Жил как то в нашей в деревне мужик. Прохором звали. Давно жил. В прошлом веке еще, при Советском Союзе. Так вот, этот Прохор в деревне охотником работал. Ему из района план спустят на лосей да глухарей, он по лесу и шастает.
На глухарей план еще и нашему участковому Трофиму Силантьичу спускали. У него что ни кража то глухарь. У бабки какой с огорода помидоры и огурцы стаскают - глухарь. Ищи-свищи, участковый, расхитителя бабкиной собственности. С фермы сопрут молочные бидоны – та же сама песня – еще один глухарь у Трофима. Он только самогонные аппараты ловко искал. Тут уж никаких глухарей. Всех самогонщиков ловил на месте самогоноварения. Один раз за этим делом и Прохора поймал. Как они потом самогонку уничтожали, вся деревня слышала. Ровно неделю уничтожали. Всю как есть, до самого сухого донышка изничтожили. Трофим дальше по деревне пошагал самогонку изымать, а у Прохоровой охоты как раз не сезон был, он спать завалился. А поспать он был великий любитель. Мог сутками напролет спать. Хоть в колокола звони, из пушки стреляй, знай себе похрапывает, с боку на бок переворачивается. Летом на покосе уснул в стогу, так его мужики аккуратно в лодку перенесли и там спать уложили. Он ведь и не проснулся. Река его в лодке до самой соседней деревни отнесла, а это посчитай семьдесят километров. Хорошо там плотина стоит, прибило к берегу, а так до самого океана, наверное, спал бы.
Охотник, правду сказать, Прохор отменный был. План свой охотничий выполнял – и сохатого, и глухарей, а когда и другую живность из лесу приносил. Зимой, когда охотничьему промыслу перерыв наставал, ходил Прохор в лес за особыми зимними грибами. У нас окрест деревни таких полно. Они по стволам деревьев растут. Летом на грибы неурожай может случиться, а зимой всегда грибы есть. Из-за этого морозовиками их кличут. Вот только охотников ходить за ними по морозу маловато было, да и места знать нужно, чтобы их сыскать. Прохор на то и был охотником, все грибные места помнил. По осени пройдет, выведает, где расти будут, а потом уже в феврале идет урожай собирать. Иногда ведра четыре за раз приносил. Эти грибы если на жареху пустить да с картошкой и лучком, уух, лучшей закуски не придумаешь. Да и на засолку грибочки тоже шли. Только их надо сразу солить, не дожидаться пока разморозятся. Иначе вкус не тот получается. Прохор по этим грибам большой знаток был – вся деревня у него угощалась.
В тот февраль, про который речь идет, Прохор стало быть опять собрался в лес по грибы. Лыжи, значит, свои навострил, а они у него, лыжи то, были примечательные. Военный трофей. Из авиационного алюминия. Легкие как пушинка, а главное ходкие.
К Прохору как-то в огород вертолет военный упал. Испытания рядом проводили и что-то там, у летчиков случилось. Заклинило ли или керосин кончился, то неизвестно. Рухнул, одним словом, вертолет к Прохору за баню. Весь урожай картошки и огурцов примял. Прохор в тот момент как раз спал. Летчики из своей машины вылезли, потолкали хозяина. А его толкай не толкай, спит как убитый. Вот летчики участковому Трофиму и говорят:
- Вертолет не трогать. Охранять с собаками и беречь как зеницу ока.
Пообещали они через неделю за боевой машиной вернуться. Месяц прошел, а военные не едут.
Прохор смотрел, смотрел на это богатство в своем огороде – ни картошки посадить, ни к нужнику нормально пройти - в аккурат тропинку винтом перегородило и дверку придавило. Прохор возьми да и оторви от него две лопастины. Из них лыжи себе и соорудил. Остальной народ поглядел на это, дождался когда участковый Трофим Силантьич в очередной раз самогонку пойдет уничтожать, и ломанулся в огород к Прохору. За один день весь вертолет разобрали – кто стекла на теплицу, кто баки топливные, кто кресла пилотские, все свинтили. Мишка-подводник себе компас с него скрутил. Говорит больно уж на подводный похож. В погребе у себя повесил. Говорит как на подводной лодке себя чувствую.
Приехали вертолетчики только через полгода, а вместо вертолета у Прохора на огороде картошка колосится. Да такая рясная она у него уродилась, всем на зависть. Топливом что ли удобрило, то ли он секрет, какой знал?
А Прохор опять спит. Летчики его будить. Куда там. Его разве разбудишь. Хотели летчики Прохора спеленать и везти спящего в комендатуру на допрос, да тут наш участковый вмешался.
- Не позволю силком спящего человека из родного дома увозить!
Конфликт у местной милиции с армией вышел. Чуть до пальбы дело не дошло. Трофим военным и предложил вертолет компенсировать самогонкой.
- Да на что нам твоя самогонка? Что она против нашего спирта стоит? Так баловство одно, - отвечают летчики.
- А давай спробуем? – говорит Трофим и протягивают ихнему капитану кружку ядреной самогонки. С нее даже наш колхозный бык-производитель Бяшка на копытах устоять не мог, сразу рогами в землю упирался. Его таким манером успокаивали, когда ему на корову хотелось залезть.
А вот на мужиков самогонка наоборот действовала. Как кто выпьет – сразу на любовные приключения тянет. Ее бабы иной раз мужикам своим подливали за ужином. Из-за стола не успевали порой выйти… Бабка Вергилия Амбросиевна ее гнала. Подмешивала туда говорят что-то.
Капитан кружку опустошил, но на ногах устоял. Только звездочки на погонах у него чутарь помутились.
- А теперь, говорит, откушайте нашего спиртика, - и протягивает Трофиму кружку, где спирта с опупком налито.
Участковый наш не растерялся.
- Минуточку, - говорит. – Сейчас огурчик с грядки занюхать возьму. Дюже он у вас резко пахнет.
Выпил Трофим летчиковского спирта, огурцом занюхал и на капитана смотрит.
Налили по второй кружке и после нее никто не упал и по девкам никто не убежал. Народ смотрит на это диво. Ничего понять не может.
После третьей с обоюдного согласия решили за стол усесться. Так и сидели три дня за столом, выясняли что крепче – спирт или самогонка? Так и не выяснили – спирт у армейцев кончился. Самогонкой потом такое горе заливали.
Ох, и огурцов на тот эксперимент ушло – посчитай со всей деревни собирали, ни одну грядку не обошли. Пришлось даже в соседнюю деревню за огурцами трактор с тележкой снаряжать.
В часть к себе летчики только через месяц уехали. У них с тягача наш завгаражом Аким Кузьмич под шумок весь бензин слил. Он его потом на двух чушек сменял. Чушки-то потом опоросились, но поросята уж больно странные были – шерсть у них была как у баранух, а щетины как не бывало. Кузьмич с них потом по центнеру чушачей шерсти стриг и в район за овечью сдавал. Никто подмены не заметил.
Военные как просекли, что бак у них сухой опять в конфликт полезли. Кое-как их успокоили. У нас же в деревне самогонка почище любого бензина будет. Его что в трактор заливай, что в военный вездеход, что на ракетах используй, везде сгодится. Вот и военным тоже пригодился. Залили самогонкой бак и уехали. Потом, правда, еще раз возвращались. Говорят, топлива, селяне, долейте. Не хватило на всю дорогу. И закусить просили. Двигатель, говорят, без грамотной закуски не работает. Механика – хитрая наука.
Селян военные успокоили, что за вертолетом никто больше приезжать не будет.
- Легче новый построить, чем тут с вами соревноваться, - на прощание сказали летчики и были таковы.
С тех пор и остались у Прохора металлические лыжи. Он к ним еще моторчики от вентиляторов приделал. На батарейках работают. Как Прохор разгонится на лыжах, поминай как звали. На «Буране» за им не угонишься.
А за неделю до своего похода в лес залег Прохор отсыпаться. И все бы хорошо да разбудили в тот раз Прохора. Случился у нас над деревней природный катаклизм. В феврале посреди ночи выползла на небо радуга, а вокруг радуги удивительное свечение.
«Северное сияние у нас над деревней случилось». Это Мишка-подводник всем объяснил, про сияние то. Он на атомной подводной лодке служил, по ледовитым морям плавал, на северное сияние насмотрелся. «Век бы на него не смотрел более», - ворчал Мишка.
Один раз поплыл он на своей подлодке до самого Северного полюса. Льды там лодка разломала, на свет божий выбралась. Стоят, значит, северным сиянием любуются, воздухом свежим дышат, медведей белых дразнят. И тут у них, говорит Мишка, авария в лодке приключилась – атомы в двигателе кончились. Уходили-то в поход спешно, одну банку с атомами на берегу и позабыли. Кинулись искать по отсекам, вдруг, где за табуреточку завалилась, ан нет, ничего не нашли. Радиограммы начали слать, мол, так, мол, и так, отправляйте срочно доблестному экипажу такой-то лодки атомов для двигателя, банки две. Одну про запас. Оттуда им отвечают – на складе атомы кончились, а завод, что их выпускает, на ремонт закрыли. Орденов всем пообещали, а еще пожрать и тулупов привезти, говорит Мишка. Вот он и сидел целый год на самом Северном полюсе. Изо дня в день на северное сияние пялился. С чего, говорит, такое сияние у нас случилось, непонятно. Северный полюс, должно быть, сползать начал и в аккурат на нашу деревню наполз. Главное, говорит Мишка, чтоб лед оттуда не пополз. Тогда не только деревню накроет. Посчитай весь район подо льдом окажется.
Но красота, доложу вам, от этого северного сияния над нашей деревней получилась необыкновенная. Все небо так и полыхало. Бабы на улице от восторга так орали будто рожать собрались все разом. Прохор с этих криков и проснулся, вылез на крыльцо, а как увидел какое чудо приключилось, так всю ночь, и просидел до самого утра на радугу и всполохи ночные любовался. Все остальные уже успокоились, бабы орать прекратили, а он так и сидел на крыльце, сигареты курил и сияние наблюдал.
А по утру ему в лес по грибы идти, не выспавшись, но поход Прохор откладывать не стал. Взвалил на плечи горбовик двухведерный, туда поесть немного, самогону крепкого, это чтобы не замерзнуть и пошагал по снежной целине на лыжах своих.
В тот раз Прохор за сутки со сбором грибов управился. Нарезал полный горбовик да и домой собрался, а тут заряд в батарейках кончился. Пришлось Прохору своим ходом на лыжах по лесу шагать. А уже смеркается. Прохору спать охота. На ходу засыпает. Чуть было под сосной в сугробе не уснул, но удачно в берлогу к медведю провалился. Прямо на медвежий бок и упал. Пощупал, значит, Прохор, мягкое что-то под ним и теплое. Поворочался да и уснул.
Медведь, к которому наш охотник свалился, тоже был не простой. Его за несколько лет до этого маленьким медвежонком Прохор в лесу обнаружил. Мамка у него сдохла. Сиротой значит, наш медведь был. Слонялся он без всякой цели по всему лесу, мамку шукал, есть просил. Прохор его нашел, соорудил в лесу медведю загончик и подкармливал понемногу. Имя ему присвоил – Потапом нарек. Иногда отпускал на вольные хлеба, чтобы привыкал сам себе хлеб насущный добывать. Так года три он медвежонка пестовал, пока тот не вымахал в два с половиной метра ростом в два центнера весом. Отпустил тогда Прохор Потапа восвояси. Медведь на прощание поворчал недовольно, но ушел, Прохор, говорят, даже всплакнул перед сном, Потапа своего поминая.
После того Прохор своего воспитанника в лесу не встречал.
«Хорошо, - думал охотник. – Повзрослел да и ушел подальше от этих мест».
А оказалось то по-другому. Никуда Потап не уходил. Так и жил вблизи своего загончика. Берлогу неподалеку соорудил. В то лето нагулял жирок приличный, в четыре пальца толщиной, и спал спокойно. Потапу, наверное, от Прохора любовь ко сну перешла. Все путние медведи уже вовсю по лесам бегают в поисках пищи, а Потап в это время самое интересное в своих снах досматривает – как он на пасеку попал, а там ни пасечника, ни пчел, один мед. Ешь – не хочу.
И вот когда Потап доедал во сне седьмой улей меду, на него свалился Прохор. Медведь посопел и взялся следующий улей во сне поедать. Прохору тем временем тоже снились одни только приятные вещи: лето, жара, а он в теньке, меж двух яблонь, в гамаке почивает. Легкий ветерок обдувает и мух назойливых отгоняет. Вокруг птички щебечут. Солнышко блестит. Листва шумит. На деревьях яблочки друг о друга бьются. А яблоки у нас в деревне вырастают, уух, как дыни. Такие же сладкие и такие же большие. Одним яблоком всю семью накормить можно. К нам если кто приезжает, первым делом наших яблок набирают. Даже с Москвы приезжали. В институт наши яблоки брали. Для опытов. Потом приезжали, сокрушались. Не растут де у них яблочки наши. Вернее, растут то растут, но вырастают до размеров ранетки. А мы сами удивляемся. В деревне растет, а как за околицей яблоньку посадим там вместо дынь ранетки вырастают. Чудеса, да и только.
И вот во сне это самое яблоко-дыня на Прохора падает, да так удачно, что он ни вздохнуть, ни выдохнуть. А это оказывается Потап на другой бок перевернулся и Прохора придавил. Силился наш охотник из-под медвежьей туши вывернутся, да куда там. В Потапе же живого весу центнера два, а то и два с половиной. Придавил Прохора как гвоздями прибил. Он уже задыхаться начал. Глаза из орбит лезут и тут Прохор как заорет. Никогда в жизни он так не орал. Потап из берлоги как пробка из бутылки шампанского выскочил.
Кое-как Прохор из берлоги вылез, а там Потап сидит его дожидается. Увидел он нашего грибника-охотника, узнал и давай его облизывать на радостях. Узнал значит свою мамку, вспомнил как его Прохор маленького пестовал. Рычать даже на радостях начал. Только мамкой не называл.
Прохор то поначалу подумал, что мишка его сожрать хочет. Шутка ли – ползимы тот ничего не ел, только спал да лапу сосал. Но Потап на радостях забыл про свою голодуху, обниматься лезет. Насилу Прохор отбился и бочком в сторону деревни двинулся, а Потап за ним. Так до самой деревни дошли…
Стали Прохор с Потапом после этого вместе жить и на охоту ходить парой. И план из района на глухарей и лосей тоже стали двойной сбрасывать. Вот только после того случая Прохор спать перестал – сидит ночами на звезды смотрит, Большую Медведицу разглядывает, а Потап рядом спит да во сне лапу сосет.