кн. 5, Прощай Крым, ч. 1,... окончание

                Прощай  Крым.

                Часть 1.


      Реля вздохнула, и пошла по направлению к своему корпусу, откуда она никогда бы не ушла – это её медсестра попросила отнести заявку на рентген малышей. Больница была вроде городка в зелёной зоне. Всего в ней было пять четырёхэтажных домов, не считая административного, где находился главврач, хозяйственная часть, куда спешили другие лечащие врачи, на конференции, как они говорили. Но Калерии казалось, что они убегали от больных детей, оставив на день или ночь какую-нибудь дежурную пожилую докторшу, которую мало интересовали дела больницы.


                Г л а в а  11.

      Признаться Реля не думала, что Лиза не подойдёт к ней на следующий день, после того, как она ей намекнула на хитрые доходы и деньги её родственников, да ещё раскритиковала их как следует, не забыв, впрочем, и про своих родных. Тем более, что она запугала надменную учительницу географии неотвратимостью наказания жизни за все злодеяния, совершённые даже предками.
Елизавета, по-видимому, также обсудив с мужем все её слова, не хотела больше слушать подобные упрёки от некой Чернавки со стройки, но что-то её толкнуло, во второй половине, дня к Реле:
- Не возражаешь, если я возле тебя присяду? Нет? Спасибо.
- А почему ты спрашиваешь? Разве это моя лавка? Она общая. Но я подозреваю, что ты мне хочешь что-то сообщить? – «Уж не то ли самое что мне уже подтвердила про Николая неприятная мне женщина, сбегающая ночью от своего ребёнка, чтобы ублажить негодного мужика? Или к любовнику, который лупит её.  Возвращается со свиданий с синяками на лице».
- Да, мы вчера с мужем обговорили всё, что ты мне сказала, и решили вернуть подарки нашим родственникам, если они не расскажут откуда у них золото, камни, и прочие драгоценности. Если это семейные драгоценности, то возьмём. Но если окажется, что они нажиты нечестным путём, на чьём-то горе и слезах - вернём обратно.  Мы с Лазарем не желаем, чтобы за эти подарки расплачивались наши дети.
- О, Господи! Да я не для того тебе всё рассказывала, чтобы ты, Лиза, от подарков своих родственников отказывалась. Я просто хотела тебе показать, что нельзя строить свою жизнь так бездуховно. Нельзя за золото, на котором слёзы и кровь несчастных людей, мечтать устроить, как сейчас говорят, своего сына, который ещё мал, в институт. И, возможно, оттолкнув потомков, обиженных вашими же дядями людей, которые, к тому же, будут лучше эрудированны, прекрасно подготовлены.
- Ого, какие ты слова знаешь!
- Говорю тебе - хорошие учителя были. Мне даже про Нострадамуса рассказали и про реинкарнацию растолковали.
- Ну, про Ностердамуса - так кажется его звали? - и мне кое-что известно. Это который предсказывал за столетия вперёд. И у нас предсказатели были - даже какой-то не то поп, не то монах вещал, когда падёт царский трон и грянет революция. Что революция была неизбежна ты, наверное, знаешь? Да? Прекрасно. Тогда объясни мне, что за слово ты произнесла, и что оно обозначает?
- Я сказала реинкарнация, но возможно назвала это неправильно. Это что-то вроде как жизни некоторых людей в прошлом, но в других обличьях. Я не говорю о лицах - лицо и характер можно пронести через века, но быть разным человеком. Например, где-то в древности, я была индусской, то-есть девочкой из Индии.
- Почему девочкой, если ты к примеру говоришь, почему не старой женщиной?
- Потому что девочка рано умерла, хотя была из богатой семьи: её не спасли ни золото, ни драгоценные камни.
- Почему умерла?
- Потому что, дорогая учительница географии, и тогда были войны и  землетрясения или извержения вулканов, даже потопы. И тогда были разбойники, которые убивали людей.
- Ты как узнала, что я учительница географии?
- Не бойся, не колдовством - твой дядя мне сказал.
- Хорошо. Продолжай про девочку.
- Так она же умерла, но возродилась через сто или более лет, но уже в другой стране, и не богатой наследницей, а рабыней.
- Я что-то слышала о таких возрождениях - действительно ли или это выдумки, но все мы когда-то жили. Это как циклы воды в природе, но с большим восстановительным периодом. Но ты вот про какую-то девчонку смуглую помнишь и про рабыню - уж не чёрную ли?
- Нет, не чёрная, а оранжевая рабыня была. Сколько я просматривала свои прежние жизни, никогда не была белой, как ты, ни негритянкой - всегда стабильный, смуглый цвет, такой же, как и у сынишки.
- Ой, я и пришла поговорить насчёт твоего сына - ты меня смутило, что он твой брат старший, но ты, вдруг зацепила такую тему, что лучше поговорим сейчас, о... как это слово ты называла?
- Реинкарнация. Но неужели ты не чувствуешь, что жила ещё в каком-то веке? Сны тебе не снятся чудные, где всё тебе вроде и знакомо, но не похоже на нашу действительность?
- Наверное, у меня нет такой чувствительности, как у тебя - я не могу проникнуть в прошлое. Знаю лишь о прошлом своих дедов и бабок, но оно не такое интересное, как у тебя, или твоих предков. Ведь то, что ты видела, как я догадываюсь во снах, могли быть твои предки, но ты их принимала за себя!
- Стоп! - Реля опомнилась: - «Что это я разговорилась? Прямо как тётя Мотя с рынка. Лиза всё равно не поймёт тонкостей реинкарнаций. Ещё примет меня за чокнутую. Пойдёт советоваться со своими родными. Спрашивать у них, не сумасшедшую ли ей Бог послал? Такие высокие матери как возрождение, ясновидение ей не ведомы. Много потеряли Советы, что прикрыли церкви. Духовных людей не стало. Хотя, что я? Реинкарнацию, наверное, и церковь отрицает? Жаль. Насколько интересней стало бы жить людям, если бы они, как я, узнали, что не только в этом веке жили, а и в прошлых жизнях, в иных веках. Историю бы изучали не по книгам, а по снам, как я. Впрочем, это у Рели по снам, а у кого-то, как у деда Пушкина...Господи! Он ведь в Космических путешествиях всё узнал! И не только о своих жизнях, но и потомков своих. И особенно полюбил Рельку, за то, что спасла его от Ада. Дед, любимый мой! Ради тебя я ещё многих из Ада выпустила, за то, наверное, меня и ненавидит отец Веры, в прошлом Геры. Но хватит лирики. Выпутывайся теперь, спасительница, из разговора с Лизой». И Реля продолжала: -  Хватит про меня, поговорим о твоих предках, раз ты знаешь их биографии – возможно, там мы найдём твои прошлые жизни.
- Да что я помню - только то, что рассказывали. Но мои дедушки, бабушки делали революцию. Ты знаешь, что революцию в России да и на Украине, сделали евреи? Их в революции было большинство.
- Выходит Ленин, Сталин, Троцкий, Рыков, Киров, Бухарин были из твоей породы? - с изумлением спросила Реля.
- Ленин немножко еврей, Сталин, может быть, выпадает из их числа, но Троцкий, Бухарин, Рыков - стопроцентные евреи, за что их потом и расстреляли. Просто они сменили еврейские фамилии на другие.
- Чудно мне! - отозвалась Реля. - Я никогда об этом не слышала, хотя немного знала революционеров из учителей, однако они совсем не вспоминали, что революцию сделали евреи.
- Ну, если бы они тебе так сказали, их бы за это посадили, но я точно это знаю. До революции евреи были кем? Лавочниками в основном ещё портными, ювелирами, ну может быть ещё адвокатами, по уму, но не учителями, не врачами, ни министрами, как теперь - вот этого отменного положения евреи достигли революцией.
- Но как я знаю, опять же при революции и после неё шёл отчаянный грабёж революционерами дворян и высшего сословия - так не оттуда ли ваши драгоценности, которым ты хочешь дать статус семейных?
- Я уже не удивляюсь твоим чудным словам, однако хватит про чужие драгоценности - они у меня вот где сидят, - Лиза изящно ладонью постучала себя по красивой шее. - Расскажи мне лучше про твои прежние жизни, вернее то, что ты про них помнишь.
- Я ничего не помнила лет до тринадцати, пока не встретила студента, будущего учителя, в одном изумительном селе, стоящем на горе, поближе к Богу. И этот студент, которого звали Павел, девочку Релечку полюбил.
- Да что ты! Между вами же была большая разница, лет в пять.
- Не в пять, а в восемь. И эта разница была между нами и в прошлых наших жизнях, когда мы встречались, и каждый раз влюблялись, но всегда кто-то из нас погибал - в основном первой была Релька. Павел же жил ещё на земле, плодил детей, потом тоже умирал или погибал не старым ещё. Хотя, как считать, возможно, тридцать- сорок лет, по тем меркам, была уже глубокая старость.
- Ну, ты даёшь! Просто потрясла меня. Значит по всем твоим прежним жизням, у тебя был один возлюбленный. Это твой солдат, с которым ты, наконец, поженилась?
- Я же говорила, что тот был уже почти учитель, и на восемь лет меня старше, а Николай - не Павел, заметь,- старше меня всего-то на два года, - сказала, с сожалением, и вздохнув, Калерия, но Лиза ничего не заметила. Она хлопнула себя по лбу и воскликнула:
- Ой, прости, голова моя худая. Но куда же делся Павел, который так тебя любил столетиями?
- В этой жизни он погиб первым, дав Рельке таким образом родить своего сынульку, своего старшего братика, который, когда подрастёт, будет заступаться за свою старушку мать-сестру.
- Слушай, ну ты и сказочница! Я никогда ни у одного фантаста не читала ничего подобного. Признайся, это фантастика? Ты будешь скоро писать книги? Я думаю, что когда мне твоя книга попадёт в руки, Лиза - вот видишь, начала про себя говорить как ты, в третьем лице – я сразу узнаю, кто это всё написал, даже если ты возьмёшь псевдоним как Максим Горький. Из Пешкова-юноши, который ходил пешком по Руси, он, возмужав, что ли, стал Горьким, побывав на чужых нам морях. Ты возьмёшь красивее. Ладненько?
Последнее слово возмутило Калерию - так говорила Вера, избалованная матерью доченька, пытаясь выпросить что-либо для себя: дорогой и любимой. Но Верка-Герка была ещё забавой взрослых мужиков, которые перекидывались ею как мячиком, даря друг другу доступную даму, если старшая сестрица им надоедала, со своим далеко не девичьим характером, или, если Вера изматывала своих ухажёров денежно до нуля.
Но Реля тут же опомнилась - Елизавета, наверное, не была такой меркантильной? Это слово она услышала недавно, но ей вовсе не хотелось проверять на еврейке такая она как Вера или нет. Поэтому Калерия лишь возразила на Лизины слова.
- Да? И дадут мне пламенные революционеры или фронтовики, допустим, напечатать хоть маленькую повесть, которая им покажется нелепой, когда они сами сейчас печатают, начиная с Горького, одну ложь?
- Ой, ты не боишься так говорить? За это в тюрьму можно загрохотать как миленькой. Ведь Горького зовут Буревестник.
- Буревестник - нехорошая птица - мне так сказала дама возраста моей матери, но в отличие от мамы её не вознесла революция на волну удовольствий, а забрала не только скарб какой был в семье, но и загубила самых дорогих ей людей - потому она имеет право говорить всё что думает. Так вот о буревестнике - он несёт горе людям, погромы, разбои, что и случилось в революцию, хотя твоих предков революция, получается, как и маму мою, вознесла и озолотила.
- Вот бы кому сказать о нашем с тобой милейшем разговоре! - Лиза явно хотела попугать деревенскую болтушку, которая критикует, выговаривает богатым городским жителям, о чём не следует говорить.
- Ты не скажешь, а больше никто не слышал, - быстро сказала Калерия, нахмурившись: -«Договорилась, дура? Перед кем бисер мечешь?»
- Почему ты думаешь, что я не шепну кому-нибудь о Релечке? Сейчас доносы опять в моде. А я их помню ещё по институту, при Сталине.
- Потому что раньше доносчики что-то имели из имущества арестованного, а с меня взять нечего, - насмешливо сказала Калерия. – Ещё ты знаешь уже, что за меня, обязательно, отомстят. И если сестру и маму мою пощадили, дали им немного пожить, то тебя не пощадят.
- Ну, ты даёшь! Уже и обиделась! Лиза пошутила. Я не ябеда. Мне, признаться очень интересно с тобой, а ещё зависть гложет - почему я уже взрослая женщина, не такая умная, как ты, которая моложе меня?
- Не шути так! Прекрасно знаешь, что за мной, хоть и отпустили Релю в свободное плавание, постоянно следят и не упустят моего обидчика, в каком бы виде он не нарисовался.
- Да что ты за особая такая, что грозишь мне? Я тоже могу поговорить с папой, с мамой - которые не последние пешки в Симферополе, и, возможно, они найдут людей, которые и за меня заступятся.
- Вам ли, потомкам победивших, в той страшной революции, которая принесла разруху в страну, но кому-то богатство, - вам ли жаловаться на кого-то?
- А почему не пожаловаться?
- Потому что, вы или ваши предки, в мутной воде наловили рыбки, в виде золота, каменьев и предметов искусства. Так вам ли набрасываться сейчас на рабочий люд, за счёт которого вы и сейчас хорошо живёте? Подумай сама, Лиза, тебе ли меня обижать? Ведь это такие, как я восстанавливают сейчас Симферополь, где ваша и другие подобные семьи проживают прекрасно.
- Это я виновата, что кто-то в Симферополе живёт плохо?
- Подумай сама, а я тебе дальше о нашей стране расскажу - как я понимаю её состояние, на сегодняшний день. Тебе этого не один лектор не расскажет, потому что они тоже живут хорошо и насквозь ложные. Потому что не соври они, их зарплаты лишат и ещё привилегий.
- Да, меня ложными лекциями ещё в институте мучили. Но слово правды услышать от работницы со стройки! У вас все там такие? - Лиза никак не могла смириться, что простая девушка говорит ей правду, и не боится. Сама она была не дикого поля ягода, а осторожно обработанная - сначала папой и мамой, а затем мужем, и его многочисленной роднёй, которые не считали СССР своей основной родиной. И награбив понемногу да отовсюду - сначала в революцию, потом в войну, мечтали унести из этой не родной страны ноги в, Богом, как им казалось, подаренный евреям уголок земли, называемый Израилем.
- Не все: в основном люди, ещё боящиеся сказать правду, но есть дураки, вроде Рельки, которые так и лезут на рожон - да где наша не пропадала. Воевала в своей семье с несправедливостью, и уж если дикую девчонку не сломили две злобные, чёрные душами женщины, то ты, Елизавета, меня и подавно не сломишь - как в сказке богатырей.
- Ладно, Илья Муромец в юбке, продолжай разоблачать, что там наделали мои предки, сделав революцию?
- Что? Про грабежи, разбои я тебе сказала. А голод в конце двадцатых, в начале тридцатых годов? Это же страшное изведение народа! И вот разграбленная, сломленная страна, где ещё, плюс ко всему большому горю, создали искусственный голод - в Поволжье и в Украине – с целью ограбить церкви, и заодно разрушить их, сделать народ неверующим. Потом жуткая война, которую тоже проморгали старые революционеры, во главе с самим Джугашвили, которого, как ты, наверное, знаешь, зовут Сталиным. Но, мне думается, нарочно ослабили перед страшной годиной державу, чтоб её победили фашисты, но уж если бы немчуры победили, то евреям, не то что носить конфискованные незаконно драгоценности, они бы отдали их врагам добровольно. Но их бы всё равно всех, поголовно, сожгли в лагерях - ты сама об этом прекрасно знаешь, если читала об Освенциме, об Бухенвальде.
- Ну, я такие гадкие книги не читаю, нервы берегу.
- Напрасно. Ты же учительница! Если ты даже идёшь на занятия не надевая ещё своих драгоценностей… Не одеваешь, чтобы не вызвать ненависти у бедных, голодающих - есть и такие даже сейчас – детей… Думаю, ты должна своим ученикам - пусть даже не по теме твоих уроков, время от времени напоминать о той страшенной войне - ведь кроме взрослых, там гибла и масса детишек.
- Вот тебе бы, Рель, учительницей быть! Ты - зажигательная.
- Не дают, Лиза. Хотела я поступать в институт или университет, но, во-первых, мама заявила, что не потянет двух студенток, и стань я перед ней на колени, она не разделила бы тех больших денег, которые она посылает своей жадной дочери, хотя бы один к трём. Реля согласилась бы на мизерную часть, но я поняла, что это всё тщетно, не стала унижаться, уехала вот на строительство. И уже здесь дошло до меня, что если бы мама дала мне малую часть, я бы ничего с ней не сделала. На мелочь в наших институтах, хотя и говорят обратное, много не постигнешь. Ну, ходила бы я в лохмотьях, голодала бы, такую живо попрут.
- Что-то я не вижу, сейчас и по твоим фотографиям, что ты одета плохо, - ехидно заметила еврейка. - Или тебя твои чуткие покровители так шикарно одевают? Тогда они должны бы тебя и дальше учить.
- Ничего они мне не должны! Подарили мне сынульку, и на том спасибо, - улыбнулась Калерия. - А одежду, которую я купила, у меня уж половину украли. Даже шикарное пальто, на которое часть денег мне прислала мама, я, поехав к ней зимой на две недели, облила рукав растительным маслом, которое пролилось на меня, когда я поскользнулась на гололёде. Младшие сестрёнки смеялись, что родительница мне и тех рублей пожалела, потому что пальто ей понравилось, и мама готова была его с меня, беременной, снять и самой носить.
- Это ты уже, будучи беременной, поскользнулась? Тогда тебя, действительно, берегут. Я, если бы поскользнулась, из Лизки непременно дитя выскользнуло - как было не раз уже за десять лет. Да что я жалуюсь? На этот раз ты мне ребёнка спасла, и рассказывай, пожалуйста, почему ты, такая умная, признаю, не поступила в институт?! Ну да, я просекла, что сейчас поступить в институт много денег нужно. Однако у тебя и отец есть. Почему он тебе не помог?
- Как я после узнала, он немного высылал мне денег, чтобы Релька к нему приехала – возможно, он бы и учил меня, но не судьба. И те деньги ушли к воровке Вере, на сберкнижку, как недавно мне мама пожаловалась, и после последнего злодейства старшая сестра заболела.
Калерии не хотелось жаловаться на то, что и мать ей подпортила паспортные данные в аттестате. Куда бы она сунулась с таким документом? Как сличат данные, так и посадить могут, за подделку. И в этой подделке Реля винила и себя. Могла бы, если поднапряглась, найти тогда метрику. Хотя никак не думала, что мать её прячет. Тем более, что модная родительница полезет на пыльный чердак, чтоб засунуть там, в щель, дочкино свидетельство о рождении. Не оттого ли у матери стали болеть ноги, спина и сердце? По сердцу родительница чуть на тот свет не ушла года три назад. Реля тогда её спасала, во сне, присоединившись к материным страданиям. Вместе отбивались от Вериного батяни, желающего затащить бывшую любовницу в Ад. Но Лиза не могла читать чужих мыслей - она продолжала размышлять:
- Да, настигла твою сестру расплата. Но как же тебе-то выучиться? Потому что, я думаю, ты большую пользу принесла бы народу, став врачом, например, с твоими данными. Ты бы больных на ноги ставила «только так»!  Это на таком жаргоне ученики сейчас говорят в школах.
- Наверное, лечила бы больных. Но не судьба, как видишь. Олежка отберёт у меня теперь большую часть моей жизнь - надо его на ноги поставить, а потом и о себе думать. Выучусь уж, наверное, в Москве, но когда это произойдёт, даже приблизительно сказать не могу.
- Ты отчаянная и боевая женщина, как я смотрю.  Признаться, Лиза даже завидует тебе. Ты, как ёжик сейчас, но, придёт время, Релюха станет сильной женщиной. Если от тебя сейчас отскакивают всяческие, тёмные и не очень силы, в виде твоей сестры, да врачей из роддома, то потом, в Москве, ты войдёшь ещё в большую силу, и выбьешься в люди - я, почему-то, очень верю тебе!
- Спасибо на добром слове. Я, признаться, тоже себе верю. Да и Москва мне поможет восстановиться - недаром мои небесные покровители так усердно меня туда подталкивают - мужа мне выбрали москвича.
- Как это выбрали?
- Очень просто. Показали мне его во сне, то есть парня от которого - и только от него - я рожу своего потомка.
- Когда показали? Недавно? Перед вашим знакомством?
- Что ты!  Года за три до нашей встречи.
- И потом ты искала его, отказываясь от других парней? И сбила не одни туфли, отыскивая своего суженного?
- Браво, учительница! Ты, оказывается, тоже умеешь угадывать!
- Так с кем поведёшься - от того и наберёшься! Правда я хотела бы, чтобы побольше от тебя чего-то неуловимого перехватить, шарма что ли и обаяния, которых никак не ожидала от строительной рабочей.
- Поймала. Что такое обаяние, я знаю, в вот что за шарм такой?
- Шарм - это тоже обаяние, только более тонкое обаяние из французской речи: - «Шарман, шарман», - если ты читала романы Бальзака.
- Как же! Конечно! И я знала это слово, но позабыла. С Релюхой такое случается, особенно если я переживу какой-нибудь стресс.
- Теперь ты меня поймала. Стресс - я где-то слышала это словечко, но не припомню.
- Если твои дяди оба доктора, то в институте им, наверное, сказывали, что стресс - это душевное потрясение, которое мы обе с тобой, да и другие матери пережили, попав сразу из роддома с малютками нашими, несчастными, в больницу, да ещё в инфекционное отделение.
- Верно. Мы все пережили стресс, поэтому и притянулись друг к дружке, чтобы не так тошно было здесь находиться. Ты куда, вылечившись, поедешь с Олежкой? В общежитие? Пустят тебя туда?
- Меня бы пустили и комнату отдельную дали в семейном общежитии. Но я, когда забеременела, не захотела в тех краях вынашивать ребёнка, потому что наше общежитие на Поточной улице построил какой-то умник на бывшем татарском кладбище. Погоста, конечно, там давно нет, пустырь застраивается типовыми домами, и люди там живут неплохо - рынок недалеко и ярмарка, где вещами торгуют...
- Постой-постой, ярмарка, как ты красиво назвала - это, то есть толкучка? Так мы там с муженьком были - я себе ещё красивое платьице купила для беременности. Но места там мрачные - я видела пустырь и ни за что не захотела бы там жить.
- Вот и я не захотела. И пока была в небольшом отпуске, подруга с мужем из Симферополя нашли мне на окраине, как я того желала, комнатушку маленькую, где я и жила и жала своего потомка на природе.
- Но это дорого, наверное, снимать комнату в городе?
- Разумеется, но чего не сделаешь ради ребёнка, его здоровья. В декретном своём небольшом отпуске - я тебе говорила, что меня обманули на двадцать один день?  Так вот в этот отрезок времени, с того дня, как полетел Гагарин, и до двадцать первого мая я была необыкновенно счастлива - ходили мы по окраинам, смотрели, как цветут сады и завязываются плоды, даже в деревеньки заходили несколько раз.
- Да что ты! И не боялась так далеко от дома уходить, а если бы что случилось или больной какой напал на беременную женщину?
- Ничего не случилось, слава Богу, но меня подловил мой муженёк и сильно пожурил и напугал, конечно, тоже, вот как ты - я перестала в деревни ходить.
- Чудная ты! Но как тебя твой солдат подловил? Он же человек невольный - по команде должен вставать, по команде ложиться.
- С ним не так. Он у меня водитель - возит начальство - естественно на Газике или «Бобике», как в украинских селах машины эти, многоместные кличут.
- А! так на машине, конечно, легко жену стеречь.
- Тем более, что подруга сняла мне комнатку возле его части, на одной улице, можно сказать, находимся.
- Наверное, долго искала твоя подруга, чтоб вы рядышком жили?
- Она искала сначала, как говорила мне, в тех краях, где сама с будущим мужем жила, чтоб, значит, я была к ней поближе. Но потом ей предложила комнату наша работница, и получилось то, что нужно.
- Да, получилось здорово. Муж часто тебя навещал?
- Как освобождался, так и бежал. Капусту нам с хозяйкой осенью привёз на своей машине сто килограмм. И морковки для засолки. Потом рубил по-мужски быстро, ел кочешки, мы хохотали. Капуста эта мне очень потом пригодилась.
- Я представляю. И огурчиков насолили?
- Уж конечно. И помидор, и синеньких заделали - покупали поровну с хозяйкой, хотя мы с мужем едва ли у неё четверть съели. Но я не в обиде. Чего считаться в такой малости?
- Зато она, наверное, старается с тебя больше содрать?
- Точно! Но я не обижаюсь. Она больной, несчастный человек. Наташе этой жизнь отсчитала малое время на земле - лишь только, чтобы она девчонок своих немного на ноги поставила.
- Ну, это ты ей не верь. Прибедняется, чтобы ты не сердилась.
- Но она не знает о своей болезни - это я определила.
- Но ты же не доктор, как ты можешь поставить диагноз, и вперёд за много лет?
- Вот у этой Наташи я увидела за девять-десять лет вперёд. Но у старшей сестры - той, которая меня третировала в юности - я определила болезнь года за полтора. И всё получилось так, как я сказала - у неё опухоль за грудиной оказалась - тимома переднего средостения. Правда я названия не знала, а пальцами показала, где у неё болит. Но врачи в Одессе - Верочка мамина там учится - не поверили ей и искали щитовидку - трижды резали шею...
- Какой ужас!
- Да, но потом вывернули как-то лопатку и обнаружили-таки «тимому», но она срослась с сосудами и была, как пузырь, наполненный жидкостью. Так Вере этот пузырь проткнули, жидкость выпустили, а больше ничего сделать не могли, но ей полегчало.
- Жить будет?
- Живёт, ещё и учится сейчас, вернее продолжает учиться.
- Вот за что ей такое наказание было?
- А за всё зло, что она мне и маленьким сестрёнкам сделала. Вера очень виновата перед нами и если она не исправится, болезнь вернётся.
- Это не очень жестоко? Может, ты помилуешь сестру?
- Если бы от меня что зависело, то, возможно, я бы ей облегчила, затушевала немного болезнь, но это Вера приобрела от своей злости да жадности. Вот пусть расстаётся с такими, не украшающими её, качествами, хотя это не качества, а вредные для жизни и здоровья привычки.
- Опухоль-то у неё хоть не злокачественная была?
- Наверное, если её опять в Одессу, к солнцу, пустили.
- Ой, как мне хочется увидеть Одессу - я сто лет там не была.
- Я, признаться, летом, в пятьдесят девятом году её обозревала, с экскурсиями ходила и в одиночку. И хоть хромала в то время сильно, получила высокое наслаждение!
- Сестра тебя приглашала?
- Что ты! Вера бы удавилась, если бы пришлось на меня денег немного истратить, хотя бы тех, что она у меня за много лет украла.
- Не спрашиваю, как украла. Ты работала на свою большую семейку, а зарплату, в виде обнов да и денег, студенткой уже, получала она.
- Ещё до студенчества она гребла под себя, как курица. Так продолжалось много-много лет: целую вечность, пока Релька - Чернавка, как они с мамой меня обзывали, не ушла из ада в одном платье, и поехала на стройку трудиться.
- Сочувствую, но как же ты попала в Одессу? Да ещё с экскурсиями походила? На жизнь, в курортных городах, и на экскурсии надо немало денежек. Мы когда едем туда с мужем, так полгода собираем и родня помогает. Но бывает, уже из Одессы, просим выслать ещё.
- И мне родня помогла, но не моя, а как раз Верина - мы же с ней от разных отцов. Но мой отец жил с семьёй и растил кроме своих, родных девчонок, ещё и этого кукушонка.
- Она и вправду кукушка? Выталкивала тебя из гнезда?
- Ещё как выталкивала! И меня, и маленьких сестрёнок - ей, кажись, хотелось, чтобы она у мамы была одна, и все деньги шли на неё, хотя и так они все уходят за ней, в Одессу.
- Мать твоя ненормальная - такую эгоистку вырастить!
- Сама теперь от неё плачет, но близок локоть, да не укусишь!  И жалуется угнетаемой когда-то Чернавке на то, что Вера её совсем уже с ума свела своими непомерными аппетитами на деньги. Но продолжим об Одессе. Еду я почти три года назад, в отпуск домой и на вокзале ещё, в Симферополе замечаю двух печальных моряков в форме, которые, как Реля определяет, едут на похороны.
- И угадала? Значит ты физиономист, который угадывает по лицу.
- Я угадала. И попадаем мы с одним из моряков в один вагон. Я называю своего нового знакомого сейчас капитаном, потому что Артём, через несколько дней, им и стал. – «Сказать бы ещё Лизе, что этому капитану, я и нагадала командовать кораблём, будучи маленькой девочкой. Но, не стоит».
- Значит, ты принесла ему удачу?
- Пожалуй, что так, и Артём мне потом говорил об этом. А сначала едем мы с будущим капитаном в неудобном вагоне, на боковых полочках и разговорились, как я тогда с подружками не говорила. – Реле не хотелось говорить, что она узнала в Артёме старого знакомого, и это сыграло большую роль в том, что они вели задушевные беседы.
- С тобой легко можно разговориться. Ты - интересный человечек. Невелика ростом, я бы сказала, но интересна как женская натура: немного ершистая, но не обидчиво. Даже я, еврейка, которая в школе, и в институте обижалась на каждое слово, от тебя все переношу.
- Спасибо за комплимент. Но с Артёмом вначале мы говорили о похоронах, на которые он ехал, потом о наших родных. Я ему пожаловалась, как и тебе, на мать и сестру. Он мне на своего дядилу, как он называл дядю, и на покойницу-мать. Она тоже была недобра к нему, так же выгнала из дома своим демоническим характером в четырнадцать лет, как и меня родительница. Короче, зацепились мы за родных и, вдруг пришло открытие, что его демонические дядя и мать, и мои демонические мама и Вера - одного поля ягоды и, пожалуй, пути их в жизни пересекались. Приехав в Херсон, мы выяснили, что да, пересекались - Вера оказалась моряку кузиной, которой он, впрочем, не восхищался после наших разговоров. А вот Рельке Чернавке привёз денег в наше село, после похорон матери, с тем, чтобы я мчалась за ним вдогонку в Одессу и если капитан, получив свой корабль, не сможет меня встретить, то жить я буду у его любимой тёти Виктории, которая оказалась чудной хозяйкой. И всё это за то, что я, как Артёму показалось, принесла ему удачу.
- Ну, ты даёшь, Релюха. Оказывается, ты не только болезни можешь угадывать и помогать хорошим людям, но и такое тайное от тебя никак невозможно скрыть? Или тебе мать рассказывала о грехах молодости?
- Дудки! Рассказывала она! Только то Релька слышала невольно, что подслушать могла, хотя это и некрасиво - подслушивать. Да и говорила мама не ругая, а приукрашая себя – приходилось отсеивать зёрна от плевел. Ой, мой Бэби что-то задёргался – наверное, мокрый. Пойду я сменю ему подгузники и немного прилягу - меня будто бы морозит, - Реля встала со скамейки, где они с Елизаветой сидели. - Потом я тебе продолжу о том, как мы с Артёмом проверили свои подозрения.
- Подожди, дай посмотреть на тебя. Да ты красная вся, горишь. На солнце, наверное, перегрелась?
- Ну, уж! Мы же с тобой в тени сидели.
- Как бы там не было, а сходи-ка ты лучше к дежурному врачу.
- Это кому надо к врачу? Моей жёнушке? - Николай возник позади, и нахмурился: - Что-то ты, действительно, очень красная. Давай сына, а сама шагай к врачу. Не хватало мне, чтоб ещё и ты заболела. Вы представьте себе, что про себя, про меня она уже не думает, с того дня, как родила сына, - пожаловался он Лизе, которая согласно кивала.
- Подожди, дорогой, сейчас я нашего роднульку перепеленаю и вынесу к тебе, а сама пойду к врачу. Хорошо?
- Ладно, я схожу к фонтану, вымою руки, и буду ждать.


                Г л а в а   12.

Дежурная врач - старая женщина, которые в основном дежурили по вечерам, давая возможность молодым заниматься своей личной жизнью - приняла Релю в ординаторской. Там, по утрам, проходили пятиминутки, и если дверь оставляли открытой, то, проходя по коридору или пристроившись где-либо на стуле, можно было послушать, как идут дела в отделении. Послушать, потому что ей не давали гулять с Олежкой в это время, мотивируя тем, что ещё не было обходов врачей, или уколов. И Калерия внимательно прослушивала, каково состояние дел в отделении. Послушав так раз или два, молодая мать успокоилась - у её сына заболевание не давало осложнений, уколы ему делали при ней.  Реля носила своего потомка сама, держала сына на руках, и младенец, чувствуя мамины руки, и прижимаясь к ней своим маленьким тельцем, мужественно переносил вливания в ягодицы, от которых другие детишки кричали, а у некоторых на них оставались даже затвердения.
Но, храня своего дорогого потомка, Реля что-то упустила в себе: она пришла к врачу, уже смерив свою температуру - у неё жар поднялся до тридцати девяти градусов, кружилась голова, подташнивало.
- С чем пожаловала сюда, молодая мамаша? - пожилая женщина поднялась с кушетки, на которой лежала, оправила её аккуратно.
- Да вот, что-то меня то в жар, то в холод бросает, морозит, а, сейчас, пока к вам шла, даже подташнивать стало. Быть может, нас кормили в обед чем-нибудь некачественным?
- У нас хорошие повара - никогда, никакой заразы, ни матерям, ни детям в желудки не заносили. А что, у вас жидкий стул? Понос?
- Боже упаси! Этого нет.
- Тогда, возможно, у вас рвота была?
- Тоже нет, только подташнивает.
- Садитесь, я вам измеряю давление...Давление у вас нормальное, как и положено молоденькой дамке, а вот жар во всем теле есть. Раздевайтесь, я вас посмотрю, послушаю, и если не найду ничего плохого со своей стороны, то придётся вызывать гинеколога.
- Зачем гинеколога? - изумилась Калерия, снимая лёгкую одежду.
- Как зачем? Сколько месяцев вашему дитяти?
- Ему всего-то сегодня будет двадцать дней.
- Будет или уже исполнилось?
- Будет, в шесть часов вечера.
- О, вы ещё часы и минуты считаете? – Старушка, шаркая, подошла к крану с водой, старательно вымыла руки, вытерла их, не торопясь.
- «Ой, эта черепаха до ночи продержит меня здесь, Олежка плачем изойдёт», - подумала молодая мать, и испугалась – а вдруг доктор подслушает её мысли? Но уставшая от жизни женщина, видимо, давно не прислушивалась к страхам других. 
 Она, всё так же шаркая, приблизилась к Реле, и осмотрела её грудь - сначала глазами, затем пальпируя руками.
- Осторожней!  Больно! - воскликнула молодая женщина.
- Я так и думала, что это грудь вам поддаёт. Как это вы умудрились, мамочка, ухаживая за своим ребёнком, и трясясь над ним, как орлица над орлёнком, так запустить свою грудь? Ваш лентяйчик не успевает у вас отсосать всё молоко? Или вы его на смесях уже держите?
- Ну, что вы, доктор, ребёнок мой усердно кушает, почти на килограмм поправился, кушая мамино молочко. Но я покаюсь, вчера забыла, от волнения, сцедить молоко на ночь - сегодня же мой дорогой не мог сосать тугую грудь - я ему подставляла лишь правую, и вот результат.
- И довела себя до операции - придётся резать. А что случилось, если не секрет, вчера, что вы не смогли сцедить грудь?
При слове «резать» Релю, конечно, вновь кинуло в жар, но сдержалась и только рассказала вкратце, что помешало ей удалить лишнее молоко, которое и подняло ей температуру:
- Так, доктор, вы, наверное, знаете, что в красивейшем и  новейшем роддоме, где я рожала сына, были врачи-вредители. Их арестовали, как будто, и даже будут судить. И когда мне вчера сказали об этом, я, как сами понимаете, не могла не отреагировать на все эти слухи.
- Ох уж этот второй роддом!.. Про него прямо легенды слагают. А всего-то распустили медики инфекцию и, как я думаю, кое-кого, действительно, посадят. Но как вы это всё узнали? Те женщины, которые сбегают ночами домой, принесли с воли?
- Неважно как, доктор, главное, что вы мне это подтвердили.
- Ничего я вам не подтверждала, ничего не говорила! Вы, что же? Хотите меня, старушку, которая работает через силу, чтобы внука-сироту в институте учить, выдворить с работы за распускание слухов?
- Боже упаси! Простите меня за то, что вынудила вас! Я это знала ещё в роддоме - вернее догадывалась, ходили и там слухи, но надо сейчас забыть обо всём. Вы, действительно, будете резать мне грудь?
- Да ты разве не видишь, милая моя, что с ней творится? Её если не прооперировать, она вся гноем изойдёт, и отпадёт у тебя...
- Ой, не пугайте!
- Я не пугаю. Всё может быть ещё хуже. Сейчас я позову медсестру, дам ей указание сделать тебе обезболивающий укол, чтобы я смогла, полчаса спустя, тебе разрезать её в нескольких местах и будет порядок.
Врач сняла трубку, набрала номер и вызвала медсестру. И, пока та шла по длинному коридору, чтобы не молчать,  словоохотливая старушка объяснила Реле, что медсестра была её фронтовой подругой. Так и продолжали работать вместе на гражданке:
- Ксенюрка, - сказала врач своей подруге, когда та, наконец-то, подошла. - Веди вот эту молоденькую мамочку в операционную и обколи её грудь новокаином - подготовь её, а я посмотрю всё ли в порядке в отделении и приду её оперировать.
- Пошли, - сказала лаконично медсестра, и Реля поплелась следом, не предчувствуя ничего хорошего.  Станут оперировать её дорогую грудку, которая так хорошо когда-то кормила её сына, но вот что-то в ней сломалось, надолго ли? И можно ли что поправить теперь?
В операционной Ксения тоже тщательно, как и её военная сослуживица, вымыла руки, достала какой-то странный, большой шприц, и, набрав через громадную иглу новокаин, подступила к Реле:
- Снимай кофточку и лифчик, туфли тоже и ложись вот на этот небольшой столик. Так! Удобней располагайся, потому что потом некогда будет ворочаться. Ой, девка, девка, до чего же ты себя довела! Терпи теперь. Закрой глаза и отверни голову, сейчас я тебя колоть буду, немного будет больно, чуть-чуть - можешь покричать...
Калерия послушно отвернула голову и, сцепила зубы - она не закричала, только простонала чуток - больно было не «чуть-чуть», как скромно предупредила фронтовичка, а невыносимо... Большая игла, пронзив глубоко, ворочалась в её груди во все стороны, мало этого старушка колола её с трёх сторон, чтобы обезболить как следует...И только Реля хотела уже раскричаться - ей казалось, что муки её не прекратятся - так будет всегда, как фронтовичка, ахнув, схватила откуда-то лоток, подставила его к груди, и быстро вынула шприц. Следом потёк гной, и молодая мать почувствовала огромное облегчение:
- Ну вот! Зоя Космодемьянская, отмучилась? Видишь, и операция не потребовалась - не будет тебя врач резать.
- Да что вы! А почему вы меня назвали Зоей?
- Так ты терпеливая, как она. При этой-то процедуре мамаши, знаешь, как орут - дай Боже! А ты только кряхтела.
- Ну что, Ксенюрочка? - вошла врач в операционную. - Готова наша больная? - Она посмотрела на улыбающуюся Калерию. - Это что? Неужели? Ну, угодили вы мне обе! Я не люблю резать женские груди, такие красивые, а вы постарались и освободили меня от этого.
- Если бы больная орала, да дёргалась, как другие, ничего бы не смогла с ней сделать, а эта птичка лежала и лишь стонала. И ничем: ни ногой, ни рукой не пошевелила - вот и получилось славно.
- Ну что, дорогая, - обратилась врач к Реле, - это, наверное, у тебя вторые роды, по болезненности, были? Или родить легче?
- Да уж!  Мой Бэби меня так не мучил. Операция гораздо больней.
- Это ещё, милая моя, не операция, это только укол. Потому береги свои груди - вон они у тебя какие красивые. Маленькие, а такие молочные, как у хорошей коровки.
- Разве это маленькие? Я сейчас четвёртый размер лифчика ношу.
- А был второй, да? Так второй и останется, когда кормить перестанешь. Но сейчас, как вернёшься к своему Бэби, дай ему эту грудь, чтобы он остатки гноя отсосал.
- Ну что вы, доктор, как можно ребёнку давать грудь с гноем?
- Не волнуйся, мамочка, ничего твоему Бэби не будет - лишний раз сходит на пелёночку, зато тебе будет облегчение.
- Нет, я не смогу кормить такой грудью, совесть не позволит.
- Ну-ну, мать-героиня, рискуй собой, а через пять лет будешь на стенку лезть от болей в груди.
- Пусть мне больно будет, дитя я не стану подвергать опасности, - сказала Реля. - Ой, смотрите, сколько гноя вышло! Возможно, он весь и выкатился? Я была бы рада.
- Похоже, - доктор слегка нажала на воспалённые места, а потом, схватив возле соска, сжала и там: - Потрясающе! Похоже, и молочка не стало в этой грудяшке. Что-то замкнуло в тебе, детка. Теперь придётся правой твоей грудке трудиться за двоих. Справится ли?
- Справится, доктор. Я прикажу ей, и она не обидит моего сынулю.
- Посмотрим. Вы ведь у нас не один день будете лежать - в крайнем случае, пристроим твоего дитятко к смесям, как уже кормятся многие, у чьих матерей нет вообще молока.
- А когда нас выпишут?
- Пенициллином сейчас проведём курс лечения, а затем пенициллином вместе со стрептомицином, но колоть уж будем не шесть раз в сутки, а четыре или два - всё зависит от состояния вашего малыша.
- Я слышала, что от стрептомицина могут дети глохнуть?
- Глупости! Это если годами колоть, вам же, я думаю, его недолго будут вливать, если малыш окажется таким же стойким, как мать.   
- Спасибо, вы меня немного обнадёжили. Можно мне уже вставать?
- Сейчас Ксенюрочка вас перевяжет, и можете идти с своему Бэби. Мне так понравилось, что вы так называете своего сына. Вы не из рода Пушкиных-арапов, потому что уж очень смуглые: мать и сын, а ведь вы, наверное, не один, ни вторая не загорали в этом году.
- Ну что вам сказать на это? - Реля улыбнулась.- Вполне возможно, что мы с Бэби потомки Пушкина - ведь он много бродил по стране, встречался с цыганами и цыганками - и, говорят, был весьма влюбчив, так почему бы ему, не быть мои предком, если мои обе бабушки цыганки. – Реля улыбнулась и мысленно обратилась к Пушкину: - «Дед, я не выдаю тебя, ты не сердись. Но иногда так хочется намекнуть людям на родство с тобой. А тут, как видишь, сами меня вызвали на этот разговор. И он так приятен после перенесённых болей. Бальзам на душу».
- Так вот почему вы такая терпеливая, - подошла с повязкой медсестра и ловко надела её Реле на больную грудь. - Вот, думаю, что и лифчик налезет на маленькую повязку, тем более грудка стала маленькой сразу.
- Но почему вы связали мою терпеливость, с моим возможным родством с Пушкиным? - говорила Калерия, без труда одевая лифчик, на надстроенную повязкой грудь. Ей хотелось ещё говорить о великом поэте, который скрасил её детство и сейчас присутствует в её жизни.
- Да как же! Мне внучка давала книгу, про смерть Пушкина читать, так он такие боли перенёс и не стонал, чтоб жену и детей не пугать.
- А книгу внучка вам из библиотеки принесла?
- Куда там! Разве есть в библиотеке такие-то книги? Это внученька купила с рук у какого-то спекулянта, да уже и читанную - но кто-то бережно её читал, не испачкал, потому продавец и содрал с внучки, как за новую книгу.
- Она такая в красной обложке, да? Между обложкой и первым листом есть как бы фотографии маленьких картин, на них родные и знакомые Пушкина?
- Есть-есть! Ты видела, что ли, эту книгу-то?
- Да, видела и читала много раз, берегла её, потом она пропала. Кто-то из общежития, где я раньше жила, украл её, да ещё плащ красивый, который я два года назад приобрела в Севастополе. Там же книга ко мне пришла очень удивительным путём - мне её подарили, но неизвестно кто, хотя я могу подозревать, кто это тайно сделал. Тот человек точно знал, что я люблю Пушкина.
- Как пришла к тебе эта книга, так и ушла. А кто украл, тот перепродал её моей внученьке. Уж не желаешь ли ты её вернуть?
- Нет-нет, что вы! Мне просто интересно, а вы спросите у внучки, не черноволосый ли парень, похожий на армянина, продал её?
- Да, что-то такое она и говорила, что не русский продал. А там, на грузина или армянина он похож - разве спустя полгода али больше, это припомнишь? Ты не грусти. Если хочешь, я тайком возьму эту книгу, да и принесу тебе в следующее дежурство.
- Ни в коем случае! Спасибо, конечно. Пусть ваша внучка не беспокоится - я, если повезёт, найду ещё такую книгу, если понадобится. А пока мне не до книг - мне бы Бэби сейчас вылечить и поехать с ним к бабушке его, а моей маме - отдохнуть от болезней. А пока благодарю вас за операцию, я думала, что будет хуже: вы меня груди лишите.
- Иди, девочка, иди к своему дитяти, - сказала медсестра, выходя вместе с врачом за двери операционной. - А мы, Арина Родионовна, чай пойдём пить – мне, сегодня, коробку конфет подарили - вишни с ликёром.
Калерия, услышав имя врача, вздрогнула - не зря у них завязался разговор о Пушкине - она должна была услышать, куда попала её украденная книга и успокоиться: пройдя через руки вора, она, наверное, попала к такому же книголюбу, как сама Реля. И хорошо. Вот плащ было по-настоящему жалко. Конечно, весной она его носить не могла, не позволял живот, но теперь она родила, и красивый плащик так бы ей пригодился, особенно когда поедет в Москву, чтобы свекровь не ругала, что совсем «голая» приехала. Но, что с воза упало, то, говорят, пропало - оставалось надеяться, что носить его будет хорошая девушка или женщина, вроде Ксенюркиной внучки.

                Г л а в а   13.

Ровно в месяц Олежку взвесили, измерили его рост и удивились:
- Глядите, мамочка, из одной грудки ребёнок кормится, но растёт как на дрожжах, - сказала палатная медсестра. - За месяц он вымахал на тридцать сантиметров росту и на килограмм двести грамм поправился.  Такое, на моей памяти, я наблюдаю первый раз: обычно болящие и ослабленные детки худеют, а он поправился и подрос.
- Так он родился маленьким, - улыбнулась, Реля, потому что рядом стояла Елизавета и хмурилась - её ребёнок такого веса не набрал, хотя родился гораздо весомее её Бэби.
- Как маленьким? - удивилась медсестра, взглянув в карту. – Три килограмма и сто пятьдесят грамм и сорок восемь сантиметров росту - это маленький?
- Конечно. Вот мой родился четыре с лишним килограмма и пятьдесят два сантиметра росту - вот это большой, - сказала Лиза. - Зато я с ним мучилась, рожая, а у Рели выскочил, как космонавт.
- Да, мой Бэби не мучил меня - родился маленьким. Зато на воле, извините, подвиньтесь все толстенькие - он начал расти и вот всех - длинных и с большим весом догнал, всё подравнялось. Ты не обижайся, Лиза, но это должно было случится.
- Я и не обижаюсь - ровные наши дети и хорошо. Вот только боюсь, чтоб и на следующий месяц твой Олежка не обогнал моего Игорька.
- Не бойся! Поскольку у меня руки уже стали болеть от моего Бэби, я дам ему команду не расти такими темпами.
- Ну, успокоила. Пошли-ка, посидим на скамейке, в теньке, потому, что у меня руки устали - если придёт сегодня мой муженёк, пусть таскает Игоря, а я уже не могу.
- Ты не заболела ли, как я десять дней назад?
- Если и заболела, то так быстро как ты не поправлюсь. Придётся папке брать больничный лист, и приходить к Игорёшке. А я дома мечтаю развалиться, на несколько дней, и не вставать с кровати.
- Грустно будет, если ты заболеешь - я к тебе привыкла.
- А уж как я-то к тебе привыкла - слов нет. Никогда, ни с кем я не делилась так своими секретами. Всё держала в себе, будто боялась их потерять, а высказалась, и легче стало: как будто в доме убралась и теперь там идеальная чистота. Видишь, я кольца перестала носить и теперь даже вечером не боюсь по улицам одна ходить.
- Хорошее чувство, когда нигде, никого не боишься.
- Благодаря тебе я обрела его. И сны мне стали сниться хорошие. Однажды снилось, что мы с тобой вместе учительствуем в одной школе, совсем новой, не известной мне. И дети нас слушаются, не балуют, ну прямо как в идеальном мире живём.  Никто не дерётся, не калечится, директор не злится - об этом можно только мечтать.
- Всё это прекрасно. Но я какой из предметов вела в той школе?
- Литературу и историю, и за тобой дети по следам ходили. Сдаётся мне, что из тебя бы чудная преподавательница истории, я не говорю о литературе - в знаниях которой ты меня очень поражаешь – получилась бы, не подкопаешься! Релечка, давай я тебя устрою в педагогический институт учиться - у меня там папа преподаёт. Пусть молодёжь наша тешится, которую ты учить будешь, и вспоминает тебя, как ты мне восторгалась своими учителями.  Меня это поразило - я таких учителей в своей жизни не встречала, но в этом, возможно, виноваты мои родители, которые всех русских и украинцев, - а учили меня, в основном, они - так вот мои родители не считали их хорошими преподавателями.
- Они считают хорошими преподавателями только евреев?
- Думаю так, но ты ответь мне на вопрос, желаешь ли ты учиться?
- Знаешь чем меня подкупить! Всё это очень заманчиво, но Рельке дорога в учёбу закрыта, пока мой Бэби не вырастет, хотя бы лет пять подождать надо. Думаю, что смогу потом нечто придумать и выучиться. А что касается учителей - русских, украинцев, евреев - и ещё Рельку учили, кажется, один или два татарина. По крайней мере, женщина в десятом классе - преподавательница астрономии, математики, алгебры да тригонометрии точно была из этого племени - злая, старая дева, ненавидящая молодых девушек, которые отбивали у неё женихов, как наверно она думала, что было совсем не так.
- Я думаю, что ты с ней столкнулась как раз по этому поводу?
- Признаюсь. В то село Чернянку, где мы тогда жили - сейчас моя семейка живёт совсем в другом селе, как пишет мама очень красивом и у Днепра.  Но продолжу про Чернянку, в которую мы в середине учебного года переехали, и я там окончила последнюю четверть девятого, и полностью десятый класс.
- Ты говорила, что вы почти каждый год переезжали - цыгане такие, - посмеялась Елизавета. – Удивляюсь, на твою мать - культурная, модная женщина, а не может ужиться на одном месте более года.
- Ты знаешь, лично для меня это было и хорошо. Во первых, модница мама водила меня в чёрном теле, как я говорила, одевала ужасно.
- Ну да, ещё и обзывала тебя Чернавкой. Такую-то девочку, которую молодой, образованнейший учитель, знавший несколько европейских языков, называл индианкой, да? Представляю, какая ты лапка была тогда, если он тебя так образно, можно сказать, любя, прозвал.
- Павел меня называл «танцующей индианкой» - такую статуэтку он видел у своих соседей, кстати говоря, немцев, и его семья дружно жила с ними, признавая их культуру и авторитет в области их труда.
- А кем трудились немцы? У них были дети? Один? Правильно я поняла, ты один палец показала.
- Одна, потому что это девочка. Мать моей капризной подруги Греты была врачом и толковым, как уверяла Релю матушка Павла, моя директор школы, потому я ей верю. Сама Вера Игнатьевна была мной любима и, безусловно, прекрасным человеком. К тому же, будучи директрисой, она повидала в своей жизни множество людей, и отменно разбиралась в них. Это я сужу по тому, как она встретила дикую девчонку, ещё ничего не зная о моей семье. Но сразу почувствовала во мне неприкаянного человечка, которого немедленно надо было обласкать.
- Стоп-стоп. Давай, восстановим последовательность, если мы коснулись вновь твоего Павла, про которого ты мне начала повествовать, если мне не изменяет память две недели назад, но заболела моя  дивная рассказчица, и всё прервалось.
- Сама знаешь, как мне трудно достался прокол груди новокаином, и громаднейшей иглой, хотя я не показывала двум фронтовичкам как Реле больно - стыдно было плакать и кричать при двух старых женщинах.
- Забудь об этом - у тебя уже всё зарубцевалось. И поскольку не кормишь Олежку этой грудью, то она поражает своей девственностью.
- Спасибо. Хорошо бы и другая грудь такой красивой осталась, когда Бэби откажется от неё, - Реля улыбнулась.
- Откажется он - держи карман шире - придётся тебе насильно сына от груди отрывать. Но это всё у тебя ещё впереди, а сейчас давай вспоминать о Павле. Ты меня им заинтриговала, а не рассказала ничего о нем - пошла на операцию, но у Релечки всё обошлось без неё.
- А про учителей, с которых мы начали разговор, тебе продолжать?
- Про учителей как-нибудь продолжишь, а сейчас я бы хотела слышать об одном - ведь Павел твой тоже был учителем.
- Хорошо. Тогда хотя бы напомни, на чём мы тогда остановились? У меня острая боль, хоть и прошла, но выбила всё из головы. Хотя постой, я вспомнила. И вовсе мы не о Павле говорили, а о капитане-Артёме, который оказался кузеном моей сестры, а дал денег мне на поездку в Одессу - чтобы я город, наконец, посмотрела, как говорят одесситы.
- У тебя хорошо получается, но мы плохо, бедно, а про капитана, кажется, выяснили! Я вот лишь никак не пойму, почему Релюха за него, как Артём не умолял тебя, замуж не вышла - вот бы хорошо жила!
- Снова, здорово? Я, кажется, объясняла Лизе-Лисе, что Реле предсказан был сын, и показали мне во сне, даже человека от кого я его рожу.
- Прости, пожалуйста. Правильно ты меня Лисой обозвала. Я такая и есть, если хочу из человека что-то выудить - как в сказке, и мёртвенькой притворюсь, и на телегу меня положат, а потом всю рыбоньку я себе заберу у простодушного мужика. Такая я?
- Ну, уж нет! И ты меня прости, что вспылила. Но если ты желаешь дослушать историю о Павле, который меня не меньше любил, чем пламенный моряк. И за него бы Реля вышла замуж, потому что это было решено сразу Павлом, и я согласилась - что было бы спасением от деспотии, которую я терпела от мамы и Веры, но ничего не вышло. Мой учитель заканчивал институт и обещал потом учить меня, тоже в институте - ещё до того, как мы поженимся, но судьба вносит многим в жизнь свои поправки. Не обошла она стороной и нас с Павлом. Она поломала, если можно так сказать, все наши планы, приведя на улицы Днепропетровска, где мой любимый учился, двух убийц, которые польстились на небольшие, я полагаю, деньги, которые у него были, и лишили сразу пятерых счастья: Павла, меня, Веру Игнатьевну, отчима Павлуши, и любимую учительницу, к которой он ехал на юбилей её семидесяти пятилетия. Ты это хотела знать? Как меня судьба развела с единственным человеком, за которого я бы вышла замуж, не раздумывая, как сделала с Колей.
- Как ты ловко - чуть ли не одной фразой отвязалась от меня. Я, действительно, хотела узнать, как ты разошлась с любимым человеком, а, оказывается, не вы разошлись, а вас смерть разлучила.
- С любимыми нас всё время кто-то или что-то разводит, - сказала Калерия. - Причём резко! И как потом понимаешь - навсегда.
- Так ты несколько раз после смерти Павла ещё любила?
- Мне стыдно об этом говорить, но да!
- Но этих от тебя не смерть забирала?
- Боже упаси! В таком случае, я бы давно сошла с ума, подумав о своей роковой роли в судьбах парней. Но нет! Артёму, как видишь, не обидно было со мной расстаться и даже деньгами меня одарить для путешествий, потому что ему я принесла гораздо больше, как он уже, будучи капитаном, мне признался.
- А другим парням тоже что-то приносила?
- Иногда радость, иногда горе. Одного парня провела в армию, за полгода перед тем, как я познакомилась с Николаем, моим мужем.
- Одного солдата провела, другого, суженного тебе, встретила.
- Всё так! Но тот, кого я провела, чуть руки на себя не наложил, как я потом узнала от его брата.
- Ну, это есть такие сумасшедшие - не вини себя.
- Я и не виню. Он был наглым, хотел жениться на мне и отвезти к своей матери, кстати, тоже учительнице, жить в станице, на Кубани.
- Кубанский казак значит? Ну, они такие казаки - им нет желания учиться, они торопятся жениться - почти по Фонвизину, да? А если не получается жениться на той, на ком они хотят, земля у глупых из-под ног уходит - они бесятся, и теряют свой дерзкий характер.
- Точно земля ушла, - сыронизировала Калерия, вспоминая не понимающего её Анатолия, - отправили казака на службу, в морской флот.
- И правильно сделала, что отказалась от дурня, зато вон к тебе явился королевич - любящий до безумия.  Этот москвич в тебе душеньки не чает. Когда ты была на операции, он так переживал, я уж думала, что придётся для него врача вызывать.
- Он любит меня, и я его, признаться, но жизнь наша общая будет недолгой. - С тоской сказала Калерия, перекладывая сына с одной руки на другую. - Да я тебе говорила уже об этом.
- Но тут я тебе не верю, Реля. Ты ошибаешься.
- Мне все так говорят. Но по моим рассказам ты же видишь: судьбу не обманешь - она всё равно настоит на своём. Потому я и с Артёмом рассталась, хотя сердце разрывалось, но не хотелось ему портить жизнь - а сейчас, как мне писали ещё полгода назад, он женился, дитё у них появилось, девочка, которую назвали Релей, как меня.
- Феноменально. Ты видишь, как Лиза слова прихватывает чужие? А ты почему сына не назвала Артёмом? Было бы здорово!
- Потому что Артём - моряк, а мой Олежка моряком не будет, хотя, мне кажется, что море его станет тянуть к себе, как и меня, в юности. Но у каждого человека своя судьба и имена свои. Артём, как Реле кажется, Рыба по месяцу рождения, потому и плавает он без боязни...
- Стоп-стоп-стоп! Ты разве видела, как Артём плавает?
- Только во сне, - улыбнулась Реля, - мы с ним были одни на корабле, и он шёл без всякого руководства со стороны Артёма. Но самое интересное, что приплыли мы с ним на остров Маврикий, осмотрели там всё, а потом нас оттуда погнали и мы с моряком возвращались на судно, летя по воздуху - я тебе уже рассказывала, что я иногда летаю.
- Интересные у тебя сны. Но возможно ты попала в тот сон, потому, что капитан думал о тебе, и хоть в сон свой призвал тебя и немного пообщался с тобой, как ему мечталось... Но хватит о капитане, а то я заревную. Я всю жизнь мечтала стать женой моряка. Но мне никто из них не делал предложения. А тебя сразу полюбил красивый капитан, звал жить на лазурном берегу, быть богиней. Моряки, если любят, жёны у них купаются в роскоши.
- Да не грусти ты так, - сказала Реля. - Сначала узнай от жён моряков, так ли им сладко, если приходится по полгода ждать на берегу? И не всегда мужья такие чистые возвращаются - иные привозят «экзотические» заболевания, от которых потом и дети их страдают.
- Да-да, почти везде так: сначала поманят красотой жизни, а потом это оборачивается страданиями. Как и у меня с моим Лазарем: парнем он обещал жизнь райскую, и почти такую сделал, но вот с детками у нас что-то не получается. Уж я от золота-то избавлюсь, если чужие слёзы да смерти, связанные с ним, могут влиять на наших потомков. Но ты, вроде бы что-то начала говорить о будущем наших детей, о каких-то Быках, Тельцах, Близнецах, да Рыбах, кажется. Что это такое и откуда ты об этом узнала? Хотя, погоди, я, кажется, догадываюсь – эти знания тебе дали Павел и его мать - директриса школы. Я угадала?
- Наполовину. Они мне, действительно, много дали знаний о Нострадамусе, например, который, на много веков вперед, предсказывал Земле, странам их будущее, и какие катаклизмы произойдут по вине людей.
- Про Нострадамуса я слышала да не очень доверяю ему. А о катаклизмах знаю по рассказам - папа мой был в Японии, когда там вулкан у них извергался. Но это не так уж страшно, как говорил отец.
- «А твой отец не говорил о  разрушенных городах Хиросиме и Нагасаки, которые взорвали англичане? – почему-то подумала Реля, но углублять эту тему не стала. Слишком страшная.
- Напрасно ты не веришь Нострадамусу: он писал верные предсказания, и одно из них была революция в России, которая всё и всех поставила с ног на голову. Но не будем о ней. Что сделано, того не поправишь. У нас с тобой есть гораздо важнее тема: это будущее наших детей. Вернее, я будущее предсказывать не стану, а просто по месяцам и по годам рождений посмотрю, что деток может ожидать в дальнейшем, и чего им беречься?
- Да-да, вот это гораздо интересней. Что ждёт наших детей? А то, что друг за другом родились, я думаю, судьбы их одинаковы?!
- Вот тут ты ошибаешься. На судьбу людей влияют не только дни, в которые они родились, но минуты, даже секунды. Пример?! Пожалуйста! Если ты читала «Три мушкетёра» Дюма, вернее даже не эту книгу, а её продолжение – «Двадцать лет спустя» и «Виконт дэ Бражелон».
- Ого! Какие ты книги читаешь! Где только находишь?
- Я же тебе говорила, что мы жили в дивном селе Маяк. И там мне будто Космос помогал с книгами. Павел меня познакомил с библиотекарем-женщиной из семьи Циолковских - я думаю, что она племянница или внучка Циолковского была, и отец её, тоже, трудился в сфере космоса, за то и посадили его в тюрьму, вернее под домашний арест.
- А все головастые люди-учёные отсидели. Только во время войны, или чуть попозже отпустили их, и гляди, как наука двинулась в космос. Значит ты в Маяке, где Павла-учителя повстречала, который на тебе и жениться хотел, если бы не погиб, но ты в том селе и книг почитала? Но что особенного ты вычитала в «Виконте дэ Бражелоне», потому что я только эту книгу и не прочла из толстой трилогии Дюма. Говори коротко, потому что из судеб наших детей мне больше хочется знать.
- Хорошо, но в этих книгах Анна Австрийская - жена Людовика 13-го, родила ему не одного ребёнка, которого назвали также Людовиком, уже 14-тым, и таким он числился по жизни. Но был у него брат близнец, которого скрывали и от народа своего, и от мира, и даже от него самого – в том числе и от брата короля, с тем, чтобы второй близнец не покушался на трон, чтобы не было воен.
- Вот судьба, Рель! Похуже чем у тебя.
- Но он был счастлив маленьким. Лишь, когда королева-мать, навещавшая тайком сына, подумала, что кто-то скажет ему, как он похож на венценосного брата, то беды не избежать. И мать, возможно со слезами - сын всё-таки, - упрятала копию короля в Бастилию, где опять же не было зеркал. Но его, к несчастью, увидел Арамис, который к тому времени был в большой силе - не как мушкетёр, а как священник, и интриговал против кардинала Мазарини (любовника Анны) и он воспользовался этим сходством, чтобы поставить на трон преданного их освободительному движению человека, каким брат-близнец обещал стать.
- Послушай, я не хотела, чтобы ты мне рассказывала книгу! Может быть, я сама её как-нибудь прочту.
- А я и не рассказываю. Это только один из эпизодов этой книги. Просто я хотела на примере показать, как рознятся судьбы даже близнецов, родившихся друг за другом, через несколько минут.
- Да я не о том. Теперь-то я желаю, чтобы ты рассказала мне эту книгу от корки до корки. Интересно послушать тебя, потом книгу  прочитать. Ты так увлекательно говоришь о ней, что у меня большое желание послушать этот роман в твоём понимании.
- Это сложно - там столько всего наворочено, что лучше тебе самой книгу прочесть. Если у тебя есть в знакомых старые дворяне, поищи у них, читай, если даже в старинных книгах написано через «ять». А теперь я всё же хочу вернуться к нашим деткам, хотя по знакам Зодиака я немного могу угадать, тем более нет со мной моей тетради, но память-то нам на что дана? Замена счастью она, - улыбнулась Калерия.
- Не хочешь рассказывать книгу, - не обиделась Елизавета, - говори о наших детях - это ещё интересней. Книгу я, разумеется, разыщу и прочту, а вот о детях мне можешь рассказать только ты - Релечке я поверю, как не поверила бы врушке-гадалке.
- Итак, о детях - несмотря на то, что мой Олежка, а твой Игорь родились в год Быка и последний день Тельца в мае месяце - впрочем, я сомневаюсь, что в день Тельца - возможно, наши с тобой дети будут и Близнецами, то есть люди вечно сомневающиеся в себе, поэтому я причисляю их к Тельцам, по крайней мере моего - ведь твой родился до полуночи - всего за несколько минут, но это тоже влияет на жизни людей. Наши дети, рождённые в один день, могут быть разными.
- Да, ты меня потрясла рассказом о близнеце Людовика ХIV.
- Это я тебе лишь малую часть вспомнила, но прочтёшь книгу, будешь потрясена. Ведь там, где действуют мушкетёры, хотя и сильно состарившиеся, происходят необыкновенные приключения, хотя, я предполагаю, приключения на восемьдесят процентов выдуманные.
- Это так, в таких приключенческих книгах всегда часть правды, а больше выдумки. Но давай о наших детях.
- Я только могу сказать пока по году рождения - и то по памяти. Быки - это работяги, на них земля держится. Но работяги-интеллектуалы - это умные, спортивные мужчины, рыцари в отношении женщин, детей и старушек, возможно и стариков. Хорошие друзья - на них можно положиться, не подведут. Бычки не сплетники, лучше будут говорить в глаза, что не каждый из друзей поймёт, но есть и потаюшники.
- Да уж! Правду-матку никто не любит. Я бы не хотела, чтобы мой Бэби говорил всё, что думает, особенно начальству, - улыбнулась Лиза, подозревая, что Калерию это возможно покоробит.
Однако, Реля не осудила её, а продолжала:
- Но могут и затаиться, если увидят, что окружающим это неприятно. Тогда у них будет откладываться горечь в сердце, что не всегда, как ты сама догадываешься, хорошо, потому что ведёт к сердечным заболеваниям. Потому я хотела бы, чтоб мой Олег выкладывал всё, невзирая на лица - начальство это, учителя и ещё другие люди, от кого мы зависимы. И даже, если ему самому от этого будет хуже, всё равно молчать нельзя - так мы портим некоторых людей на всю жизнь.
- Ты поправляла своих учителей, если они были неправы?
- Каюсь! Даже самым любимым не спускала. Но одни меня прощали, а другие таили злость. Ох, особенно одна «учительница» мне отомстила!
- Неужели можно мстить ученикам?
- Ещё и как. В десятом классе у нас вела астрономию, алгебру да тригонометрию старая дева - страшненькая, прыщавая, зато имела красивые, полные губы, которые она уродовала не помадой, а языком своим, постоянно облизывая их перед всем классом.
- Но, может, они у неё пересыхали? Хотя, для чего ж тогда помада?
- Нет, это такая гадкая привычка - она-то думала, что этим привлекает к себе внимание переростков-десятиклассников.
- Неужели и на них льстилась?
- А чему ты удивляешься? Так вот, я её за это прилюдное облизывание не терпела, но по астрономии кое-где вносила поправки - лизуха плохо знала сей предмет. И что же? Она мне влепила в аттестат по всем своим предметам трояки, хотя прекрасно знала, что я если не на пятёрки, то на четвёрки математику, а особенно астрономию знала.
- Вот тебе, как задираться с учителями,- усмехнулась Елизавета.
- Но она мне мстила ещё и за парней. Один переросток из класса, за которым она первоначально «бегала», как мне доложили девчонки, до моего приезда, сразу же стал ухаживать за мной, да ещё хвастался, дурачок, что мы поженимся, как только закончим школу.
- Красивый хоть переросток?
- Очень красивый. Не то, что в классе, первый парень на деревне, как говорят иногда. Правда ленивый - сейчас нигде не учится, не работает, и в армию его по какой-то болезни не берут.
- Ну вот, а я только пожалела, что ты за него замуж не вышла.
- У меня в том большом селе и лучше женихи были. Осенью приехала бригада молодых, только что из училища, электриков, чтобы осветить Чернянку. Вернее, часть вновь выстроенного села, потому что в конторе, сельсовете, школе лампочки Ильича висели. Вот из той бригады молодцов-электриков, тоже красавец, как отметили влюбчивые девушки, принялся за Карелькой ухаживать. И опять мы с этой учительницей на нём столкнулись. Она за ним «бегала», а я отталкивала, но злость у неё на новенькую лишь увеличилась. И это ещё не конец. Во время экзаменов приезжает, на несколько денёчков, лейтенант в село возраста этой учительницы: парню было двадцать девять лет. А он влюбляется в Релю, ещё в автобусе, где мы вместе ехали. Это, наверное, «училке» было уже как нож в сердце, она бы меня зарезала, не то что трояками облепить мой аттестат, злобно облизывая губы.
- Да!  А лейтенант тебе делал предложение?
- Старший лейтенант. Он звал меня к себе в красивый город Львов, где служил: - «Приезжай, чернявая, в Университет поступать, я знаю, что ты хорошо учишься, много знаешь». Это он от моих одноклассников, которые его ревновали ко мне, по-детски, узнал. Я сама, с большим и чистым желанием поехала бы во Львов, про который много книг прочла - старинных и современных - это интересный город, с историей.
- И поехала бы, и поступила, наплевала бы на тройки по какой-то астрономии и математике - не в них счастье, если ты по литературе - буквально готовая учительница или журналист - что тебе нравится.
- Снова - здорово. Лиз, ты забыла, что я нищая, а лейтенант Реле не оставил денег даже на дорогу, предполагая, что об этом должны побеспокоиться родители, что в общем-то справедливо.
- Сколько же ты женихов упустила, может, гораздо лучших, чем муж. Прости, что так говорю, но разве сравниться с лейтенантом, я не говорю про Артёма-капитана, твой беспечный муженёк, который вовсе не чувствует как ты, что вы разойдётесь.  Строил тут разные планы, что ты, приехав в Москву, полюбишься его матери, и она оденет тебя как принцессу.
- Я фаталист, Лиза. Считаю, что от судьбы не уйдёшь. И пора нам детишек идти кормить, я ещё взвесить хочу своего потомка - до еды и после, чтобы определить наедается мой малыш или нет. - Реле неприятен был разговор про её «прекрасное будущее», по размышлениям мужа. Потому что кто как не она знала, что в жизни всё будет иначе. Она не «поклонится свекрови», как учил её Николай, не притворится сиротинушкой, чтобы та её пожалела. Но если бы она так сделала, ничего подобного не случилось бы, как мечтает её легкомысленный муженёк. Чем больше Реля стала бы кланяться, тем жёстче её унизят, ещё посмеются, а смеха над собой она не позволит никогда.
- Пошли. Я-то из бутылки кормлю, потому мне и взвешивать не надо. Жалею, что не осталась с вами в роддоме - ты бы кормила и моего малыша и там и здесь, в больнице - всё бы он на женском молочке посильнее был, да и у тебя не случилась бы неприятность с грудью.
- Я бы кормила, если бы ты попросила, но, видимо, не судьба была - уж в этом-то ты, теперь, не сомневайся. И к тому же, как выздоровеет мой малыш, я поеду с ним к маме. Которая, с тех пор как я убежала из дома в одном платье, да без копейки денег от неё, кажется, «уважает» меня. Особенно после того, как Вера, перенеся операцию, помудрила над мамой, поиздевалась так, что родительница наша по иному стала думать о ней, а меня, кажется, возлюбила - надолго ли?
- Да, больные любят поиздеваться над родными - я сама такая бывала в детстве, и после долгое время - особенно когда заболела психически, после смерти первого ребёнка.  Но продолжай.
- Так вот, после Вериных издевательств, мама теперь меня самой хорошей дочерью числит - всем так говорит в селе.
- А не разлюбит она тебя, после того как ты назвала сына, как и отца - Олегом? Они вроде, ты говорила, разошлись?
- Думаю, что нет. Потому что мама сама не хочет подавать в суд, на развод - из-за этого много женихов потеряла. Она ещё красивая, и как какой-то из её бывших любовников овдовеет, так и едет свататься.
- Я бы, будучи мужчиной, на такой стерве не женилась. Посмотрела бы, в чём она дочь-красавицу водила, и намылилась бы назад.
- Так и случилось, когда я школу заканчивала - красивый мужчина сыграл отбой нашей матери, но она потом младшим сестрам сказала, что это Релька у неё жениха отбила. Пришлось мне Лисулю, как маму зовут сельские женщины, разоблачать, чтобы сестрёнки не думали, что нянька их на это способна. Я тебе рассказывала, что я вырастила сестёр?
- Да, говорила. Тебе памятник надо поставить, за то, что ты сестрёнок не отдала на растерзание матери и Вере - они бы их живо похоронили, и тогда уж навалились бы на тебя. Или я ошибаюсь?
- Конечно, ошибаешься. Сколько раз тебе говорить, что я была, да и теперь надеюсь, нахожусь под чьей-то защитой, до которой моим мучителям не дотянуться... Ну, вот мы и у входа в нашу лечебницу. До вечера, Лиза, потому что я ещё должна пелёнок кучу нагладить - сейчас моя очередь. Часа два, после обеда, придётся стоять у доски, пока мой дитятко спать будет.
- Да. Я потому и попросилась из того корпуса, чтобы пелёнки не гладить.
- И ещё из-за того, что в вашем корпусе вся элита города Симферополя лежит и обслуживание лучше, - подколола Калерия еврейку, отчего та не стала отпираться.
Признаться, Реле не хотелось встречаться не только из-за глажки пелёнок, распашонок и прочих мелочей, которые делали матери, но она немного устала от общения с Лизой - уж очень много та хотела узнать о жизни новой знакомой. Но не всем хочется открываться. Реле, признаться, иногда хотелось спрятаться от женщины старше себя, которая, хотя и учительница, но не вызывала в ней того интереса, как, к примеру, бывшая дворянка - Вера Игнатьевна, носившая совсем не дворянское отчество. Так её назвали в честь приёмного отца, желая, чтобы девочку, а потом девушку, затем молодую женщину, пожилую женщину не преследовала советская власть. Та самая власть, которую делали деды и бабки Лизы, награбив золота у униженных советской властью дворян, чтобы потом внуки щеголяли этим золотом и оно давило на них, в чём Реля сумела убедить Елизавету. Однако подозрение, что кто-то, когда-то грабил и унижал её любимую директрису - порочило Лизу - хотя та была невиновата, но искупала преступления предков довольно сильно.  Реля понимала это, но нечто, неподвластное ей, делало их разговоры порой  неприятными. И она, на несколько часов, а если везло то на день-два старалась оторваться от Лизы, и не всегда беседовала с учительницей откровенно, стараясь скрыть от неё то, что даже мудрая старость не поймёт. Но Елизавета не была умной - на взгляд Калерии - Лизонька могла донести на неё, и это действовало как «табу». Многого эта учительница не узнала от неё, например то, что Реля могла свободно сказать другим - знакомым, Жене.
Женя уже пару раз навещала Релю в её заточении. Но скоро она с Михаилом поедут путешествовать. Женя решила увидеть многое, будучи уже беременной, что Калерия видела девушкой.
- Ты на меня не сердись, подруга, но так хочется увидеть, перед рождением ребёнка, Одессу или Ялту, о которых, мне так ярко и красочно рассказывала ты.
- Я рада, Женя, что ты поездишь вместе с твоим Бэби в животике. Тем более, что ты переносишь беременность на пятёрку – вам путешествовать сам Бог велит.
- Прости, что хвастаюсь, но меня не рвёт, и не подташнивает, как было у тебя, даже во второй половине беременности. Но я и питаюсь лучше, чем ты, и муж у твоей подруги не надышится на свою любимую. Солдат тоже переживает, видя, как мучается его жёнка, но помочь ничем, даже деньгами ему присылаемыми не хочет.  Наверное, мать крепко-накрепко Коле твоему запретила. Куда он их девает? Прокуривает или пропивает с солдатами или офицерами? Но это вряд ли! Копит?
- Говорит, что копит. Но я не верю этому. Потому что за время моей беременности мог бы собрать значительную сумму. И вдруг – раз! У него всё украли. Хотя мог бы этими деньгами расплатиться хотя бы с Наташей. Но этого не случилось. Расплачиваюсь я, своими  декретными. И если б сейчас не кормили меня в больнице, и я не смогла бы уехать с Олежкой к маме, пришлось бы класть зубы на полку.
- О Боже! Релюха! И ты у меня денег не берёшь? Даже и не спорь. Считай, что я тебе заплатила за те дни, на которые тебя обманули врачи, - подруга вынула из сумочки и сунула Реле в пелёнки малыша значительную сумму. – И не спорь! Это ты мне делаешь одолжение, беря эти деньги. Я знаю, кто Релюхе поможет, сам в сто раз больше получит. Скажешь, не так? Мне твои Космиты проложат благодатную дорогу в путешествии,  и в родах.  Я ещё не раз поблагодарю судьбу, что ты встретилась мне в жизни.
- Спасибо за деньги. Чувствую, что я за них рассчитаюсь с тобой, в дальнейшем. И счастливой вам дороги с Мишей в ваших путешествиях.
- Спасибо! – Евгения поцеловала подругу. – Твое пожелание  - почти залог, что всё у нас всё будет хорошо.


                Г л а в а   14.

После отъезда Евгении она по настоящему загрустила, предчувствуя, что они не скоро увидятся, если увидятся вообще.
Николай, проведший их друзей на своём служебном «Газике», приехал прямо в больницу, поздно вечером.
- Я за тобой, любимая. Соскучился, прямо жуть. Женя с Колей дали мне ключи от своей квартиры, чтобы мы там могли встречаться. Пора тебе оторваться от сына, хотя бы на ночь и поехать с мужем, чтоб доказать ему свою любовь! Поехали. Медсёстры посмотрят за Олежкой - это их работа, да я и договорился с практиканткой Машей, которая бегала за тобой, когда ты рожала, а сегодня она будет ночью дежурить в твоём отделении - она обещала с Олежки глаз не спускать.
- Какой ты умный! Всё предусмотрел. Одного не предусмотрел, что нам с тобой ещё рано ложиться вместе в постель.
- Ну, ты даёшь! Думаешь, я не советовался со знающими людьми? Мне командир наш сказал, что он со своей женой чуть ли не на вторую неделю имел дела в постели. Правда, ему не понравилось, что надо осторожно обращаться с женщиной, как с фарфоровой куклой.
- Вот видишь! Я не хочу быть куклой.
- Но уже почти два месяца прошло, как ты родила. Даже врачи Коле говорят, что самая пора мне узнать какой ты стала после родов.
- Ты не говорил тем светилам, что я перенесла нервный стрьесс? - умышленно изломала слово Реля. - Так они зовут нервное потрясение.
- А чего ты нервничала? - искренне опешил Николай.
- Заболел мой ребёнок, по вине тех же врачей. А может, это родительница твоя наслала на нас с Олежкой такую муть? Мне снятся иногда тяжёлые сны, что она не хочет, чтобы ты привозил в Москву меня с сыном, всё злится, бегает по ворожеям.
- Так ты у меня сама волшебница, только светлая - так верни матери её зло, что она посылает тебе и сыну. Теперь я понял, почему ты не хочешь более со мной быть - свекровкина злая сила давит на Релю?
- Конечно, давит, хотя я каждое утро отгоняю от себя злобу твоей матери, чтобы Олежка по молоку не догадался, как мне тяжко. Однако, напиши своей гадюке, не бранью в мой адрес как пишет она, а объясни ей, что ты любишь меня - если любишь, разумеется.
- Да я ли не писал! В каждом письме объясняю ей, что если потеряю тебя, по её вине, то и мне не жить - либо сопьюсь, как было, после их ареста с отцом, либо руки на себя наложу. Так поедешь сегодня со мной? Не только сыну надо твоё внимание, но и мне. И ещё Коле сказали, что надо пользоваться женкой пока она грудью кормит ребёнка, потому что в это время и не беременеют женщины. Неужели тебе не хочется пожить в своё удовольствие? Тем более, что ты с сыном скоро уедете на Украину, к твоей матери, а я останусь здесь дослуживать.
Николай притянул жену к себе и начал страстно целовать в глаза, губы, нос, волосы: - Зацелую тебя сегодня ночью всю. Поехали?
- Нет, родной! У Олежки днём болел животик, довольно долго, я не желаю, чтобы ночью медсёстры мучились с ним, если это повториться. Я буду его носить на руках всю ночь, прижимая к себе - только от этого ему становится легче - ведь мать - лучший лекарь, чем врачи.
- А не сделать ли клизму, и все дела?!
- Всё это делалось днём, я не желаю ещё раз мучить его. Так что прости, папочка, но я останусь с нашим Бэби. Вот только схожу, приму душ: мне нянька всё бельё сменила на постели, и отдохну немного.
- Да ты тут каждый день душ принимаешь одна, а в квартире твоей подруги мы бы вместе помылись. Ух я бы потёр тебе спиночку, которая устала, наверное, от ношения уже большого дитяти на руках?
- Если честно, то и спина и руки мои очень устали. Олежку взвесили сегодня, и врач удивилась. Помнишь, я тебе говорила, что в первый месяц он прибавил в весе килограмм двести грамм.
- Да, я тогда ещё не верил и ходил сам перевешивать. И старенький врач сказал мне, что на его памяти это третий случай, когда ребёнок так интенсивно растёт и поправляется. Ещё пророчил мне, как бы не было у нашего Бэби сахарного диабета впоследствии.
- И я его поправила, что у нашего ребёнка никогда этого не случится. Просто он родился маленьким, не хотел маме доставлять тяжести, а теперь усердно растёт, как всякий порядочный человечек.
- Порядочный человечек? А сколько тебя рвало и тошнило, при носке его? Может, потому он и родился маленьким, а теперь ест прилично, чтобы оттягивать маме руки?
- Своя ноша не тянет, я тебе это уже говорила. А ты не ревнуешь ли сына ко мне? Не надо, Коля. Я, честное слово, поехала бы с тобой в отдельную квартиру Жени, чтобы хозяйка наша не подсматривала и не подслушивала, как она это делала, когда ты приходил.
- Кстати о Наташе, уж если ты о ней вспомнила. Так вот она, шутя, мне намекнула, что пока ты лежишь в больнице, уцепившись за Олежку, я бы мог навещать её, тем более, что девчонок своих она отправила к отцу, к морю, в Евпаторию.
- Всё-таки Наташа с мужем не сошлась, как хотела, - огорчилась, не на шутку, Калерия, не обратив вначале внимание на подковырку мужа  - А ведь у них всё к этому шло, перед тем как мне рожать пришлось. Как же они разбежались вновь? Ведь хозяйка наша рогожкой стелилась перед бывшим мужем, только бы он вернулся.
- Да, и водочкой его спаивала, только он, проснувшись у неё, все стёкла перебил, кроме нашей комнатки. Кричал, что ни за какие пироги с ней не сойдётся вновь. Хорошо, что моя жёнка сбежала рожать на то время, а то бы сильно испугалась, - Николай прижал Релю к себе.
- Наверное, - согласилась Калерия, представив жуткую картинку, - и после такой драмы Наташа отправила девчонок к отцу? Чтобы он и их лупил, как бывало, это делал с нелюбимой женой, унижая её?
- О, ты не видела, как он девчонок обожает. Перед дочерьми он - само совершенство, как ты иногда говоришь. Их отец никак не обидит. Обещает, что если внезапно погибнет, полдома в Евпатории отписано на них - так что наследницы девчонки богатые, получат жильё и море.
- Такого наследства не захочешь, если вспомнить, что когда они с  Наташей строили этот дом, он мать их бил смертным боем. Правда, жена его заставляла воровать строительный материал, как сама Наталья мне призналась. Это она так оправдывает их развод.
- Вот жадина! Она же и меня заставила дрова воровать, когда Релюшка к ней вселялась. Нас застукали, но как солдат отпустили.
- А мужа её всё время держала мысль, что если поймают, то посадят - вот он и колотил жёнушку. Но хватит о Наташе. Жадность её погубит, потому что я чувствую, что побои мужа оставили на её детском теле хороший след - она скоро помрёт, потому и злая такая и жадная. Хорошо бы девчонки не перехватили её жадность, хотя при ней они тихие, а вот как нет матери, то драли с меня за каждую свою услугу на мороженое или на лимонад.
- Уверен, что это Наталья их так научила - она привыкла пользоваться всем, что плохо лежит, при любых обстоятельствах. Вот и меня хочет затащить в кровать, пока ты с ребёнком в больнице.
Калерия вздрогнула от отвращения; - «Какая пошлая женщина, а я её жалею». Но мужу сказала спокойно:- Не поддавайся, потому что когда мы с Олежкой уедем к бабушке, она и тебя станет приманивать водкой.
- Что я, дурак? К ней ходить! Если уж она своего мужа не смогла удержать из-за жадности, то меня, молодого, ей не получить. Если вы уедете, то я вас отвезу, мне командир даёт десять дней, чтоб вас доставить на Украину, и вернуться дослуживать. И тебе у матушки будет лучше, чем у хозяйки, жить, и мне спокойней, что тебе там помогут с Олежкой возиться. Кроме того забот о питании не будет. Да и ребятёнок наш у бабушки, на природе, будет расти как богатырь. И, кажется, ты мне не сказала, на сколько он поправился за второй месяц?
- Меньше, чем за первый, но тоже на семьсот грамм. А вырос тоже на четыре сантиметра, хотя в первый вытянулся на тридцать.
- Богатырь! Понимаю теперь, почему ты его не можешь доверить никому. Ну, давай я тебя поцелую, мамочка и отправляйся спать, вместе с сыночком, если он тебя замучил сегодня днём. А может, всё же поедешь со мной на Женину с Михаилом квартиру?
- Нет, папка! И не проси! Я, действительно, любовница сейчас неподходящая. Но ты не вздумай кого-то пригласить в чужую квартиру – тебе не поздоровится, если так сделаешь, и той женщине.
- Да что ты, Релик!  У Кольки и в мыслях не было! Но что со мной могло приключиться, если бы я это сделал?
- Ты забыл, как в порыве одной нашей сладкой ночки, клялся мне, что ни одной женщины не захочешь, пока я с тобой?
- Это ты меня так поправила, а я говорил, что пусть у меня достоинство мужское отсохнет, если я захочу после тебя другую женщину.
- Помнишь, значит? - улыбнулась молодая женщина. - Я специально поправила тебя, чтоб не случилось с тобой беды, если мы разойдёмся.
- Но я и сейчас могу поклясться также, потому чувствую, что разойтись нам не суждено - я вечно буду любить тебя.
- Дай-то Бог! - Калерия подняла глаза к звёздному небу и вздохнула - она-то знала, как быстро разведёт их мать мужа, которая также сейчас не спит, всё думает, как сломать их любовь. Но, разорвав их любовь, свекровь вскоре станет жалеть о том, но склеить ничего станет невозможно. Калерия узнала это по своим вещим снам, но рассказывать их Николаю не хотела. Не потому, что она не любила мужа, но она видела уже, или предчувствовала всем естеством, что его слабость причинит им то зло, которое варит в своём, спекулянтском, котле его мать.
Ей, разумеется, хотелось дать мужу силу, которая бы защитила их семью, но она верила в судьбу, и не хотела вмешиваться в тонкую связь времён, которые подарили ей, наконец, сына. Ухватись она за Коляшу, вопреки предсказаниям, удержи его возле себя, возможно у неё тотчас заберут того, кого она ждала столько лет! Это было бы ужасно! Потерять мужа, зная при этом, что он останется жить. Или потерять сына, которого ей, в прошлых жизнях, не удавалось родить. Нет! Она выбирает сына, как бы не было тяжело ей расставаться с Николаем.
- Ну, что, роднуля! Я вижу, что ты притаилась в моих объятиях, а я, идиот такой, не отпускаю тебя отдохнуть. Хоть мне и тяжело с тобой расставаться, но придётся тебя отпустить в постельку. Иди, спи.
- Да, любимый! Прости, что не смогла с тобой поехать, но мне невозможно покидать Олежку, даже ради тебя.
- Ещё больше люблю тебя за это! Рассказываю командиру своему, он тоже восхищается: - «Редкая женщина! Иная боится потерять любимого, а никак не новорожденного. Детей-то можно много нарожать, а мужика, при теперешнем дефиците - не знаю, пошутил или вправду он так сказал - попробуй, мол, сыщи».
- Так значит ты у меня дефицит? - Калерия поцеловала мужа. – Но и «дефициту» надо отдыхать. Так что, до свидания! Приедешь завтра?
- Если куда-нибудь не отправят далеко, то приеду. Ведь при каждой свободной минутке навещаю тебя. Да, ещё мне командир сказал, что если ты думаешь ехать к матери, то билеты надо заранее брать.
- Не надо. Я ещё не уверена, что нас с Олежкой выпишут в то время, как обещали. Вдруг у него температура поднимется или прыщи появятся, хотя бедного нашего ребёнка обкололи всего антибиотиками.
- Как ты слова такие помнишь - антибиотики - я бы не стал запоминать их, хотя бы потому, что ими искололи малышу попку.
- Но пенициллином и стрептомицином спасли жизнь нашему Бэби, - с улыбкой возразила Калерия. - Зато ты хорошо запомнил, что мужчина в наше время «дефицит». Сознаю это и отправляю свой дефицит на отдых, да не вздумай зайти переночевать к Наташе или девушку какую пригласить в квартиру Миши и Жени - это их гнездо, куда они внесут ребёнка - такого долгожданного. Так что не гадь там, где освещено.
- Ну, о чём ты думаешь, если у меня все мысли о тебе и ребёнке?! Я утром встаю, думаю о вас, ложусь после тяжёлого дня, а заснуть мне удаётся лишь на рассвете. И хорошо, если на следующий день мало поездок - так хоть посплю в машине, пока кого-то дожидаюсь. Начальники мои все знают, что я недосыпаю, и как надолго уходят, советуют подремать, что я усердно и делаю. И к тому ж, как я пойду к жадной хозяйке, если знаю, что она с Релюшки моей дерёт за комнатушку малую в три раза более, чем она стоит. Вот ты, за июнь, ей платила, а потом июнь и июль пролежала в больнице - так я её предупредил, что за эти месяцы ты ей не заплатишь, ещё за июнь она должна вернуть.
- И после этого она тебе предложила придти к ней и расплатиться собой? - улыбнулась иронично Реля, посмотрев внимательно на мужа.
- А фиг ей, я не стану собой расплачиваться, я ей не сука какая! - рассердился не на шутку Николай. - Вот теперь я понял, за что муж об неё кулаки точил. А что касается девах, которых бы я, как ты думаешь, мог бы привести в квартиру Михаила и Жени, то и тут ты ошибку допустила. Я знаю, то была нехорошая квартира, где у подруги твоей случился несчастье. Потом, как мне Михаил рассказывал, они, по совету твоему, освятили её - и всё пошло у них на лад.  Теперь Евгения не боится внести в неё своё будущее чадушко.
- Да, теперь Жене нечего бояться - всё у них будет прекрасно.
- Подожди, дослушай дальше. Я к чему речь веду? Ввести Релюху в святую квартиру - это одно - там же у них образов навешено в каждом углу. А привести туда «прости Господи», как у нас кличут уличных девах - это действительно осквернить святое место, куда Женя внесёт своего долгожданного, а я ей не враг, да и себе тоже.
- Правильно мыслишь. Потому что, не приведи Господь, ты бы туда явился с проституткой - не пугайся, так их в книгах обзывают, слово литературное - неизвестно что бы с вами, обоими, было. Возможно, что на вас стена или потолок обвалились бы, - пошутила Калерия. – Или соседи милицию вызовут.
- Да у меня бы попросту не встал, - серьёзно сказал муж. - Можно не верить моим словам, но это так. Ко мне какая баба сейчас липнет, я ей говорю, что я импотент. Только с женой, мол, у меня получается, а с другими он не хочет действовать. Так они от меня бегут, как черти от ладана.
Николай добился, к чему стремился. Калерия рассмеялась, пряча своё лицо у него на груди:
- Ой, держи меня! Сейчас слезами твою гимнастёрку оболью, правда, слезами радости. Значит, ты так от прилипал отделываешься? Хвалю-хвалю! Это любой жёнке приятно слушать. А что? Недееспособность мужиков так и называется? Как это ты сказал? Им-по...? Забыла.
- Импотенция, милая моя. Это медицинское слово, думаю, что даже литературное. Вот видишь, и я тебя кое-чему могу научить. Так поехали? И ты проверишь на деле, импотент твой муж или нет?
- Но ты же сам признался, что устаёшь день-деньской.
- Для тебя, родная, я и из гроба бы встал, чтоб с тобой побыть.  Вспомни, как после операции аппендицита я пришёл к тебе, беременной на пятом месяце и какие три ночки мы провели?
- Господи! Ты думаешь, я не живая и не хотела бы с тобой ночку провести? С радостью бы, ведь ты у меня первый мужчина, но чувствую, что ребёнку я сейчас нужнее. Сделай я себе несколько сладких часов, как он отяжелеет, не чуя мамы рядом и тогда наше пребывание в больнице затянется, - Реля даже заплакала, представив это.
- Ну вот! Оросила, наконец, солдату гимнастёрку. Я теперь долго её стирать не буду, вдыхая твои слёзы. Ну, прости, родная, что Коля нажал на тебя. Иди к сыну. А я в часть поеду и отдохну, наконец, но и ты поспи в эту ночку. Попроси медсестру не будить тебя, но самой перепеленать ребёнка, в случае чего. Я за это ей шоколадку дал, надеясь, что ты уедешь со мной.
- Не знала, что ты такой у нас заботливый, папочка. Но лучше бы ты Рельке фруктов приносил, если у тебя есть лишние деньги.
- Их у меня нет - мать перестала слать, как только я ей объявил о своей женитьбе в письме, а я это сделал, чуть ли не в первый месяц наших встреч - так она разлютилась, что беру не богатую и не москвичку. А на фиг мне москвички шалавые, как моя сестрица, чтоб изменяли на каждом шагу, потому что там, если девка красивая, так проститутка, как ты говоришь по литературному.
- Печально, что твоя мама так плохо меня встретит.
- Не боись, я не одному волосику красивому не дам с твоей головушки упасть от страха перед ней. А ты приготовься назвать её сразу мамой, приласкайся к ней, так и она оттает.
- Не оттает. Ты не знаешь, Коля, свою мать - тюрьма её испортила, да она и до неё была женщина вредная, много шкодничала.
- От тебя не скроешь! Мамаша, точно, напоганила почти всем родным. Она всеми руководила - отцом, который по её вине в тюрьму загремел. И старшим братом её - семь раз его женила и разводила даже если были дети у женщин, и, вконец, выбрала каракатицу, которая родить не смогла, вот эта матери угождала, стелилась у её ног за мужа-красавца, хотя дядя Фёдор боится с ней на люди выходить.
- Вот видишь, я так «стелиться» не могу и не хочу! Ну, ладно. Я чувствую, что Бэби наш проснулся и ждёт меня. Покормлю нашего сына, перепеленаю его в двенадцать часов, и до шести утра, надеюсь, он меня не поднимет. Целую тебя и побегу. - Реля поцеловала мужа и хотела идти, но была задержана Николаем.
- Подожди! Не думай о том, о чём мы сейчас говорили, а то у тебя молоко перегорит. Думай только о хорошем.
- Я так и делаю. Иначе б нашего Бэби уже давно на подкормку перевели, а от неё у детей животики болят. Но кстати, если твоя родительница не высылает тебе денег, где ты взял их на шоколадку?
- Это мне дала жена комвзвода, когда я тётю эту, на рынок, свозил. Дала, чтоб я сам слопал, но я решил подкупить медсестру и выкрасть тебя сегодня, но не получилось. Лучше бы тебе шоколадку отдал.
- Не надо мне сладкого, да и ребёнку мне, кажется, вреден шоколад. От него да от клубники у некоторых детей на щёчках красные прыщики, большие такие, вскакивают. Так что хорошо, что ты меня этой вкуснятиной не закармливал, а сама я заказывала медсёстрам только черешню, и она нашему Бёби ничуть не вредила. Но вот приедем к маме в новое, как она пишет, красивейшее, село у Днепра, где она и сад посадила - там я наемся фруктов от души - вкусных и свежих.
- Но сад-то, наверное, мал ещё, не даёт урожаев.
- Глупый! У людей есть взрослые сады, они продают фрукты. Я побежала, чувствую, что Бэби тоскует по маме, да и кушать хочет.
- До свидания, любовь моя, я приеду завтра вечером.
- Хорошо, - Калерия обернулась, и чуть задержалась, - завтра я, возможно, тебе скажу, когда билеты можно будет покупать. Если у тебя денег нет, возьмёшь из моих - ты знаешь, где они лежат в нашем жилище. Поедем сначала на поезде, потом, думаю, на автобусе. Но бабушке надо будет послать телеграмму, чтобы встречала нас - она на этом настаивает. Ох, представляю, как мы намучаемся с ребёнком в дороге!
- Да есть у меня деньги, есть. Просто я не хотел, чтобы ты уезжала с сыном от меня. Скучно мне будет тут, без вас.
- Не скучай, папка. Ты думай о том, что малыш будет на свежем, степном воздухе, а по вечерам я его стану носить к Днепру, и мы наедимся свежих фруктов, чтобы сил набраться на поездку в Москву. И не ревнуй - я же вижу, что ты меня к ребёнку ревнуешь, - Реля большими, исстрадавшимися глазами, посмотрела на мужа. - Ведь так?
- Конечно. Не успел налюбиться, нацеловаться твоих медовых губ, как нате вам - она уже и ребёнка родила и твоя любовь переключилась на дитя - уже никого, кроме него не видишь. А я отодвинут в сторону и забыт. Как же мне любить его, если он даже ласк твоих меня лишает?
Калерию передёрнуло - вот он, мужской эгоизм. Не потому ли Коля деньги, высылаемые ему матерью, прятал, что не хотел ничего на них, своему же потомку купить? Но получается, что экономил и на Реле, на её здоровье? Врёт теперь, что денег не получал - она-то знает, да и Коля говорил, что были денежки... Вот маленькая трещинка и потянулась между ними. Потом, с помощью его родни, эта трещина превратится в провал, который ни он, ни Реля, не смогут переступить.
- Не говори так, - будто издалека, попросила молодая женщина. - Никогда так не говори, если не хочешь, чтобы я тебя разлюбила.
Повернулась и быстро пошла к своему малышу, глотая слёзы.


                Г л а в а   15.

Юлии Петровне понравился внешний облик зятя: стройный, высокий, и на её взгляд, красивый парень. Правда черты лица мелковаты - тонкий нос из которого, должно быть зимой растут волосинки - знала не старая ещё женщина такие ехидноватые, к старости, носы. И маленький, как у мальчика, безвольный подбородок. А ведь парню, как писала Калерия не менее двадцати двух лет - пора бы ему возмужать. При таком росте было бы лицо помужественней, да голос не такой женский мужу её «дони», как говорят на Украине, цены бы не было этому москвичу.
Но всё можно забыть, за то, что он так любит её Дикарку. Похоже, не надышался ещё на неё? С поезда не снял, а вынес на руках: - «Откуда столько силы в таком худом парне?»
Калерия матери не понравилась: на лице одни глазищи, с отголоском большой боли - видно тяжело перенесла болезнь сына - сама худая, бледная. И волосы - краса и гордость её - развились роскошные локоны, которые она никогда не завивала - только обсечённые кончики, по старой памяти, гнулись кверху.
Юлия Петровна вначале кинулась к дочери, пока зять выносил вещи из вагона. Она боялась обнять и поцеловать её, боялась рассматривать внимательно внука. Хорошо помнила - Реля грозилась, ещё в детстве, и совсем недавно подтверждала, что родит именно того ребёнка, которого её мать выдворила из своего тела, задолго до рождения своей бунтарки. Поэтому бабушка и хотела тут же рассмотреть мальчишку и боялась, как своего позорного прошлого.
Вместо этого сказала совсем не те слова, что приготовила ранее
- Что с твоими волосами, доченька моя? – «Хоть бы Релия не подумала, что я над ней насмехаюсь! А то опозорит при зяте, если язычок у неё остался, как прежде, острый».
Но дерзкая, по-видимому, стала мудрой, за время беременности, и родов: она лишь усмехнулась наивности матери и пояснила:
- Это как в песне, мама: - «С радости-веселья хмелем кудри вьются, а с тоски-печали русые секутся». Правда, у меня не русые, а тёмные волосы, но видно печаль и на них отражается.
- Господи - видишь, я поверила в твоего Бога - да у кого не болели дети? Что ж, и умирать вместе с ними. – «Знала бы ты, бунтарка, что я не только с тобой не умирала, но и свести тебя со свету хотела, да папаня твой мне помешал, а потом война».
Мысли эти опять её всполошили - ведь её непокорная дочь могла  прочесть, о чём мать сейчас думает. И потому спешила переиграть всё следующими словами: - Ну, ничего! На материных харчах, поправишься. И воздух деревни пойдёт вам с Олеженькой на пользу.
Калерия, наблюдавшая как муж сносит их вещи, улыбнулась матери и нагнулась, подставляя лицо для поцелуя: - Спасибо, мама, что забрали нас к себе.
Она, разумеется, угадала мысли родимой, но простила за её испуг: - «Всё-таки исправляется родная наша понемножку - это большой прогресс. И на внука стесняется посмотреть - а ну-ка он ей напомнит того, кого она видела и схоронила. Да и помнит, что обходили её потом мальчишки, не хотели рождаться у такой матери. Думаю, что Олеженьку она будет обожать, и как внука, и как потерянного сына, которого я восстановила при активной помощи моих космиян. Это они меня вывели на Олежку». Калерия знала, что последнего она никому не расскажет - ни матери, ни мужу - слишком дорогое дело было для неё, хотя она любила мужа, возможно, также полюбит и мать, но до каких-то пределов. У Рели всегда от всех будут тайны, которыми она не поделится ни с кем, может дневнику доверит, если будет у неё время его писать. Так скрытничала ещё девчонкой, в Находке, потом возобновила в Симферополе, почти до родов делилась с блокнотом о том, чего не говорила даже Жене.
- Познакомьтесь, мама, с моим мужем, - сказала, когда Коля подходил к ним. Угадала, что для матери это тоже ответственный момент.
Николай склонился и поцеловал тёщу в щёку, а она, ухватив зятя за голову, ответила двумя поцелуями - в лоб и щёку.
- Какой же вы высокий, - проговорила любовно: мать издавна обожала высоких мужчин. И засуетилась: - Ну, а теперь с чудом, рождённым Релей, надо познакомиться. Где он, мой дорогой крикунчик? Калерия писала мне, какой он беспокойный родился, но это потому, что болел сразу. У бабушки, на природе, у него всё пройдёт, он поправится.
Безмятежно спавший на руках у матери Олежка - который до этого довольно-таки бузил на рассвете, не дав Реле отдохнуть – произвёл на Юлию Петровну неизгладимое впечатление. Дочь не обманула - ребёнок личиком напомнил ей того, кого она потеряла по злобе своей, что он родился совсем некстати, и не был признан своим отцом. Ну и что? Так надо было губить такого красивого человечка? Недаром непокорная дочь вычислила материны погрешности, и восстановила справедливость, иначе Юлия Петровна никогда бы не увидела, кого она потеряла. Тёплый комочек покатился у неё в груди и замер около сердца, когда увидела смуглое личико своего внука, и глазки, прикрытые веками с крупными и белёсыми ресничками, как и волосики, кольцами выглядывавшими из-под кружевного лёгкого чепчика: - «Он! Он! Реля-то родилась темноволосой да и Николай не скажешь, что он блондин. Но как могла моя Дикая вычислить так точно, что родит именно моего блондина, который потом возьмёт, всё же, её тёмные кудри? Как могла она знать, в детстве, что родит только этого ребёнка, никого другого? Чудеса!»
И стала тихонечко тормошить внучка: - Ну-ка, проснись, барин, посмотри своим глазками на бабушку.
- Действительно, - как прежде, насмешничала Реля, - в такой исторический момент вздумал спать! - И погрустнела внезапно. - Не будите его, мама, он почти всю дорогу бузил в поезде - пусть хоть теперь даст отдых своей буйной головушке, я не говорю о моей.
- Пусть отдыхает, - покорно согласилась бабушка, вздохнув и посмотрев виновато на дочь - сколько мук ей пришлось вытерпеть, прежде, чем нашла она человека, от которого родила именно этого ребёнка? А ведь попадались парни, которые могли бы обеспечить Калерии завидную жизнь, но ведь отказала и Саше - тому маленькому лейтенанту - и высокому красавцу капитану Артёму, и кто знает кому ещё - с матерью-то она не поделится воспоминаниями - это точно.
Шла её Дикая какой-то лишь ей видной тропой, на которой повстречала солдата и будущее её теперь зависит от этого неуверенного и, если судить по облику, безвольного человека. Но к тёще отец её дражайшего внука будет относиться хорошо. Это Юлия Петровна угадала потому, как Николай угодливо склонился перед ней и поцеловал: - «Неужели Реля не рассказала ему, какая я плохая мать была для неё? Если бы поведала хоть кроху из того, что она перенесла от нас с Верой то не видать бы мне не только Николая, но и внука - кто бы это позволил - хоть он и сам человек подневольный - а ехать в ту семью, где её сильно обижали».
- Как будем добираться дальше? - осведомился солдат, подтверждая мысли Юлии Петровны о том, что он ничего не знает о её характере. - На автобусе?
- Зачем на автобусе, который долго ожидать? - возразила ему тёща, благодарная Реле за умалчивание и гордая тем, что она не последний человек на селе: - Директор мне, как ценному кадру, Газик свой дал. Он с водителем за вокзалом нас дожидается. А вот и Игорь Макарович спешит нам помочь с вещами управиться.
- С приездом! - пожилой, приветливый мужчина пожал солдату руку, а Реле кивнул головой.- Уж тут Петровночка волновалась, поджидаючи. Ну, чем помочь? Что самое, как говорят, тяжёлое?
- Самое тяжёлое, - отозвался солдат, беря в руки основную ношу, - у мамки, на руках. А мы с вами понесём всё остальное.
- Согласен, что самое тяжёлое у красивой мамочки, но она не отдаст его, даже если бы я сильно просил, - пошутил водитель, подхватывая остальные вещи, и идя рядом с Николаем, показывая дорогу.
- Так вы теперь не в колхозе, а в совхозе работаете? – оживилась Калерия, идя рядом с матерью. - Как я рада! Девчонки подрастут, смогут летом деньжонок подзарабатывать, не то, что я когда-то трудодни, на которые лично мне денег давали мало.
- Конечно, если бы они захотели работать - уже их сверстники да сверстницы трудятся летом на полях и неплохо же получают, совхоз богатый... Осторожней, здесь выбоина, не урони мне внука... А сестрицы твои большие бездельницы, всё им подавай денег на материалы – я им в пример тебя ставлю - ты у меня столько не просила.
- Не просила, мама, потому что вы отказывали, а унижаться Рельке Чернавке было невозможно. Я не могла перед вами унижаться, потому, что потом не смогла бы родить себе этого человечка. Его обязана была родить женщина свободолюбивая и гордая.
- Уж куда как свободолюбивая, уж куда как гордая! Уж сколько палок в колёса я тебе ставила в последний год твоей жизни, перед окончанием школы, но ты вырвалась бы даже из железной клетки.
- Можете не сомневаться, мама! Точно также я вырвусь, если меня станут угнетать, в Москве, новые родственники.
- Ну, хорошо! От меня ты уехала в Симферополь. А из Москвы куда? На Дальний Восток твой любимый?
- Нет, мама. Предчувствую, что Москва именно тот город, где Реля проживёт всю жизнь. А на Дальний Восток разве что в путешествие поеду с Олежкой. Сейчас и у нас, в Союзе, туризм развивается.
- Ну да, если вспомнить, что ты уже попутешествовала по Крыму и по Одессе. Может ещё чего мама не знает о твоих передвижениях?
- Ладно, мама. Ну, сделала я себе такой подарок - вернее Артёмка подарил мне его в честь своего капитанства, и перед рождением Олежки - так долго ли вы будете меня упрекать за это?
- Я не упрекаю! - Быстро оправдалась Юлия Петровна. - Это Вера иногда вспомнит: мол, кузен-то он ей, а благодетельствовал не сестрице, а чужому ему человеку.
- Я не чужая Артёму - так и скажите ей при случае. Наша встреча принесла ему счастье - хотя я и не вышла за него замуж, как он умолял меня. Но капитанство - это Артёмушка так считает - получил благодаря мне. Встреться он с Верой-кузиной, та его разорила бы, споила, плюнула в душу, и не видать ему капитанской рубки, как своих ушей.
- Это верно - Вера бы его споила и разорила. Но откуда ты знаешь или угадываешь про будущее? Так могла угадывать лишь твоя бабуля Настя, моя покойная мать, которая рано умерла. Ты не собираешься ли тоже рано умереть? Уж больно ты умная, для твоего возраста.
- А вы бы с радостью похоронили дочь! - с удивлением не спросила, а констатировала Калерия. В ответ на это её заявление зашевелился на руках её, будто протестуя, Олежка. - Успокойся, малыш, мамка твоя не умрёт так рано, как бы это хотелось бабушке. Я ещё тебя выращу, выучу, на кого ты захочешь, поставлю на ноги и поживу рядышком со своим сокровищем.
- Ой-ой-ой! Напугала ребёнка. Неужели между вами такая тонкая и сильная связь, что он всё понимает, о чём ты говоришь?
- Понимала же я, в пелёнках, мама, что вы хотели меня угробить!
- Так уж и угробить? Это Вера тебе, наверное, рассказала? Ну да она же уже большая была, когда я, смеясь, брала тебя, новорожденную, за ножки, и спрашивала твою сестрицу: - «Бросить Релю вниз головкой?  Тогда она умрёт?»  И она хлопала в ладошки и кричала: - «Бросай!»
- «Хорошая девочка» росла, при любящей матери, которая ей спектакли с живой куклой устраивала. А ваша любимица не понимала, в три года, что, расправившись со мной, вы, при благополучном случае, также поступите и с ней?
- Никогда!  С Герочкой - ведь тогда её Герусей звали - я так никогда бы не поступила! Ты, может, забыла, что у неё отец из чертячьего племени? Он берёг дочь и руководил моими поступками, когда я хотела убрать тебя, а потом и других новорожденных. Не знаю, кто Релию спас тогда, в Торопце, но Валю с Лариской уже ты выручала, в Литве.
- А меня спасала светлая сила, которая всегда противостояла вашему Люциферу. И что это вы так теперь свободно про него говорите? - удивилась Калерия. - Раньше вы помолкивали, и мне не разрешали много толковать о нём - это была запретная тема.
- Ну да! Очень-то ты молчала. В семь лет, ещё в Литве, брякнула, что Вера, которая тогда Герой была – «дочь болотного Люцифера». Так чётко выговорила, что я чуть с печки не слетела. Да и потом, - Юлия Петровна вздохнула, - не раз намекала, что Вера родилась от Чёрта.
- А недавно мы с Артёмом встретились в поезде и разговорились. И я рассказала ему о вас, а он мне о своём «дядиле» и мы одновременно поняли, что говорим о людях, знакомых между собой, даже близких. Ещё Артём вспомнил, что у дяди в записной книжке, что кишела женскими именами, было имя Гера, а напротив имя Юлайка – так это вы.
- Да, так меня звал Люфер, но он умер вскоре после того, как он свёл вас с Артёмом в одном вагоне, чтобы вы узнали друг друга, влюбились, поженились, и тогда бы он из вас верёвки вил.
- Как видите, мы его не послушались и тем прервали его владычество над людьми. Но хватит об этом. Вон Николай идёт нам навстречу, чтобы помочь нести сына и, пожалуй, он не должен знать, что его тёща зналась с Чёртом.
- Правильно, Реля! Тем более, что я изменилась со смертью Люфера: - «Совсем другая стала», - как Вера говорит. Но она не знает, про своего отца, и ты ей не говори, пожалуйста, если вытерпишь.
- Не смешите меня, мама. Что у вас за девичья память? Разве не Артём, когда привёз мне деньги на путешествие в Одессу, всё рассказал вашей любимице? А, это Вера, наверное, сделала вид, что она всё забыла после операции? И у неё провалы в памяти? Тогда, молчу! Коля, ты спешишь, чтобы помочь нести сына?
- Конечно! Скоро я уеду от вас, и долго не буду видеть моих родных. Так хоть сейчас, в эти деньки, поприжать его к сердцу. Пусть помнит, как стучит папкино сердце, когда малыш на руках у меня.
- Пусть послушает, - обрадовалась Реля, передавая осторожно сына. - Ох! Руки он мне оттянул, скоро они длиннее ног будут. Так что, мама, - вернулась она к прежнему разговору, - расскажите про совхоз ваш замечательный, прежде, чем вы меня туда повезёте.
- Релечка, дорогая, - обрадовалась мать смене разговора, - село очень красивое - тебе понравится. Дом Культуры там богатейший, центральная площадь и две основные улицы асфальтированные, водопроводы в каждом дворе, правда вода не всегда в них бывает.  Но главное  село у Днепра стоит, дабы внук, подрастая, мог приезжать к бабушке каждое лето. И тебя Днепр, я думаю, обрадует. Да и воду из него не носить – вода во дворе прямо. Но не всегда бывает – напоминаю тебе.
- Какая прелесть, - расцвело-порозовело лицо у Рели. - Ну и подарок! Как давно я не купалась в Днепре! А что вода не всегда во дворе бывает, не волнуйтесь. Я попрошу своих благодетелей, - Реля показала ладонью на небо и покосилась на мужа – не видит ли. Не надо чтоб обратил внимания, а то заинтересуется какие, такие покровители у его жены? Но Николай всё внимание уделял ребёнку, да чтоб не упасть с ним, потому молодая женщина продолжила; - чтоб вода была всегда.
- Попроси, Релюшка, тебя всегда дед твой поддержит – уж так любит тебя.
Калерия только хотела возразить, что не один дед у неё в покровителях, как заметила, что Николай прислушивается и не нашла ничего лучшего, чтоб спросить: - Домик вам дали, да?
И вздохнула – мать помнила, что у неё в покровителях дед, но Реля вычеркала память у Юлии Петровны,  что деда зовут не Пётр, а Александр Сергеевич свет Пушкин. Незачем матери знать про её сны, где великий дед посещает её и заботится о ней. Это были лишь её и Пушкина тайны – о них не догадывались никто в её семье.  И никто как дед сумел внушить матери, чтоб она поменяла Чернянку на это село. Теперь, когда родительница сама призналась, что, умерев, Люфер перестал на неё воздействовать, она может слышать голос Пушкина и подчиняться ему, не догадываясь, что попала под влияние светлого человека.
- Дом хороший, а возле него небольшой садик, так бабушка ещё посадила деревьев плодовых весной. И виноградник возле сараюшек – это мой подарок к рождению внука. Будет расти Олежка, и станут подрастать деревья и он, приезжая, станет кушать их плоды.
- Да что вы! Даже не верится. Вот мы с Олежкой в рай попадём, - весело говорила Калерия, совершенно забыв какой «рай» ей может сделать мать, с её неровным, изменчивым, как погода, характером.
- А вот и наш «Газик», - тоже развеселилась Юлия Петровна. - Садись, доченька, впереди, внучонка не так будет трясти. Вы ведь, Николай, отдадите Олеженьку Реле, а сами сядете с тёщей, чтобы мы могли «покалякать», как говорят на Украине.
- Хорошо. - Николай послушно отдал ребёнка жене. А сам сел сзади, с тёщей: - Прокачусь на «Газике» в виде пассажира. Вообще-то он хорошая машина - я же сам его вожу - Реля вам писала, наверное?
- Разумеется, писала, что вы водитель, и что вы москвич. Но когда вы думаете приехать за женой и сыном, чтоб отвезти их в столицу?
- Осталось немного мне служить, несколько месяцев: два-три, если войны не случится, - пошутил Николай.
- Не дай Бог войны! - этими словами мать удивила Калерию. Всегда говорила, что «Бога нет!» И вдруг вспомнила про Всевышнего, когда Люцифер приказал ей долго жить. Неужели мать повернула своё представление о Боге в другую сторону?
Но ребёнок ворочался у неё на руках, не давая Реле прослушивать разговоры сзади. Однако видеть по какой дороге они ехали, она могла, не переставая удивляться - Украина хорошела с каждым днём:
- Господи! Орехи грецкие посадили в посадках. Да как много! Яблони, абрикосы! А урожай-то какой! Давно плодовые деревья сажают?
- Да, - отозвался шофер, - это совсем молодые калировочки посадили - им лет по пять, не более.
- Но ведь это сады при дороге, а урожай с них кто-нибудь берёт?
- А как же! Пасутся здесь горожане, у кого есть машины да мотоциклы - увозят центнерами - делают заготовки на зиму.
- И никто не запрещает?
- А кто запретит? Лишь бы веток не ломали. Я сам, в прошлом году, грецкие орехи здесь собирал - так мешка два привезли с зятем. А остальные фрукты - яблоки, груши, абрикосы, сливы у нас растут.
- Здорово! - Восхищалась Калерия. - Насколько я помню раньше, в посадках, одни акации да кустарники были. А сейчас глаз радует разнообразие - это же сады возле дорог насадили.
Во время их разговора солдат сзади любовно смотрел на жену, и Реля чувствовала это и ей приятно было показать мужу как меняется к лучшему жизнь природы - вот бы и у них было так гармонично дальше.
Но Юлия Петровна много раз ездившая мимо этих посадок и ни разу не восхитившаяся ими, как дочь, привлекла внимание зятя к себе:
- Как девочка, - повернулась она к Николаю: - Вы знаете, Дикарка моя - это так раньше Релю называли её подружки - очень любила, в детстве, да и в юности, сажать сады. Мы много ездили ранее, я думаю, что жена ваша вам рассказывала много о наших поездках?
- Ничего не говорила, - смутился Николай.
- Да что вы! Удивляюсь я на Калерию - такая говорушка была, такая общительная, особенно вне дома. И вдруг не рассказать дорогому, самому любимому, как я поняла из её писем, парню, будущему мужу, о том, как мы ездили буквально по всему Союзу. И в Москве бывали.
- Так, может, я мало спрашивал? - догадался зять. - Я, с первого, можно сказать, свидания, мечтал о поцелуях, как прижать её к себе и не отпускать - нам, честно сказать, не до разговоров было.
- Допускаю такое. Ну, так я вам расскажу. Наша семья, как семьи многих специалистов сельского хозяйства - кочевая, почти каждый год меняла село.  Девчонки у меня, перейдя в следующий класс, часто в новой школе учились. Жили больше в Украине. Но, когда мы с мужем были молодые, забирались и подальше. Первый раз - это было до войны – мы с Олегом махнули в Калининскую область.
- Это где-то под Москвой? Но я дурака валяю! Мы, когда расписывались, я Релин паспорт три дня носил в кармане. Но как-то не подумал, что родилась она недалеко от Москвы.
- Да, всего три-четыре часа езды от столицы, но не удалось посмотреть на неё, потому что почти сразу родилась моя старшая...
Реля хотела возразить, что Вера родилась совсем не в Калининской области, как она выяснила три года назад, когда мать у неё прятала метрику, но не стала. Пережив тогда сильный стресс, что она не сможет уйти без документа от матери, она до сих пор страдала от коварства родительницы: - «Пусть врёт. Всё равно Николай никогда этого знать не будет. А Петровна наша не может без подтасовок».
Подумав так, молодая женщина пропустила часть разговора и поймала лишь следующую фразу Николая:
- Так Релюшка моя родилась близко от меня? Я сам родился в Тамбовской области, в селе, а это почти рукой достать до Калининской.
- «Эге, радость моя, - подумала Калерия насмешливо,- да ты совсем не силён в географии. Если начнёшь добираться из своего Тамбовского села до моего Калининского городка Торопца, то потратишь много времени и денег, потому что ехать тебе придётся через Москву, на перекладных, с задержками. Поезда-то, наверно, везде одинаково отстают от графиков». И опять не стала прерывать разговор. Тем более, что Юлия Петровна разнежилась под пристальным взглядом зятя:
- Да, Реля моя совсем не южанка, как вы, может быть, подумали.
- Отчего же она такая смуглая? Выделяется в любой толпе, даже в Симферополе, хотя там смуглянок много.
- Ну, это вы у неё спросите, она вам лучше моего расскажет – её все словесники обожали, в любой из школ она блистала своими, богатейшими, знаниями. Но не сейчас – видите, она задремала. Малость тёща вам расскажет. Но где бы Реля не появилась и где бы мы не ездили - были и на Дальнем Востоке, да-да - главное моя Дикарка получила всё же на Украине. Хотя и в поездках она много взяла. Казалось, что можно почерпнуть в поезде, который вёз нас на Восток долгие шестнадцать суток? - задала она вопрос на засыпку зятю.
- Я бы извёлся, - отозвался Николай. - Не люблю длинных дорог.
- Я тоже извелись и старшая моя хныкала, хотя была в таком возрасте, что у неё было много поклонников. Но Реля обозревала всё удивлёнными, впитывающими в себя глазами. Потом в крохотном, строящемся городке Находке находила прелесть в походах по сопкам и к морю, за четыре километра таскала своих двух маленьких сестрёнок, купала их в солёной воде, и все трое лихо закалились в Японском море.
- Любит Релюшка море, любит, это я на себе почувствовал - меня, солдата, возила к Чёрному морю и я ей благодарен, сам бы не поехал.
- Вот такая она - всё ей надо - потому и от матери удрала. Но я не в обиде. Помню, как действовала она на Украине, когда мы возвратились - с мучениями, надо признаться, с Дальнего Востока. Там такое бандитство началось, после смерти Сталина, людей убивали. А Реля, хотя тоже столкнулась с бандитами, нос к носу можно сказать, не помнила зла. На милой ей Украине сажала сады, хитро добывая саженцы.
- Землю любит украшать, - заметил, зевнув, Николай: ему тоже сын не дал поспать в поезде, но, разумеется, не так как жёнушке.
- Ещё как украшала, несмотря на то, что каждый год мы переезжали, и Реле приходилось в новом месте сажать. Но чтобы деревца прижились, их надо водой обильно поливать - вот и таскала воду с Днепра, тогда водопроводы не в каждом селе были - наоборот, редкость.
- А говорят, что в Украине ткни в землю ветку, она корнями туда уйдёт, - неизвестно почему развеселился Николай.
- Это бездельники так говорят, а настоящий сад посадить - больших трудов стоит - это я по себе знаю, сама весной посадила. А Реля, я даже посчитать не могу, сколько она садов после себя оставила.  Люди ей, наверное, сейчас спасибо говорят.
Молодая женщина слушала мать и удивлялась: - «Какая добрая стала, а, бывало, семь шкур готова была спустить с дочери за каждое посаженое дерево, за ними, действительно, нужно ухаживать, и «Чернавка», как они тогда меня с Верой обзывали, выходила из повиновения и меньше трудилась для дома. Мама забыла, наверное, что сажать я стала, когда с деревьев перестали брать налог - из-за налогов до этого сады, со слезами вырубались - и мне было обидно смотреть на оголенную землю. Реля старалась в одном селе пять деревин посадить, в другом семь, а в Маяке - самом любимом и загадочном селе, где встретила Павла, чудный сад посадила, над обрывом. Интересно б сейчас посмотреть на него. А мама усматривала в моём поведении неповиновение, нежелание Чернавки трудиться по дому. А какой служанке было приятно вести домашнее хозяйство, если её не только за это не благодарят, а унижают всячески. А деревья благодарили, уходили корнями в землю от доброго к ним отношения и расцветали весной - это было красиво. Ради этого можно было переносить брань мамы: - «К чему ты уродцев своих сажаешь? Всё равно уедем отсюда. Поди-ка лучше воды домой принеси, да бельё постирай, да сапоги матери помой»... Посылала меня делать то, как будто они с Верой себя обслужить не могли, лодыри. И бесились, если я им не подчинялась. Рабыни сделать не могли, тогда они давили меня тем, что носила я исключительно рваньё с их плечей, гулёвых,  и обувь с не всегда чистых ног. Тогда мама вовсе не заботилась о людях, которые будут жить в колхозных домиках после нас».


                Г л а в а   16.

Мысли Рели вновь прервал Николай:
- Как я понял, теперь Релюшка будет благодарна кому-то за сад?
- Да, теперь я для неё деревца посадила. Но остались и от прежних хозяев - им ещё нет пяти лет, но абрикосы, вишня, шелковица - привитые, вкусные, всё обильно плодоносит. Есть яблоки и груши. К Калерии живо румянец на щёки вернётся, как она фруктов поест и волосы её также прекрасными станут, как прежде.
- «Ох, мама, сколько раз вы меня за красоту мою таскали, выдирая клочьями? Наверное, хотели довести кудри до редкости, как у Веры. А Верка этим же ещё хотела «выпрямить их, чтобы дура не красовалась». Жаль, что Николай не мог читать её мысли, как Женя когда-то. Он напротив, склонился над рукой тёщи и поцеловал её:
- Спасибо вам, мама, за такой подарок. От меня, Олежки и Рели.
- Этот сад и мне подарок - видно в этом селе стареть придётся.
- Решили в нём осесть? Больше переезжать не станете?
- Пора уж. Тёще вашей на шестой десяток потянуло, до пенсии рукой подать, четыре года осталось поработать. Куда уж ехать ещё?
Не договаривала Юлия Петровна, да и как можно сказать малознакомому человеку - она бы и дочери этого не сказала - что обидели её в Чернянке. Вдруг приехали молодые специалисты, с институтскими дипломами, которые не знали с какого бока к животным можно подходить, и её сначала попросили обучить их хотя бы азам, а потом потихоньку, полегоньку - мол, тебе, Петровна, тяжело уже работать - перевели на должность зависимую от этих финтиклюшек, с короткими волосами: - «Ветеренаром сделали», - как жаловалась Юлия Петровна своим изменчивым подругам, а потом и вовсе чуть ли не в бригадиры определили. Это с её-то опытом быть затолканной какими-то девчонками? Тогда Юлия Петровна прекратила помогать им даже намёками, но дела на фермах шли, как ни печально, своим чередом: видно она, опытный специалист, так уж их наладила, что молодым было большим подарком специализироваться на всём, как правильно говорили ей умные люди, «готовеньком».
Юлия Петровна сознавала, конечно, что на стороне этих девчонок молодость - большая союзница, что и ей служила в своё время. Но неожиданно изменила, переведя вдруг её в ранг пожилых, минуя средний, милый любой женщине возраст. Но так бывает, наверное - Реля матери, ещё, будучи девочкой, это предсказывала - когда долго молодишься, то старость подкрадывается внезапно. Вот уж была права её Дикарка, мать лишь теперь осознала, против чего её Реля предупреждала. И пожалела, что не слушалась дочь, а ещё ранее играла с возрастом в прятки, выправив в паспорте свой год рождения ещё во время войны. Зачем ей надо было на бумаге молодить себя? Она так хорошо всегда выглядела. На неё не влияли ни война, старившая женщин на глазах, ни послевоенный голод - Юлия Петровна всегда находила что-то на зубок - даже, если дети её, при этом, были голодными.
И в Чернянке она не сразу завяла, когда её так ущемили в работе. Нашёлся и у Юлии Петровны покровитель, из её старых поклонников - работник областного масштаба. Тот же Иван «жених» из Херсона, который три года назад приезжал к хорошенькой «зоотехничке» свататься выбрал ей красивое село у Днепра. Сам обо всём договорился, домик ей присмотрел с её девчонками, насчёт перевозки похлопотал, и сказал:
- Поезжай и пой там свою лебединую песню. И постарайся там дожить до пенсии - места там благодатные, климат, у реки, прекрасный.
- А ты не думаешь ли, - вновь намекнула ему Юлия Петровна - забрать меня жить к себе, в Херсон? Ведь я о городе мечтаю, об устроенной жизни - душах, центральном отоплении - в деревнях я уже нажилась под самое горлышко, как дети говорят, и смотри, как они правы.
- Юля, ты же замужняя женщина, с мужем, как я узнал, не захотела развестись, хотя он и просил у тебя развод, после тюрьмы.
- Ну, развод-то я быстро могу оформить - только прикажи.
- Не могу этого сделать, не по совести будет. Значит, когда муж просил развода, потому, чтоб ехать к другой женщине, ты ему отказала, а как тебе понадобился, добьёшься! Этого мне не надо, да и разочаровался я в тебе ещё в ту чудную весну, когда приезжал свататься, под Пасху. Тогда для нас дочурка твоя, Реля, как мне помнится, сготовила прекрасную картошку, которая мне очень понравилась.
- Из-за этой доченьки ты и бросил меня тогда?
- Не говори глупостей, Юля, ты же умная женщина. Хотел бы я такую падчерицу иметь, признаюсь, чтобы видеть, какая ты красавица молодой была, да помочь твоей девочке стать на ноги, но ты же взбрыкнула, сказала, что помогать надо лишь твоей Вере, про которую плохо мне рассказывал в Качкаровке, мой, какой-то родственник, директор школы.
- Да знаешь ли ты, как Вера поплатилась за свои невинные проделки? Ведь операцию ей делали в Одессе. И год она находилась дома, в нелюбимой ею Чернянке, в академическом отпуске.
- Вот уж, наверное, намучилась ты с ней, Юля?
- Угадал. Врагу не пожелаешь таких страхов. Она злая, как ты говорил когда-то, и мне сполна досталось за то, что я, в угоду студентке своей, выставила в ту весну, когда ты сватался ко мне, Калерию из дома.  В одном платьишке, без копейки денег, каюсь - и мне это злодейство отлилось страшными муками с Верой. Сначала операция, затем её послеоперационные капризы - она с меня, живой, кожу сдирала.
- А Реля! Как твоя светлая девушка отнеслась ко всему этому?
- Так она же меня предупреждала обо всём этом чуть ли не с детства - ясновидение у неё прорезалось с пелёнок. В тебе тоже признала человека доброго. Вышла тогда, в апреле, три года назад, посмотрела на нас, пошла жарить картошку - единственное, что было в доме.
- Славная девушка, чудная! Как у неё судьба сложилась?
- Ты не поверишь! Ушла из дома налегке, каким-то чудом доехала, или пешком дошла до Берислава, завербовалась там на стройку...
- Ох, Юля-Юля, да на стройке ли такой лапушке работать? Она ж и покалечиться там может! - с болью проговорил Иван.
- Покалечилась, - тоже, с болью, констатировала Юлия Петровна, - такие, как Реля, на каждый торчащий гвоздь накалываются, но она ногой наступила на обух топора плотницкого и ей так распороло её прежде уже раненую ногу, по нашей же с Верой вине, ещё на Дальнем Востоке. Тогда, в Находке, она лежала в больнице долго, а потом хромала чуть ли не полгода. – Так же долго хромала в последнее ранение – уже полтора года -  пока своего суженного не встретила, а он подтолкнул её к лечению ноги.
- Ты говоришь, она и прежде эту ногу калечила?
- Да, по моей и Вериной вине. Это мы не убрали разбитое стекло, после побоища, которое устроил дома Олег, ещё в Находке - да я тебе красочно расписывала про то.
- Ты поведала мне лишь про битву и как Олега твоего, ревнивого, в участок отвели юнцы из твоего общежития, где ты была комендантом.
- Да, отвели. Но мы с Верой стекло, после побоища не убрали, а Реля в это стекло и вляпалась босой ногой - ей стопу разрубило.
- Как ты жёстко говоришь! Наверное, радовались тогда с Верой?
- Каюсь, радовались. И второй раз Вера торжествовала, когда Калерия, на стройке уже, сама эту же ногу вторично покалечила. Но видишь, чем ей её торжество обернулось? На Реле всё заживает, самые страшные раны, как будто ей кто раны зализывает, а Вере пришлось в сто раз тяжелей.
- Прости, я твоей старшей не сочувствую. Ты лучше поведай мне о Релечке. Как она ноженьку свою вылечила, ты уже сказала - ей любовью кто-то её зализал?
- Не кто-то, а нареченный её, уж теперь муж, девочка моя и дитя скоро родит. Приедет с ним уже не в Чернянку, а во Львово. Ей будет нравиться село, которое ты мне выбрал, для старости.
- Твоя красавица носит ребёнка? Рано ещё! Сколько ей лет?
- Родит уже двадцатилетней. Но ты спроси, какого дитя она грозилась родить? Ведь привезёт ко мне, во Львово, того самого мальчика, о котором я тебе рассказывала, что он у меня родился мёртвым. Девочка моя решилась восстановить своего братца, душа которого носилась возле Рели чуть ли не сразу после войны. Ещё когда я родила Валю, и не хотела её кормить грудью, чтобы она умерла - мне хотелось родить мальчишку, признаться, Реля грудью встала на защиту сестрёнки и закричала на меня, что я никогда не рожу больше мальчика, а того, кого я погубила, родит она, когда вырастет.
- И ты её, после праведных слов, возненавидела?
- Ну, раз ты меня замуж не берёшь, то признаюсь тебе, что гораздо раньше, ещё когда она родилась и забрала любовь Олега к Вере.
- Какая глупость, Юля! Как она могла забрать любовь родного отца от неродной ему дочери? Конечно, и муж твой глупо поступал, слишком явно высказывая любовь к новорожденной, но как бы ты отнеслась к неродной дочери, с чёрной душой, если бы у тебя родилась со светлой?
- Да так же, как и Олег - это я теперь понимаю, но тогда-то молодость руководила нами.- Что отец Веры был ненормальным человеком, она Ивану никогда не рассказывала. Зачем? Хотела выйти замуж за мужика и такие страхи про себя открывать? Да он бы сразу забраковал!
- Не такая уж ты и молодая была, Юля, когда родила своих дочек: и старшую, и Релю - её-то уж, поди, более чем в тридцать лет?
- Угадал. Мне тогда было тридцать один, но по паспорту тридцать и старше я её официально на тридцать лет, а внучонка будет на пятьдесят. Вот так нас расставила судьба. Разница с Релей, которая первой родит внука, будет в тридцать, а с малышом в полсотни лет. Увы!
- Постой-постой! Так значит, говоришь, Реля родит того мальчишку, которому ты не захотела дать жизнь? И как девочка, мною обожаемая, к нему подбиралась, в такой кутерьме? Не рассказывала маме?
- Не дождаться от Дикой мне такого откровения. Но выходила, как я думаю, Калерия на этого ребёнка осмысленно. Ведь за ней ухаживали и предлагали ей замужество, даже несмотря на то, что мы с Верой водили девчонку в дранье, такие парни, что Вера ей завидовала.
- Зависть - нехорошая вещь. Но кто добивался Релюху?
- Ты не поверишь! Ещё в тринадцать лет, в неё влюбился учитель, вернее будущий учитель. Готов был ждать её и жениться, и Дикая вроде к нему душой прикипела, но парень через год погиб.
- Помню, мы говорили, три года назад, про смерть Павла. Полагаю, для дочери твоей это было ужасно?
- Мне тоже так кажется. Конечно я плохая мать, но и я просекла, гораздо позже, чем это случилось, что Дикарка вдруг свалилась в беспамятстве, когда Павел погиб, такой её и забрали в больницу.
- Видишь, какая у неё чуткая душа - все чувствовала, на расстоянии от любимого.
- Да. Павел-то этот учился в Днепропетровске, а мы переехали из его Маяка в Качкаровку. И погиб он в Днепропетровске, но Релия как-то учуяла - я лишь через несколько лет поняла, почему она болела. Но вот секреты молодости - не успела выписаться из больницы, как в неё влюбился самый желанный парень в Качкаровке - в него тогда все девушки были влюблены, и Вера тоже, особенно Вера, как мне сплетничали.
- Это не Андрея ли Мироновича племянник? Его звали Славой?
- Вот ты теперь перепутал имя директора школы - Алексей Миронович. Но того красавца точно - звали Станиславом, и был он пришлым в Качкаровской школе и потому самым желанным парнем - свои-то поднадоели местным красавицам, так за новичком полсела девушек страдали. И пока Релия отлёживалась в больнице, он ухаживал то за одной красоткой, то за другой, а уже как Дикарка появилась, то кроме неё больше ни на одну девушку не взглянул - так мне обиженная Вера жаловалась. Хотя, мы с ней, в Качкаровке, жутко измывались над нашей Чернавкой-рабой, как никогда - это Вера отыгрывалась за погибшего учителя, да за Славу, а я ей, разумеется, помогала всегда унизить Калерию.
- Какие же вы были гадкие, Юля. Вот почему я всё это чувствовал и не хотел на тебе жениться: уж ты бы мне устроила «сладкую» жизнь.
- Устроила бы - честно тебе говорю - видимо, в благодарность за твоё участие в моей судьбе, хотя ты чувствуешь во мне злую женщину.
- Теперь, мне кажется, ты изменилась из-за болезни твоей студентки, и потому, что Дикарка вырвалась из твоего ига, и ты поняла как тебе плохо без неё. Плохо ведь, Юля, признайся! Я вижу это по тебе!
- Плохо. Я ещё в первый год почувствовала, как Калерия убежала. И с каждым годом убеждалась, что Реля - самая лучшая из всех дочерей. И теперь, когда она приедет к матери уже с моим внуком, я их стану  холить и лелеять, отдам все «долги», что я Дикой своей задолжала.
- Ну, все долги ты, Юля, не отдашь - не тот характер. Но, прошу тебя, не дави на свою прекрасную дочь. Дай ей пожить у тебя немного с сыном-внуком. Тот мальчишка будет для тебя, Юля, и сыном и внуком, если ты, разумеется, не оттолкнёшь внука от себя своим характером.
- Я-то не оттолкну, как бы Калерия ему не рассказала, когда ребёнок подрастёт, откуда она его извлекла, из какой бездны.
- Реля, ручаюсь тебе, ничего сыну не скажет.  Скорей он возьмёт у матери её чуткость и сам почувствует в тебе что-то нехорошее – это не спрячешь, Юлия, а дети и животные чуют плохих людей. Как Калерия проявляла свою чуткость с детства, это свойство передаст и сыну.
- Ну, уж и чуткость - едва очнулась от смерти Павла - а она его любила, не смотри, что маленькая ещё была, как полюбила Славу в Качкаровке. Это чуткость? - вдруг обозлилась Юлия Петровна.
- Научись сдерживать себя, если хочешь, чтобы внука к тебе привозили. Я, кажется, и здесь оправдаю Калерию. Мне рассказывала докторица из Качкаровки, что когда Релю привезли в больницу её, на службе не было - ведь ты поздно вечером дочь отправила, верно?
- Да, где-то уже ближе к полуночи.
- Вот видишь! Привезли и бросили девчонку, в бреду, в палату. Она могла умереть, потому что дышать ей было нечем - горло у неё ни выдохнуть, ни вдохнуть не давало.
- А откуда это той евреечке было известно, если её не было?
- Так рассказала ей это всё нянька, которая была ночной. На Релино счастье там же, в инфекционном отделении, находился парень-музыкант, которого забрали со скарлатиной, прямо с плантаций, где они кукурузу убирали, хотя музыкантов посылать на кукурузу - вредительство.
- Ну да! Моих старших в Качкаровке тоже гоняли на кукурузу. Но, ты продолжай про парня-музыканта. Чувствую, что и он влюбился в Релю, и как-то ей помог. Судя по её муженьку, влюблённые в Дикую помогают ей избавиться от болезни ли, хромоты ли - так что, Реле везёт.
- Насчёт того, что влюбился, не скажу - мне этого врач не говорила. Но что помог - это точно. Короче, отпоил он её каким-то отваром из термоса. Ты видела термос у меня в херсонской квартире?
- Да-да, это и ночью можно горячего попить, не включая плитку.
- Совершенно верно. Благодаря термосу продышалась твоя дочь. Но, это не всё. Няня утверждала потом, что парень говорил с ней и махал над ней руками, и, вроде бы, отключил Реле память, чтобы девушка Павла забыла об умершем - санитарка слышала, что говорил музыкант.
- Вот что произошло! Это - как в сказке. Значит, с Калерией и в юности происходили чудеса? Кто-то постоянно её поддерживал. Но я не поверю, чтобы юноша, которому она понравилась - иначе он не подошёл бы к Реле, вылечил её, чтобы потом отдать другому, Славе.
- Да вот отдал же! Но самое странное произошло потом. Через три или четыре дня, он, увидев, что Реля ожила, сбежал из больницы так, что евреечка, влюблённая в своего пациента, найти его не могла. Это мне поведал не кто-нибудь, - признался Иван, - а бывший муж врачихи, который уже давно был с ней в разводе.
- Поэтому она и свихнулась, что влюблялась в мальчишек, - метко и зло прокомментировала Юлия Петровна: она ненавидела врачиху - свою постоянную соперницу по Качкаровке, хотя и была гораздо старше любвиобильной еврейки, которая, как и она, из-за любви, лишись всего.
Правда, Юлия Петровна, благодаря Дикарке, могла кое-что вернуть в свою, беспутную и равнодушную когда-то жизнь, что-то уравновесить в ней. А сумасшедшая красотка - Реля её тоже не любила, но Анной Карениной называла. Так вот эта «Аннушка», потеряв единственного сына, теперь обязана два раза в году - весной и осенью, при обострении болезни, проводить подолгу в психушке, иногда месяца по два - жизнь, как понимала Юлия Петровна, у её вечной соперницы изломана надолго.
- Да, в голове у неё после этого юноши что-то нарушилось,- подтвердил Иван, не подозревая, о чём думала сейчас его бывшая невеста.
- А ты, поди, всё это узнавал, когда жениться на ней хотел?
- Что делать, Юля? Я же и тебя проверял тогда весной, когда был у вас, в Чернянке. Так что не ревнуй - обе вы, с молодой врачихой в поле моего внимания попали и испытаний не выдержали, - он вздохнул.
- А не очень ли ты перебираешь? Гляди, холостяком останешься, - улыбнулась Юлия Петровна зазывно, тоже в душе вздохнув: ну никак не подцепит на крючок она такого сома, с которым бы жила недурно, сменив, разумеется, характер, потому что теперь Иван всё знал про неё.
- Человек рождается, Юля, одиноким, таким и умереть должен. Мне уж не найти такой женщины, как твоя Реля - вот кто, наверное, мечта многих молодых мужчин, да выбрала она мужа не по себе, это я чую. И вспомни, наконец, о дочери - мы ведь о ней говорили, а забрались не в те кусты. Извини, но это в молодости мы, в институте, так шутили.
- Да я о Реле и не забываю, если ты на это намекаешь. Она всегда была загадкой и не только мне, но и чужим людям. И кто-то просто балдел от этого, кого-то восхищала на время её неординарность - слово я это слышала, не от самой ли Дикарки?  Но пытки добиться её, наталкивались на непонимание и порой насмешки - да-да, она могла насмешничать, даже находясь в двусмысленном состоянии Золушки.
- Вот именно, - улыбнулся Иван. - Но вернёмся к тому принцу, который в Качкаровке вылечил её и приделал ей крылья любви уже к другому парню. Славу этого я знал, между прочим, он мне тоже родня, но как-то скрылся, вот уже более четырёх лет, из поля моего зрения.
- Выходит, Релюху нашу музыкант вылечил, и на новую любовь нацелил, но на красавицу-врачиху навёл порчу? Да это колдун какой-то! - не хотела продолжать разговор про Славу Юлия Петровна. Спустя много времени ей ещё было больно за Веру, которой этот парень предпочёл Дикую девчонку и возился с ней, как дурень с писаной торбой.
- Колдун или нет, а ты должна быть ему благодарна, что твоя Реля осталась жить, и у неё хватило сил ещё на одну любовь.
- Вот странно! Мужчины и парни, действительно, Рельку очень любят, а она шла через них, как сквозь строй и выбрала себе, чтоб родить мне внука, солдата, правда москвича - хоть в этом утешение.
- Так твоя дочь будет жить в Москве - это ей тоже награда!
- Какая награда, если чуть ли не с шестнадцати лет, она нагадала себе, что разойдётся с мужем вскоре, после рождения сына и будет воспитывать его одна. Видишь, не только мне и Вере плохую судьбу предсказывает.
- Значит, она честна, даже с собой. Другая бы немного передёрнула карты и нагадала что получше. А дочь твоя, прожив нехорошую юность, даже во взрослой жизни не может заниматься иллюзиями.
- Да уж! Себе соврать не может. Я бы, лично, смешала все карты, и выкинула. Но видно жизнь-то прожить надо так, как судьба велит. Ну, до свидания, Иван. Спасибо тебе ещё раз, что не оставил меня в беде.
- Помни, о чём мы говорили, Юля. И меняйся - человек не вправе оставаться плохим, если всё ему подсказывает, что это неверно.
Вот какие воспоминания пронеслись у Юлии Петровны в голове, пока зять её задремал немного, утомлённый верно дорогой и ночными писками своего сына. Иван часто являлся теперь в воспоминаниях, когда она ехала в дороге. А тут ещё встреча Рели и естественно она помнила, что бывший «жених» обожает эту её дочь. Один-единственный разочек видел, но узрел в ней столько добродетелей, каких мать не замечала, по злобе своей, живя столько лет с девушкой, которой восхищались.


                Г л а в а   17.

Юлия Петровна вздохнула. Село ей Иван выбрал замечательное, но и во Львово она не прыгнула выше отделенческого зоотехника. А всё финтиклюшки, со своим институтскими дипломами. Приходилось смириться. Спасибо, что Вера, при переезде, жила ещё дома. Поехала с матерью на беседу с директором, а он оказался большим поклонником старшей по той же злополучной Качкаровке. Правда, мужичок постарше Веры и женат, но сделал для их семейки не так уж мало. Одарил домом с садом, а охотников на него было много. Иван договорился для них на другой дом - нелепый и будто голый барак, на две семьи, стоял среди частных домиком, и лишь бурьян рос возле его крыльца.
Да и переехать помог поклонник Веры лучше, чем Иван говорил - прислал две машины, вместо одной, с грузчиками, молодыми ребятами, с которыми даже Вера «флиртовала», как она заметила, и быстренько перебрались - с шутками и прибаутками. А в доме старые жильцы оставили газовую плиту с двумя баллонами. Юлия Петровна тоже бы оставила, если бы ей кто завещал домище в Ялте, как тем счастливчикам. Что касалось холодильника, который уже у многих был во Львово, то директор тоже побеспокоился, чтобы сельмаг продал им очередной, по мере поступления. И приобрели они холодильник совсем недавно - правда не совсем честно, потому что на холодильники была большая очередь, но, как говорится, всегда честно не проживёшь - кому-то придётся ждать.
А Юлии Петровне пришлось ждать вот внука. Переезжали-то они во Львово весной, ещё Реля в декретном отпуске не находилась. Все мечтали, особенно Атаманши, что родит она и тотчас приедет: хозяйки не любят квартирантов с маленькими детьми. Но новорожденный заболел, и они ещё долгих два месяца лечились в инфекционной больнице...
Тут мысли её прервал заворочавшийся зять. Открыл глаза и будто не спал - такие они у него были ясные, просто прозрачные. Юлии Петровне тотчас припомнился её «болотный Люцифер», как называла Люфера Реля, ещё в Литве. Тот тоже, едва откроет глаза и готов бежать – не остановишь его. Но зять сидел с ней рядом и не мог выскочить из машины: - «В этом его неудобство», - посмеялась, в мыслях, тёща.
- Ой, простите, я, кажется, храпел немного.
- Да, вы хорошо поспали, а Реля вон и глаз не сомкнула с ребёнком - не надышится на него и с мамой поговорить не хочет, пока Олеженька спит. Может, вы не погнушаетесь разговором?
- Ой, пожалуйста! Я, кажется, заснул, чего-то вам не досказав?
- Самого главного. Сколько вам ещё служить, Коля? - спросила, и сразу вспомнила, что этот вопрос они уже прояснили: - «Пусть подробней распишет мне всё по дням, чтобы не вздумал уехать в Москву, без своих «родненьких», как он называет Олеженьку и Релю».
- Называйте меня на «ты», мама, - склонился к ней Николай.
- Пожалуйста. Сколько тебе ещё служить?
- Сейчас конец июля. Считаю уже по пальцам - август, сентябрь и октябрь, а после праздников в ноябре отпустят. Реля с Олежкой вас не очень обременит за эти три месяца?
- Что ты, Колюшка! Дочь с внучком для меня радость. Пусть живут, сколько понадобится. Старшая моя, студентка, Вера сказала, что поедет в Прибалтику, к подружке, как только Реля приедет, чтоб им комнату освободить, - Юлия Петровна вздохнула - она была рада приезду Калерии, чтобы избавится от Веры - уж очень она надоела всем капризами - даже Атаманшам. Те не могли дождаться, когда приедет Реля, и освободит их от тирании старшей. Которая думала, что она до сих пор больна, хотя капризничала от безделья: это видели все, но сказать об этом - Боже упаси!  Криков потом не оберёшься, да и «в люди» могла ходить Вера «жаловаться», как её дома «не уважают и притесняют». Это давило на Юлию Петровну. Она не раз напоминала старшей дочери, как они,  ранее, обе притесняли Релю - вот уж издевались над ней. Но Дикая всё терпела и никому не жаловалась. На что Вера грозила матери: - «Вот подождите, приедет она к вам с дитём, и так вас всех прижмёт, что мои капризы покажутся вас цветочками, среди крапивы. Должна же Чернавка когда-нибудь отыграться на матери, за то, что водила её в рванье!»
- Спасибо за приглашение! - вместе сказали ей Реля и зять, разрешив материны сомнения в отношении капризов средней: - «Нет, Реля не как Вера - никогда за добро, злом не ответит. Оправдаюсь ли я когда-нибудь, за то зло, что наносила в детстве и юности моей Дикарке?»
- Да будет вам! Это мой долг бабушки и матери - дать приют дочери и внуку, особенно после их тяжёлых болезней.
При этих словах малыш, будто чувствуя, что говорят о нём, завозился на руках у матери. И сразу внимание переключилось на дитя.
- Ну, наконец-то, будущий москвич проснулся, услышав, что вспомнили про него. Ты чего кричишь? Покачай его, Релюшка.
- Он мокрый, мама. Тут качай, не качай!..
- Сейчас приедем. Уже въезжаем в село. Смотри, какая прелесть!
Но Реле некогда было даже взглянуть, хотя она въезжали в, действительно, шикарное село: великолепные, молодые сады как бы прятали собою красивые домики - кое-что молодая женщина всё же рассмотрела. У некоторых перед домами были поставлены металлические каркасы, по которым вился культивированный виноград. Это была новинка, и говорила она о зажиточности крестьян, что очень радовало: - «Наконец-то люди выбираются из мрака к красоте, создают вокруг домов оазисы, чего раньше им не могли сделать. Но сейчас тебе, Карелька, нет времени всё это анализировать, но придёт время, я всё рассмотрю, оценю, все эти новинки. На первый взгляд всё кажется просто замечательным, прекрасным. Сказано же, что красота спасёт мир. А мой маленький мирок заключается сейчас в моём малыше, которому нет никакого дела до того, в какое место мы сейчас въезжаем. Он мокрый, он вертится, покрикивает и он прав. Успокойся, родной, скоро я тебя помою и перепеленаю. Подожди немного, смуглый мой, ненаглядный, посмотри на маму. Конечно, ты мне сейчас всех дороже, красивого этого села, папы твоего, бабушки и даже Атаманш, которые, наверняка, ждут нас»...
Наконец «Газик» подъехал к дому, расположенному на крайней улице села, возле стадиона, как краешком глаза всё же отметила молодая женщина. Николай помог жене и тёще выбраться из машины, и при помощи водителя стал заносить вещи в дом, перецеловав ни разу не виденных им Атаманш, что Реле понравилось - муж уважал всех, кто ей дорог.
Чуть повзрослевшие Атаманши, весь день нетерпеливо готовившиеся к встрече сестры с мужем и малышом, резво кинулись обнимать молодую мать. Но обниматься через дитя было неудобно, и сёстры пожелали взять у Калерии малыша.
- Ой, Релечка, мы як побачилы, що вы едете, то и руки помыли, бо знаемо - нас маты предупреждала, що к дытыни пидходыты трэба тильки з чистыми руками, - затараторили они, каждая пытаясь взять Олежку.
- Берите, берите, девчонки, и вам достанется понянчиться, почти как я с вами нянчилась когда-то. Сначала Валя понесёт его в дом, - Калерия с облегчением передала старшей Атаманше Олежку, вдруг успокоившегося и взиравшего на всё, как казалось, осмысленно. - А Лариса будет помогать мне его купать, потому что мы с дороги такие неумытые, такие чумазые, что хоть в «Мурзилку» фотографию посылай.
    - Ну уж и в «Мурзилку»! - возразила Лариса и растаяла перед малышом: - Боже! Какой же он хорошенький! Мы его быстро сфотографируем и фотку увеличим - портрет его на стене у нас будет висеть.
- Рано Олежкиному портрету висеть на стене, - возразила, насмешливо, бабушка, шагая за дочерьми: - Олежекино личико ещё сто раз изменится.
- Вот и добре, что изменится, зато он останется в памяти таким, как сейчас, - семенила Лариса за Валей, заглядывая на малыша: - Ой, а глазёнками как он смотрит. Узнал свою тётушку? Дайка, Валечка, и я его немного понесу. Мне тоже хочется.
- Хочется, перехочется, - пошутила Валя. -  Мне его Релюха дала, и я донесу до хаты.
- Да не спеши ты, Лариса, - сказала сестрёнке Реля. - Всем достанется его нянчить. Вы не думайте, что он такой тихий, как сейчас притворяется, - улыбнулась она измученно, - Олежка вам воздаст за те муки, которые я пережила с вами, когда вы росли. Правда, сын? Возьмёшь реванш за маму? Покажешь тётушкам, где раки зимуют?
- Ничего! - отозвалась Лариса. - Нам не страшен серый волк, чай, як говорит наша маты, не в лесу живём. Я из него футболиста сделаю. Заметила стадион? - показала рукой младшая Атаманша, которая писала Калерии в Симферополь, что тренирует на нём футболистов. Молодая мать представила, как маленькая её сестрица командует подросшими сверстниками, и улыбнулась: слушаются ли они её? Наверное, Лариса была просто «Дюймовочкой» по сравнению со сверстниками.
- Чай-то, чай, - подшутила родительница, - но я больше кофе пью.
- Ой, мама, не встревайте в разговор, а то всё спутаете. Релечка, я тоби про стадион говорила. Чи ты его заметила?
- Ещё бы не заметить! Прекрасно вижу.
- А тётя Валя, - подключилась к разговору высокая нянька, которая  обещала быть в дальнейшем выше Рели, - будет с племяшом на Днепр ходить, плавать его научит, прыгать с вышки.
- Рыбку ловить, - добавила насмешливо, шедшая сзади бабушка.
- Конечно. И раков. Не всё же он маленьким будет. Правда, Олежка? Ты же подрастёшь? И мы из тебя такого дельфинчика сделаем, всем на зависть. Будешь лучше мамы своей плавать, хотя её, когда мы жили на Дальнем Востоке, девчонки «Русалкой» дразнили.
- Да, - отозвалась Юлия Петровна, вдруг вспомнив, что случилось с Калерией в Японском море: - Чуть было ваша «Русалка» не утопилась. Да хорошо её какой-то парень выловил и отнёс в больницу, а нам подружки только платье её принесли, и сказали: - «Наверное, умерла ваша Релечка». - И убежали, все в слезах.
- Кто старое помянет, тому глаз вон! - быстро прекратила разговор Калерия, видя, что Николай вышел из домика и шёл им навстречу. Она, почему-то не хотела, чтоб муж знал, что в детстве она терпела, можно сказать, бедствие за бедствием и всегда побеждала.
- Ну, на таком воздухе, да фруктах наш малыш вытянется большим, покрепчает - папка за ним приедет, он уже сидеть и ходить станет. - И протянул руки за сыном. - Дай мне его, родственница, хочу его сам через порог перенести. Я рад, что Реля с Олежкой поживут чуток тут. Тёща не обманула в письмах - они попали в райское место.
Так с шутками и вошли в дом. А там красавица старшая сестра, которая, Реля сразу определила это, долго в этот день сидела перед зеркалом, картинно взмахнула руками - будто на сцене себя почувствовала:
- Входите, гости долгожданные, я уж и ужин приготовила.
Юлии Петровне хотелось, чтоб старшие хотя бы обнялись для приличия. Но где там! Спасибо руки друг дружке пожали. Реля сразу прошла в отведённую для них с Олежкой комнату и, с помощью мужа и сестёр распеленала там сынишку, освободила его от мокрых пеленок и попросила сестрёнок согреть воду для купания малыша. И пока Вера с Юлией Петровной накрывали на стол, Атаманши, при помощи тазика и тёплой воды, купали племянника. Вернее купала Реля, а те учились это делать - всё-таки будущие матери. Всё восхищало их в маленьком человечке:
- Ой, какие пальчики! - восклицала Лариса, трогая осторожно их.
- А смуглый-то, в нашу породу! - заключила Валентина.
- Вы забыли, - улыбнулась им Калерия, - Вера у нас белокожая.
- Значит, племянничек не в тётю Веру, - удовлетворённо заметила младшая Атаманша. - Ой, Релечка, а это что! - воскликнула она, когда молодая мать ловко перевернула малыша на животик.
- Вот, тётушки! Ребятёнок у нас меченый, уж никто не украдёт.
- Никогда не видела таких красивых родинок! - воскликнула Лариса. - И где! На попочке. Люди говорят, что подсолнух к счастью.
- У тебя не хуже родинка на руке - медвежья голова на фоне елей, это целая картина кисти Шишкина - ты ему, наверное, родная была, - улыбнулась Калерия и подумала, что девчонки её ещё не ведают о прошлых жизнях современных людей на земле, не знают про реинкарнацию.
И точно! Они ничего не заметили в её словах, не насторожились, как сделала Реля, в восьмилетнем возрасте, восстановив в памяти своё прошлое. Но тогда ей помог дед Пушкин, а сестрёнок он не жалует, в сновидения их не является
- Но подсолнух, - подключилась Валя, - лучше. Ты, мать, случайно, не воровала подсолнухов, когда Олеженьку носила? - пошутила она.
Калерия посмотрела на мужа, которого кинуло в краску, когда он припомнил, как он лишал её девственности. В громадном стоге соломы, где всё и произошло, под левой ягодицей Калерии, когда она встала и обнаружилась головка подсолнуха. И получается, что у Олежки он пропечатался, потому что Реля, хоть и через боль, а отдалась его бате.
Но не расскажешь всё это Атаманшам и она, тактично, увела опаснейший разговор, в совершенно другое русло.
- Я, вообще, почтительно отношусь к чужому. Не ворую. Да и где бы подсолнухи взялись в мае, когда пупсик мой родился? – «Ой, Боже! на месте сестёр я живо бы вычислила, когда ребёнок зачался, и разоблачила бы врушку. Спасибо Атаманши не так живо соображают, как я, в их возрасте».
Николай, будто подслушал мысли жены, засмеялся и, поднявшись с плетёного кресла, в котором восседал, вышел из комнаты в коридор: - Пойду, может чего тёще помочь надо?
- Да ты, наверно, покушать хочешь, зятёк? - перехватила его, покрасневшая от плиты Юлия Петровна. - Так всё приготовлено, садись.
- Нет. Кушать мы будем все вместе, а пока покажите мне хозяйство ваше, если вам не трудно.
- Я бы показала, - отозвалась из соседней комнаты Вера, - Но, к несчастью, у меня тушь с ресниц потекла, исправляю дефект.
- А тебя никто и не просит, - строго сказала старшей мать, и повела зятя показывать свой двор, в котором у неё есть на что глядеть. Кроме сада, огород успели посадить, и теперь всё цвело и плодоносило в нём. Одно удовольствие показывать дело рук твоих городскому юноше - уж очень зятёк казался ей квёлым. Не на мужика женатого похож, а на длинноногого парнишку.
Следом за ними вышла и Реля с ребёнком, Атаманши вынесли сестре плетёное кресло, и она устроилась в нём на крылечке, кормила потомка и расспрашивала девчонок о только что увиденном:
- Газовая плита у вас стоит в коридоре?
- Да, а ты не видела, как вошла? О! Это нам подарок бывшие жильцы оставили, потому что куда они поехали, там тоже есть плита. Так везти её было накладно поездом - она того не стоит, старая уже.
- Хороший подарок. Быстро на ней готовится всё, да?
- Ой! Быстрее, чем на электрической. Только вот газ быстро кончается - раз в месяц приходится за новым везти баллоны. А это надо просить либо соседа водителя, либо телегу мать присылает с ферм.
- Телегу с лошадью, что интересней, - заметила, улыбаясь, Реля. - Но с газом надо аккуратно обращаться? Да?  Признаться, я ещё с ним дел не имела.
- Да уж! - ответила Валентина. - Можно и на воздух взлететь.
- Издержки цивилизации, - улыбнулась Калерия. - Но я рада тому, что быстро можно воду для маленького подогреть. Ну, вот он накушался, можно его в постельку нести, и самим поужинать - я проголодалась.
- Подожди, Релечка, давай послушаем, о чём там Николай с Петровной разговаривает. Вот они подходят, близко уже.
- Давайте. - Калерия откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза - пусть муж не стесняется её присутствия. Атаманши присели на маленьких скамеечках справа и слева от неё. Одна гладила ножки младенца, вторая любовалась личиком спавшего племянника, и все насторожили уши - интересно было им послушать разговор.
- Хороший у вас двор, - первое, что донеслось до Рели, - но нет главного - погреба, куда зимой кадки с солёными огурцами и капустой можно ставить, овощи тоже все в холодильник не поместятся.
- У вас холодильник есть? - шепотом удивилась Калерия.
- А ты думаешь! Маты достала его, як тилькы мы сюды вселились.
- Но у холодильников, как я слышала, с напряжением что-то надобно делать, чтобы они работали.
- Так цэ ж стабилизатор, чи трансформатор, так маты его с холодильником разом и купила. Потом посмотришь. Тихо! Маты отвечает.
- Надо погреб, - вздохнула Юлия Петровна, - да кто же его выроет? А здешних мужчин просить, это самогона им покупать литра три.
- Зачем просить? А зять у вас для чего? Пять дней у вас ещё буду. Что я за это время погреб не вырою? Тем более в сараюшке у вас, как я видел, всё для крыши есть.
- А ты уж и в сарай заглянул? Видно, пока я укроп рвала? Ну, хозяин! Не скажешь, что городской парень. Давай, рой погреб – будем, в самом деле, запасы делать на зиму, а то ставить негде.
- Конечно, погреб вам иметь необходимо. И я там, в сараюшке, кое-что для кроватки сына присмотрел. Вот только есть ли у вас рубанок, чтобы я всё обстрогал, как следует, чтоб ни Релюшка, ни малыш не покалечились ненароком.
- Топор и пила есть, а рубанок и что там тебе ещё требуется, у соседа попросим. - Юлия Петровна любовно посмотрела на зятя: - Реля правду писала, что ты - мужчина хозяйственный. Даже не похож на городского – уж, не в деревне ли ты вырос?
- Родился-то я в деревне - это потом родители в Москву перебрались. Но каждое лето к бабушке ездил - на молоко, на ягоды.
- Вот и сын твой будет ко мне приезжать. Да и вы с Релией в отпуск. Чем тут у нас  не райский уголок?
- Ну, - вышедшая, вновь подкрашенная, как девочка Вера, картинно взмахнула руками: - Ну, наконец-то мужчина в доме появился. Глядите, мама, какого зятя вам судьба послала. Он видно и швец, и жнец и на дуде игрец. Ведь вы, Коля, наверняка, на каком-нибудь красивом инструменте играете, вроде баяна?.. На гитаре? Вот это здорово! Я пою, вы гитарой владеете - из нас хорошая пара получилась бы, да Чернавочка наша, как всегда, дорогу старшей перебежала. Но шутки в сторону - не пора ли нам ужинать? Яства на столе, как говорили предки.
Юлия Петровна искоса посмотрела на старшую дочь - кокетничает с Николаем? Не вздумала бы она взять реванш у Калерии за свои былые поражения. Не преминула же показать, что помнит старые прозвища Калерии - да ведь называли её так она да мать - более никто. И только мать так подумала, как обе младшие сестрицы ринулись как в бой, на защиту своей не менее боевой, в своё время, няньки:
- Чого цэ ты, Вера, расфуфырилась и глазами завертела перед мужем сестры? - как бы шутя, сказала Валя. - Чи тебэ мало того, що ты хотила мужика одбить у соседки нашои? И за тэ рвалась Фросына тоби, «такои культурнои девушке», - як говорылы уси, держачи сосидку, рвавшуюся синякив подсадыты на твоё личико? Тэпэр ты бажаешь, щоб и Реля солдатским, широким ремнём своего мужа тэбэ одхандакала? Так я сбигаю, принэсу.
- А так як Реля занята малышонком, и ей нельзя волнуватысь, то я сама ремнём Колиным поработаю, - подхватила шутку Лариса.
- Ну-ну, девчонки, чего это вы разбузились? - улыбнулась, чтоб примирить, Юлия Петровна. - Не слушай их, Коля, они всегда так шуткуют, особенно перед малознакомым человеком. Но пошли руки мыть и садиться за стол, а то всё остынет.
- Я всегда готов кушать, хотя мы, перед встречей с вами, плотно с Релей заправились. Ведь ей ребёнка кормить надо, и есть много.
Юлия Петровна облегчённо вздохнула, идя за зятем мыть руки под рукомойником, висящим во дворе, а Атаманшам погрозила кулаком: - «Получите у меня, если станете так позорить старшую сестру», - говорил её взгляд, и то он больше был предназначен Вере, а не тому, что она обещала своим меньшим. Пусть Вера видит, что она всегда готова заступиться и за неё: - «Хоть упрекать не станет, перед отъездом».
А зять у неё молодец! В предчувствии хорошей еды, пропустил мимо ушей все кляузы Атаманш, которые ему сразу доложили какой у Веры характер. Может, запросто, на чужого мужа накинуться. Болезнь такая, что ли, завелась среди молодёжи? Юлия Петровна, в своё время, тоже не терялась, когда ей нравился женатик, но не таким же образом давать понять, что ей в сласть будет увести мужа у сестры!
- Что, Коля, тебе, наверное, и помыться хочется - так у соседа, который через дорогу от нас и душ есть самодельный. А не то, поевши, бегите с девчонками на Днепр. В нём вода вечером парная - многие в реке дневную грязь смывают, после работы на поле или в степи.
- Я бы с удовольствием сходил к Днепру, если Релюшка пойдёт.
- Так кормящим матерям нельзя в речках купаться - так нас раньше учили - а то грязь попадёт в желудок, а затем и к ребёнку.
- Тогда я у соседа Релюху и себя помою. Потом воды им в душ натаскаю от крана. Есть у них, во дворе кран?
- Как и у нас. Но сосед, твой тёзка, так всё усовершенствовал у себя, что никакой воды носить и заливать не надо - у него это шлангом делается, шлангом же закачивает воду в бассейн, где и мы берём, если в кране воды нет, а её частенько не бывает.
- Я смотрю, и вы огород поливаете шлангом.
- В основном по ночам, когда вода есть на нашей улице. Но бывает, что и неделями не подают водичку. Только центральные улицы, где начальство живёт, круглые сутки её имеет.
- Ну, Релюшка приехала, вода у вас тоже будет течь день и ночь.
- А что? Пойдёт, и директору голову накрутит за безобразия?
- Если она выберет время и пойдёт, тогда и вам директор душевую сделает. Нет, она приехала, вода к ней притянется. Так было в Симферополе, у хозяйки. Тоже неделями не бывало у неё, в кране, воды, но как только Релюшка к ней поселилась, так вода стала течь постоянно.
- Значит, Калерия и воду притягивает - это приятно. А то я уж хотела с директором серьёзно поговорить. Всё-таки маленький ребёнок появился, его купать надо каждый день - вода должна быть свежая.

                Г л а в а   18.

Вскоре все сели за праздничный стол. Выпили за знакомство. Запоздало, но выпили и за молодую семью. Реля к чарке не притронулась: - Мне нельзя! - сказала строго.
- Ничего ему не будет, твоему малышу, - улыбнулась Юлия Петровна. - Я вот вас, четверых, родила и пила понемногу и до войны и потом, когда победа пришла, я, беременная Валей, пила чуток, не дур же родила.
- Не знаю, как до войны вы пили, - отозвалась Лариска. - Но Реля с Верой лучше нас учились. А мне вот так учёба легко не даётся, всё надо заучивать до отупения.
- Все заучивали, - отозвалась Вера. - Не подумай, что мне просто серебряная медаль далась. Правда Калерии, действительно, казалось, всё само в руки шло, но она множество книг читала, чуть ли не с пяти лет, потому могла бы, разумеется, поступить в институт, но к удивлению моему, не захотела, - насмешничала студентка.
Реля с опаской подумала, что сейчас защемит сердце, как тогда, когда она, в Симферополе, посещала подготовительные курсы, и ей популярно объяснили, что поступают в институт лишь по блату или за деньги. Но, к её удивлению, сердце её ничуть не напряглось - сейчас её институт - это растить Олежку, и ничего выше этого нет на свете. Но задиристой студентке она не могла не ответить:
- Ой ли, ты своими силами поступила в Одессе, где блат торжествует, наверное, больше, чем в Симферополе? Я знаю, кто тебя туда отвёз, кто хлопотал, кому после пришлось оправдываться перед женой и, едва-едва, можно сказать, сохранить семью.
- Это тебе, наверное, Славка доложил в письмах? Про родственника? - Как Вера удержалась и не объяснила при муже, кем Слава был для Рельки. Разумеется, Чернавка бы отвертелась - мать недаром называет её «умной», но рассказала бы, при своём Николашке, при Атаманшах, кто такой был для Веры директор школы в Качкаровке. Пришлось бы сильно краснеть, хотя студентка давно утеряла это свойство.
- Я ни с кем не переписывалась из Качкаровки, - возразила Калерия.
- Тогда как ты всё это узнала?
- Да по наитию. А дальше я тебе на ушко скажу. Наклонись. – Реля зашептала. - Как я узнала, чья ты дочь, когда была ещё девчушкой, в Литве. Правда, мне это приснилось, но всё потом подтвердилось.
- Врёшь ты! - так же на ухо, отвечала Вера. - Я вовсе не дочь того, кого ты мне прицепила, а простого мужика, который бросил беременную женщину с ребёнком.
- Поспрашивай у мамы каким «простяком» был твой отец. Но Петровна наша не расскажет. А вот если бы ты подружилась со своим братом двоюродным, Артёмом, то он бы тебе в подробностях описал, кто такой был твой батяня.
- Старшие мои! Прекратите шептаться и ссориться! - прервала их тайны мать. -  Какой пример вы даёте Атаманшам. Что зятёк мой подумает про вас! Как, Коля, ты не испугаешься, увидев шептунок? Реля с Верой всегда разминаются, при встречах такими перебранками.
- О! Вы бы послушали, как ругаются в моей семье! Матом и посудой бросаются. У вас-то всё культурно, только словами. И из-за стола, я думаю, встанут все целыми. А у нас, если сойдутся, сначала пьют, да бахвалятся, потом и подраться могут.
- Ну, ты меня успокоил! - улыбнулась Юлия Петровна. - Я думала, что тебя наш милый спор может «шокировать», как жена твоя говорит.
-«И чего улыбается «мама дорогая»? - подумала грустно Калерия. - Ведь прекрасно знает, о чём мы шептались. Другая родительница вздрогнула бы, что дочь её попала в такое общество. Впрочем, она сама любимую доченьку таким отцом наградила.  А была бы Вера такая, если бы отец у неё был нормальным?    А любила бы мама всех дочерей одинаково не случись ей знаться с чёртом? Вопросы, на которые я никогда не получу ответы».
- А если Релю твою не уговоришь выпить, - между тем продолжала мать, - то мы с тобой ещё нальём по бокалу за её здоровье. А то, гляди, как её ухандакала болезнь Олежки - ведь какая красавица была, и вдруг кудри её развились.
- С удовольствием выпью за Релюшку - она да Олежка у меня – свет в окошке. Спать ложусь, думаю о них, встаю с мыслями о своих любых.
Услышав это, Вера поморщилась, и поднялась из-за стола: - «Уж я за Рельку-сопелку пить не стану, хватит того, что за семью её выпила. Но этого дурака, как бы мне увести из-за стола, в пику кормящей, любящей матери - пусть остаётся, со своим ненаглядным сыночком»...
- Вы уж меня извините, но меня ждут - пойду на репетицию, в клуб, хотя выступать для «тружеников полей» не собираюсь, скоро поеду на море, к подруге, в Прибалтику - их прохладное море для меня больше, чем Чёрное подходит.
- Зачем же тогда идёшь на репетицию? - возмутилась Валя. - Наобещала людям, да и умотаешь, а они-то надеются!
- Ничуть! Я у них руковожу постановкой спектакля - они без Веры его отыграют, я уверена. А ты не завидуй, что я еду к морю неожиданному, как бы северному, но с моими болячками тёплое меня теперь не тянет. Надо же мне отдохнуть от своей семейки – ведь, кажется, вечность я с вами живу - до того все надоели, поупражняйтесь теперь на Реле с сыном. А вы, Коля, не желаете ли прогуляться с красивой девушкой до клуба? Я вам покажу деревню, хоть и впотьмах - фонарей здесь мало, хотя село вроде как культурное. А в клубе вы на гитаре поиграете, сколько вашей душе будет угодно - гитар там навалом всяких, разных. На танцы бы зашли - вы бы мне показали, как танцуют в Москве.
Все удивлённо посмотрели на неё. У Лары даже губы приоткрылись.
- «Так я и знала, - в сердцах подумала Юлия Петровна, - что она попытается заморочить мозги мужу Дикарки. Но рискует. Ведь Реле палец в рот не клади - по локоть откусит»...
Николай успокоил всех:
- Какие танцы! - недоумённо пожал плечами зять. - Танцевал я лишь в Симферополе, со своей любимой. А без жёнки мне ничего не мило. Да и не столько мне времени дано побыть с семьёй, чтоб я танцами баловался. Эта забава мне более не по душе.
-«Вот Чернавка ему мозги заморочила - он без неё ни ногой никуда не ступит. Интересно, так ли он будет вести себя, когда вернётся в Симферополь? Вряд ли! Уж отгуляет свободным», - подумала старшая сестра, поморщившись.
- Какая преданность! - У Веры, как от зубной боли, перекосилось лицо - хорошо сыграла, недаром хотела в юности стать артисткой. Она мельком взглянула на потрясённую её выходками, некрасивую, после родов, по мнению модницы студентки, Калерию: - Неужели так любите?
- А разве не видно? - в один голос заступились за Николая Лариса с Валей. Их затрясло от наглости старшей сестры.
- И чтоб вы понимали в любви! - кинула в их сторону презрительно старшая. - Малявки! На вас никто не смотрит. Хотя я, в вашем возрасте, уже имела кучи поклонников, они за мной по пятам ходили.
Всем своим видом показывая недоумение, она отправилась в свою, вернее в материну комнату, поправить грим. Её-то комната была за стеной, где теперь расположился племянник, как барин какой - не успел приехать, ему комнату отдавай, ещё и убирались вчера Лариса с Валей там - королевича ожидали, и больше Веру не пустили туда, даже переночевать.
Она вынуждена была, из-за этого королевича, спать во дворе, потому что мать похрапывает. Во дворе, разумеется, хорошо - небо, воздух, раскладушка показалась ей хорошим ложем после твёрдого дивана, но рано утром раскричались петухи по всему околотку. Вере казалось, что она их противное кукареканье слышит, чуть ли не с противоположного конца села. А если учесть, что новое их место жительства было не маленьким, то разноголосые крики могли разбудить хоть мёртвого. А Вера, с тех пор, как ей делали операцию, стала спать чутко. Она боялась умереть во сне и в тоже время любила поспать утром, так как ложилась всегда за полночь. Поэтому она сегодня, не доспавши, и старалась досадить молодой матери, из-за которой, как думала Вера, случилась с ней неприятность.
- «Вот Релия, - думала красавица, одеваясь в комнате, которую ей предоставили, - с удовольствием проснулась бы под крики петухов и заливистые тявканья собак. Она рано встаёт и обожает такую утреннюю идиллию. Эта любительница сказок Пушкина, «её деда», как она утверждала маленькой, была бы рада проснуться под эту какофонию. А ну-ка проверим, как спит её сыночек. Так ли чутко как его мамочка? Пусть Релия с ним возиться, а не блаженствует за столом, в обществе нашей с ней брехливой семейки, которая уже забыла, как стонали надо мной, полностью перекинулась на маленькое лишь вылезшее на свет создание».
И Вера, устроив небольшой шум, с радостью отметила, что её недоброе присутствие разбудило малыша. Племянник заплакал. Она с удовлетворением услышала, как Релька встала из-за стола, и, приоткрыв дверь, наблюдала, как эта дура реагирует на своего потомка.
- Спасибо за вкусный ужин, - видно одарила улыбкой остальных, - а мне пора кормить наследника... А вы, - обратилась к мужу и матери - Вера даже представила, как засверкали её глазищи; - обменяйтесь доверительными грамотами – вижу, вам хочется давно поговорить.
-«Ох-ох! Ещё не живёт в Москве, но уже разговаривает как дипломат, задавака такая! В какой книге всё это вычитала? Вот будет жить в столице, а это город получше Одессы, потому и не хотела выйти замуж за моего кузена. О чём я? Да выйди она за Артёма, как бы мне нервы попортила. Хотя и то, что будет жить в столице, мне как кинжал в сердце - и первое плохо, а второе уж вовсе нехорошо. Утешает только то, что в Москве нашу Чернавку ждут большие неприятности, как я догадываюсь, по одной лишь фразе Николая, что его родные - это большая шайка бандитов. Шайка, как я думаю, с которой Релька не справится. Это ей не мы с Петровной. Вот где наплачется, вот где нас будет вспоминать с добром».
Атаманши увязались за Релей, к большой досаде старшей сестры: - «Теперь прилипнут к ней, пока им Олежка не надоест. А как надоест, они убегут от обязанностей нянек, в Чернянку, будут там продолжать учиться. Вовремя я им посоветовала не забирать документы, а поездить ещё, в дороге столько развлечений. Хотя, в дороге, можно и на развратников нарваться, да на бандитов. Но отобьются вместе, недаром их Атаманшами прозвали. Зато Рельке будет обидно, что они от неё улепетнут».
А за стеной опять рассматривали ручки, носик, ротик младенца:
- Боже! Какое всё маленькое! - воскликнула в восторге Валя.
- И до чего же беззащитное! - вторила Лариса.
- Разве это маленькое? - мамашка опять улыбнулась - Вера представила, что губы у Дикарки постоянно раздвинуты в её «прелестной» и «очаровательной» улыбке, как говорили парни, влюблённые в неё.- Вот родился мой ребёнок, действительно, маленьким. Но за месяц прибавил больше килограмма, а за второй, хоть мы и лежали в больнице - семьсот граммулек - а это немало, так бывалые врачи говорят.
- И растёт ребёнок там, - не выдержала Вера, - не по дням, а по часам. Как в сказке у тебя всё получается, Карелька. – «В сказках твоего деда Пушкина»,  - хотела уязвить, но промолчала.
- Спасибо, что подслушиваешь, а не ушла уже, как я мечтала. Но, в таком случае отвечу - да, растёт мой малыш! И, возможно, его рождение будет получше, чем если бы я поступила в институт, окончила его, как ты, а по диплому бы мне пришлось работать немного.
- Опять пророчишь!? Да я, может, и вовсе не хочу погоду предсказывать - неблагодарное это занятие. Скажешь правду, никто не похвалит, но когда ошибёшься, всякий тебя проклинает.
- Конечно, будут ругать, если ты для кораблей шторм проворонишь, а самолёты отравишь в грозовое небо.
- Вот тебе быть метеорологом! - огрызнулась Вера.
- Боже упаси! У меня другие мечты. Потомка получше накормить, - Реля достала тугую грудь, промыла её специальным раствором, который поставила раньше на тумбочке и жаждущий ротик приложился к ней рьяно, будто он уже много часов не кушал маминого молока. Ручонками её малыш как бы обнял свою кормилицу, он понимал, что это его здоровье, его источник жизни, а голенькие ножки выделывали непонятный, но такой красивый танец восторга перед живительной влагой, попадавшей к нему от матери. Олежка всегда отдавал дань её молоку.
Лариса мерила ему ступню своими небольшими пальчиками – Калерия ещё раз с болью отметила, сестрёнка, её Дюймовочка, почему-то не росла. Ножка малыша оказалась равной указательному пальцу Ларисы, что вызвало новый прилив восторга, к досаде Веры:
- Вот какая у него ножечка! - изумилась эта маленькая изменница, как думала старшая. - И спокойно может поместиться у меня во рту. - Не долго размышляя, Лариса засунула стопу племянника к себе в рот.
- Ты что, сумасшедшая! - возмутилась Валя.- А ну вынимай зараз же!
- Надеюсь, что ты её не собираешься откусить? - насмешливо бросила Реля, однако сильно испугалась за судьбу ножки малыша. Мало ли что? Глупая девчонка могла, не желая вывихнуть её, поцарапать зубками. У Ларисы были маленькие зубки, однако острые. Калерия и Валя успокоились только тогда, когда испуганная сестрёнка тихонечко, как драгоценность, освободила ножку.
- Ну и нахалка! - в сердцах выговорила ей Валентина, - чуток, и проглотила бы бедную лапочку. Могла бы покалечить, да, Релечка?
Калерия с благодарностью посмотрела на старшую Атаманшу - оказывается, не одна волновалась. Лялька испугалась своего поступка, и горючие слёзы навернулись ей на глаза.
- Я и не думала Олеженьке ножечку откусить!
Сёстры посмотрели друг на друга и засмеялись со слезами.
За стеной фыркнула Вера, наконец, отправляясь на репетицию или танцы уже без почётного эскорта, на который она рассчитывала, как только увидела своего нового, глупого, но довольно импозантного надо признать, родственника. Вот бы Рельке нос утёрла, если бы мужлан её, влюбился в старшую сестрицу - ведь так бывает в фильмах. Вера, с досады, уже не смеялась, покидая соседнюю комнату.
С её уходом, Калерия заметила, что стало легче дышать в их доме.
А двадцатитрёхлетняя Вера шла по вечернему селу с досадой: - «У нас с мужиком Релии даже возраст подходит, если считать по паспорту, а не настоящий, - по-детски подумала она. - Зачем мама, как и себе, убавила мне год? Чем тридцать восьмой годок плох был в нашем столетии? Но вот маме пенсия понадобилась, а получит она её позже, больше надо будет работать. Сама стонет, и мне такое сделала. Я как-нибудь попробую эту несправедливость убрать, если сильно приспичит на пенсию раньше пойти. Но что пенсия! Это ещё далеко, доживу ли? А вот муж Калерьки меня сильно огорчил. Что за причина, - удивлялась накрашенная, напомаженная Вера, - что все, кто любит Чернавку, совершенно не замечают моей красоты? Ведь другие видят её! Неужели мне ни разу в жизни не удастся доказать Дикарке, что я красивее её? И этот дурак, её муженёк, на вид вроде простота, а туда же: - « Без Релюшки мне ничего не мило!» Подумайте, какая преданность, я прослезилась, аж ресницы потекли, будь они неладны! Но нет! Надобно дурня завтра же увести на Днепр. Я любыми путями попытаюсь нарушить счастье сестрицы. Не всё же Релии торжествовать надо мной! Ох! Когда-то многие восхищались огоньками в её тёмных глазищах. И звали так нежно: - «Дикарочка», «Дикая Бара»! Бара! Ох-ох! Да эта «Бара» с утра до вечера трудилась как раба. Некогда было даже уроки учить - но вот диво! Училась-то Релька лучше меня - этого не скроешь. И никогда не плакала, как бы мы её с мамой не унижали. Представляю, что если бы она выпустила те невыплаканные слёзы - море бы образовалось. Ну, море не море, а озерцо хорошее бы было. Вода в нём была бы, как в море - солёная. Интересно, купаться можно бы было? И не захлебнулась бы я в нём? Вот, Релька меня вампирихой обзывает, а я ещё мечтаю в слезах её искупаться. Кожа, наверное, стала бы гладкая, свежая, как и от морской воды? Впрочем, что это я размечталась? Правду или нет, но наша «мамочка» толкует, что дикой крови мы с ней испили вместе. А отрыгнулась она нам моей болезнью. И Петровне грозила, если ей верить, смерть, так зачем мне купаться в Релькиных слезах?! Если её порченая кровь отрыгнулась нам с мамой болезнями, то в её невыплаканных слезах и вовсе утонем. А может и хорошо, что Дикарка никогда не плакала? Возможно, нас спасёт это от гибели на воде, а то я и воды стала бояться - даже пресной. И вот ещё что выдумала! Зятя звать покупаться! Да он сам меня утопит, тем более, что я, кажется, догадываюсь, как он к таким девушкам, как я, относится. Или Карелька ему что натрепала, или сам уже ученый, но он так на меня недобро посмотрел. Впрочем, это не беда, взгляд его, за пять дней общения, я могу исправить. Ведь билет у меня взят на воскресенье, а он уедет в субботу. Попробую, всё ж, чуток, подергать Дикую за нервы, не будет ранее старшей сестры выходит замуж. Это ж – «поперёк батьки в пекло».


                Г л а в а   19.

А дома, уставшая Калерия, прилегла на диван и закрыла глаза: - Какой тяжёлый день! С детьми ездить - это муки тяжкие. Вы, как наиграетесь с Олежкой, и он заснёт, положите его ко мне, на диван, а папочке его постелите на раскладушке - он там поспит.
- А ты, Реля, Олеженьку не придавишь ночью?
- Да что вы! Я сплю чутко, как сурок. Чуть что, вскакиваю. И не забудьте клеёнку малышу подстелить. Завтра ему папка сделает кроватку, и малыш будет спать в ней. Мне станет просторнее на диване.
- О, Реля, твой Олежка тоже уже спать хочет, зевает. Может укачать его на ночь? - спросила робко Валентина.
- Пожалуй. И спой ему песню. Я всегда ему, в больнице, курлыкала.
- А какую? Я же не знаю колыбельных песенок.
- На днях я вас научу. А пока пой любую.
Валентина прошлась с малышом по комнате и решилась:
- «…Ты не смотри на даму светлой масти,
   Ты на цыганку, Сокол, посмотри…» - запела, укачивая в такт.
Но «Сокол» выразил неудовольствие этой песней. Мама ему нежнее поёт, и укачивает лучше. Олежка издал протестующий вопль.
Тогда укачивать его взялась младшая Атаманша - она забрала малыша у Вали, и энергично ходя по комнате запела:
- Вихри враждебные веют над нами,
  злобные силы нас злобно гнетут!
  В бой роковой мы вступили с врагами...
Малыш удивлённо прислушался - революционных песен он не слышал. И эта, боевая такая, ему явно понравилась, он погрузился в дремоту.
- «Правильно, родной, - похвалила его Калерия, засыпая.- Ты почувствовал, что за стеной у тебя была вражья сила, и выгнал её, так же продолжай и действовать, Бэби мой! Спи, Бэби, мой кудрявый»...

А на кухне тёща продолжала с зятем интересующий её разговор: - Значит, вы Релю мою очень любите? - Подойдя к этой, чарующей всех женщин теме, Юлия Петровна стала называть зятя на «вы».
- Как же мне не любить её? - удивился солдат. - Узрел её сначала, на концерте - здорово она умеет поэмы читать. Потом я выскочил петь после Рели, не выдержал, напел моей хроменькой чаровнице песенок. А на танцах и вовсе приворожила меня Релюха. Ведь у меня, до неё, много девиц было. Ни одна за душу не брала, о женитьбе, по крайней мере, никогда не думал. А тут, стоп! Вижу, надо привязать её к себе, а то, не дай Бог, уведут. Да и, кроме того, ночью она мне сниться, а днями думаю о ней. Спрашиваю у ребят так ли у них? И тянет ли их жениться? Двое признались, что и их тоже тянет, а двое у нас были уже женаты. И женатые смеялись, что, как только женишься, всё пройдёт. Но я не поверил. Расписались мы с Релюхой, ничего не прошло - узелок только завязался потуже, вроде как больше стал любить, больше беспокоюсь.
- Да чем же Реля вас так привязала? - удивилась тёща.
- Девочкой она мне досталась - ещё больше полюбил после этого.
- Это так важно? - сделала большие глаза Юлия Петровна.
- Я, знаете, тоже думал раньше, что это пустяки. Росли мы, в моей семье, как дурной бурьян, при дороге - никто за нами не смотрел. Реля вам писала, наверное, что муж у неё будет от родителей, которые в тюрьме сидели? Нет? Удивительно. Но это неважно. Я о себе расскажу. Вымахал ростом ваш зятёк к двенадцати годам. А в тринадцать меня, в деревне одна шестнадцатилетняя дурёха в кусты затянула, вернее в стог сена, - простодушно говорил, выпивший, солдат.- А потом, когда отца с матерью в кутузку посадили - мне самому шестнадцать лет было, я работать пошёл - ну, и запил с приятелями. А где вино, там девицы, соответственно - такие, какие Релюхе и в подмётки не годятся. Но смотрели мы на них снисходительно, потому, что у меня сестра, тоже гулящая. Но снисходительно или нет, а любить таких я не мог. Никого не любил до армии. А в армии ко мне дочь старшины нашего, сверхсрочника, привязалась. Тоже не девушка, ходили про неё слушки, но я ничего себе с ней не позволял. Женили б в момент. Но Релюшку увидел, и всю душу она мне перевернула. И чего-то уж так привык к бабам, что она мне, тоже, не девушкой показалась. Но строго держала себя, и я подумал: - «Ну, оступилась, быть может, с кем не случается, главное, чтобы не всеобщая «давалка», как моя сестра, как девки до Релюшки.
- Значит, готовы были на ней, даже на женщине жениться?
- Конечно, если она так люба мне. Пытался, конечно, в разговорах, распознать, кто она и кто мою лапушку так обидел, что она мужчин, как мне рассказывали ребята, из мужского общежития направо, налево гнала. И вот она - девушка не тронутая - а догадалась, о чём я толкую. Жутко на меня рассердилась, что я её в бабы произвёл. Я перепугался - даст мне от ворот поворот - и в ЗАГС её скорее потащил. А в ЗАГСе - такие выдры сидят: - «Ждите, - говорят, - у нас очередь большая, что через три месяца лишь сможем расписать». Что делать? У меня уже такая страсть к Реле была, что Коля, после свидания с ней, до части не мог дойти - всё распухало между ногами. Ребята надо мной ржали.
- И вы про это ей, конечно, доложили? - рассмеялась тёща.
- Доложил. Не к «прости господи» же идти. Ну не мог я, имея такую лапушку, топать к грязной женщине - ведь заразу можно, запросто, схватить.
- И она вас пожалела?
- Пожалела. Но как случилось у нас то, о чём я мечтал, как уразумел я, что девушку поймал, действительно, нетронутую.  Красную розу, можно сказать, Релюха взяла и укатила в вам, в гости.
- И правильно сделала. Ей надо было, чтоб у неё всё успокоилось, и раны внутренние затянулись. Но матери ни слова, признаюсь.
- Да, она скрытная. Внезапно мне отдалась, я даже не ожидал. Но потом не мог дождаться её возвращения, искал нам квартиру. Но нашла её подруга Рели, и оказалось как раз под боком у моей части.
- Это потрясающе! Реля мне об этом чуде писала. Но вот она терпеливая была дома. Никогда, никому не жаловалась, даже если ей горько было. А когда вы ей больно сделали, неужто не закричала?
- Ещё как! До сих пор её крик забыть не могу.
- А что кричала? - осторожно интересовалась Юлия Петровна. – Уж не маму ли звала? Потому что все женщины и девушки при болях, к коим относится и то, что вы ей впервые сделали, зовут мать.
Николай ошеломлённо посмотрел на тёщу:
- Нет - это и меня поразило. Обычно, если и мужикам тяжко, все мать вспоминают, если только человек не из детского дома. Но Релечка моя, будто к небесам взывала и тут же потеряла сознание.
- Неужто, ты так поспешил ей сделать больно?
- Так ведь, говорю же вам, думал она в дамках уже. А когда уразумел, что наделал, испугался, потому что она добрячую минуту в отключке была, только поцелуями и спас положение.
- А чем же ещё? - снисходительно улыбнулась Юлия Петровна. – Не к врачу же её было нести.
- В этом и дело, что если бы она не очнулась, я бы её на руках, а отнёс бы к местному врачу - мы же с Релей в деревне гуляли, проходили мимо больницы.
- Скажите, пожалуйста! Да если при каждом обмороке нести дамочку, как ты остроумно выразился, в больницу, то никаких врачей не хватит. Потом ты к её обморокам привык? Ведь, я думаю, что во время беременности, она не раз ещё теряла сознание?
- Да. Она вам говорила, наверное, когда приезжала?
- Она и у меня теряла сознание. Упала прямо на дороге, когда подсолнечное масло несла из колхозного склада, в Чернянке. Пальтишко своё красивое испортила маслом, еле мы потом отстирали рукав.
- Пальто она испортила, о чём после и в Симферополе сокрушалась. А что упала в обморок у вас, мне не сказала. Отчего это? Я спрашивал у отцов-командиров, так они не помнили, чтобы их жёны в обморок падали. Редкие случаи, про которые нетрудно забыть - так мне один из них сказал, видимо, чтоб я отстал.
- Да, не все люди любят слушать о подобных случаях, однако в природе встречаются такие глупые, как Реля. Она же и в детстве в обмороки падала от недоедания. Девчонок маленьких кормила, в голодные годы, а сама недоедала. Так, видно, и беременность носила голодная?
- Нет, кушала она нормально: за этим и я, и хозяйка её следили. Хотя и вредина хозяйка наша, но беременность Калерии её поражала.
- А чем она вредина?
- Да жадноватая - как только услышала, что Реля ждёт ребёнка, то сразу оплату за квартиру больше запросила.
- Да чем же ей ребёнок, в чужом животе мешает? Другое дело, когда родится и кричать по ночам начинает.
- Да, но она, не сразу, а всё же стала брать с Калерии больше. Зато засолила вместе с ней, на паях, капусту, огурцы, синеньких бочонок небольшой заделали они с Релюхой. Потом мы пользовались запасами картошки с Наташиного огорода. У неё так много уродило, что на продажу шло. А Реле лучше у хозяйки купить, чем на рынок тащиться.
- По твоим словам, питалась Реля нормально. Отчего же тогда эти обмороки, тошнота, даже во второй половине беременности? Эх! Следовало мне ей греческих орехов, и мёду побольше высылать, да фруктов. У нас не в этом селе, а в Чернянке, где жена твоя школу заканчивала, ещё деревья, Релей посаженные, давали небольшой урожай. И на рынке можно было купить что угодно. Но на рынок в Каховку ездить не удобно.
- Не волнуйтесь - Калерия фрукты покупала на рынке, но там, конечно, вся эта белиберда дороже, чем у вас. Но она ела, ещё девчонок хозяйкиных угощала, потому что у неё кусок в горло не лезет, если кто-то, жадно, в рот ей смотрит, особенно дети.
- Да? А хозяйка на её же оплату коморки Релиной не могла купить своим девчонкам фруктов? - живо осудила незнакомую женщину тёща.
- Вот такая у нас хозяйка! Мужу, при разводе, когда хотела вернуть его, не пожалела водки купить и вина, а уж стол заделала... За что он ей, напившись и наевшись, окна побил. Это я, лично, видел, когда пришёл жену проведать, а Релюшка ещё днём в роддом сбежала. И правильно сделала жёнка моя. Представляю, как бы она испугалась, когда «хозяин» поел, попил, его уложили спать, а проснулся он к вечеру и перебил посуду на кухне, окна в спальне бывшей жены, и не знаю, ещё чего пострадало в доме. Потому что, узнав, что Релю ещё днём отвезли в роддом, я развернулся, не сочувствуя хозяйке, и помчался красотку мою искать.
- Значит шикарный стол мужу, - продолжала осуждать домовладелицу Юлия Петровна, - чтоб алкаша вернуть в семью, накрыла, а детям не может купить фруктов? Вот этого я не понимаю и никогда не пойму.
- Ой, мама, - отозвалась Валя из коридора, куда вышла, по-видимому, помыть руки. - Та чи вы, когда Релю, или нас с Ларисой баловали купленными фруктами? И сыры, и колбасы раньше ж покупали, но себе с Верою, или только себе. И всё это прятали от нас, считая себя больною, а нас, в детстве, перенёсших не один голод, сильно здоровыми. Вот Релечка и падала, в детстве, в голодные обмороки.
- Зато сейчас вы, - пробовала задобрить Валю родительница, - голодные мои, ели всё, что мама покупала, вместе со мной и Верой. Уж эти полтора года вы деликатесничаете, как вам того давно хотелось, благодаря тому, что Вере надо было выздоравливать, и набираться сил.
- Да? Так это благодаря тому, что Веру вам надо было подкормить, после операции. А если бы заболела Реля, яка на вас немало, як вы говорите, батрачила, мы с Ларискою, век бы тех деликатесов не дождались. Так Реля и болела же с ногою в Симферополе. Так вы не только не поехали, чтоб в больнице её поддержать, но и грошей не послали, чтоб она питалась, хоть немного получше, крови бы набрала, которую потеряла при травме. А после родов вона не хотела покушать получше, чтоб и её ребёнок молоко повкусней получал? Чи вы ей денег послали, щоб вона питалась как другие?
- Так в больницах же она с Олежкой находилась, где питание, мне кажется, неплохое, - оправдывалась мать, поглядывая виновато на зятя. Как Николай воспримет её уклонение от помощи дочери? - И Вера с меня драла тогда по три шкуры, чтоб я ей одёжку обновила, потому, что после болезни все платья на неё стали велики. Вам отдала сестра их, на перешив, чтобы вы сейчас не сверкали голыми задницами, перед новым родственником. Так на что теперь ты будешь жаловаться?
- З вами спорить, як в штаны порить, - сказала непонятную украинскую присказку Валентина, и махнула рукой. - А ну вас! Простите, Николай, что помешала вашему с матерью разговору, но не могу слушать, как Петровна умеет глаза замыливать. Уж так притворится, что всем она «прекрасная» дама, а другие у неё такие-сякие. Матерью добрячей притворяется, но когда это вы были Релей хорошей матерью? Скажить, прямо при зяте!
- Ты что разоралась? Калерия может услышать и не очень тебя поблагодарит, потому что она не любит подобных распрей, всегда от них бежала, как.Чёрт от ладана.
- Ну, уж! Просто отходила в сторону от плохих людей и не спорила с ними, - чисто по-русски сказала Валентина, видимо, немного утихомирившись: - Вот такая вам жёнка досталась, Коля. Она не будет драться и ругаться, а отойдёт от ругучих людишек. Так что, смотрите, не потеряйте её, если на Релю, в Москве вашей, накинутся пара-тройка тигриц, як наша Петровна. Вот вы сейчас выпиваете с тёщей: такая матушка наша добрячая, от вина становится, но увидели бы вы, як вона Релюху, после школы, из дома вытуривала.
- Как же «вытуривала», Валя, имей совесть! Я даже метрику Релину спрятала, чтобы она дома осталась, не уезжала.
- Ну да! Догадывались, что мы на вас так батрачить не станем, и потому хотели её запереть в Чернянке.
- Ладно! Помыла руки и иди по своим делам. Почему-то мои малявки, - пожаловалась Юлия Петровна зятю, - стали критиковать женщину, родившую их в голодные годы...
- Может, скажете ещё, что вы нас и выходили? Извести нас матушка желала, Коля. Это нам Верочка ваша рассказывала. И признавала, что если бы не Реля, то я и Лариска давно бы в земле сырой гнили.
- Вот негодная у меня студентка! Я ей лишь добро делаю, в ущерб всем остальным детям, а Вера меня нет-нет да и предаст. Вот, зятёк, моли Бога, что у тебя сын родился. Мальчики не такие ругучие, и почти не тряпичники - с ними легче.
- Ошибаетесь! - сказал Николай. - Я лично с отцом даже дрался. А младший мой брат Мишка так тот то, что вы назвали «тряпичник» - любит рядиться, как барышня - уж такой весь из себя наглаженный, напомаженный. Но думаю, что в армию пойдёт, всю эту дурь из него вытрясут. В армии таких неженок не любят, живо на место поставят.
- Ну ладно! - Валя помахала им рукой, открывая дверь на улицу. - Вижу, что вас не сбить с любой вам темы поговорить о ближних своих.
- Не закрывай дверь и задвинь поплотнее занавески, чтоб мухи не летели, - грубым голосом распорядилась мать. - А куда это ты пошла, на ночь глядя? Не вздумай на свидание к парню какому отправиться, а то он, запросто, может такую бойкую дивчину мамой сделать. Если принесёшь в подоле, пеняй на себя.
- Ой, ли! Вера ваша ещё раньше к ребятам выходила, ещё когда мы в Находке жили - так вы почему-то так её не оскорбляли! – Обиделась Валентина, задёргивая занавеси. - И Реля в четырнадцать лет, кажется, полюбила - не принесла же она в подоле. Прости, Коля, что так говорю, но с матерью нашей иначе невозможно. Ей лишь факты подавай, но всё равно она людей не понимает. А ты не ревнуй Релю, що её так рано стали хлопци любить - она была такая хорошенькая, хотя и работала по дому, как раба какая. Но воду носила на коромысле, и плясала.
- Я не ревную, - признался Николай, - сам рано начал блудить, а жёнка моя, хотя и любила, но оставалась девственной до меня - мужа, чего и тебе желаю, - улыбнулся он очаровательной улыбкой Вале.
- Постараюсь, - ответила, развеселившаяся Валентина, уходя.
Тёща с зятем посмотрели друг на друга:
- Дадут мои девчонки поговорить! - печально констатировала Юлия Петровна. - Ну да ладно! Как вы уже поняли из Валиных реплик, я была плохая для Рели мать. Именно для Рели, потому что Вале с Ларисой гораздо легче - они дружно живут. Не то, что мои старшие - Вера с Релей не любят друг друга, если вы заметили.
- Я бы не заметил, если бы вы не сказали, - признался Николай. Он помнил, что Реля, в самом начале их встреч, плохо отзывалась о сестре. Он тоже не одобрял свою младшую сестрицу в отношении её поведения. И в тоже время любил, даже, если признаться, обожал, что Люся такая. Лихая сестрица в Москве стала и отчаянная – такая нигде не пропадёт.
А тёща, между тем, продолжала: - Младшие мои уже знают чего от меня ожидать можно, это твоя жена им как бы тропку протаптывала, колючки раздирала, царапая себя - ссадины, ушибы - все её.
- Жалко мне Релюньку, - признался Николай. - Но если уж вы себя вините, то, признаюсь, и я не очень хороший ей муж. Наблюдал, что жёнка неважно питается, но думал, что рвота у неё от беременности. Всё что в рот она положит, всё равно обратно вываливается, большая половина того, что она съедала.
- И что же! - не поняла его собеседница.
- А то, что мне мать деньги регулярно высылала, но давала строгий приказ, чтобы я своей жене не помогал - пусть живёт на свои доходы, тем более что она работает.
- И ты ей ничего не давал из тех денег?! – удивилась Юлия Петровна. – Доведись, мне узнать, что муж от меня деньги прячет, я бы его отругала.
- Ни копейки! Каюсь! Думал, что мать заколдовала их, и если дам, то с Релюхой что-нибудь случится.
- Да как же, Коля, на дочь мою бы дурость твоей матери повернулась? Если деньги проходят через многие руки и попадают к тебе даже не московские купюры, а уже те, что в Симферополе ходят.
- Вы не знаете мою мать - она, если колдует, то по-чёрному. Понять, как это у неё получается, не могу, но многие люди от неё страдали. Я не хотел, чтобы и Релюшка чем-то мучилась. Когда она была в декретном отпуске, я ей признался, что деньги мне шли. Реля одобрила меня, что я ей тех денег не давал.
- Напрасно ты ей сказал. Реля, конечно, у меня не барахольщица, и не жадная, но я бы, на её месте, в душе затаила обиду и немалую. Как это так - муж получает деньги от матери, сам на всём государственном и тебя неплохо кормят, если ты командиров возишь...
- Что им дают, то и мне – то есть, самое вкусное.
- Вот видишь, а на деньги мог бы Реле гостинчики покупать, особенно когда она родила, а потом в больнице лежала.
- Она не заказывала. Другие жёны выйдут к своим мужьям и рот не закрывают, пока не закажут рублей на сто, а по-новому на десятку. А она - я к ней в больницу пролезал через забор каждый день, никогда ничего у меня не просила.
- Тем более надо было носить им с Олежкой фрукты, ягоды - у рожениц молоко от них лучше. Но что теперь говорить задним числом. Ты мне расскажи, куда ты деньги девал? Уж не пропивал ли с товарищами?
- Сначала моя мать, когда я домой написал, что женюсь, перестала мне их слать, ну месяца два-три так дулась. Всё это случилось летом, когда Реля хотела мне Крым показать, и мы с ней немного поездили, в основном к морю, к её знакомым, где её встречали как родную и кормили нас от пуза, потому, что Релюха привозила им гостинцы.
- Получается, что Калерия за всё платила? За проезд и возя гостинцы тем людям, потому что, я знаю её, она не может одолжаться.
- Получается. Но мне ребята говорили, что и у них некоторые девушки, которых они замуж зовут, или те сильно хотят замуж, платят.
- Плохая привычка! Даже солдату, когда у него есть деньги, надо быть мужчиной. Всё дурно выглядит, если парень едет развлекаться за счёт девушки или женщины. В литературе это обзывают неприличными словами.
- Знаю-знаю, но я, собственно, не желал к морю ездить - мне надо было лишь видеть Релю, целовать её прекрасные губки - другого не позволялось мне летом, хотя, я буквально весь паром исходил.
- Красиво выразились. Но вы так и не сказали, куда девались деньги, которые вам высылала, позднее лета, мать?
- Первую двадцатку - видите, считаю по-новому - у меня спёрли. И парень этот погорел, как швед под Полтавой, что мне подтвердило, что мать заколдовала их.
- Что же случилось с вором?
- Пошёл пивка выпить - естественно в самоволку - дорогу переходил, спешил видно, попал под машину. Позвоночник у него сломали, да в больнице лежал он полгода, а потом комиссовали, и отправили к маме на костылях. Если он ей деньги отсылал, то будет на них лечиться.
- Значит, инвалидом стал в армии солдат? А как ты узнал, что он твои деньги украл? Именно он, а не кто другой.
- Так он и до этого воровал - ему с рук сходило. Даже деньги на зарплату офицерам выданные, сумел выкрасть. Но потом подбросил, видно никак не мог за пределы части вынести, а там бы, я думаю, отправил матери с отцом. Они, как мы потом выявили, охотно посылки и переводы получали. Но мы не могли этого вора заловить, пока он не сунулся под машину... А когда очухался в больнице, сказал, чтобы я приехал, тут-то он и признался, что и у других воровал, а на мне сломался. Товарищи по несчастью - ну, обворованные, шутили, что Бог шельму метит, а то бы они заново ему руки-ноги переломали.
- Бывает так: человек грешит по-крупному, а на мелочи ломается, и уже ничего назад не вернёшь.
- Это вы про себя? Что на Реле сломались, а теперь трудно будет восстановить равновесие между вами?
- Ай, Коля! Если бы я не знала, что и ты перед Релей виноват, то подумала бы, что ты её слова повторяешь. Она мне сколько раз сказывала, что на ней я проявлюсь, как на лакмусовой бумажке. Все грешки мои откроются, и я не буду знать, как их исправить...
- Я знаю про лакмус. Это по химии, мы опыты делали.
- Как видишь, я химичила на своей дочери, и это мне ещё отзовётся, похуже, чем Вера у нас болела.
- Она полностью вылечилась?
- Думаю, что да! Полтора года ведь проходила восстановление.
- Но почему она такая злая к Реле! Сразу мужа хотела отбить.
- И ты заметил? Прекрасно! Значит, понимаешь чего тебе делать не следует; это портить нервы жене, из-за придури её сестрицы. Баловала я, с детства, Веру, а жену твою держала в чёрном теле, хотя Реля была работница по дому, каких мне больше не сыскать.
- Теперь-то вы не для того ли взяли её с ребёнком, чтоб она ещё на вас поработала? Так это не получится. Она уже устала с Олежкой в больнице, чтобы ещё у вас огород копать, допустим, или деревья окучивать. Да и чистота нужна в общении с ребёнком - тут уж нельзя Релюшке ручки свои пачкать. Чтобы они всегда были готовы прикоснуться к нашему Бэби, как она его называет иногда и песню ему поёт про негритянского мальчика.
- Да что ты, Коля, я уж и так раскаиваюсь, что когда-то эксплуатировала её, как рабу. Поэтому она и не кричит «мама», когда ей тяжко. Сейчас я хочу искупить свою вину перед Релей и, наоборот, ей помочь, а не от неё помощи жду. По дому-то мне теперь всё Атаманши делают - огород, сад, запасать воду по ночам, когда она бывает. И приносят воду, из колодцев, когда её долго нет в кране. Готовка еды, стирка – то, что раньше только Калерия делала - всё это легло на их уже большие, можно сказать, плечи. Реля их нянчить начала, ей от горшка, как говорят, два вершка было, а вот выходила их, если бы не она погибли бы обе малявки, в голодные годы. Вот поэтому она и в обмороки падать стала ещё маленькой, что сама недоедала, а их кормила. А то выдумала, что нельзя мясо есть от поросят, телят, которых сама вскормила. Жалела, конечно, скотинку, говорила, что «в глаза ей заглядывала»...
- Я тоже убегал, когда у бабушки свинью кололи, но мясо свежее потом ел, что «за ушами трещало», - так бабка моя смеялась.
- И правильно. А Реля - не от мира сего. Она, в детстве, жалела тех, кого и жалеть-то было нельзя - разных комашек, букашек, червяков. Комашки, букашки, правда, опыление делают на цветах, где потом, как я после поняла, плоды завязываются. И червяки, весьма полезны - землю облагораживают. Но после войны я не понимала этого, гневалась на Калерию - всё ругала-ругала её - вот она и сбежала из дома, и как теперь мне вину перед ней искупить, ума не приложу...
Мать, как ей казалось, искренне раскаивалась, прожив с любимой Верой более года. Она почувствовала, как тяжела в общении капризная, избалованная её студентка, которой она раньше только гордилась, не видя недостатков в любимой дочке. Она Верины погрешности «сбрасывала», как правильно замечали всевидящие Атаманши, на «труженицу Калерию». Чем усилила в старшей дочери своей надменность и вседозволенность. И вот эта надменность и вседозволенность ударила по самой Юлии Петровне - Вера всю душу ей исхлестала своим эгоизмом, почище хлестала, чем это делают берёзовым веничком в русской баньке. Но в бане грязь с тела смывают, а Вера будто втаптывала свою мерзость в сердце матери, и приговаривала: - «Бери, мама, это ты меня избаловала».
Студентка опять требует денег от матери, уверяя, что на сберегательной книжке, в Одессе, у неё ничего не осталось. Но сейчас родительница была тверда - надо же ей и Атаманш ещё дорастить и Реле, наконец, помочь. Не всё же их Дикарке в житейском море барахтаться, располагая лишь на себя. Правда Юлия Петровна надеялась, что Реля ей станет дешевле, чем её избалованная сестрица, но всего этого Вере не доложила. Просто отказала студентке в очередной порции денег, когда они появились в доме - наотрез отказала, и Вера будто из рукава вытащила себе денег на билет до Балтийского моря - где холодней, чем в Одессе или в деревне летом. В большом селе Львово, где они теперь жили, старшая даже к Днепру днём не ходила. И оказалось, что «подружку», в Прибалтике, она не стеснит, потому что это никакая не девушка, а парень.  Студент в свои каникулы зарабатывал, и вполне может прокормить Веру на свои деньги. И билеты им взять до Одессы, сможет.  Даже больная Вера придерживала возле себя денежных поклонников. Или они её жалели - трудно определить, но старшая всегда, при любых обстоятельствах могла найти и деньги и защиту, в чём мать её не упрекала, а, наоборот, поощряла. Реле бы таких денежных мужчин побольше приваливало, а то солдатик и тот от неё деньги прячет.

                Г л а в а   20.

На следующее утро Калерия, вскочив рано, вышла рассмотреть сад. Ночью прошёл дождь и деревья, умытые и напоённые водой, встретили и удивили её во всей их парадной красоте. В капельках, на листьях серебрились первые лучи солнца, нежные ягоды шелковицы сами просились в рот и молодая женщина осторожно, чтобы не стряхнуть на себя воду, потянулась к ягодам. Ела с удовольствием. Только старшая в их семье не любила эту прелесть - Реля же благодарно принимала всё, что росло от матушки Земли, Воды, и их братьев Солнца и Воздуха. Она считала эти силы природы могущественными, от которых берёт начало всё живое.
- Что, лакомка, дорвалась! - донеслось до неё.
- Ой, мама, нельзя же так пугать! - Калерия вздрогнула, и облилась-таки дождевой водой. - Вот, из-за вас аппетит потеряла.
- Ничего! Мы тебе восстановим твой аппетит. Я тебе хороший завтрак приготовила, пальчики оближешь. Но до него пойдём, я Дикарке своей кое-что покажу, - Юлия Петровна провела вечную бунтарку за угол дома, где поражённая Реля увидела розовый куст, обильно поросший бутонами, некоторые из которых уже распустили свои лепестки.
- Красные розы? Сколько же их тут? - Молодая мать даже присела, на стоящую рядом маленькую табуретку. Табуретку эту ещё весной Юлия Петровна заказала плотнику, чтобы любоваться на розарий. А теперь с радостью уступила дочери - пусть и она наслаждается запахам роз. Пожилая женщина знала, что этот прекрасный аромат снимает усталость, расширяет сосуды и очищает лёгкие от всяких ненужных в них отложений.
- Вот только сейчас посчитала - сто пятьдесят бутонов и восемьдесят распустившихся. Плюс восемьдесят раскрывшихся,- добавила мать.
- Двести тридцать? - Калерия радостно всплеснула руками. Она уже вдохнула полной грудью чудный аромат, и румянец заиграл на её щеках. Или это розы кинули отсвет свой на щёки уставшей в дороге дочери? - Целый розарий на одном кусте. Это тоже подарок от прежних жильцов?
- Как бы не так! - порадовалась её удивлению Юлия Петровна. – Я сама лично привезла их из Чернянки. Помнишь, ты в конце учёбы посадила их, не надеясь, что они, после твоего отъезда, выживут?
- Да? Но тот кустик был таким маленьким! И Реля, признаться, не заметила его, когда летом приезжала в последний раз, когда уже познала своего будущего мужа и носила, как теперь припоминаю, сынишку. Правда я не сразу о том узнала в Чернянке, а, поняв, что беременная, где уж мне было рассматривать розы, тем более, что взялась шить Атаманшам.
- А! Так я этот кустик отдавала на развитие и для калировки садовнику тамошнему - кудеснику, почище, чем у тебя в Маяке был.
- Ой, мама, не напоминайте мне про Павла и его семью. Я, до сих пор слезами обливаюсь в душе - ведь учитель мой дорогой погиб.
- Да я не для того сказала, чтобы слёзы у тебя вызвать, но подчеркнула, что чудо садовники встречаются часто. Смотри, как мой тёзка по отчеству, Петрович облагородил твой куст. Правда и я много потела, пока везла его сюда. Сажала в приготовленную почву, чтоб прижился кустик, и смотри как он меня, тебя и Петровича отблагодарил.
- Значит ему уже четвёртый год, да? Спасибо, мама. Я розы в букетах не очень обожаю, ведь вы знаете - мне жаль, что они погибают. А этот розарий будет меня радовать долго, ещё месяца два, наверное!
- Дарю тебе его. Пусть он цветёт, как ваша любовь с Николаем.
- И не жалко? - Реля красиво скосила свои глаза на мать. Юлии Петровне нравилось, когда на неё так смотрели - немного с юмором, немного с изумлением. В конце концов, перевозкой розария она заслужила, чтобы дочь восхищалась ею.
- А чего жалеть? - задорно ответила, улыбнувшись, родительница.
- Мама, да ведь если наша любовь с Колей погаснет, куст увянет.
- Выдумщица ты! Николай тебя так любит, что этот розарий станет радовать всех ещё много-много лет.
- Уж, не о любви ли вы вчера с ним говорили?
- Да. Твой муж восхищён, что ты ему досталась девственницей.
Калерия испуганно посмотрела на торжествующую родительницу: - И про это? Да как же вам не стыдно? - она закрыла лицо руками, прячась даже от роз, которые словно сочувствовали ей.
- Дурочка ты! Будет тебе больше лет, и ты станешь спокойно говорить про всё, - отвела её руки Юлия Петровна.
- Господи! Да ведь Николай и о себе, наверное, болтал?
- Да уж! Он человек не скрытный!
Гордость Рели была уязвлена, но она решила испить всю горечь: - Говорил он вам, что рано познал женщин?
- Рассказывал, а тебя разве это ранило?
- Ранило? - простонала Реля. - Да скажи он мне это до женитьбы, а не после - это единственное, что меня отвратило бы от него.
Юлия Петровна удивлённо посмотрела на дочь. Неужели такая глупость может повлиять на чувства двух людей, которые полюбили взаимно друг друга, с первого взгляда, если верить Николаю.
- Уж не разлюбила ли ты его? - осторожно спросила она.
- Нет, мама, - Реля покачала головой, - Но он будто обокрал меня, будто недодал нечто, того, что я ждала от первого мужчины. Лучше бы он мне ничего не говорил о своей юности, которая была пьяной, ведь он рано начал пить, и заливал за воротник ещё до армии. Вот Реля и поторопилась завести от солдата дитя - раз уж это диктовала жизнь. Лучше от трезвого солдата, чем от разящего перегаром демобилизованного.
- Тебе рисуется такая картинка, что он станет пить после армии?
- Непременно. Вечно матерящаяся, в письмах, мамаша Колю споит.
- Ты читала такие письма? - удивилась Юлия Петровна.
- Зачем? Мне этого делать не надо, вы же знаете свою Дикую. Удивительно, но я будто помню, что когда была маленькой, вы с Геркой, меня, малютку, хотели уничтожить до войны. И никто мне про это, мама, не сплетничал, как вы с Верой уже подозревали раньше, но Релька это всё знает!
- Да, тебе кто-то подсказывает про прошлое и про будущее. Но ты не суди своего мужа. Не все такие, Реля, как ты - ясновидящие. Тебе кто-то освещает твой жизненный путь. Не знаю уж, хорошо это или напротив, плохо. Потому, что знать свою судьбу - это врагу лишь можно пожелать, да и то не всякому.
- Знать свою судьбу хорошо, мама, уверяю вас. Не будь этого, не вынести бы мне вашего с Верой тиранства. И не готовилась бы я заранее к встрече со свекровью. Уже знаю, что на меня будут покушаться, а я их атаки должна отбить, и уйти из той семьи с малыми потерями. Не ведай я всего этого, потеряла бы больше, возможно, Олежку. А так я стану осторожной в бою, буду пытаться не испугаться, и унести сынишку раньше, чем мне его погубят. Про себя не говорю - я мать, и обязана как можно лучше сохранить своего сына.
- Вот теперь я тебя понимаю, и где-то восхищаюсь тобой. Ну, пойдём, вечная воительница, мама тебя покормит, чтобы у тебя были силы для встречи с твоей гадкой будущей семейкой. Меня и Веру уже можешь не считать своими врагами. Ты нашла врагов покрепче.
- Вас не стану - потому что вы, время от времени будете Чернавку вашу любить - правда с переменным успехом, - ответила Реля, вставая. - Но ваша красавица никогда не станет мне подругой, хотя и будет навязываться. Тоже, время от времени, когда ей это будет выгодно. Но я стану отталкиваться от Веры изо всех сил, потому никогда не почувствую, что это идёт от души, а не из меркантильности.
- Меркантильность - опять новое слово! Что это значит?
- Проще говоря - жадность, подгребание под себя - ведь этого от Веры можно ждать в любую минуту. Так, мама?
- Мне больно, что ты так говоришь о сестре, но права, как всегда. Вера - жадна и, как курица, гребёт только под себя. Но у неё нет твоего ясновидения, она не может сориентироваться в жизни, как ты, и ей суждено жить впотьмах. Видишь, она даже своей болезни разглядеть не смогла, и попала на неё, как на кол, признаюсь тебе грустно.
- Но и я травму ноги не предчувствовала, потому что в гневе была, в то время - сердилась на негодяя, который преследовал Карельку. В гневе человек страшен, но открыт всем напастям.
- А Олежкину болезнь ты предчувствовала?
- Его да, прямо на второй день, как родила. Потому что с нами в палате лежала еврейка, и вдруг её сородычи - а в роддоме, нужно сказать, почти одни евреи были врачами - шасть, и переводят еврейку в другой роддом, где не было инфекции. Вот тогда я и татарка ещё в нашей палате, заподозрили - что-то там было неладно.
- Могла ты спасти Олеженьку от болезни?
- Нет, мам, от судьбы, как говориться, не уйдёшь. Суждено нашему малышу было отболеть в пелёнках. Боюсь, что это ещё не все болячки, которые нам с ним пережить придётся.
- Конечно, поедете в Москву, там ещё акклиматизироваться надо будет.
- И это! И распри, которыми меня встретит моя свекровь, трудности с устройством на работу - всё это отразится на нашей жизни.
- Да, Реля, тебе, как говорится, не позавидуешь.
- Но дочь ваша, балованная, всё равно на меня зубы точит. Вы Вере скажите, мама, чтоб она их поберегла, а то они у неё могут треснуть с большим шумом. Если она станет лезть к Коле с неприличными предложениями, то не миновать ей ещё болезней.
- Но ты её бить не собираешься, надеюсь за её гнусности?
- Боже упаси! Ещё руки марать! Но болеть она будет. Неужели Веру, бывшую Геру, ничему не научила её прежняя болезнь!
- Ох, тяжело мне с вами, девушки! Ваше пренебрежение друг к другу вынести у меня терпения не хватит. Когда же вы смиритесь да станете дружными, хотя бы ради матери? А теперь садись, критикесса ты наша, мама тебе завтрак подаст, чтобы молоко было, когда затребует Олеженька, внучек мой.
- Хорошо. Уже забыла Веру. Думаю только о своём Олежке, которого мне через полчаса кормить, когда он проснётся.
- Когда ты выскользнула из дома и лакомилась шелковицей, я пошла, посмотреть-полюбоваться на внука. Вчера не налюбовалась - он почивает так безмятежно, как могут спать только дети в его возрасте. А вот его папаня с кем-то спорил во сне, с какой-то Люськой ругался, «шалавой» её обзывал и всё грозил, что, как приедет, отлупит её…
- Люся? Это Колина сестрица, моего возраста, даже чуть постарше, но сильно разгулявшаяся, как наша Вера. Её стоит так поругать.
- А ты не боишься, - сказала Юлия Петровна, поднося Реле тарелку с едой, - что он, и тебя, рассердившись, сможет так же обозвать?
- О! Варённая молодая картошечка, посыпанная зелёным укропом, и салат из помидор и огурцов. Всё свежее. Спасибо, мама. - Реля взяла вилку, и стала, с удовольствием, есть. - Ну что вам ответить на, прямо скажу, нелёгкий вопрос?.. Возможно, что и меня Николай станет оскорблять, когда мы будем расходиться. Это не исключено.
- Олеженьке зелёные огурчики не повредят? - Юлия Петровна уже и не рада была, что задала этот вопрос. На лице её непокорной дочери пробежали тучки, но сразу исчезли после второго вопроса.
- Нет. Я уже их неоднократно ела в Симферополе, и Бэби мой легко их переносил, так что не бойтесь, ничего ему от свеженьких огурчиков не будет. И не думайте, что мне тяжко станет, когда Николай, при разводе, станет меня оскорблять.
- Я и забыла, что ты умеешь считывать мысли. Но как ты наперёд, интересно мне, всё узнаёшь?
- Это просто выяснить, мама, по поведению человека. На теперешний момент, мой  Коля восхищён, что «сорвал красную розу». Но стоит нам приехать в Москву, где его мать припасла мне другое определение, как женщине, даже не одно. Муж вначале, я предполагаю, ещё будет помнить, что взял меня девственной, и станет яростно заступаться, но злая воля всегда ломает слабых людей.
- А Николай слабый? Мне он вчера таким не показался.
- К сожалению. Его маленькая ростом мать - такой я её во сне видела - уже сломала жизнь трём мужчинам из Колиного рода. Это его отцу и двум её братьям родным. Но Реля будет ей не по зубам. На мне она их и сломает, но развести, разведёт. Коля будет четвёртый из её рода, кому она разобьёт жизнь.
- Ломать жизнь сыну - это не по-человечески.
- Кто бы говорил, мама! Вы, разве не поломали жизнь кому-то, до отца? Да так, что тот человек умер! Уж про папу не говорю. Вы, мама, его так ломали, что он захотел уйти от вас, даже через тюрьму.
- Что ты мне о своём, поганце-отце, вспоминаешь? Не из-за меня он попал в тюрьму, а из-за любовниц своих, баб колхозных.
- Ладно, мама. Забудем о папе, он свою жизнь уже выправил, хотя вы, во вред себе, не дали ему развод.
- Вот о разводе ты точно мне предсказывала, что во вред себе я не даю его твоему отцу. Сколько достойных женихов упустила.
- Всего одного. Но точно, мама, хорошего. Тот Иван был достойнейшим из достойных. Я предполагаю, уж простите, если не так, что вы его не достойны были?
- Ломака был твой «достойный». Стал придираться, что плохо отношусь к тебе - не так одеваю, не так обуваю. В институте не хочу учить.
- Он был прав. Вы, разве, не издевались надо мной почти восемнадцать лет? Но я - человек сильный, этого вы не сможете отрицать. Муж у меня попался слабый, иначе бы я не вычислила, с юности, что ребёнка своего стану воспитывать одна и, наверное, лучше Олежку снаряжу в жизнь, чем мать Николая. Моя свекровь, как и вы, умеет только ломать.
- Но верно на Николае она, наконец, поймёт, что наделала, и будет отсылать его к тебе, чтобы он помирился с тобой? - Сказала Юлия Петровна, чтоб как-то сгладить ту боль, которую она давно, по глупости, доставляла Калерии. Била своими поступками дочь, а отбивалось всё ей, неразумной матери.
- Смотрите, мама, - развеселилась молодая женщина, - вы, оказывается, можете и вперёд смотреть?
- Так с кем поведёшься, от того и наберёшься, - засмеялась Юлия Петровна, очень довольная словами дочери.
- Да, мама, наверное, вся эта волынка будет, но я, разойдясь, не помирюсь - так нам в книге судеб и написано - жить нам с Колей врозь!
- Жаль! Такой он податливый и нежный мужчина, а главное пока мы с ним вчера говорили, он мне не раз сказал, что очень любит тебя. И выходит, что это ему жизнь мать его поломает, а не тебе.
- Конечно. Я-то вперёд всё знаю, а он нет, для него это будет ударом. Я, возможно, и соломки успею подстелить, а он об асфальт треснется, - улыбнулась грустно Реля. - Но Коля, погрустит, может, будет с ума сходить, сопьётся, но останется жив, а вот брату его, Михаилу, светит смерть от деяний его матери.
- Да что ты! Ты это определила точно?- поразилась родительница.
- Точнее не бывает, и это очень грустно. Самое удивительное, что моя свекровь так и не поймёт, что это она станет причиной двух смертей - сначала мужа своего Гаврилы, а затем младшего сына.
- Да, Реля, тебе из этой семейки надо бежать со всех ног, разумеется, и, чем скорее, тем лучше. Ой, ты поела. Что будешь пить? Чай? Кофе? Молоко? Простоквашу?
- А есть свежее молоко?
- Оно у нас каждый день будет свежее, пока ты живёшь у мамы.
- Давайте, мама, мне сначала стакан молока не очень холодного, а затем стакан чаю горячего.
- Пожалуйста, - Юлия Петровна сходила, налила из крынки молока, принесла дочери, и опять ушла в коридор, - а сейчас и чаёк будет. Но с чем ты его будешь пить? С булочкой свежей, с маслицем? С пряником?
- Давайте булку, если она посвежей. Пряники-то, наверное, старые?
- Ошибаешься. Я их вчера спекла, к вашему приезду, а после уж поехала за вами. Вот так-то, доченька, не всё, оказывается, ты отгадываешь.
- Мама, имейте совесть, - Калерия допила молоко и рассмеялась. - Одно дело отгадывать большие события, а на мелкие я не размениваюсь.
- Ну, тогда я разменялась да отгадала, что ты захочешь моей выпечки, а не булки из нашей пекарни, хотя их там выпекают прекрасно.
- Пра-а-авильно отгадали! Так, где у нас пряники спрятались?
- Вот тебе чаёк, как ты просила, а вот и печенье, - Юлия Петровна достала с полки, в кухне, жестяную коробочку из-под конфет, которые когда-то привозила Вера, открыла и поставила перед Релей.
- Блеск! А пахнут! Ну, спасибо! Угодили. Давно я не пила чаёк с домашним печеньем. Вы его так здорово делаете. А ещё сырники.
- Как захочешь сырников, так и скажи - будут и сырники. Да мама к обеду и напечёт их, чтобы и зятёк попробовал моей стряпни.
- О! - сказал, выходя из комнаты, и потягиваясь, Николай, - Я, кажется, к завтраку своей супруженицы попал? Редко мы вместе, с утреца, бываем. Здравствуйте, Юлия Петровна. Доброе утро, наша кровинушка с сыном! - подойдя, поцеловал Калерию в шею, приподняв её кудри. - Ишь, как они у тебя покрасивели дома, сразу все завились.
- Это на меня шелковица дождь вчерашний стряхнула, вот и кудри завились. Как спал? Хорошо! Вижу-вижу. А как там наше сокровище? Проснулось?
- Перевернулся на бочок сынуля, но я его вернул в прежнее состояние, а то может свалиться с дивана. Ну, мама, покормите зятька и я займусь кроваткой для сына, чтобы Релюшке было куда его вынести, и положить под деревом. Ты, какое выбираешь дерево, где будет спать наш крикунишка? Пойдём, покажешь мне, пока Юлия Петровна завтрак мне приготовит.
- Наверное, хочешь, чтобы я тебе туалет показала, да на руки полила? - засмеялась Калерия, выходя вслед за мужем во двор.
- Ну, путь к туалету я ещё вчера освоил. А вот из твоих ручек умыться - это идея! А, может, к Днепру сбегаем, пока прохладно ещё?
- Я бы рада, но мне сына кормить через десять минут. Да и смотреть уже пора на него - поди, проснулся? А к Днепру мы пойдём позже, когда ты ему кроватку смастеришь. Чтобы мама, если она согласиться, могла бы с внучонком на улице побыть, в тени вот этой красавицы-абрикосы. Смотри-ка, она и плоды мне ещё сохранила - вот это чудо.
- Сейчас я тебе достану абрикосы, и ты слопаешь их. - Муж легко протянул свои длинные руки, и скоро десяток плодов было у Калерии в ладонях: - Иди, помой, а то я знаю, так-то ты их кушать не будешь, а я и немытые ем, - Николай положил в рот целую абрикосу, - вкусно и сладко, съедим без остатка.
- Дурачок, а куда ты косточку дел? Проглотил? Так её можно расколоть и насладиться зерном, которое не хуже грецкого ореха, а может и лучше по своим качествам, - огорчилась его поспешности Калерия.
- Да? Тогда я не стану больше его глотать, - пошутил Коля, доставая изо рта косточку. - Вот она, а когда ты мне свои вернёшь, то и расколочу их, чтобы ты пальчики свои не побила молотком.
- У мамы есть щипцы, которыми можно колоть лучше, чем молотком. Я слышу, что проснулся Олежка - он зовёт меня. Я помчалась.
Калерия положила на стол в коридоре абрикосы: - Я потом их помою и съем. - Сама быстро сполоснула руки и проскользнула в комнату, не дав Юлии Петровне слово сказать.
- Ну и сумасшедшая мать! Издали чувствует, что её дитятко пробудилось. - Она выглянула во двор и увидела смущённого Николая.
- Вот всегда так, - пожаловался он тёще. - Бросает мужа и бежит к ребёнку, не договорив, не поцеловав меня на прощание. Потому что, когда я теперь буду иметь честь разговаривать с жёнкой, не ведомо.
- Не грусти, подрастёт Олеженька, и Реля вновь поймёт, что и мужу надо уделять внимание, а пока она бежит к тому, кому нужней.
- Будем надеяться.
- Иди кушать. Я тебе уже всё приготовила.
- Спасибо. А пока я ем, сходите за инструментами к соседу, чтоб я время не терял и мастерил, как Реля сказала, кроватку Олеженьке.
- Схожу. Но ты тут сам себе кофе наливай - вот в этом чайничке, или чаю - заварка вот здесь. А булки, печенье домашнее на столе. Ты с чем будешь пить? С печеньем? С ним и жёнка твоя пила.
- А я как она. Никогда себе другого не желаю.
- Ой, надолго ли хватит такой любви?- улыбнулась Юлия Петровна, выходя за порог и направляясь к соседям.
- На всю жизнь, - донеслось до неё.
- «Судя по тому, как предчувствует Калерия, то далеко не так. Но хорошо и то, что Коля думает иначе. По крайней мере, станет сражаться за свою любовь, вот только хватит ли сил?» - думала Юлия Петровна, пересекая улицу и стучась к соседям в калитку: - Коля, выйди-ка. Есть ли у тебя рубанок и ещё какой плотницкий инструмент? Мой зять, твой тёзка, хочет ребёнку кроваточку смастерить, ведь дочка надолго приехала ко мне с внучонком.
- Та в мэнэ всэ имеется. И я допоможу вашему зятю, бо, як я чув, вин людына городска, можэ рукы покаличыты з непривычки.
- Помоги, Коля, а я тебе за это стаканчик хорошего вина поднесу.
- Та чи вы нэ знаетэ, що я нэ пью? Бо завтра за баранку, а тоди надо напрягатысь, щоб аварию нэ зробыть. Я як и зять ваш, шофёр же.
- Ну ладно, напеку сырников - доченька моя заказала - так угощу всю твою семью. - Не сдавалась Юлия Петровна.
- Та рази ж вы сможэтэ спэчь, щоб на ваших усих хватыло, та на нашу семью из пяты душ? Нэ надо, Петровна, я вашему зятю и так подмогну, бо вчора разговорились мы з ним - вин же ж тоже шофёр в армии.
- Ладно, шоферюги, уже сговорились.
- Нам з Зиною учора дюжэ понравылось як ваш зять про жонку свою говорил - глаза блестять, голос хрипнет - уж так вин ии кохае, що Зина аж заплакала: - «Николы, - впрэкнула, - ты про мэнэ так никому нэ розказував».
- Ой, Коля! Сегодняшняя молодёжь сейчас обожает, а через полгода разбегаются - куда только любовь их девается?
- Бувае и так. Алэ ваш Николай Релю николы нэ бросе. А якщо воны разийдутся, то вин будэ сыльно страдать.
- Ну вот, вот это уже ближе к истине. Но, если он Дикую мою потеряет, пусть страдает - виноват будет только он.

                Г л а в а   21.

Но несмотря на все эти разговоры, Юлия Петровна и младшие сестрёнки с удовольствием наблюдали жизнь в молодой семье. Атаманши нянчились с Олежкой, постепенно оттесняя от него Релю, на что молодая мать не обижалась. Она так устала за прошедшие тяжёлые два месяца, что немного отдохнуть было ей в радость. Всего пять дней прожила она в деревне, а расцвела необыкновенно. Ходила Реля в открытом сарафанчике по саду, ела фрукты, возилась возле Олежки, который большую часть дня проводил на складной кроватке, искусно вытесанной двумя Николаями. Кроватка то стояла в тени большой абрикосы, то кочевала в комнату, если собирался дождь, или вдруг прилетал шаловливый ветер, который мешал малышу спать. И почти всегда, когда Калерия, беря на руки Олежку, напевала ему песни, это вызывало гнев Веры, которая только себя считала непревзойдённой певицей в их семье:
- Релька выучила все колыбельные мира, наверное, да так вдохновенно поёт, что мне мерещится то знойная Африка, где бы её Бэби задохнулся от жары, то потопная Америка...
- Почему «потопная» Вера?
- А Релька мне сказала, что Америку когда-то затопит водой, она исчезнет с лица Земли, если, конечно, Дикая, к тому времени, не переедет туда жить - лишь её присутствие спасёт Америку от потопа.
- Так и сказала?! Она же с тобой не беседовала ни разу.
- Она мне это, мама, сказала во сне. Влезла в мой сон, чтоб похвастаться, какая она могущественная - может континент спасти. Правда, оговорилась, что Америке потоп ещё не скоро грозит, может через сорок или пятьдесят лет - это к концу этого века или к началу двухтысячного. Губа не дура у нашей Чернавки! Хочет переехать проживать в Америку, где, как мне говорили моряки, которые плавали туда, жизнь сейчас налаживается скорыми темпами, а будет ещё лучше.
- Вера, но это же сон, причём твой. Стало быть, никуда Калерия и не поедет.
- Не скажите, мама, поедет же она в Москву, о которой мечтала.
- Ну и что? Москва - это всё же Советский Союз, а не Америка.
- Да, но вдумайтесь - в Москву! А до того, насколько мне известно, она отказала хорошему хлопцу из города Львова. Причём военному, да не какому-нибудь солдату, а старшему лейтенанту.
- Помню этого будущего генерала. Но Реля ему не отказывала, это я, признаюсь, - Юлия Петровна склонилась к уху старшей дочери, - я! - подчеркнула мать, - оттащила его от нашей Дикой, поведав тому Саше, уж не знаю права я или нет, о её непокорном нраве, вот он и убежал. Правда, у него и отпуск заканчивался - он не мог Релю ждать до конца её выпускных экзаменов, которые продолжались ещё две недели.
- Конечно, служба позвала. Но зря вы Рельку не отпустили с ним.
- Вот тебе раз! Я же о тебе беспокоилась - не хотела, чтобы она раньше тебя замуж вышла, придерживала её, отгоняла женихов.
- Всё равно же раньше она вышла. Но как я слышала от Атаманш, а ещё прочла в предназначенном ей письме, которое пришло в Чернянку, что наша Дикенькая и в Симферополе не одному парню отказала, потом, каким-то образом и Севастополец её замуж звал - его письмо я и читала.
- Вера, читать чужие письма, а особенно рвать их - нехорошо!
- Уж кто бы говорил, мама! Не вы ли отцовские письма для Рельки рвали, а денежки, которые он ей, чтобы она ехала жить к нему, высылал, заныкивали?
- Ой, Вера, Вера! Тебе я эти деньги отсылала, тебе, потому твой аппетит к деньгам тогда разгорался с каждый днём. Но эти деньги нам с тобой и отрыгнулись твоими болезнями.
- Да, недаром Релька, когда познакомилась с Артёмом, и спешила, вслед за ним в Одессу - за его же деньги, которые нагло из моих рук вырвала - ткнула тогда мне пальцем в грудь и изрекла, что страдать я буду из-за денег, которые у неё нечестным путём отрывала. И ведь я, действительно, болела, да ещё как! Поэтому я верю, мама, хоть и во сне мне Релька снилась, что она лет этак через полсотни поедет в Америку, чтобы спасти её от потопа, если её пустят туда.
- Если бы, да кабы, да во рту росли грибы - о чем мы говорим?..
И пока мать с Верой тихо обсуждали её, Калерия продолжала петь и колдовать над сыном, и он у неё, за пять дней, превратился в негритёнка, хоть и лежал в тени деревьев. Всё это восхищало солдата, который понял, что Реле с дитём тут будет хорошо. И как плохо ей было бы в Симферополе, где она жила бы Бог знает на какие деньги, при этом мечась между ребёнком, постирушками, глажкой и магазинами, где надо что-то купить, потом приготовить, при этом ещё ухаживая за сыном. Да она бы умерла от истощения и непосильной тяжести, свалившейся на неё. Копая тёще погреб, он с нежностью провожал глазами жёну, куда бы Реля ни бежала - к Олежке, подающему звуки под абрикосом, или за «сарайку», в туалет. Иногда она читала вслух книгу, сидя на маленькой табуретке возле мужа, временами вскакивая к Олежке, и счастью его не было предела. Он говорил тогда тёще: - «Экая она певунья, я и не знал!»
- О, Коля! А ведь ещё над твоим сынулей щебечут Атаманши – тоже свои песни поют. Думаю, что твой сын вырастет великим артистом – уж столько песен он услышал, а сколько ещё услышит.
Проходящие через стадион на ферму доярки, тоже восхищались ребёнком, лежащим на белых с кружевами простынках - подарок друга Коли из Москвы: - «Друг прислал детский набор, а сам он и не подумал что-нибудь купить! - недоумевала Юлия Петровна, тут же оправдывая зятя. - Осуждаю, а сама-то я что купила своему маленькому внуку? Дедушка, из Донбаса прислал посылку - не в Симферополь, потому что адреса не знал, в новое село, куда ещё шлёт алименты на Атаманш, а я ничего».
Но мысли её прервали восклицания украинских женщин?
- Ты дывы, бабы, дытына гола лэжить, и якый же хорошенький!
- О! Уже и загорив. А мы своих у пуховиках, в жару, дэржимо.
- А вин бач якый крэпинькый! Вжэ головку пиднимае...
- Вот учитесь, женщины, как детей растить и закалять надо, - отвечала им гордо, чуть высокомерно, Юлия Петровна, и брала внука на руки, чтобы лучше рассмотрели. Но не подносила близко к забору: - «Ещё полезут целоваться, а это ни к чему, заразы сейчас всякой много». И отправлялась бродить по саду, чтобы не думали, что она дочери не помогает нянчиться. Внук при этом удивлённо вертел головкой: - «Как будто что-то понимает, пострелёнок!»
Но носить могла Юлия Петровна не боле трёх-пяти минут. И опять опускала на белоснежные простынки, на которых малыш казался негритёнком: - Уж больно тяжёл ты, Олеженька, не для моих рук. Как тебя мама твоя носит часами, не пойму. Ну, ты лежи, а я пойду, посмотрю, что папа твой делает - уж не завлекает ли его твоя старшая тётушка?
Верино поведение беспокоило мать, пока Николай гостил у тёщи – правда, он не так «гостил», как по хозяйству занимался. Но студентка всё равно не оставляла своих попыток увлечь зятя - копал ли Николай погреб, мылся ли, или обедал - Вера тут как тут - разумеется, когда Рели не было рядом. Вертится, предлагает «труженику» то водицы испить, то арбуза отведать, то на Днепр зовёт купаться. Изжарился, мол, работник, не пора ли освежиться? И тут же сникала, увидев идущую Калерию.
Утром Вера никому не показывалась на глаза, особенно зятю, пока «в порядок себя не приведёт», и выходила в таком блеске, что солдат должен был бы потерять голову, посмотри он на неё хоть раз внимательно. Но видимо зять всё же был влюблён в Релю - он не замечал других женщин: красивых, страшных - они ему были «до лампочки» - так он сам признался как-то Юлии Петровне. Тёща тогда облегчённо вздохнула.
Вера же всё продолжала жаловаться матери, картинно разводя руками: - Не пойму в чём дело?! Я этого москвича зову-зову обедать, а он сидит возле Рельки, смотрит, как она малыша кормит, и будто у него уши заложило - ничего не слышит. Прямо балдеет, если рядом Релька. Неужто, и правда любит? Прямо как пьяный возле лохматой, непричёсанной жены становится. А между тем, Релечка святошу из себя корчит - близко к себе не подпускает, считает, что если кормит дитя, то должна чистоту соблюдать.
- А ты откуда знаешь? - поразилась мать.
- Да спим мы вами, с ними через тонкую стенку, всякий вздох слышу. Это вы, мама, глухая стали, а я всё слышу.
- И потому ты к Коле пристаёшь, хочешь ему жену заменить? - сердилась Юлия Петровна на «глухую». Выдумывает любимая доченька всякие гадости.
- Не всё же Рельке женихов у меня отбивать! - Вспомнила Вера.
- Но ты пойми - одно дело, много лет назад, ребята-школьники, и какие они тебе женихи были?! Другое дело муж - близкий, дорогой человек. Ты не знаешь Релю - она, вроде и не смотрит - а всё видит. И никогда тебе не простит, пусть безуспешного, но домогательства мужа.
- Но почему, мама, почему ей больше моего везёт? - Вера заломила руки, как в виденной когда-то сцене из какого-то кинофильма.
- Везёт? - поразилась Юлия Петровна. - Реля считает, что все беды у неё впереди. Нагадала себе она их. Хотя, мне думается, что она уже и так много пережила со своим потомком. Ну-ка, со дня рождения, ребёнок так переболел, что и врагу не пожелаешь. Раньше это заболевание не вылечивали - от него у меня умерли два брата и сестрёнка.
Но Вера не слушала родительницу - вернее не хотела слышать:
- Что это вы свернули на ребёнка? Вы лучше скажите, что Чернавка себе нагадала? Значит, она не только чужую беду чует, но и свою?
- Да и плохого у неё в жизни больше, чем хорошего. Счастье промелькнёт незаметно, а несчастье уже ждёт её за поворотом. Я не могу тебе всё сказать, но поверь, что это так.
В глазах Веры промелькнула радость, но она сумела скрыть её:
- Это уже из сфер мистики, которым я не очень доверяю. А Дикая наша верит, как Татьяна из «Онегина». Та дура тоже «верила преданьям простой народной старины: и снам, и карточным гаданиям, и предсказаниям луны», - лихо ввернула стихи Пушкина Вера, чем была довольна. Пусть мамаша убедится, не только её Релия знает стишки, и умеет их использовать при беседах. Когда-то Юлия Петровна рассказывала любимице своей, как Дикарка, перед замужеством, потрясала её стихами Есенина. Ну, того поэта Вера почти не знала, а вот то, что изучали в школьной программе - извини-подвинься - она выучила получше Рельки.
- Да, Вера, Реля верит в судьбу, и меня убедила. Так что, дочурка, не заигрывай с её мужем - Дикой ещё и от его родни достанется.
- Ну и фантазёрки вы с ней! И я, чтобы не портить себе и вам нервы, раньше времени уеду к подруге – надеюсь, пустят на поезд. – Вера всё ещё говорила о подруге, хотя Юлия Петровна знала к кому она едет. И билет уже приобрела, так что «пустят на поезд».
- Только не завтра! - воскликнула мать. - Дай уехать Николаю, а то вздумаешь уехать в один день с ним, дабы пощекотать нервы Реле. Теперь я поняла, на что ты намекаешь
- Как угадала, мамочка моя! Ну, хорошо. Уеду по билету, после отбытия солдата. Но уж готовить вам, извините, не стану больше.
- Да, господь с тобой! Много ли ты готовила, и то устала! Ты бы посчитала, сколько Реля нам готовила, когда мы все вместе жили.
- Только не упрекайте, - взмахнула Вера ухоженными ручками, отправляясь к зеркалу, чтобы разрисовать своё лицо так, чтобы не выглядеть плохо в последних походах на танцы. Ушла холодная как лёд, ничего не желающая знать, кроме своих интересов. Конечно, она бы так просто не отступила, прояви Николай хоть немного интереса к ней. Вера бы, с удовольствием, подпортила всем нервы: и Атаманшам, которые переживали за свою няньку, и матери было бы неприятно, разразись вдруг скандал. Непременно всё разведали бы местные кумушки - дом их стоит в таком месте, где много народу ходит. Ещё играют в футбол, а зрители-мальчишки-женщины так и трутся возле их дома. Наверное, не так им хочется шелковицей полакомиться, что свисает над тропинкой, как услышать скандал в доме новых сельчан. Для сельских кумушек это самое сокровенное событие – о нём долго бы гудело большое село: - «Чи чулы, у новои зоотехнички...»
А после отъезда зятя у матери состоялся разговор с Релей. Юлия Петровна тактично выспрашивала свою дикую бунтарку, отчего Релия не приласкала своего красивого муженька перед отъездом? Калерия не сразу поняла, а потом залилась краской:
- Но, мам, он бы уехал, а я бы осталась в интересном положении, мне это вроде ни к чему, и мы с Николаем обсудили этот вопрос ещё в Симферополе, собираясь к вам.
- Глупости, когда кормят ребёнка, не беременеют.
- Однако, мама, женщины бывают разные - забеременела же я, едва Николай дотронулся до меня. А это, как говорят доктора, большая редкость среди молодых женщин, которые предпочитают делать аборты или выкидыши, перед тем как выносить, потом уже с большим трудом, дитя... К тому же, если вспомнить нашу бабулю-цыганку, с вашей стороны, так она рожала через год-полтора – значит, попадалась как раз во время кормления. Значит, и детей своих питала молоком уже горьким, непригодным к кормлению. Не поэтому ли у неё слабенькие детишки были, которые в младенчестве умирали? Да и Лару вы родили через год с небольшим, после Вали, - припомнила эта всезнайка. – Значит, забеременели, как раз когда Валю кормили. - Сказав это, улыбнулась своим выкладкам.
- Ты забыла, что я Валю не кормила грудью? - напомнила мать.

             следующая часть >>> http://proza.ru/2009/05/11/43

                Риолетта Карпекина