Что там? Перемена – она для всех одинаково. Ну, и что, что комсомольцы. Мы через два года – тоже будем. А сейчас – переодеваться надо. Так что нечего… Кто не успел, тот опоздал. Пусть освобождают плацкарту…
Но, пробившись в партер первого ряда, у открытой двери в раздевалку понял, в чём заминка. И почему на гневные вопли никто не реагирует. В первый десяток другой секунд и сам язык проглотил… Ошарашено и молча сопровождал глазами этот маленький бело-пятнистый комок, которого несколько сидящих на скамейках, под крючками со школьной формой, ещё не переодевшихся с урока старшеклассников, лениво, на раз-два-три, перебрасывали между собой от стенки стенке. Раз… Два… А на три… Шлёп… об стенку. И, не дав ему, даже не мяукающему уже от страха, приземлиться – снова. Раз… Два…
На три… быстрый прыжок, руку – вперёд и перехваченный, как и учили на уроке, только живой комок – к груди, разворот и, так же стремительно, между всё понявшими, расступившимися и моментально сомкнувшимися сзади пацанами…
Пусть попробуют…
Не в трусах же они вдогонку по всей школе перед девчонками? Да и свои – так просто не расступятся. А расшвыряют их, на что тоже толика какая времени нужна…
Пусть попробуют. За чемпионом микрорайона по скоростному спуску по перилам…
Ага. Догнали. Аж два раза.
Май.
Снега ещё много, но солнце - уже тёплое. Весело поблёскивает, отражаясь и дробясь на много маленьких, но ярких и слепящих лампочек в ледяной корочке осевших и значительно уменьшившихся в размерах сугробов. Потому в гардероб, за пальтом и шапкой, можно не заскакивать.
Цигель, цигель…
Надо успеть.
Бегом, бегом…
Мимо трансформаторной. Во двор. К подъезду. На второй. Дверь…
Открыли.
На кухню. Сушилка.
Есть!
Холодильник.
Ага!
Это тебе, Борька, блюдце. В нём, видишь, - молоко. Жди. У меня сегодня ещё три урока.
Ну, я пошёл?.. Пока, усатая морда!
Вот. Вот молоко, дурилка.
Всё, всё, опоздаю!
Дверь. Подъезд…
Сразу за уже отзвеневшим звонком влетая в спортзал и старательно усмиряя ещё сопротивляющееся дрессировке дыхание:
- Елсергевна, можно?.. Из столовой…
- Можно, обжоркин. Сейчас мы твои калории… во благо советского спорта и мировой цивилизации!
И в дополнение к только что вынесенной резолюции, материальным подтверждением, - мягкий подзатыльник натренированной рукой:
– Мухой в раздевалку!
Кто сказал, что подзатыльник – плохо, тот нич-черта не понимает в колбасных обрезках.
Подзатыльник – это удел немногих, подтверждение причастности к неприкасаемой для иных когорте избранных… Знак своего. Надёжного и верного. Того, кто и после уроков не убежит, размахивая портфелем. А будет расставлять по батареям мокрые лыжные ботинки. Или накачивать волейбольные мячи. Или стаскивать в угол и укладывать стопкой разобранные по снарядам маты…
* * *
Вот так у нас появился Борька…
Правда, воркутинскую прописку в своих кошачьих документах он имел совсем недолго.
Ка-ни-ку-лы!!
Но отец... Категорически отказался покупать этой «наглой усатой морде» пиво, минтая и докторскую колбасу.
И пришлось забирать его с собой. К бабуле…
Вдвоём – не одному. Всё как-то веселее.
А что Москва?
Метро – вышел с вокзала и - вот оно. Пятак в прорезь турникета опустил – путь свободен. Кольцевая? Ага. Вот она! Комсомольская, Курская, Таганская, Павелецкая. Всё, - выходим. Слышь, усатая, вы-хо-дим!
Ну, и что, что пересадка? Прямая плацкарта у меня есть, а закомпостировать билет… Какие проблемы?
- Тётенька, на Ясиноватовский можно? Во-от…
Шлёп, и специальным компостером на моей прямой пробиты дырочки номера поезда и дата отправления. А в довесок к ней из кассового окошка - небольшой коричневый прямоугольник твёрдого картона, на котором, кроме таких же дырочек, что и на билете, номер вагона и место. Только уже не дырочками – от руки.
И целый день в Москве. А завтра – почти такой же день в поезде.
Это значительно позже понимаешь, что от пункта «А» в пункт «Б» нужно добираться как можно быстрее. А тогда…
Тогда - «дорога» и «праздник» - это же слова-синонимы.
Что, разве не праздник?
Целый день можно рассказывать разным тётенькам о зиме, что девять месяцев. О белых медведях, что прям по улицам. А прошлой зимой забрались ночью в кондитерскую и все эклеры слопали. Так мы неделю без эклеров сидели. Ну и ладно, чего они только в них нашли? Вот песочная полоска с глазурью или «картошка» - это другое дело!
Или можно, о метро, которое строят. А что? Шахта – это же то же самое. Только без отделки красивой, как в Москве. А этих шахт у нас знаете сколько? Капитальная, Северная, Юнь-Яга, Халмер-Ю, Воргашор… Это только именные! А ещё – по номерам…
Или когда тётки завалятся на своих нижних поспать, можно взять этого усатого и на верхней, вместе с ним, прилипнуть двумя носами к окошку. И смотреть, смотреть… Не отрываясь.
Вот. Маленький белый домик путевого обходчика, с прислонёнными к стене какими-то длинными палками и знаками… И сам обходчик. Стоит, у крылечка, жёлтый флажок поднял.
Шлагбаум. И машин за ним… Раз. Два. Три… Не успел. А ты, Борькин? Тоже? Видишь, как быстро мчимся? А говорят – «пассажирский, пассажирский»… Правда, здорово?
Коровы… Борька, смотри! Стадо. Эх, ты, дурилка, даже и не знаешь, что такое коровы. Это почти как олени. Только рога у них другие. В упряжку их не ставят и молока-а-а от них… Вот-вот! Того самого, что ты так любишь. У бабули в селе знаешь сколько этих коров? Вот тебе лафа-то, Борискин, будет! А ты не понимаешь своего счастья. Вырываешься…
Лежи, морда усатая! Щас, скоро уже станция. Выйдем на перрон. Только смотри у меня! Рядом чтобы. А то быстро обратно в вагон и – на полку.
Станции. Это ж не Ворошиловоградский, что ещё и проснуться не успел, а уже – Старый. На рабочий перепрыгнул и – дома. Не-ее…. Ясиноватовский едет хоть и быстро, но не спеша и на станциях стоит до-олго. От вагона не отойдёшь. Страшновато. Но бабули, что горячую картошку с солёными огурцами вдоль состава несут и до нашего вагона дойдут.
От огурцов Борька, само-собой, морду отворачивает Он, видите ли, кот непьющий. А картошку, когда подстынет, так за милую душу.
Но то всё - завтра. А сегодня что, праздника не будет?
Не-ее… Мы так не договаривались… Не договаривались, Усатый? Ну, дрыхни, за пазухой… А то ведь в сумке, дурашка, никак не хочешь. Вон, как в метро орал и царпался. А тётка из-за тебя мне ещё и замечание сделала. Мол, нельзя животных мучить. «Ведь пионер, наверное?»
Пионер, пионер…
И не мучаю совсем. Кто ж виноват, что у вас, в метро этом, вагоны раскачиваются от стенки к стенке подземного туннеля, скрипят страшно, кажется, что вот-вот развалятся на мелкие кусочки, и грохот такой стоит, что даже объявлений машиниста не слышно?! Хорошо, схема есть. Да и так знаю, что нам на четвёртой. Я-то знаю. И ездил уже. Правда, в прошлые разы – не один. А он – первый раз. Конечно, и орать будет, и царапаться…
Ладно, давай, Борькин, за пазуху. Как, там тебе спокойней? Ну, и лежи себе. Пусть все думают, что я такой… Упитанный мальчик.
Ну, мороженное можно и не отходя от вокзала. Так это…
Однобокий какой-то праздник.
А значки? А зоопарк? А фламинго со слонами?
* * *
Но если первую часть праздничной программы выполнить удалось, то вторую…
Конечно, исключительно по вине этой усатой морды! Выспался за пазухой… Посмотреть ему захотелось. А что там, на белом свете творится?.. Посмотрел?.. Увидел, как на переходе с первой площадки зоопарка на вторую, входной билет охраннику предъявляю? Увидел?.. Он тебя – тоже. А с домашними животными, оказывается, к диким в гости - низ-зя!
Ладно, поехали на вокзал. Есть мороженное. Тем более, что значков в киоске уже купили более чем…
Ну, и… Сегодня ведь и не праздник даже! А так… Ощущение его. Предчувствие.
Праздник начнётся…
Только начнётся – завтра. Когда доберёмся до бабули.
Ведь там – свои пацаны.
Речка.
В которой можно не только купаться. Можно ловить рыбу. Удочкой. Саком. На перемёт. На червя. На пропаренную перловку. На кузнечика. Но то уже – без пОплава. А можно в ведро собирать ряску для Петькиных уток и, высыпав её в корытце, наблюдать, какая суета и неразбериха воцаряются на какое-то время во дворе от этой, казалось бы, совершенно никчемной водоросли. Или поймать огромную, полосатую конскую пиявку, чтобы потом пугать ею визжащих от страха девчонок…
Лес.
А в нём, по солнечному склону – земляника. Дальше, в глубине, под опавшими листьями – грибы. Особенно большие любители попрятаться – так это грузди. И пусть прячутся… Ха! Им же даже и невдомёк, что лес, в котором есть грузди, он ведь и пахнет по особенному… Гри-ба-ми… Тут хоть прячься, хоть… От корзинки, как и от своей. Грибной судьбы – не убежишь и не спрячешься…
Лещина…
Лещина! Ведь это из неё удилище. И чтобы – длинное, и чтобы – прямое, и чтобы – по руке, и… Чтобы – не очень тяжёлое. Сколько их вырезать надо, пока найдёшь именно то, что искал. Аж выемка ладони на правой руке, между большим и указательным пальцем, покраснеет и щипать станет, как кипятком слабым ошпаренная… А к концу августа не только удилище… Но и – орехи.
Поля.
Колхозные поля. Подсолнечника. Или вики с горохом. Правда, вика та и сто лет не нужна. Горох… То – другое дело. Только смотреть в оба надо, а то если кто застукает… Будет тогда на орехи. И тебе. И бабуле.
А коростовский сад? Там в августе и яблоки, и груши… Но опять же – сторож!
Да что, коростовский! Вот, со двора калитку открыл и – в садку. А там… И чёрная, и красная смородина, и крыжовник, и вишня…
Виш-ня…
Нет, вот тот, кто любит вареники с вишней, тот… Тот ни-че-го в ней не смыслит!
Вишня – это когда с ветки, тёплую, солнцем нагретую и зеленью листа терпко и пряно пахнущую… И, вот такую, незамедлительно – в рот. Чуть надавил и на нёбо – слабым кислым фонтанчиком, который почти сразу же – вниз, вниз… По гортани. А ты косточку выплюнул на сгиб указательного пальца, большим прижал крепенько… Бац кому, не ожидающему такого подвоха, прямо в лобешник и… Хо-о-оду!
Бо-о-о-орька!
Это всё…
Завтра.
Только начнётся!
И…
На целое лето!
Мы всё-всё успеем…
Ка-ни-ку-лы!!
* * *
Начало праздника, правда, было обескураживающим.
Первая попытка высадить Борьку из-за пазухи в ещё сочную, густую июньскую траву посредине двора, закончилась полным и бесповоротным провалом. Ощущение было такое, что он даже и не коснулся этой подозрительно-опасной, мягкой зелени лапами. Доли секунды и, транзитом через штанину и рубашку, Борька уже восседал на моих плечах, грозным урчанием, прерываемым время от времени презрительным шипом, предупреждая нового, невиданного ранее врага о том, что он дорого продаст свою кошачую жизнь….
Может, кому и смешно… А Борьке было действительно и натурально страшно. Очень страшно.
Он же такого ещё ни-ког-да не видел. В Москве, из боязни, что убежит и потеряется, он из-за пазухи только на вокзале доставался. В дороге – на бетон или асфальт перрона. А в Воркуте какая трава? Уезжали, ещё и снег не везде стаял.
Аккуратное, неторопливое и ненавязчивое перемещение Борьки с хозяйских плеч на свободное от травы деревянное крылечко, ситуацию не поменяло. С прижатыми ушами и поднявшейся дыбом на загривке шерстью, он с неподдельным ужасом внимал той какофонии звуков, которая вдруг так неожиданно, но мощно обрушилась на него… Радостное чирикание воробьёв, ворующих из куриной кормушки отварную картошку с дроблёной кукурузой… Кукареканье возмущенного воробьиной беспардонностью петуха… Бестолковый цыплячий писк… И направляюще-материнское квохтание наседки…
Откуда? Откуда столько непонятных и незнакомых звуков?..
Но то – только первые дни.
А потом - освоился…
Вопрос о том, что, когда и где делать, перед этой, вдруг резко ставшей не только усатой, но и наглой мордой, даже не стоял.
Куда там! Мы – на рыбалку, и он – за нами. И попробуй не отдай ему первую рыбу. Будет бегать по берегу вперёд-назад и голосить, будто у него золотое колье с голубым карбункулом спёрли, а дорогу до Лондона он забыл…
Правда, терпения у него хватало только до первой рыбки, после чего его, как ветром, сдувало с берега. Буд-то и не было тут этого усатого, серо-полосатого с белыми подпалинами на грудке и кончиках лапок….
Но к моменту победного возвращения рыбаков, он, как чуял, уже суетливо тёрся у дверей летней кухни, вращая во все стороны своей лохматой мордой с хитрым прищуром жёлтых глаз. Пройти мимо этого часового, не пожертвовав две-три рыбки из доставленной к дому добычи, было просто невозможно.
И всё это лето мне снился не рокот космодрома. И не зелёная-зелёная трава. Она, наверное, Борьке, по первости, снилась. А мне… Что танки по полю грохочут… И всё на меня, на меня… Окопчик же, как назло, маленький, не глубокий, как у тёзки из «Баллады»… Не спрятаться… Задавят щас…
А глаза откроешь.
Фу-уу… Это ж морда усато-противная с ночной гулянки пришла, на диван запрыгнула и на подушку, у самой головы, улеглась… М-мур-р-рчит довольная… Как у исправного трактора дизель. И сколько не перекидывай его в ноги... Следующей ночью опять же на голову уляжется… С-с-кот-ина!
* * *
Когда бабуля стала каждым утром выметать со двора по ведру жёлтых листьев, что за ночь облетали со стоящего у забора вязка, август, а с ним и каникулы, подошли к концу.
Пришло время уезжать на север.
Не очень того хотелось, но было надо. Есть такое противное, но часто встречающееся нам по жизни, слово.
Но если мне – надо, то Борьке-то зачем?
Пусть празднует и дальше, усатая морда…
И я - уехал.
А Борька – остался…
* * *
Только следующими каникулами Борьки у бабули уже не было.
На мои вопросительно поднятые вверх брови и не произнесённое вслух «где?», она так же немногословно ответила:
- Пропав Борька. Ще восэни. Мабуть, мышу яку отруену зъйив*…
Пропал…
А я не верю.
До сих пор.
Не такой уж он и дурень, мой Борька, чтобы не учуять травленного каким зооцидом зверька… Нет. Он просто обиделся на бросившего, пусть и не об стенку, но…
Обиделся на бросившего его хозяина…
И ушёл.
Ушёл в бескрайние просторы среднерусской возвышенности. Чтобы не спеша мять крепкими лапами упругое пойменное разнотравье. Драть кору с прибрежного лозняка. И самому определять, где ему бродить и с кем. А может, и ни с кем. Просто самому. Самому по себе. Ну, как минимум, от марта до марта.
И тому же самому учить своих котят, у которых, с каждым помётом, в шерсти всё меньше и меньше белых подпалин…
Вот только эту наглючую морду с хитрым прищуром пары желто-коричневых глаз, у которых большие чёрные капли посредине… Её-то куда? Она ведь – как под копирку. И во втором. И в тридцать втором колене…
И если когда… Когда-нибудь.
Когда, может, и нас самих в этом, мало известном лично мне, «помине» не будет, какой ушлый биолог решит выделить среднерусский подвид европейского дикого кота…
Он будет в корне не прав.
Какой среднерусский?!
Это же – НАСТОЯЩИЙ воркутинский!
• Пропав Борька. Ще восэни. Мабуть, мышу яку отруену зъйив (южнорусск) - Пропал Борька. Ещё по осени. Наверное, какую мышь отравленную съел
Информация об иллюстрации:
Автор - Ivan1981Roo
Источник -