Александр М. Коржов
Жил-был Я
Глава 10. Разлюбовь. Судебная хроника
Перед веком, перед веком, перед Богом,
Перед Господом, глупеющим под старость,
Перед боем в этом городе убогом
Помолитесь, чтобы что-нибудь осталось.
Всё, что брошено, оставлено, забыто,
Всё, что “больше не воротится обратно”,
Возвращается в беспомощную битву,
В удивительную битву за утраты.
(И. Бродский, Шествие)
Упрёк, позорный для меня, выслушал я,
и дух разумения моего ответит за меня.
(Иов, 20; 3)
Предательство - это вопрос даты. Вовремя
предать – значит предвидеть.
(Талейран)
Если вас утомила, огорчила, возмутила, или хотя бы привела в недоумение предыдущая глава, эту вам тем более не следует читать. Событийной информации она прибавит мало. Краше я пред вами не предстану, скорее наоборот. Может стошнить, если вы щепетильны и деликатны. Или соскучитесь, если ждёте новых завихрений и без того немудрящего сюжета. Я повторяюсь – скорее из сугубо шкурных соображений, да ещё потому, что, будучи занудой, сам считаю необходимым привести подлинные документы. Хотя прекрасно понимаю вашу позицию: Господи, да кому, скажите на милость, могут быть интересны документы, хоть бы и подлинные, когда фабула уже предельно ясна, акценты расставлены, а выводы сделаны!
Ну, так и не читайте! Значит, это не ваше.
1
Я прибыл из благословенной Карелии трезвым, как барабан и оптимистичным, как идиот. Случалось разглядывать такие бессмысленно эйфорические рожи в учебнике по психиатрии. Завидовал. Хотя, казалось бы, чему?
Иногда специально уезжаешь куда подальше, малодушно надеясь: всё, что тебя грызло и продолжает грызть, как-то само собой утрясётся и рассосётся. Именно такие, свойственные, скорее, малым детям, эфемерные упования меня одолевали, простите. Из более материальных радостей я привёз в рюкзаке крупный экземпляр замечательной малосольной палии, самочки озёрного лосося, прощальный подарок соседа по деревне, отставного онежского капитана. Правда, во рту со мной приехала непрошенным спутником достаточно тяжёлая форма цинги. Зубы шатались, дёсны опухли, кусать было больно до невозможности. Как назло, в то время, когда следовало кусаться. Погрызы мерзкой сучки тоже ещё не зажили окончательно, но меня хотя бы не трясло уже и не колбасило. Цинга, знал по книжкам, если есть витамин С, быстро проходит. А боль – дело привычное.
Это я, мля, загибаю. Да, привычная. Но не всякую можно терпеть. Особенно, если не готов. Если из-за угла дубиной…
А зубы от цинги, этого я не знал, гибнут насовсем. Необратимо. Это оказалось для меня новостью номер два.
Просветил меня доктор, к которому я заявился вставлять выпавшую пломбу. Срок гарантии на неё ещё не истёк, а на халяву почему бы не подремонтироваться? Деньги-то в своё время плачены были немалые.
- Вам что, случилось сидеть? – уважительно и даже несколько опасливо выступил зубодёр, осматривая мою пасть. – Но Вы же не успели бы?
Это он справился в своём талмуде, чтобы уточнить, когда поставлена пломба. Не мог понять, как это человек на воле и в мирное время может до такого себя довести. И на моё недоуменное: “С чего Вы взяли?” – разъяснил, что цинга – случай в его высокооплачиваемой практике хотя и редкий, однако в данном случае совершенно бесспорный. То есть зубы все мёртвые. И новые не вырастут.
Ну, с чего-то же надо начинать умирать! Проехали.
Первая новость, однако, оказалась приятной: из квартиры за время моего отсутствия исчезли тараканы. Напрочь! Сколько Света ни изощрялась, какие средства ни применяла – всё зря. А я, вроде далеко не такой чистюля, да и лентяй, если не сказать расп*здяй, в последнее пьяное время страшный. Но вот, надо же, вдруг пропали. Не объяснившись.
До сих пор не появились. Тринадцать лет жду, оплакиваю эту потерю наряду с другими, не менее важными утратами. Соскучился.
Оценить третью новость мне оказалось труднее. Только успел я известить братика Гришу о своём прибытии, как его супруга Таня порадовала меня встречным образом. Взаимообразно. Она же служила тогда в загсе, так что сведения – из первых рук. Оказывается, ещё 25 июля я, без всяких со своей стороны усилий, обрёл холостяцкий статус. Хоть сейчас могу, дескать, получить в их конторе штамп о разводе. И – свободен, как сопля в полёте!
Да, вовремя я вышел из запоя.
Спасибо, Танечка! Покорно иду в загс. Послушно ставлю в паспорт искомый штамп. Пытаюсь осознать себя в новом гражданском состоянии. Получается что-то не очень.
Я не был, когда это случилось, готов к разрыву. Но в ещё меньшей степени я был готов к последующим издевательствам.
Да, на разводе я сам настаивал в разговорах с уже бывшей, как я её сразу стал называть, когда выгнал, женой. Только как же это: не призывая к суду, без ведома, участия и официально выраженного согласия? Меня что, уже окончательно упразднили как личность? И даже как гражданина?
Психологи утверждают, что самые тяжкие душевные травмы заживают почти в тот же срок, что и телесные, то есть за несколько месяцев. Мне пяти месяцев не хватило, а это означает, что травма оказалась калечащей, то есть навсегда. Не ящерица, ничего не отрастёт – даже рога, которые и так уже наличествуют вполне себе необратимо. И раз всё равно ничего не поделать, вроде уже готов был махнуть на изъёбы правосудия здоровой рукой. Ан нет, вскипело. И я потащился в суд.
2
Приготовьтесь, сейчас будет скучно. Потому что дальше пойдёт в основном чистая судебно-процессуальная хроника. Мои комментарии будут минимальными. Глупо демонстрировать эмоции там, где их гасят, перекрывая, факты. Я только сокращаю официальные документы, ставя <…> в их совершенно формальной, повторяющейся, или бессодержательной части, чтоб никому мозги не засорять. Орфографию и пр., в том числе и собственную, сохраняю – ради достоверности. Копии бумажек – у меня в архиве, а с подлинниками можно ознакомиться в суде. Там их хранят очень долго. Успеете прочесть, если возникнет желание что-то уточнить или опровергнуть.
И вот я знакомлюсь в канцелярии суда со своим собственным Делом. Делать, простите за жалкую попытку каламбура, всё равно нечего, денег всё равно нет, а в канцелярию суда пускают бесплатно. Самый, как известно, гуманный в мире. Когда Господь создавал две вещи: время и правосудие, – он создал их чёртову прорву. Чтобы всем желающим хватило.
Дело №2-3882-96 оказалось тощеньким.
В Александровский горсуд
<…> Проживали с ответчиком до 1996г. с ведением совместного хозяйства. В течение двух лет мой муж не имеет работы с постоянным заработком и не ищет её. Отказывается содержать семью. По причине злоупотребления спиртным возникали скандалы, жить в такой обстановке с детьми стало невозможно.
Намерения сохранить семью у него нет. В связи с этим прошу расторгнуть брак с Коржовым А. М. <…> Срок на примирение прошу не давать.
10.06.96 г. С. Леньшина
Дальше – сразу протокол судебного заседания от 15.07.96 г. Всё честь по чести: ответчик, то есть я, не явился; однако его заявление: от 10.06.96 г. о согласии рассматривать дело в его отсутствие и о согласии с разводом – приобщено к делу. Личность истца установлена. Права разъяснены.
Выступление истца:
"Госпошлину уплачу сама, он не работает. Срок на примирение прошу не давать. Я отказываюсь от примирения с ним. Ради детей прошу оградить от него…” <…>
Решение суда: Заявление истца удовлетворить в полном объёме, то есть без отсрочки на примирение. Пошлину, по его просьбе, взыскать с истца, потому что ответчику платить всё равно нечем.
Что ж, в части пошлины решение более чем здравое. Одобряю. Действительно нечем. А в остальном?
А в остальном любопытно. Человечески любопытно, но и юридически тоже. Копию искового заявления мне, естественно, не направляли. Каких либо свидетельств о попытках вызвать меня в суд – повесткой или другими способами – ни в моём почтовом ящике, ни даже в деле нет.
Неужели так трудно было подшить корешки поддельных повесток? Поди докажи, что их не бросали в мой почтовый ящик! Тем более, что ящики варварски разворочены, как и всё в этой загибающейся стране. А я отсутствовал полтора месяца.
Да, исключительно топорненько сработано. Без головы. Малозатратно потому что. “Дешёвая рыбка – херовая юшка!” – прав насквозь мой престарелый батя. Не тратились, то есть, казённые и леньшинские деньги, не утруждались ничьи мозги. И так сойдёт, не барин наш ответчик! Документа о переносе заседания ввиду моей неявки тоже нет – а ведь это процессуально обязательно. Как и все предшествующие ритуалы. Впрочем, может я, сыночек Сергей, ошибаюсь? Не прошу тебя высказываться об этических моментах, о стыде, совести и чести! Ясно, что эти представления, если они у кого-то случайно, вопреки требованиям эпохи, уцелели, насквозь субъективны. Так проверь, ты же юрист, хотя бы формально по процессуальному кодексу; поправь зарвавшегося предка.
Отметок о направлении в мой адрес решения, принятого судом, нет само собой. Что ж, похвальная последовательность.
Отдыхайте и завидуйте, глубоко чтимые мною Николай Васильевич и Михаил Афанасьевич! И чувствуйте себя посмертно счастливыми, ибо Господь сподобил вас до этого цирка не дожить. Заочно и без согласия разводят, вроде, только с мужьями, осуждёнными на длительные сроки. Срока. Но вот можно ли ещё и без ведома – это вопрос. Интересный. Логика, вроде, не допускает. Только где вы встречали в нашем суде логику? Может, ты, сынок Серёжа, видел? Тогда от всей души поздравляю! И себя поздравляю – с тем, что, по счастливой случайности, снохе выпало трудиться именно в загсе. Иначе бы меня и хоронили женатым!
С нескрываемым (а что тут скрывать?!) восторгом знакомлюсь – впервые! – с собственным заявлением. Поданным, то есть, мною в Александровский суд. Якобы поданным якобы мною. Датировано началом июня. Резолюция, глазам своим не верю: “В дело. 15.07.96 г.” – и подпись судьи. Видимо, сочинял и подавал я его собственноручно и не приходя в сознание? Нет, не сходится. Потому что как раз в те дни я смолил лодку, колол дрова, парился в бане и таскал окуней на Кайде. В деревне Кривоногово. В Заонежье, за полторы тысячи километров. Когда меня та сучка грызла.
Текстом, где я на всё, как юродивый, согласен, буквально зачитываюсь, только что слёзки умиления не капают. Да и то потому, что уже наревелся всласть. Кончились слёзки. Гордись своей длинной рукой, Коржов! Ей, похоже, клыки самой злобной сучки не страшны.
Правда, писано заявление как раз не моей рукой. Но выглядит очень, очень правдоподобно. За долгую совместную жизнь супруги, как известно, зачастую становятся похожими. Нас с Кузюкой иногда принимали за брата и сестру. Не знаю, правда, относится ли это к почерку. Скорее, нет. Да плЮвать на почерк, ежели подпись похожа.
Хотя, естественно, опять же к суду возникает вопрос: на что похожа? каким таким загадочным макаром он, то есть суд, её, то есть подпись, идентифицировал, если я там ни разу живьём не появлялся? Мою подпись в официально заверенном виде можно было бы теперь отыскать только в паспорте, который, естественно, пребывал вместе со мной в Заонежье, да ещё в банке, если бы я был клиентом хоть какого-то, пусть самого захудалого, банка. Но если бы мне случилось быть клиентом банка, тогда надо объяснить, какого хера и кляпа моей благоверной приспичило бы со мной разводиться? Её аргументы в том и состоят, что я нищий, и что это, по её мнению, непоправимо.
Картинка выглядела бы ещё забавнее, достань мне мужества исполнить в Заонежье свои суицидальные намерения. Мне-то ясно, что труп по естественным причинам не может быть ни автором каких бы то ни было заявлений, ни, тем более, стороной в гражданском процессе. Я неосмотрительно остался жить – и тем спас наше хвалёное правосудие от невиданного конфуза. Но могло же иначе сложиться. И разве суду не следовало, открывая процесс, для начала убедиться, что ответчик хотя бы существует на этом свете?
Лепота! Элементарно, Ватсон: суд не отвечает на вопросы судимых им граждан. Суд сам их задаёт, ежели того пожелает. Но в канцелярии милостиво разрешают хотя бы сделать выписки из дела, поскольку на светокопирование (эта услуга платная) у меня денег нет.
У меня, строго говоря, их вообще нет. Настолько нет, что по городу в любой конец пешком топаю. Лист бумаги удалось выпросить, а ручка (интеллиХент хренов!) всегда при себе.
Смеюсь, насколько это удаётся в моём положении. Одалживаю денег. Много, понятно, никто не даёт. А за ту малую малость, что удалось раздобыть, надменный с виду, однако на диво косноязычный юрисконсульт сочиняет за меня достаточно невразумительную надзорную жалобу прокурору Александрова.
Что ж, какие деньги – такая и жалоба. Ссылки на нарушенные статьи законов вставили – и то благо. Мне не на что покупать Гражданский кодекс. Учись, Серёжа, старательно в своём МГУ! Может, доживу, может, заслужу – и ты снизойдёшь, согласишься хоть изредка пользовать меня своими юридическими услугами бесплатно. По родственной, сыновней обязанности. На дюжину кружек дешёвого пива смогу тогда сэкономить. При нынешнем упадке аппетита и слабости мочевого пузыря мне надолго хватит.
3
Итак, 19 августа подаю жалобу в прокуратуру. Хороший день, памятный: Преображение Господне, пятая годовщина янаевского анекдотичного путча. Помню, как, застряв с Катериной в Донбассе, уссыкался тогда от страха за Маленькую и тебя, Серенький. Лично подаю: денег на заказное письмо нет. Не на что даже отметить годовщину нашего – такого взаиможеланного, такого сладкого тогда! – грехопадения. Послезавтра. Тринадцатую. Когда сплетались наши тела и вершились судьбы. Когда “Песнь Песней…” звучала в наших душах. Того самого грехопадения, плодами которого вы, дети, потом явились на этот свет. Даже не верится, что и первую, и последующие тоже всегда отмечал. Потому что считал: эта дата для нас несравненно значимее, нежели день совместного культпохода в загс. С тобой, Катерина, в мамином животике…
Денег на марки, оказывается, не было и у прокуратуры. Это мне там разъяснили, когда я почти через два месяца, по истечении всех законных сроков, установленных для ответа, сунулся туда с вопросами. Давно, оказывается, готов ответ, да не на что отправить, извините. И здесь мне удалось сэкономить для казны денежки, хоть и невеликие. А взамен получил вот что:
г. Александров, Коржову А. М.
От 6.09.96 г.
Ваша жалоба рассмотрена.
Оснований для принесения протеста по гражданскому делу о расторжении брака <…> не установлено.
Производство по делу прекращено в связи с заявлением Леньшиной в суде.
И.О. городского прокурора Н. Л. Тимофеев
Ага, сам бессменный прокурор с громкоговорящей фамилией Шайкин прохлаждается в отпуске, на отпуск деньги нашлись. Это понятно. А вот всё остальное, наоборот, непонятно. Какое такое заявление? И что за производство прекращено? Что там ещё можно прекратить, хотел бы я знать?
Хотел – знай! Закрытое, законченное дело о разводе – надо же! – пополнилось новыми документами. Такими, что его впору переименовывать. Поскольку оно уже не совсем о разводе. Или даже совсем не о разводе. Вспомнилась – явно не ко времени – давняя частушка:
Милый Вася, я снялася в новой кофте голубой.
Но не в той, в какой е….я, а совсем, совсем в другой!
Ну что поделать, если не самые цензурные воспоминания вылезают так некстати! А много ли можно усмотреть в происходящем цензурного?
4
В Александровский горсуд
<…> В связи с тем, что инициатором развода являлась я <…> В настоящий момент я намерена сохранить семью, с чем согласен и ответчик. <…>
…прошу прекратить производство по моему иску о расторжении брака. Свидетельства о расторжении брака нами не получены.
30.08.96 г. С. А. Леньшина
Ну, что заявление состоит исключительно из вранья, мне уже не в новинку. Свете сочинять свои заявления больше не из чего. И опять протокол судебного заседания. От 2 сентября. Чего это суд, праздно любопытствую, так долго: аж два дня! – тянул с рассмотрением нового заявления такой важной клиентки? Ага, выходные помешали, что ж тут непонятного. Суббота с воскресеньем выпали на тридцать первое августа и первое сентября. Тогда, наоборот, с похвальной оперативностью сработало правосудие!
А что в протоколе? А в протоколе, господа, – продолжение спектакля. Гибрид водевиля с ужастиком, вторая серия:
<…>Судья Чижикова Г. М.
Рассмотрел <…> о прекращении производства по исполнению решения суда о расторжении брака.
В судебное заседание явились: истец;
Не явились: ответчик.
Истец: Отводов не имеет. Права ясны. Имеет ходатайство о прекращении производства по делу. Заявление приобщено.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ
<…> брак расторгнут. Решение вступило в законную силу.
Однако Леньшина обратилась в суд с заявлением о прекращении производства по исполнению данного решения, указывая, что она намерена сохранить семью, с чем согласен и ответчик. Свидетельство о расторжении брака ими не получено <…>.
Суд <…> находит основания для прекращения производства. <…> Таким образом, заявление Леньшиной С. А подлежит удовлетворению. На определение может быть подана частная жалоба или принесён протест <…>. 5.09.96г. копия определения направлена в Прокуратуру. 10.09.96г. свидетельство о браке вручено.
“Здравствуйте, я снова на арене!” И опять в роли спятившего клоуна. И кто-то посмеет упрекнуть меня за цитирование озорной частушки?
5
Почему-то щенячьей радости от юридического возвращения в лоно семьи я не испытываю. Зря ты, Коржов, не спятил окончательно раньше. Ну, когда только закрутилась вся эта история, самый подходящий был момент. Разве здравым умом постигнешь всё то, что творится окрест тебя сейчас?
Понятно одно: чего бы твоя недавняя (А юридически, выходит, что и теперешняя!?) супруга от суда ни пожелала – всё подлежит удовлетворению. Незамедлительно. Она блюдечко с каёмочкой не успевает подставлять. Всё остальное для хотя бы относительно здравой головы – мрак. Мрачный мрак! Света ведь отнюдь не мне, бывшему супругу, а только суду заявила о стремлении возвратиться в лоно и возродить очаг. Мы же с ней не встречались – ни очно, ни даже по телефону. Зачем же это трепетное стремление, если оно вдруг возникло, так бережно от меня скрывать? А вдруг, допустим немыслимое, я заартачился бы? Что ж тогда, меня под конвоем в брачную койку препровождать?
И как это: решение не исполнено? Кем не исполнено: загсом? мною? – Дык наоборот! Откуда взялось моё якобы согласие на отмену судебного решения, если в моём паспорте давно проставлен абсолютно легитимный загсовский штамп о разводе? А мог бы уже стоять и ещё один: о новом браке. Нет, что ли, у свободного человека способов быстренько жениться вновь? Дурное дело нехитрое. Мало ли в Александрове брюхатых неведомо от кого одиночек? Окрутили бы, исходя из гуманных демографических соображений, да и сноха Татьяна помогла бы, без всяких испытательных сроков. Что ж, меня тогда ещё и за многожёнство судить?
Получается, что решение суда по заурядному гражданскому делу превратило бы меня в уголовника, если б не слонялся я, к моему счастью, на безлюдном Севере, а хоть чуточку подсуетился в матримониальном плане. Тогда б уже не на брачное ложе, а на тюремные нары меня конвой сопровождал бы. На законных основаниях.
Чуточку утешает, что, возможно, Свету признали бы соучастницей. Хотя вряд ли. Во-первых, она же невольно. А во-вторых, что она дурного сделала судье Чижиковой?..
А я – что дурного?
Но ведь и хорошего ничего. А, видимо, следовало бы. Все так делают – без всякого, разумеется, умысла подкупить заведомо неподкупное правосудие.
6
Чем дальше вглубь лесного массива, тем больше топливных ресурсов. Изучаю и сопоставляю даты:
10 июня – Светлана подаёт на развод.
15 июля – я якобы даю письменное согласие. Суд нас заочно (для меня) разводит.
19 августа – жалуюсь в прокуратуру на беззаконие.
30 августа – Светлана обращается за отменой развода.
2 сентября – суд заочно (для меня) и беззаконно отменяет развод.
5 сентября – решение суда направлено в прокуратуру.
6 сентября – прокуратура (немедленно! А до того три недели помалкивала) сочиняет беззаконный отказ на мою жалобу. Но отправить его мне забывает.
16 октября – я получаю этот отказ.
Вы что-нибудь понимаете? Я – нет. Выходит, что уже полтора месяца: со 2 сентября и до 16 октября – моя вновь обретённая супруга стыдливо молчит о привалившем мне нечаянном счастье. Я, понимаешь, заработав непосильным трудом кой-какие малые денежки, набравшись сил и долгов (последние преобладают), опять вынужден лечиться пьянством от бессонницы и спермотоксикоза – и это в то время, когда госпожа Леньшина не только официально и публично заявила о своей мечте утешиться в моих объятиях в качестве жены, но столь же официально этот статус обрела – и помахивает теперь перед любопытными носами свидетельством о браке. Как я недавно – паспортом со штампом о разводе. Впору, задрав штаны, бежать за шампанским. А новый избранник, Дмитрий Вячеславович Мохначёв, выходит, нежданно для себя покинут? Рвёт, надо думать, в отчаянии волосы на самых интимных деталях организма! Это ж, получается, теперь и он рогоносец. Как иначе можно истолковать обращение его возлюбленной в суд о возвращении в лоно прежней семьи?
Господи, да какой же я дурень! Я ж в надзорной жалобе простодушно указал, что к делу приобщено поддельное, якобы от меня, заявление. А жена юрисконсульта Фильчакова служит в том же банке, что и Светлана. Вряд ли банковская этика и банковское начальство особенно горячо приветствуют склонность своих служащих к изготовлению подложных заявлений. Сегодня в суд, а завтра?..
Страшно подумать, чего можно ждать от такого банкира завтра. Вот тебе, Коржов, и несложная разгадка вспыхнувшего вновь большого чувства.
И прокуратуру я поставил в затруднительное положение. Она же, хоть и бедненькая, но государственная, обязана была реагировать по закону. Проверить, и всё такое. Отмена решения, да по таким основаниям, как нарушение всех до единой процессуальных норм – это ж страшный удар по репутации судьи. Признание непрофессионализма, если не хуже. Вот почему изобретается нехитрая двухходовка.
Неважно, что прокурор не видит: за первым беззаконием, которое он обязан был пресечь, последовало второе. Которое он тоже обязан был пресечь, стой он действительно на страже Закона. Однако, по его мнению, будучи попранным дважды, Закон именно благодаря этому якобы восторжествовал! После чего прокурор с чистой совестью смог ответить на мою жалобу: Разводом недоволен? Так вот же, отменили твой развод, успокойся. То есть если меня пинком свалили наземь, а затем пинком же подняли стоймя, то, выходит, я, без всякого для себя урона, возвращён в исходное положение, так что неча жаловаться!Минус на минус дал в итоге плюс – как в школьной арифметике. Не чувствует прокурор – или не хочет чувствовать? – разницы. Считает, что жалобщик Коржов обязан сполна удовлетвориться ситуацией, в которой он законным образом разведён с женой, которая, однако, столь же законным образом оказалась вновь за ним замужем.
Поистине, там, где возможно всё, там уже ничто не имеет значения. При этом над судьёй Чижиковой Г. М не каплет – сплошной happy end! Точка.
А вот и не end. И уж, конечно, не happy. И даже не точка. Или, попытаюсь пошутить; это теперь легче, нежели тогда: точка ру. По-нашенски, то есть, поставленная точка, по-расейски. Басманный суд столицы уж не в Александрове ли проходил стажировку и набирался передового опыта?
7
Не думайте, что мне нечего было делать. Как раз наклюнулась работа. Просто не хотелось перемежать отвлекающей информацией захватывающее дух развитие судебной комедии, теперь уже более смахивающей на жутковатый гиньоль, нежели на озорной водевиль. Но не из одних же только судебных дрязг состояла тогда моя жизнь, так что придётся отвлечься. Ненадолго.
Осенью пришла повестка: вызов в военкомат. Стандартной формы, с перечнем бед и кар, грозящих всякому уклонисту. Родина-Мать явила свой норов. И, для надёжности, перечислила грозные статьи Уголовного кодекса. Родина-Мать своих сынов не забывает! В самом, разумеется, угрожающем смысле.
Удивился, хотя и знал, что от этих свинских властей всего можно ожидать. Преодолев неизбежное первичное охуение, присаживаюсь в одиночестве поразмыслить.
Итак, государственная служба занятости, биржа в просторечии, уже пять месяцев официально признаёт меня безработным. Однако ни копейки на пропитание я от неё пока не получил. Обещают. Получу, когда эти денежки подешевеют до нуля. Власти быстро учатся такому незамысловатому жульничеству. Я ещё помню те глазированные сырки, шесть штук, годичный итог праведных и не слишком трудов. А другого источника кормов нету, так что государству пора бы уже числить меня по ведомству Аида, а не за военкоматом. “Тщетно драхму во рту твоём ищет угрюмый Харон”, как писал Иосиф Бродский. То есть даже единой драхмой, чтобы мне, по древнему обычаю, положили её в рот в качестве платы перевозчику, оно, родимое, меня не снабдило!
Но. Такие же государственные, как и биржа труда, но только ещё и вооружённые до зубов силы чего-то почему-то от меня, теоретически уже вполне дохлого, хотят. На кой хер им, непобедимым и легендарным, сорокасемилетний старший лейтенант запаса? Покормить? – Ну, это вряд ли. Государство, равнодушно позволившее мне благополучно сдохнуть, всё ещё считает меня своим гражданином. С какого рожна? И не передёргивайте, господа чиновники военных и гражданских ведомств, утверждая, что клиент, вроде, фактически-то ещё живой! Он не издох, это правда, но не благодаря вашей неусыпной заботе, а вопреки усердию властей! Сам по себе живучий, гад, оказался! Когда человек хочет жить, бессильна не только медицина.
Категорически, несмотря на все предшествующие идейные накачки, я не ощущал теперь “долга перед Родиной”. Долг не может быть односторонним. Но именно в этом меня пытались убедить всегда, пытаются уверить и теперь.
Как быть? Я, разумеется, не в силах похерить его, государство, тотально. Но лично я похерю его интимно. Лично для меня оно отныне не существует – и никогда больше не будет существовать. Я сознательно лишаю себя гражданства, и никакой силой мне его не навязать. Бед вы мне уже не прибавите. Никакой кары от вас я, почти дохлый, не боюсь. Мёртвые, как известно, не потеют. Впрочем, вы, облечённые властью господа, повидимому, тоже. Отсутствие у нежвачных парнокопытных, то есть свиней и проч., потовых желёз – факт биологии, если до сих пор не знаете.
Демонстративно, жаль, что без зрителей, сжигаю военкоматскую бесстыжую ксиву в пепельнице на медленном огне и попутно формулирую для себя сегодняшнее credo.
Мне не на кого надеяться. И уж меньше всего – на это государство. Я не способен в силу личной хилости изменить его изначально сволочную природу. Мне остаётся только молчаливо игнорировать его, как всякому хоть раз в жизни приходилось невольно и брезгливо игнорировать нагло ссущего в подворотне пропойцу. Противно, но сделать ничего нельзя. Поэтому не ждите меня, бесстыжие власти этого бездушного государства, с моими нуждами ни в каких своих конторах и офисах, будь то паспортный стол, военкомат, избирательный участок либо что-нибудь ещё столь же прогрессивное и демократичное. Нет для вас в моём лице ни избирателя, ни защитника. Гражданина тоже нет. Да, вам удалось меня оккупировать. Но – не завладеть мною. Не пытайтесь меня переписывать, я не из вашей стаи. Коли я для вас умер, так и вы для меня не существуете! Да пошли вы все… в роуминг! Shut up or fuck off!
Жалел потом, когда стал богатеньким, что сам отрезал себе этой запальчивой декларацией право на заграничный паспорт. Очень хотелось слетать в Ашкелон к Евгению Владимировичу Шляховеру, главному моему Учителю, пока мы оба живы. Повидаться там же, в Израиле, с Таней Хожан, она приглашала. В желанную и любимую Молдову к Недворягиным, которые, я знаю наверное, никогда бы меня не выгнали, сколь бы сомнительным ни оказалось состояние гостя. В разных они меня видели состояниях, пережили бы и это. Но. Самоограничение – это одно из самых печальных ограничений. Вроде самообрезания – и не только невинной крайней плоти.
Что ж, не я буду первым. Кто не откажется, ежели вдруг приспичит, от принятых на себя поспешных обетов? Но пока, простите, то ли я не созрел, то ли обида оказалась слишком живучей. Настолько, что даже обязательным медицинским бесплатным полисом из нечистых рук российской власти я до сих пор брезгливо пренебрегаю. Перебьюсь.
8
Я вскользь упоминал (Глава 8) об Алексее Бочарове, начинающем предпринимателе на интеллектуальной ниве, с которым тогда довелось – со взаимной, надеюсь, пользой – сотрудничать. Так вот, в начале осени он предложил мне кое-какую занятость в его новом предприятии. Разовые поручения – коммерческого, но не только – характера. Без официального оформления, без очерченного круга обязанностей. На подхвате, в общем. Но перед этим маленьким, тогда почти кустарным хозяйством маячили, как всегда у Бочарова, неоглядные перспективы роста и развития.
Я с готовностью согласился. А что, были другие предложения?
Представляю, какое множество читателей считает автора мрачным мизантропом. Да, я сам обратил внимание на то, что мои недруги в повести прописаны гораздо ярче, нежели близкие и дорогие люди. Очень надеюсь, что они, близкие, поймут и не обидятся. Потому, наверное, что отношения с близкими и дорогими – штука естественная, подразумеваемая почти автоматически. Как отцовская суровость. Как мамина всепрощающая забота. Как братская, да и не только братская, любовь. Ценишь, конечно. Однако чаще после утраты, когда уже поздно. А вот случись с кем вражда, конфликт или хотя бы неприязнь – и ты ощетиниваешься. Ерепенишься. Обретаешь тонус и форму. Встреваешь в драку, которая – хотя бы на время – наполняет твоё существование новым смыслом, пусть зачастую и мнимым. Не любим мы, европейцы, поражений!
В изобретённой в Индии мудрой шахматной игре кроме победы или поражения возможен и третий исход: ничья. В индийской же, ещё более мудрой, философии оценка исхода имеет гораздо больше градаций. Западному уму трудно постичь, что кроме победы и поражения существуют не-победа и не-поражение. И что эти понятия для человека Востока по своему содержательны, то есть не равны ни ничьей, ни друг другу.
Я, ничего тут не поделаешь, европеец, в силу этого неспособный органично усвоить то, о чём только что пытался дилетантски рассуждать. Пишу про себя – и, значит, волей-неволей, скорее о своих противниках и антиподах, нежели о людях, заслуживающих упоминания в гораздо большей степени.
Но. Понять бы, на кой хрен Бочарову понадобилось меня спасать. Не были близкими тогда, не стали и никогда впоследствии. Поддержал, чтобы потом доить? – Так не мог я стать в его бизнесе высокоудойной коровкой. Но, прагматично ценя результат, а не благие намерения, я давно пообещал себе никогда не забывать о той роли, которую он сыграл в наимрачнейший период моей жизни, и при случае поблагодарить его за это. И даже испросил у Алексея Юрьевича согласия на упоминание о нём, не обещая, разумеется, золотить его в тексте сусальной позолотой, идеализировать и всячески рекламировать.
А на кой ляд, спрашивается, стану я золотить акулу капитализма?! Ему достанет того, что в нём отчётливо видна личность. Человек дела, начисто лишённый сантиментов трудоголик. Давно и далеко не девушка, так что вряд ли нуждается в комплиментах и расшаркиваниях. Всегда держит дистанцию, суховат и деловит. Довольно часто заблуждается в своих прожектах, но заблуждается, насколько я в силах понять и поверить, добросовестно – и никогда не врёт. Вспомните виконта Фердинанда де Лессепса. Относится к рабочей силе любого ранга трезво и цинично, как к расходному материалу. Возможно, это гораздо более честное отношение, нежели показная, притворная забота о своих вассалах. Я же всегда ценил прямоту.
Да и самой ценной считаешь именно ту помощь, которая приходит, когда ты в ней больше всего нуждаешься. Я многим, всех не перечислить, людям благодарен за то хорошее, что они для меня сделали. Делали много чего и зачастую совершенно бескорыстно, так что вряд ли мне удастся когда-либо расплатиться по всем моим долгам. Вас, Алексей Юрьевич, я от души благодарю за деятельное содействие моему выживанию в самый безнадёжный для меня момент.
9
А теперь вернёмся, в соответствии с заголовком главы, в судебное присутствие.
В Александровский горсуд
Истец: Леньшина Светлана Анатольевна
Исковое заявление (О расторжении брака)
<Та же бодяга, что и в предыдущем заявлении о разводе>…сроков на примирение не давать. Время показало, что примирение с Коржовым А. М невозможно.
3.10.96г. С. Леньшина
Вот тебе, голубчик, окончательная ясность. Целый месяц плюс ещё один день якобы пыталась со мной примириться – да так ловко, что я об этом даже не подозревал. Глядишь, пошёл бы навстречу. А таперича что ж, таперича “время показало”!..
Вот теперь, наконец, точка?
Да нет, конечно! (Переводима ли эта фраза на другой язык? Утверждение плюс отрицание плюс усиление – это круто!)
Я уже от души лягнул словесно и судью, и прокурора. Но я ещё не подозревал о вышеприведённом заявлении. То есть, меня оскорбило всё, что было до него за меня и без меня решено, в том числе и непрошенное, принудительное возвращение в лоно семьи. И опять, поскольку всё вершилось от меня в тайне, все сроки для законного протеста были мною пропущены. Меня несло водоворотом событий, как двенадцать лет назад в утлой лодчонке по озеру Пено. Несло, как щепку в ливень, без всякого шанса самому собой помыкать. Мною бесцеремонно манипулировали чужие люди, из которых законная супруга Светлана была самой чужой.
Но решения принимала всё-таки не она. Желала их – да. Оплачивала – это более чем вероятно, иным способом избирательную покладистость суда не объяснить. Отчаянно врала, храбро лжесвидетельствовала – безусловно. Преступно подделала документ – доказано. Но, чего бы ни желала, чего бы и какими средствами ни домогалась для себя госпожа истец, решения принимало всё-таки государственное правосудие, так что все свои претензии мне надлежало адресовать именно к нему. Тем более, что оно, правосудие, беззаконно утаило от меня принятые им про меня решения. Это, господа читатели, в принципе непостижимо. Или ты, Сергей, иного мнения?
Жалобу в область, которую я теперь сочинил самостоятельно, не тратясь, за отсутствием свободных средств, на адвокатов, президиум областного суда удовлетворил полностью. Нашлось, видимо, чувство юмора у членов того президиума, раз уж они чохом отменили всё, что успела нарешать госпожа Чижикова: и развод, и отмену развода. Приняли все мои аргументы – и даже не стали выяснять: а за что, собственно, воюет дотошный жалобщик? что же в итоге хотел бы он обрести?
Часто ли Фемида проявляет такую беспристрастность?
Знакомый юрист, которому я, к тому времени уже давно остывший, поведал свою историю годы спустя, этот вопрос пропустил мимо ушей, как абсолютно несущественный, а мои разъяснения более чем убедительно прокомментировал, молча покрутив пальцем у виска. Ну, я, правда, и без этого жеста знал, как трудно ему понять, что же это за штука такая дурацкая: чувство собственного достоинства. До сих пор Лёха без него благополучно обходился – ну, а если и впредь это архитектурное излишество ему не потребуется в труде и личной жизни, так и ладушки!
Но не мне!
Я, простите, залупился, не согласившись, по выражению Н. М. Карамзина, “мирно рабствовать”. Меня утомило бездушное помыкание тем, что от меня осталось. Мало что осталось, но всё равно не тварь дрожащая, а наоборот, имею право. Пока дрыгаюсь – имею. Не христианин, подставлять вторую щёку не обязан.
10
Теперь процедура блюлась неукоснительно. Почти демонстративно. Ну, не суд, конечно (у него опять не было денег), а сама госпожа Леньшина принесла мне копию вышеприведённого заявления и повестку.
Чудненько. Нет, Свете я ничего не объясняю, да она никаких объяснений от меня и не ждёт. Она беспощадно горда, сурова и глумлива, как будто это я перед ней со всех сторон виноват и в долгу, а она – сторона безвинно пострадавшая и в своём законном праве. Заметно, что буквально переутомлена самоуважением. Откуда мне было знать, когда мы усердствовали произвести вас, деточки, на этот свет, что, разросшись, как печень алкоголика, её гордыня вытеснит всё человеческое? Вот уж не ожидал такого от якобы христианки. Впрочем, если бы вовремя разул глаза, то мог бы ожидать.
Что ж, играем дальше. Виноват – так пусть закон рассудит, коль надежды на совесть исчерпаны.
Объясняю судье при ближайшей встрече (тоже глумясь, разумеется), что не давать срок на примирение – несерьёзно и нелогично. Противоречит ситуации. Потому хотя бы, что госпожа истец уже однажды просила о срочном разводе. А потом, как “Здрассьте!” среди ночи, возжелала, напротив, немедленного возобновления столь ненавистного брака – и получила искомое. А через месяц, хотя никакие обстоятельства не изменились, вновь требует немедленного развода. При такой очевидной ветрености ну как не уважить истца? То есть как не учесть его уже доказанное практикой непостоянство – и дать положенное законом время, чтоб имел он возможность всласть поразмыслить и решить наконец, чего же ему в действительности хочется.
Света, только теперь уразумевши, на чём её поймали, не скрывала бешенства. Однако суд вынужденно, не найдя контраргументов, дал положенную отсрочку. Я её никак не собирался использовать, потому что видел: на мою слабость постоянно отвечают асимметрично. Подлостью. Возможно, я нашёл бы в себе силы простить измену. Не знаю; пробовал, да не дали. Однако нет на свете силы, способной принудить меня простить подлость.
11
А первое, что я сделал, когда отсрочка кончилась, а заседания, соответственно, возобновились – дал мотивированный отвод судье. Я письменно лишал своего доверия госпожу Чижикову Г. М, поскольку она уже доказала свою склонность принимать по моему делу исключительно неправосудные решения. И мне доказала, и президиуму областного суда, который все её решения/постановления отменил Можно ли придумать более веские основания для недоверия? Попробуй, сын Сергей, изощриться, если ты действительно юрист, а не изображаешь оного.
Я же не требовал лишить её судейской мантии. Дело житейское. По дурости или за хорошие деньги, руководствуясь, по выражению Ф. М. Достоевского, “признанием святости текущей выгоды, непосредственного и торопливого барыша”, можно и не такого насудить. Но, если позволите, не мне. Я не борюсь за справедливость для всего человечества, нехай оно само за неё борется, ежели ценит. Мне достанет объективного отношения лично ко мне.
Угадай, юрист Серёжа, какое их честь на этот раз приняла решение? Да правильно, сынок! Для виду минуточку посовещавшись с собой на месте, судья, никак не мотивируя, отклонила мотивированный отвод и продолжила слушание, расписавшись тем самым в отсутствии не только чести, что, в общем-то, так естественно для отечественного правосудия, но и совести, и даже стыда. Последнее для меня выглядело, как перебор, но тебе, профи, должно быть насквозь понятно и приемлемо. Или как?
Краплёное правосудие.
Дальше, строго говоря, делать мне на этом сборище было нечего. О том, что “Блажен муж, не ходящий на совет нечестивых…”, я знал из Библии, а штамп о разводе украшал мой паспорт уже полгода. Но я остался.
Я остался в зале, чтобы ещё раз с неподдельным интересом внимательно выслушать, как своей безответственностью заставил семью бедствовать в безденежьи. Как годами уклоняюсь от работы, чтобы умышленно сидеть на шее у жены. С каким небрежением отношусь к воспитанию детей. В какие буйные впадаю загулы и какие нестерпимые закатываю скандалы. И как теперь вдобавок ещё и пытаюсь полить грязью те чистые, насквозь целомудренные отношения, которые сложились – исключительно ввиду производственной необходимости, не подумайте чего интимного! – у госпожи истицы с господином Мохначёвым.
Я не мог понять, куда, в какую пропасть провалились, в её представлении, годы, проведённые вместе. Годы, когда мы с ней сближались и притирались, когда зачинали, рождали и растили детей, были для неё, как теперь только выяснилось, годами, проведёнными в аду.
Ну почему бы тебе, Светонька, раньше не определиться? Не создавала бы себе ада – его и не было бы. Скольких бы страданий избежала! Не исходила бы сейчас в каждой реплике ненавистью и презрением.
Впрочем, если меня, нечаянно прозревши, вдруг возненавидела такая женщина, то, возможно, это честь для меня.
Да, мы были очень бедными. Настолько, что, оказавшись совсем без средств, я вынужден был распродать по дешёвке целую партию угличских дамских часов, украшенных ростовской финифтью. Их Света закупила давно, не справившись с тратами моих заработков в прошлые, более благополучные годы. Вот и пригодились на чёрный день! Странно, Маленькая, что ты за эту растрату до сих пор не предъявила мне претензий. Забыла, поди, о такой ерунде?
По ходу суда Светлана, с подсказки адвоката, постоянно рождала дополнительные иски. Первый, о взыскании алиментов, я предложил не рассматривать вовсе, потому что был заранее и без всякого обсуждения согласен с любыми материальными требованиями бывшей супруги. Сразу же всё и оформили, как полагается, в судебный приказ. Бесформенная адвокатша Светы горделиво озиралась окрест. Видимо, считала это победой, дура. А вот требование определить проживание детей с Леньшиной меня задело. Вы же, деточки, с ней и так проживали, а никаких попыток вас похитить никто, вроде, не предпринимал. Что же намерена искать госпожа истица в суде, если и без того имеет всё, о чём просит? Тут уж я потребовал отложить заседание, чтобы обмыслить очередную каверзу без спешки. Сознаюсь сразу, что краткий тайм-аут ничего не изменил. Потому, что ничего не мог бы изменить – такие дела.
* * *
Заповеди не запрещают лгать. Потому, видимо, что не в человеческих силах противиться этому, зачастую такому невинному, соблазну. Нет, заповеди ограничивают нас только в лжесвидетельстве. То есть, когда ложь прямо и сознательно направлена на причинение вреда ближнему. Например, как в нашем случае, посредством введения Закона и его легковерных служителей в заблуждение.
Поэтому было очень интересно понаблюдать, как, неоднократно изолгавшись письменно, моя недавняя супруга, Малышка моя ненаглядная, мой Лучик Света, драгоценное существо, всю жизнь владевшее мной в гораздо большей степени, нежели я владел ею, беззастенчиво продолжает лжесвидетельствовать ещё и устно – и даже молча! Только в ответе на вопрос о поддельном заявлении от моего, якобы, имени, чуточку растерялась и запнулась. Однако её необъятная адвокатша немедленно пришла на помощь, впервые действительно отрабатывая свой гонорар.
- Но моя доверительница находилась в совершенно безвыходном положении! – заявила она, явно убеждённая в весомости такого объяснения. Только имея совершенно вывихнутую психику и вообще не обладая логикой можно так вольно толковать ситуацию форс-мажора. Под стволом, что ли, заставили её изготовлять свою фальшивку? Такого мне ещё не доводилось встречать даже в КВН.
Но это мне. И то лишь потому, что мало ел судебной каши. Суд же, и без того мною неуважаемый, оказался, можете всласть похихикать, этим убийственным (самоубийственным?) аргументом вполне удовлетворён. Документ остался в деле, хотя обе стороны признали, что он поддельный.
Учись, Серёжа!
12
Придётся вам ещё немножечко потерпеть. Знаю, что лучшие сказки – о страшных вещах, а я вынужден повествовать об унылых. О том, что, случается, любовь не из одного ликования состоит. Не только из небывалого единения душ и сердец, не говоря уж о прочих деталях организма…
Это горькое знание вы наверняка сочтёте излишним. Но не обольщайтесь до срока, может и вам впоследствии пригодиться.
В Александровский городской суд
От Коржова А. М <…>
ЗАЯВЛЕНИЕ
<…> отвечаю на заявления истца г. Леньшиной С. А, в которых она требует расторжения брака со мной, взыскания с меня алиментов и проживания наших детей вместе с ней. Аргументация истца представляется мне заведомо лживой, оскорбляющей мою честь и унижающей моё достоинство. Поэтому я использую своё право ответчика, дабы, не унижая и не оскорбляя истца, ответить на его аргументы и привести суду свои доводы – не столько в оправдание, сколько в прояснение ситуации.
С. А. Леньшина утверждает, что с февраля 1996 г. она проживает отдельно и не ведёт со мною совместного хозяйства. Кроме того, якобы я два года нигде не работаю, отказываюсь содержать семью, уклоняюсь от воспитания детей и злоупотребляю спиртным.
1. Как видно из трудовой книжки, я уволен из АОЗТ “РЕКОРД” 18 апреля 1996 г. в связи с ликвидацией предприятия. Мой трудовой стаж, начавшись 4.08.71 г., ни разу не прерывался. Будучи наёмным работником, я не мог ни предотвратить, ни отсрочить ликвидацию предприятия, поэтому своей вины в утрате работы не усматриваю. Я лишь хочу отдать должное прозорливости истца. Как ясно из неоспоримой датировки событий, следствие наступило раньше причины. То есть, г. Леньшина мудро предусмотрела мою беду, и заблаговременно: более чем за два месяца до наступления безработицы! – прекратила наше совместное проживание.
В статусе безработного я пребывал 8 месяцев. В настоящее время имею постоянную работу и стабильный доход.
2. В марте и апреле 1996 г. я передавал г. Леньшиной по сто долларов. Именно таким был в то время весь мой побочный заработок. Средства передавались без свидетелей, так что подтвердить или опровергнуть моё утверждение – дело совести истца. В дальнейшем этот приработок был мною утрачен. С мая по сентябрь я не имел никакого дохода, а натуральной поддержкой: меня подкармливали родные и знакомые, я немножко попрошайничал и слегка приворовывал – поделиться с г. Леньшиной не было физической возможности. Она в тот же период получала жалованье в размере 500 долларов. Этого должно было хватить, чтобы перебиться, пока я вновь получу постоянную работу. Положенное мне пособие по безработице не выплачено до сих пор. Всю сумму окончательного расчёта от “РЕКОРДА”, полученную в сентябре, я предлагал истцу в качестве взноса на содержание детей, но она отказалась. Разрешите спросить: какой смысл так поступать матери, если она действительно испытывает ту острую нужду в средствах, о которой вопиют её заявления? Дело совести Леньшиной подтвердить или оспорить это моё утверждение. Документально я могу подтвердить только факт оплаты коммунальных услуг за всю семью и за весь период по сей день. Поверьте, в пору безденежья это было для меня далеко не пустяком.
Отмечу, что сама г. Леньшина за 10 лет нашего брака не занималась трудовой деятельностью более 7 лет, то есть значительно дольше, нежели требуется для рождения и взращивания двоих детей.
Последний раз г. Леньшина приняла от меня сумму в 1 миллион рублей 9 февраля 1997г., причём я вынужден был подсунуть её обманом: в передаче с книгами. Отказываясь от денег, Леньшина просто стремилась создать впечатление о равнодушии отца к нуждам семьи. Я готов сам ответить на любые вопросы, но прошу также и суд рассмотреть расчёты истца, на которых основана ложь о моём неучастии в содержании детей. По моим собственным подсчётам, я за период с февраля 1996г по сию пору, то есть в течение года, не являюсь должником, ибо вносил на содержание детей никак не меньше законной трети всех моих доходов. И основная моя вина в том, что эти доходы были невелики и нерегулярны.
3. Так сложилось, что наши дети живут с матерью, и она отказывает мне во встречах с ними. Будучи физически лишённым возможности не только участвовать в воспитании детей, в чём меня почему-то бесстыже обвиняет истец, но даже видеться с ними, я взываю к разуму г. Леньшиной С. А и мудрости суда: детям требуется не только материальная поддержка отца, но и живое общение – до той, по крайней мере, поры, пока меня не лишили родительских прав или не признали сумасшедшим. Я также прошу суд, раз уж нам не удалось договориться самостоятельно, установить регламент моих встреч с детьми. Именно таким способом жалобы г. Леньшиной на моё неучастие в воспитании детей могли бы быть удовлетворены в интересах детей наилучшим образом.
4. Истец Леньшина утверждает, что с февраля 1996г. не ведёт со мной совместного хозяйства. Это неправда, и вот аргументы.
Ещё в июне 1995г. Леньшина оформила на своё имя несколько пластиковых карт, открыла в банке, где она служит, рублёвые и валютные счета. Именно с этой поры я утратил всякую возможность ориентироваться как в доходах, так и в расходах моей супруги. Предлагаю истцу раскрыть если не мне, то суду эту тайну, дабы её утверждение о постоянной острой нехватке средств в семье получило документальное обоснование.
В мае 1995г. Леньшина приобрела, никак со мной не советуясь, японский музыкальный центр стоимостью свыше полутора миллионов рублей, что было сравнимо с моей годовой зарплатой. Пусть истец объяснит суду, что за необходимость подвигла её обзаводиться предметом роскоши в то время, когда детям, по её словам, угрожали реальные лишения. Видеомагнитофоном и музыкальным центром семья и без того располагала.
17 ноября 1995г. Леньшина продала дачу – и в тот же день поместила выручку в размере 24,5 миллиона рублей на свой счёт. Никакой информацией об использовании этой суммы супруга со мной никогда не делилась, однако сам факт её существования многое говорит как о бедственном материальном положении истца и детей, так и о том, насколько совместным было уже в то время наше с ней так называемое совместное хозяйство.
Изложенного достаточно, чтобы утверждать: не с февраля 1996, а с мая-июня 1995 года истец Леньшина С. А в одностороннем порядке прекратила вести со мной совместное хозяйство. Причины: с одной стороны, резко снизившиеся мои доходы, с другой – резко возросшие доходы супруги, банковского работника. Это позволило ей ощутить – впервые за 10 лет нашего брака! – материальную независимость от мужа и, соответственно, презрение к его малодоходной и бесперспективной трудовой деятельности.
Это презрение г. Леньшина С. А выразила, к сожалению, в самой доступной для неё форме, вступив – более чем за год до первого обращения в суд за разводом – в интимные отношения со своим сослуживцем. Фактически разрушив этим поступком брак, г. Леньшина отнюдь не потребовала развода, чем прекратила бы реальное своё двоемужество и не поставила бы в невыносимо двусмысленное положение меня – законного супруга и отца своих детей. Нет, свыше полугода она успешно скрывала от меня свой роман. Затем – после разоблачения – клялась прекратить эту постыдную для неё и оскорбительную для меня связь, была вскоре вновь уличена – и вновь каялась. Наконец, 16 февраля 1996 года я был принуждён силой изгонять её вместе с любовником из нашего дома, где она имела наглость и бесстыдство его принимать.
Удивительно ли, что я запил? Я любил ту, которая в лучшие времена родила мне двоих детей, а теперь является уже пятикратным истцом – и только тяжба её интересует, ничто более. Ради союза с ней я ушёл из своей первой семьи, где имею теперь уже взрослого сына, а Светлана расторгла свой первый брак. Мы оба, как я думал, знаем цену разрыву, и для меня оказались непосильными известия о её неверности, о её постоянной, патологической лживости. Да, я злоупотребляю алкоголем – благодаря потрясению семейных устоев, которые я наивно полагал незыблемыми, благодаря разочарованию в человеке, которого считал родным. Это давно уже моё личное, никого не касающееся, дело. Винить мне в этом, кроме себя, некого. Но меня больно задело то, что официально установлено на сегодня вышестоящим судом: факт изготовления и подачи моей супругой в суд – под видом заявления от моего имени – заведомой фальшивки. Это что же, как не использование моего, прямо скажем, плачевного состояния? Если бы не было других доказательств подлости, низости и лживости истца, одного этого было бы достаточно!
Ещё Достоевский издевательски писал о благих стремлениях исправить свет злодеяниями. Но есть ещё фиктивный отказ от развода. Леньшина так и не смогла (или не пожелала?) объяснить суду, ни какие обстоятельства послужили поводом к отзыву заявления о разводе, ни, тем более, что конкретно вызвало её новое разочарование в нашем тайно от меня восстановленном судом браке, который она – фактически – не собиралась возобновлять. Не соответствуют истине и не нашли своего подтверждения ни её письменные заявления, ни её устные выступления в суде. Сообщи она суду правду, я, в отличие от суда, который не знает её и демонстративно не стремится выяснить истину, и словом бы не возразил – независимо от моего физического и психического состояния, потому что остатки здравого ума ещё, слава Богу, при мне.
Брак заключается бессрочно, но не навечно. Ухудшилось моё материальное положение; появилось у г. Леньшиной С. А неодолимое влечение к другому мужчине – в общем, брак – пусть только для одной из сторон – исчерпал себя. Суд, я убеждён, счёл бы эти, подлинные основания, достаточными и не стал бы препятствовать его расторжению. Спора по этому поводу у нас с истцом нет, поскольку сам предмет возможного спора, то есть брак, в моих глазах фактически не существует с того самого момента, когда г. Леньшина С. А совершила прелюбодейство, то есть деяние, которое признаётся христианской моралью единственным достаточным основанием для развода.
Таким образом, настоящим заявлением я не оспариваю требование о разводе. Я всего лишь – письменно, как и г. Леньшина – привожу свои доводы в пользу такого решения, а заодно опровергаю лживые аргументы истца.
Я прошу суд по существу дела:
1. Удовлетворить требования истца о разводе и о взыскании с меня алиментов;
2. Обязать истца прекратить чинить препятствия моему участию в воспитании детей и встречам с ними;
3. Отразить в частном определении факт предъявления истцом в суд подложного заявления;
4. Оставить без удовлетворения иск о проживания детей с истцом, поскольку они и так с истцом проживают;
5. Возвратить истцу уплаченную им вторично госпошлину и возложить эту обязанность на меня, поскольку я не испытываю материальных затруднений.
Настоящее заявление прошу приобщить к делу.
21.02.97 г. А. Коржов
По ходу чтения это тяжеловесное заявление комментировалось – то Светланой, то её жирной адвокатшей – периодическими выкриками: “Ах, сколько грязи! Какая грязь!..” Похоже, они обе не понимали, что, собственно, пытаются утверждать и до какой степени близки к истине.
Разумеется, суд обошёлся без ответов Светы на все заданные мною вопросы. Зачем, когда всё и так ясно? Зато высокий суд удовлетворил все требования Светланы, так что после года мытарств в качестве моей – хоть и отвергнутой, но всё же жены – она окончательно перешла в официально незамужнее состояние. Для неё открывался путь к новому счастью. Столбовая, как в старину, дорога.
Ну, а из моих пяти пунктов судом был удовлетворён первый. И на том спасибо.
13
Почему я посмел рассказать всё это неопределённому кругу лиц?
Этот вопрос задают мне сейчас те из ребят, приятелей и знакомых, которые с самого начала были если не вовлечены в историю, то хотя бы находились в пределах осведомлённости. И те, кто узнал меня позднее, а со Светой никогда не был знаком, то есть никаким боком не могут испытывать какой-то личной заинтересованности. Те и другие недоумевают: зачем наносить запоздалый и абсолютно бесполезный удар по репутации и самолюбию той, которую когда-то любил? Зачем смущать неразвитые детские души свидетельствами непорядочности их матери?
Есть два ответа: личный и шкурный. Почувствуйте разницу.
ЛИЧНЫЙ: – Ну, не такие уж детские! Щадя их психику, я не посмел бы выступить, пока дети были несовершеннолетними. – И почему “когда-то”? И в чём, собственно, удар? – встречно вопрошаю я. – В чём удар? Что искажено или преувеличено? На меня клеветали публично. Так каким, спрашивается, способом я мог бы от этой клеветы защититься? Чем могут быть смущены и потрясены нежные души? Если тем, что раскрываются бесстыдные свойства натуры и гадкие детали поведения их матери – так только любящий, до сих пор неравнодушный человек может на это осмелиться. Неужели это не страшно: разом потерять стыд и даже не почувствовать, не осознать столь важной утраты? Как ей понять, что это с ней лично творится беда? Не нашлось ведь рядом ни одного настоящего друга, кто мог бы мудро подсказать: люби, Света, раз уж случилось такое счастье, дорожи этой любовью – но и отвечай за всё сама, поскольку другой цены не бывает. Не украсишь ты себя, сколько бы ни шельмовала отработавшего свой ресурс партнёра и постылого супруга, сколько бы ни мстила ему за собственную подлость. Кто из равнодушно проходящих мимо озаботится проблемой утраты некоей женщиной нормальных человеческих качеств? Может, новый партнёр? Тот самый, что был соучастником – не измены, Бог с ней, но такой же подлости? Да никого нет, кроме меня – отца её детей. Ответственного за них в равной с ней мере. Но как раз они уже предостаточным образом обмануты их матерью, если уж, повзрослев и обретя самостоятельность, попрежнему годами избегают отца, врут и подличают вслед за ней, а бате при тех редких встречах, когда без него никак не обойтись, собственноручно дают ложные номера своих телефонов и ложные адреса электронной почты.
Нравится издеваться? Дерзайте, молодёжь, я переживу! Но именно по этому ложному адресу, ещё не подозревая его ложности, я три года назад отправил тебе, Серёжка, самую первую главу своей повести. С предисловием, которое вполне раскрывает замысел. С вопросом: вправе ли я предать этот текст гласности? Я сомневался, я не хотел причинить вам вреда, даже мнимого. Ничто не мешало ограничить безудержную папину болтливость семейным кругом, вам стоило только захотеть. Если сами не знали, как поступить, мама наставила бы вас на верный путь. Я был готов покориться любой реакции. Однако ваше многолетнее молчание я могу уже расценивать только как безразличие. Как согласие поступать по своему усмотрению.
Ну, раз вашего усмотрения вы не выразили, я – хотя бы ради сохранности нелегко мне давшегося текста – поступаю, как знаю. Потому что надеюсь: когда-нибудь, пусть даже очень не скоро, вы прозреете и заинтересуетесь – а меня, глядишь, уже нету. Долго, что ли, при моём образе жизни и абсолютном безразличии к ней, склеить ласты и сыграть в ящик? Значит, это моя забота: сохранить то, к чему может вдруг нечаянно, хоть и запоздало, проснуться этот ваш интерес. Или не ваш даже, а ваших детей.
Хотелось бы спросить вашу маму: если я, её оппонент, где-то что-то искажаю, так почему бы не возразить взвешенно и обоснованно? Талант мой невелик, так что опровергнуть меня – задача не из тяжких. Из спеси не возражаешь? Или всё-таки крыть нечем?
Я сам никогда не признаю своей вины перед вами в этой истории. Хотя бы потому, что вправе надеяться на реабилитацию в ваших глазах. Ты, Серёга, должен, как юрист, знать, что невынужденное признание вины реабилитацию исключает.
Вы имеете неоспоримое право не соглашаться с интерпретациями, что бы по этому поводу ни говорил Ф. Ницше. Но если вы готовы вечно закрывать глаза на очевидные факты – а вы, возможно, к этому готовы – все мои усилия обращаются в труху.
Что ж, не впервые в этой жизни я прилагаю усилия зря. Для родившихся под знаком Овна это так естественно.
Как бы я хотел понять тех комментаторов, в том числе и весьма ко мне расположенных, которые усмотрели в тексте намерение оскорбить и ущучить бывшую мою жену. Они, однако, не правы: оскорбить можно ложью и домыслами, тогда как факты оскорбительными быть не могут. Да и “…должны ли вероломные надеяться на верность обманутых?” – тут я солидарен с Н. М. Карамзиным. Только очень щедрый человек мог бы до смертного одра молчать о том, как его со всем мыслимым цинизмом обокрали и оболгали. Я к таким не отношусь; я не настолько богат и вообще не люблю, чтобы меня обкрадывали. А все песни о том, что отцовские откровения могут повредить детям, я вообще не способен воспринять. Я не разгласил ни одного интимного секрета, который не был бы уже выдан бывшей моей женой на публичное (сиречь, судебное) обозрение.
ШКУРНЫЙ: Признай девушка честно, что происходит – она могла бы рассчитывать на понимание, на встречное признание её права на новую любовь. На любовь, я считаю, все мы и всегда имеем право, ничего зазорного тут нет. Любовь неподзаконна! Молодость уходит, этого не отменить. Больно – да, стыдно – нет! Поборется чувство с долгом – и вот уже время, неизменный рефери в этом вечном поединке, выносит вердикт – догадайтесь, в чью пользу. И попробуй его не принять – чувство, если оно серьёзное, как правило, одолевает. Амур понуждения не терпит! Не только браки, я считаю, – большие чувства тоже рождаются на Небесах. Штуковина сегодня почти вымершая, надо лелеять.
Но. Я до сих пор не в состоянии понять, почему моей попавшейся в сети любви супруге даже в голову не приходило, что из этой ситуации можно выйти почти безупречной, не творя гадостей и подлостей. Ведь любовь же! Та, которая всё оправдывает, всё искупает. Зачем же совершать двойное предательство? Отречься, многократно отовраться от живого, уже народившегося чувства к конкретному и, возможно, неповинному в этом мужчине – это подлость по отношению к нему. Попытка убийства того самого чувства в утробе. Обратиться в суд за справедливостью – и обосновать это обращение лживыми аргументами и поддельными документами – подлость. Вынесенная на публику ложь – а суд дело публичное, присутствовать всякий любопытный волен – вдвойне подлость. А если оппонент ещё и обманом лишён возможности защищаться – то и втройне.
Зачем было из разлюбови, раз уж она случилась, взращивать ненависть? И почему я, тогда безгласный и беспомощный, не вправе использовать сегодня ту же степень публичности? Чтобы представить той же, неопределённого состава, аудитории, мою кочку зрения? Не христианин, я, увы, вполне способен осудить предавшего меня. Хотя и не требую ока за око.
Сейчас, когда госпоже Леньшиной всё чисто трактором: страсти остыли, обывательский скандальный интерес давно угас, а вашу, деточки, маму в её страшноватой канчелиевской башне близ Рублёвки никакое общественное мнение не достанет. Когда мне никакие радости с того не светят – даже горькая радость позднего отмщения. А ведь тогда это была сенсация городского масштаба, и я, далеко не последний в городе человек, соответственно, объектом для массовых насмешек и издевательств. Простите, но, мне кажется, я никаких допустимых пределов не превышаю. Возражайте, если есть что возразить.
Догадываюсь, чем станете свои возражения обосновывать: мелкая ты, Коржов, гадкая и жалкая душонка; мужчина мог бы проявить великодушие.
Да, мелкая и гадкая, было бы глупо себя приукрашивать и возвеличивать. Да, мог бы, наверное, поднатужась, лицемерно изобразить благородство, которого в натуре отродясь не было. Только до сих пор не понимаю, кто стал бы потребителем этого благородного великодушия, кому враньё пошло бы на пользу, кого спасло, чьи проблемы оно помогло бы решить? И кто из вас готов нечто подобное проявить, если вам повезло быть не сторонним наблюдателем в этой или подобной истории, а оказаться в моей шкуре? Что-то такие иисусики мне в реальной жизни не попадались. Ну, если вам, как тогда Лене Мохначёвой, действительно на всё наплевать – так почувствуйте разницу с тем, кому не наплевать, кому, наоборот, до сих пор серпом по яйцам. А врать: виртуально, сослагательно, без страсти и душевной боли – дело необременительное. Научиться этому просто. Достаточно упразднить, за полной её ненадобностью, душу, чтобы ничего впредь не чувствовать – и всё у вас получится! Достаточно согласиться с Николаем Заболоцким:
Но наука доказала,
Что души не существует,
Что печёнки, кости, сало –
Вот что душу образует.
(“Таракан”)
Поздравляю, если у вас получилось.
14
По совпадению судилище завершилось в пятницу. Суббота в моей нынешней работе – самый тяжёлый день. Оптовая торговля на радиорынке в Митино велась именно по субботам, а в эту предполагались, как назло, особо масштабные и совершенно неотложные закупки. Конечно, я постарался подготовиться к ним заранее, то есть всех поставщиков обзвонил и, с кем положено, договорился. Не в моём стиле нарываться на неожиданности, поскольку я не любил радовать неожиданностями производство. Можете у Александра Андреевича Шлегеля, босса, выяснить, случалось ли, что Коржов не выкрутился бы.
Но я так стремительно, так безнадёжно надрался накануне, стоило закончиться судьбоносному заседанию, что наутро только после получасового трезвона и стука разъярённого напарника в дверь едва смог разлепить веки. Не умываясь, машинально рассовал по карманам казённое бабло: тысячи долларов в правый нагрудный; родные миллионы, соответственно и патриотично, ближе к сердцу – и отправился, только на короткие моменты приходя в сознание, вершить свою плодотворную коммерческую деятельность.
Жизнь, как ни странно, продолжалась – непонятно куда, непонятно зачем. Только исправить в ней уже ничего нельзя, а вот можно ли забыть или хотя бы смириться – вопрос, отвечать на который было ещё рано.
Потому что в этом городе убогом,
где отправят нас на похороны века,
кроме страха перед Дьяволом и Богом
существует что-то выше человека.
Спасибо, Иосиф Александрович, хоть и вложил ты эти слова в уста Чорта. Теперь ответ есть. Плохо у меня получается с забвением. Готовя яичницу, я всякий раз невольно вспоминаю, что в те времена никак не мог совладать с руками, и то едва надрубал яйцо ножом, а ножи у меня всегда острые, то располовинивал его до ладони и ронял окровавленные половинки на плиту.
Я умею и люблю стряпать; мужики – приятели рыбаки и приятели преферансисты – не дадут соврать, да и благосклонность многих тёток в то голодноватое время я приобрёл впоследствии отчасти через желудок. Так что яичница – не от лени. Но. Даже теперь я избегаю её готовить, хоть и люблю. Избегаю потому, что знаю: и воспоминание неизбежно возвратится, и координация вдруг потеряется – как тогда. Как восклицал герой Никулина из старого доброго фильма про бывшие когда-то большими деревья, “помнят руки-то!”
А в паспорт загс вскоре поставил мне второй штамп о разводе. В ещё советский, полученный в Кишинёве в олимпийском году. Тот, в который вы вписаны на страничке: “КОПИИЙ”, то есть дети по-молдавски. Разведён я, получается, с гарантией. Дуплетом, из двух стволов. На рубеже тысячелетий, перед обменом его на российский, я сделал с этого анекдотичного разворота несколько светокопий. На память. На долгую память.
Но. Это ваш, деточки, удел – ничего огорчительного не помнить. Ваш и вашей мамы. А мне и без документов вкупе с вещдоками никогда и ничего из этой эпопеи не забыть. Скверная штука хорошая память. Но другой нет. Простите.
Февраль – апрель 2009г.
г. Александров
*
Продолжение: http://proza.ru/2009/07/08/554