант...О, музыка! Тебя очернили более всего. А что тогда — человек? Человек вне связи с землей и природой? В современных «произведениях» он зачастую существует вообще вне времени и пространства.
По себе знаю, как упоительно и страшно сказать правду там, где ее не ждут. Такое можно сделать только раз в жизни. А что такое правда как не совокупность человеческого и природного начала… в соединении удивительном, необъяснимом. Постичь такое соединение — значит, стать гением. Пушкин смог, и Вы смогли, и ещё лишь некоторые...
А у нас все искусство «внешнее»: внешне созидает, внешне разрушает, а по сути — ни то, ни другое не делается. Ломай — не жалко то, чего нет. «Внешнее» априори враг «внутреннего». Извечный спор плоти и духа, формы и содержания, вечного и сиюминутного. Вот взять, к примеру, разговор наш с Вами. Он сиюминутный или вечный? Самое интересное, что одно вовсе не исключает другого. Быть может, и «внешнее» (если оно хоть чуть-чуть соответствует «внутреннему») вовсе с «внутренним» не спорит, а наоборот -- защищает, как оболочка, одежда, панцирь...
Только то искусство может разрушать, которое способно созидать. Искусство и есть тот внешний панцирь, призванный защитить «народное нутро», но оно же и «меч разящий» для всего чуждого. О таком искусстве и говорить интересно, и думать приятно. А неоправданная перемена внешности опасна как человеку, так и народу. Говоря словами того же К.С. Аксакова: «Внешность, несмотря на всевозможное свое изящество, или лучше – тем сильнее, проникает в живую душу и оцепеняет внутреннюю и всю духовную, единственно нужную сторону человека».
А мы судим о человеке по его внешности (речь, способность к общению, образованность и т.д. — это тоже «внешность») вместо того, чтобы проникнуть в самую суть его. Это проникновение и есть любовь. Или одно из её определений, одно из её проявлений. Поэтам, наверное, легче — они открывают себя сами: смотрите, слушайте!
Слушать надо не столько «музыку революции», сколько «музыку сфер» внутри человека и прежде всего, внутри себя.
02.08.08
13
Дорогой Николай Васильевич!
На ежегодной книжной ярмарке, где пришлось мне потрудиться (и физически, и морально), чего только не было! Более всего, конечно, «чтива порядочного», да и «непорядочного»... Но были и достойные издания. Судить о том, какова публика, — довольно примитивно по одному тому, что она покупает. И всё же.
Например, на стенде нашего издательства быстрее всех распродали Вашу книгу. Публика у нас, правда, особая, предпочитающая политическую философию с оттенком сиюминутности. Тем не менее, чувствовался неподдельный интерес к Вашим словам. Быть может, они уже догадываются, что в переписке с Вами можно разрешить современные вопросы? Не погладили бы меня по головке за такую иронию наши «патриоты»...
Вчера была в одном подмосковном городишке на выставке Павловопосадских платков. Истинное великолепие! А вся традиция — не в особом узоре, не в «розах огромных» и пресловутых «турецких огурцах», но в красочном средоточии какой-то русскости немерянной, народности необъятной, всепоглощающей. И рисунки разные, и фон неодинаковый, и бахрома, и цветы, и гирлянды... Одно только общее — независимая красота, ничем не колеблемая: ни ветром эпох, ни тяжестью жизни, ни наговорами всяческими. И как ни странно, что-то общее есть в этих сюжетах с Вашими повестями и даже с рисунком и канвой «Мёртвых душ». А если это мне только показалось, то пусть сие мне простится!
На обратном пути, в метро, ко мне привязался большой паук. То ли на выставке в Дзержинском ещё прицепился, то ли в пригородном автобусе. Смотрю, сидит на сумке (а сумку держу на коленях). Я его сбрасываю. Он поползает, поползает по полу — и снова по моей ноге к сумке лезет, и сидит на том же самом месте. Вот чудак! Я снова за своё, он — снова за своё. И так много раз, пока не приехали. А надо Вам сказать, грохот в метро порядочный, толпа народу, но он ничего не боится, своё, паучье, справляет. В чём, собственно, притча? А в том, что неплохо бы и нам вот так же вцепиться и в нашу литературу, и в наше наследие, чтобы никто уже не сбросил «с корабля современности», и нам бы так в глаза правде-матушке взглянуть и не убояться ни шума вселенского, ни мирового хаоса...
11.09.08
14
Любезнейший Николай Васильевич!
Ночью приснилась фраза: «Жизнь — больше, чем мы думаем. Но меньше, чем мы о ней жалеем». Только Вам могу разъяснить смысл этих слов, как их понимаю. Хотя, Вам-то, быть может, и разъяснять не надо...
Конечно, жизнь больше... больше! Она и в шепоте травы, и в громе стихии, она и в будничной суете муравейника, и в молчаливом покое озера, она и в ограниченности простого червя, и в непостижимом величии неба. Но нет, это не всё ещё. Она — внутри нас, в шелестящем токе крови, в беспрестанном и дорогом звучании сердца, в больном голосе совести. Она — в таинственном Божественном Лике, никогда не видимом, но всегда ощущаемом. И жизнь — Бог. И Бог — жизнь.
Но мы жалеем о ней не как о покое озера, не как о величии неба, не как о голосе совести, и даже не как о громе стихии, но большею частью — как об ограниченности червя, о суете муравейника, о дорогом звучании сердца... Всё это, конечно, хорошо. Но жизнь, которая продолжится ТАМ, всё-таки больше этого...
Засим, разрешите раскланяться.
Ваша Елена.
17.09.08
Елена Сапрыкина