«Её любовь скользящей синей нитью
Прошла сквозь все его преграды и заслоны…»
Когда началась вся эта история мне было без малого пятнадцать лет. А ей, Таньке, и того меньше. Только-только тринадцать стукнуло. Но это, так сказать, «по паспорту», которого у неё, разумеется, ещё и в помине не было. На самом же деле этот скуластый, рослый «чертёнок» с двумя, туго заплетёнными сзади косичками из сказочно-чудесных бархатистых каштановых волос, был значительно старше. Для того чтобы понять это, надо было всего лишь раз столкнуться с её взглядом. Этот пристальный, с легким, несколько игривым, прищуром, взгляд, был одновременно с этим открыт во всю свою чарующую голубизну. В её больших, одёрнутых жгуче-чёрной бахромой ресниц, глазах, обитала сама Жизнь. Казалось, что эти глаза не способны удивляться. Потому, наверное, в них никогда не было места вопросам. Там жили только ответы, которые, сверкнув на какой-то миг в её глазах, словно скатывались по пригорку слегка вздёрнутого носа для того, чтобы тут же мгновенно сорваться с чуть припухлых, как бы очерченных губ, поддерживаемых вечно улыбающимися уголками.
Такой рассудительности, взвешенности суждений, подчас лишь подернутых тончайшей иронией, а иногда и искусно замаскированной язвительностью, я не встречал (среди женщин, по крайней мере) даже находясь уже в более зрелом возрасте.
Подруг у неё не было. Сверстницы её не интересовали абсолютно. А девчонки постарше просто не знали, как себя с ней вести и поэтому старались держаться от неё подальше. Про мальчишек я вообще молчу. Я не знал в ту пору никого в нашем окружении, кто смог бы, так или иначе, подступиться к Таньке. Но её, по ходу, это нисколько не волновало. Да что там «не волновало»… Сказать по правде, так она этого даже и не замечала. Она вообще не замечала того, что не вызывало в ней хоть какой-либо интерес. И, поверьте, надо было затратить немало усилий, заинтересовывая её, чтобы увидеть в награду, как, лишь едва уловимо, вздрогнет её левая бровь.
Меня, точнее, моё присутствие рядом, она переносила, как нечто неизбежное. И, пожалуй, …закономерное. Хотя, второе я понял уже с годами. Королева не может находиться одна. Не потому, что боится одиночества. А потому, что по статусу не положено.
Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы сначала сделать меня своей ровней, а затем и вовсе опустить ниже, бросив к своим ногам. При этом, почти не задев гордости и самолюбия, столь бурливших во мне в то время. Сейчас-то я знаю, с высоты прожитых лет и приобретённого опыта, что это Высший Женский Пилотаж, доступный, увы, немногим. Но тогда … Тринадцатилетняя девочка.… А мне было хорошо.
Но влюбиться в себя она мне не позволила. Она была мудрая правительница, и не в её интересах было терять своего единственного и преданного вассала.
Зато влюбилась сама. Не в меня. В Дрыню. В Дрыню Соловья…
Дрыня… Дрыня… Дрыня… Андрюха Востров. А Соловей – потому, что уж больно пел хорошо. Впрочем, Дрыня всё делал хорошо. У него ладилось всё, за что бы он не взялся – и в делах, и на работе, и в веселье, и на охоте. Но больше всего ладилось у него с женским полом. Девчонки были просто без ума от него. Засыпали и просыпались с его именем на устах. Был Соловей строен и красив. Труса никогда не праздновал. В драках, как и во всём остальном, был самым отчаянным. При всём при этом абсолютно не задавался и не задирал нос. За что любили его не только девчонки. Я не знал в округе ни одного пацана, который не мечтал бы походить на Дрыню или не хотел бы быть его другом.
Да. Да. Да. Дрыню Соловья любили все.
Так что, наверное, ничего удивительного не случилось, что и моя Королева изволила обратить на него свой взор. Да как обратить!!!
…В один из приторно-тёплых июльских вечеров, когда воздух вокруг был будто насыщен запахом горькой сливы, мы с Танькой сидели на скамейке городского парка и лениво о чём-то спорили. Точнее, она мне в очередной раз что-то внушала по поводу моего курения, а я вальяжно отшучивался, что мне, мол, с девчонками не целоваться.
Вечер только-только начинался, и было ещё светло.
Наше уединение прервала выпорхнувшая откуда-то из кустов парочка. Дурачась и смеясь, они подбежали и сели на противоположную от нас скамейку. Дрыню я узнал сразу же, а следом за ним и его спутницу. Это была Зинка Маха. И месяца не прошло, как она своего парня, Лёху Чубаря, в армию проводила. Эх, бабы…бабы…
Я перевёл взгляд на Таньку, с расчётом приколоть весь их женский пол, да так и замер.
Я и не заметил, как она в считанные мгновения сменила позу. Всего лишь какую-то минуту-другую назад, она, со скучающе-ленивым выражением лица, сидела, поджав под себя ноги, вполоборота ко мне. Теперь же она на этой же самой скамейке чуть ли не лежала , небрежно откинувшись на спинку скамейки, скрестив на груди руки и вытянув вперёд во всю длину свои стройные тонкие ноги, и пристально, с каким-то немым укором и, я бы даже сказал, со снисходительностью, смотрела на Дрыню. Притом делала она это совершенно открыто, ничуть не таясь, и губы её были слегка приоткрыты. Голову она наклонила слегка в бок, а в уголке её приоткрытых губ появилась какая-то то ли соломинка, то ли травинка, которую Танька, судя по всему, неторопливо теребила во рту языком, отчего та легонько колыхалась.
Первой её пронизывающий взгляд почувствовала Зинка. И ей это явно не понравилось. Маха попыталась всем своим видом и поведением перехватить этот взгляд. Но во вселенной Её Высочества, на данный промежуток времени, Зинки Махи попросту не существовало. Танька продолжала смотреть исключительно на Соловья. И очень скоро была за это вознаграждена.
Их взгляды пересеклись.
Несколько секунд они просто молчали.
Соловей, разбивший к своим семнадцати годам уже немало женских сердец, и умел многое читать по девчоночьим глазам. Но, видя, что перед ним сидит совсем еще ребёнок, Дрыня решил свести всё в шутку:
- Влюбилась, что ли? – сверкнув зубами и вскинув подбородком, но, не отпуская при этом Танькин взгляд, спросил он.
Ни один мускул не дрогнул на лице моей маленькой Королевы:
- Влюбилась,- в голосе ни дрожи, ни волнения.
- Ну! И что делать будем с твоей любовью?
- С нашей любовью, Андрюша. С нашей. - Было непонятно - глумится Танька над Дрыней или же всерьез несёт эту ахинею. - Ждать будем. Когда ты перебесишься, повзрослеешь. Затем поженимся. И будем жить долго и счастливо.
Произносила она это неторопливо и немного нараспев. А её спокойная уверенность в своих словах завораживала. Даже Соловей, как мне показалось, растерялся на несколько секунд. В этот момент Маха, внезапно почувствовав реальную соперницу в этой хрупкой, хотя и рослой, девчонке, дёрнулась, чтобы подняться и отвесить люлей этой дерзкой малолетке. Но Дрыня со смехом придержал ее за локоть, притянув к себе:
- Зинка, ты чего? – и снова обращаясь к Таньке, - Ой, долго ждать тебе придётся, малыш!
- А мне торопиться некуда. Тем более, что я и не собираюсь слишком долго ждать, - одним лёгким грациозным движением Танька поднялась с лавки и, как-то так демонстративно отряхнув короткое платьице, добавила, - Да, и кого интересует твоё мнение? Всё одно моим будешь!
После чего, жестом заставив меня подняться и, взяв под руку, направилась по аллее в глубь парка.
- Ишь, ты…, королева какая! – донёсся до меня Дрынин смех.
Что-то прошипела вслед и Зинка, но тут же ойкнула и весело игриво засмеялась. Соловей явно не собирался проводить вечер в глубокой задумчивости.
История эта очень быстро облетела всю округу и Таньку уже иначе, как Танька Королева или просто Королева никто не называл. Нашлась, конечно, и пара-тройка доморощенных остряков, пытавшихся дразнить её «невестой», но с ними я разобрался очень быстро, и желание хохмить у них куда-то улетучилось.
Итак, моя Королева, заявив о себе и своих притязаниях, вышла в свет.
Этому обстоятельству я был одновременно и рад, и не рад.
Мы теперь по возможности проводили время всё больше в пределах досягаемости Дрыни. Как она узнавала, куда мы направимся на следующий день, для меня до сего дня является загадкой. Но… факт остаётся фактом. В девяти из десяти случаев мы непременно оказывались неподалеку от её «наречённого». Очередные пассии любвеобильного «жениха» уже здоровались с ней, как с равной. Ну…, во всяком случае, они так полагали. Танька же в ответ хоть и улыбалась, но холодно, и кивала сочувственно, вынося им про себя очередной безмолвный приговор. Лишь один раз на моей памяти моя Королева занервничала и напряглась. Когда какая-то заезжая красавица прискакала через два месяца обратно, чтобы устроить Дрыне скандал по поводу беременности. Но страсти как-то быстро улеглись. Девица исчезла столь же быстро, как и появилась. И в Танькином королевстве вновь наступил покой и порядок. Я не просто так пишу эти слова: «покой и порядок». Дело в том, что всё это время Танька никоим образом не была похожа на озабоченную школьницу, влюблённую в своего учителя. Или же просто на опьянённую любовью девочку-подростка. Она несла свою раз и навсегда заявленную любовь с воистину королевским достоинством. И относилась к поведению и времяпровождению Соловья, как мама к непутевому или расшалившемуся сыну.
Королева ждала своего часа.
А время шло.
Время бездушно. Ему глубоко наплевать на наши задачи, стремления, желания и цели, как, впрочем, и на всё наше существование в целом. И побеждает только тот, кто рано или поздно, осознаёт это, а не пытается приручить или задобрить этого пожирающего пространство монстра.
Андрюху, после года отсрочки, призвали в армию. И, я полагаю, достаточно вовремя. Потому, что с армии стали, один за другим, возвращаться парни, призванные несколько раньше. Многие из них скоро начали бы узнавать о бурных романах своих «благоверных» с Соловьём. И не избежать бы бесшабашному Соловью множества кулачных дуэлей с бывшими приятелями. Хотя, на мой взгляд, вины его в том не было никакой. В монахи он не записывался и вешающихся на шею не отталкивал.
Таньке на тот момент было пятнадцать. Ну, а мне, соответственно, стукнуло семнадцать, со всеми отсюда вытекающими. Не мне вам напоминать, что такое семнадцать лет! Я ударился во все тяжкие. То… «Песни до утра, на-на-на-на, И бокал вина, на-на-на-на…» То неделями бродил по горам. А подчас и то, и другое вместе. Ведь, предо мной простиралась бесконечная жизнь.
Видеться с Танькой я стал значительно реже. Та жизнь, которую вёл я, её не прельщала. А мне же с ней было откровенно скучно. Она либо возилась по дому, либо сидела с младшими братьями, либо в скверике возле своего дома с книжкою в руках.
Танька ждала своего принца.
Нет-нет, не подумайте, я не переставал гордиться и восхищаться своей маленькой Королевой. Но… Кровь моя бурлила. Ей нужен был выход. И я сбегал в пучину развлечений.
Она меня понимала и не осуждала. Я это знал.
Поэтому так уж вышло, что свой оставшийся до армии год, я отгулял по полной и ушёл в армию. Связи с домом, в силу определённой специфики моей службы, у меня не было, и потому вернулся я через два года в мир, полный самых необычных, и подчас, абсолютно непредсказуемых и противоречащих элементарной логике, новостей. И самой главной и сногсшибательной из них была та, что Танька с Дрыней поженились.
Но, когда я узнал, как это произошло и что за этим последовало, я был поражён до глубины души.
Впрочем, всё по порядку.
… В ту пору, когда служба моя пошла на убыль, и служить стало легче, Дрыня Соловей вернулся из армии. Танька же к этому времени совсем расцвела и превратилась в молодую, стройную семнадцатилетнюю девушку ослепительной красоты! Такую девчонку изголодавшийся за годы службы «донжуан» не заметить просто не мог.
И он заметил, раскрыл свой хвост, распушил перья и ринулся очаровывать юную красавицу. Он пел ей о внезапно нахлынувшей на него любви, о далёких мирах и волшебных странах, в которых никогда не кончается весна, а, значит, и не умирает любовь. О том, какой божественный нектар им предстоит испить в этом дивном полёте среди мерцающих звёзд. О том, что глубина её голубых дивных глаз, сделала его навсегда ее пленником. Репертуар его был отточен и отшлифован до блеска.
При этом Соловей не преминул, как бы невзначай, напомнить ей о сказанных ею когда-то словах.
На что моя маленькая, но истинная Королева, ответила, что всё прекрасно помнит. И, что не только не отказывается от своих слов, но и, напротив, она готова лететь вместе с раз и навсегда выбранным ей человеком и в волшебные страны, и к далеким мирам с мерцающими звёздами. Она пойдёт за ним и в огонь. И в воду. И на край света. Тем более что она уже всё продумала. И, несмотря на то, что ей нет ещё восемнадцати, её двоюродный, горячо любимый и любящий, дядя гарантировал, что проблем с Загсом не будет никаких, т.к. его лучший друг работал заместителем начальника милиции и обещал всё устроить быстро и без лишних проволочек.
Но такая перспектива в Дрыниных планах явно не вырисовывалась. И он, сделав ещё пару-тройку попыток и применив всё своё обаяние и красноречие, окончившихся полным провалом, вынужден был ретироваться. А так, как сидеть и горевать никогда не входило в жизненные планы Соловья, то он тут же направил своего белого жеребца на вольные хлеба, в бескрайних просторах которых, десятки молодых и значительно более сговорчивых кобылиц в томительном ожидании, дрожа от возбуждения, в нетерпении рыли копытами землю…
Погулять Танька дала ему ровно полгода. Зиму и весну.
А уже в начале лета, моя Королева, эта ярая противница «всякого рода сборищ», собственной персоной, без приглашения, завалилась на одну из таких вечеринок «по поводу там чего-то». Там она, доведя, кого до шока, а кого до икоты, пела, танцевала и пила вино. А, между делом, подпоила и без того достаточно пьяного Дрыню. Затем заманила его к себе домой. И….
Наутро она поставила Андрюху перед выбором: либо он женится на ней, либо она пишет заявление в милицию о том, что тот её изнасиловал. Остатки хмеля вмиг покинули голову Соловья, когда услышал он этот ультиматум.
Пристально взглянув в бездонные Танькины глаза, он сказал:
- Что ж ты творишь-то? Не люблю, ведь, я тебя. Слышишь! Совсем не люблю. И никогда не полюблю. А теперь тем более. Оно тебе надо?
- Было б не надо, Андрюша, не делала бы. А раз делаю, стало быть, надо. Я тебя люблю. И ты меня полюбишь, - слова её звучали, как приговор, и, по всему было видно, что обсуждению они уже не подлежали.
Окончательно осознав это, Дрыня сверкнул глазами:
- Свадьбы захотелось?! ... Счастья и любви?!... Будет тебе свадьба! И счастье будет! И любовь тебе будет! Да такая, что мало не покажется! Сама от меня сбежишь. Года не пройдёт!
И, хлопнув дверью, Соловей вышел за порог.
Свадьбу сыграли уже через две недели. Запомнилась она всем. И не столько разгулом и весельем, как мрачным, как туча, женихом и абсолютно спокойной и неулыбающейся невестой. Для всех, без исключения, эта свадьба была словно гром среди ясного неба. Что произошло? Почему они решили пожениться? Никто ровным счётом ничего не знал. Дрыня об этом не распространялся, а спросить Таньку никто не отважился.
Но, как бы там ни было, а народ хотел праздника. И, если народу праздника не дают, то тот организовывает его себе сам. На сцену уже в начале второго действия вышел Его Величество Алкоголь, которого было просто не меряно. И свадьбу отгуляли по всем законам жанра – шумно, весело, с песнями, танцами и драками!
Соловей не выпил на свадьбе ни капли. Просидел весь вечер бледный и злой. А сразу после свадьбы, в эту же ночь, пропал. Через двое суток хотели забить тревогу, Танька не дала. Сказала только:
- Ничего с ним не случилось. Просто прощание с прошлым затянулось. Скоро объявится.
И всё.
Дрыня объявился только через неделю. Зашёл в дом, как ни в чём не бывало и сел за стол. Танька разогрела борщ, поставила жарить котлеты. Накрыла на стол, налила Андрюхе борща, но тот, съев ложку-другую, плюнул прямо в него и со словами: «Дрянь полнейшая», поднялся из-за стола и вышел, громко хлопнув дверью.
И снова на неделю. После чего опять объявился, но уже не у себя в однокомнатной квартирке, подаренной им на свадьбу Танькиными родственниками, а у своей матери. Что она ему говорила, как промывала ему мозги – этого никто не знает. Но на следующее утро вернулся Соловей к Таньке, в родные, так сказать, пенаты.
На неделю он теперь не пропадал, хотя по-прежнему, частенько, не ночевал дома. Ходил на работу. Получал зарплату. Деньги, все до копейки, приносил домой и швырял Таньке на стол. При этом часть денег летела на пол. Танька невозмутимо собирала все эти деньги и клала в сервант за стекло.
Мог также Дрыня запросто, среди ночи, завалится, пьяный в хлам, домой и рухнуть, не разуваясь и не раздеваясь, прямо на кровать. И Танька поднималась. Разувала его. И раздевала. Да и ноги могла помыть, если надо было.
За полгода они и десятком фраз не перебросились.
Вот, пожалуй, то, самое основное, что происходило, пока я дослуживал оставшиеся мне полгода службы. Когда же вернулся и узнал обо всём этом, то сразу же рванул к Таньке. И, хотя я ровным счётом ничего не понимал, что вообще происходит. Но зато я твёрдо знал только одно, что у моей маленькой Королевы друзей, кроме меня нет. Я её единственный друг и вассал, по совместительству. И моей маленькой девочке очень была нужна моя помощь. Моя поддержка. Ей надо было просто меня увидеть, чтобы лишний раз убедиться, что она не одинока в этом мире. Ну, так, по крайней мере, думал я, спеша её увидеть.
Я, конечно же, зная гордый Танькин нрав, и не ожидал, что она кинется ко мне со слезами на шею. Она и не кинулась, только слегка улыбнулась кончиками губ.
И всё же, несмотря на все те злоключения, которые она мужественно преодолевала последнее время, несмотря на уже достаточно большой и округлившийся животик, последствие той единственной (как позднее выяснилось), ещё до свадебной ночи, моя Королева стала только красивее. Я совершенно искренне и от всей души любовался ей, даже после того, как она сказала:
- Ну, всё! Посмотрел и хватит! Глаза сотрёшь.
На мои расспросы она отвечала, как и всегда - сухо, сдержанно и с достоинством. Живут, мол, хорошо. Грех жаловаться. Миллионы семей в мире живут значительно хуже.
Но больше всего меня поразила её фраза:
- В общем, живём хорошо. И не за горами день, когда станем жить просто счастливо.
Я понятия не имею, с чего она это взяла. Я не знаю, в каком сне она это увидела. Я не совсем согласен с некоторыми её методами «выхождения замуж». Но её целеустремлённость, мужество и вера не могли не восхищать. В ту минуту я готов был порвать, как Тузик грелку, любого, кто мог так безмозгло не ценить такого подарка от самой судьбы. И этот «кто-то» имел вполне реальные очертания. Видимо что-то из этого я произнёс вслух или она просто прочитала это в моих глазах, но взгляд её вдруг посуровел, в уголках прекрасных глаз появились едва сдерживаемые молнии:
- Только попробуй хоть на секунду вмешаться и можешь навсегда забыть не только дорогу к нашему дому, но даже и то, как меня зовут!
Угроза мгновенно возымела своё действие. И я взял себя в руки.
Тем не менее, моя маленькая Королева заставила меня поклясться, что я никаким боком не буду влезать в их отношения, и только после этого окончательно успокоилась.
А жизнь тем временем продолжалась. Я потихоньку пытался приучить себя к мысли, что Андрюху тоже можно понять. Думал о том, что, ведь, обижать-то он её, в общем-то, не обижает. За исключением того, что попросту не любит. И только я начал привыкать к этой мысли, как случилось новое событие, возмутившее меня до глубины души.
Таньке подошло время рожать и её увезли в роддом.
То, что Соловей её не навещал – это ещё полбеды. Но то, что он не соизволил даже забрать её с сыном из роддома, меня порядком взбесило. И я держался изо всех сил, чтобы не взорваться. Внешне я старательно улыбался, стараясь ничем не отличаться от Танькиных и Дрыниных родителей, забиравших Таньку из роддома, но внутри у меня всё кипело от возмущения.
Когда же мы приехали домой и первое что увидели это сидящего у окна Андрюху, я взорвался окончательно и, забыв о своём клятвенном обещании, подобно разъярённому быку, попёр на него с кулаками. Хотя и выглядел он каким-то затравленным и потерянным, будто борющимся с самим собой из последних сил. Но, словно ожидая этого, на моём пути выросла Королева с сыном на руках. Она отчего-то улыбалась так, как я давно уже не видел, и глаза её при этом прямо сияли и искрились той самой неповторимой голубизной всеобщего вселенского знания, недоступного нам, простым смертным.
Я плюнул и ушёл. Да гори оно всё огнём! Я уже окончательно ничего не понимал. Да и не хотел уже ничего понимать. Как, впрочем, и видеть их я тоже не хотел. Ни одного. Ни другого. Я не знаю, на кого из них я злился больше. Думаю, что ни на кого. Я злился на своё бессилие. Злился на то, что два близких моему сердцу человека не могут просто быть счастливы. Я злился на всю небесную канцелярию, вкупе с их начальником.
Короче. Три дня я не хотел их видеть. Ещё два дня заставлял себя даже не думать о них. И, тем не менее, к исходу пятого дня, словно какая-то сила подняла меня и подтолкнула по направлению к их дому.
Уже издалека я увидел сидящего на крыльце Андрюху. Был он по пояс раздет и, судя по всему, изрядно замёрз, так как даже издалека было заметно, как его всего трясёт и передёргивает. И только подойдя ближе, я обнаружил, к своему немому изумлению, что дело тут вовсе не в холоде.
Дрыня плакал. Нет-нет-нет… Дрыня рыдал. Громко… жалостливо… протяжно подвывая самому себе.… И что-то при этом бормотал. Я прислушался:
- Я… я… я её…
Словно что-то сжалось у меня внутри.
Оттолкнув его, я бросился в квартиру. Распахнул дверь и сразу же увидел её. Точнее их.
Танька стояла у открытого окна, качая на руках сынишку. Она даже не обернулась, но по её улыбающемуся отражению на стекле я понял, что она меня видит.
На внезапно задрожавших ватных ногах я вышел на крыльцо и плюхнулся рядом с Андрюхой. То продолжал, всхлипывая, причитать:
- Я… я… я её… как же я её люблю… я с ней… всё это время… а она… господи!... как же она меня любит…
Я ткнул его кулаком в бок:
- Придурок чёртов…
И, неожиданно для самого себя, заревел вместе с ним.
Вот так мы, два молодых здоровых парня, и сидели на крыльце, обнявшись за плечи и рыдая навзрыд.
А из открытого окна с улыбкой на лице на нас глазами вечности смотрела Королева любви…
Вы спросите, а какой же вывод? Какова мораль всего этого?
Хм.… Нет в моём рассказе ни морали, ни вывода.
Неделю назад мне исполнилось двадцать два. Мой день рождения мы отмечали на речке. Мы – это я, Андрюха, Танька, их сын Дениска и, приехавшая погостить двоюродная Танькина сестра, Лена. Она очень похожа на свою сестру. Только вся такая важная, всё на свете знающая. А самой ещё и семнадцати нет. Смешно, её богу.
А завтра мы идем в церковь. Высочайшим повелением я был назначен крёстным отцом Дениски.
А, ещё… чуть не забыл…
Совсем недавно, буквально две-три недели назад я невольно подслушал их разговор. Слышно было плохо, слов практически невозможно было разобрать. Но я уловил, что речь шла о какой-то свадьбе и почему-то несколько раз упоминалась моё имя. Единственно, что я услышал совершенно отчётливо, так это Танькину фразу в конце: «А кого интересует его мнение по этому поводу?» И заливистый, счастливый смех Андрюхи в ответ.
Что-то у меня предчувствие какое-то нехорошее…